Перевёрнутый мир

Елена Сазанович

«Перевёрнутый мир» – серьезная философская притча о продаже души и в сущности о её продажности. Наверное, любой хоть раз в жизни продавался или «вёл переговоры» на этот счет. Таковы сегодняшние реалии. Это же случилось и с главным героем романа, когда он решает предать и продать свой свободный зелёный мир за «успешную и благополучную жизнь». И платит за это немалую цену, которая равна позору, унижению, раболепству и в конце концов – падению на самое дно, откуда он всё же попытается выбраться. Но возможно ли это, если сделка уже свершилась?

Часть вторая

ЛИЦЕДЕЙ

Первое, что меня угнетало в большом городе, это отсутствие солнца. Хотя я приехал туда весной. Даже если оно случайно и появлялось на горизонте — как чисто физическое явление, — его все равно не было. Оно либо пряталось за небоскребами, либо дымовая завеса от заводских труб закрывала его. И если ему все же какой-то хитростью удавалось вынырнуть и спастись, это было уже не солнце. Просто казалось, что кто-то среди бела дня включил очередной фонарь или рекламная лампочка случайно оторвалась и болтается в небе на проводе.

Но если к отсутствию солнца можно было более-менее привыкнуть, то с состоянием полной ничтожности и ненужности смириться было куда труднее. Эта ненужность витала в прокуренном, пропитанном гарью воздухе. И ощущали ее не только приезжие. Ее ощущали все, даже те, кому посчастливилось здесь родиться.

Главными же гарантиями выживания в этих каменных джунглях были законченный цинизм и полный эгоизм, наплевательство на чувства и мысли других. Это напоминало марафонский забег, где существовало незыблемое правило — не оглядываться, а только вперед, расталкивая локтями, наступая на ноги, сбивая с ног и не обращая внимания на жертвы. Если на секунду остановишься и пожалеешь упавших, другие безжалостно собьют тебя с ног.

Я так и не смог понять и принять подобные правила… Раньше думал, что сильный и неглупый мужик в любом месте сможет найти свое настоящее дело. Я был очень наивен. Эту природную наивность мегаполис исправлял буквально за пару дней. И я стал не исключением. Хотя не боялся работы и поначалу хватался за любое дело — работал грузчиком на вокзале, рабочим на стройке супермаркета, поваром в какой-то забегаловке, даже умудрился устроиться в Ботанический сад, решив быть поближе к земле. Но и это не принесло счастья. Деньги катастрофически убывали, я задолжал за квартиру и жил практически впроголодь. Там, в лесу, казалось, что я накопил много денег. Слишком много. Да и что там было нужно мне и Чижику? Здесь мне было нужно ровно столько же, но деньги на это исчезали мгновенно…

Так я оказался загнанным в угол. Возвратиться не позволяла гордость, хотя со страшной силой я тосковал по дому. Но возвращение было исключено.

Окончательно же выбило меня из седла даже не это. Однажды я решился позвонить Лиде. Я не мог позвонить ей сразу, поскольку считал, что первым делом должен твердо встать на ноги. Но когда мои иллюзии по поводу быстрого трудоустройства иссякли, а тоска и одиночество окончательно измучили, я почувствовал, что слабею. И уже не противился своей слабости. Вот тогда-то и решился на звонок. И долго придумывал, что сказать необходимо, а что необязательно.

Безусловно, я не стану жаловаться на свое безысходное положение, а то она немедленно бросится на помощь. Мне же не хотелось этого. Я просто скажу, что у меня хорошая работа, хороший заработок, но пока мы пожениться не сможем, поскольку мне еще предстоит окончательно утвердиться. Пару раз отрепетировав пламенную речь, я наконец-то собрался духом.

Прошло почти два года, как мы расстались. Конечно, многое могло измениться. Но то, что она меня любила по-прежнему, я не сомневался. Потому что забыть такую любовь за каких-то жалких два года невозможно. Напротив, она должна была лишь укрепиться, закалиться, что ли. Как у меня.

Лида сразу подняла трубку. И я не удивился. Так и должно быть. Пара лет — такой маленький срок.

— Алло, алло, — повторяла она, пока я от волнения дышал в трубку.

— Лида, — наконец тихо вымолвил я.

В трубке повисло молчание. Не хватало, чтобы она упала в обморок.

— Лидок, Лидка, Лида…

— Алло! Алло! Кто это! Я не понимаю!

Ну и связь в этих городах, словно с другим концом света разговариваешь.

