Светорожденные. Предвестники бури

Рутен Колленс

Война уничтожила человеческий мир, сожгла и обратила его в пепел, но ее, маленькую девочку с Земли, обошла стороной. Ее выкрали из лап смерти и перенесли туда, где давнее зло пробудилось, где ожил мрак и пролилась первая кровь.Ее ждут дома, но дорога домой нелегка. Чтобы вернуться назад, придется сделать выбор: кому умереть, кого оставить, а кого уничтожить.«Предвестники бури» – первая книга Рутен Колленс из цикла «Светорожденные», повествующая о становлении маленьких людей на пути к величию.

Глава вторая. Аладеф

Она — ребенок и маленькая птица,

Свободы жаждет, хочет полетать.

Но сделать шаг нельзя,

Ведь можно и разбиться

Уж лучше в клетке ей всегда томиться,

И крылья хрупкие легонько обломать.

Линда Закс, «Сборник прозы Норгрота» I ЭТВ

Ей показалось, что наступил рассвет. Мучительным стоном крошечные пучки угасающего света вязкой смолой прокрались через скальные камни и ворвались в ее темницу. Здесь они были последней каплей жизни, последним оплотом надежды на то, что мир еще не угас, что солнце, хоть и чужое, но все еще светит так же ярко, как и вчера.

Свет умер. Она потянулась к выскобленному человеческими костями крошечному окошку, на котором все еще оставались следы запекшейся крови, чтобы еще раз уловить его прощальный взгляд. Черные пауки неохотно расступились, давая ей возможность взглянуть на мир по ту сторону стены и тот мир улыбнулся, ведь он никогда не умирал.

Ее окружала непреходящая темнота, что преследовала пленницу с самого ее рождения. Вокруг не было ничего, кроме грязных смолистых кирпичей да серых камней. Ее клетка кружилась каждый день, каждый час, каждое мгновение ее жизни, запачканной страхом, голодом, ненавистью к себе, к другим, ко всему жестокому миру. И от этого вечного круговорота железные прутья, что сковывали стены воедино, скрежетали и гудели. Она мало-помалу сходила с ума от этого звука, желая всем сердцем услышать что-нибудь еще, но иных звуков здесь не было уже, кажется, тысячи лет.

Заложница оставалась наедине с собой и со страхом, что веял из всех щелей, высвобождался из каждой крупицы ее отравленной плоти. От него нельзя было скрыться. Здесь, на поле боя, он — безжалостный противник, давно забывший, что такое сострадание и жалость. Она, как бы и не желала победить его, всегда проигрывала и срывалась в бездну своего немыслимого отчаянья.

Сегодня ее темница была близка к земле, хотя еще вчера парила так высоко, что голова шла кругом.

Так сильно давила пустота.

Кажется, прошел год, но время — жестокий обманщик. Ровно месяц назад Ольну — невинную, чистую душу, поселившуюся в крошечной десятилетней девочке, привели сюда и обрекли на страдания.

Она помнила, как всю дорогу рыдала и звала на помощь. Она не понимала, за что. За что ее сажают в клетку, словно преступника, грязного убийцу, запятнавшего себя и душу, неподвластными прощению, грехами? Искала мать. Звала. Звала….

Все — настоящее, прошлое, будущее — смешалось в одночасье. Никто не пришел. Она плакала, и не было ничего постыдного в ее слезах, ей можно было плакать.

Она помнила, как всю дорогу ее пытались схватить дряхлые и иссохшие руки других пленников, потерявших человеческую сущность и обратившихся в диких, бешеных хищников, коими двигало одно желание — желание выжить и не умереть от голода. В тот день она сказала себе, что их не нужно бояться. Совсем скоро она сама станет такой же, станет одной из них. Рабы станут рабами, а господа продолжат править. Она не будет одинока в своих страданиях.

Они подымались вверх и этим ступеням не было конца. Слезы лились рекой. Ольна рыдала, как младенец, хотя, чем тогда она отличалась от младенца? Она лишь беспомощный ребенок, который не в силах дать отпор.

Ее несли и несли, по редким окошкам она понимала, что земля осталась далеко внизу. Теперь она над небесами, хотя еще жива, высоко — высоко, откуда сбежать не удастся, да и никому не удавалось.

Ее отпустили, и перед глазами все слилось. В темноте не было ничего, кроме страха. «Ты привыкнешь к нему, станешь его частью» — сказала она себе, провожая стражника, идущего к железной двери. Проскрежетал ключ. Последний оплот света угас. Ольна осталась одна.

Иногда она думала, что все это ей только кажется, что мир вокруг — вымышленная реальность, всего лишь бред умирающего. Ей было страшно осознавать то, что, может быть, она все еще лежит под завалами разбившегося вертолета, изрезанная осколками и острыми камнями, под нескончаемым пулеметным огнем.

Но все же она чувствовала. Чувствовала холод в безликие ночи, одиночество, жажду и голод часами напролет, а значит, она все еще жива, все еще дышит.

Девочка знала, что остатки своей жизни она проведет здесь: в седьмой от востока темнице, на седьмом круге нескончаемой башни, уходящей до самых небес.

Совсем скоро она изменилась как снаружи, так и внутри. Ольна повзрослела. Детство кончилось слишком рано. И будучи еще крохой, она думала о серьезных вещах. Ей в голову приходили невероятные мысли, являвшиеся не всякому мудрецу. Она изменилась и внешне, но сама этого знать не могла — в узилище не было ни зеркал, ни окон. Ольна запомнила себя такой, какой была на Земле: русые кудрявые волосы, темно-зеленые глаза с проблеском света, большие бледные губы и крохотное личико с пухлыми щечками.

«Увидь я себя сейчас — не узнала бы, — часто подумывала она, разглядывая седые взъерошенные волосы и хватаясь за торчащие ребра, слегла покрытые тонким слоем обветшалой кожи. — Ходячий скелет».

Каждый день она мечтала о чуде, как и любая другая девочка ее возраста. «Настанет день, и принц на белом коне вызволит тебя из этой башни. Принцесса будет спасена» — твердил угрюмо голос, но пробегали дни, а принца не было, как и не было дня, когда она не плакала, уткнувшись носом в гнилой сноп травы, пропитанный ее слезами.

День возрождался. Заложница отпрянула от трещины и подползла к черствому сухому хлебу и миске с молоком — все, чем она должна была прокормить себя сегодня. Ольна с жадностью накинулась на еду и каждый ее кусочек казался божественным. Еда нужна была чтобы спасти тело, не душу.

Послышались крики. Ольна навострила слух. Такое бывало не часто, но она точно знала, что это значило. За стеной кто-то умирал мучительной смертью. Девочка ждала, когда подобное произойдет и с ней. Возможно, глубоко в душе она хотела этого, ведь нынешняя ее жизнь была хуже всякой кончины, однако судьба — бессердечная старуха, давала ей еще и еще один шанс, чтобы жить и страдать. Морон был на ее стороне, хотя Ольна и не знала, что такое Морон. Она называла ночное светило «треснувшей луною», а странное изменчивое солнце, что огромным, расплывчатым круглым пятном, без четких границ и препятствий ютилось на небосводе днем — «мерцающей бочкой». Часами она могла смотреть на них обоих и не чувствовать боли в глазах.

Больше всего ей нравились две совсем не похожие друг на друга круглые частицы луны, что разрезали небо на две половинки. Что возвышалась левее походила на желтую пенку парного молока, а что правее — зияющую голубую пучину глубин звездного океана с розовыми бороздами и изгибами синей небесной волны.

«Небо здесь весьма странноватое, — подмечала девочка, часто сравнивая его с закрытой колбой цветных красок, — никогда не знаешь, чего от него ожидать». Оно каждый день меняло свои краски, словно по прихоти. Эдакие метаморфозы Ольну страшно забавляли. Вчера оно было желтое, и, огибая края темниц, вязкой жидкостью окутывало леса и поля, пестрило через узкие проемы кирпичей. Под конец дня небо стало слишком назойливое, от него захотелось спрятаться, убежать прочь, и, будто ведая это, загадочное солнце ушло за горизонт, накинув на него звездную завесу. Стемнело.

Несомненно, порой небо становилось голубым, чуток отличаясь от земного, но сие случалось крайне редко.

Сегодня оно было бледно-зеленое. Мутная, слегка смазанная рябь чувствовалась в нем. Огромное солнце сияло серебром, прогоняя каждую свирепую тучу прочь и чувствуя торжество сладкой мести. Светило разгневалось на них за то, что три дня назад они с самого утра укутали землю грязным болотным покрывалом, и, призвав к себе на помощь жуткий ливень, напрочь разбили отряд солнечных весенних лучей.

Хлеб и молоко куда-то испарились, будто бы прошли мимо рта. Голод продолжал ее тревожить, Ольна решила отвлечь себя и вернулась к крошечному окошку в реальный мир.

Туман скручивался в разные забавные формы, парил над травой, деревьями, покрывал каждый клочок земли. Вот завиток принял форму пегаса. Пегас взлетел вверх, взмахнул своими белоснежными крыльями и исчез. А вот и летающий кит. Ольна была уверена, что в этом мире эти чудные животные, все же, предпочитают летать.

Эйлис пробудился. Сквозь дальнюю пелену Ольна разглядела, как зеленая материя, словно тончайшая ткань, вспорхнула с поверхности трав и листьев, сплелась воедино, обратившись в зеленого человечка, что с песней на устах отправился в пляс по лесным тропам. Ничего особенного в этом девочка не видела. Она давно сошла с ума, так что удивляться чудесам была не намерена.

Деревья не двигались, но Ольна то знала: они притворяются. Отвернись на мгновение — они тут же начнут шептаться друг с другом, как давние соседи.

С ветвей спорхнули птицы. Ах, какие здесь были птицы! Невиданные, прекрасные. Ольна никогда не видела на Земле ни одной подобной.

Струйкой бежал ручей с хрустальной водой. Видя его, пленница теряла голову.

— Хотя бы капельку той водицы! — простонала она, сглотнув острый комок, вставший поперек горла.

Чуть ниже ручей впадал в реку, однако ее пленница не видела, а только слышала. Соблазн напиться был велик, но она не могла преодолеть каменные стены.

— Вот зараза! — вздохнула заложница и опрокинулась назад, забросив ногу на ногу. Из далека послышался топот копыт, эхом отражающейся от стен каньона, что прятался за непроходимым лесом. Ей стало жутко интересно посмотреть, кого еще привезли, но вставать было лень.

Темница опустилась совсем низко, звуки доносились четко и ясно. Конница приближалась. Фыркая и стуча копытами, жеребцы рассекали воздух и разносили в клочья все преграды на своем пути.

Топчут кони землю,

Мечутся в сомнениях,

Лозы виноградные

Обрывают с рвением.

Люд кричит и стонет,

Горы ходуном

Воскресение Светлое

Входит в каждый дом.

