Флоw. Простые и не простые истории о жизни в потоке

Сабина Гольштейн

«Оказывается, все мы обладаем знанием, нужно только уметь стучаться в нужные двери и подбирать к ним верные ключи…»Жизнь и смерть, семья и любовь, трагические страницы истории еврейского народа, поиски Бога и смысла человеческого существования – все эти темы органично переплетаются на страницах книги Сабины Гольштейн и складываются в одно четкое, светлое послание, продиктованное словно бы самой вечностью…

Нати и Лоранс

Голландия, 1920 г.

Солнечный луч коснулся детской головки, словно играя, залил светом закрытые глаза. Сознание постепенно возвращалось к Нати. Свет не давал ему провалиться в тёмные глубины сна. Потянувшись в постели, Нати приподняла левое веко. Взору её предстала спящая старшая сестрица, свернувшаяся клубочком, словно маленький ёжик. Она лежала на высокой деревянной кровати в светлой кружевной постели. Белокурые локоны разметались по подушке. Казалось, сам Морфей, посети он эту комнату, примет Лоранс за маленькую богиню сонного царства. Нати перебралась в кровать к сестре, прижалась к ней, вдыхая знакомый тонкий запах.

Сколько она себя помнила, они с сестрой были не разлей вода. Даже одежду мама покупала им одинаковую, лишь цвета разные. Нати одевали в красное, лиловое и розовое, а Лоранс — в голубое, или бирюзовое, или белое. Лоранс была старше Нати года на полтора, но Нати казалось, что она и Лоранс — близняшки. Они не были похожи внешне, Нати — тонкая смуглая брюнеточка с мaлeньким носиком и пухлыми щёчками. У Лоранс же светлые волосы с лёгким огненным оттенком, громадные зелёные прозрачные глаза и светлая, чуть светящаяся кожа, какая бывает только у по-настоящему рыжих.

Их сходство заключалось где-то глубоко внутри. Часто Нати начинала предложение, а Лоранс его заканчивала. Им постоянно в голову приходили одни и те же мысли, и даже шалили они абсолютно одинаково. Так что доставалось обеим, даже когда виновата была одна, так как истинную виновницу не нашёл бы и Шерлок Холмс со своим знаменитым методом дедукции. Нати начала читать очень рано, и Шерлок Холмс был её любимым героем.

Мама умерла в прошлом году в страшных муках. Девочек растили отец и тётя, родная сестра матери, которой к тому времени исполнилось тридцать пять. Отец, известный в городе адвокат, видел девочек в основном по субботам и воскресеньям и был с ними необычайно ласков. Тётя же, наоборот, была сурова и строга. Никогда не имевшая своей семьи, она проводила с девочками практически всё время, вложив нерастраченную энергию в их воспитание.

Голландия, 1930 г.

Злые, бессильные слезы непрерывно лились из карих глаз. «Он отбирает её у меня насовсем. Увозит за тридевять земель, в эту пустыню, где только и есть что верблюды да бедуины. Подумать только, модница и красавица Лоранс с её молочной кожей, рыжей копной волос и экстравагантными нарядами в пустыне с верблюдами. Она совсем сошла с ума из-за этого омерзительного янки. И что она в нём нашла-то!»

Нати попыталась унять рыдания. Она сидела перед трюмо в спальне в красном платье с глубоким декольте, которое скорее подошло бы взрослой женщине, чем юной девочке. Ей недавно исполнилось восемнадцать, и с тех пор она всеми силами пыталась показать свою взрослость и независимость.

А ведь ещё год назад ни о чем подобном не было и речи. Пока Лоранс не встретила Жозефа на одной из вечеринок, которые они так полюбили за последние два года. С тех пор как Лоранс исполнилось восемнадцать, ей и младшей сестре за компанию были официально разрешены выходы в свет.

Жозеф был ярым сионистом и заразил этим вирусом и Лоранс. Они решили пожениться и отправиться в Палестину.

«Только вот про меня сестрица как-то слишком быстро забыла». Нати усилием воли остановила солёный водяной поток. На свадьбе будет Курт, и нельзя, чтобы она выглядела зарёванной и опухшей, как последний пьянчуга. Она умылась холодной водой, постояла у окна, успокаиваясь, глядя на зелёный благоухающий сад, где цвела вишня и стоял густой, чуть сладковатый аромат. Они жили в замечательном, тихом месте. В воздухе разливалась весенняя бодрящая прохлада. Пение птиц, казалось, проникало Нати прямо в душу. Природа всегда была лучшим лекарством. Умиротворение и смирение с неизбежным снизошли на неё, и она решила отдаться течению волн. Против них ведь всегда так тяжело плыть…

Мысли её переключились на Курта. Он был старше её лет на семь, работал помощником её отца и, несмотря на молодость, сумел завоевать себе отличную репутацию. Но самое главное в Курте было то, как он смотрел на Нати. Когда она ловила его взгляд, то чувствовала себя покорительницей Вселенной. Казалось, все сокровища мира лежат у её ног, и если она захочет, то и вон та звезда, и луна, и солнце остановятся ради неё. Взгляд его, всегда жёсткого, харизматичного молодого человека, превращался вдруг вo взгляд маленького беззащитного щенка. Казалось, он молил: «Поиграй со мною, хоть капельку». Эта беззащитность, однажды замеченная Нати, проникла ей глубоко под кожу, отдалась тянущей сладкой болью внизу живота и наконец достигла своей цели, став частью её натуры, достигнув самых неизведанных глубин её сердца.