— Лида, Лидок! — Я уже кричал на всякий случай в трубку. — Здравствуй, Лида!

— Кто это? — ответил более раздраженный голос. — Я не узнаю вас.

У меня неприятно засосало под ложечкой.

— Лида, это же я, Даня. Ты что, с ума сошла? Это же я!

— А, — равнодушно протянула она в ответ. — Да, да… Я, конечно, помню. Пансионат «Сосновка», кажется? Вы в командировке?

— Угу, — промычал я.

— Очень приятно. Вам, надеюсь, понравилась столица. К сожалению, не смогу с вами сейчас встретиться, у меня много съемочных дней. Но вам желаю счастливого времяпрепровождения.

— А когда? Когда, черт побери, ты сможешь со мной встретиться?!

— Когда? — в трубке послышалось искреннее изумление. — В этом году я буду отдыхать во Франции. В ваши края уже вряд ли загляну. Да и зачем?

— Действительно, зачем? — грубо ответил я. — Надеюсь, во Франции, тоже есть бородатые лесники, а то ведь поездка будет бессмысленной.

В трубке раздались злобные отрывистые гудки, напоминающие лай моськи.

— Дура! — выругался от всей души я в лающую трубку. И схватился за голову.

Меня словно обдало холодным душем. В висках вдруг застучала прежняя, такая спасительная мысль: домой, скорее домой. Туда, где меня ждет верный друг Чижик. Туда, где сторожка утопает в сирени, по ночам поют соловьи и здоровые сильные ели шумят на ветру. Скорее домой.

Я вздрогнул и огляделся. Мне некуда идти. Меня никто не ждет. У меня больше нет дома. Лишь голые стены. Запах автомобильной гари, месиво грязи за мутным окном. И, пожалуй, впервые в жизни я заплакал. Раньше, если бы кто-то сказал, что я буду плакать, то получил бы по морде за такое предположение. А теперь я не стыдился своих слез, а даже упивался ими. Я становился достойным гражданином столицы — мнительным, сломленным, злым…

Вволю поплакав, я пошел и принял холодный душ. Словно хотел смыть с себя всю грязь города. Хотя она плохо смывалась. Но мысли более-менее стали приходить в порядок. И я даже успокоился. Каким-то неестественным показался мне этот телефонный разговор. Черт побери! Так не должно быть! Ну, понимаю, если бы она сказала: «Прости, я полюбила другого», или даже вышла замуж. Но такое напускное равнодушие, словно мы никогда не любили друг друга! В этом не было смысла. Это лишало смысла всю мою жизнь. И мой побег из дома, и мое жалкое существование здесь… Нет, тут что-то не так. Наверняка ей было просто неудобно говорить по телефону. Кто-то стоял рядом. Наверняка из-за этого она теперь мучается…

И я решил встретиться с Лидой во что бы то ни стало. Адрес мне когда-то дала Марианна Кирилловна, и я немедленно поехал туда. Еще не зная, как себя поведу, явившись непрошеным гостем в дом.

Но обстоятельства распорядились иначе. Пока я курил недалеко от ее подъезда, обдумывая предстоящий разговор, дверь широко распахнулась и оттуда выскочила шумная, пестро разодетая компания похожих друг на друга, как две капли воды, Эдиков. В центре которой шла Лида. Я, как и давным-давно, прятался за деревом и наблюдал за чужим праздником. Это была другая Лида. Там, в ветровке и джинсах, она казалась милой городской девчонкой, слегка избалованной, с распахнутыми удивленными глазами, которые, однако, с восхищением глядели на зеленый обветренный мой мир. Теперь я наблюдал довольно вульгарную девицу в длинном блестящем платье, поверх которого было наброшено меховое манто. Ярко накрашенную, с сигаретой в губах, хихикающую на пошлости клиповых героев… Боже, это ведь ради нее я перечеркнул свою жизнь. Мой побег уже не казался опрометчивым, сумасбродным, отчаянным, а выглядел просто глупым и почти комичным. Таким, что мне самому невольно захотелось расхохотаться во весь голос. Боже, из-за каких пустяков мы готовы ломать судьбу?!

Эдики галантно распахнули дверцу серебристой «вольво» перед Лидой, но я успел схватить девушку за плечо. Лида вскрикнула и оглянулась. Вид у меня был не очень. Обросший, лохматый, в помятой ветровке и резиновых сапогах, я, наверное, произвел на окружающих не самое приятное впечатление. Они не на шутку испугались, приняв меня за бандита или хулигана, и тут же стали отступать. Оставив красавицу наедине с чудовищем. Я бесцеремонно взял ее за руку.