Ольна пробормотала вслух какие-то строчки, внезапно всплывшие у нее в голове, а затем начала жевать соломинку и чуть было ею не подавилась. Внезапно вспомнила, что когда-то в такие же весенние дни она встречала Пасху. Столько ярких красок было вокруг! Красные, желтые, зеленые, синие! Раскрашенные яйца были похожи на волшебные камушки.

Всей небольшой родней они пекли куличи. У бабушки был особый рецепт, что делал вкусным не только заснеженную верхушку, присыпанную разноцветными сахарными крошками, но и пылающую ванилью сердцевину. А затем, когда небосвод озарялся золотой тропинкой солнца, они шли в церковь. По дороге отец сажал ее на плечи. Ольна любила те моменты, так как начинала чувствовать себя взрослой, видела мир вокруг с высоты.

На обратном пути ей всегда давали свечу. Мама говорила, что донеси она ее не угасшей, то удача всегда будет на ее стороне и счастье никогда не покинет их дом. Тогда ей было девять лет. С большим трудом, спасая хрупкое пламя от не щадящего ветра, девочка донесла свечу в целостности и сохранности до самого дома, а на следующей день в город пришла весть о том, что на западе материка началась война.

Не так много праздников она помнила, не каждый из них смог найти себе место в кладовке ее детской памяти. Большую часть там занимали иные воспоминания.

Война… Сколько боли, горечи принесло ей это слово. Кто начал ее, да и зачем? Ольна не видела смысла в этих войнах, не ведала причин, которые могли оправдать миллионы загубленных жизней. Ольна не понимала, почему война коснулась ее. Это ведь не она пересекла чьи-то границы с оружием в руках, не ее семья расторгла мирные договора. Все, что ей нужно было, это просто жить в мире, учиться, открывать для себя что-то новое. Все обрушилось в одночасье.

Но несмотря ни на что, те дни были для нее волшебны. Конечно, еды не хватало, но может быть именно это спасло ее сейчас. Она часами сидела в укрытии и, может быть, именно это дало пленнице невероятную терпимость и силу духа.

Мать говорила ей, что грядущая весна принесет что-то новое. Как ни странно, она была права.

— Я заперта в темнице, мой папочка на фронте, а мамочка… Неизвестно, жива ли она, — хмыкнула Ольна, скрючиваясь. — Действительно, что-то новенькое.

Девочка закрыла глаза. Она вспомнила родителей, что остались там, на Земле. Она давно перестала винить себя за то, что не успела сказать им, как сильно их любит. Теперь — слишком поздно.

— Что ж, почему бы не взять дневник и не прочесть его заново, — подумала Ольна. Дневник матери — все, что осталось у нее от родителей, все, что она смогла пронести сквозь пространство и время.

Девочка порылась в снопе сена и вытащила старую тетрадь, протерла ладонью кожаную обложку, сдула пылинки. Довольно толстый переплет сковывал хлипкие страницы воедино, но они вот-вот были готовы высвободиться и отправиться в свободный полет. Уголки потрепались, а плесень и сырость почти что уничтожили крошечный необъяснимый знак, выжженный огнем на корешке.

— Мама, — прошептала она, целуя тетрадь, — мамочка! Я люблю тебя, ты знаешь это, хотя я никогда тебе и не говорила. Вы с папой самые родные у меня. Я очень хочу, чтобы все страдания, все муки, что я терплю здесь, были только моими. Пусть они будут свидетельством того, что я своей смертью огорожу вас от бед. Мне осталось не долго. Я хочу верить, что если мне суждено оказаться «там» раньше, то мы с бабушкой встретим вас, мои родные, через много — много лет.

Малютка шершавой ладонью протерла глаза от слез, дрожащей рукой открыла первую страницу, на коленях подползла к скудному свету, изливающемуся из трещины. До боли знакомый почерк черной пастой ручки был неровным, иногда спускался вниз, теряя строку. Слова соединялись в предложения, рассказывая удивительную историю. Ольна прочла ее сотню раз, чувствуя, как становится ближе к матери с каждым, написанным ею, словом.

Изложение начиналось пятого января две тысячи тридцать первого года, спустя восемь месяцев после вспыхнувшей на западе войны.

«2031, 5 января

Я так хорошо помню тот день, когда все началось…

Мы были одни с Ольной, Лукас ушел на работу и задержался допоздна. Дочка играла с Тавви — нашим верным собачьим другом из болтов и механизмов, а я перебирала вещи, пытаясь найти мой кулон, подаренный Лукасом на годовщину. Когда трансляция новостей прервалась и экран монитора наполнился дрожащими линиями, я не придала этому значения. «Куда исчезла картинка, мама?» — спросила моя звездочка. Я пожала плечами. В ту минуту мне было не до того. «Папа придет и починит его, солнышко» — бросила я, не вдаваясь, ведь была уверена, что передатчик опять сломался. Пора было бы его заменить, но лишних денег у нас не было, да и я не была уверена, что нам следует тратиться на такую мелочь.

Во дворе кто-то громко выругался, загалдели женщины. Я испуганно посмотрела на Ольну, надеясь, что моя звездочка не услышала всех этих ужасных слов.

С верхнего этажа послышались шаги. Мама обычно не выходила из комнаты после заката, но сегодня что-то заставило ее спуститься вниз. Она подошла и притронулась ко мне. От неожиданности я вздрогнула. «Мама, ты напугала меня!» — сказала я, недовольно. «Ты не меня должна бояться» — выдохнула она, дрожащей рукой протянула планшет. Я взяла. На белом экране черными буквами бежала строка: «Война! Нам объявлена война!».

Так мы узнали, что мир, который люди всеми силами пытались сохранить, канул в бездну.

Война затронула всех, не обошла и мою семью стороной. Неделю назад Лукасу пришла повестка, сегодня мы прощались на перроне, провожая его в дальнюю дорогу. Я помню его глаза: он не плакал, но взгляд был полон слез. Я чувствовала, что он прощается со мной навсегда. Оленфиада была рядом. «Война скоро закончится, и папа вернется домой» — прошептала я дочке. «Не плачь, мама, — сказала она мне. Я присела на коленки и обняла ее. — Пока папа будет защищать весь мир, я буду защищать тебя». Я рассмеялась тогда. Какое же храброе у нее сердце!»

Темница приподнялась и полетела вниз. От столь резкого спуска Ольна схватилась за живот, чувствуя, как завтрак вот-вот готов вырваться на свободу. Пол задрожал. Подождав, когда все стихнет, пленница продолжила читать:

«2031, 9 января

Мы остались одни. Город медленно пустеет. Почти все соседи разъехались. Отправились на юг — подальше отсюда. Они боятся и есть чего: ходят слухи, что приграничные пункты сданы. Наших взяли в плен. Молодые солдаты совсем еще дети! Я молюсь за то, чтобы Лукаса среди них не было!

Власти молчат, не хотят сеять панику, а люди говорят, что война доберется до нас за месяц, может быть раньше.

Моя звездочка задумчива и серьезна. После отъезда Лукаса она стала мало есть, почти не спит. Я ее понимаю. Она, как и я, волнуется. Она, каждые две минуты, открывает электронную почту, щелкает на жалобный кружочек в левом углу, раз за разом обновляя страницу в надежде увидеть там новое непрочитанное письмо от отца, но от него нет ни одной весточки. Ей страшно. Всем нам страшно. Я пытаюсь бороться с этим. Оленфиада ведь во всем берет пример с меня! Покажи я ей свой страх, она поймет, что все по-настоящему плохо.»

С улицы донесся звон колокольчика. Дикая конница сделала круг по площади и остановилась. Ольна не обратила на это никакого внимания.

«2031, 13 января

Время поменялось и люди последовали за ним

На дворе стоял жуткий мороз. Ночью выпал снег и всю округу замело, дороги на въезд и выезд из города запорошило.

Оленфиада спала рядом. Последние дни она не покидала меня ни на секунду.

Я открыла глаза в пять тридцать, услышав громкие стоны и крики на улице. Удары, выстрелы, звон стекла. Как же я испугалась! Сердце заколотилось, как бешеное. Подумала, нас атакуют. «Мамочка!» — прошептала моя звездочка, прижимаясь к моей, онемевшей от страха, руке. Я приказала малышке спрятаться под кровать, а сама решила спуститься вниз. Она протестовала. С трудом справившись с ее истерикой, я помчалась вниз.

Солнце еще не встало, но мама была на ногах. Она смотрела в окно, прижимая дрожащие губы к нашим стареньким зеленым шторам. Я спросила, что произошло. Мама не ответила. Испуганная, я подошла и взглянула во двор.

Мы живем в шести милях от центра. Наш район часто называют районом бедняков. Я успела пожить здесь довольно долго, чтобы узнать город и людей в нем живущих. Никогда бы не подумала, что они способны на такое…

Мародерство! Не прошло и месяца, как люди превратились в животных. На соседней улице весь снег окрасился красным. Лежали тела. Магазин Бардиса, нашего доброго соседа, горел. Окна «Льювис и Лур» были выбиты, всю ту технику, что не смогли вынести, разбили и подожгли.

Я кинулась звонить в полицию, но мама остановила. Она сказала, что никто не приедет, снег слишком хорошо застелил собой все дороги.»

Громкий, грубый голос затмил все вокруг. От неожиданности пленница вздрогнула. Жаль, она не понимала, о чем говорили снаружи. Опустив глаза, она попыталась продолжить читать, но тут же второй мужской голос перебил ее. Еще раз пробежавшись по строчкам, Ольна смирилась с тем, что прочесть ей не даст жуткое любопытство, зовущее к крошечному окошку, и вернула дневник на прежнее место.

Повозка стояла, нагруженная сундуками, оружием и клетками. Кони не успокаивались, подымая копытами столбы дыма. Ольне прежде не удавалось разглядеть их в такой близости к себе. Молодые черные жеребцы стояли друг-за-другом, облаченные в дорогие доспехи. Огромные круглые глаза-янтари крутились в пустых глазницах, из ноздрей валил желтый огненный дым. Ольна не могла причислить их не к одному известному ей классу животных. Сбивало то, что эти пугающие жеребцы, начиная от копыт и заканчивая острыми закругленными рогами, состояли из чистого металла.

— Yasokopsynt, eopytyn einadzosir!⁵

Громыхая латами, стражник взмахнул кнутом и ударил строптивых по их гладким спинам. Кони вздыбились, выпустив наружу пару острых змеиных клыков, готовые дать отпор даже такому сильному противнику. Из угла послышались шаги, громоздкими металлическими ударами раздирающие каменную площадь. Стражник направил кровавый взор куда-то за невидимый горизонт. Через пару мгновений на свет показался некто, с ног до головы упрятанный под тяжелым костяным панцирем. На поясе его весело бренчала связка ключей всех размеров и форм, за спиной выглядывал огромный топор, несоизмеримый с пропорциями его тела. То был привратник ключей, Ольна его узнала. Именно он открыл те двери, что захлопнулись перед крошечной девочкой навеки. Не человек, но и не зверь, не живой, но и не мертвый. Его огненные глаза, горящие через узкие прорези в маске, вспыхнули. Кони в страхе прижались к друг-другу. Торжествуя своим превосходством, привратник ухмыльнулся и подошел к стене башни. Облокотился на нее. Связка ключей пролетела перед самым носом Ольны, отделяемая кирпичной кладкой. «Ох, если бы только мои пальцы были длиннее и тоньше, — мечтательно подумала пленница, — я бы смогла стащить их и высвободиться!».

