Год нашей любви

Сарина Боуэн, 2014

Кори Каллахан должна была стать звездой хоккейной команды колледжа, но из-за трагической случайности оказалась прикована к инвалидной коляске. Адам Хартли – единственный, кто хоть как-то может понять ее чувства, ведь и он вынужден отказаться от спорта из-за сложного перелома ноги. От одного вида Хартли сердце Кори начинает биться так, будто вот-вот выпрыгнет из груди. Они понимают друг друга без слов и, кажется, просто созданы для того, чтобы быть вместе. Если бы не одно «но»: у Хартли есть девушка, а Кори для него просто друг, с которым можно смеяться до колик и играть в видеоигры. Так бы все и продолжалось, но однажды ночью Хартли пришел к Кори с бутылкой шампанского.

Глава 2

Смотри, мам, я могу без лестниц!

Кори

Следующим утром начался учебный год. Вооружившись копией «Карты кампуса Харкнесс для людей с ограниченными возможностями», я поехала в сторону кафедры математики через залитый солнцем двор. Как и было обещано, у здания был прекрасный пандус для инвалидных колясок и достаточно широкие двери на западной стороне. Благодаря ему математический анализ стал мне вполне доступен, хоть я и не считала его особенно захватывающим.

Далее следовала лекция по экономике — посещать этот курс предложил мне отец.

«Всегда хотел знать о деньгах побольше, — признался он в одну из тех редких минут, когда позволял себе сожалеть о чем-то вслух. — Твоему брату понравилось изучать экономику, и я бы хотел, чтобы ты тоже попробовала».

Как-то в пылу дискуссии о том, в какой колледж мне идти в следующем году, я привела финальный аргумент: «Дэмиен учился в Харкнессе, и я поступлю туда же». Ни мать, ни отец не решились спорить, глядя в глаза своей дочери-инвалиду. Это была беспроигрышная тактика ведения переговоров — прикрываться братом в своих эгоистичных целях. Родители уступили, и, чтобы порадовать отца, я записалась на целый семестр лекций по микроэкономике, что бы это слово ни значило. Но теперь мои понедельники, среды и пятницы будут ужасно скучными: сначала алгебра, а за ней экономика.

Большая и старая аудитория, в которой проходили лекции по экономике, была заставлена дубовыми стульями, образующими узкие ряды. Специального парковочного места для моей коляски в ней предусмотрено не было, так что я сдала задом к стене за последним рядом и встала около двух видавших виды непарных стульев.

Через минуту кто-то тяжело опустился на соседний стул. Быстро бросив взгляд вправо, я увидела загорелую мускулистую руку, сжимающую пару деревянных костылей. Кажется, прибыл мой красавчик-сосед. Моя маленькая пернатая фея надежды тут же проснулась и прошептала мне на ухо: Экономика перестает быть скучной.

Хартли со стоном бросил на деревянный пол рюкзак и взгромоздил на него сломанную ногу, после чего уперся головой в обшитую панелями стену прямо за нами и простонал:

— Пристрели меня, Каллахан!^[3] И зачем я только записался на занятия в аудитории, которая так далеко от Макгеррина?

— Всегда можно вызвать калекомобиль, — усмехнулась я.

Он повернулся ко мне, и под взглядом его шоколадно-карих глаз я замерла, словно испуганное животное в свете фар.

— Что, прости?

На секунду я забыла, что за слово изобрела. Точно, калекомобиль.

— Это фургон. — Я протянула ему карту. — Можно заранее позвонить вот по этому номеру, за тобой приедут и отвезут на занятие.

— Ну надо же.

Хартли нахмурился, глядя на карту.

— Ты им пользуешься?

— Ну уж нет, я лучше нарисую себе на лбу огромную красную букву «Л». — Я показала пальцами знак, обозначающий «лузер», и Хартли, хрюкнув, засмеялся. От смеха на его щеках появились ямочки, и мне пришлось бороться с желанием прикоснуться к нему.

В этот момент тощая девушка с прямыми темными волосами и в гигантских очках проскользнула на стул по другую сторону от Хартли.

— Прошу прощения, — сказал он, — но этот ряд зарезервирован для калек.

Она подняла на него огромные испуганные глаза и рванула с места, словно кролик. Пробежав вдоль рядов, скользнула на другое место.

