Черноголовка – Норильск, далее везде… История стройотрядного движения

Рустэм Любовский

Эта книга — сборник свидетельств ушедшей эпохи из воспоминаний людей, в те далёкие годы приехавших из разных уголков нашей Родины в новый, только что образованный научный центр, которому за короткое время суждено будет стать одним из форпостов научной мысли Советского Союза, а в 60—80 гг. и источником движения множества стройотрядов с активными и творческими участниками — работниками и молодыми учеными в период отпусков на стройках страны от Калининграда до Курил и родного дома — Черноголовки.

Норильск

Рустэм Любовский_ Так начинался Норильск

Первые норильские бородачи Первого норильского стройотряда. Костя Фирюлин, Слава Грачёв, Рустэм Любовский. 1969г.

⁷Когда в 1963 году я, окончив институт, по распределению попал в Черноголовку, там была всего одна улица Первая, застроенная двухэтажными домами, и та пока только с одной стороны.

Однако темпы роста молодого Академгородка были довольно лихие. Вскоре появились четырех — и девятиэтажные дома в соответствии с увеличением количества работников и научных сотрудников во вновь появившихся институтах. Летние отпуска, как правило, жители Черноголовки проводили на дачных участках, либо в туристических походах или в альплагерях.

НОРИЛЬСК ВОЗНИК СОВЕРШЕННО СЛУЧАЙНО.

В 1968 году в соседней с нами лаборатории в институте появился новый сотрудник физтеха Женя Гусаченко, из разговора с которым я узнал, что студенческий отряд физтехов в этом 1968 году ездил в Норильск строить на вечной мерзлоте многокилометровый водопровод для снабжения города нормальной питьевой водой. При этом Женя сказал, что за проделанную работу им хорошо заплатили — по 600 руб. Это была по тем временам довольно большая сумма, которая превосходила нашу заработок в институтах раза в три-четыре за тот же срок.

Я задумался. А что если?… Только как!? О Норильске я знал очень мало. Знал, что находится за Полярным кругом за 69 параллелью, а это значит, что, если да, то там круглые сутки будет светить солнце; знал, что это одно из крупнейших месторождений меди и никеля в СССР и очень многих сопутствующих материалов. А ещё в те времена по радио часто передавали песню, в которой сообщалось, что в Норильске «девять месяцев зима, а остальное — лето».

Дома я рассказал жене Римме об этой идее. Она тоже нашла её довольно привлекательной, но как быть? Получив поддержку семьи, я утром в лаборатории рассказал об идее группе сотрудников. Поговорили, посудачили, но вопрос как? — оставался всё также открытым. На том и разошлись.

Утром иду на работу, а навстречу — Володя Веретенников — сотрудник одной из соседних лабораторий. Подходит ко мне и, улыбаясь, говорит:

— Это правда, что ты собираешь команду летом ехать в Норильск? — Я от неожиданности рот раскрыл:

— А ты откуда это знаешь?

— А мне Света Буравова — наша сотрудница сегодня утром рассказала. (Её муж Лев Буравов был одним из участников нашей вчерашней беседы).

— Да, Володя, это правда, мы вчера обсуждали этот вопрос, но как его решить, пока нет никакой идеи.

— А у меня есть: мой старший брат в школе учился с парнем, который сейчас живёт в Норильске и работает там директором одного из заводов.

От неожиданности «у меня в зобу дыханье спёрло». Вот это ДА, вот это удача!

— А ты ему можешь написать письмо о нашем желании?

— А почему нет? Могу.

— Пиши, Володя, не откладывая, — сказал я ему на прощание и пошёл, вдохновлённый неожиданным разворотом событий, прикидывая в уме состав бригады из надёжных и хорошо знакомых мне парней.

Эта беседа проходила в начале февраля 1969 года. Прошёл февраль, март, апрель. Май близится к концу, а ответа всё нет и нет. Я уже начал свыкаться с мыслью, что, видать, судьба такая. И вдруг в конце мая звонит Володя и говорит:

— Пришла огромная телеграмма, около 150 слов. Приглашают! Приходи забери и создавай команду.

Ясное дело, через 5 минут я был в его лаборатории…

Телеграмма была подписана и.о.замдиректора Норильского горно-металлургического комбината имени А. П. Завенягина Королевским

Эта телеграмма явилась тем самым маленьким снежным комком, который привел в движение многодесятилетнюю лавину стройотрядов черноголовцев в Норильск и по всему Союзу.

Телеграмма, в первую очередь, активизировала действия 36 человек, записавшихся в отряд уже много месяцев назад и бывших в полном неведении, что планировать, если поездка не состоится. На общем собрании, проходившем в КОНе (корпусе общего назначения), сначала определили день отправления квартирьеров (их, пожелавших ехать, было 4 человека — Вартан Бостанджиян, Олег Ефимов, Юра Тумашов и Рустэм Любовский). Решили, что весь отряд прилетит 17 июня, а квартирьеры полетят на три дня раньше. К сожалению, в соответствии с пришедшей телеграммой пришлось отказать записавшимся ранее в отряд поварихам — Вале Абаляевой и Саше Зварыкиной («Жить будем в благоустроенных общежитиях и питаться в столовых»).

Помню, лето в тот год в Москве было очень теплым, и мы четверо, даже не подумав, что за Полярным кругом может быть иначе, летели в летних рубашках с коротким рукавом. Норильский аэропорт Алыкель встретил нас северным ветром и снежной пургой! От самолета в здание аэровокзала не шли, а быстро-быстро бежали. Позвонив из будки аэропорта (тогда мобильников и в помине не было) условно знакомому нам другу Веретенникова — директору механического завода Лоскутову Ю. А. и получив от него приглашение, мы через полтора часа добрались до его квартиры.

В ней было два человека: хозяин с большой умной овчаркой и его друг главный редактор местной газеты «Заполярный железнодорожник». Юрий Алексеевич (хозяин) сразу заявил нам, что о работе мы будем говорить завтра утром в редакции газеты, а сегодня о жизни и исчез в кухне. Оттуда он вышел с миской черной икры и бутылкой хорошего коньяка. А у нас с собой тоже было — хороший коньяк, вино и московские сладости. Уходили мы в гостиницу поздно вечером, а рано утром были в редакции, где нас уже ждал вчерашний знакомый (ни фамилии его, ни имени не помню). Нам на выбор было предложено два варианта — город или тундра. Все дружно выбрали тундру.

— Тогда вам надо ехать на трамвае к зданию железнодорожного вокзала к генералу Новгородову Михаилу Дмитриевичу, он вас будет ждать, — последовал ответ.

В жаркую погоду спать в вагоне было душно. Вылезали на крышу, комаров сгонял ветерок

(Маленькая заметка, которая запомнилась на всю жизнь). Ожидая трамвай, мы разговорились с местной женщиной, спешившей на работу. За десять минут ожидания мы успели рассказать, кто мы, откуда, зачем приехали и узнать немного о жизни в Норильске. В пришедший заполненный вагон наша незнакомка вошла в первую дверь, а мы во вторую. Расстались. Ждем кондуктора. Вдруг слышим громкий женский голос: «Ребята из Москвы, я вам всем билеты взяла. Не покупайте». Это было очень неожиданно, непривычно, но очень приятно. О подобной приветливости и гостеприимстве норильчан я в дальнейшем неоднократно слышал от многих черноголовцев, приезжавших в Норильск уже после нас.

В большом здании трехэтажного вокзала мы сразу направились в кабинет директора, который нас уже ждал. Генерал Новгородов Михаил Дмитриевич, среднего роста с военной выправкой человек, поговорив с нами минут 15—20, вызвал своего заместителя по первой части Норильской ж. д. от Норильска до Дудинки (95км) Пилипенко В. Е. и сказал:

— Вот, передаю в твое распоряжение на 40 дней отряд работников института академии наук Москвы. Обеспечь их работой и всем, что необходимо для жизни. А вам, парни, — пусть ваш старший, если будут проблемы, обращается ко мне. Помогу решить.

После беседы с Новгородовым М. Д. квартильеры — Тумашов Ю., Бостанджиян В., Ефимов О. отправляются в кабинет его заместителя Пилипенко В. (справа). Слева позади главное здание Управления ж. д. Норильска

Не теряя времени, после короткой беседы у Новгородова мы отправились в контору Пилипенко, которая находилась невдалеке от вокзала. Здесь наш новый начальник объяснил нам, что работать мы будем в 75 км от Норильска на станции «Тундра», куда сейчас нас отвезут на вызванной дрезине вместе «со всеми необходимыми для жизни» принадлежностями.

Поскольку стало ясно, что никаких обещанных столовых и уютных общежитий там не будет, то загрузили дрезину на весь отряд спальными принадлежностями и кухонным инвентарем. Выхода нет — готовить будем сами по очереди. Часа через три хорошо груженная дрезина вместе с нашей четверкой сверху отправилась в сторону Дудинки на 75 км в тундру.

Ехали мы долго: дорога Норильск-Дудинка была одноколейной, и нашей дрезине приходилось иногда уступать на полустанках путь встречным очень длинным товарным составам. Если в Москве уже было теплое лето, то здесь, в тундре, похоже, была ранняя весна. Вся тундра была в снегу, особенно много его было возле деревянных снегозащитных заборчиков, расставленных почти по всей дороги. Непривычным было видеть солнце утром с одной стороны, а вечером с другой — мы за полярным кругом. Теперь нам предстоит все 40 дней жить при солнечном свете.