Худощавый мужчина, одетый в смятую дорожную робу, спустился с повозки, отряхиваясь от назойливой мошкары. Два синих мешка украшали кожу под его глазами — кажется, он давно не спал. Тонкие губы обветрились, на смуглой шее застыли грязные потеки пота, редкие волосы покрывали лысеющую макушку. Шаркая ногами, он подошел к привратнику, встал так близко, что Ольна смогла учуять острый запах гнилой плоти, исходившей из него.

— Orbodny tavolahopint, Vederiku, me ugomint tib nezelopny?⁶ — голос хранителя ключей звучал как из неоткуда.

— Yhartsir adyasfif!⁷ — крикнул тот, что держал кнут в руках. Пока пленница пыталась разобрать слова, больше похожие на стоны умирающего, к повозке подошли двое стражников и начали разгружать привезенный скарб.

«Странно, что они везли все это по поверхности, — заметила девочка. За все те дни, что она провела здесь, никто и никогда не приезжал к башне из леса, дорога из которого успела зарасти диким бурьяном. — Кто отважился бы повезти сундуки, наполненные, вероятней-всего, чем-то весьма ценным, через темные лесные стежки, горные каньоны и ущелья?»

Караульные спустили на землю пять клеток с черными воронами, шесть сундуков и двенадцать корзин со стрелами и кинжалами. Все это время Ольна наблюдала за их слаженной работой. Те, кто прятали свои лица под масками, обладали великой силой. Они одной рукой держали тридцатипудовые корзины, и, если бы возжелали, с легкостью смогли бы поднять в воздух и подбросить всю повозку. То, что владело такой силой, пугало пленницу. Ольна была уверена: стражники, окутанные прекрасными доспехами, не люди. Там, за железными оковами, пряталось нечто. Всем сердцем Ольна чувствовала веющее от этого «нечто» зло.

Схватив с обеих сторон, стражники спустили вниз самую большую клетку из всех привезенных. Узкие прутья были сделаны из крепкого стекла, внутри бежал вязкий зеленый сок. То ли от того, что повозка стала легче, то ли от внезапно возникшего ветра, который погнал по каменной площади волны из серой пыли, скакуны забили копытами и возбужденно заржали. Караульный с кнутом грозно пригрозил им.

— Anhynint eobyne andohy aremakir, nardu, — устало заявил приезжий, когда стражники с любопытством стали разглядывать клетку. — Alaksu lalsirpint ogontitboeny akinelpir⁸.

Девочка увидела смутную тень на дне. Внутри кто-то был, кто-то весьма опасный, важный и необычный. И этот кто-то вот-вот должен был стать новым пленником проклятой башни. Новый раб пополнит ряды рабов жаровни.

— Какой-то вельможа, — прокомментировала пленница. В чем Ольна и была уверена, так это в том, что других пленных привозили сюда совершенно другими дорогами. Никто из жителей поверхности не знал, что под их ногами простираются огромные нескончаемые пещеры. Внизу, недосягаемая для непосвященных, шла секретная тропа, по которой из-за дня в день в башню и из башни велись потоки жалких и немощных. Потоки убитых, потоки живых. Пленные и рабы шли, опоясанные веревками, по узкой стезе, под которой царило море из раскаленной лавы. Слабые срывались, а кто оставался, продолжал идти, ведь другого выбора и не было.

Юная пленница впервые побывала там несколько недель назад, когда ее темница опустилась вниз, и, пройдя сквозь бурую толщу почвы, оказалась в настоящей жаровне. Темными ночами Ольна, напуганная до полусмерти, просыпалась с криком, видя перед глазами страшные картины открывшейся перед ней реальности. Там, под землей, она увидела то, что не должна была видеть.

— Etitsorpint, vor yfif sanir nevor solatsont htitndobovsny, Vederiku. Alaksu tealtitsirpint ogonmhy marunu, titmir nevor meavepsynt yastaledzarint fif iminir. Esvhy ot ya ygomint tiholderpint — otsemir fif vobarir fif hakindyrir!⁹ — проревел привратник, вытаскивая из сумки на поясе глиняную трубку и закуривая. В воздух повалил едкий черный дым.

— Tit nikysir stitsir, nurdu, toidir! Lazaksint — titbosoyn kinelpir!¹⁰

Человек заговорил на повышенных тонах. Ольна поняла, что дело принимает новую окраску. Удивленно и немного растерянно, привратник задумался, сделал еще пару затяжек. Выдохнув сгустки дыма, принявшие облик горбатых птиц с острыми спицами вместо крыльев, выпрямился.

— Tsent andohy aremakir, Vederiku, anoir… Yatsypyn itopir. Matfif iksevoleir kodortitvir, anyransi, oroksir tisorbtont atitpokir. Yamydint, eobyne yaledenir tenyatorpint vor esvir. Katir onhomint ogeir adytfif¹¹

Привратник спрятал люльку обратно в сумку и вытащил маленький золотой ключик.

— Joy-jorogo satailu anyran vfif Aladef? Of, nevor onhavir… Otsorpny irebazint yfif yanemir ytoir ymdevir, oobynoroh? Yavsir obynelpir aleorpint!¹² — зевнув, мужчина развернулся и пошел обратно, подзывая к себе караульных и привратника. Через мгновение все пятеро уже стояли у стеклянной клетки. — Ateir akvedir tiheldanirpint alaksu, katir otir kat ialedsint, titbotir kfif ienir otkinir vor melapir nevor yaslynortirpint¹³.

Сонно гость два раза ударил в ладоши, и клетка открылась, с грохотом обрушив все четыре стены на пол. Ольна была уверена, что стекло разобьется, пролив наземь удивительный зеленый сок, но оно оказалось весьма крепким. На дне пленница увидела сжатого в комочек раба, обмотанного веревками. Лица она рассмотреть так и не успела, привратник наклонился и подхватил бездыханное тело, перебросив его через плечо. Огненные глаза начали скользить по башне, пытаясь найти что-то или… кого-то.

— Edgefif ateir satailu yamdeshy aremakir¹⁴? — заворчал он. Все пятеро с любопытством подняли глаза. Ольне стало не по себе. «Что они ищут?!» — с ужасом спросила она, глотая губами холодный ветерок, нежданно ворвавшийся в затхлую темницу. Перекинув кнут за спину, стражник громоздким голосом выкрикнул:

— Tovfir ehvor anoir¹⁵!

Его палец указал в сторону Ольны, каменные глаза под маской радостно сверкнули. «Они нашли ту, что подслушивала их, что подсматривала за ними!» — прошептал голос в голове. Сердце заколотилось, как бешенное. Пленница опрокинулась назад.

— О чем они говорили? — спросила малютка у стен, чувствуя, как ноги начинают нервно дрожать. Стены гордо промолчали. — Что они хотят сделать со мной? Убить? Отправить к несчастным рабам?

ТУМ… ТУМ… ТУМ…

Послышались шаги, от ударов которых кирпичи на полу задребезжали и черные пауки, прячущиеся в щелях, недовольно повылазили наружу. Кто-то шел по лестнице, подымаясь все выше и выше.

— Что теперь они сделают со мной?

Девочка закрыла глаза. Так легче. Закрыться от всего на свете. Забыться. Тяжелые звуки оборвались.

— Почему ты остановился? — удивилась пленница, прислушалась. Ключ аккуратно скользнул в замочную скважину и провернулся. Стены пошли ходуном, с потолка градом посыпалась пыль. Словно бешенное животное, Ольна ринулась к стогу, прячась под соломой.

— Неужели мое время пришло?! Что ж, я готова встретиться со смертью. Ничего, кроме нее, у меня не осталось. Вы забрали у меня все, так что заберите и жизнь! Покончим с этим!

«Не сегодня!» — раздался голос в ее голове.

Двери, яростно создающие иллюзию цельной стены, со скрипом отворились и комнату залил белый свет. Пленница завизжала и прижалась к полу так сильно, как только могла, закрыла глаза ладошками. Темнота накрыла ее с ног до головы.

— Так… ладно, — она сморщилась и попыталась вспомнить мамину поговорку, кою они часто повторяли, когда снаряды пролетали над крышей, разрушая стену за стеной. — Раз — светлое чувство рекою вливается. Два — жизнь потихоньку ко мне возвращается.

Что-то с грохотом упало на пол. Зажмурившись, Ольна схватилась за голову и начала раскачиваться из стороны в сторону, словно сумасшедшая.

— Три — сердце мое покой обретает. Ну и четыре — со всеми бывает.

Хлопнула дверь. Стихло. Недоверчиво пленница приоткрыла один глаз, затем другой. Темница наполнилась привычным мраком. Пауки, фыркая и вытирая черные мордашки от сгустков пыли, принялись расползаться по домам, дверь исчезла, будто бы вовсе и не существовала, вокруг наступила гнетущая тишина. Ольна опустила взгляд и сразу заприметила «нечто» в трех шагах от себя. На четвереньках поползла вперед и обнаружила худую, связанную крепкими веревками рабыню.

— Нет, — отступила девочка, не веря своим глазам. — Разве такое может быть?

Нет. Разумеется, нет. Таких подарков судьбы не бывает! Судьба слишком жестока, чтобы дарить. Ольна протянула дрожащую руку и прикоснулась. Как же давно она не испытывала тепла! Вспыхнул свет. Из неоткуда возникла золотая волна, подхватившая соломинки и пылинки. В ушах зазвенело, Ольна с ужасом отползла назад. Веревки, связывающие незнакомку, лопнули, обратившись в золотые искры, разлетевшиеся по комнате туманом. Рабыня открыла глаза. Они смотрели друг на друга, быть может, слишком долго для первого раза, хотя Ольне могло и показаться. В конце концов незнакомка моргнула и отвела взгляд.

— Artitdir satailu¹⁶, — сказала она, осматриваясь. Сморщив нос, девушка встала, отряхнулась, обратилась к девочке. — Titir ainelpir? Aladef?¹⁷

В горле застрял ком. Все происходило слишком быстро, слишком неожиданно для маленькой заложницы. Ольна с ужасом бросилась искать помощи, но помощи ждать было неоткуда.

— Прости, прости! — вымолвила она, чувствуя, что незнакомка буравит ее голубыми глазами. — Я тебя не понимаю. Я не понимаю…

Рабыня, услышав слова Ольны, прищурилась, и, картавя и напрягаясь, вымолвила:

— Ты Зем… Зем… Землянька? Из Зэм. м… лы?

— Я с Земли, верно, — кивнула девочка, начиная заливаться краской. «Она говорит на моем языке!» — заликовало внутри.