— Ну, я-то знаю, что ты пошутил, — сказала я.

— Да неужели? — Хартли одарил меня такой теплой и озорной улыбкой, что я просто не могла отвернуться. Затем он швырнул себе на колено тетрадь.

Тем временем на кафедру поднялся профессор и, собираясь начать лекцию, постучал по микрофону.

Профессору на вид было лет сто.

— Класс, — начал он, — все, что говорят про занятия по экономике, — правда. Ответ на любой экзаменационный билет — «Спрос и предложение». — И старик шумно выдохнул в микрофон.

Хартли наклонился ко мне и прошептал:

— Кажется, это была шутка.

Я почувствовала тепло его дыхания.

— Мы попали в переплет, — шепнула я в ответ.

Но под «мы» я имела в виду «я».

После окончания занятия у Хартли зазвонил мобильный, так что я, помахав ему на прощание, выехала из аудитории в одиночестве. Сверившись с картой для инвалидов, я направилась в Общую столовую, самую большую в кампусе, построенную еще в 30-х годах прошлого века и рассчитанную на весь колледж. Я медленно вкатилась в заполненный студентами зал, напоминавший пещеру, и увидела ряды деревянных столов, которых было явно больше сотни.

Приложив свою карточку к электронному замку, я стала наблюдать за людским потоком, чтобы понять, куда двигаться дальше.

Студенты шли мимо меня в направлении одной из стен, а я петляла в своем кресле между столами к некоему подобию очереди. Продвигаясь вперед и одновременно пытаясь прочитать меню, написанное мелом на доске, я случайно врезалась в стоявшую передо мной студентку. Девушка быстро развернулась и с раздраженным видом хотела было что-то сказать, но, стоило ей увидеть меня, как она переменилась в лице и пробормотала:

— Извини.

Я почувствовала, что краснею. Словно эхо, я произнесла:

— Извини.

И вообще, почему она извиняется? Это же я влетела в нее.

Вот уж странно: девять из десяти человек, в которых я врезаюсь (или на которых наезжаю), извиняются. Мало того, что я не понимаю, отчего так происходит, — это еще и жутко бесит.

С трудом я нашла конец очереди и тут же обнаружила, что у всех, кто стоит передо мной, в руках поднос и столовые приборы. Мне пришлось выкатиться из очереди, найти стопку подносов и снова встать в конец. Когда находишься в очереди, сидя в инвалидном кресле, все, что оказывается у тебя перед глазами, — это чужие задницы. Примерно так же мир выглядел для меня, когда мне было семь лет.

Хартли

Честное слово, тот парень, что делал мне сэндвич, вряд ли мог бы шевелиться еще медленнее даже со связанными руками. Я стоял и ждал — лодыжка сломанной ноги пульсировала болью, а здоровая нога дрожала. Последний раз я ел вчера, и, когда мне наконец протянули тарелку, я был на грани обморока.

Я сказал «спасибо», взял тарелку в правую руку, а правый костыль засунул под мышку. Я попытался пройти дальше со всем этим, но потерял равновесие и вынужден был опереться о стойку, чтобы не упасть. Костыль с громким стуком упал на пол. Единственная радость — сэндвич не последовал за костылем.

— Эй, ты, калека! — позвал меня кто-то сзади.

Я повернулся, но не сразу увидел Кори — я ожидал увидеть кого-то своего роста.

— Каллахан! — сказал я. — Как тебе мой изящный маневр?

Улыбнувшись, она взяла у меня тарелку и поставила на свой поднос.

— Ты рискуешь разбиться из-за… — она бросила взгляд на тарелку, — сэндвича с индейкой. Я помогу тебе, если подождешь минутку.

— Спасибо, — вздохнул я с облегчением.

Я проковылял в сторону и стал ждать, пока тот же парень с явным недостатком мотивации сделает сэндвич и ей.

Через несколько часов (хотя я, возможно, немного преувеличиваю) на наших подносах были два сэндвича, чипсы, печенье, мое молоко и ее диетическая кола.