Кроме этих взглядов, между Нати и Куртом ещё ничего не произошло. Но они оба обладали сокровенным знанием, словно уже заглянули в будущее. Они связаны неразрывной нитью, и между ними очень скоро случится то, что обязательно должно случиться.

Нью-Йорк, 1940 г.

Нати погладила свой круглый громадный живот, и в который раз взгляд её непроизвольно опустился на фотографию, стоящую на прикроватной тумбочке. С чёрно-белого снимка на неё смотрел молоденький, хорошенький рыжий мальчик в коротких шортах и футболке. В руках у мальчика была лопата, он стоял посреди поля и задорно улыбался. И лишь лёгкое несоответствие в районе грудной клетки выдавало в пацанёнке молодую женщину. Нати вглядывалась в фотографию снова и снова, словно пытаясь найти в этом Гавроше свою Лоранс, красавицу и модницу. И эта девчонка — мать троих детей?

Нати переместила взгляд на висящую на стене фотографию собственного семейства, сделанную около полугода назад. Серьёзный, подтянутый Курт выглядел старше своих лет, рядом с ним расположилась сама Нати, чуть располневшая после очередных родов и уже беременная ещё одним младенцем. В нижнем ряду — двое очаровательных деток: мальчик шести лет, Марк, и Эва — совсем ещё крошечная, глазастая девочка, чем-то неуловимо напоминающая маленькую Лоранс.

Нати вспоминала события недавнего прошлого. Как только Гитлер пришёл к власти, её муж решил срочно эмигрировать в Америку, благо связей у преуспевающего адвоката хватало. Более того, каким-то непостижимым образом он сумел уговорить отца и тётку, известных патриотов. В Америке Нати полностью погрузилась в тихое семейное существование, её с головой поглотили заботы о детях, о Курте, о стареющем отце. Она почти и не скучала о Лоранс. Та превращалась постепенно в призрак из её детства, в горько-сладкое воспоминание, и только редкие весточки из Палестины тревожили душу, напоминали о том, что кусочек её сердца оторван и услан за тридевять земель…

Курт, по-видимому, родился человеком, настроенным на успех. В Америке он поступил на работу в одну из самых известных нью-йоркских контор и, как и везде, где он находился, вскоре превратился в одну из ключевых фигур компании.

Но что-то мешало им всем наслаждаться безбедной светской жизнью. Что-то проникало в их души из тёмных углов мироздания, нависало над ними и их народом дaмокловым мечом и не давало ни вздохнуть, ни выдохнуть по-настоящему свободно. В воздухе стояло невероятное напряжение. Нати порой казалось, что она ощущает его не на метафизическом, а на вполне реальном, физическом уровне. У неё часто ныло где-то слева, в области сердца, хотя она и пыталась спрятаться и закрыться в своём таком надёжном личном пространстве тихого счастья.

Редкие письма Лоранс очень волновали Нати. Лоранс писала об опасности, о страшном испытании, выпавшем на долю европейского еврейства. Она писала и об ответственности, которая лежит на плечах евреев Палестины и Америки. Нужно что-то делать, писала Лоранс, Иосиф, так его зовут здесь, вступил в британскую армию, чтобы воевать с фашистами, a у неё самой есть важное дело, которым она занимается…

Нати чувствовала, что Лоранс многого не договаривает, но оно и к лучшему. В её положении Нати не могла бы вынести всей правды.

«Что я могу? Только позаботиться о Курте и детях. Я всего-навсего хрупкая женщина… Господи, отведи от нас все беды и несчастья! Дай нам силы выстоять и выжить!» И непонятно было даже ей самой, о ком она молится: о себе, о Лоранс или о тех шести миллионах, которым ещё предстояло умереть…

Письмо Лоранс к Нати. Израиль, Иерусалим, ноябрь 1950 г.

«Здравствуй, моя девочка. Я давно не писала, прости меня, слишком много радости и горя выпало на мою долю за несколько прошедших лет.

Знала бы ты, родная моя, какое это счастье, когда дело всей твоей жизни даёт долгожданные, выстраданные, терпкие плоды. Какое ликование охватило нас всех, как мы почувствовали себя вновь единым народом, единым организмом. Свобода и независимость. Независимость от милости других, тех, кто показал своё истинное лицо во всей его красе. Зло, ненависть и равнодушие — вот удел слабых. И отныне быть нам сильными и защищать себя самим. Любовь моя, я знаю, что звучит это всё пафосно и, возможно, даже смешно со стороны, но если бы ты знала о рассказах тех, кто вернулся из ада, знала о зверствах, творимых «культурными» людьми, то не показались бы тебе эти слова ни нелепыми, ни смешными.

Конец ознакомительного фрагмента.