До Библии. Общая предыстория греческой и еврейской культуры

Сайрус Г. Гордон

Профессор ближневосточных наук Университета Брандейс в Массачусетсе Сайрус Г. Гордон на богатой фактологической основе доказывает, что греческая и иудейская культура являются во многом параллельно развивающимися структурами, возникшими на общем восточносредиземноморском фундаменте. Археологические открытия, особенно текстовые таблички, и знание иврита и греческого языка позволило ученому выявить общее наследие II тысячелетия до нашей эры Эллады и Израиля. Сопоставление эпической поэмы Гомера о микенском веке и еврейского текста, охватывающего период завоевания Ханаана и царствование Давида, имеющих общую почву как в географическом, так и в хронологическом культурном смысле, выявляет подлинные традиции так называемого героического века Восточного Средиземноморья. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Посвящается моему отцу, Бенджамину Ли Гордону, врачу и гебраисту, который учил меня лелеять древние традиции так же, как и современную образованность

CYRUS H. GORDON

BEFORE THE BIBLE

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2011

Введение

Археологические открытия в таких районах, как Угарит, не позволяют нам рассматривать Грецию как герметически запечатанное «чудо Олимпа» или Израиль как «чудо с Синая» в вакуумной упаковке. Основная мысль этой книги состоит в том, что греческая и иудейская культуры являются во многом параллельно развивающимися структурами, возникшими на общем восточносредиземноморском фундаменте. Это заявление, как и любая краткая характеристика сложного предмета, является значимым только при наличии доказательств. Читателю вскоре станет ясно, что в доказательствах недостатка нет. Напротив, доказательства столь многочисленны, что наша проблема состоит в их выборе и классификации^[1].

Чтобы читатель не предположил нашего желания умалить достижения греков или иудеев, мы заявляем здесь и сейчас, что величие Гомера и Библии проявится как никогда раньше, когда мы увидим, что они возвышаются над предшественниками и современниками.

В течение столетий ученые вынужденно сталкивались с проблемой учета и оценки параллелей между греческой литературой и Библией. Заимствовала ли что-нибудь Греция в Библии? Или еврейский народ заимствовал у Греции? Могут ли совпадения быть случайными? И даже если они случайны, не уничтожают ли они своеобразия религии и культуры как евреев, так и греков и Греции? Задаются и другие вопросы.

Языческие критики раннего христианства противостояли Отцам Церкви с помощью некоторых приводящих в смущение параллелей, но Отцы Церкви достойно отвечали на вызов и давали ответы в соответствии с духом тех времен. Были Святые Отцы, которые честно признавали реальность существования параллелей, но объясняли их как «козни демонов», которые поместили подобное в греческую литературу, чтобы уязвить церковь. К добру или к худу, демонология в академических кругах уступила место другим научным школам, и, соответственно, в более поздние времена проблема решалась другими (но не всегда лучшими) способами. В. Берар относил связи главным образом на счет финикийцев. П. Йенсен объяснял данную загадку через распространение эпоса о Гильгамеше. Все еще многое можно сказать в пользу того или другого предлагаемого решения, но их односторонность и преувеличение наделило их и, очевидно, саму проблему дурной славой среди серьезных ученых.

История проблемы была хорошо описана В. Баумгартнером^[2] и нет необходимости дублировать его работу. Достаточно будет сказать, что превалирующее отношение к проблеме, которое постепенно утрачивает распространенность^[3], может быть описано как допущение по умолчанию того, что древние Израиль (имеются в виду как еврейские государства, временами существовавшие на Святой земле, так и еврейский народ в рассеянии. — Ред.) и Греция являются двумя водонепроницаемыми отсеками, полностью отличающимися один от другого. И если первый по умолчанию является «священным», то другой — «светским»; первый — семитским; другой — арийским (индоевропейским). Первый — «азиатский и восточный», другой — «европейский и западный». Но фактом является то, что оба они процветали в одни и те же века, в одном и том же восточносредиземноморском уголке земного шара, с этносами, контактировавшими между собой.

