Механизмы радости

Рэй Брэдбери, 1964

У этих механизмов никогда не бывает сбоев. Они вечны, как вечный двигатель и снега на вершине Килиманджаро. Потому что человек, их создавший, один из лучших в мире выдумщиков небывалых вещей, Рэй Брэдбери, писатель, фантаст, поэт, для которого создавать механизмы радости такое же привычное ремесло, как для пекаря делать хлеб, а для винодела – вино. Великий Брэдбери. Он покинул этот мир в 2012 году, но его увлекательные истории и незабываемые образы, его механизмы радости с нами навсегда!

Тот, кто ждет

Я живу в колодце. Живу словно дым, словно пар в каменной глотке. Я не двигаюсь. Ничего не делаю — просто жду. Вижу над собой холодные ночные звезды и звезды утренние, вижу солнце. Иногда пою древние песни этого мира — песни тех дней, когда он еще был молодым. Как я могу сказать, что я такое, если и сам не знаю? Не могу. Я просто жду. Я туман, лунный свет и память. Я стар, и мне грустно. Иногда я каплями дождя падаю в колодец. Тревожу паутину, что плетут пауки, когда мои капли касаются воды. Я жду в прохладной тишине, и настанет день, когда мое ожидание закончится. Сейчас утро. Я слышу раскаты грома. Я чувствую, как где-то вдали что-то горит. Слышу скрежет металла. Я жду, прислушиваясь.

Голоса. Далеко.

— Все в порядке!

Голос. Незнакомый. Чужой язык, которого не знаю. Не могу понять ни слова. Я слушаю.

— Выслать людей на разведку!

Шаги на хрустальном песке.

— Марс! Так вот какой он!

— Где флаг?

— Вот он, сэр.

— Хорошо, отлично.

Высоко в синем небе светит солнце, и теплые золотые лучи заполняют колодец, где я покоюсь туманной, невидимой пыльцой.

Голоса.

— Именем правительства Земли, объявляю эту землю Территорией Марса, и да будет она разделена поровну между нашими нациями.

О чем они говорят? Я кручусь на солнце, как колесо: невидимый, ленивый, золотой, не зная усталости.

— Что это там?

— Колодец!

— Нет!

— Идем. Точно!

Приближается что-то теплое. Три объекта склоняются над колодцем и чувствуют мою прохладу.

— Здорово!

— Думаешь, эту воду можно пить?

— Посмотрим.

— Принесите линь и пробирку.

— Я схожу.

Кто-то убегает. Бежит обратно.

— Вот.

Я жду.

— Опускай. Аккуратнее.

Блеск стекла на медленно спускающейся веревке.

Рябь на воде: сосуд коснулся ее поверхности и заполняется. Теплый воздух несет меня наверх, к краю колодца.

— Вот так. Хочешь попробовать, Риджент?

— Давай.

— Какой красивый колодец! Смотрите, какая кладка. Как думаете, сколько ему лет?

— Бог его знает. Вчера, когда мы приземлялись в том городе, Смит говорил, что на Марсе уже десять тысяч лет никто не живет.

— Невероятно.

— Как вода, Риджент?

— Чистая, как серебро. Вот, выпей.

Вода струится в жарких лучах солнца. Я парю, и мягкий ветерок качает меня словно пыль, словно нотки корицы.

— Что с тобой, Джонс?

— Не знаю. Голова вдруг ни с того ни с сего разболелась.

— Ты пил воду?

— Нет еще. Не в ней дело. Я просто наклонился над водой, и вдруг голова словно пополам раскололась. Мне уже лучше.

Теперь я знаю, кто я.

Мое имя Стивен Леонард Джонс, мне двадцать пять лет, и я только что прилетел в ракете с планеты, называемой Земля, со мной мои добрые друзья Риджент и Шоу, и мы стоим у старого колодца на планете Марс.

Я смотрю на свои золотые пальцы, загорелые, сильные. На свои длинные ноги, серебристую униформу, своих друзей.

— Что такое, Джонс? — спрашивают они.

— Ничего, — отвечаю я и смотрю на них. — Все в порядке.

Еда вкусная. В последний раз я ел десять тысяч лет назад. Она приятно касается языка, а от вина становится теплей. Я слышу, как звучат их голоса. Произношу слова, смысл которых мне неясен, но каким-то образом я все равно понимаю их. Я пробую воздух на вкус.

