Любимых убивают все

Сабрина Хэгг, 2020

Йенни мечтает стать режиссером. Каждый момент своей жизни она может запечатлеть в памяти словно кадр из кино. Но сейчас главный герой ее «фильма» – одноклассник по имени Аксель, на которого повесили ярлык беззаботного красавчика. Однако за надтреснутой маской жизнерадостного парня скрывается глубокая печаль. Если бы жизнь можно было охарактеризовать жанром кино, Аксель окрестил бы свою трагедией. Когда всё вокруг – семья, мечты – рушится, единственная надежда на спасение – любовь. Сильная, искренняя, самозабвенная. Едва коснувшись Йенни, любовь Акселя окрыляет ее, но позже она эти крылья и обламывает. Порой для счастья любви недостаточно.

Kapitel 4

Йенни сидела в школьном кафетерии, уткнувшись в учебник истории. Угольно-черные волосы были собраны в косичку, из которой то там, то здесь выбивались непослушные пряди. В согнутых локтях собралась бледно-голубая ткань кардигана. Зажав между зубами колпачок от маркера, Йенни внимательно сканировала текст взглядом, подчеркивала основную информацию ядовито-желтым цветом. А Луи, сидевший рядом, в ярости пересказывал последний матч Лиги чемпионов. Он прикладывал огромные усилия, чтобы не пропустить ни одной значимой детали и не перейти на крик. Луи знал: если сейчас он остановится и попросит Йенни повторить свой монолог, то она без труда расскажет ему о каждом из пяти голов, которые «Ливерпуль» забил «Роме», о каждой нечестно (по мнению Луи) выданной желтой карточке. Он привык к тому, что подруга неведомым ему образом умудрялась слушать его болтовню и параллельно заниматься важными делами.

— Почему Аксель так странно на тебя пялится? — обеспокоенно поинтересовался Луи, прервав гневную тираду.

Йенни с показным безразличием пожала плечами, не отрывая глаз от учебника. Со дня визита в дом Акселя прошло три дня, но Луи о случившемся до сих пор ничего не знал. Йенни понимала, что не имеет права посвящать кого-либо, даже лучшего друга, который хранил все ее секреты еще с начальной школы, в семейные дела одноклассника.

К тому же за это время Аксель с Йенни и пары слов друг другу не сказали. Несмотря на то, как небезразлично ей было происходящее с Акселем, как сильно ей хотелось поддержать его, она слабо представляла, как они снова начнут общаться, — Аксель игнорировал даже ее безобидные сообщения.

— С чего ты взял, что он вообще на меня смотрит? И уж тем более пялится? Может, он просто задумался о чем-то, — предположила Йенни и улыбнулась, наконец отложив учебник в сторону. — А почему тебя это беспокоит?

— Ничего меня не беспокоит. Просто взгляд у него уж очень странный.

— Да расслабься ты, — усмехнулась Йенни и потянулась, широко разведя руки в стороны. — И ешь скорее, иначе опоздаем.

Луи хмыкнул и надкусил сэндвич. Йенни же с чрезвычайной осторожностью обернулась, но избежать столкновения со взглядом Акселя у нее не получилось. Он глядел на Йенни нерешительно, с опустошающим сожалением. Аксель как будто бы не мог решить для себя, имеет ли он вообще право смотреть на нее теперь, после всего, что ей сказал.

Йенни улыбнулась застенчиво. Потом отвела глаза в сторону и быстро отвернулась. Она не понимала, что именно испытывала в ту секунду, но сердце ее забилось сильно, болезненно. Йенни плотно сомкнула губы, даже придала лицу почти безмятежное выражение. Но руки ее были неспокойны — тонкие белые пальцы поочередно крутили браслетики на запястьях то по часовой стрелке, то против…

* * *

Из библиотеки Йенни вернулась около восьми часов вечера. Придя домой, она разогрела рис с куском запеченной куриной грудки, после чего поднялась в свою комнату с дымящейся тарелкой в одной руке и апельсиновым соком — в другой. Йенни устало плюхнулась на нежно-лавандовую постель, устланную множеством подушек всех форм и размеров, стала ужинать, попутно проверяя социальные сети. Вилка едва не выпала у нее из руки, когда «Фейсбук» оповестил о входящем сообщении от Акселя.

