Русская поэзия XVIII века

Сборник, 2009

В книгу включены избранные стихотворения русских поэтов XVIII века: А. Кантемира, В. Тредиаковского, М. Ломоносова, А. Сумарокова, М. Хераскова, Г. Державина и др. Для среднего и старшего школьного возраста.

Антиох Кантемир

(1708–1744)

Антиох Дмитриевич Кантемир родился в семье господаря (правителя) Молдавии, перешедшего во время русско-турецкой войны 1711 года на сторону Петра I и после неудачного Прутского похода переселившегося вместе с семьей в Россию. Петр высоко ценил отца Кантемира («оный господарь — человек зело разумный и в советах способный»), наделил его обширными поместьями на юге России и приблизил к себе. Кантемир, попав в Россию в 4-летнем возрасте, обрел в ней свою подлинную родину. Будущий сатирик получил блестящее образование сначала под руководством домашних учителей, грека Анастасия Кондоиди и Ивана Ильинского (воспитанника московской Славяно-греко-латинской академии), а затем в Петербургской Академии наук, прослушав в 1724–1725 годах лекции профессоров по математике, физике, истории, нравственной философии. В 1725 году Кантемир поступил на военную службу, в 1728-м был произведен в поручики (первый офицерский чин). В 1730 году Кантемир вместе с другими членами «Ученой дружины» (Феофаном Прокоповичем и историком Татищевым) принял деятельное участие в борьбе против «затейки» «верховников» — врагов петровских реформ, пытавшихся при вступлении на престол Анны Иоанновны ограничить самодержавие в корыстных интересах дворянских олигархов. В этой борьбе победу одержало новое дворянство, но сам Кантемир никаких личных наград не получил. В конце 1731 года Кантемира назначили резидентом (дипломатическим представителем) в Лондон, куда он выехал 1 января 1732 года.

Это назначение было вызвано желанием правящих кругов удалить опасного сатирика из России. Двенадцать лет (шесть в Англии и шесть во Франции) достойно отстаивал Кантемир интересы России за границей, проявив себя талантливым дипломатом.

Литературная деятельность Кантемира началась с переводов, а также с создания любовных песен. Любовные стихи Кантемира пользовались большой популярностью у его современников (что засвидетельствовал сам поэт в своей IV сатире), но до нашего времени не дошли. Первым же его печатным произведением была «Симфония на Псалтырь» (указатель к стихам из псалмов Давида), изданная в 1727 году. В 1730 году Кантемир закончил перевод трактата Фонтенеля «Разговоры о множестве миров», в котором отстаивалась гелиоцентрическая система Коперника. Этот труд был опубликован только в 1740 году, а в 1756-м по решению Синода как «богопротивная книжичища», полная «сатанинского коварства», был конфискован. Характерно, что именно в периоды временного ослабления реакции кантемировский перевод Фонтенеля был издан еще дважды (в 1761 году, после смерти Елизаветы Петровны, и в 1802-м). Перу Кантемира принадлежат также ряд эпиграмм и басен, переводы песен (од) Анакреона, посланий Горация, «Персидских писем» Монтескье, теоретический трактат о «сложении стихов русских». Самым значительным в творческом наследии Кантемира являются его сатиры, принесшие их автору широкую литературную известность и общественное признание. Им написано девять сатир: пять первых — с 1729 до 1732 года, остальные четыре — в 1738–1739 годах. Сатиры Кантемира были тесно связаны с русской национальной сатирической традицией и с жанровой формой стихотворной сатиры, выработанной поэтикой европейского классицизма на основе античных образцов. Но использование классической стихотворной формы сатиры, частичное следование «образцам» («наипаче Горацию и Боалу, французу») не помешали Кантемиру наполнить свои произведения отечественным содержанием («что взял по-галльски — заплатил по-русски», — «Автор о себе», эпиграмма I) и передовыми идеями своего времени. Поэтому в своих сатирах Кантемир не только осмеивал в духе классицизма абстрактные общечеловеческие пороки (ханжество, скупость, лицемерие, расточительность, леность, болтливость и т. п.), но, что особенно ценно, обличал пороки современной ему русской действительности. Страстный поборник просвещения, Кантемир в первую очередь обрушивался на тех, кто после смерти Петра пытался вернуть Россию к дореформенным порядкам.

