Самому себе не лгите. Том 4

Сборник, 2022

Перед вами четвертый, последний том сборника, приуроченного издательством «Четыре» к 200-летию Фёдора Михайловича Достоевского. В трех предыдущих книгах приняли участие 152 писателя из регионов России, ближнего и дальнего зарубежья. Сборник уже начал свой путь, отправившись в магазины и библиотеки. Объединив прозу и поэзию современных писателей, он привлек внимание СМИ, а читатели уже присылают первые теплые отзывы. Причина популярности проекта, призывающего самому себе не лгать, заключена в том, что темы честности и прямодушия, размышления о собственной гражданской позиции с каждым днем становятся все более злободневными и насущными. Мы живем сегодня в противоречивое время, когда количество вопросов превышает число ответов. К тому же иллюзии и заблуждения порой легче и проще принимать за правду… А потому одна из важных целей писателей в любую эпоху – стремление побудить человека мыслить, рассуждать и искать в своей душе истину. Участники сборника призывают именно к этому.

Мария Данилова

Родилась 23 июня 1957 года в селе Шея Сунтарского района Якутской АССР. В 1974 окончила шеинскую среднюю школу. С 1984 года работала учителем родного языка и литературы в разных селах Сунтарского района. Сейчас на пенсии, живет в селе Тюбяй. Пишет сказки, стихи, олонхо для детей, пьесы, рассказы. Получила поощрительный приз на конкурсе драматических произведений Республики Саха, посвященном 100-летию А. И. Софронова — Алампа. Первое место на республиканском конкурсе рассказов для детей на русском языке в 2018 году. Третье место на республиканском конкурсе стихов о городе Якутске 2018 года. Лауреат конкурса имени Бориса Богаткова 2018 года.

Желтые розы

Желтые розы, желтые розы —

Первой любви рассвет.

Желтые розы, желтые розы —

Разлуки горькой свет.

Кун Мичээрэ

Часть первая

На горе Мангырыр

Григорий, как все здешние якуты, ходит на охоту за пернатой дичью весной и осенью. В тайге он живет в разгар охотничьего сезона и даже зимует в избушке возле горы Мангырыр, которая находится в сорока километрах от села. Зимой промышляет белок, рыбачит, не отходя далеко от зимовья. Односельчане боятся угрюмого вида Григория, которого за глаза зовут Медведем. Он немного толстоват, ступает мягко косолапыми и вследствие этого кривоватыми ногами. Живет на пенсию, хотя на вид кажется моложе своих семидесяти двух лет.

До пенсии проработал шофером у директора совхоза. Когда разваливались совхозы, ему удалось выйти на пенсию вовремя. Так что у него не было проблем с оформлением документов. Даже удалось заполучить старенький совхозный газик. Этим был очень доволен. Под умелыми руками старенькая машина и сейчас бегает по ухабистым сельским дорогам.

Григорий приехал на своем газике, как всегда, один. Стояла ранняя осень. Посмотрел на дверь. Дверь была подперта лопатой. По каким-то приметам понял, что кто-то заходил в избушку. Занес рюкзак, осмотрелся. Были, видимо, недавно. Сохранилось тепло. Пол был подметен, стол убран. На печке лежала новая коробка спичек. На полке был добавлен кое-какой провиант: «Доширак», пачка вермишели, полбуханки хлеба, завернутой в целлофан. Под нарами около двери были дрова и береста.

«Наши, деревенские, Николай с сыном, — догадался бывалый таежник. — Так и есть, они», — удовлетворенно подумал, прочитав последнюю запись в толстой тетрадке, которая висела на стене вместе с привязанным к ней простым карандашом. Там он и другие записывали все, что происходило каждый день, когда они бывали здесь. Это была дань здешней традиции. Во всех избушках с советских совхозных времен табунщики и охотники записывали. И каждый знал, кто ночевал, что произошло, читал новости с деревни. На маленькой полке лежали еще две потрепанные общие тетради.

Эту избушку он построил давно. Ему помогал отец Николая старик Мэхэс.

— Старик, — усмехнулся Григорий.

Тогда Мэхэсу, Михаилу, было всего где-то пятьдесят. Сравнив со своим нынешним возрастом, Григорий подумал, что сейчас все считают его глубоким стариком. Возраст все-таки брал свое: он устал, сидя за рулем два часа.

Затопил печку. Чайник был полон воды. На нарах стояли ведра и бидон, наполненные водой. Мысленно поблагодарив Николая с сыном, он развязал рюкзак, вытащил оттуда всю провизию, разложил по полочкам, кое-что и на стол. Сходил за ружьем и патронами. Семь уток, которых он подстрелил по дороге, положил в подпол. Включил радиоприемник — там только шипело, и он заменил батарейки. Полежал на кровати, стоящей в углу. Задремал было под мелодию знакомой песни, как где-то вдалеке услышал выстрелы.

Он поднялся и кинул щепотку чая в чайник. За стеной дома заворчала собака. Григорий намазал хлеб маслом и вышел из избушки. Рыжий, как лиса, пес со стоячими ушами подошел к хозяину, взял хлеб и улегся возле машины. Григорий смотрел, как ест Бадай. Пес сначала слизал масло, затем начал есть хлеб, все время оглядываясь краем глаза на хозяина, как будто он мог украсть его долю. Постояв немного, Григорий подошел к яме, где лежали старые консервные банки и бутылки. Он заметил две новые бутылки. Подошел, понюхал. Видимо, кто-то еще был месяц назад, запах пока не улетучился. Посмотрев на немного поблекшую этикетку, он задумался.

Здесь явно были чужие. Он вспомнил, как дней двадцать назад видел Сумасшедшего Стаса с какими-то молодыми мужчинами, приехавшими откуда-то издалека. Стас был его ровесником, но как-то рано состарился, и все звали его стариком уже с пятидесяти лет. Расшатавшаяся в молодости психика каким-то образом повлияла на него, и хотя он и сейчас обладал кое-какими странностями, все-таки был в некотором роде обычным во всех смыслах человеком. Он был женат, имел детей, работал то бухгалтером, то экономистом, то охранником, то уборщиком. Отец его был директором школы, имел крепкие связи с властями предержащими и постоянно вытаскивал своего единственного отпрыска из всяких передряг.

После сытного обеда Григорий вздремнул, а после полдника пошел по протоптанной тропинке к горе Мангырыр. Горой ее по кавказским меркам называть нельзя, но она была самым высоким в этой местности пригорком. С нее можно увидеть текущую внизу речку Муруку и тайгу, лежащую в долине этой речки. Вдалеке были видны такие же синеющие горы.

Все старожилы помнили легенду о горе Мангырыр. Старик Мэхэс один раз спел тойук:

Жил один холостой

Парень молодой,

Пошел он в гости к родне —

К замужней сестре.

Перешел он речку,

С трудом взобрался на горку.

Добрался до родни,

Поел там караси.

Принес им полный

Туесок рыбы речной.

Радость была большой,

Налили ему сметаны густой.

Пошел обратно парень молодой,

Спустил с горы туесок,

Туесок по склону прыг-скок,

Упал целехонек

На влажный песок.

«Спущусь-ка я, как этот туесок.

Быстрее доберусь домой».

И, не подумав головой,

Совершил с обрыва прыжок…

Окрасились камни

В багровый цвет,

Как гроздья рябины

Горят в рассвет.

Ухнула тяжело речка,

Будто коровушка…

Услышали люди этот стон

И прозвали гору Мангырыр^[1]…

Григорий стоял возле толстой лиственницы и смотрел вокруг. Он вспомнил, как впервые в восьмом классе пришли сюда всем классом, пришли с ними и интернатские, которые должны были учиться с ними на следующий год. Ему было семнадцать лет, в те времена учителя любили оставлять на второй год крепких мальчиков, чтобы была помощь с заготовкой дров для школы. Не было этих пил «Дружба», пилили дрова вручную прямо во дворе школы, ставили на козлы, кололи полена. Складывали длинные поленницы. Заносили их вместе с девчонками. Во всех классах стояли кирпичные печки. На некоторых были плитки, и на них ставили восьмилитровые чайники, чтобы школьники обедали. Вместе с Гришей учились еще несколько второгодников, и он ничем особо не выделялся среди своих одноклассников.