— Нужно поговорить, — отрезал я, сверкнув на нее таким злобным взглядом, что она испугалась. И лишь попросила своих трусливых спутников:

— Подождите, не уезжайте. Я сейчас.

Эдики забрались в машину, захлопнули двери, закрыли окна и отъехали в сторону. Они напоминали килек в консервной банке, правда, уже с изрядным душком.

— Ну, чего тебе? — Лида скривила ярко накрашенные губы. Она уже меня не боялась. Потому что вспомнила, что меня бояться не надо.

Я решил идти до конца, ведь пока любил ее.

— Знаешь, я все бросил ради тебя. И свой дом, и свой лес, и даже свою собаку.

Лида с искренним недоумением смотрела на меня.

— Ты сумасшедший. Какая глупость, более того — тупость. Зачем?

— Ты говорила, что любишь…

Она расхохоталась и покрутила пальцем у виска.

— Так все говорят, когда заводят интрижку. Других слов еще не придумали. А пошлости говорить неудобно. Боже, какой ты дурак. Такой большой — и такой дурак.

— Я ничего, ничего не понимаю! В конце концов, ты же могла тогда быть с Эдиком! Он и красивый, и не дурак!

— Да у меня здесь знаешь сколько Эдиков?! — Лида кивнула на машину, набитую Эдиками. — А там — лес, запах смолы, озеро в кувшинках, ты, как лесной зверь, такой сильный и большой. Какие, к черту, Эдики на свежем воздухе!

Я с откровенным презрением взглянул на нее.

— Лепила факты творческой биографии?

Она пожала плечами.

— Ну и что? Ни у одной моей подружки не было в любовниках лесника.

Я едва не удержался, чтобы не залепить ей пощечину. Она, такая красивая, юная, стояла передо мной, а я любовался ее голыми плечами, выглядывающими из-под съехавшего мехового манто, выпирающими ключицами, облегающим тонким платьем, длинными пышными волосами. Я изо всей силы пытался любить ее, чтобы как-то оправдать свое пребывание здесь. И сделал еще один шаг навстречу.

— А как же три листочка на мертвом дубе? Они для тебя ничего не значат?

Лида искренне расхохоталась.

— Неужели ты меня принимал за идиотку? Нет, ты и впрямь дурак. Я же прекрасно знала, что ты прицепил их ранним утром специально для меня. Мне Эдик об этом сказал, он сам видел во время утренней пробежки.

— Но почему? Почему ты мне не сказала об этом?

— Господи! — Лида всплеснула руками, унизанными золотыми кольцами. — Ну это же правила игры! Всего лишь! А твои листочки — часть декорации, а наши пламенные слова о любви — сценические диалоги. Неужели непонятно? Хотя, конечно, я не была к тебе равнодушной. Я так просто не могу… Я же не какая-нибудь…

— Именно — какая-нибудь. Точнее — никакая. Я выбрал ничто и в ничто приехал. Так мне и надо.

Лида даже не обиделась. Она по-прежнему недоуменно смотрела на меня. А какой умной мне она казалась там, в лесу!

— Знаешь, поезжай-ка ты домой. Да и своего Чижика ты бросил зря. Возвращайся.

Из машины раздалось нетерпеливое покашливание. Лиде стало неудобно, и она бросила взгляд на мои резиновые грязные сапоги.

— Ну, мне пора! — Она поежилась. — В общем, не принимай все близко к сердцу. Здесь так не принято. Сердца может надолго не хватить.

— Если здесь вообще принято иметь сердце, — усмехнулся я. И осторожно прикоснулся к меховому манто. — Кто это?

— Норка серебристая, — с гордостью ответила Лида. Она даже распрямила плечи. Она вновь осознала свою цену. — Красиво, правда?

Я вновь погладил мягкий мех. Мне показалось, что мои руки прикасались к безжизненному пушистому телу.

— Семейство куньих. Высота тела до 45 сантиметров, длина хвоста до 20. Ценный объект пушного промысла.

— Я не понимаю, — Лида с испугом отпрянула от меня.

— Выделанная шкурка с сохранением волосяного покрова путем жирования.

— Путем чего? — прохрипела она дрожащими губами.

— Жирования, кода в кожу жирующих материалов вводят животные и растительные жиры для придания водостойкости, мягкости и эластичности, — завершил я. И добил слоганом из увиденной недавно в вагоне метро рекламы некоей организации защиты животных: — А смогли бы вы взглянуть в глаза этим животным?…

Лида смотрела на меня как на сумасшедшего. Я, впрочем, ничем от такового не отличался — горящий взгляд в темноте сверкал, губы скривились в презрительной усмешке.

