Причесывая жирафу

Сан-Антонио, 1963

Глава 1

— Дамы и господа, примат, которого вы здесь видите, вопреки всякой очевидности, не обезьяна. Разве обезьяны разговаривают? Нет, дамы и господа! А это странное существо говорит, и мы представим вам доказательство этого.

— Послушай, — сказал я, обращаясь к мохнатому существу, сидящему посредине площадки, — скажи несколько слов нашей дорогой публике.

Огромное существо, бородатое, толстокожее, с длинными волосами на затылке и с голой верхушкой черепа, с налитыми кровью глазами, с толстыми губами, с испорченными и вставными зубами, с мощными мускулами, огромным животом и тяжелыми веками, — это существо подняло голову и сказало:

— Какая сегодня забавная публика!

Совершенно необъяснимая, эта не слишком умная фраза вызвала бурю аплодисментов.

Тогда чудовище подняло тяжелую, покрытую вьющимися волосами голову.

— Все в порядке, парни! — заявило оно. — Не надо проводить манифестации в публичном месте. Не забывайте, что мы находимся посредине площади, и, если поднимется купол, вас обрызгает свет звезд!

Снова гром аплодисментов.

— Однако то, что он говорит, — верно, — заметила одна дама, сидящая внизу.

Она оказалась итальянкой.

Я вмешался:

— Безусловно, мадам, этот индивидуум говорит как любой из нас. И он думает. Он умеет считать! Хотите доказательства?

Я нагнулся к монстру:

— Сколько будет пятью шесть, джентльмен?

Его брови нахмурились, а взгляд помрачнел.

— Двадцать девять! — наконец ответил он.

— Вы немного недосчитались, джентльмен. Это будет тридцать!

— А удержание в пользу фирмы, дружок? — заметил примат. — Ты это будешь выкладывать из своего кармана?

Смех среди публики.

— Вы можете убедиться, дамы и господа, что этот джентльмен не лишен чувства юмора. Вывод: это действительно человек.

— Если у какой-нибудь красотки есть сомнения на этот счет, — заявил монстр, — она может прийти ко мне в фургон после представления, и я совершенно бесплатно докажу ей, что я мужчина.

Снова бурные аплодисменты.

Я поднял обе руки в положение «я вас понял».

— Леди и джентльмены! — продолжал я. — Если я заостряю ваше внимание на том, что присутствующий здесь индивидуум — самый настоящий мужчина, настоящего телосложения, то это лишь потому, и вы сами убедитесь в этом, что его поведение и поступки в еще большей степени, чем его внешность, могут заставить вас сомневаться в этом.

Этого мужчину зовут Беру. Ему сорок лет, и его родители были совершенно нормальными людьми. Его отец был сельским полицейским, мать сиделкой. Его младший брат работает в береговой охране, а он, дамы и господа, — кладезь! В первый раз в жизни вы будете присутствовать при совершенно уникальном номере — булимии. А точнее так: присутствующий здесь Беру способен проглотить все что угодно, за исключением металлических предметов. При этом, когда я говорю о металле, я делаю исключение для ртути, которая в соединении с любым вином — особенно «Божоле» — является его весьма любимым напитком. Ртуть для него — настоящее лакомство, и он каждое воскресенье ломает дюжину градусников и поглощает из них ртуть для возбуждения аппетита.

Он держит рекорд Европы по булимии всех категорий сидячего положения с тех пор, как один раз поглотил: тридцать две дюжины устриц вместе с раковинами, два женских зонтика, шляпу кюре, пластинку Жана Клода Паскаля, французско-русский словарь, очки авиатора, тачку навоза, две восковые свечи, шесть дохлых крыс, три горшка хризантем и фотографию Бриджит Бордо!

Я перевел дыхание, в то время как публика бушевала. Толстяк скромно кланялся. Я прочистил горло:

— Особ, желающих предложить феномену предметы для поглощения, просят спуститься на площадку. Месье Беру голоден. Дамы и господа, ведь он ничего не ел в течение двадцати минут! Это значит, что то, что вы предложите ему, будет с радостью принято.

Я вытер мокрый от пота лоб и ободряюще посмотрел на зрителей.

Они шепотом совещались.

Наконец, один из зрителей отважился и протянул что-то вроде миниатюрной лопатки.