Маргарите было всего пятнадцать. Все звали ее за глаза Марго. Прибавляли еще — королева. Она была очень симпатичной девочкой. Почти все мальчики были тайно влюблены в нее. Было счастьем постоять и поговорить с ней. В тот день таким счастливчиком оказался Гриша. Он нечаянно схватил ее за руки, когда она чуть не поскользнулась. А Марго — Ритка — не отдернула пальцы, и они стояли так на этой горе, взявшись за руки, плечом к плечу. Она была маленького росточка, а Григорий был таким рослым парнем. Одноклассники ринулись вниз к речке. А они стояли и смотрели друг на друга счастливыми, сияющими глазами.

— Смотри, Гриша, там, где елки стоят.

— Да, вижу. Они образуют сердце.

— Очень красиво. Да, Гриша?

Он робко сжал ее пальцы, она засмеялась своим переливчатым смехом, как будто звенели колокольчики, так смеялась только Ритка-Маргаритка.

— Я бы стоял с тобой так всегда, — выпалил он в порыве отчаяния.

— Да ну, а я нет.

Весело сверкнув глазами, Рита вырвала руку и с веселым смехом устремилась вниз за другими. Григорий поспешил за ней…

Выстрелов больше не было слышно, и охотник задумчиво повернул назад. Пройдя несколько метров, он остановился как вкопанный: на лиственнице, на коре которой были видны зарубки когтями медведя, была сделана человеческой рукой отметина, чуть повыше — опять медвежья, потом опять человечья… Зарубки сделаны недавно, но где-то три-четыре недели назад, когда здесь были чужаки. Что-то не давало покоя. Григорий огляделся по сторонам, но Бадай не рычал, был спокоен, что-то обнюхивал. Там валялась бутылка. Григорий засунул бутылку в рюкзак — он не любил, когда разбрасывали бутылки. От них случались пожары. На всякий случай он зарядил ружье.

С собакой пришел к избушке. Осенние дни коротки, и солнце заходило. После заката быстро наступает темнота. Уже нет белых ночей. Развел во дворе костер, поставил ведро с водой. И пошел ставить сети на речку Багда. Когда пришел, уже вскипела вода, кинул горстку чая и зашел с водой в избу. Он уловил чужой запах. Краем глаза увидел старика Стаса, сидящего на корточках возле подпола. Он разглядывал подполье, включив фонарик.

— Стас, что ты там потерял? — спросил Григорий, ставя на печку ведро.

— Ищу Витьку, — пробормотал Стас.

— Это ты стрелял на Маре?

— Да, — ответил Стас, закрывая крышку подполья.

— Ну и?..

— Одна утка, — кивнул на свой рюкзак старик.

— Николая с сыном не видел?

— Нет. Наверно, пошли по тракторной дороге.

Это было странно. Они явно спешили домой. Вдвоем молча покушали. Стас поставил водку со знакомой этикеткой. Выпили, закусили. Григорий заметил, что старик почему-то старается напоить его, а сам поменьше пьет.

«Э-э, так не пойдет», — подумал он, когда заметил, что Стас украдкой выливает водку из стакана. И он тоже незаметно вылил в кружку с чаем и прикинулся захмелевшим от выпитого.

Стас улегся и захрапел, может, притворился спящим. Григорий достал тетрадку и начал записывать. Вдруг он с удивлением заметил, что некоторые слова подчеркнуты Николаем. Сложив их, Григорий прочитал: «Будь осторожен — медведь-людоед». А он, когда читал, думал, что Николай подшучивает над ним перед другими: «А кого съел? Вроде бы никто не пропадал». Вспомнил зарубки… «Если Николай пошел по дороге, он дойдет до села через пять-шесть часов. Пока они там соберутся, пройдет еще два часа. Ну, там еще в полицию обратятся, пока те приедут из райцентра… А приедут ли еще?.. Ну ладно, завтра уеду домой, заберу Стаса…»

Этого бурого матерого медведя он знал давно. Часто встречал следы его лап на берегу речки Муруку На правой лапе был поврежден один коготь. И задние лапы оставляли характерный рисунок, похожий на букву «в». Григорий не был медвежатником. Зная обычаи предков, не убивал и не охотился на хозяина тайги. Избегал медведей, и они не становились на его дороге. Знал эти зарубки медвежьи — это на языке зверей гласило: «Я здесь хозяин». Нельзя было ставить метку после его лап. Это означало, что ты готов помериться с ним силой за право быть хозяином здесь. Обычно такую метку ставил другой, более матерый медведь, а люди придерживались неписаных законов тайги, чтобы избежать мести «дедушки».

Григорий на всякий случай запер дверь на крючок, еще пришвартовал к ручке швабру веревкой. Лег на кровать. Поняв, что Стас действительно спит, уснул. Проснулся от внезапного лая пса, который скребся в дверь, и увидел перед собой дуло ружья, направленное на него. Он быстро двинул ногами в грудь Стаса. Тот грохнулся вместе с выстрелом. Григорий проворно отобрал ружье у старика. В это время Бадай громко залаял и зарычал, отбегая от дома в сторону дороги. Григорий услышал близкий шум машины. Он зажег фонарь, посмотрел на лежащего на полу и охающего от боли Стаса, взял и свое ружье, отворил дверь и вышел во двор. Бадай с радостным визгом ринулся к нему. Сквозь лес стали видны фары машины.

Приехали Николай с сыном, полицейские, глава наслега Радий Петрович Соломонов, человек с большим пузом, мохнатыми бровями и черными раскосыми глазами.

— Кто стрелял? — грозно выкрикнул знакомый полицейский с большим родимым пятном около бровей.

За это знаменитое пятно его прозвали Барбосом, исходя из общего народного названия полицейских на якутском охотничьем языке: «бех» — «собака».

— Старик Стас. — Григорий кивнул в сторону избушки и подал ружье Стаса.

Там еще слышались стоны и неясное чертыхание. Полицейские понюхали оба ружья.

— Осторожно! У меня заряжено.

— Почему у тебя заряжено?

— Да вот не успел разрядить после их предупреждения.

— Мы написали ему, что возле горы медведь-людоед.

Радий Петрович прыснул в кулак, он знал прозвище Григория — Медведь. Полицейские переглянулись. Молодой худощавый полицейский вытащил из избушки старика:

— Это ты стрелял?

— Да.

— Почему?

— Я… Он убил моего единственного внука… Я решил отомстить…

— Какого внука?

— Витьку… Он приехал в гости и пропал вместе с другом.

— Да они-то приезжали где-то месяц назад, — сказал Радий Петрович.

— Да… Его сапоги там, в подполье… Вот Медведь его… и убил. Сапоги туда положил.

— Это мы там положили, — сказал, закашлявшись, Николай.

Второй полицейский полез обратно в дом с фонариком. Вынес сапоги. Новенькие, зелененькие.

— Эти?

— Да. Эти сапоги носил мой внук Витька.

— Да, вроде они в таких сапогах были, — подтвердил глава, ему понравились тогда эти литые сапоги с внутренними теплыми обшивками.

— Где вы их нашли?

— Возле речки Багда, там, где только что останавливались.

— А остальное?

— Там же.

Полицейские переглянулись. Было еще темно.

— Ладно, здесь все переночуем. А утром обратно поедем.

— У старика ушиб головы и руки.

— Это я его пнул, когда он стоял с ружьем и прицеливался, — пробормотал Григорий.

— Хорошо, что не убил тебя, Киргеляй, — сказал сын Николая.

— Ну ладно, пойдем посмотрим, — покосился первый полицейский. — Всем оставаться на своих местах.

Барбос вошел в домик, посветил там и сям фонариком, что-то долго записывал — полчаса. Затем все вошли в дом, продрогшие от осенней холодной ночи. Сын Николая быстро затопил печку. Полицейские начали черпать кружками из ведра и пить чай. Видимо, торопились, не успели выпить чаю. Затем все уселись за стол. Зажгли свечу. Появились консервы, хлеб, масло. Только Стас сидел в углу и плакал, никто не обращал на него внимания. Когда покушали, Николай с сыном и молодым полицейским убрали со стола. Молодой полицейский вышел во двор и принес из машины одеяла:

— Буду спать здесь.