— Все мертвое. Все. И норка, и ваши дома, улицы, и ваше солнце, и Эдики, и ты… Ты особенно, если такое возможно… Я приехал в мертвый город. К мертвым людям. И к мертвой любви. Я по доброй воле закопал себя вместе с вами…

Лида не выдержала и бросилась прочь. Она бежала по мостовой, стуча каблуками. В ночной тишине этот стук напоминал удары сердца на электрокардиографе. Она подвернула ногу, сбросила одну туфлю и все быстрее и быстрее ковыляла к машине. И сердце уже отсчитывало неравномерные удары, как больное. Впрочем, в этом городе не принято иметь сердце. Только возможен вот такой стук каблуков, имитирующих его удары.

Машина резко сорвалась с места и промчалась мимо меня. Как взбесившийся конь, уносящий в ночь наездника, который на полпути непременно сорвется в пропасть.

На следующий день я взял расчет в администрации Ботанического сада. Меня уже не беспокоила жизнь растений в оранжереях, их селекция и генетика. Мне нужно было серьезно подумать, как быть дальше. Жизнь неумолимо проводила свой естественный отбор. И похоже, как и некоторые растения и животные, я оказался непригодным. Не прошел тесты на стойкость, устойчивость и приспособленность. С квартиры меня уже гнали за неуплату. И одной ногой я уже стоял на улице.

Теперь я брел по вечернему городу, месил грязь под ногами и вспоминал свое прошлое, такое чистое и свежее, как родниковая вода на пригорке у сторожки. Вспоминал со всеми мельчайшими подробностями, до сегодняшнего дня, который ненавидел, до последней минуты, в которой кое-как жил.

В кармане лежали скомканные деньги — ими со мной рассчитался Ботанический сад. Впрочем, их не хватало, чтобы уплатить за квартиру. Но было достаточно, чтобы напиться. И хотя бы на вечер забыть о прошлом, настоящем и о том, чего никогда не будет.

Так я забрел в маленький тихий кабачок на углу многолюдного проспекта и примостился у самого крайнего столика. Мне уже принесли вторую бутылку вина, но голова по-прежнему оставалась ясной, словно я вообще не пригубил ни капли. Впрочем, у меня почти никогда не получалось напиться, хотя и пил-то я мало. А если такое внезапно случалось, то я все равно никогда не пьянел, благодаря здоровому образу жизни, который вел на природе. И хотя я уже пару месяцев существовал в совершенно ином экологическом и духовном пространстве, природный иммунитет сохранить удалось. И я трезвым взглядом созерцал картину пьяного вечера. Слушал возбужденные речи о неудачной жизни и позвякивание рюмок, видел нервные жесты и красные лица. И искренне радовался, что пью один. Пожалуй, даже пьяный я не смог бы рассказывать кому-то свою жизнь. Я мог ее только поминать добрым словом и рюмкой тепловатого недорогого вина. В одиночку.

Не знаю почему, но вдруг я обернулся. Может быть, от нечего делать, а может, физически почувствовал на спине чей-то пристальный взгляд. Мужчина за соседним столиком в упор разглядывал меня так, как, пожалуй, минутой раньше мою спину. Он тоже пил в одиночку, но, в отличие от меня, уже был изрядно пьян, хотя бутылок перед ним стояло не больше.