Будучи студентом университета, я одновременно изучал иврит и греческий. Достаточно интересно, что профессора иврита были вполне сведущи в греческом, а профессора греческого как минимум знали содержание Библии в переводе. Но обе «команды» преподавателей преподавали каждая свой предмет так, как будто один с другим были совершенно не связаны^[4]. В ретроспективе кажется странным, что так много поколений студентов, изучавших Ветхий Завет, изучивших как греческую, так и еврейскую литературу, смогли сохранить свои занятия греческим и ивритом строго разобщенными. Ничто не могло бы выявить более четко тот факт, что мы впитываем в ходе обучения как суть предмета, так и устоявшиеся представления. Более того, представления имеют тенденцию определять, что мы видим и что мы не можем увидеть в существе предмета. Вот почему представления так же важны в образовательном процессе, как и содержание предмета.

Греко-еврейские параллели периодически выходили на передний план, чтобы потревожить наш раздельный подход к изучению вопроса, потому что они представляли реальную проблему. Из-за недостатка соединяющих звеньев попытки решить проблему были неубедительными и, одна за другой, были дискредитированы или забыты. Но эра археологических открытий, в которую мы живем, изменила картину. Египетские и клинописные тексты стали появляться на свет по всему Ближнему Востоку, предоставив много недостающих звеньев. С 1929 г. открытие Угарита предоставило особенно важную совокупность текстовых табличек, перебросив мост через пропасть, разделявшую прежде древнейшие греческие и еврейские сочинения. Как мы отметим позже, угаритская литература часто соответствует позднейшим текстам, как греческим, так и еврейским одновременно, показывая, что Эллада и Израиль развивались на общем восточносредиземноморском наследии II тысячелетия до н. э. Короче говоря, появление этой книги вызвано не каким-то желанием повторить уже ранее прозвучавший рассказ и не какой-то надеждой или желанием добиться успеха с теми же инструментами, с которыми другие встретили неудачу. Скорее появление этой книги объясняется тем, что вновь полученные материалы дают нам возможность решить проблему на гораздо более богатой фактами и хорошо очерченной основе и теперь могут быть достигнуты более удовлетворительные результаты.

Если мы хотим понять корни культуры Восточного Средиземноморья во II тысячелетии до н. э., нам придется проверить свою способность распознавать реальную идентичность в кажущемся различии и реальное различие в кажущейся идентичности. Иначе сравнительное исследование (такое, какое нам предстоит) окажется нам не по зубам.

Мы можем начать наше исследование с рассмотрения нескольких параллелей в ограниченной области. В Исходе, 17: 8–13 изложена традиция победы, обеспечиваемой посредством деятельности божественного орудия: «И пришли Амаликитяне, и воевали с Израильтянами в Рефидиме. Моисей сказал Иисусу: «Выбери нам мужей и пойди, сразись с Амаликитянами; завтра я стану на вершине холма, и жезл Божий будет в руке моей». И сделал Иисус, как сказал ему Моисей, и пошел сразиться с Амаликитянами; а Моисей, Аарон и Ор взошли на вершину холма. И когда Моисей поднимал руки свои, одолевал Израиль; а когда опускал руки свои, одолевал Амалик. Но руки Моисеевы отяжелели; тогда взяли камень и подложили под него, и он сел на нем. Аарон же и Ор поддерживали руки его, один с одной, а другой с другой стороны. И были руки его подняты до захождения солнца. И низложил Иисус Амалика и народ его острием меча».