— Ладно, Петров, — согласился старший по чину. — Занеси ружья.

— На, Стас, выпей чай. — Григорий похлопал старика по плечу. — Не обижайся.

Стас выпил чай, потом как-то притих. Григорий уложил его, прикрыл одеялом. По щекам старика текли слезы. Все легли. Свеча осталась гореть на столе.

Хозяин не мог уснуть. Достал с полки одну из старых тетрадок, полистал. Он не всегда был таким угрюмым… Немногие помнили его жизнерадостным, словоохотливым парнем, балагуром. Григорий — тогда все звали его Гришкой, Кириском — был хорошим волейболистом, как вся сельская молодежь, которая коротала белые северные ночи за игрой на волейбольных площадках. Вился дымокур возле улиц. Воздух пах дымом и нежным запахом хвои и трав. По реке плыли пароходы. Горели костры рыбаков. Каждый вечер с площадки вместе с хлопками по мячу доносились крики «Аут!», «Мимо!», «Очко!», «Ура!», призывая молодежь, даже стариков и старух, которые сидели и курили на скамейках, смотря и болея за свою команду. Потом они с оравой малых детишек шли домой. После тяжелой работы на сенокосе молодежь села купалась в реке, затем гурьбой, даже забыв про еду, шла на площадку. Там и встречались робкие взгляды, шли на первые свидания. Еще бегали смотреть индийское кино поздним вечером. Были живы мать и отец, росли братья и сестры.

Летом до ысыахов, летних якутских национальных праздников, по реке плыли баржи с различным грузом. И Гришка шел со своими друзьями на разгрузку. Он был сильным, и два мешка муки для него не были в тягость. И, немного подработав на разгрузке, покупал гостинцы для родителей, сестрам и братьям конфеты, печенье. Когда один раз он купил хорошую шапку-ушанку для отца, умаслив знакомую продавщицу, отец расплакался и сказал, что всю войну носил чужие шапки, возможно, с убитых. После того памятного дня отец слег, и через неделю-другую его не стало. Сердце не выдержало радости, гордости за старшего сына, а прошагал он почти всю войну… Эх, мужики, мужики, северяне, суровые на вид якуты… как нежны были ваши сердца!..

Перелистывая тетрадь, Григорий остановился на дате: 5 сентября 1987 года. Он был здесь с классом Кыданы, Кыданы Ивановны. Имя Кыдана с ударением на втором слоге означало «снежный холодный ветер». Ее холодная красота одновременно отталкивала и привлекала. Это ее почерк, такой правильный и красивый в сравнении с другими записями. Григория одолевали противоречивые чувства: глядя на эти строчки, он любовался стройными рядами букв и хотел разорвать эти записи. Кыдана была его женой. Женой и матерью его единственного сына Мишутки. Кыдана и Мишутка погибли в автомобильной аварии. Женился Григорий поздно, и семейного счастья хватило всего на пять лет…

Однажды Григорий тренировался в школьном спортзале, высокий и веселый мужчина привлекал внимание многих девушек и женщин. Все гадали, почему он не женится до сих пор. А он любил Марго… Он был одним из тех редких мужчин, которые ждали всю жизнь ту редкую и недостижимую порой любимую женщину, которая была бы той единственной и желанной подругой и женой на всю жизнь. А Марго умерла. С тех пор умерли для него все женщины, девушки.

Разгоряченный после игры, Григорий вышел из школьного спортивного зала на свежий воздух. Падал снег, искрился при свете уличных фонарей, и он, проходя мимо общежития, услышал стук топора и увидел сгорбившуюся женскую фигуру, которая колола дрова. Он остановился, потом быстро зашагал в сторону своего дома. Нашел топор и пошел обратно. Женщины не было. Григорий начал быстро колоть дрова, с каким-то остервенением. Он вспоминал мать, которая умерла семь лет назад. Она умело колола дрова, пока отца не было дома, и тяжко вздыхала. Потом Григорий подрос и сам колол дрова с десяти лет. Но в тот злополучный день, день смерти матери, он не успел наколоть дров перед соревнованиями — все было некогда — и уехал в райцентр. Мать он нашел возле поленницы, уже окоченевшую, около нее лежали топор и расколотое полено… Чувство вины не проходило с годами, и он не мог спокойно пройти мимо женщины, которая колола дрова. В селе все знали его странную особенность, большинство относилось с пониманием, и все мужчины старались не занимать этим неженским делом своих жен, дочерей. А это была женщина в летах, которая приехала этой осенью учительствовать в местную среднюю школу вместо уехавшей в город молодой учительницы математики.

Григорий наколол много дров и начал складывать в поленницу. Он не заметил, как открылась дверь общежития и вышла Кыдана в старой куртке и рабочих рукавицах. Она начала складывать дрова. Только тогда Григорий увидел ее, работа пошла быстрее. Они слаженно, без лишних слов и телодвижений, умело передавали друг другу полена. Незаметно закончили работу и улыбнулись друг другу. С видом удовлетворенного человека принял ее сияющие глаза, наполненные благодарностью.

— Спасибо, — тихо сказала Кыдана.

Он взмахнул рукой, как бы прощаясь, и ушел. Что-то нежно-щемящее поселилось в его груди. Ему захотелось обнять эту Кыдану и закружиться в вальсе. И по дороге он начал выделывать па с топором… Почти через месяц исполнил он эту мечту. Перед Новым годом они сыграли свадьбу. И он, счастливый безмерно, кружился в вальсе с Кыданой в сельском клубе, куда они пригласили всех гостей.

У Кыданы было мало гостей: пригласила одноклассников и классную руководительницу из школы-интерната. Приехали только трое: уже постаревшая классная руководительница — пенсионерка Анна Ивановна Петрова, подружка с детских лет Лена и давний поклонник-одноклассник Женька, теперь уже Евгений Александрович Пахомов, уже женатый и имеющий шикарную машину, двухэтажный дом. Он был единственным, кто выбился, как говорится, в люди из всех сирот, которые учились вместе с невестой. На следующий год Григорий привез Кыдану с ее классом на эту гору Мангырыр…

Светало. Григорий встал, погасил свечу. Сходил за водой на речку, осмотрел сети. Оставил несколько рыб возле кустов. Положил сети на плечи. В одно ведро сложил весь улов. И поднялся на пригорок. Оглянулся — за кустами замаячила чья-то огромная тень. Бадай заворчал. Когда они вернулись в избушку, все уже проснулись, занимались утренними делами. Молодой полицейский делал зарядку. Барбос чистил белоснежные крупные зубы. Николай с сыном готовили дрова. Глава наслега мылся, громко сморкался. Лохматый Стас одиноко сидел возле резиновых сапог и что-то бормотал. Пока Григорий с Николаем занимались чисткой карасей, Петров разжег костер и поставил ведра. Быстро сварили уху, позавтракали молча. Григорий собрал все вещи и отнес в машину. Николай с сыном убрали со стола, подмели пол. Полицейские взяли с собой Стаса. Это была машина Радия Петровича, и он сел за руль. Николай с сыном сели на заднее сидение, впереди с Григорием примостился Бадай. Это было его исконное место.

Через некоторое время машины остановились возле поворота речки. Все вышли, но полицейские потребовали оставаться в машинах, позвали только Николая. Бадай уже спрыгнул и пошел к кустам. Оттуда он вытащил истерзанную куртку. Полицейские набросились на него, Петров хотел даже пристрелить, но помешал Григорий — позвав собаку, надел на нее ошейник. И залез с собакой в машину. Григорий увидел, что это куртка не Витьки, а его друга, который был тогда весьма навеселе. И он вспомнил, что видел, как их машина уехала из села в сторону трассы — в город. Значит, Витька жив. А почему его новенькие сапоги остались здесь? Странно. Может, они вернулись обратно?..

* * *

Витька стоял на горе Мангырыр и показывал зарубки медведя другу.

— Ха, я покажу ему, кто хозяин тайги! Ты что, боишься, Витёк? Боишься, ты трус! А я вот поставлю свою отметину! Пусть знает, кто хозяин!