Ужин в вагоне ресторане — самые приятные часы для общения и отдыха

Станция «Тундра» — это небольшой поселок из шести деревянных домов и магазина.

Местный начальник о нашем прибытии был уведомлен и сразу отвел нас в выделенную нам большую пустую комнату для всего отряда. Наша задача состояла в том, чтобы оживить ее и сделать двухъярусные деревянные стеллажи для прибывающих. Инструменты и материал нам привезли на следующий день.

С этим мы вполне успешно справились, и, когда через несколько дней приехал отряд, каждый из приехавших попытался поскорее выбрать себе место на стеллаже, чтобы, перекусив привезённым сухим пайком, скорее отправиться в сонное Царство. Дорога всё-таки ОТ Черноголовки ДО «Тундры» была довольно длительной. Несмотря на то, что солнце Полярной ночи (шестьдесят девятая параллель за полярным кругом) ярко светило в окна, в зале очень скоро наступила полная тишина.

Никто не предполагал, что через 2 часа надо будет быстро вставать и бежать на работу: на станции стоял длинный состав с щебёнкой, который надо было довольно быстро разгрузить, и четверо рабочих во главе с нашим будущим мастером Петром Михайловичем Никритиным. Эта первая рабочая ночь в тундре оказалась удивительно запоминающейся по тем событиям, которые нас ожидали.

Станция «Тундра».1969 г.

В. Абаляева и В. Петинов едут на колесном ходу в магазин за товаром

Через 15—20 минут весь отряд в новой рабочей одежде собрался перед составом. Мастер быстро поставил задачу: взять кувалду или лопату, распределиться вдоль вагонов и при очень медленно двигающемся составе отбивать крючки на нижней крышке вагона. При этом крышка открывается и из вагона сыпется щебень. Коллега с лопатой следит, чтобы щебень не попадал на рельсы.

При неудачном или несвоевременном открытии крючка щебень может высыпаться на рельсы и вагон может сойти с них. Что, естественно, у нас и произошло вскоре после начала работы. Для нас, начинающих, это было настоящей трагедией, но не для мастеров! Вагон стоял на куче щебня в 20—25 см от рельса. Тихо посоветовавшись о чем-то, рабочие принесли специальный инструмент, называемый, кажется, «лягушой», и через час вагон стоял на рельсах, а еще через полтора часа пустой состав укатил с одноколейной дороги, освобождая путь другим поездам. Так неожиданно интересно и впечатляюще запомнился наш первый рабочий день в тундре.

Авария: иногда при подъёме полотна рельс балластером отрывались шпалы. Очень трудно было на четвереньках вытаскивать их оттуда

Так начинался Норильск.

Вячеслав Соляников__ Толковый Норильско — железнодорожный словарь 1-ой черноголовский бригады 1969 года

«Балластёр» — на бригадном сленге «шелешпер». Мощная железнодорожная машина. Электромагнитами вытаскивает и кладёт на грунт рельсы вместе с пришитыми шпалами. Скорость извлечения равна скорости движения балластёра по рельсам.

«Балластёр» — Мощная железнодорожная машина с электромагнитами

«Бровка» — край насыпи железнодорожного полотна. Мы её делали из щебенки. Оформление бровки знаменовало обычно окончание работы на данном участке. Работа это серьёзной не считалась.

«Вагонка» — небольшая тележка на рельсах для доставки рабочего инструмента на место работы бригады.

«Гитара» — она же реже «дружба» — совковая лопата — инструмент для двоих. Один — на черенке, другой — на проводе, т. е. уздечке, крепящийся двумя концами в ушах двух отверстий по бокам совка. Первую «гитару» сделал и показал в работе с Толей Дьячковым Валентин Лазарев — сотрудник столярной мастерской в ОИХФ. Инструмент очень производительный в умелых руках, он сэкономил много наших сил.

«Вагонка». Четверо в черных шапках (В. Петинов, М.Г.Шпуга, Ю. Петров, Ж. Тонков) везут, беседуя, шпалы, а пятый — Вартан Бостанджиян, еле видимый, в белой шапке толкает «вагонку» — что довольно тяжело

«Гитара» — она же реже «дружба» — совковая лопата — инструмент для двоих. Один музыкант стоит внизу (Вартан Бостанджиян), второй — наверху (Юра Тумашов), наслаждается концертом Володя Петинов

«Гондола» — грузовой вагон для сыпучих материалов. Разделён на отсеки, открываемые ударами кувалд или железнодорожного молотка поочередно по двум запирающим крюкам, после чего щебёнка компактно высыпается рядом с железнодорожным полотном.

«Далдыкан» — быстрая холодная симпатичная и чистая речка, место купание бригады в жаркие дни. «Дед Далдыкан» — кратковременный позывной Володи Мартемьянова. Автор позывного Петинов Володя.

«ЖСК» — на сленге «жеска» — железнодорожная электростанция. Тяжеленный металлический трескучий сундук, запитывающий одновременно четыре шпуги, инструмента для уплотнения щебёнки под шпалами.

Сдева: В. Щеголев (в центре) восхищается работой шпалоподбойщиков В. Бостанджияна и С. Грачева. Справа: В. Филипенко и В. Бостанджиян раздвигают костылем рельс, чтобы удалить зимние вкладыши

«Земляки» — Боярченко Валерий и Домашнев Игорь, термин появился после совместной их службы в Армии. Саша Столин служил с ними, но почему-то «земляком» не считался; географический казус.

«Рихтовка» — или рихтование, горизонтальное выравнивание участка железнодорожного полотна бригадой в 8—15 человек, вооружённых ломами. Работа требует идеальной слаженности действий, синхронности рывка ломов для смещения полотна железной дороги.

«Секция» — электричка на норильском языке.

Самая громогласная шпалоподбоечная машина. Второй слева — будущий известный академик Игорь Фомич Щеголев

«ШПМ — шэпээмка», ласково, — «дракошка». Самая шипящая и громогласная шпалоподбивочная машина по производительности примерно на два порядка превосходит шпугу (см. ниже).

«Шпуга» — фамилия Михаила Георгиевича, члена нашей Первой норильской бригады. Володя Рубцов присвоил фамилию Михаила Георгиевича в качестве названия подбойнику, ручному лопатообразному, обитому листовым железом инструменту для уплотнения сыпучих материалов под шпалами. Народ-языкотворец перенёс это название и на электровиброподбойники. Термин «шпуга» стал нерукотворным памятником нашей бригаде. За несколько лет после 1969 года он стал общеупотребительным на Норильской железной дороге (длина её около 300 км).

«Щебёнка» — родное после Норильска слово, правильно — щебень. В Норильске щебень — дробленая отработанная порода, продукт производства горнодобывающих предприятий.

Самый необходимый материал в работе. Часто возникали проблемы. Приходилось обращаться к начальству

Укладка запасного пути для разъезда встречных составов: С. Грачёв, В. Бостанджиян, И.Ф.Щёголев

Вячеслав Соляников__ Мой Норильск (воспоминания)

У Марины Цветаевой есть небольшое эссе «Мой Пушкин». Я читал его когда-то и думал: законное название. Великий поэт способен не просто оценить написанное другим великим поэтом, но и проникнуть в тайну самого процесса сотворения.

Моё заглавие, на первый взгляд, чистое нахальство. Норильска — города я практически не видел, был в нём один раз — один час времени, и то по делу.

Но… Мы много там работали, отремонтировали 8 км норильской железной дороги. В сделанное вложили часть души и все силы, которые имели в тот период жизни с условным названием «Норильск». Те полтора месяца — незабываемы. И каждый из нас, составляющих Первую норильскую бригаду, имеет право на рассказ с названием «Мой Норильск». Полагаю, я тоже.

Начало было таким

Ранней весной 1969 года мы с Рустэмом Любовским шли домой из Дома ученых в Черноголовке. До этого года наше с ним общение сводилось к участию в вокальном самодеятельном квартете, который сами мы скромно называли иногда ССССР (четыре Славы — Грачёв, Сизов, Харитонов, Соляников + Рустэм Любовский). Идя домой, мы беседовали о чём-то, как вдруг Рустэм предлагает мне:"Слушай, поехали летом на Север! Поработаем бригадой, заработаем на жизнь…» Не помню, употребил ли он тогда слово «Норильск», но я понял, что его предложение не просто слова; в Рустэме чувствовался разведчик-первопроходец, нащупывающий пути реализации намеченной им какой-то операции.

Я легко дал согласие, не шибко веря, впрочем, в реальность предложенного мероприятия. Но Рустэм Любовский, как и Донбасс, порожняки не гонял. И в июне 14 дня 1969 года вечером институтский автобус доставил нас в аэропорт Домодедово; ночь мы провели высоко в небе, спустились и сели в заснеженной Хатанге на другой стороне полуострова Таймыр: Норильск не принял самолёт по погодным условиям.

И только тут я понял, что влип!"Куда ты попёрся, м.н.с. — дурачок, чего тебе было надо в этих снегах и по окна заснеженных избах? Сидел бы дома, играл бы на гитаре…» Примерно такой оптимизм объял меня в то время. Но… Объявили срочную посадку, полетели обратно до Норильска. Чуть меньше часа лёта и вылезаем из самолёта в Норильске.

Тёмные рваные быстро летящие облака, неуютный ветер, снег и сверху и под ногами; внизу снег мокрый и раскисший, идти неловко. Я потом в песне к фильму о нашей норильской эпопее так написал: «Норильск. Утро холодное, Норильск. Снежное крошево, ветер непрошенный. Так мы приехали в Норильск.»