Посохи (жезлы и т. д.) божественного происхождения, которые служат оружием для обеспечения победы, распространены в восточносредиземноморских мифах и сказаниях, но гомеровский эпос сталкивает нас с божественным орудием, близко сходным с Жезлом Божьим в Исходе, 17. Илиада, 15: 318–322 повествует нам, что Аполлон Феб определил ход битвы тем, что держал эгиду (щит). Схожим образом, Одиссея, 22: 297–309 рассказывает, что «наклонила над их головами эгиду Паллада страшную людям», таким образом обеспечив победу Одиссея над женихами — «начали бегать они, ошалев как коровы, когда их вешней порою (в то время, как дни прибывать начинают) густо осыплют на пажити слепней сердитые», которые были перебиты — «был разбрызган их мозг, был дымящейся кровью их залит пол». В этих пассажах греческие эгиды функционально являются эквивалентом Жезла Божьего из Библии. Эту параллель нет необходимости рассматривать с точки зрения заимствования друг у друга. Более похоже на то, что и те и другие являлись обладателями общечеловеческого наследия, включавшего в себя и эту отличительную особенность (священные предметы и поклонение им были присущи религиозным верованиям с древнейших времен. — Ред.).

Илиада, 1: 312–317 рассказывает о ритуале, которым люди очищали себя, бросая все нечистое в море:

Быстро они, устремяся, по влажным путям полетели.

Тою порою Атрид повелел очищаться ахейцам:

Все очищались они и нечистое в море метали.

После, избрав совершенные Фебу царю гекатомбы,

Коз и тельцов сожигали у брега бесплодного моря;

Туков воня до небес восходила с клубящимся дымом^[5].

Смывая грязь в море, люди хотели избавиться от грехов и очиститься. «Бросить в глубины моря все свои грехи» относится к тому же самому ритуалу в Михее (7: 18–20): «Кто Бог, как Ты, прощающий беззаконие и не вменяющий преступления остатку наследия Твоего? Не вечно гневается Он, потому что любит миловать. Он опять умилосердится над нами, изгладит беззакония наши. Ты ввергнешь в пучину морскую все грехи наши. Ты явишь верность Иакову, милость Аврааму, которую с клятвою обещал отцам нашим от дней первых». Традиционный иудаизм все еще сохраняет, в связи с этим пассажем, обычай очищения на Новый год бросанием в воду крошек, которые, как считается, нагружены грехами данного человека. Гомеровский пассаж также представляет интерес из-за того, что море в нем именуется «водными путями» (в стихотворном переводе, приведенном выше, — «влажными путями»). Греки рассматривали Средиземное море не как преграду, а как сеть путей, соединяющих людей, живущих на его берегах. Это известно каждому студенту, изучающему Грецию. Но не так широко известно то, что иудеи выражались сходным образом в таких отрывках, как Псалом, 8: 9 («Птиц небесных и рыб морских, все преходящее морскими стезями»). Морские трассы соединяли народы Восточного Средиземноморья (включая евреев и греков), таким образом многое делая для взаимного культурного обмена^[6]. Но в этой главе рассматривается более специфический аспект параллели. Это религиозный аспект, поскольку, как мы заметим позже, «гильдии» священнослужителей были в высокой степени мобильны, что приводило к тому, что методы отправления культов пересекали этнические границы.

Некоторые параллели возникли благодаря многим общим институтам, существовавшим в обществе, в частности в Восточном Средиземноморье, — они легли в основу как еврейского, так и греческого права. Убийство человека требовало кровной мести. Соответственно, преступник, чтобы спастись от мстителя, был принужден бежать, отрываясь от своей земли и народа, отдаваясь на милость чужеземцев далеко от дома. Особенно патетическими были случаи, когда человек после убийства родича был вынужден бежать от мстителя из своей собственной семьи. Ситуация описывается с точки зрения матери (обратившейся к царю Давиду) во 2-й книге Цар.,) (14: 5–7): «…я вдова, муж мой умер; и у рабы твоей было два сына; которые поссорились в поле, и некому было разнять их, и поразил один другого и умертвил его. И вот, восстало все родство на рабу твою, и говорят: «отдай убийцу брата своего; мы убьем его за душу брата его, которую он погубил, и истребим даже наследника». И так они погасят остальную искру мою, чтобы не оставить мужу моему имени и потомства на лице земли». Эта трагичная ситуация располагает к сочувственному отношению. В Илиаде, 16: 571–574 говорится, что «…вождь Эпи-гей благородный. Некогда властвовал он в многолюдном Будеоне-городе; Но, знаменитого сродника жизни лишивши убийством, странник прибегнул к покрову Пелея царя и Фетиды». Заметьте, что еще один убийца встречает доброжелательное к себе обращение в Одиссее (15: 271–278):

Феоклимен богоравный ответствовал внуку Лаэрта:

«Странствую также и я — знаменитый был мною в отчизне

Муж умерщвлен; в многоконном Аргосе он много оставил

Сродников ближних и братьев, могучих в народе ахейском;

Гибель и мстящую Керу от них опасаяся встретить,

Я убежал; меж людей бесприютно скитаться удел мой.