Неудивительно, что сатиры Кантемира, в которых резко и мужественно вскрывались общественные пороки, так и не были напечатаны при жизни поэта, но получили широкое распространение в России в многочисленных списках и, по свидетельству М. В. Ломоносова, были «в российском народе с общей апробацией приняты». Первое русское издание произведений Кантемира появилось только в 1762 году, когда его имя приобрело европейскую известность благодаря прозаическому переводу сатир на французский язык.

Для сатир Кантемира характерным является широкое использование просторечия, пословиц и поговорок, близость к разговорному языку того времени и вместе с тем излишняя усложненность, а порой и запутанность синтаксических конструкций. Сознательное стремление поэта писать свои сатиры «простым и народным почти стилем», сведение в них к минимуму славянских элементов определили существенную роль Кантемира в истории русского литературного языка. В трактате о «сложении стихов русских» (1744) Кантемир показал большие познания в вопросах теории поэзии, но не принял предложенный Тредиаковским новый «тонический» принцип сложения стихов, хотя и почувствовал организующую роль ударения в стихе.

Творчество сатирика носило осознанно гражданский характер («Все, что я пишу, пишу по должности гражданина, отбивая все то, что согражданам моим вредно быть может», — заявил сам Кантемир) и оказало большое влияние на дальнейшее развитие обличительного направления в русской литературе. В надписи Г. Р. Державина к портрету Кантемира справедливо сказано: «Старинный слог его достоинств не умалит. Порок! Не подходи: сей взор тебя ужалит». В истории русской литературы Кантемир занимает почетное место: он «первым свел поэзию с жизнью» (Белинский).

В. Федоров

Баснь III

Верблюд и лисица^[1]

Увидев верблюд козла, кой, окружен псами,

Храбро себя защищал против всех рогами,

Завистью тотчас вспылал. Смутен, беспокоен,

В себе ворчал, идучи: «Мне ли рок пристоен

Так бедный? Я ли, что царь скотов могу зваться,

Украсы рогов на лбу вытерплю лишаться?

Сколь теми бы возросла еще моя слава!»

В таких углубленному помыслах, лукава

Встрелась лисица, и вдруг, остра, примечает

В нем печаль его, вину тому знать желает,

Всю возможную сулит ревностну услугу.

Верблюд подробно все ей изъяснил, как другу.

«Подлинно, — сказала та, — одними ты скуден

Рогами, да знаю в том способ я нетруден.

В ближнем, что видишь, лесу нору близ дороги

Найдешь; в нее голову всунув, тотчас роги

На лбу будут, малый страх претерпев без раны.

Там свои берут быки, козлы и бараны».

Лестный был ея совет; лев жил в норе хищный;

Да в голове, что рога ищет, ум нелишный.

Верблюд скоком побежал в лес, чтоб достать скору

Пользу, в нору голову всунул без разбору;

Рад добыче, лев тотчас в гостя уцепился,

С ушми был тогда верблюд — в них ногтьми влепился.

Тянет лев, узнал верблюд прелесть, стало больно;

Дерет из щели главу, та идет не вольно.

Нужно было, голову чтоб вытянуть здраву,

И уши там потерять, не нажив рог славу.

Славолюбцы! вас поют, о вас басни дело,

Верблюжее нанял я для украсы тело.

Кто древо, как говорят, не по себе рубит,

Тот, большого не достав, малое погубит.

Сатира I

На хулящих учения к уму своему^[2]

Уме недозрелый, плод недолгой науки!

Покойся, не понуждай к перу мои руки:

Не писав летящи дни века проводити,

Можно и славу достать, хоть творцом не слыти.