— А что это такое? — спросил я, разглядывая предмет.

— Шадела, — ответил проявивший инициативу. Я по-прежнему ничего не понял, хотя меня считают очень образованным для моего возраста.

— А что вы называете шаделой, дорогой месье?

— Это печенье Боржуана.

Я вам не сказал, что в этот вечер наш цирк давал представление в Боржуане (департамент в Ивер), на полдороге между Лионом и Греноблем, и что толстяк и я в первый раз предстали перед публикой.

Его Величество проглотил печенье в два глотка. Зрители аплодировали слабо, так как не находили в этом ничего особенного. Они сами в юном возрасте проделывали то же самое.

— Это безделица! — сказал я. — Ну же, дамы и господа, немного воображения, пожалуйста! Булимик в нетерпении. Если вы не успокоите его аппетит, он начнет пожирать центральную мачту, и купол цирка обвалится на вашу голову!

Подошел молодой человек, развязывая на ходу галстук. Не говоря ни слова, он протянул его Ненасытному.

Беру жадно схватил его.

— Очаровательно, — сказал он. — Он полосатый, а я такие обожаю.

Он с аппетитом съел галстук, в то время как в рядах зрители дрожали от восторга.

Я бросил взгляд на кулисы. Среди людей, обслуживающих арену, я заметил крепкую фигуру месье Барнаби, директора цирка.

Он был одет в большой фланелевый костюм и огромную ковбойскую шляпу. У него были вьющиеся бакенбарды и большой, заросший шерстью нос. Он курил сигару лишь немногим короче Вандомской колонны. Этот вечер был испытательным: если номер пойдет, он нас оставит у себя, если же мы провалимся, то можем рассчитывать на его прощальный поклон. Вот почему толстяк должен был сделать все возможное для нашего успеха.

Разделавшись с галстуком, он затем уничтожил горшок с цветами под овации публики.

— Вот это называется немного закусить после галстука! — бросил я.

Один тип, несколько жирноватый, подошел со своей каскеткой. Беру осмотрел ее.

— Она, кажется, как раз в меру жирная, — сказал он. Он вцепился в нее крепкими зубами. Но это — лишь манера выражаться, так как его «универсальная молотилка» была более похожа на старый гребень, чем на колье из жемчуга.

Я остановил его на втором закусе.

— Спасибо, джентльмены! — сказал я. — Демонстрация замечательная.

— Я хочу закончить козырек, — запротестовал Беру, — я обожаю его хруст.

Теперь публика заторопилась, неся разные штуки. Маленький старичок принес свою палку, одна дама фотографию своей свекрови, ребенок протянул программу вечера, а старая англичанка, протиснувшаяся на арену, дала толстяку кусок пудинга собственного производства.

Огромный монстр стоически принимал все: пудинг, трость, фотографию, программу. Он съел также подошву от ботинка, лист бумаги, велосипедное седло, живую жабу, блюдечко, баранью кость, двадцать восемь метров карамелек, пакет ваты, экземпляр ежемесячника «Дом и сад», букет гвоздик, лифчик, шерстяной носок ручной вязки, две пряжки от пояса, пару подтяжек, игру в таро, кость цыпленка, шестнадцать гашеных марок, Полное собрание сочинений Жана Кокто, чучело белки, коробочку ароматной мази, нечто вроде амулета, солнечные часы, пакет корма для попугаев, дипломатическую ноту, четырнадцать призывов о помощи, «Вальпургиеву ночь», служебную лестницу, три толстенных книги, два луча солнца…

Триумф, друзья! Иступленный восторг! Никогда ни Сара Бернар, ни Элвис Пресли, ни Робинзон или Спингбоки не знали подобного успеха.

Толстяк, когда он в ударе, если его не остановить, способен проглотить цирк, Боржуан и весь департамент Ивер целиком! В своем порыве, проглотив вселенную, он может проглотить и самого себя!

Да, в этот вечер Беру был чем-то вроде конца света, или еще похлеще.

По сравнению с ним водородная бомба — маленький смирный кролик.

Мы выиграли, ребята! Я понял это по широкой, во все лицо, улыбке мистера Барнаби.

Когда мы покинули арену, директор бросился к нам и стал с завидным рвением растирать бицепсы толстяка.

— Черт возьми! — закричал он. — Это самый исключительный номер из всех, которые я когда-либо видел! — Он быстро увел нас к своему роскошному фургону.

