Россия и мусульманский мир № 9 / 2012

Группа авторов, 2012

В журнале публикуются научные материалы по текущим политическим, социальным и религиозным вопросам, касающимся взаимоотношений России и мировой исламской уммы, а также мусульманских стран.

СОВРЕМЕННОЕ БАШКИРСКОЕ ОБЩЕСТВО

В УСЛОВИЯХ КРИЗИСА

НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ

Азамат Буранчин, кандидат исторических наук (ИГИ АНРБ, г. Уфа)

Назначение летом 2010 г. Р.З. Хамитова главой региона ознаменовалось не только началом болезненной смены властной элиты в Республике Башкортостан, но и завершением процесса глубинной трансформации современного башкирского общества. По всей видимости, на наших глазах завершается длительный исторический цикл, который начался еще в 20–30-е годы XX в. и закончился с началом политики Р. Хамитова. Основная черта этой трансформации — переход традиционного башкирского общества к обществу городской культуры. Политический процесс лишь совпал с процессом социокультурным, и его уже не остановить.

Приход в 1990 г. во власть М.Г. Рахимова, поднявшегося на волне «народного» движения за суверенитет, только на время отсрочил, законсервировал многие модернизационные процессы, которые в течение XX в. вызревали внутри башкирского общества, однако с концом жестко авторитарного режима переход, видимо, окончательно произошел. Несмотря на то что современное башкирское общество все еще несет на себе черты аграрного общества и носители фундаменталистских ценностей активно противостоят этому процессу, история уже не на их стороне. Политическая модернизация, которую (во многом неосознанно запустил Р. Хами-тов) лишь на время активизировало «башкирское национальное движение», в действительности является иллюзией возвращения социальной активности, которая так ярко проявила себя в начале 90-х годов.

Одновременно с этим процессом активно идет не только атомизация башкирского общества, но и сильнейший кризис национальной идентичности, поиск новых институциональных форм для нового общества. И сегодня как никогда актуальны вопросы: «Куда двигаться?»; «Кто такие башкиры?»; «Под какими идеями и ценностями можно собрать новую башкирскую нацию?». Поиск ответов на эти вопросы крайне сложен, поскольку он требует не только отказа от многих этнических мифов и стереотипов массового сознания, но критического отношения к собственному историческому опыту. В конечном счете в результате начавшихся процессов должна либо возникнуть новая историческая субъектность, либо в течение XXI в. башкиры как этнос прекратят свое существование. Остается надеяться, что поднятая проблема будет адекватно осознана во всей ее сложности.

Башкирское общество накануне революции 1917 г. К началу XX в. традиционное башкирское общество подошло с целым комплексом неразрешенных социально-экономических и культурных проблем. Причины, приведшие к такому положению, возникли еще в начале XIX в., когда башкирский этнос пережил очередную болезненную социокультурную трансформацию. Именно в этот период башкиры сменили тип хозяйствования и окончательно были «привязаны» к земле. Радикальные изменения не могли пройти бесследно. В ходе данной болезненной мутации начинается ломка этнического сознания. Прежний «этнос» (как система) перестает адекватно отвечать на новые вызовы времени. Груз «старой» традиции начинает мешать башкирскому народу войти в процесс «капиталистической» модернизации, которая, особенно во второй половине XIX в., все больше набирает обороты в российской империи. Тем более что башкиры могли напрямую наблюдать, как соседний татарский этнос активно и успешно встраивается в новую «буржуазную» систему. Помимо социально-экономиче-ских проблем наиболее негативные процессы башкирское общество переживало в связи с резким «кризисом этничности». В чем заключалась данная проблема?

Разрушение этнокультурной замкнутости, бывшее одной из сторон разрушения локальных миров вообще, породило одну из наиболее важных форм кризиса локализма, которую можно назвать «кризисом этнической идентичности», или кратко «кризисом этничности». Кризис этничности был частью всего кризиса, вызванного атомизацией общества и автономизацией личности, и притом частью особенно заметной: перемены, связанные со сменой этнокультурной среды и появлением неизбежной при этом напряженности межэтнических отношений, принадлежали к числу наиболее осязаемых. Этническая напряженность именно по причине своей очевидности стала своеобразным центром, к которому стягивались все другие социальные напряженности, становилась источником грозных разрушительных сил.