Ведут к ней нетрудные в наш век пути многи,

На которых смелые не запнутся ноги;

Всех неприятнее тот, что босы проклали

Девять сестр^[3]. Многи на нем силу потеряли,

Не дошед; нужно на нем потеть и томиться,

И в тех трудах всяк тебя как мору чужится,

Смеется, гнушается. Кто над столом гнется,

Пяля на книгу глаза, больших не добьется

Палат, ни расцвеченна марморами саду;

Овцу не прибавит он к отцовскому стаду.

Правда, в нашем молодом монархе^[4] надежда

Всходит музам немала; со стыдом невежда

Бежит его. Аполлон славы в нем защиту

Своей не слабу почул, чтяща свою свиту^[5]

Видел его самого, и во всем обильно

Тщится множить жителей парнасских он сильно.

Но та беда: многие в царе похваляют

За страх то, что в подданном дерзко осуждают.

«Расколы и ереси науки суть дети;

Больше врет, кому далось больше разумети;

Приходит в безбожие, кто над книгой тает, —

Критон с четками в руках ворчит и вздыхает^[6],

И просит, свята душа, с горькими слезами

Смотреть, сколь семя наук вредно между нами;

Дети наши, что пред тем, тихи и покорны,

Праотческим шли следом к Божией проворны

Службе, с страхом слушая, что сами не знали,

Теперь, к церкви соблазну, Библию честь стали;

Толкуют, всему хотят знать повод, причину,

Мало веры подая священному чину;

Потеряли добрый нрав, забыли пить квасу,

Не прибьешь их палкою к соленому мясу;

Уже свечек не кладут, постных дней не знают;

Мирскую в церковных власть руках лишну чают^[7]

Шепча, что тем, что мирской жизни уж отстали,

Поместья и вотчины весьма не пристали»^[8].

Силван другую вину наукам находит^[9].

«Учение, — говорит, — нам голод наводит;

Живали мы преж сего, не зная латыне,

Гораздо обильнее, чем мы живем ныне;

Гораздо в невежестве больше хлеба жали;

Переняв чужой язык, свой хлеб потеряли.

Буде речь моя слаба, буде нет в ней чину,

Ни связи, — должно ль о том тужить дворянину?

Довод, порядок в словах — подлых^[10] то есть дело,

Знатным полно подтверждать иль отрицать смело.

С ума сошел, кто души силу и пределы

Испытает; кто в поту томится дни целы,

Чтоб строй мира и вещей выведать премену

Иль причину, — глупо он лепит горох в стену.

Прирастет ли мне с того день к жизни, иль в ящик

Хотя грош? могу ль чрез то узнать, что приказчик,

Что дворецкий крадет в год? как прибавить воду

В мой пруд? как бочек число с винного заводу?

Не умнее, кто глаза, полон беспокойства,

Коптит, печась при огне, чтоб вызнать руд свойства,

Ведь не теперь мы твердим, что буки, что веди^[11] —

Можно знать различие злата, сребра, меди.

Трав, болезней знание — голы все то враки;

Глава ль болит — тому врач ищет в руке знаки;

Всему в нас виновна кровь, буде ему веру

Дать хочешь. Слабеем ли — кровь тихо чрезмеру

Течет; если спешно — жар в теле; ответ смело

Дает, хотя внутрь никто видел живо тело.

А пока в баснях таких время он проводит,

Лучший сок из нашего мешка в его входит.

К чему звезд течение числить, и ни к делу,

Ни кстати за одним ночь пятном не спать целу,

За любопытством одним лишиться покою,

Ища, солнце ль движется или мы с землею?

В часовнике можно честь на всякий день года

Число месяца и час солнечного всхода.

Землю в четверти делить без Евклида смыслим,

Сколько копеек в рубле — без алгебры счислим».

Силван одно знание слично людям хвалит:

Что учит множить доход и расходы малит;

Трудиться в том, с чего вдруг карман не толстеет,

Гражданству вредным весьма безумством звать смеет.