— Так, — простонала незнакомка от напряжения, — с Землы.

— Да! Да! — радостно крикнула Ольна, вставая. Она была немало удивлена тому, что все еще помнит, как говаривать с живыми людьми! — Я с Земли, ты тоже? Этого не может быть! На Земле тысячи языков, а ты знаешь именно тот, на котором я говорю!

Девушка, тем временем, закатила взгляд к потолку и отмахнулась от невидимых мух. Тот час же за ее рукой пролетели крохотные снежинки и растаяли в воздухе. Она присела на корточки, осмотрела свою одежду. Недовольно фыркнув, незнакомка произнесла два слова. Грубо, ясно и четко:

— Yanemir zifif orpint!¹⁸

Ольна завороженно наблюдала за тем, как удивительная прикоснулась руками к своему сердцу и ухватилась тонкими пальцами за что-то невидимое и ей неподвластное. Чем бы это не было, оно доставляло незнакомке ужасную боль.

Воздух в комнате помчался по кругу. Ольна потеряла равновесие и упала, сшибленная невидимой силой. «Она ведьма!» — вспыхнула пугающая мысль в голове невинной девочке, тут же забывшей о всем том волшебном, увиденном ранее. А незнакомка все продолжала бороться. Невидимая сила, наконец, ослабила хватку, ведьма подняла руки вверх, задыхаясь и выпуская наружу зеленое сияние. Из ее бледных губ вылетел яркий свет и стихло. Уставши, она села, выпрямляя дрожащие от напряжения ноги.

— Что это такое? — прошептала Ольна, пожирая глазами сияние, что опустилось в руки девушки. Она не могла найти ни одного логического объяснения происходящему.

Ведьма взмахнула рукой и в воздухе появилась пустая склянка. «Чудо! Этого не может быть!» — кричала, раздувшаяся от недоумения и непонимания, логика малютки, которая была готова лопнуть от удивления. Разбрасываясь ругательствами, незнакомка с трудом просунула сияние внутрь склянки, закрыла ее деревянной пробкой, щелкнула пальцами, и склянка исчезла, будто бы и не появлялась. Краска снова прилила к лицу, губы порозовели.

— Я буду не прочь услышать от тебя объяснения тому, что только что произошло, — сказала Ольна и посмотрела на девушку напуганными глазами. Незнакомка устало протянула ей руку.

— Ага, ты предлагаешь пожать мне руку в знак нашего знакомства! — радостно завопила девочка, уже готовая подать свою в ответ. Однако не успела она этого сделать, как в ладони ведьмы что-то засияло, заискрилось и вновь из неоткуда появился крошечный флакон, с легкостью уместившийся бы в ладони младенца, наполненный желтоватой светящейся жидкостью.

— Чудеса! — прошептала девочка, вгрызаясь взглядом в колдовское сияние.

— Iepint,¹⁹ — приказала незнакомка. Ольна в недоумении пожала плечами. Девушка несколько раз прикоснулась к губам.

— Я поняла! Ты хочешь, чтобы я выпила это!

Ведьма кивнула.

— Но не хочешь ли ты отравить меня? — недоверчиво спросила девочка, выхватывая флакон из рук. Нахмурив брови и прикусив верхнюю губу, ведьма сделала вид полного безразличия.

— Терять нечего, — подумала Ольна, взбалтывая желтую жидкость. — Сейчас любая смерть, кроме как от голода, кажется мне сладкой.

Открыв хрустальную крышечку, она одним глотком осушила флакон. Ведьма протянула ко лбу девочки три пальца. Ольна, хоть и была напугана, не пошевелилась и не сдвинулась с места.

— Imirpint vor radir muzarir Ogeobynyarovogir, vor ianzopint erir yaomir vor avolsir yaomir. Ovolsir eomir okpeny, vor onaledsint — okperkny…²⁰

К огромному удивлению Ольны, с каждым новым сказанным ведьмой словом, она начинала понимать ее, понимать просто так, не вдаваясь в смысл сказанного, не разбирая интонацию и не заучивая сложные обороты.

— …от начала дня и во веки веков!

Ольна замерла в недоумении.

— Ты понимаешь меня? — спросила девушка сладким голосом. Девочка попыталась что-то ответить, но язык намертво прилип и отказывался слушаться. — Я схожу с ума от того, что творит этот сатаил, — продолжала она, осматривая Ольну с ног до головы. — Ребенок! Ты же еще совсем ребенок! Сколько тебе? Восемь? Девять? Как можно держать здесь детей?! До чего должна очерстветь его душа, дабы дойти до такого? Хотя, о чем я молвлю? Уж ныне не тайна, что души младенческие он уплетает на завтрак.

Ольна продолжала молчать, выпучив глаза.

— Отчего ты молчишь? Снадобье не сработало иль не умеешь? Ты, что, боишься меня? — ведьма засмеялась и девочка, наконец, пришла в себя.

— Ты! Ты! Ты умеешь говорить на моем языке?

— Нет. Это ты, отныне, умеешь говорить на моем языке, — ответила девушка. — Ты обрела разум Говорящего. Даровано тебе пять дней на то, чтобы говорить.

— Невероятно, — вымолвила Ольна, — как все это невероятно!

Сознание мало-помалу начинало возвращаться к ней.

— Кто ты, загадочная незнакомка? Ты ведьма? — уже не так смело спросила она.

— Что?! И не стыдно ль тебе, называть меня ведьмой!? — вспыхнула девушка. — Я не ведьма, и уж тем более не чародейка, и не одна из тех марунов, что заперты здесь. Все они — слабее меня и мне подобных.

— Прости, — виновато прожевала Ольна. — Я просто думала, что это синонимы…

— Я тебя не понимаю! — отмахнулась незнакомка. — Оставь земные словечки Земле. Чем меньше ты их будешь применять в речи, тем реже тебя будут сажать в темницы.

— Я попытаюсь, — хлюпнула малютка.

Девушка гордо выпрямилась и скрестила руки.

— Я Элин — волшебница восточных земель и, быть может, всей Дакоты, — представилась она, прищурилась и добавила. — Не ведаю, из каких соображений тебя держат здесь. Как мне известно, всех марунских детей алакс уничтожает сразу, оставляет только сильных мальчиков, которых затем отсылают на войну. Ты девочка. Я не чувствую в тебе силы. Ты не марун. Но если ты не марун, а сатаил иль нечисть, принявшая образ человека, знай: всякая, даже мелкотравчатая угроза в мою сторону и тебя будут собирать по всему Эйлису, ясно?

Ольна в страхе кивнула головой, понимая лишь меньшую часть из всего сказанного. Единственное, что она уяснила наверняка, было то, что перед ней не простая рабыня. «Элин — волшебница каких-то там земель, — повторила девочка у себя в голове. — Элин. Имя то какое странное! Ни Элина, ни Элен, ни Эва, в конце концов!».

— Прости, если я заставила тебя волноваться, — пропищала маленькая пленница. — Я не знаю ни кто такие «сатаилы», ни кто такие «маруны». Я самая обычная девочка с Земли, Земля то тебе знакома. Я Оленфиада. Для друзей — Ольна, просто Ольна. Заперли меня здесь без суда и следствия, понимаешь? Я никому и никогда не причиняла вреда. Я ни в чем не виновата, ну, быть может, лишь в том, что родилась. Ты можешь меня не боятся.

— Боятся?! — Элин засмеялась и ее смех был схож на звон рождественских колокольчиков. — Я ничего не боюсь.

Ее хрустальные глаза посмотрели в никуда, и Ольна поняла, что незнакомка клевещет, но ни ей, а самой себе. С самого начала девочка приметила эту особенность Элин — видеть пустоту. Если случалась так, что они обе сталкивались взглядами, то маленькая пленница не чувствовала ее глаз на себе, будто бы она глядела сквозь нее.

— Запомни это, кроха, — продолжила она усталым голосом, возвращаясь в реальность. — Мне придется просидеть с тобой до темноты, посему не мешай, ничего не проси, не рыдай и не кричи. Каждая туна, потраченная в здешних местах, стоит кому-нибудь жизни.

Ольна снова кивнула.

— Посмотрим! — Элин встала и обошла темницу, осмотрев каждый уголок, каждую трещину меж камнями. Пауки фыркая заползали глубже в свой темный мир. «Кажется для них она страшнее всякого огня» — заметила девочка, провожая взглядом пятерых клыкастых паучков, пробежавших мимо и прячущихся в узких щелях. Задержавшись на мгновение у миниатюрного окошка, волшебница прикоснулась к кровавым следам чьих-то пальцев, и они испарились, превращаясь в порхающих серых мотыльков. Увидев чудеса магии, Ольна чуть было не прокусила язык от восторга.

— Стало быть, — начала волшебница, говоря сама с собой, — здесь он держит всех марунов, всех несчастных марунов! Могу поспорить, что выбраться из сего измерения можно, да только, кожура златоцвета, эти стены не так уж легко будет сокрушить! Знаю, многие пытались. Великие маги, способные повернуть время вспять, пытались разрушить ее, разрушить Аладеф, но она победила, поглотив их. И с каждым таким поверженным магом она становилась сильнее, и он, алакс, становился сильнее.

«О чем она говорит? — спросила себя Ольна, насчитав не меньше четырех незнакомых слов. — Я не понимаю. Кажется, чудное снадобье подействовало не полностью».

— Так значит мы в волшебном мире, — констатировала девочка. — Я так и знала! К счастью, в детстве, я много читала о таких. Здесь есть магия, чудеса, волшебные замки, драконы, феи и огры.

Элин громко цыкнула.

— Разве ты не обещала мне не мешать?

— А разве я мешаю? — удивилась Ольна. — Разве что-то интересное и невероятное может кому-то мешать?

Волшебница перешагнула с ноги на ногу, посмотрела на девочку, которая, казалось, вот-вот была готова взорваться от переполняемого в ней восхищения, и не смогла найти слов, чтобы возразить. Улыбнулась, обнажив белоснежные зубы.

— То сияние, — вдруг вспомнила малютка, — что вырвалось из тебя, чем оно было? Мне показалось, или оно действительно причиняло тебе ужасную боль?

Пленница была загадочна, продолжала смотреть сквозь, будто бы видела за спиной малютки своего давнего друга.

— То, что ты называешь сиянием, именуется «делисом». Так названо оно в честь ордена борцов с нежитью, кои и по сей день бродят на просторах Руны, — ответила она, немного удивленная внимательностью девочки. — Первые из них, оставили для нас силы, что и по ныне защищают мидгарды от магии. Жаль, что некоторые используют их в своих корыстных целях.

— Что за силы?

— Знания, разумеется, — Элин резко развернулась, при этом сделав причудливый реверанс. Ольна заметила, что там, где она ступала, взрастал зеленый мох. — Благодаря им многие травники и колдуны познали тайны мира. Делис — одна из них. То, что ты видела, было ничем иным, как сильной магией, способной впитывать в себя все другие чудесные способности марунов, обращая их в ануранов, то есть в тех, кто не питается волшебством. Делис, обращенный в запретную сыворотку, колют прямо в сердце, отбирая у таких, как я, самое ценное.