С не меньшим интересом я посмотрел на него и, резко повернувшись, вновь налил себе рюмку. Одного секундного взгляда было достаточно, чтобы понять, что этого человека я знаю. Более того, мне даже показалось, что я с ним очень близко знаком. «Но этого не может быть!» — пробормотал я себе под нос. Похоже, вино все-таки возымело свое действие. Хотя я готов был дать руку на отсечение, что мы раньше встречались. Но как и где? На лесной тропе его встретить я точно не мог. А здесь никого вообще практически не знал, разве что парочку рабочих-грузчиков, парочку поваров, нескольких работниц из Ботанического, одного ученого и одну квартирную хозяйку. На этом, пожалуй, статистика моих столичных знакомств заканчивалась. К тому же мужчина — явно из другого круга, в который я не был вхож и наверняка уже никогда не буду. Даже странно, что он пьет в одиночку в такой сомнительной забегаловке. Дорогой белый костюм, черная широкополая шляпа, серый блестящий галстук. Этакий денди, случайно завернувший не на ту улочку и попавший не в тот ресторан. Но лицо… Господи, где я мог видеть это лицо? Эти черные глубокие глаза, эти широкие скулы, этот прямой нос и слегка выдающий вперед подбородок. Может, он отдыхал в нашем пансионате? Нет, нет — категорично покачал головой я сам себе. Я вновь налил себе рюмку и залпом выпил, словно надеялся избавиться от назойливых воспоминаний. Или, напротив, все вспомнить в один миг с одним глотком теплого вина. Но так и не вспомнил. А мужчина продолжал сверлить мою спину взглядом. Я расстегнул куртку, хотя в кабачке было довольно холодно, к тому же из окна прямо в лицо дул пронзительный весенний ветер… Я полез в карман и нащупал там две последние десятки. Что ж, пора, пора. Ничто не способно так быстро выгнать из кабака, как деньги. Вернее, их отсутствие. Столько потратил, чтобы забыть и забыться! И все без толку. От воспоминаний никогда не откупиться. Равно как и не выкупить прошлое.

Я наглухо застегнул ветровку, набросил на голову капюшон и вдруг заметил, как мимо меня, слегка пошатываясь, прошел тот мужчина в белом костюме и черной шляпе. Решив немного подождать, пока он уйдет, я наполнил рюмку оставшимся вином. Не знаю почему, но выходить одновременно с ним мне не хотелось. Хотя мы и были одного роста, рядом с ним я вдруг почувствовал себя каким-то лилипутом. Черт побери, вот еще одна черта, формируемая мегаполисом, — комплексы по поводу собственной несостоятельности. Там, на природе, у меня и мысли бы такой не возникло. И высокие сосны, и кривые маленькие кустики, и уродливые жучки, и красивые птицы, и я — мы все были частью одного мира. Находясь под одним небом, мы дополняли друг друга и друг друга любили. Боже, что со мной сделали?! Вернее, что я позволил сделать с собой?…

Я медленно поднялся, закурил папиросу и огляделся. Кафе было совершенно пустое. Я был последним посетителем. На спинке стула у столика, за которым сидел неизвестный наблюдатель, лежало темно-синее дорогое пальто.

— Вот шляпа! — раздраженно выдохнул я и, схватив пальто, выскочил на улицу.

Я бегал взад-вперед, разыскивая человека в белом костюме, расспрашивал прохожих, но все безрезультатно. Разве можно разыскать иголку в стоге сена? Он растворился в толпе или, скорее всего, умчался на шикарном автомобиле. И мне ничего не оставалось, как вернуться и оставить пальто в кафе. Но кабачок к моему приходу уже закрылся. Я растерянно стоял на углу проспекта возле забегаловки с круглыми окнами, напоминающими пустые глаза. И озирался по сторонам — вдруг человек в белом костюме вернется? Но он не вернулся.

Потеряв всякую надежду, я понуро побрел домой. В конце концов, отдать хорошую вещь никогда не поздно. Потеряному обрадуются в любое время суток. И я решил подождать до утра.

Дома было очень холодно. Отопление уже отключили по случаю прихода весны. Хотя весна так и не наступила. Я сидел в комнате на тахте и при свете маленькой тусклой лампочки прикуривал одну папиросу от другой. Завтра должна явиться квартирная хозяйка, а в моем кармане валялись всего две помятые десятки. И я размышлял, какой бы найти веский предлог, чтобы еще на неделю задержаться здесь. Но ничего стоящего придумать не мог. От холода я накинул пальто незнакомца. Оно было теплое и мягкое. Я взглянул в зеркало. Пальто было впору, словно по мне шито. И вообще могло быть к лицу, если бы не лицо. Заросшее черной бородой, хмурое, с синяками под глазами и со взлохмаченными длинными волосами. Да, моя физиономия оставляла желать лучшего.

Я опустил озябшие руки в карманы, и по телу пробежала нервная дрожь. В одном из карманов оказалось кожаное портмоне, а в другом — нераспечатанная пачка «Парламента». Я бросил портмоне на диван, подальше от искушения. Оно было чужое. Но сигарету взял с чистой совестью и закурил. Нет, я должен заглянуть в бумажник, в конце концов, там, возможно, есть визитная карточка знакомого незнакомца. Что может упростить дело. Я даже сейчас мог бы позвонить ему и успокоить. Ведь он наверняка волнуется из-за потери.