— Не надо, он тут близко!

— Трус! Несчастный трус! Дрожишь, как заяц! Ха, ха! — И он выкинул бутылку в кусты.

— Пойдем на речку Муруку, искупаемся.

— Хорошо, пошли.

Речка Муруку обмелела. Вода была чистой, камни и рыбки в речке были видны насквозь.

— Ух, как хорошо!

— Давай обратно.

— Хорошо, что искупались.

— Протрезвел?

— Вроде.

— О-о, что это? Смотри!

— Что? Мишка отметился?

— Да… Он тут…

— Ну и что? А я еще выше! Я, я — хозяин тайги!

— Дурак! Пошли домой! Быстро!

— Да-а… ты — трус… Ладно…

— Залезай! Быстро!

— Ну, я хочу выйти!

— Потом, потом!

— Трус! Остановись!

— Ладно, за поворотом, держись!

— Не могу!

— Выходи, гад!

— А-а, как хорошо! Пойду к речке, умоюсь! Дай сапоги!

— Твои в твоей сумке. Возьми мои!

— Ладно, и без сапог обойдусь! О-о! Медведь! Спаси! Стреляй!

Машина умчалась прочь, еще доносились душераздирающие крики. Витька опомнился только на трассе, ведущей в город…

* * *

Полицейские все ходили, высматривали, снимали, записывали. Посмотрели на протектора машин, махнули рукой. Что-то собрали в полиэтиленовый пакет, притащили. Разрешили вылезти из машин.

— Станислав Викторович, это куртка вашего внука?

— Нет.

— Я знаю, это куртка его друга, — сказал Радий Петрович.

— Точно?

— Точно. В селе ни у кого нет такой куртки. Я видел обоих, когда они приехали. А такие сапоги были у Витьки.

— А вот эти кроссовки?

— Этих кроссовок не были, по-моему, у Витька.

— Точно?

— Нет, не помню хорошо.

— А я помню точно, эти кроссовки были у его дружка Бориса. И их машина укатила в сторону трассы… в тот день, число не помню, когда умерла старуха Еля, жена Кирилла Афанасьевича. Я шел от него и видел машину, — сказал Григорий.

— А когда она умерла?

— Да второго августа, — вспомнил всезнающий Соломонов.

— Так-так… Если погиб Борис, то Виктор-то, может, жив.

Стас оживился:

— А от чего умер… Борис?

— Его сначала убил медведь, затем съели, видимо, волки. Но, судя по следам, он умер от потери крови. Медведь не стал его добивать… Видимо, испугался машины, убежал. Тут давние следы крузака.

— Это их машина, — подтвердил Радий Петрович.

— По-моему, твой Витька бросил раненого товарища в беде, — процедил сквозь зубы Барбос, подойдя к Стасу

— Он жив, жив… — бормотал старик, все съеживаясь.

— Да, он, по всему, жив, подлец…

— Да он просто трус, — сказал Николай, он уже знал о зарубках от Григория.

— Что дед, что внук — одинаковы, — вздохнул сын Николая Александр.

— Надо позвонить родителям Бориса. Как его фамилия и отчество?

— Стас, наверно, знает.

— Стас, отвечай.

— Его родителей нет. А про родственников… Он говорил, что в райцентре живет его дядя по матери. Григорьев. Он имеет магазин «Тысяча мелочей».

— Я знаю этого Григорьева — Анатолий Спиридонович Григорьев. Даже есть его телефон.

— Хорошо, дашь его нам или сам позвонишь из администрации?

— Да как сказать…

— Ладно, сами позвоним. Поехали!

— Надо бы привлечь этого Витька, да жаль старика.

— А следовало бы…

— Да ладно, оставим его на суд Божий…

* * *

А суд… суд давно свершился… При въезде в город еще в начале августа была найдена разбившаяся машина с обгоревшим трупом. Личность была установлена по разбитым номерам, но в доме, где был прописан потерпевший, обнаружили лишь бутылки и всякий хлам. Так и его схоронили под каким-то номером…

* * *

Медведь съел карасей, которых оставил Григорий. Вдохнул воздух, почуял незнакомые запахи и ушел восвояси…

Часть вторая

Желтые розы

Ритка была самой маленькой девчушкой в интернате. Этот интернат включал в себя и функции детского дома в силу разных обстоятельств. Маленькая, беленькая, со светло-каштановыми волосами и темными большими глазами, она вызывала умиление воспитателей и старшеклассников. Мальчики и девочки жалели ее, потому что она оставалась в субботу, тогда как они уходили к своим семьям. Впрочем, таких, как она, в классе было трое. Но к тем двоим девчонкам все относились почти равнодушно, они были какими-то невзрачными и не требовали к себе снисхождения своим видом.

Она была заводилой в играх. Умела делать из обычного пластилина красивую посуду, разных диковинных зверушек, кукол. Девочки с охотой играли с ней в семью. Вместе с тем она могла играть в интересную войну с мальчишками. Мальчишек в классе было много, и остававшихся в субботу в интернате было шестеро: в два раза больше, чем девчонок. Но их в игре объединяла Ритка. Она брала завалявшийся старый атлас старшеклассников и вела всех завоевывать почему-то неведомую Африку, куда нельзя было ходить детям. Может, оттого, что она ненавидела прожорливых крокодилов и страшного разбойника Бармалея, которых не видела никогда.

Однажды зимой Гриша проходил мимо интерната и увидел ватагу сверстников, которые играли во дворе. Его окликнул знакомый по летним играм — Митька:

— Гриша, иди сюда! Мы играем в войну! Идем в Африку воевать!

— В Африку? Это где?

— Ритка покажет на карте. Она знает, где эта Африка.

И он был вовлечен в эту игру с интересной страной Африкой, где жили черные полуголые люди, росли деревья с очень большими листьями, собранными в пучок. Ритка показывала маленькими пальчиками то место, куда они должны были идти и сражаться с неведомым врагом под названием «фашисты». Фашисты стреляли в них, и они «умирали». Их подхватывали девочки-санитарки и тащили закапывать. Некоторые становились «ранеными»: их клали на кровати из снега и «лечили». Грише нравилось быть «мертвым». Его закапывали в снег возле столба, закрыв лицо шарфиком. Затем стояли немножко в «скорби и печали» и откапывали обратно. Так продолжалось несколько раз. Гришу откапывали, потом уставали и говорили, что он слишком часто «умирает».

Так он познакомился с Риткой, смешной девчушкой с рыжеватыми волосами. Ее маленький прямой носик и маленькие подвижные пальчики вызывали у него какой-то дикий восторг умиления. Он жаждал уже видеть ее каждый день и слушать ее смешные, абсурдные суждения. Гриша был не единственным ее поклонником. Мальчики приносили ей старые открытки, спертые у старших сестер, картинки, вырезанные из журналов, чтобы заслужить ее внимание. Сначала это было тайное мальчишеское обожание, затем даже произошла драка с интернатскими мальчишками, которые всегда были с Риткой. Она ходила в окружении этих мальчишек с двумя своими подружками, за что воспитательницы дружно окрестили ее Королевой Марго.

Воспитательницы любили не только ее миленькую мордашку: они видели, что при ней не происходит никаких драк и насмешек, дети вовлечены в игру или в маленькую работу, все веселы и дружны. В субботу и воскресенье они отдыхали: пили чай в своей комнате, ели конфеты и печенье, которыми угощали и интернатских «домовых». «Домовыми» звали тех детей, которые жили в интернате до летних каникул. «Домовых» все жалели, даже дети. Они даже дарили Марго красивые ленточки, которые она почему-то часто теряла. Один такой «потерянный» белый бант хранился у Гриши.

Да, она была королевой маленьких мальчишеских сердец, они были готовы идти за нее в огонь и в воду. А она не знала про это. Просто думала, что мальчишек очень много, вот их и крутится очень много вокруг девчонок. Ритка взрослела, взрослели с ней и мальчишки. Игры стали другими, девчонки уже ходили отдельно.