Способность общества найти ответ на этот вызов времени зависела от его готовности принять всю совокупность связанных с модернизацией перемен, все новые основания организации социального мира. Если такая готовность существовала, то и в кризисе этничности нетрудно было увидеть проявление очень глубоких, фундаментальных перемен, свидетельство обесценения самих этнических принципов социальной интеграции и необходимости перехода к иному типу интеграторов, к существенно иным, не этническим механизмам социального сплочения. Именно такая исторически новая задача была поставлена и разрешена рядом западных обществ, где и было выработано такое обобщающее решение понятие «нация».

В нашей стране, как пишет А. Вишневский, «в реальных условиях Российской империи начала XX в. у федерализма и национализма были значительные области пересечения интересов, что и привело их к сближению. Региональные элиты очень быстро поняли, какую мощную поддержку в борьбе за передел власти и влияния между ними и имперским центром они могут получить со стороны национальных движений. Поэтому федералистские идеи недолго удержались в рамках идеологии чистого “областничества”, т.е. расширения прав и возможностей областей вне связи с национальной идеей. Соблазн обращения к этническим чувствам был так велик, что даже русские сибирские “областники” предприняли попытку раздобыть себе “этническую родословную”, выдвинув идею “образования путем скрещивания и местных физико-исторических и этнологических условий однородной и несколько своеобразной областной народности”».

В невеликорусских же частях империи федерализм все больше окрашивался в национальные цвета и в конце XIX в. почти полностью слился с национализмом. Региональные элиты почувствовали себя намного более уверенно, когда смогли опереться на национальные движения и ощутить себя одновременно и национальными элитами.

Движения нерусских народов в начале века, и в том числе движение А. — З. Валиди, коренным образом отличались от западных буржуазных движений, поскольку на Западе активности, вызванной кризисом этничности, противостояла система гражданской нации. На Западе общепринято противопоставлять гражданское общество (нацию) этническому национализму. Это одна из тех дуальных оппозиций, которые составляют фундамент нетрадиционных обществ. В России же зачастую этнический национализм ошибочно связывают с крайним шовинизмом, а очень часто и либеральными ценностями, что в действительности абсурд. К примеру, члены башкирской молодежной организации «Кук буре», называя себя «националистами», одновременно выступают за «демократические ценности». В действительности буржуазная нация на Западе подавляет этнический национализм различных гасконцев и басков, создавая при этом унифицированный конструкт под названием «общегражданская нация».

Несмотря на желание, в том числе и советских историков, квалифицировать движение автономистов во главе с А. — З. Валиди как «буржуазное движение националистов», в действительности его правильно квалифицировать как традиционалистское, консервативное, поскольку главным лозунгом участников Гражданской войны было возвращение вотчинного права на землю. То есть восстановление власти башкирской общины и требование особого статуса для башкир как народа («автономии»). Это было вызвано тем, что «буржуазные» реформы уже к концу XIX в. достаточно сильно ударили по локальному миру башкирского общества.

Таким образом, к началу XX в. башкирское общество уже было готово к (советской) консервативной модернизации. Наблюдался кризис этничности и рост национального сознания, старые институциональные одежды стали тесны для новой реальности. Статичное состояние башкирского общества (локальный мир), которое не менялось веками, пришло в движение, и остановить ход истории уже ничто не могло. Общество готовилось шагнуть из архаики (премодерна) к современности (советскому модерну).

Башкирское общество в условиях советской модернизации. С победой Октябрьской социалистической революции началось складывание основ советской системы. Несмотря на то что идеологи суверенитета обвиняли в свое время СССР в разрушении башкирской национальной идентичности, в реальности картина была с точностью до наоборот. Все жители СССР имели двойную самоидентификацию — этническую и гражданскую, причем и та и другая были закреплены официально. И это притом, что, как уже говорилось выше, западное гражданское общество и гражданская нация противостоят этническому национализму, поскольку построены на разрушении последней.

В советской системе собственно русский народ исполнял функции гражданской нации, не имея этнической идентичности. Именно эта причина, по мнению либерального демографа А. Вишневского, привела к тому, что «сепаратистские устремления, приведшие в 1991 г. к распаду СССР, легко достигли цели, прежде всего именно потому, что не встретили значительного сопротивления со стороны российской, преимущественно русской, элиты, из которой в основном рекрутировалась и союзная элита».

В СССР этнический национализм нерусских народов не только не подавлялся, но и искусственно поддерживался. Практически все нерусские народы получи формальные признаки «гражданских наций» — язык, национально-государственную территорию, систему национальной печати, театров и т.д. Парадокс ситуации заключался в том, что постоянно осуждаемый на словах этнический национализм — антипод гражданского общества — стал нужным и эффективным инструментом власти, успешно легитимировал советский режим. Кроме того, именно в советский период башкирский народ, «подтянувшись» до уровня нации, получил региональную этническую элиту.