Из аэропорта нас, бригаду черноголовских авантюристов, по железной дороге доставили на станцию «Тундра». Несколько одноэтажных, почерневших деревянных, типа изба, строений. Рядом железнодорожный путь.

День приезда в «Тундру» почти не помню, может быть из-за того, что не спал в самолёте. Не помню, где и что мы ели (а ведь ели), как получали рабочую одежду — тоже не помню. Весь спектр туалетных подробностей, ну хоть убей, не помню. Зато хорошо запомнил небольшое происшествие во время первой поездки по железной дороге.

В вагоне — столовой, со столиками по бокам, мы, несколько человек, готовились разливать чай. Потом как-то получилось, что я остался в вагоне один на один с пустыми кружками на столе. За несколько минут движения я понял, что такое Норильская Ж. Д. Вагон сотрясался, шарахался в стороны внезапно и сильно. Кружки при особо сильных толчках слетали со стола, как выстреленные. Я ударился бедром о столик, но собрал кружки в одну группу на столе, охватил их руками и, присев за стол, стал ждать. Кто меня вызволил из этой ситуации — не помню.

Запомнилась первая ночёвка в Тундре на полу какого-то служебного помещения: тепло от печки, яркий свет лампочки, негромко скворчит радио, так его никто и не выключил.

Мне везло в «моём Норильске». Я много интересного увидел за те трудные неповторимые полтора месяца. Непосредственным свидетелем ярких нескольких событий был я, два из них произвели особо сильное впечатление на меня. В обоих случаях главные герои — норильские железнодорожники.

Вот случай номер один. Символично, что произошло описанное ниже в самый первый рабочий день. Ранним утром этого дня я проснулся от толчка Рустэма. Он был уже одет. Скомандовал: «Вставай и быстро одевайся» и принялся будить ещё кого-то. Накануне вечером меня предупредили, что завтра я дежурный и встать мне придётся пораньше. Непонятна была только потребность быстроты. Куда торопимся?

Тепло одетые в новую рабочую одежду вышли мы, несколько человек, на утренний морозец. Разобрали штыковые лопаты, одели верхонки, новенькие рабочие брезентовые рукавицы. Подошли к железнодорожным путям, где была группа местных людей во главе с мастером Петром Михайловичем Никритиным (имя это я узнал уже гораздо позже). Они оживлённо переговаривались, порой спорили, проходя мимо стоящего состава. Иногда приседали, что-то разглядывая под вагонами, опять шли и громко говорили, оживлённо жестикулируя. Я в этой лексике ничего не понимал: какой-то спецязык с редким вставлением «крепких» слов. А приглядевшись, я… не знаю, как описать это впечатление. Картина — «чёрный квадрат» отдыхает заодно с Малевичем. Несколько гондол (см. толковый словарь) состава, оказывается, сошли с рельсов. Оторопело глядел я на этот сюрреализм, производящий на меня дикое впечатление: вагоны, стоящие не на рельсах, а рельсы рядом с колёсами лежат.

Привыкнув несколько к реальности ситуации, я стал думать примерно так: и причём тут я и мое оружие, лёгкий штык — лопата? И вообще, что может сделать десяток людей в такой нелепой, чудовищной, как казалось ситуации?

Потом нам, новичкам, объяснили задачу: наши действия сводились к расчистке путей: из-за ошибки при разгрузке гондол щебёнка накрыла рельсы и…авария. На карачках мы примерно в течение часа очищали путь. Тут мастера ж.д. пустили в ход лягуши, горбатые стальные переносные штуки, действия которых сводились к следующему: их под нужным углом пришивали (прибивали) к шпале перед колесом сошедшего вагона. После чего мастер жестами руки, профессиональными сигналами давал на расстоянии команду машинисту. Тот осторожно двигал состав в нужном направлении, колесо сошедшего вагона наезжало на лягушу (она повыше рельса) и съезжало с нее прямо на рельс. При этом с самого начала операции состав расцепили в нужных местах и слегка растащили вагоны. Честно скажу: это было одно из самых удивительных зрелищ моей жизни.

С тех пор прошло 53 года. Черти что творят люди в науке, в технике, но то впечатление от спокойствия, умелости и особого изящества в действиях мастеров, от слаженности их работы — непоколебимо и незабываемо.

Та авария, насколько я помню сейчас, была ликвидирована за 2 с половиной часа. Тогда я понял, что мы (бригада) будем здесь заниматься серьезным делом и несколько «окреп духом».

Второе событие имело тоже аварийное начало, произошло оно в утро нашего отъезда. Руководство дороги организовало для нашей бригады прощальный банкет в ресторане Норильска. Состоялся он вечером накануне нашего авиавылета.

На столах — марочный коньяк, шампанское, дорогие вина. Закуска — мечтательная (других слов не подберу), включая салат из свежих огурцов (овощи в Норильск летают на самолётах, цена их ого-го…). На банкете присутствуют три ж.д. представителя: такой привычный нам и обязательный Пётр-мастер и «двое в штатском» — начальник норильской дороги генерал Новгородов М. Д. и кто-то из руководства в светлом костюме с простым лицом. Рустэм, представляя последнего, назвал фамилию и в шутку объяснил, что это есть «главщебёнка», именно он обеспечивал нашу работу этим дефицитным материалом.

Оба начальника вели себя просто и достойно. Новгородов открыл банкет, заполнив свою рюмку смесью шампанского и коньяка один-к-одному, и, объяснив громко, что эта смесь называется «Дружба», сказал тост за наше здоровье и нашу дружбу в будущем. На банкете он был недолго, а вот человека, номинированного как «главщебёнка», я увидел вновь и понял только утром перед нашей посадкой в секцию (так в Норильске зовут электричку). Так вот, перед этой самой посадкой минут за 20 до прихода секции выясняется, что двое наших забыли в покинутых вагончиках: один — весь заработок более чем в 1000 руб, а другой — билет на самолёт.

Начальник норильской железной дороги генерал Михаил Дмитриевич Новгородов приехал в гости к нашему отряду

Вагончики, наше жильё, стоят в километре отсюда и хорошо видны невооружённым глазом, но секция придёт вот-вот, а садиться в следующую — опоздаешь на самолёт. Положеньице — квадратный Малевич опять отдыхает. Что делать?! И вдруг к нашей отчаявшейся группе быстрым шагом подходит «главщебёнка». Выяснив в чем дало, он, подняв горизонтально руку и отходя с ней от нас, скомандовал: «Подойдет секция — влезайте и срывайте «Стоп-кран», сошлитесь на меня (называет фамилию… не помню). Горизонтально поднятой рукой он тут же остановил видавший виды проезжавший ГАЗ-51. Оробевшему молодому шофёру негромко сказал: «Вот этих двоих (один из них был Саня Столин) отвези, куда тебе скажут. Дождись и быстро с ними назад».

С замиранием сердца следили мы за «газоном», подъезжавшим к недавно бывшими нашими вагончикам, когда подошла секция. Мы вошли, кто-то прямо в тамбуре сорвал стоп-кран. Стали ждать. Трое в железнодорожной форме явились через пару минут и задали нам вопросы вежливо и строго. Услышав «фамилию», отступили назад и переглянулись. Минуты через четыре подлетел газон, двое наших, мысленно радостно воя, кинулись в наши объятия. Потом показался волшебник («главщебёнка»). Он, видимо, что-то выяснял с шофёром газона. Не входя в вагон и не повышая голоса, что-то коротко сказал троим в форме, те облегчённо вздохнули, развернулись и ушли. Секция, как ни в чём не бывало, продолжила путь в аэропорт. Мы группой, обалдевшей от радости, ввалились в почти пустой вагон и какое-то время, приходя в себя, молчали, думая.

Наш подарок начальнику ж.д. генералу Новгородову М. Д. — фанату футбольного клуба «Спартак» Москва, с автографами любимой команды

Позже Столин рассказал, что 2-ая черноголовская бригада, которая только прибыла из Черноголовки, уже заняла наши вагончики. Уже горел костёр, который сжигал всякий оставшийся хлам. Сашины рабочие штаны с 1000 рублей в кармане чудом не успели сгореть.

Поясню описанное. Норильская дорога — важнейшая деталь всей таймырской жизни. Она связывает порт Дудинку с предприятиями Норильска. Роль порта в жизни Таймыра грандиозна. Морем и по реке Енисей сюда в короткий судоходный период везут всё необходимое для жизни и работы: сельхозпродукты, промтовары, оборудование и машины для производства… — всё, вплоть до пищевого этилового спирта (водку возить накладно — в ней много воды). Соответственно, перебросить всё это по местам призвана железная дорога, иных дорог на вечной мерзлоте не сделать. В то же время надо перебросить всё, что произведено на Таймыре, в порт. Отсюда напряженный ритм работы ж.д. и великая ответственность, но и большие полномочия руководства дороги, которое, как мы успели понять в день отъезда, известно живущим там в лицо и пофамильно.

Деталь: Новгородов вчера специально оставил своего ответственного сотрудника проследить за нашей утренней посадкой: банкет, то, се… мы же усталые до крайности, спиртного полтора месяца во рту не держали… Мало ли что. «Главщебёнка», спасибо ему, проявил себя деловито, решительно, быстро и без всякого начальственного шума и пыли. «Так мы покинули Норильск» — это уже слова из песни, прозвучавшие в фильме о нашей норильской эпопее. Оператор, режиссёр и продюсер Саша Хрущ.

