Какие большие зубки

Роуз Сабо, 2021

Много лет назад суровая бабушка Персефона Заррин отправила свою внучку Элеанор в школу для девочек. Письма, которые юная Элеанор писала родным, всегда оставались без ответа, однако после ужасного происшествия в школе она вынуждена вернуться в единственное место, которое считает безопасным, – домой. Но родные не только не рады ее видеть, кажется, они готовы ее съесть. В прямом смысле этого слова. Оказавшись в безвыходной ситуации, юная Элеанор пытается заново узнать и полюбить своих родных, а заодно обсудить с бабушкой тот «инцидент в школе». Но не успевает – бабушка умирает у нее на руках, взяв клятву беречь семью, как много лет делала она сама. Элеанор отчаянно пытается выполнить обещание, но для этого ей нужно победить тьму внутри себя…

4

Я долго ждала в одиночестве в коридоре, дрожа. И тут поднялся шум: крики, плач, вой… смех? Шум захлестнул меня, словно волной, заполнил весь дом, отражаясь эхом в каждом тихом уголке и возвращаясь ко мне. И тогда я побежала — вниз по огромной парадной лестнице и на улицу.

Стояло раннее утро, над головой серело тяжелое небо, и я мигом продрогла до самых костей. Я держалась ближе к дому, пока не оказалась возле сада. Оранжерея возвышалась на его дальнем конце, но ее стекла так запотели, что вряд ли кто-то внутри мог меня видеть. И все же я старалась быть незаметнее, пока не добралась до расшатанной лестницы, ведущей вниз, к воде. Пока я спускалась, ступени ходили подо мной ходуном. Оказавшись на берегу, я позволила себе вздохнуть полной грудью.

Красное зарево рассвета еще только начинало разгораться над горизонтом, тонкой линией отделяя темную воду от темного неба. С моря порывами дул ветер, орошая все вокруг солеными брызгами. Я села на песок, прислонилась спиной к скале, уютно устроившись между двумя большими камнями, и смотрела на воду. Море омывало берег огромными сине-зелеными волнами.

Я рыдала, и вода услужливо заглушала мои всхлипы. Все случилось так быстро. Долгое время я ни о чем не думала, ничего не чувствовала, а просто плакала, словно пытаясь напоить слезами море.

Этим ранним утром волны были темными, и слои воды принимали странные цвета и формы прямо у поверхности. Это напомнило мне ту карту. Что там такое было нарисовано? И даже в тусклом свете оранжереи — я готова была поклясться — я видела, как изображение двигалось. Предзнаменование чего-то плохого. Настолько плохого, что бабушка Персефона, увидев это, умерла, попытавшись сначала предостеречь меня. Что она сказала? Не впускать в дом посторонних? И что пугало еще сильнее: «Заставь их тебя слушаться». А теперь они все собрались вместе, а я убежала. Что они подумают? Может, решат, что я что-то сделала с бабушкой. Не то чтобы я была на это способна. Я была не такой, как они — сильные, крепкие. Я — это всего лишь я. Просто Элеанор, которая должна теперь оберегать всю семью.

Эта мысль заставила меня наконец встать. Пока я поднималась на ноги, порыв ветра с моря ударил мне в лицо, и я задрожала. Оказывается, я выбежала из дома босиком, и теперь мои ноги были чуть ли не синими от холода, хоть я ничего не чувствовала.

Я стала неуклюже взбираться по лестнице. Мои ступни так онемели, что несколько раз я чуть не поскользнулась. Поднявшись, я уставилась на заднюю дверь в оранжерею и прислушалась к шуму, который чуть раньше заставил меня сбежать. Тот шум прекратился, но изнутри доносились негромкие голоса. Я взяла себя в руки и распахнула дверь.

Все столпились вокруг застывшего тела бабушки Персефоны, но никто так и не опустил ей веки и не разжал пальцы, которыми она сжимала другую свою руку, поэтому она по-прежнему выглядела так, будто чем-то встревожена и напугана. Маргарет была без сознания, а Рис лежал, наполовину накрыв мать своим телом, и выл. Отец отошел в дальний угол, а мама в халате, с подола которого стекала вода, сидела на полу рядом с ним и уговаривала подойти ближе. Дедушка Миклош лежал, свернувшись в клубок, ухватившись зубами за подол бабушкиного платья. А Лума сидела на полу со скрещенными ногами, на которых лежала бабушкина голова, и заплетала ей волосы. Она единственная подняла на меня взгляд, когда я вошла.