Более не раздумывая, я заглянул в чужой бумажник. Итак, паспорт и деньги — целая пачка долларов. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Я пересчитывал сотенные купюры и в конце концов сбился со счета. Руки слегка дрожали, мысли путались. А ведь раньше я был так равнодушен к деньгам. Нет, я и сейчас к ним равнодушен. Но когда одной ногой оказываешься на улице, да еще в такой холод, да еще с дырами в кармане… Стоп. Я не имею права себя жалеть. Жалость — плохой попутчик, который может завести не на ту дорожку. И последний кров неудачников.

Я небрежно бросил деньги на тахту и открыл паспорт. Это он, только без шляпы. Стриженный налысо, по последней моде. И в том же белом костюме. Неглинов Ростислав Евгеньевич. Это имя мне ни о чем не говорило. На год старше меня. И его адрес… Сегодня уже поздно ехать к нему даже с добрыми новостями. А телефон в паспорте не указывают. Так что остается подождать утра. Под кожаной обложкой паспорта я нащупал несколько чужих визиток. Как положено — фамилии, телефоны каких-то фирм, продюсеров. Но не звонить же сейчас незнакомым людям, требуя номер телефона Неглинова. Ничего, подождет до утра. Подождет. Не раздеваясь, я устало рухнул на тахту и заснул как мертвый. Чтобы завтра родиться вновь.

Утром меня разбудил настойчивый звонок в дверь, звук которого напоминал бормашину. Я поморщился, машинально схватившись за щеку, словно у меня разболелся зуб.

На пороге стояла квартирная хозяйка, вызывающе уперев руки в бока.

— Так-так, — она презрительно оглядела меня с ног до головы. — Говорили же мне, дуре, — не сдавай комнаты этим лимитчикам! Понаехали в столицу, окаянные! Житья от вас нету! Коренному москвичу и пройти негде!

Я ответил ей не менее презрительным взглядом. Это она-то коренная! Кому бы рассказывала! Человек неопределенного возраста с неопределенным расплывшимся лицом. Можно дать и тридцать пять, а можно — и все пятьдесят. Словно вылепленная из теста, и то плохим пекарем.

— Что-то не встречал коренных с волжским акцентом, — огрызнулся я.

Она задохнулась, не находя слов, и замахала толстыми руками, как крыльями, сделанными из некачественного папье-маше.

— Если… Если вы мне сейчас же не заплатите, я напущу на вас милицию! И так за два месяца задолжали!

— Ага, напустите. И милиция сейчас же бросится на меня, делать ей больше нечего. К тому же я скажу, что вы моя давняя знакомая, задолжали мне деньги, а теперь пытаетесь выкрутиться. Конечно, если дождусь милиции. Скорее всего, меня через пять минут уже здесь не будет. Вот так, милая. Кстати, вы читали «Преступление и наказание»? Помните, что случилось со старухой-процентщицей?

Хозяйка изменилась в лице, ее словно перекосило, и она медленно попятилась к двери. А я так же медленно на нее наступал.

Стоп, Данька. Я резко остановился и перевел дух. Вообще-то мне давно уже казалось, что это не я. Говорю не своими фразами и думаю не своими мыслями. Я же совсем другой, совсем — рожденный на свежем воздухе, влюбленный в природу, закаленный ветром, у меня здоровое тело и здоровые мысли. Как редко я стал об этом вспоминать. Стоп, Данька, стоп.

— Да пошутил я, чего вы так перепугались, — я махнул рукой. И словно в знак прощения вытащил из бумажника несколько стодолларовых бумажек. — Так сколько, говорите, я вам должен?

Старуха-процентщица от удивления проглотила язык. И вмиг перестала меня бояться. А лишь жадным взглядом смотрела, как я кладу назад в бумажник пачку денег. Наконец, придя в себя, она дрожащим голосом назвала сумму. Но никакой страх не помешал ей вовремя сориентироваться и назвать гораздо большую сумму долга. Я не стал торговаться и молча протянул ей деньги. Потом вытащил еще.

— А это я мог бы заплатить за два месяца вперед. Да вряд ли мне понадобится эта ночлежка, — я помахал пачкой зелененьких перед картофельным носом хозяйки и тут же спрятал.

— Спа-спа-спасибо, — пролепетала она, проглотив слюну, и, раскрасневшись, как помидор, тут же дрожащими руками сунула квартплату в цветную сумку. Словно я мог передумать и забрать деньги назад. — А вы зря меня обижаете, называете мой уютный домик ночлежкой. Живите тут, ради бога, я-то что? Сразу видно, вы человек хороший, благородный, не какой-нибудь там… Надеюсь, вам удобно, если хотите, я могу тумбочку принести.