Начиная эти воспоминания, я понимал, что дать сколько-нибудь стройную картину жизни бригады Норильск-69 невозможно. Во-первых, я просто один из рядовых членов бригады, на полноту и объективность описания в такой ситуации рассчитывать нельзя. Во-вторых, с тех пор прошло 53 года, очень многое забылось. В частности, я начисто забыл некоторые бытовые подробности. Не помню, сколько раз мы были в бане за полтора месяца, но одно посещение зато помню очень точно из-за деталей: мы тогда с Колей Денисовым здорово потерли спины друг другу. Не помню, каким образом брился. А вот то, что брился, знаю точно: свидетельство тому фотокарточки и пара кадров фильма Саши Хруща.

Озеро, из которого брали воду для умывания и чистки зубов

И я решил: опишу то, что хорошо помню, от случая к случаю. Каждый случай озаглавлю, как отдельный. Что и выполняю далее.

Чистка зубов Володей Петиновым на станции «Тундра»

Начало работы нашей бригады связано с 4х-километровым участком ж.д. вблизи станции «Тундра». Несколько дней мы жили, точнее спали в одном из одноэтажных домов станции. Главное — там было тепло. С удовольствием возвращались мы в эту обитель после промозглой работы: талый снег, сырость, порой дождь, грязь, хмурое небо. Так стартовала наша работа.

Но дни шли, дело налаживалось. Мы постепенно втягивались в работу: овладевали штыком и совком (лопаты), ломом и подбойниками (инструменты для уплотнения грунта). Погода хорошела. Светлело небо, временами являлось солнышко. Стремительно росла глубокая, около полуметра, лужа напротив нашего жилья. (Позже нашу бригаду перевели на житьё в плацкартные вагончики. Еду мы поглощали в вагоне — столовой).

Эту лужу мы использовали для утренних и вечерних водных процедур: умывание, чистка зубов. Обычно мы вдвоём с Колей Денисовым отыскивали чистый заливчик, обходя лужу. Кружками черпали из него водичку и… за дело.

И вот в одно солнечное утро наблюдаем: рядом с домом стол, на нём двухведерный бак. По очереди подходят люди, отбирают в кружку водички, отходят… — цивилизация, санитария! Но мы помылись в очередном заливчике. Возвращаясь, встречаем Володю Петинова: расположившись рядом с бачком, он старательно «шурует» зубной щёткой. Приветствуем друг друга и на его вопрос: «А вы в луже умывались?» — отвечаем утвердительно. Он достойно сообщает, что использует для этого воду из бачка! При нас, подставив кружку под краник бачка, убедился, что вода в бачке окончилась. Мы с Николаем досмотрели сцену до конца.

В это самое время подошёл Валерий Иванович Андрианов. Зафиксировав наличие отсутствия в баке воды и, ничуть не смутившись этим обстоятельствам, взял бачок за ручку, затащил его шага на три в лужу, зачерпнул воды и, выйдя, поставил его на стол. Потом набрал кружку воды и отошёл. Коля лучезарно улыбнулся, а я поспешил в домик, еле удержавшись от хохота. Выражение Володиного лица в ходе действий Валеры описать невозможно. Это было… Это надо было видеть.

Саша Хрущ

Норильск много отнял у меня: испорченные руки поставили крест на желании по-настоящему овладеть шестиструнной гитарой. Но Норильск и дал мне многое. Я не имею в виду деньги, хотя они оказались совсем не лишними. (К деньгам я всегда относился довольно равнодушно, не нервничал, даже если их не было).

Н. Капустин, С. Князев, Саша Хрущ. Р. Любовский перед выходом на работу

Лето 1969 года напомнило мне лето-осень 1958 года, нашу МГУшную северо-казахстанскую целину. Там я обрёл хороших товарищей: Бориса Ужинова, Глеба Абакумова, Колю Денисова. Кстати, завтра ровно 20 лет, как нет Николая Тимофеевича (я пишу эти строчки 30 октября 2022 года), человека, определившего мою судьбу, мой выбор Черноголовки как места работы и проживания.

Норильск тоже расширил круг моих товарищей. Встречаясь в Черноголовке с любым из членов Первой Норильская бригады, я всегда отмечал: — СВОЙ! Один случай особый, о нём подробно. Двигаясь как-то «в четвёрке со шпугой» (это из лексикона указаний нашего мастера Петра: «шестеро с ломом!.. и т. д.) по полотну, набивая щебёнку под очередную шпалу, я сначала заметил (шумно же!), а потом расслышал: Саша Хрущ что-то напевает. А когда я разобрал, что он поёт (видимо, тише стало), то не выдержал и спросил его, откуда ему известна эта песня. Саша объяснил, что это старая история, что он в университете в Горьком пел в квартете, а песню предложил аккомпаниатор Глеб Абакумов. Я тоже объяснил, что мы с Глебом в 58 году 2 недели рыли ямы разного назначения, а вечерами пели в гитарном сопровождении песни в громадном амбаре, ночью там же спали на стоящих впритык узеньких железных кроватях. Хрущ вспомнил: «Да, да, он рассказывал о вашей целине», я тогда понял, что мой разговор с Сашей надолго… Так я нашёл хорошего друга и товарища из отдела Шилова А. Е., в котором работал и мой старый друг Коля.

Саша был удивительно отзывчивым и добрым товарищем. Много раз он выручал меня, я тоже помогал ему, чем мог, но душа у него, честно скажу, была шире моей. И кстати, о песне, которую исполнял Хрущ под аккомпанемент одной ЖЭС и четырех шпуг. Это была «Гитара», песенка неизвестного мне автора. «Вечер гаснет пламенем пожара, ночь на землю сходит, не спеша. О тебе поёт моя гитара, по тебя грустит моя душа». И пожары вечерние ярко пылали в казахстанской степи, и душа моя безответно грустила, не хватало только гитары.

Я понял, что без гитары мне не жить. Борис и Глеб (имена русских святых!) показали первые аккорды на семиструнке… и понеслось. Через год я сменил 7 струн на шесть, через 2 года ребята в общежитии пели под мою гитару: Борис охладел к гитаре, Глеб перешёл в Горьковский университет, а я навсегда остался с двумя гитарами, песней и инструментом, который подарили мне коллеги по лаборатории Е.Т.Денисова по случаю защиты диссертации в январе 1969 года.

Огурцы и щебёнка

Одной из характерных черт нашей норильской эпопеи был непреклонный юмор. Дружеское, не злое, остроумное подкалывание было нормой. Свидетелем и участником одной мини юморины был и я. Шесть человек, в том числе я и «земляк» Валера Боярченко, кончили работу и сели отдохнуть до скорого прибытия мастера и переброски нас на другое рабочее место. Кто-то прилёг, использовав как подушку ноги близсидящего. Очередной ж.д состав останавливается рядом с нами, высовывается машинист и вопрошает: «Вы студенты?» Отвечаем утвердительно, так как кодовым названием «студенты» обозначали тогда нашу бригаду на Норильской ж. д. Тогда вопрошающий достаёт большой фанерный ящик с аккуратно написанным адресом и именем адресата: Грачёву Вячеславу Петровичу.

Мы подтверждаем принадлежность вышеизложенного персонажа к нашей бригаде, и ящик-посылка с просьбой передать ее адресату переходит к нам, а поезд следует дальше. Посылка была так называемая «Фруктовая» — без обвязки и сургучных печатей. Я слегка подумал и решил: освободить надо ящик от содержимого, а туда загрузить совок-другой щебёнки и в таком виде вручить посылку нашему дорогому товарищу Грачеву В. П. Все, кроме «земляка», холодно приняли эту идею (усталые), но мы с Валерой сделали всё идеально и быстро: штыком вскрыли частично крышку с адресом, в образовавшуюся щель высыпали огурцы (содержимое посылки) в мой ватничек. Потом аккуратно ввели в ящик надлежащее по весу количество щебёнки и аккуратно приколотили короткими гвоздиками крышку рукояткой штыка: гвозди точно вошли в свои гнёзда.

Буквально через несколько минут на нашу мелкую диверсионную группу набежал адресат посылки, крича издали: «Вы посылку не получали?» Получив ответ и самую посылку, Грач взвалил её на плечо и ушёл по шпалам, а наша шестёрка получила возможность безнаказанно порадоваться за товарища. Потом выяснилось, что вышеупомянутый машинист не поленился сообщить по дистанции, что посылка уже передана студентам. И была картина в финале рабочего дня: Впереди Грачёв В.П, за ним высокий Юра Петров с посылкой на плечах вышагивают по только что подбитым нами шпалам. Петров оступился, посылка звучно «грюкнула». Юра встал на месте и смачно выразился: «Грач, в посылке щебёнка». «Ерунда,» — махнув рукой и ответив скороговоркой, — «там зелёные яблоки», Грач прошёл мимо нас. Петров следом возобновил движение.

Мы тоже двинулись к нашим вагончикам, к обеду, к короткому отдыху. Ватник с огурцами бережно был доставлен к моей лежанке (вторая полка), огурцы были высыпаны на чистенькое зелёное шерстяное одеяло и прикрыты тем же ватником, а я пошёл мыться и несколько задержался на водных процедурах.