Румяный, трожды рыгнув, Лука подпевает^[12]:

«Наука содружество людей разрушает;

Люди мы к сообществу Божия тварь стали,

Не в нашу пользу одну смысла дар прияли.

Что же пользы иному, когда я запруся

В чулан, для мертвых друзей^[13] — живущих лишуся,

Когда все содружество, вся моя ватага

Будет чернило, перо, песок^[14] да бумага?

В веселье, в пирах мы жизнь должны провождати:

И так она недолга — на что коротати,

Крушиться над книгою и повреждать очи?

Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи?

Вино — дар божественный, много в нем провору:

Дружит людей, подает повод к разговору,

Веселит, все тяжкие мысли отымает,

Скудость знает облегчать, слабых ободряет,

Жестоких мягчит сердца, угрюмость отводит,

Любовник легче вином в цель свою доходит.

Когда по небу сохой бразды водить станут,

А с поверхности земли звезды уж проглянут,

Когда будут течь к ключам своим быстры реки

И возвратятся назад минувшие веки,

Когда в пост чернец одну есть станет вязигу^[15], —

Тогда, оставя стакан, примуся за книгу».

Медор^[16] тужит, что чресчур бумаги исходит

На письмо, на печать книг, а ему приходит,

Что не в чем уж завертеть завитые кудри;

Не сменит на Сенеку он фунт доброй пудры;

Пред Егором двух денег Виргилий не стоит^[17];

Рексу — не Цицерону похвала достоит^[18].

Вот часть речей, что на всяк день звенят мне в уши;

Вот для чего, я уме, немее быть клуши

Советую. Когда нет пользы, ободряет

К трудам хвала, — без того сердце унывает.

Сколько ж больше вместо хвал да хулы терпети!

Трудней то, неж пьянице вина не имети,

Нежли не славить попу Святую неделю,

Нежли купцу пиво пить не в три пуда хмелю.

Знаю, что можешь, уме, смело мне представить,

Что трудно злонравному добродетель славить,

Что щеголь, скупец, ханжа и таким подобны

Науку должны хулить, — да речи их злобны

Умным людям не устав, плюнуть на них можно;

Изряден, хвален твой суд; так бы то быть должно,

Да в наш век злобных слова умными владеют.

А к тому ж не только тех науки имеют

Недрузей, которых я, краткости радея,

Исчел иль, правду сказать, мог исчесть смелея.

Полно ль того? Райских врат ключари святые^[19],

И им же Фемис вески вверила златые^[20],

Мало любят, чуть не все, истинну украсу.

Епископом хочешь быть — уберися в рясу^[21],

Сверх той тело с гордостью риза полосата

Пусть прикроет; повесь цепь на шею от злата,

Клобуком^[22] покрой главу, брюхо — бородою,

Клюку пышно повели везти пред тобою;

В карете раздувшися, когда сердце с гневу

Трещит, всех благословлять нудь праву и леву^[23].

Должен архипастырем всяк тя в сих познати

Знаках, благоговейно отцом называти.

Что в науке? что с нее пользы церкви будет?

Иной, пиша проповедь, выпись позабудет^[24],

От чего доходам вред; а в них церкви права

Лучшие основаны, и вся церкви слава.

Хочешь ли судьею стать — вздень перук с узлами^[25],

Брани того, кто просит с пустыми руками^[26],

Твердо сердце бедных пусть слезы презирает,

Спи на стуле, когда дьяк выписку читает.

Если ж кто вспомнит тебе граждански уставы,

Иль естественный закон, иль народны нравы —

Плюнь ему в рожу, скажи, что врет околёсну,

Налагая на судей ту тягость несносну,

Что подьячим должно лезть на бумажны горы^[27],

А судье довольно знать крепить приговоры^[28].

К нам не дошло время то, в коем председала

Над всем мудрость и венцы одна разделяла,

Будучи способ одна к высшему восходу.