— В чем дело, Джонс?

Я склоняю свою голову набок, откладываю в сторону серебряные столовые приборы для еды. Я все чувствую.

— В смысле? — говорит мой новый голос.

— Дышишь как-то странно. Кашляешь, — отвечает сосед.

— Может, простыл, — четко выговариваю я.

— Потом загляни к доку.

Я киваю в ответ. Кивать головой приятно. Хорошо что-то делать после того, как прошло десять тысяч лет. Приятно дышать воздухом, чувствуя жар солнца, что проникает все глубже и глубже, и ощущать изящество костей, скелета, что скрыт под согретой плотью; приятно слышать звуки — такие звонкие, ясные, совсем не как в глубоком каменном колодце. Я очарован.

— Давай-ка, Джонс, закругляйся. Нам пора выдвигаться!

— Да, — отвечаю я, завороженный тем, как слова чудесной водой рождаются на языке, неспешно касаясь воздуха.

Я иду. Приятно просто идти. Я высок, и когда мои глаза в моей голове смотрят вниз, до земли так далеко. Какое счастье жить на этой изящной скале!

Риджент стоит у колодца, смотрит вниз. Остальные, переговариваясь, ушли к серебряному кораблю, что принес их сюда.

Я чувствую пальцы своих рук и то, как улыбаюсь.

— Глубокий, — говорю я.

— Да.

— Его называют Колодцем Душ.

Риджент уставился на меня, вскинув голову.

— Откуда ты знаешь?

— А что, разве не похож?

— Никогда не слышал о Колодце Душ.

— Место, где те, что некогда обладали плотью, ждут своего часа, — говорю я, касаясь его руки.

Пламенеют пески, и ракета — серебристый язык огня среди дневного зноя, и зной приятен. Мои ступни на жестком песке. Я слушаю. Звук ветра, солнце сжигает долины. Я чувствую, как пахнет ракета в кипении полудня. Встаю у посадочной площадки.

— Где Риджент? — спрашивает кто-то.

— Я видел его у колодца, — отвечаю я.

Один из них бросается к колодцу. Меня охватывает дрожь. Дрожь эта исходит из самой глубины, и сперва она приятна, но затем становится все сильнее. Испуганный, еле слышный голос раздается где-то внутри. Он кричит: «Отпусти меня, отпусти!», и я чувствую, как что-то пытается вырваться наружу и мечется в бесконечном лабиринте коридоров, где эхом звучит его крик.

— Риджент в колодце!

Пятеро мужчин бегут туда. Я бегу вслед за ними, но дрожь усиливается, и мне нехорошо.

— Должно быть, он упал туда. Джонс, ты был рядом. Что ты видел? Джонс? Не молчи!

— Что случилось, Джонс?

Я падаю на колени, дрожа всем телом.

— Ему плохо. Помоги мне.

— Перегрелся на солнце.

— Нет, это не солнце, — бормочу я.

Меня укладывают на землю, и дрожь переходит в припадок, подобный землетрясению. Голос внутри заходится криком: «Джонс — это я, это не он, не он, не верьте ему, выпустите меня, выпустите!» Я смотрю на тех, кто склонился надо мной, и мои веки трепещут. Они касаются моих запястий.

— У него что-то с сердцем.

Я закрываю глаза. Крик обрывается. Я больше не дрожу.

Я парю, как в прохладном колодце, и я свободен.

— Он мертв, — слышится чей-то голос.

— Джонс умер.

— Как?

— Похоже на шок.

— Но чем он был вызван? — спрашиваю я, чье имя Сешнс, и я говорю твердо, и я их капитан. Я стою среди них и смотрю на тело, остывающее на песке. Я прижимаю ладони к вискам.

— Капитан?!

— Ерунда, — кричу я. — Просто голова разболелась. Все нормально. Я в порядке, — шепчу я, — в порядке.

— Сэр, надо уйти с солнцепека.

— Да, — соглашаюсь я, глядя на Джонса. — Не стоило сюда прилетать. Марсу мы не нужны.

Мы несем тело назад к ракете, и во мне пробуждается другой голос, и просит выпустить его. Зовет на помощь. Далеко-далеко, в потаенных кавернах тела. Там, внутри, в красных глубинах, слышится эхо мольбы.