В целом модернизация советского времени резко ускорила формирование новых региональных элит у нерусских народов. Она усложняла жизнедеятельность городских и региональных систем, увеличивала их внутреннее разнообразие, пронизывала их горизонтальными экономическими, социальными и прочими связями. Все это с неизбежностью вело к возникновению или расширению множества независимых элитарных социальных статусов, источником которых была сама региональная или локальная социальная ткань. В ней должно было найтись место не только для руководителей местных органов власти, но и для директоров крупных предприятий, председателей колхозов, редакторов газет, крупных ученых и писателей, знаменитостей артистического или спортивного мира и т.п.

Однако советская модернизация вела к развитию региональных элит лишь в той мере, в какой это соответствовало ее инструментальным целям. Там же, где это соответствие кончалось, развитие элит блокировалось. Региональная элита до конца оставалась по преимуществу статусной, «номенклатурной», напоминавшей элиту феодального общества. Она зависела от начальства, от его субъективных оценок, назначений, «пожалований» больше, чем от объективных результатов своей деятельности.

Советский элитарный истеблишмент был моноцентрическим, как во времена самодержавия. Все эти его свойства воспроизводились — пожалуй, даже в усиленном виде, — на региональных уровнях, где непосредственная зависимость каждого от местного централизованного «партийного руководства», местного ЦК или обкома коммунистической партии и персонально его первого секретаря была особенно очевидной.

Во главе регионов обычно стояли наместники Москвы, нередко перемещавшиеся Центром из региона в регион без всякой оглядки на их экономическую, национальную или культурную специфику. В Москве, пусть и при участии таких наместников, решалось, кого назначить директорами крупнейших предприятий региона, кому считаться выдающимся местным писателем или композитором, кому быть академиком или президентом местной академии наук и т.п.

В «национальных» республиках местная элита вербовалась по преимуществу из представителей коренных этносов (политика «выращивания» национальных кадров), но это не меняло ее номенклатурной сути.

Вся эта система имела известный смысл, когда внутренние силы регионов были неразвиты и в них возводились, порой на пустом месте, леса будущей региональной конструкции: создавалась система современного административного управления, строились первые заводы, открывались университеты или театры и пр. Но со временем раз созданные экономические, культурные и прочие конструкции начинали жить своей жизнью, к тому же перемешивались с жизнью, существовавшей здесь и прежде. Рядом со старыми номенклатурными элитами, отчасти и внутри них, складывались элиты нового типа, во многих отношениях глубже укорененные в новой собственно региональной почве. Интересы этих новых элит были двойственными.

С одной стороны, они были порождением модернизации и в целом безусловно принимали ее инструментальные результаты. В этом смысле они должны были быть заодно с номенклатурой и идти даже дальше нее в своем неприятии возрождения традиционалистских элит, пытавшихся опираться только на консервативную составляющую советской модернизации — на сохранявшуюся, а иногда и охранявшуюся социальную архаику, — но преувеличенно резко критиковавших многие ее инструментальные последствия. В то же время в своем региональном качестве новые местные элиты должны были выступать как противники номенклатуры, олицетворявшей централизм унитарного государства, и видеть союзников в традиционалистах, идеология которых всегда строилась на подчеркивании региональных и (или) этнических и этнорелигиозных особенностей.

В разных частях СССР двойственность новых региональных элит проявлялась по-разному — в зависимости от степени продвинутости по пути модернизации и реального соотношения модернистских и традиционалистских сил.

Итоги советской модернизации. В целом одним из главных результатов развития башкирского общества в условиях советской модернизации стало появление новой советско-башкирской национальной интеллигенции, в основном гуманитарной и творческой, в ущерб технической. Это был, по сути, совершенно новый культурный и социальный тип, который достаточно сильно отличался от дореволюционной башкирской элиты. Одновременно он соответствовал маркерам «человека традиционной культуры». Характерными его чертами были: сакрализованное сознание (при отсутствии отрефлексированного пласта традиционной религиозной культуры); способность легко самоорганизовываться на традиционалистской основе; достаточно высокий уровень образования и культуры.