— Волшебные силы, — завершила за нее Ольна.

— Верно, — кивнула волшебница. — Только вот со мной они, кажется, прогадали. Скудоумные прислужники Хедрика полагают, что делисом могут смирить мои силы, запереть их в клетке! Не тут-то было! Я есть истинная магия, ни что не может меня сокрушить.

В глазах волшебницы продолжала стоять стена из недоверия к самой себе. Последние слова прозвучали чересчур уж напыщенно. Ольне на мгновение показалось, что Элин не прочь покрасоваться перед другими, особенно перед такими маленькими и наивными девочками, как она.

— Ясно, — промолвила Ольна, завороженно. «Ясно, что ничего не ясно» — подметила в голове. — Ты пришла спасти меня?

— Что? — волшебница обернулась и в недоумении посмотрела на Ольну. Ольна прикусила язык, чувствуя, что было бы лучше, если бы она не задавала никаких вопросов вообще. — Так, давай сделаем следующее, кроха, — змеиной усмешкой Элин заставила девочку вжаться в угол.

— Я Ольна, — шепнула девочка.

— Да хоть Дарт Великий, мне все равно. Давай ты смолкнешь и будешь сидеть смирно и тихо, словно мышь. Я должна отыскать кое-что очень важное и времени у меня в обрез, всего-то до рассвета. Нужно успеть, пока моя душа еще моя.

— Но я ведь просто хочу…

— Замолчи. Я потом решу, что с тобой делать.

— Но так не честно! — Ольна поставила руки на бока и встала. — Ты же у меня в гостях!

— Отлично, гостеприимная кроха, — фыркнула волшебница, — сиди тихо. Как только я найду то, что ищу, сразу же отвечу на все твои вопросы.

— Тогда ищи быстрее, волшебница, быть может, всей Дакоты, — хлюпнула Ольна, немного разозлившись, неуклюжа легла на сноп сена. «Ждать? Ждать?! Это просто невыносимо!» — возмущалась она про себя, с расплывающейся на лице довольной улыбкой. Она так редко улыбалась.

Волшебница Дакоты заплела волосы в две чудесные косы, изредка начинающие воевать с друг-другом за право лежать на спине, и принялась с усердием изучать пол. «Что интересного может быть в полу темницы? — спросила себя Ольна, с любопытством следя за волшебницей. На любые ее действия у нее возникал неописуемый восторг. — Здесь только сено да пауки!». Элин опустилась на четвереньки, рассматривая каждый камушек, каждую щель и впадину, затем, вытащив из воздуха флакон с сиреневой жидкостью, бросила несколько капель на потолок. И чудо! Сверху-вниз тут же спустились тончайшие веревочки серебра.

— Покажи мне себя, — приказала Элин, прикасаясь пальцами к веревочкам, словно к струнам арфы. Комната наполнилась космическими звуками. Вьющиеся веревочки выпрямились, соединились в один узел и там, где их концы коснулись пола, загорелся алый свет, линией вырисовывающий заковыристый символ.

— Как такое может быть? Я изучила эту комнату вдоль и поперек, но ничего не нашла, — выдохнула Ольна, когда на полу появился крошечный горящий знак. — Что это?

— Руна Трелиона. Руна Воина Духа. Является тем, кто дал стенам напиться соком древа жизни, кто принес себя в жертву ради волшебства, — ответила она, касаясь ладонью символ, чем-то похожий на скрюченные бараньи рога. — Магия крови, разумеется, будет играть здесь существенную роль.

— Значит, ты принесла себя в жертву? — спросила Ольна, пропустив мимо ушей последнее предложение.

— Займи себя чем-нибудь, хорошо? — уклончиво произнесла волшебница тоном полного равнодушия. Малютка обиженно фыркнула, отвернулась к стене и нахмурилась. Ей вдруг стало ужасно обидно из-за того, что ее не воспринимают всерьез. Казалось, Элин принимала ее за глупышку, не смыслящую и не понимающую в жизни ничего. «Что ж, она еще узнает, с кем связалась, — обратилась Ольна к себе, — не каждая землянка может выжить после столь ужасных событий, да еще умудриться попасть в иной мир».

Малютка, поджав ноги, посмотрела молящим, жалостным взглядом на незнакомку, пытаясь растопить ее каменное сердце, полное безразличие. Первую минуту Элин делала вид, что не замечает этого, но после сдалась и опустила руки.

— Хорошо, — простонала она. — Что тебе нужно, дитя? Я понимаю, тебе одиноко было все те дни, что ты провела здесь, но я не лучшая собеседница, не лучшая подружка, какой ты меня представляешь. Будь по-твоему: спрашивай все, что пожелаешь, я попытаюсь ответить. Только не строй из себя великую мученицу! Мучеников с меня довольно.

Ольна торжественно объявила свою победу. Что-что, а уговаривать людей она умела — сие было ее скромным даром, щедро отданным Создателем в день ее рождения. Так она уговорила отца выкупить Тавви, которого жадные скупщики хотели разобрать на запчасти, убедила мать приютить дома свору мальчишек-сирот, оставшихся без родни после бомбежки, старого дядю Вэна заставила не сжигать десятки ненужных ему книг, а отдать их ей. Девочка могла и слова не сказать, переманив на свою сторону дюжину людских душ, но при этом она никогда не хвасталась этим и не считала свой дар чем-то особенным и жизненно важным.

Ольна нахмурилась, пытаясь выставить в ряд все тревожащие ее вопросы. Узнать она хотела много чего, да только не могла решить, что именно должно быть первым.

— Где мы? — начала она, цепляясь глазами за босые ноги волшебницы. Ее крохотные ступни приводили Ольну в упоение и заставляли губы расплываться улыбке.

— Мы в узилище алакса, в его Аладеф — черной башне, построенной, чтобы умертвлять и порабощать таких, как я. Сюда забирают тех, кто хоть как-то перешел дорогу вездесущему, сатаил его, Хедрику, — ответила Элин, выплюнув последние три слова. — Ты хоть ведаешь, кто эдакой Хедрик?

Кого-кого, а его она знала. Ольна насупилась, ее щеки тут же налились краской. «Хедрик… Хедрик… Хедрик» — эхом отозвался мягкий голос, в голове промелькнул образ высокого человека в черном капюшоне. Впервые она узнала его истинное имя здесь, в ином мире. Он украл ее. Странно, но никаких чувств, никакой ненависти к этому человеку Ольна не испытывала ни тогда, ни сейчас (в отличие от волшебницы, которая, судя по всему, так и взрывалась при каждом его упоминании). Месяц, проведенный в темнице, дал Ольне понять, что она ничего не знает о людской сущности и не в праве винить того, кто заточил ее здесь. Так или иначе, она сама виновата в том, что произошло. Хедрик был лишь ее проводником. Именно благодаря ему она все еще жива, хотя и медленно умирает. «Сгинуть здесь намного приятнее» — сотню раз повторяла малютка, убеждая себя в том, что погибнуть в волшебном неизведанном мире куда благороднее, чем, к примеру, погибнуть под пулеметным огнем от рук какого-нибудь солдата, или кануть в небытие изуродованной и сброшенной в сточную яму к тысячам других таких же. А еще на Земле господствовала язвенная чума. Ольна была готова отдать все на свете, чтобы избежать участи миллионов, заразившихся ею. Да, те миллионы освобождались от лицезрения жестокости Третьей Мировой, но разве можно было считать снисхождением судьбы смерть в муках на руках собственной матери?! Язвенную чуму Ольна боялась больше всего. Скольких детей, покрытых гниющими ранами, проникающими до костей, она видела! Их искаженные тела сотнями выносили за город. Среди них были ее друзья, ее знакомые. Она не узнавала в призраках никого — так сильно изменяла их болезнь. Ольна часами смотрела на себя и боялась, что вот-вот на ней появится крошечный гниющий волдырь, разрастающийся, как гриб в дождливую погоду. Такой смерти она боялась больше всего. «Когда твой, слившийся с сотнями других усопших, труп выносят вон, и даже мать уж не узнает в нем родную дочь — вот самое страшное, — говорил убаюкивающий голос в ее голове. — Все остальное — мелочь». Вот, почему пленница не ненавидела Хедрика. Возможно даже, она глубоко в душе благодарила его. Хедрик спас ее от участи других смертных.

— Это он привел меня сюда, — прошептала девочка, отмахиваясь от воспоминаний. — Это из-за него я здесь.

Элин бросила на нее заинтересованный взгляд, но следовало Ольне приметить это, волшебница надела маску равнодушия.

— Ты же могущественная волшебница, ты должна вызволить нас отсюда!

— Нет никаких «нас», — отмахнулась Элин. — С чего тебе вообще такая мысль пришла в голову? Прости, кроха, но я не буду нянчиться с тобой. Брать тебя у меня не было в планах, я даже больше скажу: тебя не было в моих планах. Будь ты постарше и по крепче, быть может, я еще бы подумала, но ты… — она окинула Ольну оценивающим взглядом, — хрупкая, маленькая девочка. Ты не сможешь держать в руках ни лука, ни меча, и уж точно не пройдешь дальше своего роста. Поверь, в нынешнем мире тебе не место, появись ты здесь на десять лет раньше, увидела бы его совсем в ином свете, но сейчас… он такой, какой есть. На Руне идет война. Для любого ты будешь обузой. Я не хочу нести бремя твоей кончины на своих плечах.

«Что-то я не видела тут ни ядерных взрывов, ни разрывающих на куски бомб» — подметила девочка и поставила руки на бока.

— Я знаю только одну войну, и я ее пережила, — гордо заявила она, — а значит я не слабая!

–…я выберусь отсюда до следующего рассвета, — продолжила Элин, пропуская слова Ольны мимо ушей, — а ты останешься. Стража тотчас заподозрит неладное, если исчезнут сразу два пленника. К тому же тебе уже ничем не помочь, ты же понимаешь, правда? Каждый, кто проживает в Аладеф ночь и встречает первые лучи илиуса, отдает ей часть своей души. Твоя душа наполовину принадлежит алаксу, с этим ничего не поделаешь. Ты теперь его, понимаешь?

— Моя душа? — каждое слово вылетало из губ дрожа и обрываясь. — Но зачем ему моя душа?

— Для Хедрика это все. Твоя, чужая… Все души рано или поздно угодят ему на тарелку. Видишь ли, для него они источник немыслимой энергии. Души всех пленных Аладеф скапливаются внизу, в чистилище, а затем устремляются в Дарк, где питают его.

Ольна вжалась в пол. Элин подошла и притронулась к ее плечу. Девочка вздрогнула и схватила скатывающуюся слезу губами.

— И нет, мне не стыдно ни за мои слова, — безразлично продолжала волшебница, — ни за то, что я собираюсь сделать. Ты еще кроха, но ты здесь, а значит должна знать правду. Пусть даже если она ужасна. Ты должна остаться.