О нем мне следует вам рассказать, братцы. Это Версаль среди фургонов. Внутри он весь из мрамора, в нем есть центральное отопление, кондиционированный воздух, ванная комната с плавательным бассейном вместо ванны, гостиная двенадцать на шестнадцать метров, спальная комната, обтянутая тисненым бархатом, кухня, по сравнению с которой кухня Раймонда Оливера похожа на печку в кемпинге, и холл, полный доспехов и тигровых шкур.

Барнаби выразил нам свое удовлетворение. Беру получил комплименты и принял их со своей обычной скромностью. Мадам Барнаби, самая что ни на есть законная супруга большого босса, была в восторге от подвигов юного героя и с вожделением смотрела на него своими студенистыми глазами. Эта «красивая» светловолосая кукла была примерно с полтонны весом и с лицом столь же выразительным, как банка яблочного компота. Она подмазалась голубым, зеленым, розовым, красным и, вероятно, использовала для этого мастерок каменщика.

Бриллианты, которые она таскала на себе, гарантировали устойчивость бюджета семьи минимум лет на двадцать, серьги напоминали люстры в салоне Гранд-отеля в Париже, а браслеты были таковы, что она не в состоянии была протянуть руку без опоры на треногу от пулемета. Что касается ее ожерелья, то оно было похоже на цепь землемера, сделанную из массивного золота.

— Нет ли у вас питьевой воды? — спросил Беру, всегда готовый на флирт.

— Зачем? Вас переутомил ваш номер? — забеспокоился наш уважаемый патрон.

— О! Ни в коей мере, — запротестовал Напыщенный. — Только там была старая англичанка, которая сунула мне кусочек невероятного пудинга.

К вашему сведению, я бы отправил в туалет всю британскую кухню, не прикоснувшись к ней, а особенно этот пудинг, растертый с калом. К тому же он, кажется, заплесневел. Короче, он потревожил желудок Беру.

Толстяк отправил себе в желудок большую порцию бикарбоната и, проглотив лекарство, заявил, что теперь уже все газует, что и доказал, переключившись на шампанское.

— Если бы у вас нашелся небольшой бисквит, — обратился он к мадам Барнаби, — я был бы не против его съесть.

Это заявление полностью убедило директора, и он заговорил о нашей работе.

Мы были ангажированы на неплохой кусок в сто тысяч франков за представление. Я же, кроме работы конферансье, должен был еще причесывать жирафу и сторожить слона, и, будучи всегда в превосходных отношениях с жирафочками и любя слоновую кость, я охотно принял это условие.

Нам предстояло золотое будущее, вроде вышитого платья мадам Барнаби.

Когда мы чокались бокалами, в дверь постучали. Метрдотель заявил нам, что какой-то журналист просит об интервью.

Это был хороший признак.

Барнаби излил смех, как лопнувший томат.

— Пусть немедленно войдет!

Появился парень с бархатными глазами, который оказался не кем иным, как моим другом Марком Перри из «Дофин Либерс». Это старый приятель, который знает меня отлично.

— Вот так сюрприз! — воскликнул он со своей обычной манерой. — Когда я увидел тебя на арене, я стал страшно икать.

Я выдал ему такой выразительный взгляд, что он был ошеломлен.

— Старина Марк! — закричал я, кинувшись ему на шею.

Сжимая его в объятиях, я шептал в его отверстия для окурков:

— Ни слова о том, что я флик, я потом тебе все объясню.

Перри — это тип, у которого столько сообразительности, что он не знает, куда ее девать. Он оставался таким же невыразительным, как рыбье филе в стеклянной банке.

— Вы знакомы? — удивился Барнаби.

— Мы — земляки, — объяснил я.

Марк сжал губы и заявил:

— Ваш номер, парни, исключительный! Соединенные Штаты широко распахнули бы для вас двери!

— Падре ди дио! Не сейчас, — запротестовал Барнаби. — Мы с этими господами проделаем тур по Европе: Италия, Швейцария, Германия, Голландия…

Мы откупорили две бутылки «Поммери». Марк, у которого палец был всегда на спуске фотоаппарата, сделал несколько снимков толстяка в домашней обстановке.

Потом мы покинули нашего дорогого директора, чтобы вернуться в наш собственный фургон.