Axel Ekland: Йенни, привет… Я хотел извиниться за то, что произошло. Я не должен был вымещать злость на тебе и повышать голос… Я вел себя как конченый мудак (хотя слово «как» здесь явно лишнее). Мне на самом деле жутко стыдно за все, что я наговорил. Ты не поверишь, наверное, но я уже третью ночь не могу заснуть. Мне стыдно перед тобой. Прости меня, пожалуйста. Мне очень жаль.

Йенни несколько раз перечитала сообщение, прежде чем напечатать ответ. Губы ее были сжаты в тонкую бледно-розовую нитку, и брови печально, сочувствующе сошлись вместе.

Jenny Andersson: Ну… Я даже не знаю… Почему идея извиниться посетила тебя аж через три дня? Да ладно, я шучу: Р Конечно, я прощаю тебя! Если честно, я даже не обижалась.

У тебя, надеюсь, все хорошо? Я писала тебе позавчера, но ты так и не ответил…

Axel Ekland: Правда? Ты не злишься? Вот прям ни капельки? И даже ни разу не возникло желания хорошенько мне врезать? Если да, то я нереально счастлив:)

Да, у меня все в порядке. Я не видел твое сообщение. Но теперь все просто супер.

Не хочешь пойти погулять минут через двадцать? Или у вас fredagsmys^[18]?

Jenny Andersson: Нет, мне просто нужно делать уроки. Извини:(

Axel Ekland: Завтра суббота. До дедлайна по социологии еще неделя. Кто вообще делает уроки по пятницам?

Jenny Andersson: Лааадно, признаюсь. Я весь день почти проторчала в библиотеке и жутко устала. Ночные прогулки не входили в мои планы, знаешь ли. Я собиралась весь вечер тупо проваляться дома в обнимку с ноутбуком.

Axel Ekland: Если ты не согласишься, то я приду к тебе домой и найду способ, как выгнать тебя на улицу. Жди меня через двадцать минут.

Jenny Andersson: Ты это сейчас серьезно?

Jenny Andersson: АКСЕЛЬ, НЕ ИГНОРЬ!!!

Axel Ekland: Более чем. Уже выхожу из дому. Встретимся у тебя:)

Jenny Andersson: Ну и пожалуйста. Ты просто простоишь под окнами до тех пор, пока тебе не надоест.

Axel Ekland: Посмотрим;)

Jenny Andersson: Посмотрим;)

Усмехнувшись, Йенни отложила телефон в сторону. Она забралась в кровать с ногами, включила на ноутбуке «Ложное движение» Вендерса и продолжила ужинать. Просмотр фильма прервали крики с первого этажа, раздавшиеся до того, как с экрана исчезли вступительные титры. Исабель, мать Йенни, ругалась на Марка, своего мужа. Потом ее крик, высокий и надрывный, заглушил его басистый рев. Стены дрогнули, когда что-то тяжелое ударилось о пол.

Йенни закрыла крышку ноутбука, отложила в сторону тарелку и прислушалась к голосам родителей.

Исабель и Марк перебивали друг друга, и крики их смешались во что-то неразборчивое, тревожное, оглушительное. Они напомнили незамолкающую пушечную канонаду. Йенни с испугом смотрела на дверь, чувствовала, как ненависть родителей просачивается в комнату через крошечную щель под ней. Она заволакивала стол, полки, лепестки гортензий и даже раскрытые ладони Йенни.

