Жена лекаря Сэйсю Ханаоки

Савако Ариёси

Роман известной японской писательницы Савако Ариёси (1931–1984) основан на реальных событиях: в 1805 году Сэйсю Ханаока (1760–1835) впервые в мире провел операцию под общим наркозом. Открытию обезболивающего снадобья предшествовали десятилетия научных изысканий, в экспериментах участвовали мать и жена лекаря. У Каэ и Оцуги много общего: обе родились в знатных самурайских семьях, обе вышли замуж за простых деревенских лекарей, обе знают, что такое чувство долга, и готовы посвятить себя служению медицине. Но между невесткой и свекровью возникает отчаянное соперничество – каждая претендует на главную роль в жизни человека, которому предстоит совершить переворот в хирургии и прославить род Ханаока.

4

Осенью 2-го года Тэммэй^[18] Имосэ устроили роскошный прощальный пир для своей дочери, которая должна была уйти в дом жениха. После этого, согласно местной традиции, Каэ в белом шелковом покрове и изысканном свадебном кимоно в сопровождении родственников направилась в паланкине в Хираяму.

По прибытии невеста одна вступила в дом, где ее тепло встретила взволнованная Оцуги. Женщина взяла Каэ за руку и проводила в гостиную. Там Каэ ожидала специальная подушечка. Церемония должна была пройти в отсутствие жениха, который более полугода назад уехал в Киото. (Вне всякого сомнения, именно это обстоятельство послужило причиной тому, что в составленной намного позже биографии Сэйсю Ханаоки дата его бракосочетания указывается весьма расплывчато.) Можно ли считать такого рода мероприятие обычным для того времени? Нет, на самом деле это было редкое исключение из правил. Однако никаких нареканий подобные действия не вызывали. И еще, поскольку жених рассчитывал вернуться в отчий дом, его отсутствие на свадебной церемонии никоим образом не влияло на положение невесты в новой семье. Для Каэ это в любом случае ничего не меняло, поскольку ее будущая свекровь заранее обо всем позаботилась.

Место Умпэя подле низкого деревянного столика занял знаменитый трактат под названием «Хондзо комоку».^[19] Книга представляла собой бесценный манускрипт, старательно переписанный от руки изящным почерком. Составленный Ли Шичэнем во времена династии Мин,^[20] этот травник считался классическим китайским руководством по лекарственным растениям. Дед Умпэя, Унсэн Наомаса Ханаока, переписал его еще в пору своего ученичества. Начиная с Унсэна, Ханаока стали практиковать врачевание, забросив все остальные занятия, чем и объясняется особая ценность «Хондзо комоку» для этой семьи. Три поколения Ханаока — Унсэн Наомаса, его сын Наомити и теперь вот Умпэй — полностью постигли содержание трактата; потрепанные страницы, выцветшая тушь и потертые дощечки переплета были тому свидетелями. Появившись на свадебном пиру, достопочтенный текст, казалось, создавал иллюзию присутствия жениха и молчаливо напоминал Каэ, что с этого самого момента она становится членом семейства, верой и правдой служащего медицине.

Каэ, которая только что прибыла с шумного праздника в доме Имосэ, почувствовала себя одиноко, и ее пробирала дрожь под взглядами собравшихся Ханаока — Наомити, Оцуги, сестер и младшего брата Умпэя. Двое взрослых братьев отсутствовали. Один в то время проходил обучение в гильдии торговцев — возможность, которая появилась не без участия Мацумото; другой совсем недавно вступил в ряды духовенства. В доме осталось пятеро отпрысков: Окацу, ровесница Каэ, Корику — на два года младше, две маленькие сестренки и трехлетний Рёхэй. Каэ с трудом различала их лица сквозь плотный шелк свадебного покрова.

Оцуги с достоинством встала и подняла покров Каэ. Рёан Симомура, подручный Наомити, принялся разливать холодное сакэ по старинным ярко-красным глазурованным тёко.^[21] Наблюдая за тем, как сакэ поднимается со дна к краям чашечки, Каэ раздумывала о своей новой жизни. В голове теснились сотни мыслей. Но одна взяла верх над остальными: если этот напиток действительно должен ввести ее в семью, она просто обязана любой ценой проглотить его.^[22] Девушка подняла голову и увидела, что Оцуги держит в руках свою чашечку и тепло смотрит на невестку, улыбчивые глаза словно посылают ей знак: «Все будет хорошо. Просто выпей сакэ. Мы так ждали этого дня!»