Ты ж, умоляю богами, скитальца прими на корабль свой,

Иначе будет мне смерть: я преследуем сильно их злобой».

Точно так же Пелей и Фетида были сострадательны к Эпигею, а Телемах дает убежище Феоклимену. И вот на этом фоне мы должны понимать тяжелое положение Каина, убившего своего брата Авеля.

Когда Каин говорит: «и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мной, убьет меня» (Быт., 4: 14), древние евреи скорее испытывали к Каину чувство сострадания, чем задумывались о чудовищности совершенного им преступления. В самом деле, Каин представляется объектом защиты со стороны Господа: «И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отомстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его» (Быт., 4: 15). Эта параллель иллюстрирует, как мы должны быть готовы пересмотреть свой подход к знакомым текстам. Хотя преступление и было чудовищным, Каин изображен не как злодей, а как трагическая личность. Мы привыкли думать о нем с отвращением; но текст Бытия нацелен скорее на то, чтобы вызвать у нас сочувствие к человеку, искупившему свое преступление утратой дома и страхом: судьба, которая хуже смерти.

Теперь можно обратиться к типу параллели еще более специфичного характера. Гомеровская эпическая поэма часто представляет военную организацию греков-ахейцев. Каждый отряд находится под руководством триады военачальников. Об этом говорится в отрывках из Илиады, 2: 563–7 и Одиссеи, 14: 470–471. В Илиаде (12: 83–104) рассказывается о пяти триадах военачальников, командовавших пятью отрядами в троянском альянсе (см. также: Илиада, 2: 819–823). «Все за божественным Гектором спрянули быстро на землю. Каждый тогда своему наказал воевода вознице коней построить в ряды и у рва держать их готовых. Сами ж они, разделяся, толпами густыми свернувшись, на пять громад устрояся, двинулись вместе с вождями. Гектор и Полидамас предводили громадою первой, множеством, храбростью страшной и более прочих пылавшей стену скорее пробить и вблизи пред судами сражаться. С ними и третий шел Кебрион, а другого близ коней, в сонме возниц, Кебриона слабейшего Гектор оставил. Храбрый Парис, Алкафой и Анегор вторых предводили; третьих вел прорицатель Гелен, Делфоб знаменитый, два — Приамова сына и третий Азий бесстрашный, Азий Гиртакид, который на конях огромных и бурных в Трою пронесся из дальней Арисбы, от вод Селлеиса. Сонмом четвертым начальствовал сын благородный Анхизов, славный Эней, и при нем Акамас и Архелох, трояне, оба сыны Антенора, искусные в битвах различных, но Сарпедон предводил ополченье союзников славных, Главка себе приобщив и бесстрашного Астеропея: их обоих почитал далеко храбрейшими многих после себя предводителей, сам же всех превышал он» (Илиада, 12: 83–104). Этот отрывок следует сравнить со списком военачальников Давида в 2 Цар., 23: 18: «и Авесса, брат Иоава, сын Саруин, был главным из трех и далее «и был во славе у тех трех» и в 1 Паралипоменон, 11: 21: «Из трех он был знатнейшим, и был начальником; но с теми тремя не равнялся». Триады командиров появляются во 2 Цар., 23: 9, 16, 17, 18, 19, 22 и 23, если говорить лишь о явных примерах. Триады в этом перечислении военачальников Давида также отражаются в неясных формах числительного 3, которое могло быть искажено в процессе передачи текста, потому что организация войска Давида так до конца и не была понята последующими поколениями. (Это был еще начальный уровень военной организации. Вчерашние кочевники, еще недавно, при Сауле, очень плохо вооруженные (1 Цар., 13: 22), постепенно набирались опыта в стычках с отлично вооруженными и организованными филистимлянами, уровня которых, правда, за 600 лет противостояния так и не достигли. — Ред.) Гомеровская терминология в некоторых деталях стыкуется с библейской. Точно так же, как Кебрион и Азий (Илиада, 12: 91, 95) в переведенном выше отрывке именуются trítos «третий», командиры Давида часто назывались словом, обозначавшим цифру 3. Точно так же, как троянский военачальник Сарпедон назван вышестоящим командиром над своими двумя соратниками (Илиада, 12: 101–104), так и Авесса восхваляется в 2 Цар., 23: 18 как «начальник триады» и как обладающий особой «славой среди них троих». В 1 Паралипоменон, 11: 21 утверждается, что из троих «он был знатнейшим, и был начальником.