Вернувшись, я приподнял край ватника над огурцами и обнаружил россыпь щебёнки прямо на одеяле, это вместо огородных даров. Я не сильно огорчился (за всё надо платить), вынес щебёнку на одеяле, прямо из вагончика высыпал её на шпалы (зачем добру пропадать), вытряхнул одеяло. После чего привёл своё спальное место в порядок. В столовом вагончике (ребята уже дружно ели) дошёл до Славки и сказал ему на ухо: «Грач, огурцы в чистом ватнике — это изящно; щебёнка на одеяле — не есть здорово». «Ладно, ладно», — ответил он-"иди на своё место. Там…» рядом с моей заполненной (именно так) тарелкой лежал симпатичный, большой и пупырчатый огурец. Финал: Двое из шестёрки шпионили и наблюдали вскрытие посылки со щебёнкой. Ответом на моё: «И как это было?» последовало шпионское потряхивание головой с закрытыми глазами.

Повесть о том, как Саша Столин стал мужчиной

Читатель подумает, что речь пойдёт о чём-то аморальном; бог с ним, с таким читателем, хотя элемент аморальности в повести, конечно, будет: дело было в сугубо мужской не самой нежной кампании, место действия — участок ж.д. в районе симпатичной речки Далдыкан; как там бы сказали — на Далдыкане. Картина вполне обычная для того периода работы: Жаркий солнечный день (t> 30 градусов С — это-то в Норильске!!). Громко трещит ЖЭСка и четыре шпуги, человек 15 заняты работой.

А. Столин. Дежурство на кухне. 1969 г., ст. Тундра

Я подхожу к этой группе, конкретно к двум оживлённо беседующим человекам — Володе Мартемьянову и Саше Столину. Последний что-то говорит и аргументирует слова руками, Володя что-то отвечает, и, не глядя на него, продолжает орудовать штыком. Их слов мне не слышно — ЖЭС всё перекрывает. И вдруг: Саша кончил говорить и махать руками, застыв в странно-вопросительной позе. Володя молча втыкает штык в землю и многократно громко говорит: «Всем всё выключить, все — сюда!» останавливает работу, идёт и ждёт, пока группа соберётся. Ребята, не спеша, сходятся. И немного подождав, Володя, похожий одновременно на матроса Железняка и бомжа-нищеброда, в наступившей тишине обратился к подошедшим: — «Ребята, только что Столин Александр сказал мне лично вот что дословно…» — и озвучил полновесно популярную российскую матерную аббревиатуру «Е.Т.М..». Дальше я наблюдал сцену, которую Гоголь описал бы примерно так: «Закачали седыми головами казаки. Иные плеснули руками и уронили их, не поднявши доверху. И потупили головы свои». Нет, не таких слов ждали от Саши, осквернившего впервые уста свои, наша Родина и Володя Мартемьянов. Что скажет мама Саши, что скажет молодая Сашина жена, когда горькая весть докатится до их ушей; не веря, они заставят свидетеля страшного события повторить всё, вместе с Сашиными словами…

Ну, хватит про Гоголя. Сашка стоял красный и молчал. Минуты через 3—4 этого коллективного воспитательного развлечения кто-то включил ЖЭС, четверо взяли шпуги, остальные потянулись на рабочие места. Володя тоже, отдохнув, взял свой штык.

Немного о мате вообще. Недавно я прочёл в авторитетной газете о попытке лингвистического анализа радиопереговоров пар лётчиков-истребителей (ведущий и ведомый) в процессе воздушных боёв в ходе ВОВ. Фактически — матерщина с редким вкраплением нормальных слов. Специалисты объяснили, что мат такого рода есть специальный, профессиональный, высоко информативный скоростной язык боя. К ругани и оскорблению нравственности никакого он отношения не имеет, хотя звуковая схожесть очевидна. Имея за плечами норильский опыт, я легко принимаю изложенные выше выводы лингвистов. С той добавкой, что умелый хороший мат позволяет сбросить эмоциональное напряжение не только самого матерщинника, но и окружающих. А напряжения как физического, так и эмоционального в той нашей работе была ого-го сколько. Вот и употребил Саша, культурный еврейский мальчик, талантливый научный работник, то, что употребил, убеждая в чём-то Володю. А тот мастерски использовал ситуацию, чтобы дать передых ребятам, сбросить накопившуюся нервную усталость. Добавлю: при наших женщинах-поварихах мы никогда не выражались. Я лично, приехав домой, т.е. сменив условия, ритм и само содержание жизни, перестал пользоваться этим языком за ненадобностью.

О народе Лесото и беседах его короля с машинистом

Это история — часть истории народа Лесото в составе нашей 1-ой норильской бригады. Численность народа четыре человека: Юра Петров (рост 2 м, «столб» в баскетбольной команде ОИХФ), Юра Шекк (член той же команды, весёлый, остроумный человек), Костя Фирюлин, человек во всех смыслах ценный. И конечно же, Лёша Боков, невысокий ростом некоронованный король упомянутого народа. Вся эта «Лесотиана» была выдумана фантазией Юры Шекка, остальной народ бригады против народа Лесото ничего не имел и порой поддерживал его право на существование. Например, лично я однажды, идя на своё место в вагоне-столовой и видя всю четвёрку за столиком с авторучками в руках, склоненную над листками бумаги, поинтересовался: «Народ Лесото пишет письмо своим женщинам?» Шекк немедленно пояснил:"Пишет письма своим белым женщинам.» Я удовлетворился сказанным: разные народы имеют разных женщин. Сочувственное отношение к этому народу в бригаде было общим, юмор был в ходу. Но король Лёша дал однажды большого маху. Отсыпая бровку в начале 30 километра, он забыл, что на нём футболка красного (королевского!) цвета. А красный цвет на железнодорожном пути — сигнал тревоги. Остановка состава — обязательная реакция машиниста на этот сигнал. Машинист состава, гружёного итальянской (судя по надписям) горнодобывающей техникой, остановил электровоз рядом с Лёшей. Сначала он, видимо, выяснял причину тревоги. Потом долго выступал. Слов мы не слышали — далеко было. Король Лёша внимательно слушал выступление машиниста, задрав голову. Машинист использовал кабину электровоза как трибуну, за неимением броневика. Тут следует внести некую ясность: тридцатый километр — это начало крутого подъёма, сложный участок. Для его преодоления тяжёлый гружёный состав обычно разгоняют задолго до начала подъёма. Королевская футболка, видимо, прервала начало разгона. На наших глазах состав с разговорчивым машинистом дважды сдавал далеко-далеко назад, разгонялся и пытался одолеть подъём, но неудачно: скорости не хватало. Возвращаясь (это тоже было два раза), электровоз оба раза останавливается рядом с королём, который к этому времени уже сменил цвет одежды на траурный, машинист продолжал разговор. С третьего раза тяжёлый состав взял подъём и ушёл навсегда, переговоры железнодорожника с королём Лесото прекратилась. А мы, свидетели общения Лёши и машиниста, точно уяснили: красного на путях — ни-ни!

1000 и Панов

Славке Панову в день расчёта с нами выдали тысячу десятками, крупные купюры кончились. Он, нимало не смутившись, тысячу в виде двух пачек по 50 штук десяток запихнул в ничтожные нагрудные кармашки нарядной рубашки с мини-рукавами; пачки примерно на треть своей длины выглядывали из карманов. Потом Слава, чуть отойдя, неловкими пальцами (ох уж эти руки Норильска 69) надорвал пачку сигарет, достал одну, с наслаждением закурил, встал в сторонке, расслабив одну ногу, сложив руки под тысячей, и уставился в никуда.

Ну, не было в 1-ой норильской художника-портретиста. А достойная натура — была!

Девушка на пути

Строчка из песни поэта Льва Ошанина:"Норильчонок, девушка с морщинкой гордеца».

Однажды мы рихтовали колею после ремонта. А девушка шла мимо нас по шпалам. Вышеизложенной морщинки незаметно было, но горделивая поступь норильчанки — это было — да! А мы были на её фоне, как грязные изношенные веники на фоне букета цветов.

Ломами мы двинули как раз, когда она шла по концам шпал с другой стороны пути. Эффект был неожиданный: она потеряла равновесие, ее как ветром сдуло со шпал на насыпь. Похоже, испугавшись внезапного движения опоры под ногами, она, как говорят китайцы, потеряла лицо. Придя в себя, по куриному встряхнулась и молча ушла, но уже другой походкой. И вот тут Володя Мартемьянов, выпрямившись и проходя вдоль нашей тихой шеренги с ломами, объявил молодецким голосом с гусарской интонацией: «Дёрнули девочку!» Мы молчали, переживая уникальный эпизод.

Два интимных момента в 1-ой норильской

Исходная 1-го момента — высказывания Валентина (фамилию опустим); я тогда задержался… с омовением, предшествующем сну. Пришёл в спальню (вагон), когда ребята уже залегли по своим местам. Устраиваю на место умывальные принадлежности, а Валька, лёжа и явно продолжая разговор с Толей Дьячковым, высказывает: «Сейчас бы девочку, молодую», — он похлопал рукой рядом с собой.

Команда рихтовальщиков за работой. Позируя, ждут команды горлового: «И-и-и-и раз!»

Один вариант реакции слушателей рельефно выразил Игорь Домашнев. Он проворно развернулся со спины на живот на верхней полке и мечтательно, но громко произнёс: «Эх, и посмотрел бы я: Ну что же ты с ней стал бы сейчас делать!» Никаких вариантов мнений больше не было. Я залез под одеяло.

