Город

Савелий Лукошкин, 2023

Дождливый город, застрявший в эпохе газовых фонарей, радио и детективов плащах и шляпах. Дети приносят жертвы Спящей Кошке, рабочие вызывают духов вуду, бродит по канализации зловещий Крыс, а вы… Как вы оказались здесь?

Глава четвертая

Интермедия вторая

На город опускался вечер. Вечер и снег.

На кухне, перелистывая свою писанину о городе, сидит Артём. Он думает о том, что это невозможно — с физической, климатической, географической точек зрения. Что это невозможно даже с точки зрения морали — почему пароходная компания так с ним поступила?

На секунду взглянув в окно, он видит густые, ярко-белые хлопья снега. Артём в изумлении подходит, проводит рукой по холодному стеклу. Черепичные крыши, башенки, балконы, карнизы окон — все перед ним укутано снегом.

Чуть дальше, в старых припортовых районах, Мик слушает орган. Он сидит на подоконнике, обняв руками колени, освещаемый голубоватым сиянием снега за спиной. Галерея почти темна — лампы только у органиста — и он невидим. Он слушает. Звук здесь, наверху, разносится долгим потрескивающим эхом. Потом Мик осторожно соскальзывает с подоконника и подкрадывается к перилам.

Внизу он видит яркий желтый свет и макушки множества людей. Собор почти полон. В стороне от Мика — орган, старинные медные трубы, за которыми прячется тот, кто создает эти грозные, величественные и протяжные звуки. Мик сидит немножко здесь, потом поднимается на подоконник. Слушает. Он думает о том, чтобы принести сюда свечу и смотреть, как она будет колебаться от музыки. Может, так будет проще понять. Затем он бесшумно открывает окно и выскальзывает на заснеженную черепицу крыши.

В тесной и занозистой темноте Ана Шульц, последняя пропавшая девочка, осторожно грызёт веревку. Она старается делать это бесшумно. У Крыса прекрасный слух. При воспоминании о нём, о его лице, девочку передергивает. Темнота кажется гуще, но Ана продолжает медленно и упорно грызть.

Толи Поове, пропавший три года назад мальчик, смотрит на снег. Хлопья падают на его кожу и не тают, потихоньку укрывают его, обнаженного. Он думает о том, что его кожа белее снега. И что хорошо бы подождать, пока снег полностью укроет его — чтобы потом сидеть островком тепла в самом сердце зимы.

Обнаженный мальчик сидит по-турецки на одиноком валуне, окруженном серыми хмурыми волнами. За пеленой снега видятся далекие огни города, но Толи нет до них дела. Он с удовольствием ждёт, когда превратится в настоящего снеговика с маленьким теплым человечком внутри.

Вечер сменился ночью. Снег повалил еще гуще.

***

Артем проснулся до рассвета. В темной комнате бойко постукивала капель, журчали сотни ручьев, шуршал расползавшийся снег. Все таяло.

Он подошел к окну. Редкие, но яркие фонари размечали улицу пунктиром пятен света и темноты. Обнажая мокрую, блестящую черепицу, с крыш сползал снег. Стремительно, прямо на глазах, из под белого покрова обнажалась черная влажная мостовая — точь-в-точь шкура какого-то морского животного. И за всем этим шумом рефреном бился тихий прибой.

Вдруг в доме напротив загорелось окно, в нем застыл силуэт.

Кого-то тоже разбудила оттепель, — с приятным чувством тайного единения подумал Артем и помахал рукой. Незнакомец помахал в ответ.

Довольно улыбнувшись, Артем отправился на кухню. Спать больше не хотелось, он решил прогуляться — в ночной оттепели было что-то волшебное.

Наскоро выпив кофе и скрутив папиросу, Артем накидывает пальто, небрежно нахлобучивает шляпу и уходит.

Улицы пусты. Шагов его не слышно, они теряются в плеске, шорохе, журчании воды. Это тоже приятно: Артем, невидимый и неслышимый, Артем — часть города, а не житель его.

Он выходит на каштановый бульвар, прогуливается под косматыми, темными и мокрыми кронами. Воздух упругий, свежий и влажный. Пахнет листвой и талым снегом.

Спиной он вдруг чувствует движение и, обернувшись, видит, как из-за угла прямо на него несется огромная собака. Она не пугает — это радостный колли, с улыбающейся мордой и развевающейся бело-рыжей гривой.

Артем успевает сесть на скамейку — и тут же на него обрушиваются мокрые худые лапы, влажная шерсть, он даже сквозь перчатки чувствует тепло собачьего тела. Пес шумно дышит и активно вылизывает Артему лицо. Тот кое-как уклоняется и прячется в шарф.

А потом колли чуть отступает назад, смотрит умными и веселыми карими глазами и говорит, — Извините.

Мелодичным девичьим голосом.

Чего? — сдуру переспрашивает Артем.Извините, — повторила, поднимаясь позади собаки, девочка, — Я с ним не справляюсь.

Колли радостно ухмыляется.