Согласованность, которую мы только что наблюдали между древнегреческим и древнееврейским употреблением слов, объясняется силами, которые можно точно определить во времени и пространстве. Несмотря на более поздние стадии фиксирования греческих и еврейских текстов, они отражают подлинные традиции того, что мы можем называть героическим веком Восточного Средиземноморья в последние века II тысячелетия до н. э. Эпическая поэма Гомера о микенском веке с воспоминаниями о Троянской войне и еврейский текст, охватывающий период от начала завоевания евреями Ханаана (книга Иисуса Навина) и далее через царствование Давида, имеют общую почву как в географическом, так и хронологическом и культурном смысле. Точно так же, как микенская культура во многом была продуктом минойской (ахейцы завоевали Крит в начале XV в. до н. э. и, безусловно, многое восприняли из наследия минойской культуры, подорванной катастрофическим извержением вулкана Санторини (Тира) и цунами около 1628 г. до н. э. — Ред.), так и филистимляне, пришедшие в Палестину со стороны дельты Нила (где они потерпели поражение от египтян), принадлежали к эгейской цивилизации. Кроме того, до побед Давида около 1000 г. до н. э. (Давиду удалось закрепиться во внутренних районах Палестины, которые филистимлянам, в общем, были не нужны, они проводили здесь лишь карательные походы. В 995 г. до н. э. Давиду удалось захватить древний город Иерусалим, который в дальнейшем стал еврейской столицей. — Ред.) филистимляне господствовали над евреями, так что, по крайней мере, в военном отношении царство Давида стало еврейским ответом на натиск филистимлян. В прошлом Давид служил Анхусу — филистимлянскому царю города Гат (Геф); и Давид многое узнал о военном искусстве от филистимлян. (Давид, бежав со службы у Саула, своей изменой ослабил силы евреев, которые были разгромлены филистимлянами (к последним Давид перешел на службу, хотя и не участвовал в битве против своих). — Ред.) В течение нескольких поколений Давид и его преемники пользовались услугами наемных войск из филистимлян. Ахейцы, троянцы, филистимляне, а также соседи последних и евреи в заключительные столетия II тысячелетия принадлежали одному конгломерату народов, среди которых менее развитые учились у других. Когда мы читаем, что люди из Иавеса Галаадского забрали тела Саула и его сыновей, убитых филистимлянами (обезглавленное тело Саула было повешено на стене крепости Бет-Шеана (Беф-Сана), и что они сожгли их (1 Цар., 31: 12) перед захоронением, мы имеем дело с организацией, знакомой нам по Илиаде. (Семиты-евреи в случае с Саулом переняли погребальный ритуал индоевропейцев. — Ред.) Там тело Гектора забрал у Ахиллеса Приам, и в конечном итоге «вынесли храброго Гектора с горестным плачем трояне; сверху костра мертвеца положили и бросили пламень (Илиада, 24: 786–787). «После на пепле белые кости героя собрали и братья и други, горько рыдая, обильные слезы струя по ланитам. Прах драгоценный собравши, в ковчег золотой положили, тонким обвивши покровом, блистающим пурпуром свежим. Так опустили в могилу глубокую и, заложивши, сверху огромными частыми камнями плотно устлали; после курган насыпали» (Илиада, 24: 792–799). Так же перед захоронением был сожжен и Патрокл. Хетты практиковали сходный с этим ритуал. (Неудивительно — хетты, как и древние греки (а также иранцы, индоарийцы, германцы, славяне, италики и др.), принадлежали к индоевропейской общности, историческая родина которой — степи и лесостепи от Днепра до Алтая. — Ред.) Пропасть, разделившая Израиль (великих пророков) и классическую Грецию (ученых и философов), в героический век была не столь очевидной. Напротив, сходство между ними станет заметным, если мы сопоставим их с культурами, чуждыми Восточному Средиземноморью.