Второй момент, думаю, потряс всю бригаду. Я не был свидетелем (дело было в другом вагоне — спальне) и тоже при отходе ко сну. Так вот, Володя ЭН (это и последующие имена изменены), лёжа на верхней полке, вдруг громко объявил: «Вот приедем в Черноголовку, надо будет Галку…». На месте многоточия должно быть древнерусское слово, обозначающее действия Володи в отношении изложенной выше Галки, Володиной жены. У Грачёва, поведавшего мне эту былину, искрили глаза и была готовность N1 расхохотаться: «мы чуть с полок не ссыпались…».

Проблема интима в Норильске не мучила. Игорь был прав в скептическом обращении к Вальке (см. выше). Бессонница не имела место. Мучило вот что: если засыпал с прямыми пальцами, — утром их было не согнуть в кулак. Если засыпал с кулаками, — утром их было не разжать. У меня есть фото, Валера Андрианов щёлкнул нас с Колей утром перед работой: Николай приветливо курит, а я с перекошенной рожей сплёл пальцы опущенных рук. Разминаю кисти перед делом — больно.

Понос и 1-ая норильская

Было такое: нечто типа эпидемии. Судя по массовости заболевания (более 10 человек) болезнь была связана с качеством пищи. Это было в самом начале нашей жизни на станции «Тундра», пока ещё к нам не подъехали наши поварихи. Позже, когда пищу стали готовить наши чудо-поварихи Валя Абаляева, Саша Зворыкина и Римма Любовская, массовое поражение личного состава не имело места быть, но индивидуальное — изредка имело; видимо, руки надо было мыть лучше.

Я живо помню клич перед отходом ко сну Володи (Вартана) Бостанджияна: «Парашютисты, за мной», молчаливая команда поражённых отправлялась по деревянным мосткам к нужнику, удалённому метров на 60 от жилого дома. Почему так далеко? Дома в тундре на сваях, сваи в мерзлоте, сверху единое пространство талой весенней воды. Если нужник недалёк, то сделанное в нём, весной приплывёт под окна жилья. Кто-то скажет: «Ну и что смешного во всём этом?» Смешно было ниже Саше Хрущу (смотри далее).

…Тридцатый километр, у меня эта самая болезнь на букву «пы». Минут 20 назад вернулся я на рабочее место из зазеленевшей красавицы тундры, оставив в ней некрасивый след. Я уже сделал пару таких походов. Ожидая третий, ковырял лопатой рядом с Сашей Хрущом, который иногда повторял: «Посиди, Слава, или полежи». Я знаю: полежать — можно и не добежать в моей ситуации, секунды тут решают всё. И вот оно — опять. Дальнейшее — молчание. Вернувшись из очередного «похода», я застал Хруща обессилевшим от смеха. На просьбу объяснить веселье он сказал: «Да лопата твоя… Да швырнул бы ты её…". Он в сердцах уточнил адрес, куда я мог бы швырнуть лопату. Оказывается, я от боли в животе потерял соображение и пытался вручить Сашке лопату, повторяя: «Подержи, пожалуйста, Саша. Я сейчас». Пока я «гулял», он хохотал. Мне совсем смешно не было. Да и вообще в этом рассказе — что в нем смешного?

Вопрос

«Норильский вопрос» давно стоит передо мною нерешённым. А именно: Почему мы так работали, как оглашенные? Что было стимулом: заработать деньги или что-то другое? Не раз я думал над этим и так и не решил.

Изложу свою индивидуальную «кочку» зрения. В Норильск я ехал изначально «за кампанию». В перспективу большого заработка совсем не верил и поэтому об этом совсем не думал. Думал я так: а когда мне ещё представится возможность «на халяву» съездить к Полярному кругу, глянуть на север своими глазами? А вдруг ещё и вправду заработаем рублей по 150—200 — это же вообще… Число 150—200 определялось моей психологией; моя месячная зарплата тогда была 110 руб. Полгода назад я защитился, но от утверждения меня в качестве кандидата хим. наук до кандидатской прибавки жалованья ещё было минимум полгода. И даже потом, когда я получил эту «тысячу», радости не было особой, так тяжело она мне досталась (понятно, что не только мне одному, но я излагаю свои впечатления).

Слева: надо быстро сбросить шпалы, чтобы освободить путь. Вдали показался поезд. (К. Фирюлин, В. Грачёв). Справа: шпалы К. Фирюлиным и В. Грачёвым разгружены в кратчайший срок

Позже выяснилось, что «тысяча» обошлась мне гораздо дороже, чем всем остальным ребятам: я так изуродовал обе руки, особенно правую, главную руку гитариста, что о серьёзной игре на гитаре (была такая мечта до Норильска, она проводилась мною в жизнь) пришлось забыть. Пачка нот на полке много лет стояла без употребления с 1969 года.

И всё же я никогда не жалел, что съездил в Норильск; деньги тут ни при чём, хотя они естественно пригодились: сын Ромка в этот год пошёл в школу…

Просто хороших ребят собрал Рустэм в 1-ую Норильскую. Не было за время работы никаких ссор, даже в последние дни работы, когда накопилась нервная усталость. Взаимное уважение и поддержка в ходе тяжёлой работы — так там было. Разноплановый юмор — он всегда был наготове. И весьма ценился нашим обществом.

Ну и конечно, была молодость, были уверенность и гордость типа «А я смогу», «да я и это смогу», «я всё могу»!… Даже когда сил уже не было. Примеров последней ситуации помню несколько, приведу один. Помню было на тридцатом километре: жаркий день, но работа уже окончена. Мы медленно тянемся к своим вагончикам: сейчас ополоснуть лицо и руки, ужин, спать… Но нет! Навстречу нам наш возбуждённый мастер Пётр машет руками, при этом чётко заметна виноватая интонация в голосе: «Ребята, срочно надо…, да понимаю, устали…, но надо! Так оставлять нельзя! Здесь всего по семь колодцев на „гитару“, щебёнка рядом.».

Мы молчим. работа серьёзная. Он отвёл нас на участок: метров 50 дороги, новенькие белые шпалы лежат просто на земле, рельсы пришиты. Картина похожа на оскаленные зубы. Колодцы (пространства между шпалами) пустые, аккуратные кучки щебёнки рядышком с рельсами. Видно, что гондолы разгружались только что, стоя на участке.

Уже хорошо — бросать недалеко и удобно. Понеслась! Мы с Игорем Домашневым в паре, сперва он на черенке, потом поменялись… Закидали мы эти колодцы, как последние в жизни. Во время секундного перерыва в работе я (сил уже не было) глянул напарнику в лицо: глаза Игоря дымились от усталости (так, во всяком случае, я это увидел), и мысль мелькнула у меня в голове: «да если крепко сбитый земляк так наелся, то мне сам Бог велел». И мне — полегчало. И мы кидали, кидали и закидали щебёнкой эти колодцы, будь они трижды неладны. А дальше я это день не помню. Зато последующие 50 лет, встречая Домашнева Игоря Анатолиевича в Черноголовке, я ощущал доброе его «дыхание» ко мне, получал крепкое рукопожатие с гулким «Здравствуй, Слава!», внимательный взгляд глаз, внезапно задымившихся на тридцатом километре норильской железной дороги в 69-ом году.

Эпилог

Кратко о том, что мы сделали за время пребывания в Норильске. Мы отремонтировали 8 (ВОСЕМЬ!) километров сложных, потенциально аварийных участков дороги: подъёмы, повороты, мосты, станционные участки. Разнокалиберные по весу и по форме, тяжеленные смолёные чёрные шпалы, положенные прямо в землю ещё в 30-х годах двадцатого столетия, мы заменили на беленькие, квадратные в сечении шпалы из драгоценной лиственницы. Беленьким смоление не нужно, эти шпалы в условиях севера не гниют. Мало того: мы положили под шпалы щебёнку, дроблёный камень, обеспечив на будущее надёжный дренаж. Это важно: промерзание сырого грунта вызывает со временем неконтролируемую деформацию пути и его аварийность.

Помню, стою, смотрю с высокой точки на весь изогнутый участок «Тундры», на котором мы только что полностью закончили работу. Рядом мастер, невысокий мужичок, локальный хозяин этого участка (имени его не помню). Помню, он из Владимира, несколько лет назад вынужденно (болезнь, нервы) сменил место работы (ткацкая фабрика) и жительства на северные («сейчас-хорошо… На свежем воздухе работа…„голова“ — потряхивает головой» «в порядке»).

Слава нашим поварихам В Абаляевой и А. Зварыкиной. Тундра 1969г. Норильск

Так вот, он тоже глядит на свой участок и медленно, негромко выговаривает: «Вот она, лежит путь. Ништо ей теперь. 10 лет ничего не надо будет. А ведь каждый день, бывало, латали. Теперь… Ничего ей.» А я, слушая это, осознаю от нас здесь реальная польза. Реальная! Здорово! Участок на «Тундре» — 4 км. Впереди, как потом выяснилось, было ещё 4 км.

«Метрик за метриком — 8 километров, было под дождём, а было и под ветром,.." — но это уже из песни к фильму Саши Хруща о нашей жизни и работе в Норильске.

Прошло очень много лет и чтобы вспомнить всех (или почти всех) участников трудовых будней понадобилось очень много времени и усилий.

Список Первой норильской бригады 1969 года:

Абаляева Валентина, Андрианов Валерий Архипов Валерий, Боков Алексей, Бостанджиян Вартан, Буравов Лев, Грачев Вячеслав, Денисов Николай, Довбий Евгений, Домашнев Игорь, Дьячков Анатолий, Ефимов Олег, Зварыкина Александра, Капустин Николай, Куликов Иван, Лазарев Валентин, Любовский Рустэм, Любовская Римма, Мартемьянов Владимир, Панов Вячеслав, Петинов Владимир, Петров Юрий, Рубцов Владимир, Скворцов Владимир, Соляников Вячеслав, Столин Александр, Тонков Евгений, Тумашов Юрий, Филипенко Владимир, Фирюлин Константин, Хрущ Александр, Шувалов Виктор, Шпуга Михаил Георгиевич.