Очутившись в нашей усадьбе на колесах, Марк Перри тяжело оперся о стену.

— Ну и свиньи, — пробормотал он, — я надеюсь, ты расскажешь свою историю вдоль и поперек, а?

Я упал в кресло, уронив на ковер руки, как брошенные весла (хорошая метафора, а?).

Что касается толстяка, то он убирал в шкаф свои брюки из кожи, а также панталоны и пиджак из медвежьей шкуры.

— Послушай, мой дорогой Марк, — сказал я, — я буду с тобой откровенен, потому что ты мой друг. Но если, к несчастью, ты напишешь хоть ничтожную долю истории прежде, чем я дам тебе зеленую улицу, я заставлю тебя проглотить свою авторучку и газету, в которой будет напечатана твоя статья. Сообразил?

Марк провел рукой по вьющимся волосам и пожал плечами.

— Угрозы ни к чему, — сказал он. — Достаточно обращения к моему благоразумию.

— Благодарю, братец.

Я вытащил из-под дивана бутылку виски.

— Вот, пропусти в себя глоток этого супергорячего, пока я расскажу тебе обо всем. Ты — работник прессы и, вероятно, находишься в курсе всех краж картин, которые произошли в различных музеях?

— Да, месье, — ответил Перри, вливая себе за галстук, который он по ошибке забыл надеть, сто грамм чистого солодового продукта. — Ты имеешь в виду того, кого мои парижские коллеги назвали Арсеном Люпеном Музеев?

— Совершенно точно. В Лувре украли Мане, в Тулузе — Коро, Фрагон украден в Марселе, Сезанн — в Жесе в Провансе и Фра-Анжелико — в Лионе. Хорошенький счет, понимаешь?

— Понимаю. Ты производишь следствие?

— Уже два дня.

— И ты нашел след?

— Не знаю.

Марк нахмурил брови.

— Нехорошо скрывать от меня, Сан-Антонио.

— Я ничего от тебя не скрываю. Я сказал грустную правду: я не знаю, нахожусь ли я на следе или нет.

— Но тогда что же ты делаешь в этом цирке?

— Я принюхиваюсь. Арсен Люпен Музеев действует с исключительным мастерством, никогда не оставляя ни малейшего следа. Но я вывел одно заключение, которое может оказаться полезным.

— Не дай мне умереть от любопытства, — умолял Марк. — Я чувствую, что сейчас это случится.

— В каждом городе, в котором происходили кражи, цирк Барнаби давал представление именно в тот день, когда исчезали картины.

Перри упал на диван и звонко поцеловал бутылку виски.

— Кроме шуток?

— Да. Может быть, дело идет о простом совпадении, заметь это.

— Нет, — тихо возразил Перри, — пять совпадений… это слишком!

— Я тоже так подумал, и тогда мне в голову пришла мысль пожить немного внутри цирка, чтобы поближе познакомиться с поведением каждого его участника.

— И ты нанял булимика, чтобы он помог тебе?

— Совсем нет, этот проклятый господин, которого ты видишь, одетый в халат и поглощающий сэндвич, не кто иной, как мой сотрудник, главный инспектор Александр-Бенуа Берурье.

Беру поклонился: он заканчивал день легким ужином.

— Беру, — пояснил я, — всегда обладал исключительным аппетитом, а в настоящий момент у него еще завелись солитеры. Когда мы искали возможность проникнуть в цирк, у него появилась эта идея. Судя по тому, как идут дела, надо думать, что он попал в яблочко.

Марк был восхищен.

— Цирк отправляется в Италию? — спросил он.

— Да, сын мой. Италия — это страна музеев. Я надеюсь, что мы там что-нибудь да засечем.

— Ты будешь держать меня в курсе дела?

— Обещаю.

— Ты только подумай, как будет отлично, если я первым сообщу о затравленном зайце.

— Ты сможешь это сделать, когда я раскрою это дело, но в настоящий момент мы играем в молчанку.

Мы еще немного поговорили, но в конце концов Марк поднялся с дивана. Он уже подошел к двери, когда заметил, что потерял электрическую лампочку от своего фотоаппарата. Он встал на четвереньки, чтобы поискать ее, но толстяк сконфуженно пробормотал:

— Прошу прощения, господин журналист, но мне кажется, что я ее съел.