Кызымки пляшут на морозе… Балбесные стихи несуществующей страны

Саша Игин

Вы таких стишков не читали. Здесь всё по-другому. Кому-то они покажутся скучными, кому-то заумными. Это нормально. На то они и обозначены как «балбесные»… Обязательно прочитайте «Оправдание темы». Без неё представленная «поэзия» – пустышка, конфетная обёртка без самой конфетки. Хоть в роли конфетки и представлена страна, которой сегодня нет… Одним словом, не стихи, а какой-то бред… Но бред, уверяю вас, восхитительный…

© Саша Игин, 2020

ISBN 978-5-4498-1207-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОПРАВДАНИЕ ТЕМЫ…

Кызымки пляшут на морозе*

Моя «аульная жизнь» началась в середине прошлого века, когда мама привезла нас с братом из Алма-Аты на юг Казахстана, в городок Арысь. Мне было всего три года, но даже и в этом возрасте я был самый заводной малыш на свете. Первые воспоминания тех мгновений: это волшебные чебуреки и огромный железнодорожный мост. Громадный вокзал и сотни железнодорожных путей. Во все стороны, куда только можно было посмотреть с моста.

***

Потом было детство: — Жизнь «на той стороне», за железнодорожным мостом. ШПЗ (шпалопропиточный завод), Лёд-завод, Задарья, степь и близ лежавшие аулы — мой ареал пребывания в детском мире.

Бродячие ишаки, на которых мы катались. Стада баранов и верблюды: одногорбые и двухгорбые. Повсюду верблюжья колючка. Стаи бездомных собак, которых периодически отстреливали «живодёры» (я до сих пор не знаю, как правильно называть этих «стрелков» на грузовиках с деревянными бортами, куда они сбрасывали тушки застреленных псов). Своих любимых и преданных собачек, мы на это время прятали всем двором, в «секретных» местах, известных только нам, самым маленьким обитателям этих закоулков.

Знаменитая, белая двухэтажка, с магазином на первом этаже. Я жил в ней, на втором этаже, в квартире с балконом. Туалет на улице. Летом духота и жара. Зимой — холод собачий. Вечная лужа перед домом. Зимой — это каток. Где играли в хоккей сплющенными, консервными банками и клюшками из поломанных веток карагача. Огромный закрытый двор с палисадниками, сараями, и вечным гомоном жильцов. Днем, все прятались от жары в квартирах с плотными занавесками на окнах. Вечером все во дворе. Из открытых окон пел Робертино Лоретти «Джамайку», а японский дуэт The Peanuts, услаждал слух песенкой «У моря, у синего моря», соответственно, на японском языке. Никто не скучал.

Иногда было страшно. Сундет, — свидетелями, которого мы были. Иногда непонятно. Это когда апайки в чапанах сидели посередине двора, со стоящими рядом медными кувшинами-кумганами. Так, как нам было скучно наблюдать за этими действиями, мы на них совершенно не обращали внимание. Это было просто часть нашей жизни. Прятались по квартирам, когда во дворе резали свиней. Они визжали, и было жутко страшно. Выходили, когда всё затихало. Когда старшие опаляли мертвые туши бензиновыми паяльными лампами.

Желтая двухэтажка располагалась в ста метрах от нашей. Нам, мальчишкам, она была не интересна. В ней не было магазина. Рядом с ней не распивали портвейн «три топора», бормотуху «Солнцедар», и не дрались пьяные мужики в день зарплаты, у которых, иногда из карманов сыпалась мелочь. Мы, пацаны, знали дни получек и «тринадцатых зарплат», как дату рождения Владимира Ильича Ленина. Это был общий праздник, взрослых и детей.

В «желтушке» нам не предлагали работу по разгрузке машин с арбузами. В качестве оплаты мы получали два-три самых крупных, которые «случайно» падали из рук на землю, и разбивались. Халва, финики, шоколадное масло, — это тоже магазин. Гематоген (наш заменитель шоколада) — мы покупали в аптеках. Вместо жвачки — кусок черной-черной смолы. На Пасху всем двором ели куличи и «пасхи», «бились» крашеными яйцами, на Курбан Айт — баурсаки, плов, бешбармак.