Апофеоз Норильска-69: кассиры В. Мартемьянов и В. Бостанджиян раздают заработанные деньги

Олег Ефимов__Норильск 1969

К сожалению, к моему позднему возрасту воспоминания о стройотрядах в Черноголовке стали отрывочными, фрагментарными. Я путаю даты, забываю имена и даже последовательность событий. Ну вот эти отдельные эпизоды.

Предложение о поездке в Норильск от Рустэма Любовского было для меня подходящим. Обычно я летом отправлялся в горы, в альплагеря, где работал инструктором, или в экспедиции. Так продолжалось 14 лет. Но после экспедиции на пик Коммунизма в 1968 году ситуация поменялась.

Наш профсоюз, который относился к Минсредмашу, перешел к Министерству общего машиностроения. Для меня и моего друга Анатолия Рабинькина это означало смену нашей команды альпинистов на новую в обществе Зенит, где мы пока никого не знали.

В связи с этой неопределенностью я решил сделать перерыв в летнем альпинизме и дал согласие Рустэму на Норильск. Это тоже романтика, ветер странствий, заполярье, о котором я много читал, имена исследователей Урванцева, Ушакова, строительство горнохимического комбината под руководством Завенягина, труд заключенных, описанный Солженицыным.

Ко всему этому хотелось прикоснутся. Из своего отдела кинетики и катализа я пригласил Колю Денисова, Витю Шувалова, Славу Панова и Сашу Хруща — моих друзей, увы, уже ушедших из жизни. Кроме того, я напросился в передовую группу в составе самого Рустэма, Бостанджияна и, кажется, Тумашева.

Норильский аэропорт нас встретил неприветливо после зелени и раннего тепла в Черноголовке: по взлетному полю мела поземка. Нас радушно встретил в своей квартире редактор местной норильской газеты, который заодно был близким знакомым одного сотрудника нашего института Веретенникова и нашим контактным лицом в Норильске. Прием был прост и незамысловат. На столе стояли бутылки нашего и хозяйского коньяка и в качестве закуски черная икра, которую брали столовыми ложками. Под столом спала сытая хозяйская собака.

На утро нам предложили варианты: работу в Норильске на комбинате либо железную дорогу в тундре. У меня уже был опыт работы на горно-химическом комбинате в Усть Каменогорске. Еще та романтика, и, почувствовав знакомый запах сернистого газа, я немедленно настоял на тундре.

Станция, на которую нас отвезли, так и называлась «Тундра». На ней красовался лозунг «Будущее принадлежит людям честного труда». Все ясно и пояснений не требуется.

Предоставили большое помещение, совершенно пустое, и выдали матрацы. На них и разместились ребята, прибывшие вслед за нами. Пока без женщин поварих. Их роль взялись выполнить Слава Смирнов и Юра Шекк (увы, их тоже нет в живых). Нам показали, где в снегу прикопаны туши северных оленей. Они с наступлением весны кочуют севернее, спасаясь от гнуса, и пересекают рельсы по деревянному настилу, так как боятся железа. В толкучке многие погибают и замерзают. Но оленина, менее жирная чем говядина, на вкус приятна и хорошо сохраняется под снегом. Так или иначе, жизнь пошла, и работа началась почти сразу. Нас подняли разгружать подкладки для рельсов. Какое это время суток было сказать трудно. В Заполярье световой день не прерывается. К этому быстро привыкаешь. Особенно когда видишь за окном ребятишек, играющих в футбол в полночь.

Надо сказать, что весна в тундре наступает стремительно. Вдруг появляются большие проталины со свежей зеленью, на них — одуванчики «Хлопок тундры» с плотной белой головкой и, наконец, загораются оранжевые жарки, букетами из которых мы встречаем наших поварих Римму Любовскую и Валю Абаляеву (опять тот же грустный рефрен, и сколько же я живу, где Вы мои дорогие?!). Впрочем сугробы для оленины в тени строений долго держатся.

Работа не такая уж замысловатая, особенно под руководством опытного мастера. Срываем старые 12,5-метровые рельсы (еще Демидовские), укладываем балласт — крупную щебенку, меняем шпалы, затаскиваем новые уже 50-метровые рельсы, кладем на подкладки и зашиваем их большими гвоздями (наверно со времен Христа).

Заколачивание гвоздей, называемых костылями, требует особой сноровки, лучше делать это за 2—3 удара. С этим легко справляются местные женщины, а мы частенько мажем мимо и долго потом добиваем. Впрочем, Игорь Краинский (наш электрик — светлая ему память) бьет точно, но никому не доверяет свой молоток (свой секрет).

Ну и конечно, затем следует работа со шпалоподбойкой для уплотнения балласта под рельсами. Штука тяжелая, вибрирует, разбивает суставы рук, вечером их приходится размачивать в теплой воде, при сгибании они щелкают.

Шпалоподбойку окрестили кличкой «шпуга» по фамилии одного из наших отрядовцев. Не знаю почему, мужик скромный, тихий, был взят для писания нарядов, но в этом качестве не пригодился. Просто попал на острый язычок кажется Славе Соляникову. Было и еще одно изобретение со времен египетских пирамид — совковая лопата с привязанными к совку проволоками, соединенными под резиновую рукоятку. Напарник направлял лопату под особым углом Эйлера — Скворцова (Скворцов, математик из наших, предложил термин), другой напарник рывком тянул совок за рукоятку на себя и щебенка легко перебрасывалась по назначению.

Л. Буравов, В. Бостанджиян, В.Рубцов, В. Боярченко, 1969г., мастера работы на электрошпаловиброподбойке (электрошпуге)

Все вместе это называлось «лопата Дружба» (иногда Шлюха). Я прихватил из альпинистского снаряжения страховочный пояс и карабины. Это позволяло легче перетаскивать тяжелые домкраты на лямке, переброшенной через плечо. Особенно это нравилось красавцу и богатырю Славе Грачеву.

В общем смекалка, конечно, помогала. Рельсы требовалось укладывать правильно, и вначале за этим следил мастер, пользуясь специальным прибором меркой с уровнем, но потом он стал доверять эту работу и некоторым из нас. Так же, как и определять плавный уклон пути — «стрелять», ложась на рельсы и прицеливаясь на мерную рейку.

Для выполнения поворотов нужно было строить «эпюру». За ее расчет взялся Саша Столин, математик и теоретик. Посмотрев на его работу, мастер вздохнул — «слишком мудрено, проще на глазок». Получилось. Большой шутник Саша Столин сильно картавил (как и я). При передвижке рельсы ломами он был «горловым» — давал команду, но вместо «и раз» Саша кричал «и два». Самым веселым горловым был Саша Семенов (тоже светлая память), он сопровождал команды легким солдатским «матерком» и работа шла на ура.

Меня интересовало как эту самую северную в мире дорогу строили зэки. Мастер сказал, что рельсы укладывали прямо на снег, он зимой под ветром становился твердым как камень, а летом правили, подсыпали щебенку. Вот поэтому наша работа и называлась подъемкой. Надо было нарастить толщину слоя балласта, иногда довольно значительно, кажется до 30 см и выше. Это позволяло сохранять вечную мерзлоту под балластом — хорошим теплоизолятором.

Засыпка ж. д. полотна после баластёра

Жили зэки в бараках, как и положено людям честного труда, и кормить их старались по возможности прилично, рабочую силу берегли. Охраны было мало, все равно бежать было некуда. Специалистов набирали просто, арестовывали старшие курсы из Московского института инженеров транспорта (МИИТ) и посылали в Норильск (за что? — тогда с этим проблем не было).

Будущий нарком Завенягин считался хорошим хозяином комбината. Наладить такую работу в Заполярье архисложно. В дальнейшем он стал одним из руководителей атомного проекта. Люди, отсидевшие и выжившие в Норильске, делятся воспоминаниями неохотно, уезжать на юг России (это предлагается) не хотят. После лишенного микробов полярного воздуха они на юге часто болеют и живут недолго. Один из мастеров рассказал мне, что приехал в Норильск на железную дорогу из большого сибирского города добровольно, захотел сменить городскую нервотрепку на спокойную обстановку в тундре. Мужик простой и непритязательный, но деловой.

Нас водили на экскурсию на комбинат. На переплавке никеля мы обзавелись красивыми, похожими на сталактиты никелевыми чушками. Любопытно, что инженеры с производства стараются устроиться на шахты простыми шоферами на грузовики БЕЛАЗы. Там хорошо платят и воздух свежий.

Центр Норильска Гвардейская площадь и прилегающие улицы спроектированы в Ленинграде (не Санкт-Петербурге) и на него похожи. Дома на сваях — берегут вечную мерзлоту, стоят квадратом — спасение от ветров, каждую весну красят заново, зимой ветер сдирает краску. Я однажды ездил за кастрюлями для поварих и не удержался купил для них маленькие розочки. Их привозят с Большой земли самолетом. Молочных продуктов много — сметана, творог, но все из восстановленного молока, то есть порошка. Поэтому все густое. Все равно вкусно.