Златой век до нашего не дотянул роду;

Гордость, леность, богатство — мудрость одолело,

Науку невежества местом уж посело^[29],

Под митрой гордится то, в шитом платье ходит,

Судит за красным сукном^[30], смело полки водит.

Наука ободрана, в лоскутах обшита,

Изо всех почти домов с ругательством сбита;

Знаться с нею не хотят, бегут ея дружбы,

Как, страдавши на море, корабельной службы.

Все кричат: «Никакой плод не видим с науки,

Ученых хоть голова полна — пусты руки».

Коли кто карты мешать, разных вин вкус знает,

Танцует, на дудочке песни три играет,

Смыслит искусно прибрать в своем платье цветы,

Тому уж и в самые молодые леты

Всякая высша степень — мзда уж невелика,

Семи мудрецов^[31] себя достойным мнит лика.

«Нет правды в людях, — кричит безмозглый церковник,—

Еще не епископ я, а знаю часовник,

Псалтырь и послания бегло честь умею,

В Златоусте не запнусь, хоть не разумею».

Воин ропщет, что своим полком не владеет^[32],

Когда уж имя свое подписать умеет.

Писец тужит, за сукном что не сидит красным^[33],

Смысля дело набело списать письмом ясным^[34].

Обидно себе быть, мнит, в незнати старети,

Кому в роде семь бояр^[35] случилось имети,

И две тысячи дворов за собой считает,

Хотя в прочем ни читать, ни писать не знает.

Таковы слыша слова и примеры видя,

Молчи, уме, не скучай, в незнатности сидя.

Бесстрашно того житье, хоть и тяжко мнится,

Кто в тихом своем углу молчалив таится;

Коли что дала ти знать мудрость всеблагая,

Весели тайно себя, в себе рассуждая

Пользу наук; не ищи, изъясняя тую^[36],

Вместо похвал, что ты ждешь, достать хулу злую.

1729

Из Анакреонта

О женах

Природа быкам — рога,

Копыта дала коням,

Зайцам — ноги быстрые,

Львам — свирепы челюсти,

Рыбам — плавать искусство,

Птицам — удобность летать,

Мужам — рассуждение.

Женам дала ль что? — Дала!

Что ж такое? — Красоту,

Вместо всякого ружья,

Вместо всякого щита:

Красавица бо и огнь

И железо победит.

О любителях

Кони убо на стегнах

Выжженный имеют знак,

И парфянских всяк мужей

По шапке может узнать.

Я же любящих тотчас,

Лишь увижу, познаю;

Того бо, что, бедные,

В сердце скрывают своем —

На лице видится знак.

Примечания

1

Верблюд и лисица — Впервые — изд. 1762 г. В басне намекается на попытку членов Верховного тайного совета во главе с Долгорукими установить после смерти Петра II свое правление в России. Затея этой олигархической клики кончилась крахом. В феврале 1730 г. при активном участии Кантемира, Татищева и Прокоповича была восстановлена самодержавная власть Анны Иоанновны.

2

Сатира I. На хулящих учения. К уму своему — Первая редакция относится к 1729 г., окончательная — к 1743-му. Кантемир обычно дает два названия своим сатирам. Первое из них — тематическое, второе — адресат. Писатель снабдил сатиру примечаниями, часть которых воспроизводится.

3

Всех неприятнее тот, что босы проклали Девять сестр. — «Девять сестр — музы: Клио, Урания, Евтерпа, Ерато, Талия, Мельпомена, Каллиопа и Полигимния» — см. Словарь.

4

В нашем молодом монархе. — Речь идет о Петре II.

5

Чтяща свою свиту Видел его самого. — «Под свитой Аполлона подразумеваются музы Жителей парнасских». — Речь идет о музах.

6

Критон с четками в руках ворчит. — «Вымышленным именем Критона… означается тут притворного богочтения человек, невежда и суеверный, который наружности закона существу его предпочитает для своей корысти». (Примеч. авт.)