Да уж, куда ей с ним справиться — девочка совсем невысокая и такая худенькая, что это даже под семью слоями одежды видно. Еще она смуглая и черноволосая, с острым носиком и живо блестящими глазами. Черное пальто ее безнадежно запачкано, из-под шарфа, вместе с кокетливым локоном, выглядывает веточка. Артем осторожно ее снимает.

Наверное, она все-таки не ребенок. Может, лет 17. Или скорее 12-13? — думает он.

Артем вежливо подвигается и девушка садится рядом. Огромный колли пытается взгромоздиться ей на колени. Хозяйка и Артем не слишком удачно отбиваются. Собака, ничуть не обидевшись и, кажется, даже довольная результатом, садится у их ног. Всё кругом в отпечатках лап.

Артем думает, что чисткой тут не отделаться, придется стирать. Стирать пальто, господи помилуй!

Девушка выуживает из кармана пачку сигарет и закуривает.

Артем смотрит на смуглую щеку в ярких капельяках грязи, освещаемую огоньком, и с интересом спрашивает, — Сколько тебе лет?

Девушка поперхнулась дымом и смехом.

— Курить мне можно, если ты об этом.

Артем пожал плечами, — Интересно было. Он так тебя волочил…Я в первый миг подумал, это пес сказал «извините».

— Она. Собака.

Девушка пару раз сосредоточенно затянулась и отшвырнула сигарету. Огонек пролетел изящной дугой и, едва коснувшись земли, исчез, потухнув.

— Ладно. Мне на работу пора. Увидимся.

И, не дав Артему времени толком попрощаться, встает и свистит псу.

— Увидимся, — растерянно говорит Артем им вслед.

Он сидит еще немного на скамейке и думает, что завтра надо придти сюда в это же время. Вообще, надо чаще здесь гулять. Приятные встречи случаются.

Потом Артем встает и с чувством чуть-чуть болезненной теплоты в груди идет домой. В квартире он первым делом смотрит на часы и записывает время — 6 часов утра. Затем варит кофе, громоздит на стол кипу Клаусовых газет и начинает их перебирать. Но интересуют его сейчас вовсе не похищения. Артем ищет адреса редакционных коллегий — нужна работа.

Как выяснилось, в Городе выходило всего три постоянных периодических издания. Самым забавным была «Искра», с восхитительной непосредственностью сочетавшая качества рекламного буклета и подпольной листовки. На одном развороте можно было видеть слева — рекламу продукции местного консервного завода, а справа — полные бутафорской ненависти слова о тяжком положении его рабочих и угрозы стачками и забастовками. «Искра» меня совершенно очаровала и в ней я решил попытать счастья первым делом. Смущало только качество типографии — сколько они платят журналистам, если не могут себе позволить хорошей бумаги? Но, в конце концов, все могло обстоять и совершенно иначе: как раз за счет экономии на типографии, «Искра» вполне могла выплачивать бешеные гонорары.

Следующим шел «Еженедельный журнал», довольно пресное, но по-своему уютное чтение для благополучных бюргеров и домохозяек. К своему удивлению, рядом с рецептами пирогов и сплетнями о делах ратуши, я обнаружил весьма странную рубрику «Лунатики». В ней — из номера в номер! — печатались письма читателей с забавными историями о том, куда и как они забредали во сне. То ли действительно многие в Городе страдали лунатизмом, то ли это был такой своеобразный юмор — оставалось неясным. В «Еженедельный журнал» я тоже решил наведаться.

Наконец, был еще «Вестник ратуши» — тяжеловесное, самодовольное издание на плотной бумаге высшего качества, к сожалению, испачканной скучнейшими вестями с фронтов местной биржи и описанием политических дрязг. Туда я решил идти только в самом крайнем случае,если не удастся устроиться хотя бы докером.

Записав адреса редакций, я как мог отчистил пальто и, оставив его сохнуть, пожарил яичницу. За окном из влажной весенней ночи встал хмурый пасмурный день. Небо было практически белым, только с легкими мазками пепельно-серого. Казалось, острые крыши города открываются в пустую скучную бесконечность. И капель стихла — всё каким-то чудом успело растаять. Воспоминание о мокрой листве, таинственном свете фонарей и черном локоне, выглядывавшем из-под шарфа, стремительно меркло.

Выйдя из квартиры, я увидел под дверью лист бумаги, как видно, вставленный между створками. На нем было напечатано только имя — Маседонио Фернандес. Больше ничего. Листок я аккуратно сложил и убрал в сумку — и отправился в «Искру».

Редакция располагалась на улице Фельдшерской, дом 1. Это было за каналом, на северной, удаленной от моря стороне города. Здесь я еще не бывал.

Пустой трамвай быстро довез меня по серым улицам до набережной, носившей приятно-провинциальное имя «Ивовой». Через узкий канал перекинут прямой деревянный мостик с медными шарами на ограде.

А берега как будто принадлежат к разным мирам. С южной стороны, где я вышел — облицованная темным булыжником набережная и дома в серо-розовой гамме, покрытые чуть серебрящейся, навсегда въевшейся коркой морской соли.

С севера берега пологие, илистые, заросшие высоким тростником и кустарником. За голыми ветвями темные силуэты низких домов, железные крыши украшены флюгерами в форме петушков. А над крышами — бесконечное белесое небо. Где-то далеко в небо уходит узкая и черная фабричная труба. Дыма нет.