Самой лучшей подругой Ритки была Варенька Понохова. Варенька тоже была маленького роста, во всем соглашалась с подругой, Ритка даже подшучивала над ней и называла Дадашкой. Она была «домовенком», а другая подруга была «местной». Ее звали Светой Андреевой. Света приносила из дома шоколадки, красивые конфетные обертки и картинки, даже детские журналы, из которых можно было что-то вырезать. Вот вся эта троица и начала выделяться из класса.

Они были ударницами учебы. Но не пели и не плясали в ансамбле, как другие девочки. И это, возможно, отделило их от других. Те ездили на гастроли, для них шили красивые платья, они ходили на репетиции. А троица шла вышивать, рисовать и читать книжки. Они становились уже неинтересными для мальчишек.

Интернат был восьмилетним, и после окончания все разлетались. Но некоторых интернатчиков оставляли в одной или двух комнатах для учебы в девятом и десятом классах. Они обычно были круглыми сиротами, и им некуда было идти. Родители или родственники умирали, когда они учились в интернате. Детдомы для них отсутствовали или были только до девятого класса. И пятнадцатилетним выпускникам приходилось туго во взрослой среде, в училищах и на работе без жилища. Сейчас только сиротам дают жилище и обеспечивают пособием по потере родителей. Тогда этого не было. И руководство интерната оставляло у себя выпускников-сирот с хорошим поведением и учебой.

В тот год Маргарита была одна. И ей было невыносимо больно в такие субботние дни. Варенька уехала в родное село. Света и Рита стали учиться в средней школе, после школы Света уходила домой, а Рита в интернат. Рита была более свободной и помогала воспитательницам, даже устроилась нянечкой на птичьих правах для вновь прибывших первоклашек. Она видела в них свое детство, когда ее привезли сюда после смерти матери. Все здесь было чужим, и ей было одиноко в душе. Она помнила, как плакала ночью от одиночества. Потом, когда умерла бабушка, вовсе осталась одна. У всех первоклашек в отличие от нее были отцы либо матери, которые в силу разных обстоятельств не могли ухаживать за своими детьми в будние дни. И они уходили по субботам домой. Воспитательницы и сердобольные нянечки давали ей то рубль, то трешку в месяц, на которые Марго покупала для себя что-нибудь или ходила в кино.

В тот день Рита сходила в кино, потом пошла ужинать. Нянечки были заняты своими делами, убирали комнаты воспитателей и умывальную. После ужина собиралась почитать книгу, но, проходя мимо одной из комнат, она остановилась…

В интернате девочек в пятом классе было всего двенадцать. Опять наступила суббота, и приехали родители. Маленькую озорную Римму забрал приехавший на коне отец. Она была душой компании. И Кыдане с Леной было вдвойне грустно расставаться с другими девочками. Сестры-близняшки Наташа и Надя ушли вместе со старшим братом, все кудрявые и беленькие. С робкой и красной от смущенья Галей сидела бабушка, такая бойкая старушка, и помогала ей собираться домой. К Светке с двумя длинными черными косами пришла мать в черной блестящей кожаной куртке. Она работала киномехаником. Молчаливая Варенька, смешливые двоюродные сестры Катя и Наташа Кириллины, худенькая Ольга, толстенькая Мила сели в кузов грузовика и счастливо улыбались вместе с другими интернатскими ребятами. Помахали весело на прощание.

Кыдана и Лена оставались в интернате каждую субботу, даже в осенние и весенние каникулы, безмерно завидовали им всем, уходящим к родителям, братьям и сестрам. Оставшись в огромной комнате одни, они сидели и читали книги, иногда, лежа на кровати, тихонько плакали. И как только уходили дежурные воспитатели, сдвигали рядом стоящие кровати и спали рядышком. И сейчас они лежали на своих кроватях и тихо всхлипывали, ощутив себя безмерно одинокими и заброшенными. Увидев Ритку в проеме распахнутой двери, они вытерли слезы и уставились на рядом лежащие книжки. Она сделала вид, что не заметила их нечаянных слез:

— Здравствуйте, Кыдана, Ленка! Что, скучно?

— Не, мы читаем.

— А ну-ка, посмотрим.

— Вот.

— А, хорошие рассказы. Я тоже читала во втором классе. Кыдана, какие у тебя длинные волосы! А какие черные и густые! Не то что у меня!

— Да у тебя тоже красивые волосы! Правда, не такие длинные и густые, но какие-то золотистые, когда на них падает свет солнца.

— Давайте делать разные прически друг другу.

— Давай! Сначала тебе, Рита!

И маленькие нежные руки стали теребить Риткины волосы. Ей это безумно понравилось, она вспомнила себя маленькой, когда была жива мать. Так же нежно она гладила и расчесывала ее волосы. А Кыдана и Лена были безмерно рады ощущать тепло ее мягких волос и смотреть на струящийся меж их пальцами искрящийся золотой цвет. Рита невольно гладила их маленькие головки, когда они прижимались к ней в ожидании ласки.

За выдумыванием прически незаметно прошло время. Няня в коридоре начала кричать:

— Спать! Пора спать! Умывайтесь быстро и в постель! Марго сходила с ними в умывальную, показала, как надо чистить зубы. После того как они легли, она начала рассказывать сказку про сиротку, которая осталась одна и стала королевой. И девочки подумали, что из-за этого старшие ребята зовут ее Королевой Марго за глаза. Рита вышла от них, когда они уснули. Старшеклассникам можно было не спать до десяти часов. Она тихо прошла по коридору и зашла в свою комнату, долго стояла возле окна, вспоминая сегодняшний день.

Назавтра, с утра, пятиклассницы ходили по пятам за Марго. Когда она читала, они тоже читали, кушали вместе в столовой, рисовали, лепили, гладили ленточки, пионерские галстуки. Лишь когда приехали одноклассники, они расстались.

В будние дни Рита к ним не приходила и была вечно занята. И девочки почти не замечали ее из-за своих шумных и веселых одноклассниц, с которыми проводили дни и ночи. Но наступала суббота, и они уже не горевали, как раньше, прибегали прямо в комнату к Марго. Иногда она уходила на субботние танцы и праздники в среднюю школу, и девочки ждали ее с нетерпением, порой ходили «шпионить» за ней. Часто Риту провожали в интернат одноклассницы во главе со Светой Андреевой, рослой и не по годам серьезной девочкой. Иногда ее провожал очень красивый парень, одетый прямо как киноартист. Они узнали и его имя — Стас, сын директора средней школы.

С Королёвой было не скучно. Девочки могли целыми часами играть в бумажные куклы, Рита наряжала их в красивые платья из фантиков, чтобы они могли потом хвастаться перед сверстницами. Она учила их петь простые песенки. Скакалки, гимнастика, прятки… И главное, ее бесконечные рассказы и сказки на ночь…

Пришла весна с лужами и прочими интересными вещами. Они готовились к празднику Первого мая, к параду.

Во всех комнатах стояли стеклянки с зелеными веточками и пахло летом, зеленью. Многие дети из-за распутицы не уехали домой, и веселый гомон стоял весь день. Кыдана и Лена, как-то улучив время вечером, пошли к Королеве Марго. Но ее не было. Стояла одинокая, аккуратно заправленная кровать. Думая, что она спряталась от них, заглянули под кровать и в шкаф. В шкафу висела ее чистенькая школьная форма с белым фартуком. Пальто в клетку не было, не было и резиновых сапог. Она, видимо, куда-то ушла. Но время было позднее. Неужели на свидание со Стасом, с самым красивым мальчиком из средней школы, которая рядом? Девочки несколько раз видели его, стройного, черноволосого. Но что-то нехорошее предчувствовало маленькое сердце Кыданы, ей вдруг захотелось плакать. Они шли по коридору, обе всхлипывая, у Ленки из-за сочувствия к подружке тоже текли слезы. Увидев их такими, очередная нянечка, Глаша, погладила их по головкам и сказала:

— Никому не говорите, что Маргарита в больнице. У нее заболел живот.

Девочки пуще прежнего начали молча шмыгать носами. Нянечка завела их в воспитательскую:

— Успокойтесь же! Говорят, что ей сделают операцию. Доктор хороший. Да, наверно, уже сделали. Сейчас позвоню.