На этот раз припадок настает раньше, и он куда сильнее. Я плохо контролирую себя.

— Капитан, уйдите с солнца, вы плохо выглядите.

— Хорошо, — отвечаю я. — Помогите!

— Что вы сказали, сэр?

— Я ничего не говорил.

— Вы только что звали на помощь.

— Разве я звал на помощь, Мэттьюз?

Тело лежит в тени ракеты, а внутри, в катакомбах, среди костей и красных волн, кричит голос. Мои руки дергаются. Мой пересохший рот разинут. Мои ноздри раздулись. Помогите, помогите, на помощь, не надо, не надо, выпустите меня, не надо, не надо.

— Не надо, — говорю я.

— Что, сэр?

— Неважно, — отвечаю я. — Мне нужно освободиться. — Я зажимаю рукой рот.

— Что это значит, сэр? — кричит Мэттьюз.

— Все на борт, возвращайтесь на Землю! — раздается мой вопль.

В моей руке пистолет. Я поднимаю его.

— Сэр, не надо!

Взрыв. Бегут тени. Крик оборвался. Я слышу, как что-то со свистом рассекает воздух.

Как хорошо вновь познать смерть через десять тысяч лет. Как приятно внезапно ощутить свежесть и отдохнуть. Как приятно чувствовать себя рукой в растянутой перчатке, чудесной прохладой обволакивающей тебя среди жарких песков. Как прекрасен тихий, неотвратимый смертный мрак. Но медлить нельзя.

Щелкает спусковой крючок. Слышится выстрел.

— Боже милосердный, он застрелился! — Я слышу свой собственный крик, открываю глаза и вижу капитана, лежащего у ракеты: череп расколот пулей, глаза навыкате, меж белыми ровными зубами — вывалившийся наружу язык.

Из его головы струится кровь. Склоняясь над ним, я касаюсь его рукой.

— Безумец, — говорю я, — зачем он это сделал?

Мужчины объяты ужасом. Они стоят над двумя трупами и смотрят на пески Марса и колодец в отдалении, где в глубокой воде качается тело Риджента. Хриплые стоны и всхлипы срываются с их пересохших губ: они как дети, что ищут выход из кошмарного сна.

Теперь они повернулись ко мне.

Один из них первым нарушает долгое молчание:

— Значит, Мэтьюз, ты теперь командуешь.

— Знаю, — медленно отвечаю я.

— Теперь нас всего шестеро.

— Боже, как внезапно все случилось!

— Я не хочу здесь оставаться, надо улетать!

Я слышу их громкие крики. Я направляюсь к ним и касаюсь каждого с такой уверенностью — словно песнь, она готова вырваться наружу.

— Послушайте, — говорю я им, касаясь их плеч, локтей, ладоней.

Все мы умолкаем.

Все мы — одно целое.

«Нет, нет, нет, нет, нет, нет!» — так кричат голоса внутри, глубоко-глубоко в темнице нашей плоти.

Мы смотрим друг на друга. Мы — Сэмюэль Мэттьюз, Рэймонд Мозес, Уильям Сполдинг, Чарльз Эванс, Форрест Коул и Джон Саммерс — просто молчим, и наши взгляды прикованы к нашим побелевшим лицам и дрожащим рукам.

Мы оборачиваемся вместе, все, как один — туда, где стоит колодец.

— Идемте, — говорим мы.

«Нет, нет!» — кричат шесть голосов, сокрытых в глубинах, где останутся навсегда.

Наши ноги ступают по песку, и со стороны кажется, что гигантская рука двенадцатью пальцами шарит по жаркому морскому дну.

Склонившись над краем колодца, мы смотрим вниз. Шесть лиц смотрят на нас, отражаясь в холодных глубинах.

Один за другим мы тянемся вниз, теряя равновесие, падаем в разверстый колодезный зев, где ждет свежесть, и сумрак, и холод вод.

Солнце садится за горизонт. Звезды кружат по ночному небу. Там, вдалеке, что-то сверкает. Другая ракета оставляет в космосе красный след.

Я живу в колодце. Живу словно дым, словно пар в каменной глотке. Вижу над собой холодные ночные звезды и звезды утренние, вижу солнце. Иногда пою древние песни этого мира — песни тех дней, когда он еще был молодым. Как я могу сказать, что я такое, если и сам не знаю? Не могу.

Я просто жду.