Сам канал, безусловно, принадлежит северу: в темной воде весело кружатся палочки тростника, ветки и палые прошлогодние листья.

Прохожу по мосту, затем по старой брусчатке, вьющейся сквозь ивовые заросли, и выхожу на улицу. Дома здесь похожи на склады или казармы: низкие и длинные, из старого кирпича, с маленькими квадратными окошками. В окнах сиротливый белый тюль на черном фоне, в одном — яркое красное пятно герани. Мне всё это кажется грустным, и флюгера, поскрипывая, медленно поворачиваются в бесконечном голом холсте над головой.

Но, проходя по улице, я замечаю, что люди и здесь счастливы. Взрослых, правда, немного: старичок с папиросой, сидящий на лавочке у распахнутой деревянной двери. Молодая женщина с черными волосами и веселым румянцем, несущая ведро с углем.

Но больше всего детей: всех возрастов, мальчики и девочки, все с длинными волосами и в самом разномастном тряпье. Они смотрят на меня настороженно, но в то же время с явным превосходством.

Тут я догадываюсь, что моя одинокая фигура на мосту — а может еще и на той стороне набережной — была давно замечена зоркими дозорными. Я шел под внимательными взглядами, и при моем приближении стихали игры и разговоры, а дети расходились по сторонам, пряча в карманы рогатки и перочинные ножики. А я шел себе и не замечал. Улыбаюсь этой мысли — и тут же всё вокруг оживает.

С пронзительным хоровым — Уи-и-и-и-и-! — трое мальчишек бросаются в погоню за светловолосой девочкой, длинные гривы всей четверки летят вслед за ними, как струи ветра. Еще одна стая проносится мимо меня, обдавая дерзкими и холодными запахами талого льда и палых листьев. Где-то стучат в жестяной барабанчик, на улице вдруг появляются кошки, воробьи и кудлатый серый пес.

Явление ворон более драматично — я не замечал их, пока, вспугнутые выстрелом из рогатки, они не взметнулись с кроны, возмущенно и угрожающе каркая.

Думаю, не затеяно ли всё это торжество ради меня, и иду дальше.

Улица называется «Красной» и действительно такова: красный кирпич стен, порыжелые от ржавчины железные крыши, на деревянных дверях и ставнях висят грозди сухой рябины.

Красная улица, если верить карте, пересекается с Фельдшерской. Прохожу небольшой импровизированный рынок (в деревянных ящиках — сверкающая чешуей мелкая рыба, присыпанная солью и сухими травами, маленькие мороженые яблоки, черный хлеб) и выхожу на Фельдшерскую.

Улица начинается с мрачного закопченного здания с сухим палисадником и чугунной оградой. На двери белая табличка с черными буквами — «Больница». Под нее заложено несколько ветхих желтоватых листков, дрожащих на ветру.

Сворачиваю, прохожу мимо. Следующий дом оказывается пронумерован 7м. Мне нужен 5й. Оборачиваюсь — позади больница. И на торце, действительно, висит табличка: 5.

Почему здесь располагается редакция «Искры»? И почему улица начинается с пятого дома?

Иду обратно, прохожу через палисадник, неуверенно стучу в дверь. На желтых листках за табличкой выцветшие чернила, мелкий убористый почерк. Дверь молчит так определенно, что становится совершенно ясно — она заперта, а дом пуст.

Выйдя за ограду, я сворачиваю папиросу и закуриваю. Сверяюсь с адресом — Фельдшерская, дом 5.

Окна больницы темны, на карнизах пыль. Докурив, иду обратно и, пробираясь через ломкий и сухой кустарник палисадника, обхожу дом. Позади больницы — маленькая площадка, которая обрывается в сырую низину, заросшую ольшаником. Земля в несколько слоев покрыта палыми листьями, рядом журчит канал.

«Искра» здесь. Обитая железом маленькая полуподвальная дверь, на которой висит белая табличка с черными буквами: Искра. Объединенным фронтом рабочих ударим по эксплуататорам!

Ниже от руки приписано: рекламные объявления недорого.

Стараясь не думать, что во времена больницы располагалось за полуподвальной дверью, спускаюсь по ступенькам и стучу.

Мне открывает молодой плотный мужчина с приятным лицом и уютными пушистыми бакенбардами, за его спиной ярко горит электричество.

Здравствуйте, — говорю.Здравствуйте. Вы по поводу рекламы?Нет. Меня зовут Артем Луниш, я журналист. Ищу работу.Аа, — грустно говорит он, — Всех местных журналистов я знаю. Застряли здесь?Ага.Проходите.

Он уходит, я иду за ним и думаю, что хорошо бы здесь остаться, даже если платят совсем мало. Приятный парень, из тех, кого я понимаю. Иногда это сразу чувствуешь

Подвал ярко освещен двумя электрическими лампочками на голых проводах. Обстановка состоит из двух деревянных столов с письменными машинками, стоящих на полу коробок с бумагой и больничной каталки — на неё сложены дрова. Рядом буржуйка, труба от неё выведена в форточку. Из-под решетки еле виден красноватый отсвет тлеющих углей. В дальнем углу типографский станок. С первого взгляда видно, что сломанный.