Позвонила. Спросила про Маргариту. Получив удовлетворительный ответ, нянечка, видимо, сама тоже успокоилась и с победным видом сообщила, что Марго жива-здорова, операция по удалению аппендикса прошла успешно. Она вытерла их слезы платочком. Поправила волосы, погладила, достала из кармана карамельки и угостила их. Девочки успокоились и пошли в свою комнату спать.

Утром по улицам прошла демонстрация. Везде шары, цветы из бумаги, транспаранты, веселые лица. Но к обеду как-то осунулись лица у взрослых. Дети пошли по домам. Торжественный обед почему-то не состоялся, не было ни учителей, ни воспитателей. Сказали, что у них какое-то собрание. Потом некоторые из них перешептывались и уходили. Старшеклассники тоже куда-то ушли. Младшие бегали, резвились, за некоторыми пришли родители. И в интернате стало тихо. Кыдана и Лена поняли: что-то случилось. Два праздничных дня пролетели незаметно. Они уже знали, что Королева Марго умерла… Ночью ее замучила жажда после операции, она встала и, набрав в ковшик, выпила холодную воду из стоящей в коридоре бочки. В больнице в предпраздничной суете не было никого, кроме нее и старика-сторожа, который в это время крепко спал…

С утра сельский оркестр играл траурную музыку — репетировали. Во дворе стоял красный гроб. Вся школа прощалась со своей школьницей. Траурная процессия прошла мимо них. Их отправили по комнатам. Кыдана и Лена плакали, лежа на кроватях, остальные просто рассказывали друг другу о смерти Маргариты как о простом событии, которое происходит каждый день…

Девочки не видели, как и где похоронили Риту, поэтому решили в следующее воскресенье сходить на ее могилу. В субботу тайком сделали бумажные цветы. В воскресенье встали рано и пошли на кладбище. Они иногда бывали здесь с мальчиками, поэтому быстро нашли могилу. На шесте со звездой увидели фотографию Риты. Она была с белыми бантами и в белом фартуке. Такой и похоронили ее. Девочки долго вглядывались в фотографию, как будто хотели оживить ее.

Потом увидели самодельные венки из еловых лап и цинковой проволоки, обернутые в красную тряпицу. Венки были от старшеклассников. Кыдана и Лена положили свои бумажные цветы около живых желтых роз, которые лежали прямо на могильном желтом холмике. Они были живыми среди искусственных цветов и вызывали какое-то особенное чувство.

Девочки поняли, что цветы принесли недавно, и, увидев Стаса, который шел среди могил, подумали, что это он принес цветы любимой в знак расставания. Они знали, что это любимые цветы Королевы Марго. Уходя с кладбища, услышали какой-то жуткий смех и пустились наутек…

В следующее воскресенье девочки нарвали подснежников и пошли к Ритиной могиле. Боясь услышать тот жуткий смех, они почти поминутно оглядывались. С грехом пополам приблизившись к могиле, увидели те же желтые розы, которые были совсем свежими. Положив подснежники, заметили Стаса, который шел к кладбищу. Они спрятались за чьей-то могилой. Стас подошел, взял в руки розы и начал рвать их. У Кыданы невольно вырвалось:

— Ой! Не надо!

— Что еще «не надо»?! — в исступлении закричал Стас, затем резко затих и убежал, бросив цветы.

Девочки озираясь вышли из укрытия и аккуратно положили желтые розы, собрав некоторые лепестки, вырванные парнем. Так они и пришли с кладбища, озадаченные поведением их героя.

Пришло лето, и девочки уехали домой. Дети как дети — осенью и зимой они уже как будто забыли Марго. Пришла весна. Класс, в котором училась Королёва, был выпускным — десятым, а девочки уже учились в шестом. Кыдане было четырнадцать лет, она поступила в первый класс поздно из-за болезни матери, которая потом умерла на ее руках. Поэтому девочка росла очень серьезной, не по годам. А Лена была оставлена на второй год в первом классе и была ровесницей Кыданы.

Лена была влюблена в Стаса. И каждый раз проходя мимо средней школы, прихорашивалась, смеялась задорно, если видела Стаса, то просто замирала от радости. По ее мнению, это он приносил желтые розы к Марго, страдал от любви к ней. Кыдане никто не нравился, она была холодна как лед, как и ее имя. Бледнолицая, с длинными и черными как смоль, аккуратно заплетенными косами, была ударницей учебы. Глаза заставляли всех отпрянуть от нее, и она была непривлекательной для мальчиков своей сутуловатой худой фигурой. Воспитательницы говорили, что покойная Маргарита могла бы стать хорошей учительницей. Эти слова запали в душу Кыдане, и она хотела стать учительницей.

Наступили майские праздники и напомнили о Марго. Девочки уже знали, что десятиклассники пойдут к кладбищу, а не на парад. И они тайком пошли Первого мая за ними и издали наблюдали за происходящим. Оказывается, старшеклассники сделали ограду, небольшой домик над могилой и привезли все это на интернатском грузовике. Девочки видели, как они ставили все это. Потом постояли и ушли. Кыдана и Лена подошли и увидели, что желтых роз нет. Деревянный домик и ограда были выкрашены в белый цвет. И могила Марго излучала какой-то светлый ореол вокруг. Ее невозможно было не заметить. Они уходили молча и почему-то вдруг оглянулись назад. Около знакомой могилы заметили чей-то черный силуэт, и что-то заставило их бежать…

После майских праздников наступили теплые деньки, и одноклассницы пошли за подснежниками. И как будто сговорившись, Кыдана с Леной пошли по другой дороге к кладбищу. Там уже лежали желтые розы, но какие-то поблекшие, как будто они пролежали здесь всю зиму.

«Он был здесь, но пораньше», — подумала Кыдана.

А Лена вздохнула и сказала:

— Стас уже приходил.

«Не он», — подумала Кыдана, но ничего не сказала, только почему-то тоже тяжело вздохнула.

Оба постояли немножко и ушли.

После учебы их оставили работать на практике вместе с седьмым классом, так как они были старшим классом в интернате, кроме тех, кто сдавал экзамены. Велись ремонтные работы. Красили парты, стулья, полы, даже стены. Они знали, что Стас уедет в Москву поступать в какой-то вуз.

В те дни они часто ходили по улице, где жил Стас, в надежде хоть краем глаза увидеть его. И однажды увидели, что Стас выходит за ворота с желтыми розами. Полные любопытства, они пошли за ним, время от времени замедляя шаг и скрываясь за постройками. Дошли они, как и предполагали, до кладбища. Стас медленно подошел к знакомой могиле, вдруг бросил свои цветы, начал исступленно хохотать. Потом закрыл лицо руками и сел возле могилы.

Не выдержав, Лена окликнула его:

— Стас! Стасик!

Стас вздрогнул, схватил обратно свои цветы и ринулся в лес. Лена еще раз крикнула вдогонку:

— Стас! Верни цветы обратно! Вернись!

Но Стас лишь ускорил бег и вскоре скрылся из виду. Кыдана и Лена подошли к могиле и увидели, что там лежат желтые розы, столько роз они никогда не видели…

Поздно вечером собрали всех:

— Кто видел сегодня Станислава Семёнова из средней школы?

— Не-е, я не видел.

— Я тоже.

Ленка молчала, а Кыдана вся побледнела и сказала:

— Мы видели его после того, как кончили красить левый коридор. Он шел в сторону кладбища с желтыми розами.

Подружка дернула ее за платье. Кыдана замолчала. Никто не стал больше расспрашивать, и пошли искать в сторону кладбища. Стояли белые ночи, и все пришли искать единственного сына директора средней школы. Кто вынужденно, кто из истинного желания помочь в поисках. Только с восходом солнца возле пустой летней фермы нашли Стаса, насмерть перепуганного чем-то, с двумя желтыми розами в крепко стиснутых руках…

Вместо поступления на учебу его отправили тихо-молча в психиатрическую больницу, потом отдыхал где-то на юге и поступил в университет. Он приехал домой в начале лета через два года, какой-то повзрослевший, с невестой. И все забыли про его болезнь и начали готовиться к свадьбе. А девочки в это время сдавали экзамен за восьмой класс и готовились к выпускному балу интернатчиков.