Как точно охарактеризовал его А.Г. Вишневский, это был «соборный человек с университетским дипломом». По его мнению, «советская культурная модернизация обеспечила стремительный рост образования, приобщение к современным техническим и научным знаниям, другие инструментальные изменения, без которых невозможно становление современного типа культуры, а значит, и типа личности. Но она не привела к вытеснению средневековой холистской культурной парадигмы современной индивидуалистской, породила Homo soveticus — промежуточный тип личности, сочетающий в себе черты современности и традиционной “соборности”».

Со своей стороны хотелось бы отметить, что наиболее слабым местом социалистической ускоренной модернизации был существенный разрыв между «переходом к современности» и традиционной культурой, что, в общем, было характерно для советской цивилизации. Башкирское общество не успевало выработать и адаптировать свою культуру к резким социальным изменениям. В результате сверхускоренной урбанизации и попыток со стороны советской власти искусственно создать новую башкирскую интеллигенцию возникла гомогенная социальная прослойка, которая обладала всеми признаками локального синкретизма. Высокая мобильность советского вертикального лифта подняла из глубин башкирского народа наиболее социально активных и талантливых людей, но парадокс ситуации заключался в том, что эти люди (новая элита) не были итогом органичного развития башкирской культуры. В глубине их ментального пласта лежала социальная архаика, которая лишь поверхностно была покрыта оболочкой советской культуры. Вчерашние сельские жители, т.е. носители особой психоментальности, по сути, за очень короткий исторический срок стали известными башкирскими учеными, художниками, писателями, врачами и т.д., однако такая ускоренная модернизация таила в себе главную опасность — неспособность синкретизма критически оценивать себя и существующую социальную действительность. Новая советско-башкирская элита обладала мифологизированным сознанием и крайне слабым уровнем исторической саморефлексии.

Наиболее ярко башкирский фундаментализм проявился в культуре и социальной жизни в 30–40-е годы, а затем и в послевоенный период. Символами этой эпохи стали композитор З. Исмагилов, писатели М. Карим, Н. Нажми, З. Биишева, художник А. Лутфуллин и многие другие. Их заслуга заключалась в том, что они сумели достаточно органично трансформировать башкирскую народную культуру в формы высокой (советской) культуры. Они создали и оставили после себя прекрасные образцы высокой башкирской культуры, основанной на традиционных пластах народного сознания. (Примером наиболее органичной стилизации можно считать песню З. Исмагилова «Шаймуратов генерал», которую многие до сих пор считают народной.)

В эти годы появились новая башкирская художественная литература, башкирская опера, национальная печать и даже кинематография. Безусловно, что это одна из самых положительных сторон советской модернизации, хотя и здесь были отрицательные стороны. В том числе излишний русоцентризм и очень заметное влияние советских идеологических штампов (например, известные строчки М. Карима — «не русский я, но россиянин»). Кроме того, сами образцы и формы высокой культуры были привнесены советской цивилизацией, являлись результатом развития советского модерна, что тем не менее нисколько не умаляет историческое значение башкирской советской культуры. Резкий модернизационный скачок выявил и другие негативные явления, показал незрелость новой башкирской интеллигенции. К примеру, в этот период многие башкиры, в том числе и представители национальной интеллигенции, называли своих детей революционными, а в действительности чуждыми своей культуре именами — Тельман, Дарвин, Ревмир, Магнит и т.д. Особо ревностные носители коммунистической идеологии из башкир считали родной язык, традиции ненужной архаикой, мешающей строить социализм. В том числе и со стороны партийных органов негласно культивировалось нигилистическое отношение к национальной культуре в целом. Однако эти явления не носили явно выраженного антибашкирского характера и были постепенно изжиты к 80-м годам.

Между тем новая модернизационная волна выводила на историческую сцену следующее поколение башкирской интеллигенции. На смену представителям советского фундаментализма 30–40-х годов шло поколение башкирской традиционалистской элиты, которое наиболее активно приняло участие в общественно-политической жизни республики в позднесоветский, а затем и в период парада суверенитетов. Главной ее чертой можно назвать отказ от жестких фундаменталистских установок традиционного общества и более зрелый «интеллигентный» характер. Социокультурные параметры башкирского общества к этому моменту уже подверглись определенным изменениям. Старая, холистская парадигма постепенно расшатывалась, разрушалась. Сама башкирская культура становилась более утонченной, дифференцированной. Коллективистские ценности традиционного общества вытесняются личностными, индивидуалистскими установками. Литературоцентризм советской башкирской культуры порождает таких талантливых писателей-общественников, как Газим Шафиков, Р. Бикбай и др. Однако вместе с ними уже появляется и Рами Гарипов, который выступает прежде всего как поэт лирический. Его поэтический язык сочетает простую и яркую есенинскую образность с восторженностью пастернаковского мировосприятия.