Возьмите стул и садитесь, — приглашает меня хозяин.

Сажусь. Гляжу на плакат над столом — на лаконичном красном фоне, даже без линии горизонта, желтый полукруг встающего солнца.

Меня зовут Отто, Отто Грюни, — представляется он.Артём Луниш, — еще раз представляюсь я.

Он неуверенно вертит в руках карандаш, ерошит руками свои роскошные бакенбарды.

Давайте издалека начнем. Как вы приехали в город?

Про себя вздыхаю — история с моим последним работодателем неприятная. Еще решит, что меня сюда сплавили, как совсем негодного.

Я работаю…работал на Гамбургскую пароходную компанию. Писал коммерческие отчеты, оценивал перспективность открытия новых пароходных маршрутов. Работа неплохая, много успел повидать. Последним заданием были тексты о городе — общая информация, структура экономики, достопримечательности, нравы местных жителей…Нравы местных жителей? — с интересом переспрашивает Отто.Да… Вот так я и оказался здесь.

Ясно, — после секундной паузы ответил он, — У меня похожая история. Только все случилось 11 лет назад. Направили меня организовывать тут ячейку…А дальше всё сложилось так, что вместо ячейки появилась «Искра».

Прикидываю, сколько ему было 11 лет назад? 16,17? Самое больше — 17ть.

В рекламе разбираетесь?Более-менее.Хорошо. У нас несколько направлений. Искра выходит в двух вариантах: еженедельный общегородской листок и местный журнал раз в месяц. Местный — это на Заречье, вот этот район, — ловит он мой недоуменный взгляд, — Журнал вы наверняка не видели, а с листком уже знакомы?Да. Он показался мне… оригинальным.Такой и есть, — улыбается Отто, — В листке тоже два направления: реклама и памфлеты. Вы бы что предпочли писать?Могу и то, и то. А хотел бы я делать уголовную хронику.В листке мы это не пишем. А в журнал я вас сейчас не возьму.

Звучит окончательно.

Тогда, — говорю, — И рекламу, и памфлеты. Только нужно будет полистать архив номеров, чтобы глубже ознакомиться. С местной революционной спецификой.Это легко. Вы где живете?

Называю адрес.

Центр, это хорошо. У нас там типография неподалеку, — он на мгновение задумывается, — Давайте так: вы сейчас возьмете с десяток старых листков и просмотрите дома. Напишете 3-4 текста в таком стиле. Про консервный завод, про работу порта, про преступное бездействие властей касательно давно известных климатических особенностей…Про намеренный изоляционизм!Отличная формулировка, кстати, — и он тут же записывает «намеренный изоляционизм» в блокнот.

Что тут намеренного, я не вижу, но не спорю.

Только общими словами, я вас прошу. Без конкретики. Без имён! — он внимательно смотрит на меня.

Киваю, — Общими словами — это я запросто.

Отлично. Если будут новые заказы на рекламу — пришлю их к вам, тоже напишете. В конце недели отнесете тексты в типографию — я вам скажу адрес — они сверстают сами, как надо. Посмотрим, что получится.

Я удивляюсь.

Это, — говорю, — вы меня наняли? Или это такой испытательный срок?Это проверка, — смеется Грюни и, глядя на мое изумленное лицо, добавляет, — Один номер такой пакости, как листок, не жалко. Попробуем!

Это даже оскорбительно.

А оплачиваться эта проверка будет? — грубо спрашиваю я.20 гульденов, если номер нормальный. 5 безвозмездным авансом. Согласны?Согласен.

Про себя думаю, что двадцать гульденов за три-четыре текста — совсем неплохо. Месячная плата за квартиру обошлась мне в сто.

Он тут же достает из кармана бумажник потертой коричневой кожи и вручает мне купюру.

Договорились. В перспективе я листок целиком свалю на вас, а сам займусь журналом. С оплатой решим: можете брать 20% от стоимости объявлений или фиксированный оклад, — он неуверенно чешет бакенбард, — 150 гульденов? Двести? Я давно не был в центре, не знаю, какие сейчас цены.

Я удивляюсь, но виду не подаю, — Лучше двести. Или проценты. Но это позже можно решить.

Хорошо. Договорились. Сейчас я вам подберу номера. И сварю кофе.

Он встает, подбрасывает дров в печурку — та сразу же радостно гудит. Отто тем временем достает пачку кофе и огромную закопченную турку. Воду он наливает из колодезного ведра за печкой.

Последите пока, — дружелюбно предлагает он мне и уходит шебуршать в коробках.

Слежу за кофе и думаю. Революционер, который не знает местных цен? Еще поразительнее: редактор, который не знает, какой оклад предложить? Очень подозрительно.

И почему это без конкретики и без имен? Что это у них за тайны на этом консервном заводе… Или может, Отто — скрытый оппортунист, агент местного капитала? Забалтывает революционную повестку дня…

Отто возвращается с кипой рекламно-революционной «Искры». Кофе закипает.