Она, видимо, собиралась рассыпаться в любезностях еще долго, и я ее перебил:

— Ничего мне не нужно. А что нужно — куплю. Мы с вами рассчитались, и в вашем благородном притоне мне теперь делать нечего. А там будет видно…

— Ага, видно. Ну да, конечно, вы теперь человек солидный…

Как можно любезнее я выпроводил ее за дверь.

Теперь мне нужно было все хорошенько обдумать и взвесить. Я предчувствовал новый поворот в судьбе. Только что будет за этим поворотом, знать не мог. Да пока и не хотел. Но главное — я смог рассчитаться за квартиру. Правда, чужими деньгами. Но парень, видно, богатый и, как мне показалось, не жлоб. Хотя и денди. Возможно, я смогу с ним договориться. В конце концов, денежные знаки тоже могут быть знаками судьбы. Как это ни прозаично звучит. Но, чтобы договориться, мне придется одолжить у этого парня еще сотню-другую. Семь бед — один ответ.

Потому, быстро собрав немногочисленные вещи и долго не раздумывая, я выскочил на улицу. Какое счастливое совпадение — вслед за мной выскочило и солнце. Сегодня началась весна, которую я так долго ждал. Разве это тоже — не знак судьбы? Только более поэтичный. И на душе у меня стало легче.

Вскоре я уверенно шагал по городу, перебросив через плечо чужое пальто и торжественно держа в руках широкополую шляпу. Это был я, Даня из Сосновки, но сам себя вряд ли бы узнал, если бы случайно столкнулся на улице. Я заглянул в зеркальную витрину супермаркета. Там отразился чужой человек, кого-то сильно напоминающий. Красивый, уверенный в себе. Дорогой светлый костюм, черная рубаха, серебристый галстук. Бритое гладкое лицо и бритая голова — по последней моде. Конечно, я нахально содрал стиль у вчерашнего незнакомца, лицо которого мне показалось до боли знакомым, но так и не вспомнил, где с ним встречался. Сам я не умел одеваться, и поэтому копирование чужого образа было вполне оправданно. Тем более для парня из лесного поселка.

Я шел по адресу, указанному в чужом паспорте. Но там никого не оказалось, и это меня несколько озадачило. Нет, мне сейчас же нужно все вернуть. Не хватало, чтобы меня начала искать милиция. Я вытащил первую попавшуюся визитку и внимательно вчитался в нее. Разыскав таксофон, набрал номер. Женский мягкий голос ответил, что Ростислава Неглинова ждут с минуту на минуту.

— Извините, мы договорились с ним встретиться, вы не подскажете, как мне к вам добраться? — Я говорил весьма любезно, как и требовал мой костюм.

Через полчаса я был на месте. Безусловно, киностудия. Где еще может работать парень с таким выразительным лицом? И как я сразу не догадался, что видел его по телевизору?! Я подошел к бюро пропусков, раздумывая, кто бы мне мог выписать пропуск. Хотя, зачем? Неглинов сам спустится за бумажником, стоит лишь позвонить. И едва набрав номер, я почувствовал сильный хлопок по плечу.

— Ну ты, Ростик, и сволочь порядочная! Задержал съемки на полчаса, а мне, между прочим, потом выплачивать неустойку! Вот скотина, опять, что ли, запил?…

Я оглянулся, пытаясь что-либо возразить. Но толстый маленький человек с залысиной на макушке не дал и рта раскрыть. Он потащил меня за руку, по пути изливая поток брани.

— Да, выглядишь неважно, но, слава богу, хоть трезвый, скотина! Такие бабки не каждый день в лапы текут. Да еще на халяву! Подумаешь, выдавить пару фраз… Между прочим, я тебя, чертяка, пристроил, так ты еще и подводишь друга, подлюга! Кстати, костюмчик — отпад! — Лысый бесцеремонно пощупал светлую ткань уже в лифте, уносящем нас куда-то наверх. — Может, в нем и снимем твою наглую рожу, а? (Он тоненько захихикал.) И дешевле обойдется, на фига нам еще платить за прокат всякого тряпья, а? Ну чего язык проглотил? От пьянки очухаться никак не можешь?…

Меня определенно путали с актером Неглиновым… И тут меня осенило! Вот почему мне до боли знакомым показалось его лицо, хотя я с ним знаком не был!