7

Мирскую в церковных власть руках лишку чают… — Мирскую власть считают лишней в руках Церкви.

8

Поместья и вотчины весьма не пристали. — В начале XVIII в. Церковь владела огромными земельными угодьями. Петр I ограничил церковные землевладения и установил государственный контроль над ними, что вызвало гнев церковников. Критон, разделяя позиции Церкви, осуждает противников ее могущества.

9

Сильван другую вину. — «Под именем Сильвана означен старинный скупой дворянин, который об одном своем поместье радеет, осуждая то, что к распространению его доходов не служит». (Примеч. авт.)

10

Подлых — то есть недворян.

11

Буки, веди — названия букв «б» и «в» в церковно-славянской азбуке.

12

Румяный, трижды рыгнув, Лука подпевает. — «Лука — пьяница, с вина румяный, и с вина, часто рыгая, говорит и проч.». (Примеч. авт.)

13

Для мертвых друзей. — «То есть для книг». (Примеч. авт.)

14

Песок. — Песком присыпали написанное, чтобы чернила быстрее просыхали.

15

Когда в пост чернец одну есть станет вязигу. — Монахи в период поста не употребляли в пищу мясо.

16

Медор. — «Щеголь тем именем означен». (Примеч. авт.)

17

Пред Егором Виргилий. — «Егор был славный сапожник в Москве, умер 1729 г.». (Примеч. авт.) Виргилий — см. Словарь.

18

Рексу — не Цицерону. — «Рекс был славный портной в Москве, родом немчин…» (Примеч. авт.) Цицерон — см. Словарь.

19

Ключари святые. — «Церковные пастыри, епископы». (Примеч. авт.)

20

Им же Фемис вески вверила златые. — Имеются в виду судьи.

21

Епископом хочешь быть — уберися в рясу… — В образе епископа воплощены черты реального лица — Георгия (Егора) Дашкова (ум. 1739), ростовского архиепископа, державшегося крайне реакционных взглядов.

22

Клобук — высокая шапка с покрывалом, надеваемая епископами.

23

Праву и леву — то есть по правую и левую руку, на правую и левую стороны.

24

Выпись позабудет. — «Выпись есть письмо приказное, которым судья удостоверяет, что товар какой чист и что с него в государственную казну пошлина взята, или подтверждает владение земли, деревни, двора и проч.». (Примеч. авт.)

25

Вздень перук с узлами — то есть надень судейский парик с буклями.

26

Кто просит с пустыми руками — «то есть челобитчик, который подарков не дает, который ничего, прося, не подносит». (Примеч. авт.)

27

Лезть на бумажны горы — «то есть шевелить, читать такое множество книг». (Примеч. авт.)

28

Крепить приговоры — подписывать приговоры, скреплять приговоры подписью.

29

Науку невежество местом уж посело… — то есть невежество одолело науку.

30

Судит за красным сукном. — «Во всех приказах стол, за которым судьи заседают, покрыт обычайно красным сукном». (Примеч. авт.)

31

Семи мудрецов. — Имеются в виду: Фалес, Питакус, Биас, Солон, Клеобул, Минос и Хилон.

32

Воин ропщет, что своим полком не владеет… — то есть не командует.

33

Писец тужит, что за сукном не сидит красным… — Писец (подьячий) тужит о том, что еще не стал судьей.

34

Письмом ясным. — «Наши подьячие, когда пишут, об одном только тщатся, чтоб письмо их было четко и красиво; что же до правописания касается, так мало к тому принадлежат, что и не нужно, то чают; для того, если желаешь какую книгу неразуметь, отдай ее подьячему переписать». (Примеч. авт.)

35

Семь бояр. — «Известно есть, что боярский чин бывал в великом почтении, потому знать, что благородным звать себя может тот, из чьего роду семеро честь боярскую на себе носили». (Примеч. авт.)

36

Изъясняя тую… — то есть изъясняя пользу наук.