И хотя это проявление любви смутило Каэ, она почувствовала себя намного лучше и поспешно поднесла тёко к губам, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Она никогда не пробовала горячительных напитков, если не считать хризантемовой водки,^[23] которую ей дозволялось пригубить на девятый день девятого месяца. По мере того как холодная жидкость текла вниз по горлу, по венам разливалось тепло, и у нее вырвался вздох облегчения. Но, поняв, что она слишком рано начала свободно дышать в доме, в котором пока еще была чужой, девушка покраснела до самых корней волос.

Обед показал, как просто и бедно живут Ханаока. Угощение состояло всего из двух блюд, одним из которых был праздничный рис с красными бобами. Даже рыбы на столике не оказалось! Однако перед Наомити выставили две бутылочки сакэ. Еда, естественно, не шла ни в какое сравнение с той, что подавалась у Имосэ, где на роскошный пир прибыли сорок человек. Там каждый из гостей получил поднос с четырьмя яствами, не считая традиционного дополнительного подноса. У Ханаока только Окацу и Оцуги по одному разу сходили на кухню за добавкой.

Каэ слушала своего подвыпившего свекра, излагавшего со всеми подробностями историю семьи Ханаока начиная со времен императора Бидацу,^[24] и внутри у нее нарастало чувство удовлетворения, заполняло пустоту, мучившую ее ранее в доме Имосэ. Она конечно же не принимала во внимание тот факт, что новая семья всегда волнует кровь, тогда как собственная слишком хорошо известна и привычна. Вскоре Наомити подошел к рассказу о происхождении фамилии Ханаока. С его слов, они стали прозываться так с той поры, когда некий Горо Вада поселился в деревне Ханаока, что в провинции Кавати, близ Осаки.

Тем временем Окацу и Корику начали убирать со стола. Каэ стало неудобно сидеть без дела и наблюдать за ними, но Оцуги заверила невестку, что ее помощь не требуется.

— Прошу тебя, оставайся там, где сидишь, подле места жениха, послушай своего свекра. Горо Ваду и его самого разделяют шесть поколений. Мы все прекрасно знаем эту историю, но для тебя она в новинку. Не волнуйся, если не сможешь запомнить всех подробностей. Первый раз — не последний!

Оцуги улыбнулась, и даже Окацу и Корику не сумели сдержаться, когда их мать упомянула о том, что Каэ придется частенько выслушивать любимую байку отца. Девушки, прикрывая рты, с хихиканьем удалились на кухню. Однако речь Оцуги успокоила Каэ, она почти перестала нервничать и была очень признательна свекрови за ее чуткость.

Седеющие волосы Наомити сильно поредели спереди, пучок на темени был перевязан небрежно и сбился на сторону — яркий показатель того, как мало его заботил собственный внешний вид. Несмотря на морщинки вокруг глаз, смуглая кожа казалась совсем свежей и здоровой. Выглядел он весьма внушительно в полосатых хакама и хаори^[25] с огромными монами^[26] в виде белых павлоний. Наряд Наомити представлял собой яркий контраст с кимоно жены, которое, как всегда, сидело безупречно.

Каэ внимательно слушала свекра не потому, что была обязана выучить наизусть историю семейства, — это длинное повествование действительно захватило ее; в нем, кроме всего прочего, отразились характерные черты всех Ханаока, а именно честолюбие и стремление к совершенству в своем ремесле. Под влиянием сакэ Наомити пустился в подробное изложение семейной легенды, причем казалось, что собственный голос пьянил его куда больше, чем горячительный напиток.

— С какой стороны ни погляди, долг лекаря — спасать человеческую жизнь. Смерть любого пациента наполняет мою душу раскаянием и сожалением, даже в тех случаях, когда он умирает от старости. Но лекарь, само собой разумеется, не должен выставлять напоказ свои чувства. Это может плохо отразиться на его практике… Так, о чем бишь я? А, да. Если начать с Дэнъэмона Наотики, для которого медицина не была основным занятием, я являюсь представителем второго поколения, а Умпэй — третьего из тех, кто полностью посвятил себя этому делу. Наше прошлое конечно же кишит ошибками, темными, словно удобренная земля, и это обстоятельство весьма нас печалит. И все же ни одного представителя нашего семейства нельзя упрекнуть в том, что он использовал целительские навыки в личных целях. Я знаю, что некоторые посмеиваются надо мной, думают, будто я слишком опекаю Умпэя да только о нем и говорю. Но дело в том, что я не считаю его просто моим сыном. Я уверен, что настала пора родовому древу Ханаока принести настоящие плоды. И я убежден, что Умпэй — воплощение самых сокровенных чаяний и надежд всех моих предков, которые мечтали о том, что в нашей семье появится когда-нибудь человек поистине великий. Будучи потомками самураев, отложившими в сторону мечи, мы не испытывали настоящего удовлетворения, когда брались за плуг. Мы предпочли помогать нашим ближним с помощью своего ума и таланта. Так вот, значит, мы послали нашего третьего сына к горе Коя,^[27] дабы он стал священником и мог молиться за тех, кто умер по причине недостатка у нас знаний и опыта или просто из-за неудачного стечения обстоятельств. Потребовалось почти сто лет, чтобы произвести на свет великого человека, ведь Ханаока уже целый век связаны с врачеванием. Похоже, наше предназначение скоро будет исполнено. Мой сын Умпэй станет этим великим человеком!