Каждый знает, что Гомер очень отличается от Библии. Что еще недостаточно известно, так это факт, что оба эпоса делят общее восточносредиземноморское наследие. Этот общий знаменатель имеет огромное значение в истории культуры всего человечества. Вот почему параллели заслуживают того, чтобы их обсуждали до деталей, и почему еще больше различий не упоминаются в подробностях.

Параллели, образующие сердцевину этой книги, вплелись в исторические рамки после времени Амарны (т. е. периода правления египетского фараона Аменхотепа IV (Эхнатона), 1368–1351 (или 1418 — около 1400) гг. до н. э. Столицей фараона-реформатора был город Ахетатон (совр. Амарна). Реформы Эхнатона привели к резкому ослаблению Египта, утрате многих земель (Сирия, Палестина), развалу экономики и подрыву традиций. Поэтому после смерти фараона довольно быстро все вернулось на круги своя, а новая столица была заброшена. Преодоление же последствий действий реформаторов потребовало огромных усилий, жертв и времени. — Ред.) в течение завершающих веков II тысячелетия до н. э. До времени Амарны (т. е. до 1400 г. до н. э.) египетская, месопотамская, анатолийская, эгейская и другие культуры (а также воинские формирования. — Ред.) взаимодействовали и сталкивались на территории Восточного Средиземноморья, образовав некий международный порядок, который, в свою очередь, влиял и на них самих. Именно вскоре после этого периода возникли древнейшие традиции Израиля. Микенские же греки-ахейцы около 1500 г. до н. э. захватили Крит, а около 1200 г. до н. э. участвовали в масштабном натиске «народов моря», который сокрушил Хеттскую державу и сильно ослабил Египет. (В результате Палестина, за которую с переменным успехом веками сражались эти две великие державы, оказалась «бесхозной» и была захвачена кочевниками-евреями с востока, а с запада филистимлянами (часть «народов моря», разбитых египтянами в дельте Нила Рамсесом III (IV), занявшими прибрежные, западные земли Палестины. — Ред.)

Мы должны будем учитывать как целые композиции, так и слагающие их элементы. Того, что эпические произведения о Гильгамеше и Одиссее имеют дело с эпизодическими скитаниями героя, не хватило бы для того, чтобы установить истинную связь между ними. Но когда оба эпоса начинаются с заявления, что герой приобрел опыт из своих скитаний, а заканчиваются возвращением домой, уже появляется какая-то туманная связь. Наконец, когда мы замечаем, что целые эпизоды в основном согласуются, мы оказываемся уже на более твердой почве. Например, и Гильгамеш, и Одиссей отвергают брачные предложения богинь; и оба героя разговаривают со своими умершими товарищами в загробном мире.

Предшествующие страницы нашей книги очерчивали проблему и ее исторические рамки. Методология, присущая демонстрации нами фактических параллелей, должна оставаться гибкой в соответствии с разнообразным материалом, с которым мы сталкиваемся. Нельзя руководствоваться раз и навсегда предопределенной схемой или методологией. Исторические, социологические, литературные, лингвистические, археологические и прочие методы должны пускаться в ход, когда они применимы к объекту исследования. Методы, а также заключения должны проистекать из фактических данных. Наше внимание будет сосредоточено скорее на первичных, чем на вторичных источниках. Я шел — и в будущем также продолжу идти — туда, куда они меня ведут.