Она давно привыкла к этим ссорам. Знала, по какому сценарию будут развиваться события; знала, в чем будут упрекать друг друга мама с папой. Но каждый раз ее на долю секунды охватывало тупое оцепенение, и в голове звучали мысли шестилетней Йенни, которая неожиданно осознала, что родители ссорятся из-за нее. Что она — единственная виновница их несчастья.

Вдруг телефон завибрировал — пришло новое сообщение. Йенни несколько секунд смотрела на смартфон, хмурясь и сдирая кожицу с нижней губы, прежде чем протянула к нему ладонь. На экране высветилась эсэмэска от Акселя.

Axel Ekland: Ну как, ты не передумала?

Йенни покосилась на дверь, затем перечитала сообщение. Снизу донесся резкий, жесткий звук пощечины.

Jenny Andersson: Знаешь, я все же передумала. Давай встретимся у церкви? Я буду там минут через десять.

Axel Ekland: Отлично тогда. Я тоже минут через десять буду на месте.

Йенни поднялась с постели и, выключив в комнате свет, вышла к лестнице. Она старалась ступать беззвучно, с осторожностью касаясь пола одними носками. Ведь когда родители ссорились, дом превращался в минное поле. Но Йенни до сих пор не знала, где спасаться от разрывающихся кругом снарядов.

Потому, наверное, когда бо́льшая часть ступеней осталась позади, она резко остановилась. Йенни не хотела слушать ни мать, ни отца, не хотела вникать в происходящее, но голоса их становились громче, отчетливее с каждым преодоленным шагом. Мины нелюбви взрывались под самым ее ухом.

— Это не твое гребаное дело! Какого хрена ты решила, что можешь считать мои деньги? Я вкладываю в Йенни ровно столько, сколько считаю нужным. И вкалываю я тоже ничуть не меньше тебя!

— Ты ни черта не делаешь! Мало того что я всем пожертвовала ради этой семьи, так еще и воспитываю Йенни одна! И знаешь, я лучше буду на самом деле воспитывать ее одна! — Голос Исабель сделался тонким и хлипким. Казалось, она вот-вот заплачет. — Собирай свои шмотки… И вали. Уходи отсюда!

Йенни вздрогнула. Ее глаза забегали по изрисованной ночными тенями стене, и острые, дрожащие коленки подогнулись. Ей хотелось закрыть руками уши, забиться в самый далекий угол своей комнаты, сидеть неподвижно и ждать, когда все закончится. Но Йенни, вздохнув глубоко и шумно, спустилась на первый этаж и, наспех зашнуровав кеды, выбежала на улицу.

* * *

Когда Йенни подошла к церкви, Аксель уже сидел на кованой скамейке недалеко от входа. Его лицо и сложенные домиком ладони казались золотыми в матовом свете фонаря. Приблизившись к Акселю, она выдавила из себя как можно более жизнерадостное «привет».

— Рад, что ты все же согласилась погулять, — сказал Аксель, вставая со скамьи.

Йенни смотрела на него смущенно, не решаясь ни поднимать взгляда выше его губ, ни опускать ниже выглядывающих из-под пуловера ключиц. Однако она чувствовала, что взор Акселя — пытливый и непривычно серьезный — задерживался то на ее руках, то на лице.

— Куда пойдем? — спросила Йенни наконец.

— Сначала я должен извиниться перед тобой нормально. — Аксель нервно сглотнул. — Йенни, мне реально жаль, что все так вышло. Мне очень стыдно за…

Йенни выставила перед собой ладонь, как бы прося его замолчать. Аксель немного смутился, но не мог не повиноваться.

— Теперь послушай меня, — сказала она строго. Несмотря на серьезную интонацию в голосе, Йенни излучала необыкновенное дружелюбие. Она смотрела теперь Акселю в глаза (что бывало редко) и заботливо улыбалась. — Ты не обязан извиняться дважды. Я уже все простила и забила на это сто раз. Нет, я даже и не обижалась. Так что просто забудь. Договорились?