Хватая слезы руками, Ольна взмолилась:

— Прошу, умоляю, возьми меня с собой! Не оставляй меня здесь! Я хочу домой, к маме. Она там совсем одна. На Земле ведь тоже война! Я должна быть рядом, я обещала папе защитить нашу семью! Как же теперь я выполню свое обещание?!

— Разве тебя не учили не давать обещаний, которые ты не сможешь сдержать? — сухо спросила Элин, пытаясь не обращать внимания на чужие слезы, медленно опустила глаза и недовольно осмотрела дырявые рукава своего тюремного балахона. — Ты обещала защитить свою семью? От кого же? Земные люди платят своими жизнями за таких, как Хедрик, потому что когда-то побоялись воспротивится им.

— И что же теперь?

— Мне очень жаль твоих родных, — безразлично сказала она, хватая пальцами серые нити, — но они сами виноваты в том, что случилось и что случится.

Ольна поняла, что вот-вот на нее нахлынет истерика. Девочка упала на сено, разбросав соломинки, и зарыдала. Элин прикрыла уши рукой.

— Хватит рыдать, кроха! Твои слезы подпитывают хранителей!

Ольна не прекращала. Стоны становились тяжелее, вздохи громче и отчетливее.

— Ладно! Ладно! — не выдержав, волшебница резко опустила руки, отчего по полу разошлись снежные круги. — Я подумаю о твоем освобождении, только замолчи, и без тебя голова раскалывается!

Ольна резко замолчала, подняла глаза к девушке, улыбнулась. Элин при виде этой улыбке сделала недовольную гримасу.

— Однако доколе о нем и речи быть не может: для меня ты незнакомка, — грубо отмахнулась она, недовольная своим решением. — Впредь делай то, что я тебе прикажу и, может быть, я возьму тебя с собой, если, конечно, сама выберусь, — девушка повернулась к Ольне спиной и пробормотала себе под нос непотребные ругательства.

Комната резко наполнилась тьмой, илиус скрылся за океаном. Ночь приближалась. Северные горы покрылись туманом, медленно подступающем к башне волной белого пара.

— Что мне делать? — прошептала девочка, будто ее подслушивали сотни ушей. Она всегда боялась темноты, но с приходом сюда, на Эйлис, этот страх пропал. Она привыкла к нему.

— Ничего, — послышался голос из мрака, — пока ничего. Мне нужен свет, иначе обряд не совершить. Я вызову полымя.

Раздался щелчок пальцев и из неоткуда появился ажурный, деревянный фонарь, с изогнутым стеклом и хрустальной мозаикой, искажающей извергающийся из него свет. Парящие внутри светлячки походили на волшебные огоньки, сотканные из тончайшего колдовства. На мгновение они соединились воедино и Ольна увидела крошеное лицо с огромным красным глазом, подмигнувшем ей.

— Откуда все эти вещи? — решилась спросить она, подходя поближе.

— Ты же не думаешь, что я могу созидать все это из пустоты? — хихикнула волшебница, отправляя фонарик парить к потолку. — Все это — из моей светлицы в граде Тинк-Кросс. Перед уходом я связала ее с этим неугомонным духом, так что пока светлая магия остается в стенах моего дома, а этот дух жив, я могу призывать мои вещи.

Девочка подняла глаза к свету — огонек снова подмигнул ей, на сей раз слишком явно. Ольна вздрогнула.

— Он что, живой? — вскрикнула малютка. — Иль я схожу с ума?

— Не бойся. Это огненный рарог. Ох, если бы он был обычным огоньком, да еще и неразговорчивым, я бы была только рада, — замечталась волшебница. — Сейчас же он просто тебя стесняется. Как привыкнет — так не смолкнет, даже перед лицом неминуемой гибели.

— Будь любезна, называть меня все же Духом Полымя, — встрепенулся огонек в фонарике, Ольна от неожиданности вздрогнула. — Я ведь не какая-то простая нечисть, я настоящий медведь! Я покровитель всех лесных зверей!

Голос его был тоненький, сквозь скрежет различался шум горящего паленья. Элин звонко засмеялась.

— Я уж сомневаюсь, что в прошлой жизни ты не был сатаилом.

Огонек недовольно буркнул, выпустив гору дыма.

— Дух Полымя, — представился он, радостно помахав огненной рукой, которая, как взялась из неоткуда, так и исчезла. Мастер форм и иллюзий, огненный рарог посмотрел на малютку черным выпуклым глазом — угольком.

— Ольна, — прошептала девочка, читая на своем лице нотки безумия.

— Неужели земное дитя? — вспыхнул он, приглядываясь к маленькой пленнице. — Здесь? В Аладеф? Как такое может быть, целительница? Разве здесь не маруны должны быть? Мы ведь в клетке, правда? А если мы в клетке, то на благо империи не трудимся, то есть рабами не числимся? А если рабами не числимся, значит мы маруны, но ведь девочка — землянка! Сложно! Сложно! Она ануран-марун? Марун-ануран?

— Полно, рарог, — грубо перебила его волшебница. — Приспело время заняться делом, — она щелкнула пальцем и фонарь засветил ярче. — Если ты мне подсобишь, кроха, — сказала она Ольне, играя светом, — то может быть я решу, что ты не такая уж и бесполезная.

Ольна с радостью кивнула. Элин улыбнулась.

— Отменно, — не на туну не сомневаясь в ответе, волшебница взяла Ольну за руку, — тогда слушай, малютка: все, что окружает нас, не существует на самом деле, это лишь иллюзия. Нет ни стен, ни дверей, есть только могущественная магия, а она, как известно, имеет много брешей.

— Ты хочешь сказать, что нет никакой тюрьмы? — спросила Ольна, пытаясь понять.

— Она есть, но ее нет. Она может быть где угодно, когда угодно, — добавил рарог, вцепившись огненными ручками за стекло.

— Вот почему никто не может ни сбежать, ни укрыться от Аладеф, — продолжила волшебница. — Если бы кто-то и загорелся желанием найти ее с плохим умыслом — он бы никогда не сделал этого. Все вокруг — черная магия, и чтобы сломить ее, нам понадобиться много усилий и…

— Но все же ты знаешь, как сделать это, — отозвалось полымя, подсматривая за пленницами. — Знак Трилиона, верно?

— Знак крови, — вспомнила Ольна, опуская глаза на горящий символ. — Ты говорила, что магия крови будет играть здесь какую-то роль…

— Да, — нахмурилась Элин, бесцеремонно перебитая духом. — Все, что я знаю об Аладеф, это то, что ее черную магию защищает три знака: Первый — знак Крови, второй — знак Силы и третий — знак Избранности. Начнем с первого. Знак хранит тайну и эта тайна — наше спасение, но, чтобы разгадать ее, нужно напоить Трилиона своей кровью, а стены — светом.

— Был я когда-то в славном граде Биофе, — завыл огонек, готовый рассказать свою занятную историю, — так там этих рун с кровавой магией — пруд-пруди. Хочешь в таверну — плати кровью, хочешь еды — плати кровью. Я уж думал, что помру от малокровия. А все это — остатки черных магов прошлой эры. Магов как-таковых уж нет, а традиции остались. Мы верны своим традициям, знаешь ли.

— Ты не был в Биофе, — процедила волшебница. — И даже если бы и был, то от малокровия вряд ли бы умер. У тебя крови нет.

— Ты мало обо мне знаешь! Может, в этой жизни и нет, — недовольно застонало полымя, — но моя душа уж много веков странствует по мидгардам. Жаль, я не из совета Мудрых и не помню, кем был в прошлых жизнях.

— Напоим бреши стен соком древа жизни, — продолжила Элин, сделав вид, что не замечает стонов полымя. — Только будь осторожна, пауки будут защищать их!

— Они повсюду! — пугающим голосом добавил огонек. — Берегись, малютка! Один укус и ты — трупик.

Ольна нервно сглотнула.

— Он пугает, — успокоила девушка и обратилась к огоньку, — еще одно слово — отправлю в чулан!

Дух принял форму грустной мордашки.

— Не робей, кроха, — Элин похлопала девочку по плечу. — Они тебя не тронут. Ищи провалы между кирпичами в полу, а я гляну на стены. Ты почувствуешь бреши, когда найдешь их.

— Ты много знаешь об Аладеф, — приметила малютка. — Ты и раньше здесь была?

— Нет, — отмахнулась волшебница, не желая что-нибудь объяснять.

— Уверяю тебя, целительница здесь впервые, — заверил дух, — просто она продумывает всякий ход, перед тем как сделать его, неправда ли? — в глазах рарога заблестели огоньки недовольства, и он начал цитировать волшебницу: — Никто не поймает меня, полымя, пошли разрушим тот лагерь хранителей! Я сама магия, полымя, никто не сможет схватить меня! Хедрик пожалеет, что родился на свет, полымя! Я уничтожу Аладеф, превратив ее в пепел, полымя!

***

Сейчас ее жизнь могла либо повернуться, да так круто, что голова пошла бы кругом, либо продолжила бы влачить свое жалкое существование в четырех стенах, ожидая смерти.

Острые кирпичные кладки царапали ей колени, локти, но она словно не чувствовала, не замечала этого. «Провалы, бреши, черная магия» — повторяла Ольна, не считаясь со временем. Заколдованная, она начала видеть смыл всего только в них.

Волшебница медленно ходила около стен. Цепкие черные паучьи пальцы выглядывали за каждой трещиной, недовольно хватая девушку за тюремный балахон. Они чувствовали в ней угрозу, но уже не боялись так сильно, как в первые часы. Они догадались о ее намерениях и решили, во чтобы это не стало, помешать наглой волшебнице сломить их власть в этой темнице. Но Элин было все равно на клыкастых защитников. Она взмахивала рукой, и пауки исчезали, превращаясь в серую дымку.

Время бежало слишком быстро, но никто этого не замечал, кроме, быть может, огненного рарога, готового крушить все и вся вокруг от скуки. Комната начала утопать в световом потоке, у пленниц зарябило в глазах. Дух завыл, прыгая в фонаре:

Ой, как долго, ах, как долго,

Ждать приходится мне вас!

Ой, как часто, ох, как сильно,

Сердце бьется каждый раз!

В каждом шаге, в каждом вздохе

Чувствую дыхание,

Аладеф здесь отбирает,

Частицы сознания!

— Тут нет никаких «провалов»! — выкрикнула Ольна, пытаясь перебить боль в глазах и истошную песню рарога. — Какие такие «щели» должны быть вообще!?

— Должны быть, ищи! — приказала волшебница, срываясь на крик. Все были на пределе.

«Что искать? — завопило внутри. — Провалы? Щели? Как же плохо, когда ничего не понимаешь!». Ольна упала на колени и прижала к сердцу холодные руки. Нет, ей не было холодно, ей было страшно. «Бесполезно, — сдаваясь, девочка заплакала, вытирая слезы соленым рукавом. — Здесь ничего нет». Она уже и не надеялась, что что-нибудь найдет, не помнила, когда последний раз ей везло в этом, однако нынче морон был ее оберегом и он решал, когда и что она должна отыскать.