— Где ты была? — спросила она.

— Мне нужно было подумать, — сказала я. Бабушка Персефона смотрела на меня мертвыми глазами. — Ты можешь закрыть ей глаза?

— Они обратно открываются, — сказала Лума. — Мы уж и пытаться перестали.

— Ну, что теперь будем делать? — спросила я.

— Надо раздобыть досок и сколотить гроб, — сказала мама. — А потом закопаем ее. Через пару-тройку дней.

— А до тех пор что с ней делать? — спросила я.

— И чему тебя только учили в школе? — Лума вздохнула. — Надо обмыть тело, конечно. — Отец побледнел, а дедушка Миклош завыл так, что у меня кровь застыла в жилах. — Тело положим в прачечной, там темно и прохладно, так что оно не сразу начнет разлагаться, а потом, когда дедушка позволит, мы ее зароем.

— А как же похороны?

Этот вопрос озадачил Луму.

— Как в книжках? Не глупи.

Она встала, и заплетенная голова бабушки Персефоны соскользнула на пол оранжереи, ударившись о него с тошнотворным звуком.

— Ладно, хватит тут сидеть, — сказала Лума. — Рис, папа, помогите мне, пожалуйста. Мама, нам надо показать Элеанор, как это делается. Мы уже помогали бабушке делать это со стариками. — Последнее было адресовано мне. — Все не так плохо, просто надо привыкнуть.

Я обратила внимание, что папа ее послушался. Он выбрался из своего угла и вместе с дедушкой Миклошем поднял тело бабушки Персефоны с пола и понес в дом. Лума поспешила следом за ними. Мама подползла ко мне, ухватилась за кресло и при помощи него встала на ноги.

— Ты в порядке? — спросила она, когда мы остались одни.

— Да, — ответила я, стараясь не присматриваться к ее лицу.

— Что случилось? — спросила она. — Знаешь… я никому не расскажу. Только если ты сама захочешь.

— Она гадала на мою судьбу, — сказала я. — И увидела что-то, что ее напугало. А потом она… — Я задумалась, как бы это сказать, чтобы не прозвучало совсем уж безумно. — Сказала мне, что хочет, чтобы я приглядывала за домом и оберегала его. А потом она умерла.

— В прошлом году у нее уже был сердечный приступ, — сказала мама. — Маргарет вовремя заметила. Мы думали, она поправилась. Думаю, сказались все недавние потрясения.

— Какие это — все? — не поняла я.

— Ну, твое возвращение домой, — сказала она и поспешно добавила: — Ну и карты, конечно, тоже. Интересно, что она увидела. Она тебе не сказала?

Мне не хотелось рассказывать маме о том, что я видела. Она выглядела такой хрупкой, ей приходилось держаться за стул, чтобы просто стоять на ногах. Я ведь должна их оберегать теперь?

— Мы правда просто закопаем ее во дворе? — спросила я. — Разве не надо хотя бы пригласить священника?

— Думаю, это можно, — сказала мама. — Поможешь мне вернуться в дом?

Это моя мама, напомнила я себе, когда она обхватила меня за плечи рукой — скользкой, покрытой мелкими полипами. Я положила ладонь ей на талию, чтобы помочь идти, и ее склизкое вялое тело прижалось ко мне.

— Может, надо кого-то еще позвать? — спросила я. — Разве люди не должны узнать? Насколько мне известно, она вела дела с кем-то из них. Она сказала, по большей части ее работа заключалась в том, чтобы делать их счастливыми.

— Она выполняла грязные поручения, — сказала мама. — Одевала и готовила к похоронам мертвецов, делала всякие тайные вещи. Вот, в столовую. — Я проводила маму к бочке, стоявшей на своем месте возле стола. — Никто не захочет оплакивать ее по доброй воле.

— Но это несправедливо, — возмутилась я. — Она была хорошим человеком. Уверена, людей расстроит новость о ее смерти. К тому же они все равно заметят, что ее нет. Лучше, если мы сразу им скажем.

— Ты не понимаешь, — сказала мама. — Мы не общаемся с людьми. Это не наш путь.

— Мама, я серьезно. Мы должны это сделать.

Мама одарила меня странным взглядом. Но затем кивнула.