Одновременно в это время начинается процесс вызревания этнического национализма, крайнее проявление которого выявится в 90-е годы. Появление новой генерации башкирской интеллигенции характеризуется ростом национального самосознания и патриотизма. Именно в 70–80-е годы получают распространение истинно башкирские имена, такие как Салават, Азамат, Юлай, Урал и т.д. Природа этого явления была двоякой. С одной стороны, она была реакцией на резкое изменение типа жизни, вызванное урбанизацией: культура, хоть и очень медленно, становилась городской. Этот крайне болезненный, но объективный процесс интеллигенция БАССР ошибочно интерпретировала как дефективность советской системы и попыталась ответить усилением этнической идентичности. Чутко уловивший негативные процессы деэтнизации Р. Гарипов отразил это в стихотворении «Туган тел» («Родной язык»), за что подвергся гонениям со стороны партийных органов.

С другой стороны, в этом явлении уже были черты анти-советской и националистической идеологии, которые со временем вылились в движение за суверенитет в 90-е годы.

В советский период башкирский этнический национализм был социальной и политической реальностью. Внутри хозяйственной и властной (партийной) элиты БАССР, в первую очередь среди башкир, была четкая идентификация «свой–чужой», несмотря на то что все это было прикрыто лозунгами интернационализма и т.д. Одновременно у советского башкирского народа не было этноцентризма, который удалось активизировать местной интеллигенции лишь в 90-е годы.

Таким образом, в этот период в результате своеобразного синтеза башкирской народной «почвы» (премодерна) и культурной политики государства (модерна) возник специфический социокультурный феномен, который условно можно назвать «советской версией башкирского традиционализма».

Башкирское общество в постсоветский период. Про движение за суверенитет БАССР и в целом о политическом развитии республики в 1990–2010 гг. на сегодняшний день написано достаточно много, в том числе и региональными учеными. Остается уточнить лишь некоторые моменты этого сложного и противоречивого периода.

Особенностью «движения за суверенитет» можно считать то, что оно стало проявлением крайне специфического социального феномена. Слом традиционной империи (СССР) дал на выходе яркую политическую вспышку, которая в начале 90-х годов у башкирского народа сопровождалась очередным витком этногенеза. Именно в этот период башкирской интеллигенцией и новым режимом были заложены параметры для обновления башкирского народа. Поскольку идеологическим обеспечением «парада за суверенитет» занималась главным образом интеллигенция, которая поднялась за счет советского вертикального лифта из локального мира, то эти люди, на наш взгляд, задали крайне жесткие и узкие поля башкирской этничности. Такими маркерами в постсоветское время стали «язык», «сельское происхождение», «традиционные ценности», «этноцентризм».

И это притом, что спектр башкирского общества уже к началу 90-х годов был намного богаче и шире. Советская модернизация не прошла для башкирского народа бесследно — именно в этот период внутри башкирской этничности возникает уже новый культурный тип — «люди советского модерна». Эта менее этнизированная прослойка башкирского общества была проводником модернизационных идей. В основном это были инженеры на сложном техническом производстве, поколения нефтяников, ученые и др., которые в отличие от основной башкирской интеллигенции не сбивались по этническому признаку. Другими словами, это были люди, которые нашли свое место в советской системе, не используя этнические привилегии. Своеобразный башкирский «советский средний класс». Кстати, именно этот тип людей и был, на наш взгляд, отодвинут на второй план в период «парада за суверенитет», что и позволило архаике разрастись до больших размеров. Сегодня среди башкир к этому типу людей можно отнести, к примеру, историка Б. Азнабаева, Л. Гумерову, А. Бердина и многих других, включая и президента Р. Хамитова.

К сожалению, в новом национальном конструкте, который был создан в начале 90-х годов, кроме «людей советского модерна», не оказалось места ни для русскоязычных, ни северо-западных, ни городских башкир. Хотя время шло и их становилось все больше, старые рамки этничности уже трещали по швам. Была и более глубинная причина этого процесса — урбанизация. Современное башкирское общество перестало быть деревенским. Сегодня уже 50 % башкир живут в городах, пытаясь с трудом освоить новое социальное пространство. И этнические мобилизаторы просто перестают действовать. В условиях городской действительности требуются новые интеграционные механизмы, основанные на «гражданской», а не на этнической солидарности.