Мне он наливает в изящную фарфоровую чашку с отбитой ручкой, себе — в железную походную кружку.

Коньяку?Спасибо, я не пью. Только пиво.С пивом в городе не очень, — вздыхает он, — Только привозное. Впрочем, вы попали в сезон. Корабли к нам идут.

Осторожно держа увечную чашку, пробую кофе. Похуже моего, но ничего.

А, кстати, почему вы не уехали? Когда была возможность?Так было же задание, — удивляется он, — Я и работал потихоньку. Город — очень закрытое место. А Заречье — это вообще город в городе. Я далеко не сразу всё узнал.Странно, — говорю, — А мне просто знакомый объяснил. Хотя я тут всего пару недель.

Отто бросает на меня внимательный взгляд, потом пожимает плечами, — Повезло, наверное. А впрочем, вам всё равно в ближайшее время не уплыть…

Он что, пытается сказать, что мне сразу объяснили ситуацию только потому, что я всё равно не могу уехать? Господи, да зачем я здесь Клаасу нужен?

А зачем я здесь нужен пароходной компании?

Курить можно?Да, — Отто залпом допивает кофе и предлагает кружку в качестве пепельницы, — Скрутите и мне, пожалуйста.

Сворачиваю две папиросы. По ярко освещенному полуподвалу плывут полосы ароматного дыма, в печке уютно потрескивают догорающие дрова. Молчим, прислушиваемся.

Докурив, встаю, и бросаю папиросу в печку. Уходить не хочется, но надо.

Отто молча протягивает мне стопку «Искры», провожает до дверей.

До свиданья, Артём. Рад был познакомиться.До свиданья, Отто. Я тоже.

Дверь распахивается, и я выхожу в сырой и хмурый день. Журчит невидимый канал, под ногами шепчутся потревоженные листья. Обхожу больницу и выхожу на перекресток.

Напоследок оглядываюсь: узкое, серо-черное здание с пыльными окнами и коричневыми листьями на карнизах. Наглухо запертая дверь и подоткнутые под табличку ветхие бумажки. Чугунная ограда, толстый ковер палых листьев, сухие, узловатые вязы в палисаднике. И не скажешь, что там, в маленьком теплом подвале, горит яркое электричество, потрескивает печка, и красные отблески ложатся на картонные коробки с бумагой. А пахнет вкусным табаком, кофе, типографской краской и уютным запахом привычного и самодостаточного одиночества.

Он и правда настоящий подпольщик, этот Отто. Даже зная, глядишь на дом и в голову не приходит, что он обитаем.

На мосту меня застает дождь, мелкий и холодный. Не столько промокший, сколько иззябший, добредаю до пустой остановки.

Воздух у подножия домов и между ними незаметно сгущается, приобретает цвет — синий, голубой, темно-зеленый. Сумерки. А трамвая всё нет.

Прыгаю с удвоенной энергией, потом начинаю ходить кругами вокруг фонарного столба. Всё равно холодно. И сумка с революционной «Искрой» оттягивает плечо.

Когда наконец вдали появляются два желтых размытых пятна и звенит колокольчик, я уже сижу, сжавшись, на лавочке, смирившись с затекающими за воротник каплями и перспективой безвременной смерти от простуды.

Трамвай почти полон. Прохожу на заднюю площадку и сажусь на подоконник, прижимаясь спиной к холодному стеклу — чтобы скорее его согреть. Так я и добираюсь до дома.

Идти по другим редакциям уже поздно, да и сил нет, так что я провожу вечер дома, в уюте и спокойствии. Завернувшись в стеганое одеяло, пью чай с чабрецом и лениво набрасываю революционные воззвания. За вечер написал три. Вышли они не очень — я бы, во всяком случае, такими текстами не вдохновился. Но вполне на уровне «Искры». В конце концов, может это Грюни и надо. Без лишнего воодушевления, только имитация оппозиционного издания, — сонно думаю я, убаюканный теплом, — Тем более, раз нельзя про конкретику.

И засыпаю в кресле.

Проснулся я уже в кровати. В комнате темно, только окно окружено легким желтоватым отсветом фонарей. Звенят часы, 6 утра.

В первый момент я не понимаю, зачем мне вставать в 6 утра. Уже собираюсь выключить будильник, перевернуться на другой бок и досыпать, но тут я вспоминаю. Вскакиваю с кровати и несусь на кухню.

Кофе на огонь. Пока варится, спешно чищу зубы. Пол кухни немедленно покрывается белыми пятнами. Натягиваю, пошатываясь и чуть не падая, брюки, влезаю в пальто и выбегаю из квартиры. В одной руке — кружка кофе с молоком, в другой — кое-как свернутая, неказистая папироса.

Пересекаю пустой перекресток — над ним покачиваются подвесные желтые фонари — и сворачиваю на бульвар.

Ни девушки, ни собаки не видно. В оба конца тянется до точки схода перспективы темная мостовая с рядами деревьев по обеим сторонам. Через равные промежутки — размытые пятна света.

Сажусь на ту самую скамейку, вдыхаю прохладный и влажный, еще ночной, воздух. Жду, попивая кофе и отправляя клубы дыма к предрассветным небесам.