— Я могу написать несколько приглашений, — сказала она. — Можешь принести мне бумагу и чернила? Они в сундуке в моей комнате, рядом с… кроватью, кажется.

Я кивнула и поднялась наверх, в родительскую спальню.

Я не была здесь с раннего детства. Все лежало на своих местах, но в воздухе витала пыль, ясно различимая в лучах солнца, и стоял запах папиного бальзама после бритья, а не маминого шалфея или розовой воды. Ни возле камина, ни у кровати не было ванн с водой, как не было и следов на ковре, указывающих на то, что они здесь когда-то стояли. Я поняла: мама здесь никогда не ночевала.

Сундук, о котором она говорила, был покрыт таким толстым слоем пыли, что, когда я подняла крышку, на ней остались отпечатки моих ладоней.

Внутри сундук был разделен перегородками, и в каждом отделе лежали по большей части различные письменные принадлежности. Я нашла карточки с черными рамками и черные конверты, они показались мне подходящими. Под ними обнаружилась старая коробка от сигарет с надписью «CIGARETTES GITANES, REGIE FRANCAISE». Кажется, наша вторая бабушка живет во Франции? Я вытащила коробку, затем подошла к двери и плотно закрыла ее, и только потом вернулась к сундуку, чтобы открыть коробку.

Внутри оказались письма, прямо в конвертах, подписанных странным почерком с обилием петель. Обратный адрес и марки были французскими. Я открыла одно письмо. Французским я владела лишь на базовом уровне, но почти все поняла.

Моя дорогая Аврора!

За все эти годы я столько слышала о твоей семье, что с удовольствием бы приехала в гости. Знаю, ты уже отказывала мне в визите, но у тебя подрастают дочки, и я бы очень хотела с ними познакомиться. Надеюсь, вы с мужем живете счастливо. Прошу, ответь мне как можно скорее, даже если это снова будет отказ. Я всегда рада узнать, как твои дела, дорогая.

С любовью,

Mère^[4].

С секунду я молча сидела на полу. Значит, это моя вторая бабушка. Француженка. Судя по письму, добрая. И она хотела со мной познакомиться.

Я сложила письмо, чтобы убрать его в конверт, а потом, повинуясь порыву, понюхала его. Письмо пахло лавандой. Почему мама так и не разрешила ей приехать в гости?

— Элеанор? — раздался откуда-то снизу мамин голос. — Ты нашла бумагу? Посмотри в сундуке!

— Иду! — Я сунула письмо обратно в конверт и положила в коробку. А затем поспешила вниз, прихватив карточки с черными рамками, и обнаружила маму все в той же бочке в столовой. Она со вздохом взяла приглашения.

— Мы никогда прежде не устраивали похорон, — сказала она.

— Бабушка Персефона много значила для горожан, — сказала я. — Можно пригласить отца Томаса, он произнесет речь. — Ее работа заключалась в том, чтобы делать их счастливыми. Так она сказала. — А если мы им не сообщим, они подумают, что с ней что-то случилось.

Мама посмотрела на меня.

— Ты уверена, что ничего не хочешь мне сказать? — спросила она. — Элеанор, ты ведь знаешь, что я люблю тебя, несмотря ни на что?

Я пыталась понять, к чему она ведет.

— Конечно.

— Значит…

Ах, вот оно что. Вот, что ее беспокоит. И это моя мать!

— Она сильно испугалась, — сказала я. — И умерла.

— А ты не…

— Я ничего не делала! — отрезала я и сама удивилась силе собственных слов. — Что я вообще могла такого сделать?

Она покачала головой и отвела взгляд.

— Хорошо, — сказала она. — Кого приглашать?

— Всех горожан, кому помогала бабушка Персефона.

— Список получится длинный.

— Значит, все они должны прийти, — сказала я.

* * *

Я отправилась на поиски Лумы и нашла ее, когда та шла из кухни в прачечную, помогая Маргарет тащить огромный котел с водой. На секунду мой взгляд скользнул мимо них вглубь прачечной, и я увидела бабушку Персефону на полу, но Маргарет тут же захлопнула дверь прямо перед моим носом. Я подумала, что должна тоже быть там, помогать им с… что там обычно делают с мертвецами. Но живот скрутило от одной только мысли об этом. Маргарет, должно быть, слышала, что я замешкалась перед дверью, и застучала по ней ладонью: бах-бах-бах. Я отскочила и поспешила прочь.