— Жарки, жарки, мальчики, нарвите побольше купальниц. Будет очень красиво! Как я люблю эти солнечные цветы! — сказала восторженно классная руководительница.

— А я люблю желтые розы, — сказала холодно Кыдана.

— Откуда мы их достанем? Пусть будут жарки-купальницы.

— А я достану, — сказал вихрастый Женька, тайно влюбленный в неприступную Кыдану одноклассник.

— Откуда?

— А я знаю, где они растут.

Все засмеялись, кроме Кыданы, Лены и Женьки. Они оглянулись друг на друга.

В субботу гремел сельский клуб от приглашенных на свадьбу, а в здании школы-интерната был выпускной бал. Женька торжественно принес три желтые розы и был несказанно счастлив. Он подкараулил момент и поднес Кыдане в коридоре свой незатейливый букет.

— Кыдана, поздравляю с окончанием школы-интерната!

— О-о, розы, мои любимые желтые розы!

— Да, для тебя, возьми.

— Откуда цветы?

— Тебе незачем знать, откуда цветы. Вот, нашел.

— Украл?

— Для тебя.

— Для меня нельзя ничего красть. Ты вор! Возьми обратно и отнеси!

— Нет!

— Тогда пусть здесь лежат! — Кыдана бросила цветы на пол и ушла, гордо подняв голову, в ее глазах заблестели слезы.

Женька машинально собрал цветы и, полный негодования и отчаяния, пошел, размахивая букетом. Навстречу ему шла в огромных белых бантиках и благоухающая «Красной Москвой» Ленка. Он вздохнул и, сунув в ее руки букет, сказал:

— Тебе, Ленка!

Посмотрев на ее округлившиеся от внезапной радости глаза, постоял немного перед ней и вышел на воздух.

Ленка хотела отомстить в тот день Стасу за забытую любовь к Марго, скорее за то, что он не подождал ее. Она выпросила фотографию Ритки из альбома воспитательницы еще давно. И вот эту фотографию хотела положить на стол новобрачных. Она ушла из школы и подошла к клубу, зашла незамеченной, подошла к столу для подарков, положила две розы на стол и фото Марго, оставив себе одну розу. Мимо проходили взрослые и не замечали ее, но увидев Стаса с невестой, она шмыгнула быстро под стол. Молодые подошли к столу. Стас, увидев фотографию Марго и желтые розы, обеспокоенно начал разглядывать окружающих.

— Кто? Кто это сделал? — невольно вырвалось у него.

— Это я, — сказала тихо Ленка из-под стола.

Кто-то грохнулся об пол. Ленка, увидев лакированные туфли жениха, поняла, что случилось нечто и отсюда надо убежать. Люди, собравшиеся возле упавшего в обморок жениха, приводили его в чувство. Он очнулся на мгновение, чтобы увидеть убегавшую Ленку с желтой розой, с белыми бантами, в школьном платье с белым фартуком. И он, указав рукой, прошептал:

— Марго…

Кто-то успел увидеть банты, кто-то розу, и пошла молва по селу, что приходила покойница, первая любовь Стаса, с желтыми розами… Ленка побоялась рассказать о своей роли в этом деле, так как свадьба была расстроена из-за психического помешательства жениха, бессвязно бормотавшего:

— Розы… Желтые розы… Рита… Белые бантики… После восьмого класса Кыдана уехала к двоюродной сестре матери, а Ленка уехала к старшему брату. Так они расстались после школы-интерната.

Часть третья

Раскрываю секрет желтых роз

— Матрёна, Матрёна, что мне подарили на прощание однополчане? Смотри! — произнес приехавший из Новосибирска отец Гришки.

— Покажи!

Он вынул из кармана маленький стаканчик, в котором росло что-то.

— Это розы. Очень красивые цветы. Я их видел. Они желтые, как солнышки.

— Я тоже их видела на открытке. Они красные.

— А эти желтые.

— Разве так бывает?

— Да, бывает. Я их видел.

— А когда они появятся?

— Это отросток. Они появятся, когда куст станет вот таким.

— Тогда надо искать бо́льшую посуду, чем этот стаканчик.

— Я сам сделаю из досок.

И он сделал. Все ждали появления необычайно красивых цветов. Они появились через три года. Всего три цветка. На следующий год их стало больше. Одну из них Гришка украдкой сорвал и решил показать Ритке, этой смешной девчонке из интерната. И она впервые в жизни увидела этот диковинный для северных краев удивительно красивый цветок. Королёва посмотрела на Гришку с благодарностью и с какой-то нежностью, от которых ему стало как-то легко и свободно, в то же время ему показалось, что он открыл что-то, чего ему не хватало в жизни. А это была любовь. Потом не раз так смотрела Рита-Маргаритка в его глаза, и он был счастлив всегда. Любовь маленьких сердец переросла в чужих глазах в дружбу, чтобы вновь обрести себя лишь в молчаливых взглядах.

Гришка жил в молчаливом ожидании этого взгляда и жаждал встреч с ней, чтобы поймать этот взгляд и быть в радостно-приподнятом настроении. Он становился открытым, разговорчивым, все в нем играло и искрилось. Он был в счастливой эйфории. Природа и люди становились как бы частью его самого. Душа его пела.

После этого он стал ухаживать за желтыми розами, чтобы иногда украдкой аккуратно обрезать росток с благоухающей нежным ароматом раскрывающейся розой и подарить украдкой Марго. Он клал их на ее кровать, в книгу, которую она читала. Он уже стеснялся дарить ей в открытую. Но она знала, от кого цветы, и благодарный взгляд, который дарила Гришке после этого, приводил его в неописуемое блаженство.

В восьмом классе воспитатели часто организовывали встречи с их ровесниками из средней школы: совместные походы, вечера, танцы. И на одном из вечеров Риту пригласил на вальс Стас. Она танцевала на удивление очень хорошо. Ее маленький рост и белые бантики добавляли к ней столько нежной хрупкости в руках красавца Стаса, что все начали оглядываться на эту прекрасную пару.

Весь вечер он танцевал только с ней. И в конце вызвался провожать ее. Рита молча выслушала его. Потом она стояла около вешалки в своем клетчатом пальто и держала в руках желтую розу, которую незаметно положил в карман пальто Гришка. Она не пошла со Стасом, и он понял, что в этом виновата эта желтая роза. Ему никто из девчонок никогда не отказывал, и он посчитал это оскорблением. Великолепный план Стаса уйти с танцев с самой прекрасной из девушек, вызывая зависть у парней и ревность других девушек, провалился. Он не то чтобы был расстроен, он медленно вскипал от злобы из-за насмешливых и снисходительных улыбок. Стас быстро пошел домой…

Рита ушла со своими интернатскими ребятами. Гришка был закадычным другом Витьки с тех пор, как познакомился с ней. И он пошел, радостный, перехватив взгляд Марго, с ними. По дороге они посмеивались над Стасом. Смеялась над ним и Рита. И никто, кроме их троих, не знал тайну желтой розы.

В зимние месяцы роза переставала цвести. И Гришка угасал от невозможности сделать Марго счастливой. А она по доброте своей пожалела Стаса и молча соглашалась на его провожания и ухаживания. В нем прибавилось столько шарма и обаяния, что почти все девчонки «умирали» по нему. От записок и открыток не было отбоя. Учителя тоже признали его организаторские способности в проведении концертов и праздничных вечеров. Он стал казаться умнее и благороднее всех, потому что он, директорский сынок, полюбил сироту из интерната. Парни стали уважать его. Стас превратился в кумира школы: играл на гитаре, пел. Рядом сидела и слушала Марго. Она тоже пела с оркестром. Все восхищались этой парой. И Гришка отступил на второй план, он стал избегать встреч с ней. Он понял, что недостаточно красив и умен, чтобы быть рядом с Марго.