Кофе кончился, папироса выкурена, а девушки всё нет. Я собираюсь уходить, когда в доме напротив загорается светом окно. Отсвет падает прямо на меня и я замечаю клок рыже-белой шерсти, приставший к скамейке. Она здесь была!

Разглядываю клок с сентиментальным чувством. Интересено, она меня ждала? Или хотя бы вспомнила о нашей встрече? Думаю забрать с собой, чтобы носить в медальоне, как локон возлюбленной, но отказываюсь от этой идеи. Несмешно получится.

Вернувшись домой, я завтракаю и какое-то время неприкаянно слоняюсь по квартире. За окном еще темно, только покачиваются желтые фонари, бросаясь тенями во все стороны, да загораются потихоньку, одно за другим, окна.

Я просматриваю и немного правлю свои революционные памфлеты, перепечатываю их начисто на машинке. Закончив, варю еще кофе.

Выпиваю его, стоя у окна и глядя на быстро светлеющее небо над разнообразным и пустынным миром крыш. На стыках железных граней сверкает солнце, проносятся быстрые тени облаков. Ветрено.

Я вдруг замечаю ровный низкий шум, идущий от Города. Он, верно, был всегда, но что это? Я перебираю в памяти все хоть сколько-нибудь похожие звуки: гудение динамо-машины, гул далекой демонстрации, размеренное ворчание автомобильного мотора… Нет, не то. Наконец соображаю: это прибой. Прибой, несущий корабли к Городу и запирающий их здесь, огромные океанские валы, перекатывающие тонны подводного песка. Сколько же кораблей успеет скопиться в гавани за 5 лет? И что будут делать моряки? Пить, драться и устраивать безумные карнавалы на всю бесконечную арктическую ночь? Веселые нам предстоят деньки.

Сворачиваю папиросу, заворачиваюсь в пальто и шарф и выхожу.

На лестнице мне снова встречается сосед снизу — толстый рыхлый человечек в потрепанной темной одежде.

Выступившая из полутьмы закутанная фигура его, кажется, испугала — он выронил ключи и даже отступил на шаг.

— Здравствуйте, — говорю.

Он кивает. Круглая голова вжата в плечи и это придает ему вид испуганный и одновременно опасный. Спускаюсь, и как раз в этот момент сосед опускается на корточки за ключами. Это быстрое движение на мгновенье отзывается страхом у меня в сердце — ему так удобно отсюда, снизу, броситься и укусить, захватывая зубами мягкую ткань брюк и бледную кожу под ними.

Не давая виду, ровным шагом прохожу мимо. Только тут я начинаю понимать неловкость момента — я умудрился оскорбить его. И пока я спускаюсь, терзаемый предчувствием грядущих последствий, сосед всё гремит и звенит ключами где-то надо мной. Звук спускается из темной высоты пролета, множась эхом, сливаясь в непрерывный болезненный звон. Я почти выбегаю из подъезда — с мыслью, что крысиный сосед умен и мстителен. Час от часу не легче.

Но мне быстро становится легче. Ветер небрежно треплет листву каштанов и гоняет волнистую рябь по лужам. А в ряби отражается солнце — красота!

Добираюсь до почты и машу через стекло девушке за стойкой. Той самой, что толковала мне про облачный фронт. Она сдержанно улыбается.

Сажусь на остановке и закуриваю. По блестящим рельсам, окруженным крохотными лужицами, прыгает одинокий воробей. Солнце светит в глаза. Мне так хорошо, что становится немного грустно — где-то далеко, за льдистым морем, осталась моя серая кошка Бастинда и осталась Мадлен, которым я поручил друг друга. Бастинде бы здесь понравилось.

Трамвай приходит нескоро, и я успеваю поболтать с почтовой девушкой. Она выходит ко мне с двумя чашками кофе в руках, а я скручиваю нам по папиросе.

— Вы извините, что я вам тогда сразу не объяснила, — говорит она, — Как-то не получилось сказать.

— Ничего, — говорю, — Какая разница?

— Я потом узнала, что был еще один корабль, капитана Оскара. Последний уходил. Могли бы успеть.

Я беспечно взмахнул рукой, — Я с ним разговаривал, он меня не взял. Ничего, мне здесь нравится.

— Да? — она смотрит на меня внимательно, с то ли сочувственным, то ли подозрительным выражением.

Потом улыбается, — Ну и хорошо.

Дальше сидим молча, попивая кофе и дымя папиросами.

Вам знакомо имя «Маседонио Фернандес»? — наконец спрашивает она.Нет.Уверены? Может, не отчетливое воспоминание, но ассоциации есть?Нет же, — говорю, — Кто это?Пока не знаю… — она помолчала, задумчиво померцала зелеными лисьими глазами, — Может, это вообще только имя.

Редакция «Еженедельного журнала» располагается в восточном пригороде, где я еще не был. Небольшие двухэтажные домики, герань в окнах, а под окнами — густые заросли мокрой сирени. Здесь уютно и пусто как в комнате, где мгновенье назад играли дети. Заходишь и видишь разбросанные игрушки, и занавеска на окне еще качается, но никого нет. Здесь те же приметы: красно-сине-желтый самокат у крыльца, спящий ровно посередине тротуара кот (я аккуратно его обхожу, он даже ухом не шевелит), воробьи, раскачивающиеся и чирикающие на многочисленных кормушках.