Аксель утвердительно кивнул, поджав губы.

— Вот и отличненько, — радостно отозвалась Йенни и неловко развела в стороны руки. — Иди теперь сюда! Free hugs^[19]!

Недолго думая, Аксель заключил ее в объятия. Йенни по-матерински нежно обняла его в ответ.

— Друзья? — негромко прошептала она, прижавшись щекой к груди Акселя.

— Друзья.

Аксель сделал глубокий вдох, зажмурился. Он с упоением смаковал карамельно-цветочно-ягодный аромат ее духов. А Йенни в свою очередь по-детски доверчиво прильнула к нему и крепче обхватила его спину руками чуть ниже лопаток.

Они простояли так чуть меньше минуты. Мягкая ночная тишина облепила их, словно пух.

— Так, ладно, это уже становится немного странно и неудобно, — пробормотала Йенни, спешно отстраняясь. Едва заметные ямочки виднелись на ее раскрасневшихся щеках.

— Да, ты, наверное, права.

— Так… куда пойдем? Или ты хотел просто погулять где-нибудь?

— Без разницы, честно. Пойдем туда, куда хочешь.

Чернильно-синее небо усеяли мерцающие звезды, подмигивавшие из-за серебристых туч. Вдоль узких улиц горели фонари. И воздух, пропитавшийся этой прекрасной ночью, пах по-особенному, сладко-травянистым ароматом приближающегося лета.

Сначала Аксель и Йенни говорили на отвлеченные темы, шутили, смеялись. Даже успели обсудить проект. Но чем дольше они рассекали по знакомым с детства местам, чем сильнее проникались магией той изумительной весенней ночи, тем более личными и значимыми становились их разговоры.

— Знаешь, я не хочу, чтобы у тебя сложилось такое… дурное впечатление о ней. Ты просто постарайся понять… представить, каково ей. Наверное, даже мне никогда не понять, как ей больно. Может, если бы я понимал… если бы знал, что делать… если бы заботился о ней лучше, ей стало бы легче, — сказал Аксель, потом закурил, невидящим взглядом смотря перед собой. Безмятежная луна мягко освещала его красивое, но хмурое лицо. — Папа умер из-за сердечной недостаточности. Приступы случались часто в последний год, но в этот раз… В этот раз сердце не выдержало. Мы знали, что такое может произойти в любой момент, и вроде бы были готовы, но все случилось так неожиданно… Наверное, к чьей-то смерти вообще невозможно быть полностью готовым. Маме было очень больно тогда. Все заметили, как она резко постарела лет на пять. Но держалась очень мужественно. Я не ожидал. Но это, конечно, несравнимо с тем, что было через два месяца, когда умер Робби. Никто не мог даже такое вообразить… Я тогда остался на каникулы у него в Стокгольме, и он решил сводить меня в один очень популярный клуб. Там Робби, как потом выяснилось, принял какую-то адскую смесь из тяжелых наркотиков. Ему стало плохо, и я, не понимая, что с ним происходит, вывел его на улицу подышать свежим воздухом. А потом… — Аксель нахмурился. Взгляд его остекленел. — Его не стало по дороге в больницу. Мама приехала в Стокгольм через шесть часов. И, кажется, мама — такая, какой я ее знал, — тоже умерла в тот день. — Аксель повернул голову к Йенни и посмотрел на ее лицо — пустое и бледное, полное невыразимого ужаса. — Не представляешь, каково видеть мать, которой пришлось оплакивать своего ребенка. Не знаю, может ли быть хоть что-то хуже этого. — Аксель вздохнул и глубоко затянулся.

Йенни молча смотрела на него, кусая губы, и ничего уже не чувствовала, кроме его боли — рвущей, совсем не детской.

Аксель не увидел в ее взгляде ни привычного лицемерного сочувствия, под пеленой которого скрывались мысли вроде «Как хорошо, что все это случилось не со мной», ни раздражающей жалости.