Бутылки, бутылки… По улицам проезжала запряженная телега старой, грустной конягой. Обычно ей управляли китайцы или дунгане. Так вот, они принимали пустые бутылки из-под вина и водки, майонезные банки. Горлышко бутылки должно быть не разбитым и чистым. Достичь этого было непросто. В наше время портвейн и другие вина пробка заливалась сургучем, который застывал вокруг горлышка. И вот этот сургуч, мы осторожно камушком разбивали.

Получали мы взамен деньги, свистульки, сахарных петушков. А китайцев из-за этого звали факирами.

— И, когда во дворах раздавалось: — бутылки, бутылки.

— Мы, мальчишки кричали: — Факир приехал.

***

Летом жара до 45 градусов. Тёплая вода из кранов, которой невозможно напиться. Зимой морозы до 40. Стеклянные вороны, как черные булыжники, падающие с деревьев в снег. Через забор в нашем дворе, татарский двор. Семья шумная, крикливая. Странная семья. Ни с кем не дружили.

Нам было не до таких нюансов. Мы играли. Играли в штандыр. В название фильмов по буквам. В прятки. «В круга» — ножичками. В ашички: — чики, пуки, алчи, тава. Это уже потом, старшие ребята нам объясняли, что: — алчи — это верблюд, тава — конь, пуки — козёл, а чики означает — баран. Соответственно, проблем с кличками новоприбывших друзей, у нас уже не возникало.

Долбились в лянгу, с утра до вечера, до боли в паху. Потом ходили, охая, держась за животы. В соседнем дворе, состоящем из длинного барака за кирпичным забором, играли в карты, домино и лото. Усевшись, на деревянных скамейках за огромным, пошарканным столом. Под огромной, развесистой тутошкой. Огромные белые, черные и разноцветные ягоды, которой, падали на нас сверху, являлись для нас бесплатным лакомством. Взрослые и старшие ребята ударяли по семечкам. В основном грызли семечки, свои. Были и покупные. Даже — элитные, кубанские, черные. Продавались они у нас на каждом углу. 5 копеек — маленький граненый стаканчик. Большой — 10. И всегда «с горкой».

***

Солянка и бараны. Городской Аул. С узкими улочками и кукольными мазанками из самана. Ходили на солянку купаться. Шли среди аульных дувалов. Солянок было две. Одна была малая (мелкая) и большая (глубокая) с небольшим островом посередине.

Я уверен на триста процентов, что лучше француза Шарля Бодлера, жившего в XIX веке, написать о Солянке до сегодняшнего дня, никто так и не смог. Почитайте сами его «Приглашение к путешествию» (1861 г.), где он пишет о двух солнцах. Это солянки: большая и маленькая. Хотите меня переубедить? Ничего у Вас не получится! Даже и не пытайтесь…

Дитя, сестра моя,

Уедем в те края,

Где мы с тобой не разлучаться сможем.

Где для любви — века,

Где даже смерть легка,

В краю желанном, на тебя похожем.

И солнца влажный луч

Среди ненастных туч

Усталого ума легко коснется.

Твоих неверных глаз

Таинственный приказ.

В соленой пелене два черных солнца.

— Вот так писал Бодлер в XIX веке, невольно ставший Арысским Акыном XX века. Я — за! Может быть, кто-нибудь против?

Городской Аул. С узкими улочками и кукольными мазанками из самана. Ходили на Солянку купаться. Шли среди аульных дувалов.

Часто купали баранов. Стада, которые пригоняли пастухи, из степи. Для нас, мальчишек, каждый пастух был Батыр. Герой наших детских видений и размышлений. Гордый, независимый. На высокой и красивой коричневой или пегой лошади. С камчой. Это — когда верхом на лошади.

Когда же он слезал с лошади, вернее сползал с неё, он становился смешным, весёлым и, каким-то родным. Озорным и близким.

Зимой, когда солянка замерзала, катались на коньках-снегурках и кирзовых сапогах. Когда надоедало, шли кататься в котлованы. Глубокие ямы до 50 метров, в степи. Ранней весной здесь же собирали белые грибы и сморчки. Тюльпаны, подснежники и маки. Ящерки. Обалдевали от степных запахов и пения жаворонков. Хохотали над неуклюжими черепахами, пытавшимися залезть друг на друга. Благо всё было рядом. Как говорят сегодня — «в шаговой доступности».

Конец ознакомительного фрагмента.