До редакции я добираюсь, свернув с улицы на самую настоящую тропинку, виляющую между удаленно стоящих домиков и густых сиреневых зарослей. Дорогу мне указывают привязанные к ветвям дощечки с нарисованными от руки стрелками.

Красный почтовый ящик на двери забит конвертами — небось, очередной выпуск похождений лунатиков. Я оглядываю себя в кстати попавшейся луже, немного растрепываю волосы и, довольный результатом, стучу в дверь.

В ответ приглушенно доносится тонкий девичий голос. Решив, что меня пригласили, захожу.

Внутри полутемно: лампа под плотным зеленым абажуром, а окна заполнены мокрой листвой. Прохожу к стойке из темного полированного дерева. Девушка за ней — белая блузка с накрахмаленным воротником, юбка в синюю клетку и короткие темные волосы, обрамляющие тонкие черты симпатичного и дерзкого мальчишки — встает мне на встречу.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Я хотел бы видеть Томаса Луни, — уверенно говорю я.

— Вы заранее договаривались о встрече?

— Нет. Я даже лично с ним незнаком. Но у меня есть эксклюзивная информация для журнала.

— Какого рода информация? — девушка смотрит бесстрастно и доброжелательно.

— Если возможно, я бы сначала поговорил о цене. Хотя бы в самых общих чертах.

— Хорошо, — она кивает и чиркает что-то в блокноте, — Подождите здесь.

И уходит по крошечной винтовой лесенке, спрятавшейся в темном углу между книжными шкафами. Я прислоняюсь к стойке и готовлюсь к ожиданию, но она тут же спускается.

— Пойдемте.

Лесенка приводит нас прямо кабинет. На полу ковер, вдоль стен узкие книжные стеллажи, за столом, спином к окну, сидит грузный человек.

Он слегка приподнимается и указывает на стул, — Садитесь.

Я сажусь, девушка, как часовой, встает слева от меня, вполоборота к редактору. От того, что она стоит, а мы сидим, мне становится неудобно. Да и вообще странно тут все устроено.

— Добрый день, — говорю. Вся моя лихость куда-то пропала. Еще и редактора толком не разглядеть, яркое голубое небо из окна светит ему в спину.

— Добрый день, — благодушно басит он и кивает.

— Представьтесь, — шипит мне девушка.

Я наконец беру себя в руки и говорю, — Меня зовут Артем Луниш. Я журналист и недавно прибыл в Город.

Томас делает легкое вопросительное движение, я останавливаюсь, но продолжения не следует.

У меня есть возможность, вернее, есть один очень интересный контакт… информатор. Иными словами, я могу вести расследование недавних пропаж детей. Думаю, читателям это было бы интересно.

Луни не реагирует никак. И я тороплюсь и почти сбиваюсь на просительный тон, — Тема волнующая. А полиция представляет свои отчеты крайне редко, да и то в очень скупых и туманных выражениях. «Еженедельный журнал» первым действительно расскажет о преступлениях.

Томас кряхтит, морщится и наконец выдавливает фразу, — Боюсь, это не очень соответствует редакционной политике и ожиданиям целевой аудитории «Еженедельного вестника». Мы — домашний журнал для домохозяек.

Выдав такую длинную тираду, он с облегчением откидывается на спинку кресла. Я, сраженный мощным канцеляризмом, тоже какое-то время молчу.

Затем осторожно говорю, — Редакционная политика это, конечно, ваше дело. Но вам не кажется, что немного остроты, волнующих переживаний — это как раз то, что хотели бы видеть домохозяйки?

Луни не реагирует никак. Если бы он только что не говорил, у меня было бы полное впечатление, что передо мной валун, случайно напоминающий силуэт человека.

— Можно было бы сделать это в форме детективного романа с продолжением, — говорю, — Из номера в номер. Только настоящего детектива! А у читателей появилось бы чувство сопричастности большому и сложному делу.

Томас никак не реагирует, зато отвечает мне девушка.

— А вам не кажется, что это опасно?

— Что? Почему? — нервно кошу на неё глазом. Обстановка здесь явно выводит меня из колеи. А за окнами этого логова — сиреневые сады, ну надо же.

— Похититель или похитители тоже могут читать наш журнал. Они будут предупреждены.

Томас в своем кресле важно кивает на эти слова.

— М-даа, — говорю. Это мне в голову не приходило, — Риск есть. Но можно все это тонко организовать. Так, чтобы одновременно давать читателям остросюжетное чтиво и не открывать действительно важную информацию.

— То есть симулировать расследование? — спрашивает девушка.

— Нет. Просто подавать его в художественной форме.

Наступает пауза, затем Томас неожиданно говорит «Ясно» и несколько раз кивает. Я смотрю, как он махает большой темной головой, окруженной голубым ореолом неба в окне и думаю, что скорее бы все это закончилось и я бы пошёл домой.