— Извини, что гружу тебя этим. Вряд ли тебе хотелось все это выслушивать. Просто… мама не виновата в том, что с ней происходит. То, что ты видела тогда, — результат всего, что ей пришлось пережить… и, наверное, результат моего тотального неумения нормально ее поддерживать.

Аксель натянул на лицо измученную улыбку. Йенни не вымолвила ни слова, замерла посреди улицы, словно бледная керамическая фигурка. Ее ладони были сцеплены в замок — холодные, омытые страданием Акселя.

Йенни изо всех сил пыталась сдержать слезы. Однако несколько капель все же сорвались с ресниц, заскользили по бледным щекам и упали с подбородка крохотными кристаллами.

— Йенни, ты чего? — обеспокоено спросил Аксель, глядя на подругу. Он выбросил окурок и затушил его подошвой кроссовки.

Аксель протянул руку к лицу Йенни, намереваясь вытереть слезы, но Йенни увернулась пристыженно, растерла щеки холодными ладонями.

«У меня нет права плакать. Плакать над его горем… когда он сам даже себе этого не позволяет», — думала она, не отнимая рук от лица. Только Йенни не учла, что Аксель, может быть, все выплакал за прошедший год, все выкричал. Или, может, так одинок и сломлен был в своем горе, что не видел смысла в том, чтобы плакать, — ведь никто бы не услышал, никто бы не смог помочь. — Ты… Я раньше совершенно не понимала, с какими ужасами тебе приходится жить и мириться, — пролепетала Йенни, потупив взор. — Я поражаюсь тому, какой ты… какой ты сильный.

— О чем ты говоришь? Просто на мою долю выпало чуть больше дерьма, чем, скажем, на твою. Хотя это тоже не факт. Я же ничего… совсем ничего о тебе не знаю.

— Даже не пытайся со мной спорить, Аксель, — твердо сказала Йенни.

— Ладно, как скажешь, — усмехнулся он. — Пойдем, если ты не устала, я покажу тебе свою земляничную поляну^[20].

Место, о котором он говорил, находилось близко к его дому. Это оказался обыкновенный дощатый пирс. Он располагался в самой отдаленной части пляжа, про которую толпы отдыхающих почти никогда не вспоминали. Море той ночью было спокойным и необычайно живописным. Ребята сели на край пирса, свесив ноги. Какое-то время Йенни медленно оглядывалась по сторонам — хрупкая красота сонной ночной природы поражала ее каждый раз, приятной тоской отзывалась в сердце.

— А ты… ты не винишь Робби за то, что он сделал? — спросила Йенни, старательно избегая смотреть Акселю в глаза. — Не винишь его в том, что все могло быть иначе, не прими… он тогда наркотики?

Аксель задумался, обратив взор к распятым в небе звездам.

— Я не знаю. Сначала я очень злился. Даже не знаю, испытывал ли я когда-либо одновременно столько чувств, как тогда. Я и скорбел по нему, и любил его, и ненавидел его за то, что теперь оплакиваю. — Аксель вздохнул. — Слышала об идее вечного возвращения? Мне кажется, с помощью нее можно оценить, насколько те или иные наши поступки на самом деле ужасны и какую ответственность мы несем за них. Так вот, с этой точки зрения его смерть кажется еще ужасней. То есть ты представляешь, что он будет вечность, снова и снова… — Голос Акселя дрогнул, надломился. — Что он будет вечность в муках умирать и осознавать на своих последних вздохах, что сам же отнял у себя жизнь; мама будет вновь и вновь врываться в морг, плача и не веря, что это мертвое посиневшее тело — ее ребенок. И я… Я тоже буду… — Он замолчал, не в силах закончить предложение. Лицо его скривилось совсем по-ребячески жалко. — И получается, что этот поступок ничем нельзя оправдать. Но, с другой стороны, он сам не понимал, на что шел. Это был первый раз, когда он что-либо такое употреблял. Робби и не знал, наверное, что за дрянь ему подсунули в том клубе. И, мне кажется, он заплатил слишком высокую цену за свою ошибку. Вся семья заплатила, но он… он, в отличие от нас, никогда больше не сможет совершать никаких ошибок. Поэтому я не могу его винить. И не хочу, если честно.