Посуда была вымыта, и сестры потихонечку присоединились к остальным в гостиной. Все слушали Наомити — Оцуги, Окацу, Корику и младшие девочки, — и все как одна зачарованно смотрели на отца семейства, хотя знали эту историю от первого до последнего слова. Каэ была восхищена их вниманием и тем, как единодушно они поддерживают точку зрения Наомити. Свекор тоже произвел на нее неизгладимое впечатление, хотя она прекрасно знала, что люди потешаются над его похвальбой. По ходу рассказа в душе Каэ нарастало чувство гордости, поскольку блистательный герой повествования был не кем иным, как ее мужем; она начала задумываться над тем, какую огромную честь оказала ей Оцуги.

Наомити проболтал до самой полуночи.

— Давным-давно, — говорил он, — еще до рождения Умпэя, у меня уже имелись идеи насчет будущего моего сына. Я решил непременно найти мудрую и красивую женщину, которая выносит великого человека, этим и объяснялась моя безумная решимость воспользоваться затруднительным положением, в котором оказалась в свое время Оцуги.

Каэ бросила взгляд в сторону свекрови, но та без тени смущения взирала на Наомити, словно верующий, который ловит каждое слово добродетельного наставника. Ей неожиданно пришло в голову, что Ханаока вполне могли проявить настойчивость в переговорах с ее собственным отцом по той же причине, по какой Наомити добивался Оцуги. Волна радости захлестнула Каэ с головой, девушку даже затрясло при мысли о том, какую роль ей суждено сыграть в продолжении рода Ханаока.

— Двадцать три года тому назад родился Умпэй…

История, звучавшая, должно быть, уже в сотый раз, вышла на новый виток. Каэ помнила про обстоятельства появления на свет Умпэя еще с тех времен, когда лекарь рассказывал об этом ее деду, но сегодня вечером все было иначе. Наомити добавил описание родов Оцуги, ведь он был дома, а в семейном кругу подобные вещи вполне позволительны.

— Оцуги начала задыхаться. Вероятно, боль становилась нестерпимой, а я был не в силах смотреть на ее мучения, поэтому вышел в сад. На дворе стоял чудесный день. Ни одного облачка на небе! Не успел я выложить на солнышко кое-какие травы для просушки, как припомнил свое предчувствие в отношении наследника Ханаока, а именно: он должен был родиться именно в такой вот чудный денек. Так что я решил оставить травы в покое. Вскоре у Оцуги начались роды. Она стонала и обливалась потом. «Вскипятите воды! — закричал я. — И пошлите за повитухой!» А потом вдруг разразился яростный ливень, и потемневшее небо прочертила молния. Совсем рядом грянул гром, сотрясая землю под горой Кацураги. Я обнял Оцуги и велел ей набраться храбрости. Из-за дождя повитуха не поспела вовремя, и я сам принял Умпэя. До сих пор помню его первый крик. — Он сложил руки, показывая, как держал ребенка, и попытался подавить обуявшие его при этом воспоминании эмоции. — Оцуги дала жизнь еще семерым детям, но я принимал только первенца. Как же громко кричал этот малыш! И тут я заметил, что небо прояснилось. На дворе снова стоял дивный осенний денек. И тогда я понял, что на свет появился ребенок, которого Ханаока так долго ждали. Не успел я закончить омовение, как появилась повитуха, и я позволил ей позаботиться обо всем остальном. Сам я вышел в сад и увидел, что по небу спокойно плывет одинокое белое облако, будто бы ничего не случилось. Именно тогда мне и пришло на ум чудесное прозвище для ребенка: Умпэй, «мирное облако». Замечательное имечко, вы со мной согласны?