Примечания

1

Классификация по темам привела бы к созданию ложного впечатления, что греки, иудеи, египтяне, вавилоняне и т. д. являлись единым целым, в то время как они представляли весьма отличные друг от друга (хотя и сообщавшиеся) народы. Поэтому я представляю материал согласно источникам, с отдельной главой для каждой литературы, с тем чтобы подчеркнуть ее индивидуальность. Сравнения, сделанные в ранних главах, неизбежно и необходимо предвосхищают поздние главы, и сравнения в поздних главах иногда отсылают назад к материалу, описанному в предыдущих главах. Были предприняты все усилия для сведения к минимуму повторов. Поскольку сравнения, сделанные в ранних главах, охватывают так много материалов по греческой и иудейской культурам, то финальные главы о Гомере и Библии нельзя считать полным или законченным обсуждением вопроса. Вместо этого они служат только цели указания на некоторые основные моменты и добавления некоторых деталей, не описанных в предыдущих главах. Соответственно, данную книгу следует читать и понимать как целое, а не как серию более или менее независимых статей (эссе).

2

Баумгартнер В. Israelitisch-griechische Sagebeziehungen (еврейскогреческие связи в фольклоре, нем.) // Schweizerische Archiv für Volkskunde 41, 1944. С. 1–29; сейчас воспроизведен в собрании работ Баумгартнера под названием Zum Alten Testament und seiner Umwelt, Брилл, Лейден, 1959. Уже в дохристианской египетской Александрии языческие критики начали использовать греческие мифы для дискредитации Библии, написанной еврейскими соседями Египта (Вольфсон Х.А. Бог откровения Филона и его позднейшие критики // Harvard Theological Review 53. 1960. С.101–124, см. с.110).

3

Данное мнение преобладает арифметически, хотя ни в какой степени не является монопольно господствующим в академических кругах. Более четверти века назад Франц Дорнсейф привлек внимание к древнему ближневосточному слою (периоду), лежащему в основе греческой и еврейской литератур, и к тому факту, что две литературы (особенно с 1000 по 200 г. до н. э.) никогда на самом деле не были изолированы одна от другой. Позднее греческая сторона, без ссылок на еврейскую, привлекла существенное внимание. Например, Спиридон Р. Маринатос показал, что микенские греки были частью во многом интернационального восточносредиземноморского сообщества народов, и не должны быть приравнены к позднейшим классическим грекам (Diogeneîs Basilêes в «Работах, представленных Давиду Муру Робинсону», с. 126–134). Чтобы получить представление о недавнем хорошо документированном обсуждении, см.: Пейдж Д.Л. История и гомеровская Илиада, Беркли и Лос-Анджелес: издательство Калифорнийского университета, 1959.

4

Читатель должен помнить, что эта книга не затрагивает эллинистическую эпоху, когда союз Греции и остального Ближнего Востока полностью признан. Вместо этого мы в первую очередь заняты «героической эпохой» Греции и Израиля (XV–X вв. до н. э.).

5

Здесь и далее перевод Н. Гнедича. (Примеч. пер.)

6

В 1960 г. Мартин Нот («История Израиля», 2-е английское издание, А. и С. Блэк, Лондон), признанный ученый в области исследования Ветхого Завета, все еще считал, что «тот факт, что земля [израильтян] была отделена [владениями филистимлян] от близлежащего моря, объясняет, почему мореплавание и морская торговля вовсе не играли никакой роли в Израиле… и там в Ветхом Завете, где упоминается море, оно едва ли даже выглядит как средство сообщения между различными странами, но скорее как угроза на краю населенной земли…» (с. 13) Такая оценка ситуации поразительна в свете хорошо известных средиземноморских связей Израиля (через порты и с использованием морских судов и команд филистимлян и финикийцев. — Ред.), описанных самим Нотом на с. 23, 31, 37, 150, 178 и т. д.).