— Кажется, я вижу свободный столик вон там, в соседнем штате, — пробормотал я, хромая вперед. Я отодвинул тяжелый деревянный стул, освобождая парковочное место для Кори, которая везла поднос с нашей добычей. — Иисус, Мария и Матерь Божья! — Я рухнул на стул и опустил голову на руки. — Это заняло у нас всего-то в семь раз больше времени, чем должно было.

Кори протянула мне мою тарелку.

— Недавняя травма, правильно я понимаю? — спросила она, беря в руки свой сэндвич.

— Неужели так бросается в глаза? Получил ее неделю назад на хоккейной тренировке.

— Хоккей, говоришь? — Ее лицо приобрело странное выражение.

— Типа того. Видишь ли, я сломал ногу не во время игры в хоккей, что было бы логично, а упав на скалодроме.

У Кори от удивления вытянулось лицо.

— Веревка порвалась?

Не совсем.

— Может, и не было никаких веревок. И может, это было в два часа ночи. — Я поморщился, потому что не очень-то приятно рассказывать красивой девушке, какой ты идиот. — А еще, возможно, я был пьян.

— Значит, ты даже не можешь рассказывать всем, что пал в неравном бою за шайбу?

— Ты любишь хоккей, Каллахан? — Я удивился.

— Вроде того. — Она беспокойно ковырялась в тарелке с чипсами. — Мой отец — школьный тренер по хоккею. А мой брат Дэмиен в прошлом году был в старшем составе твоей команды.

— Ничего себе! Так ты младшая сестра Каллахана?

Она улыбнулась, и ее глаза засияли. У нее была сногсшибательная улыбка, а лицо раскраснелось, как будто она только что пробежала пятикилометровый кросс.

— Все так.

— А я сразу понял, что ты крутая. — Я сделал глоток молока.

Она взяла в руки сэндвич.

— Перелом, наверное, сильно болит, раз всего неделя прошла.

Я пожал плечами:

— Терпимо. Сраные неудобства куда хуже: мне нужно полчаса, чтобы одеться, а принять душ вообще нереально.

— У тебя это хотя бы временно.

— Блин, Каллахан, сижу тут и ною про двенадцать недель в гипсе. — Я положил свой сэндвич. — Чувствую себя полным засранцем.

Она вспыхнула:

— Нет, я ничего такого не имела в виду, клянусь! Если ты не можешь немного пожаловаться, то и мне нельзя.

— Почему?

Похоже, я только что доказал: у нее есть полное право жаловаться, особенно когда вокруг такие идиоты, как я.

Кори вертела в руках салфетку.

— После несчастного случая со мной родители отправили меня в группу поддержки для людей с травмами позвоночника, из-за которой я, собственно… — Она развела руками над своими коленями. — В общем, там у всех вокруг оказалось гораздо больше проблем с подвижностью, чем у меня. У многих были парализованы руки, многие не могли самостоятельно есть, не могли повернуться на другой бок в кровати. Они не сумели бы самостоятельно выбраться из дома, охваченного огнем. Они не смогли бы отправить электронное письмо, обнять кого-то.

Я прикрыл лицо ладонью.

— Звучит обнадеживающе.

— И не говори. Меня очень испугали те люди, и больше я туда не возвращалась. И если я могу ныть, — а я это делаю, поверь, — то и ты имеешь полное право жаловаться на то, что скачешь, как фламинго.

Она снова взяла сэндвич.

— Когда это случилось? — Я не представлял, не слишком ли это бестактный вопрос.

— Что именно? — Ее взгляд скользнул мимо меня.

— Несчастный случай.

— Пятнадцатого января.

— Этого года?! Восемь месяцев назад?

Она кивнула.

— Значит, на прошлой неделе ты решила: «Черт с ним, уже сентябрь, самое время переехать на другой конец страны и покончить с этим»?

Она налила себе газировки.

— Как-то так. А что, не вышел срок траура по неподвижным ногам? — Она посмотрела мне в лицо, приподняв бровь.

Черт, кажется она только что отучила меня ныть на всю оставшуюся жизнь.

— А ты крепкий орешек, Кори Каллахан.

Она пожала плечами:

— Колледж предлагал мне отсрочку на год, но я отказалась. Ты же видел моих родителей — мне не хочется сидеть дома и смотреть, как они заламывают руки.

У меня зазвонил телефон — это была Стейша. Я подал Кори знак подождать и поднял трубку.