Поскольку история повторялась вновь и вновь, избежать некоторого преувеличения было попросту невозможно. Каэ живо представила себе свою свекровь и то, какое удовлетворение и умиротворение она, должно быть, испытала, произведя на свет столь желанного ребенка мужского пола. От нее также не ускользнуло, с какой нежностью счастливая Оцуги смотрит на своего мужа. «Неужели ей до сих пор не наскучило выслушивать описание появления Умпэя на свет?» — подумалось Каэ.

— Что же, жених успешно родился. Может, закончим на этом наш вечер? — спросила Оцуги, ловко свернув бесконечный рассказ Наомити.

Каэ вошла в маленькую комнатку, которая служила женской спальней. Окацу и Корику принесли воды и помогли ей умыться. Ни одной из девочек не передались ни изысканные черты лица, ни бойкость их матери. Обе сестры были молчуньями, и это вкупе с робостью Каэ привело к некой неловкости. Привыкшая к заботам Тами, Каэ понятия не имела, как ответить на доброту своих золовок, и чувствовала себя неуютно, когда они принялись прислуживать ей. Но сама она вряд ли справилась бы в этом чужом доме. Снимая с себя свадебное кимоно, девушка вдруг вспомнила свою мать и поняла, что ей никогда не рассказывали о ее собственном рождении. Вполне возможно, в тот день не произошло ничего выдающегося, только и всего. Она скучала по матери. Несмотря на то что дата свадьбы была назначена в спешке, мать тщательно продумала свадебный наряд дочери. Все гости Имосэ восхищались его красотой, а в доме Ханаока она не услышала ни одного комплимента. Матушка наверняка была бы разочарована подобным обстоятельством. Но Каэ не жаловалась, потому что она наконец-то очутилась в семье, о которой так долго мечтала. Складывая кимоно, она впервые осознала, как далеко от нее родной дом. В соседней комнате заплакал Рёхэй. Должно быть, его разбудили шаги сестер, сновавших туда-сюда.

— Я хочу увидеть невесту, — всхлипывал он. Каэ в богатом кимоно и белом свадебном покрове, по всей вероятности, произвела на мальчика неизгладимое впечатление.

Сестры попытались унять его, но не преуспели. В итоге его успокоила мать, пообещав, что он может поспать рядом с невестой, взяла ребенка за руку и привела к Каэ.

— А вот и жена твоего старшего брата, твоя невестка, Рёхэй.

Рёхэй глазам своим не мог поверить. Он изумленно уставился на Каэ, которая успела переодеться в ночное платье. В отличие от сестер мальчик очень походил на мать, особенно глазами и линией рта. Каэ лихорадочно думала, как помочь сбитому с толку ребенку и дать ему понять, что она и есть та самая сказочная женщина, которую он видел несколько часов назад перед отходом ко сну. И в порыве наития развернула перед ним свое свадебное кимоно.

— Какая красота, правда, мам? — воскликнул обрадованный малыш.

В ответ на его искреннее восхищение из уст матери прозвучало короткое «Правда», и Каэ наконец-то почувствовала, что ее наряд получил признание.

В ту ночь Каэ и Оцуги спали в одной комнате. Рёхэй лежал рядом с матерью, положив руку ей на грудь, словно обнимал. Каэ в темноте раздумывала над тем, на кого из родителей похож Умпэй, на Оцуги или Наомити. Девственница невеста совершенно не чувствовала себя несчастной, засыпая в первую брачную ночь рядом со своей свекровью. Даже напротив, она была вполне довольна и готовилась увидеть сладкие сны.

Примечания

18

1782 г.

19

«Xондзо комоку» — «О сущности лекарственных трав», научный труд знаменитого китайского целителя XVI в. Ли Шичэня, в западноевропейской традиции известный под латинским названием «Materia medica».

20

Mин — китайская императорская династия (1368–1644).

21

Тёко — чашечка для сакэ.

22

По японской традиции жених и невеста троекратно обменивались чарками сакэ.

23

Хризантемовая водка — сакэ с плавающими в нем хризантемами, которое в Японии пьют на Праздник хризантем, отмечающийся по лунному календарю.

24

Император Бидацу правил с 572-го по 585 г.

25

Хакама — широкие мужские штаны, элемент парадного костюма; хаори — короткая накидка, надевается поверх кимоно.

26

Mон — фамильный герб, символ рода.

27

Коя — священная для японских буддистов гора, на которой находились храмы буддийской школы Сингон и мавзолей ее основателя Кобо Дайси (774–835).