Одновременно «движение за суверенитет» было в реальности глубоко традиционалистским движением. На его волне к власти пришли носители локальной ментальности, которые длительное время оказывали существенное влияние на политический процесс в Башкортостане. Республика в течение 20 лет двигалась по траектории «консервативной модернизации» и пыталась, по сути, повторить путь СССР. Типично этатистскими методами оно старалось решить проблемы культурной, экономической и политической модернизации. На определенном этапе это оградило село, защитило преимущественно «аграрное» башкирское население, однако под конец эти достоинства обернулись отставанием республики, нерешенностью многих социально-экономических и политических проблем. Другими словами, ситуацию в регионе удалось на время законсервировать, однако процессы как негативного, так и позитивного характера, которые давно шли в других субъектах Федерации, сегодня начались и в Республике Башкортостан.

Таким образом, на данный момент мы наблюдаем не только процесс смены элит, но и демонтаж «постсоветского башкирского народа», который был собран в начале 90-х годов. С сожалением приходится признать, что эта форма «народа» (основанная на жестком этноцентризме) изжила себя изнутри — и идеологически, и морально, и политически. «Суверенитетская» властная и этно-политическая элита РБ уже под занавес «рахимовского режима» показала свою полную неадекватность. До последнего момента она наивно считала, что для основной массы башкирского населения идеи государственного суверенитета важнее элементарных проблем выживания, порожденных катастрофическим переходом к «рынку».

Приход Р. Хамитова и его политические реформы задели интересы башкирского общества, поскольку оно за 1990–2010 гг. оказалось вертикально интегрированным в структуру региональной власти. Нужно признать, что горизонтальные связи общества сегодня крайне ослаблены, повреждены в ходе «догоняющей» модернизации (хотя уровень башкирского традиционализма по-прежнему высок, во всяком случае выше, чем, к примеру, у русских или татар республики). Ситуация усложняется и тем, что общественные институты, такие как Всемирный курултай башкир, например, не могут взять на себя в настоящий момент функции «гражданского общества», с трудом реагируют на необходимость менять формат свой работы. Связанно это в первую очередь с тем, что они изначально были нацелены на выполнение скорее представительской роли, были своеобразной подсистемой прежней региональной власти. Любопытно отметить, что попытки нового председателя ВКБ И. Султанмуратова сделать более адекватным политической реальности дискурс организации, уйти от радикальной политизации, вызвали резкое недовольство у старого поколения башкирских общественников. И это притом, что они сами, чувствуя назревшую необходимость в смене элиты, стали инициаторами его назначения, поскольку даже в возрастном плане в ВКБ к 2010 г. практически не осталось молодежи.

Современный кризис башкирской этничности делает, на наш взгляд, актуальной и проблему нового нациестроительства. Главным образом, через иные интеграционные механизмы, которые нужно как можно скорее выработать. В совершенно иных (от советского периода) политических и социально-экономических условиях эти вопросы для башкирского народа приобретают центральное, экзистенциальное значение. Требуют хотя бы активной научной рефлексии со стороны башкирской интеллигенции.

Хотелось бы отметить, что буквально через 10–15 лет общие социокультурные параметры башкирского общества изменятся, если не радикально, то очень значительно. На смену советскому идет новое поколение башкир, плохо знающее или совсем не владеющее родным языком, с менее фундаменталистскими взглядами и ценностями и т.д. Исходя из этого, уже сегодня необходимо расширять рамки этничности, не гипертрофировать проблему ассимиляции или утери национальной идентичности. На наш взгляд, новая башкирская нация должна быть собрана не по языковому и социальному признакам, а прежде всего по самосознанию. Только в таком случае найдется место и русскоязычным, и городским, северо-западным и другим башкирам.

В идеологическом плане необходимо уйти от ненужного противостояния с центральной властью, двигаться в сторону цивилизованного диалога. Любым формам радикализма нужно противопоставить меру и здравый смысл. При всех перипетиях политического характера башкирский народ стоит на пороге нового витка этногенеза — через некоторое время «старый народ» 90-х годов окончательно сойдет с общественно-политической сцены. Именно поэтому сегодня крайне важно изначально верно заложить параметры новой башкирской нации, постараться избежать ошибок 90-х годов. «Собрать» народ на основе традиционных и этнических ценностей, через органичный синтез традиции и модернизации.

«Перспективы модернизации традиционного общества», Уфа, 2011 г., с. 116–127.