— Привет, красотка, — сказал я в трубку. — Я за столом напротив кирпичной стены. И я тебя люблю. — Я убрал телефон. — Так, значит, это родительская любовь и забота погнали тебя в другой часовой пояс?

— За этот год мы втроем чуть не свихнулись. Мой отъезд был лучшим решением для всех.

Об этом я даже не подумал, хотя следовало бы: когда с тобой происходит несчастье, оно происходит и с твоими близкими.

— Понимаю. Моя мама довела меня до ручки всего за неделю, но я это заслужил.

— Она злилась на тебя из-за сломанной ноги?

— Конечно! Я же не сломал ее, спасая детей из пожара. Мама пропустила несколько дней на работе, а вдобавок ко всему ее ждет чудовищный счет из больницы.

— Твой тренер, должно быть, в бешенстве, — заметила Кори.

— Угадала. Уже несколько раз выслушал от него лекцию о том, как я всех подвел.

Я начал поглядывать на дверь в ожидании Стейши. Она появилась в дверном проеме спустя пару минут (и половину сэндвича). Она была невероятно красивая, я не мог оторвать от нее глаз, пока она высматривала меня за столиками. Высокая и стройная, с ниспадающими светлыми волосами, она выглядела словно принцесса. Стейша заметила меня, ее большие глаза орехового цвета загорелись, и она направилась в мою сторону на своих длинных ногах. Оказавшись рядом, она первым делом поцеловала меня прямо в губы.

Мы встречались большую часть этого года, но меня все равно словно ударяло током каждый раз, когда она так делала.

— Стейша! — сказал я, чуть отстранившись. — Это моя новая соседка, Каллахан. Она и ее соседка по комнате Дана тоже живут в Макгеррине.

— Приятно познакомиться, — бросила Стейша, едва удостоив Кори взглядом. — Хартли, ты готов идти?

— Детка, ты не представляешь, как тяжело досталась нам эта еда, — засмеялся я. — Дай нам пару минут, чтобы покончить с ней.

Я отодвинул стул для Стейши, и она присела, не скрывая раздражения, затем принялась копаться в телефоне, пока я разбирался с молоком и печеньем.

Кори притихла, но тишина не была долгой — Стейша всегда была готова заполнить эфир обсуждением очередной проблемы человека из лучших стран мира.

— У моего парикмахера нет окошка на завтра для меня, это никуда не годится! — сказала моя девушка.

— Думаю, в Париже тоже есть парикмахерские, — заметил я.

Но она не слушала — ведь она была самой привередливой девушкой в мире. Еда в столовых колледжа не соответствовала ее стандартам, так что большую часть продуктов для обеда она покупала вне кампуса. Шампунь Стейша заказывала по почте — ни один из пятидесяти видов, продающихся в аптеке, ей не подходил. С новыми знакомыми она также не была особо приветливой.

На меня она смотрела так же, как на новую сумочку от «Прада». Избалованная девочка из города Гринвич, штат Коннектикут, хотела именно этого парня, вот этого — в кепке хоккейной команды «Брюинз» — «Медведи» — и в футболке тренажерного зала Голда.

Я бы соврал, сказав, что не чувствовал себя из-за этого на голову выше ростом.

Кори допила содовую и начала складывать в поднос остатки нашего обеда.

— Слушай, Стейша, — я положил руку ей на запястье, чтобы хоть как-то привлечь внимание, — будь другом, отнеси наш поднос.

Она подняла удивленный взгляд от телефона, оглядела поднос, а потом зал столовой, прикидывая, сколько усилий ей нужно приложить. Она долго колебалась, и Кори уже готова была сделать это сама, но внезапно Стейша встала, схватила поднос и ушла с ним, громко цокая каблуками.

Я покачал головой, глупо улыбаясь Кори:

— У нее дома таким занимается прислуга.

Судя по выражению лица Кори, она не поняла, пошутил я или нет (я не шутил).

Стейша была той еще штучкой, но она была моей штучкой.

Примечания

3

Возможно, здесь Хартли цитирует героев пенталогии Гарри Финка об инспекторе полиции Грязном Гарри Каллахане, роль которого сыграл Клинт Иствуд (фильмы выходили в США в 1970–1980 гг.).