Через некоторое время нас из Тундры перевезли на участок дороги вблизи аэродрома Алыкель и мы стали жить в вагонах по двое в купе. Мы жили с Сашей Хрущем очень дружно. Но однажды к нам попросился кажется Эдик Ягубский, он жил в купе с мастером Петром Михайловичем. Мастер мог на ночь принять стакан водки и богатырски захрапеть. «И кричит усатый злодей, эй, Рустэм, поднимай людей» — это о нем написал Сережа Щепинов. Злодеем он казался только утром, в остальное время «был он друг нам и отец, сколько верст намеряно». Но Эдик все-таки очень страдал от храпа. Впрочем, в эту же ночь после вселения к нам мы услышали с верхней полки отчетливый, интеллигентный храп нашего постояльца. Заразился от мастера бедолага.

В гости к поварихам приходили солдатики из небольшого караула, стоявшего около «парусов» огромных металлических антенн, находящихся невдалеке от нас в тундре. Точное назначение этих сооружений я не понял, но солдатики говорили, что перед ними можно погреться (какой же это диапазон радиоволн?), но долго нельзя — детей не будет.

Около нашей стоянки было озерко, верхний слой воды был теплым, но ноги нащупывали лед. Для купания нужно было быстро скинуть плащ, одетый на голое тело, окунуться и сразу залезть под плащ. При промедлении мгновенно тело покрывалось слоем комаров. Тоже происходило при прогулке в туалет.

На насыпи мы надевали на голову авоськи, смоченные репудином. Мимо ехали вагоны с детишками на отдых. Детишки хохотали, глядя на нас. В футбол местные играли часто без маек, было тепло, комары своих не жрали. Мы тоже смеялись — когда проголодаешься, просто вдохни поглубже, комариного мяса хватит. Приятный теплый ветерок из тундры приносил нежный запах цветов. Летом тундра очень красива.

Короткая минута перекура у Володи Филипенко с любимицей отряда. Справа: Особенно доставалось от комаров Володе Рубцову. Уж очень они его любили

Поварихи трудились на славу. Однажды они решили порадовать нас скоблянкой из свежего сига. Увы, сырая рыба была непривычна, но под комиссаровские сто грамм пошла за божью душу.

Запомнилась еще поездка в Дудинку, конечную станцию дороги на берегу енисейского залива. Скромные домики, какие-то портовые сооружения, в общем крайний север. А дальше Ледовитый океан. И люди живут, питаясь северным завозом по морю с Большой земли в короткие летние месяцы. И по-своему счастливы. На станции Тундра жили обходчик с женой, в субботу они напивались в стельку и мутузили друг друга, наутро гуляли в обнимку по насыпи. На жизнь не жаловались.

Ну и напоследок. Слава Соляников написал хорошую песню: «Метрик за метриком восемь километриков, было под дождем, а было и под ветром…» В ней все сказано. Вышедшие из комсомола тридцатилетние парни с молодым задором поднимали эту дорогу, построенную зеками, и очень нужную городу. Они положили начало движению стройотрядов из Черноголовки в Норильск, а потом и далее по всему Союзу.

В последний день нашей работы в Норильске был прекрасный веселый банкет, устроенный начальником дороги генералом Новгородовым, после которого Коля Денисов, ложась спать рядом со мной, выпил пачку пенталгина. Толстую пачку заработанных денег он оставил запросто лежать рядом. На утро мы сжигали на костре заношенные продырявлянные зековские ватники (мода на спецодежду не менялась). И кто-то внезапно вспомнил, что в кармане ватника осталась трудовая зарплата, и, к счастью, успел вовремя вернуться и вытащить ее из огня.

Едем на обед своим ходом, Тундра, 1970г.

Ребята улетали в Москву. Но Любовским Римме и Рустэму, Вите Шувалову, Славе Панову и мне захотелось еще романтики. Мы двинулись в Дудинку, где ради нас задерживался дизель-электроход «Антон Чехов». ЕНУРП — Енисейское управление речного пароходства дало команду дождаться нас. Енисей широк настолько, что по временам берега исчезали в тумане. Прошли Курейку — место, где отбывал ссылку вождь народов. Виднелось какое-то сооружение вроде купола над домом, где он жил. Неугомонный Рустэм организовал в кают-компании самодеятельный концерт, где мы пели песни «чуть охрипшими голосами», а он показывал веселые сценки. Призом от капитана была бутылка шампанского, с едой было туго и мы питались шоколадом из буфета. У Казачинских порогов наш корабль встал в сплошном тумане. А сроки посадки на самолет в Красноярске нас поджимали. Как только туман рассеялся, мы пересели на быстроходную Ракету на подводных крыльях и вовремя успели в аэропорт.

По приезде домой первое, что я купил, был пылесос — моя давняя мечта, и принялся отсасывать родных черноголовских комаров, которые вряд ли по свирепости уступали братьям в тундре. И спал я тихим и блаженным сном.

Альфа Иванович Михайлов⁸__ Норильские жарки

Жарки

Жарки, норильские жарки,

Я видел пламенное поле.

То тундры пламень, солнца доля

На двадцать три часа и более.

К ночному солнцу понемногу

Я привыкал. Кивали мне

Жарки — цветы на тонкой ножке,

Как будто маки, но в огне.

Жарков букет я нес по мху

И кланялся я каждой кочке,

Когда увидел наверху

На электронной нотной строчке

Высоковольтная гитара

Струны три в такт перебирала.

Я огляделся, склон горы

Разрезал путь сквозной и торный.

Из чрева матери земли

Как расписные корабли

Текли руды вагоно — тонны.

В. Мартемьянов, И. Домашнев, В. Боярченко и жарки всегда на столе

На скальном выходе стоят

Заводов трубы. Медь и никель

В печах прожорливых кипят.

Цветы жарки мои поникли

От жара пламень передав,

Металла, бронзы многопудье.

Так сотворил Норильск Талнах,

Свой памятник Земле и людям.

Татьяна Невельская__ Норильск, 1970

Невельская Татьяна Ивановна 1939 года рождения. В 1969 году окончила МХТИ им. Менделеева и по распределению приехала в Черноголовку в Институт химической физики АН СССР.

В 1970 году мои друзья Валерий Штейнберг и Зина Мильникова пригласили меня поехать с ними в Норильск поварихой — помощницей Зины, которая уже ездила туда в этом качестве. Да и бригада была небольшая всего 10 человек хорошо знакомых людей. Я поехала с ними.

Помню, что мой рюкзак весил чуть больше 30 кг, так как кроме личных вещей на 40 дней, я взяла с собой мясорубку, ножи, ведро моркови (так было сказано на собрание отряда) и толстенную поваренную книгу. А куда же без неё в такой ситуации?

Когда мы приехали в Норильск, то оказалось, что кроме нашей бригады из 10 человек с двумя поварихами туда же приехала ещё одна бригада из пятнадцати человек (старший А. Аверсон), но без поварихи. Ну, вот меня и перекинули к ним.

Кроме черноголовцев там было много незнакомых людей из Ногинска, Долгопрудного, ещё откуда-то. Я очень огорчилась сложившейся ситуации: разместили нас на территории между кирпичным и цементным заводами, где стояла небольшая конторка, а кухни не было вообще, — соответственно ни воды, ни газа. Что делать — жить как-то надо. Поплакала, поплакала и взялась за работу.

Многоопытные товарищи из отряда Николай Зеленов и Валерий Еронин построили из шпал кухоньку с земляным полом и сложили кирпичную печурку с плитой. Вот и все удобства. Хорошо ещё, что электричество протянули. Жила я в несколько километрах от кухни около железнодорожного депо в вагончике, а вся бригада — в школе неподалёку от конторки и кухни. Я добиралась до кухни рано утром в 4:00 на попутных машинах. Хорошо ещё, что в июле-августе там стояли белые ночи, поэтому было не так страшно одной ездить.

К 7:00 утра нужно было приготовить мясное блюдо с гарниром, кашу и чай. Однако всё это очень непросто на плите, заправленный дровами и углём. Но мне повезло: недалеко от моей кухни был ж.д. переезд, где постоянно шло дежурство. Завязала знакомство, потом и подружилась с женщинами, дежурившими там. И они мне стали немного помогать. Часа в 3:00 ночи (я заранее заготавливала в печке дрова и уголь) они зажигали мне огонь в печи, где на плите стояла огромная кастрюля с водой и к четырём-пяти часам вода уже закипала. А в это время я добиралась уже до своей кухни, и всё шло как нужно. Успевала приготовить и мясное, и кашу с чаем.

И так каждый день — завтрак, обед и ужин, иногда при «аккордных» работах ребят — с ночным перекусом часа в 2:00 ночи. В бригаде было около 15 человек. Точно не помню, но часто обедали 2—3 человека из Норильска — итого 18 человек.

За 40 дней был один выходной, когда я с тем же помощником Николаем Зеленовым ездила в Талнах и не просто так, а купить три пылесоса по заказу парней из нашей бригады. Красота по дороге была сказочная — все окрестности покрыты изумительно цветущими жарками.

В бригаде был один особенно капризный едок Анатолий, который требовал каких-то деликатесов. «А где соус?», — бывало заявлял он. Пришлось готовить и соус, так что поваренная книга оказалась кстати.

Вот так и прошли 40 дней наших трудных работ. Но всё-таки, несмотря на тяжёлый труд как наших мужчин, так и мой, эта поездка оставила в памяти самые яркие и острые воспоминания на всю жизнь.

Примечания

7

Рустэм Брониславович Любовский, д. физ.-мат. н.

8

Альфа Иванович Михайлов, д. хим. н.