Наступило Восьмое марта. Перед этим был День Советской Армии, и Гриша, получив от Риты поздравительную открытку, был воодушевлен ее письмом. И роза зацвела букетом. Он срезал семь роз и незаметно положил под парту Риты. Знакомый запах привлек ее внимание, и она, сунув руку под парту, немного укололась, но достала цветы. Все были восхищены. Учительница всплеснула руками — такого букета никто не ожидал. Почему-то все подумали на Стаса. И поэтому очень удивились, когда он зашел с красными розами в класс, чтобы позвать интернатских девушек в свою школу на праздник. Он торжественно произнес речь и с тремя алыми розами подошел к Марго, а она взяла из-под парты желтые розы и держала их перед собой, как щит. Стас с расширенными от злобы глазами взглянул на букет желтых роз и, встретившись с недоуменными взглядами окружающих, убежал, швырнув свои розы на пол.

Эти розы подобрала почему-то поздно пришедшая в класс Варенька и была несказанно рада. Одна из них была сломана, и она подрезала, подровняла все. Взяла литровую стеклянку в столовой и радостно водрузила в нее красные розы, предварительно налив воду из бочки, которая стояла в умывальной. Там и столкнулась с Марго, которая тоже наливала воду в трехлитровую стеклянную банку.

— Ой, Варенька, откуда у тебя розы?

— Нашла.

— Да?

— Да!

— И где?

— В школе. Говорят, отец Стаса привез из Якутска много роз. Видимо, кто-то выбросил их, они были помятые какие-то. По дороге, наверно. Они очень дорогие, — начала тараторить Варька.

Вместе пошли в комнату, и каждая была занята своими розами. Оглянувшись, Варя остановилась как вкопанная: на тумбочке возле кровати Риты в трехлитровой банке стояли желтые розы, и плыл тонкий приятный аромат. В сравнении с какими-то карликовыми красными розами желтые розы были великолепны, и круглолицая Варька, вся сгорая от любопытства, захотела узнать, кто все-таки подарил эти розы, хотя она была убеждена, что они от Стаса.

— Ну скажи, Рита, кто подарил эти желтые розы?

— Нет, не скажу, мала еще. — Марго была принципиально тверда.

— А я знаю, от кого, — хитро произнесла Варька.

— Ну и от кого? — покраснела Ритка.

— От него, — победоносно сказала подружка.

Только потом она догадалась, когда ездили в поход с сельскими. Когда она хотела идти с Риткой, та стояла с Григорием, соединив руки. И Варя поняла, кого на самом деле любит ее несравненная подруга детских лет. Кинув огорченный взгляд на счастливую пару, она кинулась вслед за другими. Ей нравился этот парень, который был постоянно с ними. И ей казалось, что он влюблен в нее. Это согревало ее душу, которая хотела первой и прекрасной любви. Впервые она почувствовала себя очень и очень одинокой, преданной. Вспомнила, как первоклашками дразнили Гришку с Риткой:

Гришка, Гришка косолапый

По лесу идет,

Шишки собирает,

Песенку поет…

И когда из-за выпавших зубков ее губки произносили «сыскы», Ритка с ним помирали со смеху. Тогда Варе очень нравилось слышать ее смех, звонкий, переливчатый. А сейчас этот смех показался ей противным. И она впервые сказала подруге «Нет!», когда та попросила ее помочь взобраться обратно наверх. Но тут же пожалела: Рите протянул руки Гриша, а она с какой-то грустью в глазах посмотрела на Варю. Это уже не была ее Дадашка-Варенька, безмолвная тень ее. Подруги менялись.

Стас после Восьмого марта перестал преследовать Риту, перешел к своей ранней пассии. И теперь он ухаживал за ней, заигрывал с другими девочками, даже подарил красивую открытку к Первому мая подруге Марго Светке Андреевой. Но Светка выбросила открытку, ей не нравился этот высокомерный юноша. Она поддерживала выбор своей подруги. Свете тоже нравился Гриша, но она часто видела, как Гриша трепетно относится к Маргарите и что та тоже неравнодушна к нему. Глубина их чувств была взаимной. И Света отказалась от своей мечты быть любимой, она не страдала от этого, для нее было главным хорошо учиться.

Но в девятом классе Стас возобновил свои ухаживания, теперь он каждый день видел Марго и пел с ней в оркестре. Гриша, наоборот, потерял своих интернатских друзей, которые разъехались кто куда. Некоторые, включая Витьку, учились в вечерней школе. Днем работали на ферме, в совхозной автомастерской. Витька был на все руки мастером с детства. Он привлек к этому и Гришу. Оба смастерили себе велосипеды, а теперь рылись на свалке и собрали мотоцикл. Все это отнимало много времени. Гриша помогал Витьке в мастерской после школы, и дома было много работы. Он начал избегать встреч с Марго, считая себя хуже Стаса. Иногда их взгляды встречались, но он виновато отводил глаза.

Конец его переживаниям положила открытка, которую подарила Марго на Новый год. Там она извинялась, что отдернула свою руку от его руки и что она тогда тоже хотела стоять с ним на горе Мангырыр вечно, как и он. И Гриша начал усиленно ухаживать за желтыми розами, что вызвало радостно-нежную улыбку матери, которая давно знала, что он срезает цветы украдкой и после этого становится счастливым. Розы уже стояли в трех кадушках. И ожидания Гриши оправдались: к Восьмому марта весь дом благоухал ароматом раскрывающихся роз. Первую розу он все-таки подарил матери, чему она обрадовалась, как ребенок, и поцеловала сына. К вечеру она заметила, что раскрывшихся роз немножко поубавилось. А розы эти лежали на кровати Королевы Марго. Сама она стояла вместе с Григорием на улице возле его дома и впервые целовалась с ним…

А Стас, зашедший в интернат с букетом роз, был подавлен видом разбросанных желтых роз. Он стонал и извивался от бессилия, Марго не было. И он просто подумал, что она спряталась от него, так как часто делала это. Пришла воспитательница и сказала, чтобы он ушел из интерната. Это Кыдана пожаловалась ей, что в интернате посторонние. Стас вышел из общежития, сунув букет рассерженной воспитательнице в руки. Изумленная женщина проводила его недоуменным взглядом. Ей никто не дарил роз, даже муж. Только в городе можно было купить розы, и по очень высокой цене. Лишь директорская жена могла хвастаться розами, подаренными мужем, и то не всегда.

Ненависть к желтым розам у Стаса укреплялась. Он не знал, кто стоит за ними. Он даже и не хотел знать, это для него было чем-то мистическим. Он терпеть не мог желтый цвет. В детстве Стас пролил чернила на новенькую желтую рубашку и был наказан отцовским тяжелым ремнем. После этого он взял украдкой ту самую старательно выстиранную матерью рубашку и искромсал ножницами. За это отец почему-то не наказал, просто бросил рубашку в печь и сказал: «Больше никаких желтых рубашек». Потом он сказал, что желтый цвет — это цвет измены и что желтый цвет любят сумасшедшие. А мать возразила, что желтый цвет — это божественный цвет, это цвет солнца. Спор был недолгим, видимо, они повздорили по этому поводу еще давно… Отец ударил по столу, мать ушла в свою комнату…

Нетрудно уже сейчас догадаться, кто приносил желтые розы на могилу Королевы, но разрушительной силой, так повлиявшей на психику молодого Стаса, был голос, голос Лены. Лена после знакомства с Марго старалась быть похожей на нее и переняла у нее не только походку, но и тот удивительно нежный, бархатный голос. Но почему-то никто не замечал этого из-за противоположной внешности Лены. С ее внешностью голос приобретал совсем другой оттенок.

Этот фальшивый, насквозь пропитанный лестью голос отталкивал. Артистичность ее голоса поражала многих.

И Стас, услышав на кладбище голос любимой, был потрясен. Слова «Ой! Не надо!» он часто слышал, когда хотел просто подержать Марго за руку. И эти приглушенные слова Лены показались ему произнесенными из могилы. Это свело его с ума. Окончательно его подавили слова Марго, зовущие: «Стас! Стасик! Стас! Верни цветы обратно! Вернись!» Он подумал, что Рита зовет его в загробный мир… А он не хотел умирать, когда перед ним открывалось его светлое будущее…

А о доведшем жениха до обморока случае и рассказывать не стоит… Старик Стас до сих пор уверен, что там была Маргарита с белыми бантами и белым фартуком…

Итак, до свидания, мои дорогие читатели, на этом…

14.03.2019

Примечания

1

«Мычащая» по-якутски.