Девушка вздыхает, — У вас что-то уже готово?

— Заканчиваю первый материал, — не моргнув глазом, бодро рапортую я, — Закончу завтра-послезавтра.

— Хорошо. Пришлите нам почтой, пожалуйста. Только с указанием источников, которыми вы пользовались и ссылками на все реальные факты. Т.е. те, которые не являются частью вашей «художественной формы».

Я оглядываюсь на Томаса. Тот снова кивает. Да кто здесь редактор вообще?

— А оплата?

— Если первый материал понравится Томасу, будете приняты как внештатный корреспондент. Оклад — 250 гульденов, плюс оплата документально подтвержденных рабочих расходов.

Она устало вздыхает, я тоже выдыхаю с облегчением.

— Хорошо, договорились. Пришлю материал завтра — послезавтра.

— Договорились, — важно вставляет Томас. Меня вдруг разбирает смех, который я сдерживаю с большим трудом.

Томас тем временем медленно поднимается и протягивает руку. Все еще внутренне хихикая, жму большую и мягкую ладонь, говорю о том, как рад был познакомиться и, подталкиваемый острыми локтями девушки, удаляюсь.

Внизу мы с ней синхронно облегченно вздыхаем. Затем она смеется и говорит, — Вот, значит, какой оказалась ваша эксклюзивная информация. Что вы безработный журналист, нуждающийся в деньгах.

Я улыбаюсь в ответ, — Но об этом действительно знаем только мы с вами.

— Ладно, — она махает рукой, — Идея интересная, пишите.

— Ага, — говорю, — Скажите, а Томас…

— Не стоит об этом говорить. Присылайте материалы вовремя и все будет окей.

— Окей, — я натягиваю шляпу, прощаюсь и выхожу.

За дверьми слепит солнце, в ноздри бьет свежий и густой запах сирени. Усевшись на крыльцо, скручиваю папиросу, и, закурив, неспешно иду назад. Мне кажется, что в спину мне смотрят — не враждебно, а, наоборот, дружелюбно и с интересом. Я не оборачиваюсь, но незаметно стараюсь расправить плечи и придать походке лихости и энергичности, подобающей молодому авантюрному журналисту.

Кот на тротуаре лежит на точно том же месте. Я осторожно обхожу его — на этот раз с другой стороны.

Уже в трамвае я вспоминаю, что не узнал имени девушки, а потом задумываюсь о том, что странно здесь газетный бизнес устроен. Сначала Отто Грюни, печатающий в брошенной больнице таинственный журнал только для Заречья и желтый листок на весь город. Теперь еще эти двое, устроившие себе тенистую берлогу в пригороде. И спрятанный в темноте Томас Луни! Кажется, он вообще с трудом понимал, о чем мы говорим. Вспомнить только, как он важно говорил «Ясно» и долго кивал большой темной головой!

Интересно, что бы я увидел в «Вестнике Ратуши»? Работа у меня уже есть, даже две, но завтра можно бы туда съездить. Просто поглядеть, какие чудеса там.

Мой район встречает меня дождем. Капли, как тысячи камикадзе, бросаются на стекло, а в свежих лужах я вижу отражение облаков и ярко-голубого мокрого неба.

Трамвай с треском разбрызгивает синие и желтые искры и останавливается. Выбегаю, бодро шлепая по лужам, на ходу машу рукой в окно почты и отправляюсь в ресторан к Клаасу.

В похожем на чалму, каком-то особенном поварском колпаке, в специальной сеточке для бороды, с несколькими маленькими, но очень яркими брызгами крови на белоснежном фартуке, Клаас выглядит необыкновенно представительно. Не повар, а настоящий жрец, только-только с жертвоприношения.

— Привет, — говорю, — Здорово выглядишь. С тобой можно сейчас говорить?

— Да, — улыбается Клаас, — Привет.

— В общем, я нашел работу. Даже две. И можно будет писать репортажи с расследованием исчезновений.

Клаас несколько секунд обдумывает мысль, — Не знаю. Не уверен, что стоит это печатать.

— Мы все продумаем. Когда заканчиваешь?

— В одиннадцать.

— Зайдешь ко мне после смены, обсудить всё? Или я могу к тебе.

— Лучше у тебя. Близнецы.

И мы прощаемся, и я убегаю, напоследок махнув Тиму, с интересом наблюдающему за нами из-за стойки.

По дороге заглядываю на почту и покупаю карту города. Мы с почтовой девушкой дружески улыбаемся друг другу, а еще я замечаю у неё на столе кучу листков с набросками чьего-то лица — мужского, всегда одного и того же.

— Это тот самый Маседонио Фернандес? — вспоминаю я.

— Нет, вряд ли, — непонятно отвечает девушка, — Ты что-то про него узнал?

— Ничего. А кто это?

— Понятия не имею. Как-то ночью я проснулась, повторяя имя «Маседонио Фернандес». С тех пор я его ищу. Ну, не то чтобы постоянно ищу, но пытаюсь узнать о нем при случае.

— Ого, — говорю, — Дай знать, если что-то разузнаешь. Загадочная история!

–Да мне просто делать нечего, — рассмеялась она