Бесчисленное множество каменных клеток марунов закружились, поднимаясь по спирали все выше и выше, приближаемые к землям Гексиоды, и, достигнув предела, остановились, замерев над раскинутыми лучами Ремени. Подняв мокрые глаза, Ольна увидела молочную дорожку света, что не принадлежала рарогу, не была в его власти, и, пробежав по ней глазами, встретила бледное око треснувшей луны, подсматривающее через крошечное окошко. Морон будто бы улыбнулся ей. Стоило маленькой пленнице задуматься над этим, как темница вновь начала движение, приближаясь к сердцу Аладеф. Освещаемая ночным светилом, она оголила свое дно, и маленький, крохотный, еле заметный луч пробился сквозь толщу камней и паучьих лап, ослепив малютку. Если бы раньше Ольна увидела его, непременно подумала бы, что это обман зрения, однако сейчас все было иначе. Она нутром почуяла, что это то, что она ищет. Забыв обо всем на свете, не жалея собственных пальцев, пленница расковыряла проем между кирпичами.

— Сюда! — закричала Ольна, прыгая от радости и не чувствуя боли. — Здесь что-то есть! Посмотри, Элин!

— Я тоже нашла, — обрадовалась волшебница, хватая рукой пульсирующую стену. — Морон помог нам — хоть какой-то от него прок. Теперь возьми это, — в руки Ольны упал крохотный флакон с сиреневой жидкостью.

— И что с этим делать? — беспомощно спросила пленница.

— Выпей, — посоветовал рарог. — Я давно мечтал посмотреть, в кого превращаются дети от отвара из сока древа жизни. Говорят, они начинают набухать, как вишни, краснеют, а потом — бах! Взрываются!

— Подумай, кроха! — грозно велела волшебница, бросая недовольные взгляды на рарога и отпугивая от себя черных пауков. — Стены иссохли, так напои их! Одной капли будет вполне достаточно.

Ольна потянула за крышечку. С трудом она поддалась, и в воздух посыпались белые искры. «Всего капельку, одну лишь капельку!» — прошептала малютка и выплеснула половину содержимого на светлую точку меж камнями, испуганно посмотрела на Элин, готовая выслушать дюжину ругательств за расточительное отношение к ее ценному отвару, но волшебница не обратила на случившееся никакого внимания.

— Кажется, пронесло, — выдохнула девочка, как тут же в темницу ворвался белый дым и из всех щелей хлынул яркий голубой свет. Едкий запах плесени заполонил все вокруг, Ольна начала безудержно кашлять.

— Я же сказала, — зашипела волшебница под звонкий хохот духа, — одной капли хватит!

Отмахнувшись от заволакивающей пелены, Элин подняла руки вверх и воскликнула:

— Успокой свой норов и явись мне!

Ее голос прозвучал четко и мелодично. Она магией призвала флакон из рук Ольны и вылила остатки на последнюю брешь. Комната превратилась в светлый шар. Серебряные ленты побежали по венам темницы к символу Трилиона, сплетаясь воедино. Со стен, с потолка, с пола устремились тонкие струны, обволакивая собой воздух и выжигая огромную черную надпись из сотен рун.

— Как вы думаете, после всего этого нас еще не заметили? — спросил дух в фонаре, покрывшись пятнами блестящих искр. Элин, как и, впрочем, Ольна, не обратили на его слова никакого внимания.

— Что это такое? Второй знак?

— Нет, — отсекла девушка. — Знак Трилиона все еще жаждет крови, он не открылся нам. Это, — она кивнула в сторону надписи, — заклинание для обряда. Теперь можно приступить к нему. Мне нужна жертва.

— Жертва? — небо обрушилось на Ольну с полной тяжестью, все сложилось в одну ужасающую и пугающую собой картину. — Вот почему ты здесь, почему стражники не отправили тебя в другую пустую темницу… Тебе нужна была жертва!

Рарог и Элин переглянулись, пытаясь понять, к чему ведет маленькая пленница, Ольне же все было ясно. «Неужели судьба берегла меня лишь для того, чтобы сделать жертвой в чужой игре?!» — воскликнул голос внутри, переполняемый горечью от несправедливости. Всепоглощаемой волною девочку накрыла злоба. В любое другое бы время она с радостью согласилась бы умереть, отдать всю себя на свершение благородной цели, но сейчас, когда свобода казалась так близка, когда от нее отделяло всего-то три знака, в ней проснулась жажда жизни и жажда бороться за эту жизнь. Ей захотелось кинуться на волшебницу, растерзать ее в клочья.

— Никакая ты не волшебница! — воскликнула она. — Ты ведьма! Самая настоящая, — она стала ходить из угла в угол, провожаемая удивленным взглядом полымя. — Вот какие ходы вы оба продумали с самого начала! Ты, — Ольна яростно указала пальцем на Элин, — заколдовала стражников, чтобы они посадили тебя с еще одним пленником, чтобы ты свершила свой темный обряд, чтобы убить меня!

Удивленная, Элин скрестила руки на груди, хотела что-то сказать, но Ольна не давала вставить и слова:

— Разумеется, — она подняла руки к вверх, охватывая взором весь блестящий искрами потолок, — вас послал Харон. «Маленькая паршивка слишком долго занимает место в моей тюрьме, все ее сокамерники мертвы, одна она держится из последних сил, пора бы ей на покой» — говорил он, не так ли? — полыхая, Ольна вцепилась глазами в волшебницу. Та стояла, не двигаясь, с загадочной улыбкой на лице. — Что смешного? Нравится смотреть, как мучаются, как бьются за жизнь невинные, маленькие?

— Потрясающе, — вымолвила Элин через зубы. Голос ее был спокоен, как никогда, и от этого малютка впадала в еще больший гнев. Она хотела продолжить кричать, но волшебница взмахнула пальцем, не дав вымолвить больше ни слова.

— Она раскусила нас, целительница, — сухо сказало Полымя, превращаясь в желтую светящуюся лужицу, — мы действительно злые приспешники Харона или кого-там еще? Маленькое чудовище в обличье миловидной девочки мучает нас больше всего на свете, и мы из кожи вон вылезем, чтобы попасть в Аладеф и изничтожить его. Теперь, когда она все знает, можно со спокойно душой приносить ее в жертву.

Элин приказала взглядом молчать и ему.

— Тебе уже говорили, Ольна, — первый раз она обратилась к малютке по имени, и это испугало маленькую пленницу больше, чем мысли о приближающейся смерти, — что ты такая же, как и все люди на Земле? Они не умеют ждать, не умеют верить словам, никто из них не может быть верен даже самому близкому человеку, что уж тут говорить об незнакомцах?! И ты так подобна им. Самое ужасающее во все этом то, что тебя уже не исправить, даже заточение в Аладеф не сможет выбить ни из тебя, ни из других землян эту хворь, — девушка зашагала к руне Трилиона, оставляя за собой следы из ржавчины. Ольна на всякий случай сделала шаг назад, хотя, безусловно, понимала, что, если волшебница решит ее убить, она это сделает, ее ничто не остановит. Девушка тем временем, присела и вытерла символ рукавом. — Ты, как и большинство людей, не думаешь наперед. Тебе лишь бы сделать — не важно как. Вам, землянам, безразличны те чувства, что вы можете принести своими мыслями, своими словами. Вы мните, будто это просто-напросто слова, но иногда даже самое безобидное слово может оставить непоправимый след.

Ржавчина вспыхнула синим пламенем, волшебница подняла глаза, и Ольна в страхе отшатнулась — глаза пылали.

— Пока ты здесь, пока ты в моем мире, будь добра следить за языком и за своими мыслями, ведь они могут обратить в прах твой единственный шанс на спасение.

Сердце Ольны забилось сильнее. Она почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Последние слова врезались в голову. Комната наполнилась странной тишиной.

— Я не намереваюсь приносить тебя в жертву, — перебила ее волшебница. — Знак Воина Духа не предусматривает чью-то смерть. Надобно просто немного крови, вот и все. Это и есть жертва, на которую мне необходимо пойти.

Голова стала невыносимо пустой, Ольна ощутила невероятное облегчение.

— Я не ведьма, я же говорила, — спокойно продолжала Элин, — но, даже если бы и была ею, то в этом не было бы ничего плохого. Не все ведьмы — прислужницы сатаилов.

— Зараза, — невольно произнесла Ольна, чувствуя себя крайне неуютно. — Я как услышала про жертву, так чуть от страха с ума не сошла. Больше не пугай меня так, ладно?

— Значит-с, все земляне такие, — потянул рарог, безмятежно болтаясь в фонаре, как в киселе.

— Ты это о чем? — спросила Ольна, подымая глаза к потолку.

— Обидят и даже извинения не попросят, — фыркнул дух и превратился в надувной шар.

— Ой, — Ольна схватилась за губы. — Я вам таких гадостей наговорила!

— Не то, чтобы, — хмыкнул он, извиваясь. — Просто, знаешь ли, обидно, когда тебя называют приспешником того, с кем ты даже не знаком.

— Прости! Прости! — взмолилась девочка. — Я не хотела. Я ведь не такая, правда! Я… — она опустила глаза, глотая носом капельки слез. — Я очень испугалась. Знаете, все эти дни, проведенные взаперти, я хотела умереть, но, когда представилась возможность… я очень, очень сильно испугалась. Никогда бы не подумала, что во мне проснется такая жажда к жизни, — девочка вытерла лоб рукавом, подошла к волшебнице и взглянула в ее глаза. Может быть от голубого свечения, может от светлячков в фонарике Ольне показалось, что теперь они стали не голубыми, а темно-коричневыми. — Прости, что наговорила на тебя, ты ведь добрая волшебница, правда? Возьми мою кровь, мне не жалко. Бери, сколько нужно.

Волшебница резко отвернулась и встала над руной, протянув руку.

— Ну уж нет. Ты и так еле держишься. Моей крови будет всецело достаточно.

Она взглядом прикоснулась к своей ладони. На туну ее глаза потемнели, опасная магия безжалостно разрезала кожу, красная кровь полилась вниз и обволокла Трилиона — руна загорелась.

— «Моя кровь омоет твою дорогу, сила возглавит тьму и растворит печать, возложенную на твои врата. Моя частица принадлежит тебе, забери, как уплату за волю мою, возьми и опоись ею. Отпусти меня, пленника твоего. Я словом своим мою веру знаменую. Лишь слово это отворит мне путь. Откройся мне, повелеваю!» — волшебница прочла заклинание и подняла руки вверх, кровь с ее ладони хлынула вниз по запястью к плечу, оставляя на одежде огненную полоску.

Три раза она повторила заклятие. Ничего. Волшебница опустила руки, оторвала часть своей одежды и обернула кровоточащую рану.