Лифт плавно затормозил. И мне показалось, что я стал ближе к небесам. Особенно тогда, когда на меня, уже загримированного и отутюженного, навели юпитеры, и они ударили мощным световым потоком в лицо. Мне показалось, что я на исповеди у Всевышнего, но — на электрическом стуле. Правда, очень скоро мои иллюзии растворились в огромном загроможденном пространстве, среди непонятной аппаратуры и галдящей, как на базаре, толпы. Я просто внимательно прочитал текст, который нужно произнести.

— Ну же, Ростик, поехали! — закричал лысый, имени которого я так и не узнал.

И я пробормотал что-то типа того, что если вы не купите банку этого замечательного кофе, то вся ваша жалкая жизнь покатится к черту. От вас отвернутся все родные и близкие. У вас не случится любовь. И т. д. При этом мне нужно было давиться какой-то коричневой бурдой. Наконец я не выдержал и, вскочив с места, послал всех, включая кофе, к черту.

— Сам ты пошел к черту! — заорал лысый, силой усаживая меня на место. — Где твоя хваленая дикция, где твоя наглая ухмылка, от которой сходят с ума все бабы, где твои эстетские жесты?!

Меня уже мутило от кофе, и я резко поднялся с электрического стула.

— Все! Хватит! — отрезал решительно я.

И тут же собрался силами, чтобы наконец все объяснить. Что я такой же Ростик, как лысый — Ален Делон, что я жду настоящего Ростислава Неглинова по важному делу и куда, в конце концов, он запропастился?! Но Лысый не дал мне и рта раскрыть:

— Вот, Ростик, вот! Прекрасно! Давай в том же духе. Ух, какой решительный взгляд, да после такого взгляда я и сам бы заглотнул с пол-литра этого пойла. Давай, Ростик! За пару тысяч баксов состряпать такую чушь!

У меня перехватило дыхание. За пару тысяч баксов! Действительно, можно сделать любую белиберду… Через полчаса реклама кофе была снята, со мной в главной роли. Ростислав так и не появился. Я стал нервничать. Взял чужие деньги, чужое пальто, теперь еще чужую роль. Это не к добру. Нет, я смогу ему все объяснить. Более того, я готов отдать все эти деньги Ростиславу, разве что оставлю себе немного на первое время. В конце концов, не все ли равно, кто снялся в этой пошлой рекламе? Я, к тому же, старался.

Наконец, решив незаметно смыться, пока не разоблачили, я двинулся к выходу. Но с лысым этот номер не прошел. Он вцепился в меня мертвой хваткой и настойчиво потребовал пропустить по рюмочке. Слава богу, я мимоходом узнал, что лысый — режиссер клипов и реклам, а зовут его Лютик, от звучного имени Люциан.

Мы сидели в маленьком уютном кафе киностудии. Я нетерпеливо поглядывал на часы. В кафе было мало народу, но благодаря Лютику казалось, что оно переполнено. Он орал во весь голос, размахивал руками, видимо, стараясь привлечь к себе внимание. Мне же внимание окружающих в данный момент было нужно меньше всего.

— Ну, Ростя, я чертовски рад, что ты наконец-то приходишь в норму! — Лютик залпом выпил уже третью рюмку. — Мы теперь свернем горы! Да ты верь мне, чудище, верь! Я парень не промах, ты знаешь! Сейчас в каком-нибудь сериальчике подсуетимся! Не нужен нам берег далекий, Бразилия нам не нужна! — гнусаво пропел Лютик, перефразируя известную песню. — Наше кино, оно роднее! Выгорит, я уверен! Ты только не пропадай! А то тоже выдумал! Руки на себя наложить! Да кто сейчас на себя руки-то накладывает! Скорее уж на другого!

Я молча выпил за здоровье Ростика. Оказывается, этот парень хотел покончить с собой. Еще не хватало впутаться в криминальную историю. Надеюсь, он жив и здоров. И я еще раз, на всякий случай, осушил рюмку за его благополучную жизнь.

— Нет, ну сам посуди! — не унимался Лютик. — При твоей-то внешности! Бабы от тебя млеют! Ну подумаешь, от тебя ушла Вика! Так вернется! Уж я-то уверен, что она от тебя без ума. А не вернется — черт с ней! Если честно, она мне не очень-то нравилась. Слишком умная. А на черта тебе умные бабы! Они принижают нас как-то, согласен? Ты даже ей и прихвастнуть не мог, все просекала, чертовка! А где ей было выдержать твой темп жизни! Кто она вообще такая? А ты… Ты человек из богемы! Тебе понимание нужно.

Конец ознакомительного фрагмента.