Я теперь за главную. Она оставила меня за главную. Что будет дальше? Бродя словно в тумане, я оказалась в зале. Прошлой ночью я почти не спала, а теперь еще и бабушка умерла. Я очнулась перед стеной с картинами. Я долго смотрела на портрет дедушки Миклоша, который с демоническим видом держал лошадиные поводья. Художник изобразил пузыри пены, вылетающие из их раскрытых пастей. Он уловил влажный блеск клыков дедушки Миклоша. Столько портретов, но ни одного моего, даже детского. Меня словно пытались вычеркнуть из памяти.

За моей спиной кто-то кашлянул. Я обернулась. У двери стоял Артур, он повесил зонтик на стойку. Я даже не слышала, как открылась дверь.

— О, — сказала я. — Вы уже слышали?

— Слышал. — Он посмотрел на меня. — Я говорил с вашим отцом на улице.

— Соболезную вашей утрате, — сказала я.

— Для вас это большая утрата, нежели для меня.

Он подошел ко мне и остановился рядом, глядя на портрет Миклоша.

— Хм, — сказал он. — Не лучшая из моих работ.

Я повернулась к нему, слегка изумленная.

— Это вы написали?

— Он не любил позировать другим портретистам, — сказал Артур. — Говорил, они не умеют правильно изобразить его глаза.

Я посмотрела на глаза Миклоша. Ошеломительно: его взгляд источал агрессию и ликование. Я глянула на Артура, который стоял, сцепив руки за спиной, словно мы были в музее.

— Майлз сказал, вы были с ней в момент ее смерти, — сказал он. — Должно быть, для вас это стало ударом. Как вы, справляетесь?

— Я… стараюсь, — сказала я. — Вообще-то, она сказала мне взять все под свой контроль. Я думала, она хочет, чтобы я снова уехала, но, умирая, она схватила меня за руку и сказала, чтобы я позаботилась обо всех. И чтобы заставила их меня слушаться. Хотела бы я знать, что все это значит.

— Правда? — Он слегка повернулся ко мне. — А что именно она велела вам… делать?

— Она ничего толком не объяснила, — сказала я. — Сказала только… сказала, что она торгует экстрактами, пытается делать горожан счастливыми и следит за безопасностью семьи.

Артур повернулся ко мне и посмотрел сверху вниз. Я не видела его глаз из-за очков, но одна мысль о том, что он смотрит мне прямо в глаза, сводила меня с ума.

— Вы не обязаны делать то, чего вы не хотите, только потому, что вам приказала умирающая женщина. Вы можете отказаться.

Я покачала головой.

— Нельзя отказывать человеку в последней просьбе.

— Этот дом — не самое приятное место, Элеанор. Если вы можете уехать, вы должны это сделать.

— Что вы хотите сказать?

Ну вот, опять: эта решительно выдвинутая челюсть, маленький намек на то, что он не собирается ничего мне объяснять. Я покачала головой.

— Простите, если прозвучало грубо, — сказала я. — Но я правда и думать не могу об отъезде. Столько дел: и бизнес, и похороны…

— Вы планируете похороны?

— Она ведь возложила ответственность на меня, не так ли?

Я улыбнулась Артуру в надежде, что он улыбнется в ответ. Но он нахмурил брови.

— Обо мне она, вероятно, ничего не говорила? — спросил он.

— Нет. Есть что-то, о чем я должна знать?

Он открыл рот, но ничего не сказал. А потом стиснул зубы и отвел взгляд.

— Полагаю, нет, — сказал он.

— Что ж, я отношусь к этому серьезно, — сказала я. — Поэтому, если возникнут какие-то проблемы, обращайтесь ко мне.

Он медленно кивнул.

— Возможно, я так и сделаю.

Мама окликнула меня из столовой:

— Элеанор?

— Мне нужно идти, — сказала я. — Много дел.

— Понимаю.

Я юркнула в столовую. Я все еще гадала, о чем он умолчал, когда мама сунула мне в руки стопку пригласительных писем.

— Вот, — сказала она, — ты не передумала?

— Мы поступаем правильно. — Я выглянула в зал, чтобы проверить, там ли еще Артур, но он исчез. А на лужайке перед домом уже стоял на холостом ходу наш старый грузовичок. Странно, это не машина Артура.

— Я пойду, — сказала я и выбежала на улицу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Мама (франц.).