— Почему не сработало? — разочарованно хмыкнула Ольна.

— Может ты его неверно прочитала? — удивился рарог. — Может не «твоя», а «моя частица принадлежит»?

— Я не знаю, — девушка пожала плечами. — Я все верно сказала, не может быть по-другому.

Ольна стала думать.

— Ты не пленница Аладеф, — вдруг произнесла она, удивляясь своей догадливости. — Ночь еще не прошла, твоя душа все еще твоя. Этот обряд должна провести я.

— Ты ануран, — отсекла Элин, — в тебе нет альвиона, магия крови тебе не подвластна.

— Я должна попробовать, — запротестовала Ольна.

— Не имеем право тебе запретить, — фыркнул рарог, заинтересовано поглядывая вниз. Малютка открыла зажившую ранку на пальце и бросила каплю своей крови на руну.

— Повторяй за мной, — сказала волшебница и начала читать заклинание. Ольна послушно повторила слово-в-слово.

«…Откройся мне, повелеваю!..»

Ничего не должно было произойти. Элин была уверена, что ничего не произойдет. Одним движением руна Трилиона ушла вглубь под кирпичи, что-то щелкнуло и на этом же месте всплыла турмалиновая замочная скважина. От удивления волшебница потеряла дар речи.

— Знак Силы? — сломлено спросил дух, облизывая длинным языком стекло.

— Это он, — выдохнула волшебница.

— Я справилась! — воскликнула Ольна, начиная хлопать в ладоши. — Теперь ты видишь, что я не бесполезна?

Элин сомкнула брови, делая вид, что не обращает внимание на крики малютки.

— Нельзя терять времени, — перебила она Ольну, которая уже во все горло кричала «Я молодец!». — Рарог?

Дух надул щеки, покраснел и, потужившись, срыгнул золотой ключ, что взлетел в воздух и, проскользнув через стекло, будто пройдя сквозь пшеничное тесто, приземлился в руки волшебницы.

— Ключ от всех темниц, — похвасталась она, вставляя его в замочную скважину.

— Откуда он у тебя? — удивилась Ольна. Элин загадочно улыбнулась. Один поворот ключа заставил всех замереть. Пол под ногами задрожал. Элин отошла к стене, прихватив за руку Ольну. Чудилось, что вся комната сейчас же упадет в бездну. Пыль обрушилась, пауки, бешено перебирая лапками, собрались в огромную стаю и ускользнули прочь из темницы через крошечное окошко. Серебряные нити исчезли, руна Трилиона разломилась на три части, каждая из которых спустилась вниз, закручиваясь спиралью и образуя узкую кривую лестницу. «Проверим, кто ты есть на самом деле» — выбилась надпись по краям образовавшегося колодца.

— Что это значит, Элин? — спросила Ольна, увидев незнакомые символы.

— Проверим, кто ты есть на самом деле, — прочитал фонарь, опередив волшебницу. Элин и Ольна переглянулись.

— Рарог, — властным голосом призвала его Элин, опуская полымя вниз и освещая образовавшуюся черную бездну. Темнота скрылась прочь, вслед за светом потянулись черные тени скрипучих каменных ступеней. Огненный рарог начал громко чавкать в фонарике, пытаясь словить ртом паутину, свисающую в колодце со всех сторон.

— Стой! — громко закричал дух, чуть было не подавившись, почувствовав столкновение с дном. — Дальше дороги нет, — он осмотрелся по сторонам, превратив свой огромный глаз в сотню крошечных и охнул. — Ого! Тут столько иероглифов!

— Там есть выход? — прокричала Ольна ему, наклоняясь над пропастью. Ее голос, сотню раз отразившись от стен, заставил фонарь дребезжать и чуть было не проделал трещину в стеклышках. Элин встала на колени, опустив голову в колодец. Казалось, ее огромные косы, упавшие вниз, вот-вот готовы потянуть ее за собой.

— Не кричите там! — пригрозило полымя, почесывая надувшиеся огненные уши. — Сейчас гляну.

Дух опустил голову, надев воображаемую шапочку сыщика и приклеив угольные усы. Как только его взгляд коснулся золотого сияния дна, лицо тут же переменилось, глаза сузились, он нервно захихикал.

— Что там? — спросила, ослепленная вспыхнувшем от него светом, Ольна.

— Заврад Контуум, — послышался хлипкий голосок.

— Что? Что это значит? — девочка обратила взгляд к волшебнице. Элин застыла в серебряном сиянии, словно мраморная кукла. Губы ее задрожали, вскочив, дикой ланью она помчалась вниз. Ольна поняла, что ничего хорошего это не предвещает. — Эй! Мне кто-нибудь объяснит, что происходит?

Никто не ответил, Ольна неохотно направилась к каменным ступеням, в надежности которых она сильно сомневалась — перил не было, а до дна — слишком далеко, так что каждый шаг мог оказаться последним. «Давай, ты сможешь!» — подбодрила себя девочка и аккуратно встала на первую ступеньку. Ступенька тут же пошатнулась и недовольно скрипнула.

— Вот видишь — все хорошо. Они крепкие.

Ольна, прижавшись к стене, быстрыми шагами спустилась вниз. Голова закружилась от круговорота. Еще один круг и в лицо хлынул свет. На миг пленница потеряла дар речи. Это были самые красивые врата на свете, когда-либо увиденные ею. «Прекрасная ювелирная работа. Каждый штрих изготовлялся не одну ночь, — заметил голос в голове. — Что это за материал?»

Цвет врат, что раскинулись под ее ногами, был не постоянен. Мгновение он блистал белым золотом, следом — красным, синим, зеленым…

— Дарк во всем своем великолепии, — сказал рарог, рассматривая алмазный замок, выгравированный тонкими штрихами. Извиваясь и бушуя, у его подножья голубыми самоцветами расстилалось море, словно настоящее, а там, где виднелся золотой закат, возвышался белый одинокий маяк с исходящем из него огненным маревом. Ажурные лепестки граней, собирающиеся в центре непостоянным златоцветным бутоном, расползались по вратам змеями во все стороны света, цветы украшали лиловые поляны у раскинувшихся берегов заброшенных рек, вода в которых поблескивала рыбьей чешуей под звездным водоворотом неба.

Ольна почувствовала, что вот-вот лишится глаз и резко отвела взгляд.

— Это что, люк? — спросила она, прикасаясь пальцами к мягкому, холодному, каменному полотну.

— Врата, кроха, — поправила Элин, — это врата златоцвета. Последний знак — знак Избранности.

Элин грубо подняла фонарь. От столь резкого движения рарога внутри просто-напросто расплющило по дну. Удивленная такому безобразному отношению к духу, Ольна хотела было выразить свое недовольство, но, взглянув на волшебницу, поняла, что не стоит.

— Что-то не так? — спросила она. Элин развернулась и, не оборачиваясь, пошла наверх.

— Все не так, Ольна, — ответила она на ходу. — Все! Ах, ты же не понимаешь! Заврад Контуум — чрезвычайно редкий и крепкий златоцветный сплав. Именно из него сделаны эти врата, кроха.

— И? — выдавила девочка. За Элин продолжил рарог:

— Их не открыть. Цена за избранность, которую они требуют, слишком высока. Древняя, очень сильная магия заточена в них, малютка. Открыть такие врата может только их создатель, либо тот, кто имеет от них ключи. Так как мы ни те, не другие, то пробыть нам в этой темницы до самой кончины!

Ольна задержала дыхание. «Как такое может быть? Элин же волшебница! Разнесла бы эти врата в клочья, да и все дела!» — возмутилась она.

— Нет, Ольна, — отсекла Элин, будто читая мысли девочки. — Волшебство здесь бессильно. Их магия сильнее, чем любая другая на свете. Все кончено, — сдаваясь, Элин скатилась вниз по стене. — Теперь отсюда есть только один выход — смерть.

— А если взорвать стены темницы, и…

— Ты мнишь меня всевластной?! — закричала она. — Эти стены заложил сам Хедрик. Ты думаешь, его просто так величают самым могущественным волшебником Эйлиса и всего Семимирья?

Аладеф ликовала. Она уничтожила все то последнее, что было у Ольны: ее надежду. Морон жалобно скрылся под седыми тучами, опечаленный своим поражением. Черные пауки возвратились домой.

Неуклюже перебирая ногами, Ольна подошла к Элин и села рядом. Мягкие бурые волосы девушки коснулись плеч малютки, косы обхватили ее, прижимая поближе.

— Раз уж нам придется провести здесь остатки наших жизней, расскажи мне, как ты попала сюда? Что это за мир? Откуда ты сама? — осыпала Ольна градом вопросов незнакомку, решив начать все сначала.

— Терять нечего, целительница, — жалостно пропел рарог, — мы все и так умрем. Ты можешь рассказать ей свою историю. Больше никто и никогда ее не услышит.

Волшебница Дакоты сдалась. Паучьи лапы сладостно обхватили ее со всех сторон.

— Если ты так хочешь, я поведаю тебе свою историю, — шепотом начала Элин, закрывая глаза. — Я помню лишь последнюю ее часть, но думаю, этого хватит. Предупреждаю: она жестока и ужасна, в ней нет смысла, нет долгожданных побед добра, нет ничего, что могло бы радовать.

— Как и моя, Элин, — прошептала Ольна, прижимаясь к волшебнице. — Боюсь, мы с тобой очень похожи, хоть и жили в разных мирах.

— Нет, кроха, мы совсем разные, похожи лишь наши миры.

— История страшна. Ты не боишься? — заинтересовался рарог.

— Я давно не боюсь страшных историй, — ответила девочка. Элин свела брови на переносице. Длинная прядь бурых волос упала ей на лицо и спрятала глаза. Фонарь осветил ее темный силуэт, и Ольна увидела, как ее губы дрожат.

Примечания

5

Успокойся, глупое создание!

6

Добро пожаловать, Ведерик. Чем могу быть вам полезен?

7

Стражу сюда!

8

Нужна еще одна комната, нард. Алакс прислал нам необычного пленника

9

Простите, Ведерик, но у нас не осталось свободных! Алакс присылает слишком много марунов, мы не успеваем разделываться с ними. Все, что я могу предложить, это место среди рабов на рудниках!

10

Ты глупец, нард! Я же сказал — необычный пленник!

11

Есть одна камера, Ведерик, она… почти пустая. Там человеческий выродок, ануран, вот-вот загнется. Думаю, еще неделю протянет и все, так что можно туда.

12

Какого сатаила ануран в Аладеф? А, не важно… Просто забери у меня эту ведьму, хорошо? Всю плешь проела!

13

Эта девка принадлежит алаксу, так что сделай так, чтобы к ней никто и пальцем не притронулся.

14

Где эта сатаилова седьмая камера?

15

Вот же она!

16

Сатаилова дыра!

17

Ты пленница? Эта — Аладеф?

18

Прочь из меня!

19

Пей!

20

Прими же в дар разум Говорящего, да и познай речь мою и слова мои. Слово мое цепко, что сделано — крепко.