Йенни посмотрела на Акселя. Взгляд его был прикован к едва видимой линии горизонта. Перед ним проносились, точно кружащиеся в смерче листья, воспоминания. В ушах звенели крики, нечеловеческие рыки и предсмертные хрипы. Он уже не слышал своих мыслей, и реальность медленно расплывалась перед ним, точно жирная клякса. Аксель замер. Не смел дышать — воздух полнился удушающим запахом пива. Это был запах странный, потусторонний, пугающий своей резкостью. Аксель крепко зажмурился, закрыл лицо широкой влажной ладонью. Из груди вырвался сдавленный вздох.

Йенни, поддавшись неведомому порыву, накрыла ладонь Акселя своей — ледяной и маленькой. Она не отпускала его долго, не осмеливаясь при этом заговорить. Вдруг он удивленно посмотрел на переплетение их рук, словно не помнил, что был не один, а затем приковал взгляд к лицу Йенни. Этот жест с ее стороны выглядел так по-детски невинно, что Акселю не оставалось ничего, кроме как растянуть губы в измученной, но благодарной улыбке.

Он никогда не задумывался о том, как важно порою знать, что ты можешь вот так просто взять кого-то за руку, пытаясь вновь, словно бредущий в лабиринте слепец, нащупать реальность.

— Аксель, ты ведь понимаешь, что ты всегда можешь поговорить об этом, когда… если тебе нужно. Можешь рассказывать все, что тебя волнует. В любое время. Даже, скажем, часа в три ночи. — Она улыбнулась. — Я все равно почти никогда не сплю.

— Да, конечно, понимаю, — проговорил Аксель бледными губами. — Спасибо.

В ответ Йенни, превозмогая стеснение, лишь крепче сжала его руку. В тех местах, где их ладони соприкасались, Аксель чувствовал легкое покалывание и густое пронизывающее тепло.

Все кругом вновь поглотила тишина. Только убаюкивающий шум воды и громкое стрекотание сверчков нарушали ее царствование на пляже.

* * *

Домой Йенни вернулась в половине одиннадцатого вечера. Она тихонько закрыла за собой дверь и на цыпочках пошла в свою комнату, стараясь не шуметь. После тяжелого учебного дня и продолжительной прогулки ноги немного ныли, особенно стопы. Йенни чувствовала себя изможденной, хоть усталость эта была ей приятна.

Поднявшись в спальню, она первым делом зажгла любимые ароматические свечи с запахом смородины и ванили, а затем, не переодеваясь, рухнула на незаправленную постель и заново включила фильм. Увлеченная своими мыслями, Йенни почти не обращала внимания на экран. Перед глазами у нее стояло растерянное, омраченное тенью неиссякаемой скорби лицо Акселя, в ушах звучал его тихий голос.

В половине второго ночи пришло сообщение. Прочитав высветившееся на экране имя отправителя, Йенни улыбнулась.

Axel Ekland: Спасибо за сегодняшнюю прогулку. И спокойной ночи <3

Jenny Andersson: Спокойной ночи:)

Примечания

18

Fredagsmys (от швед. fredag — пятница и mys — уют) — шведская традиция собираться в пятничный вечер с семьей или друзьями перед телевизором с большим количеством вкусной еды.

19

Бесплатные обнимашки (англ.).

20

Земляничное место или земляничная поляна (швед. Smultronstället) — в шведском языке это выражение означает любимое секретное место человека; место, с которым связано много приятных воспоминаний. Например, место, о котором мало кто знает, но откуда открывается замечательный вид на город. Или любимое кафе, о котором неизвестно почти никому.