Россия и мусульманский мир № 8 / 2012

Группа авторов, 2012

В журнале публикуются научные материалы по текущим политическим, социальным и религиозным вопросам, касающимся взаимоотношений России и мировой исламской уммы, а также мусульманских стран.

КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ — НЕТ!

ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ

МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ — ДА!

РОССИЯ В ДИХОТОМИИ ВОСТОКА–ЗАПАДА

ЧЕРЕЗ 50 ЛЕТ

Н.П. Шмелёв, академик РАН, директор Института Европы РАН

Ибо, когда будут говорить: «мир и безопасность»

тогда внезапно постигнет их пагуба…

Первое послание святого апостола Павла к Фессалоникийцам, 5:3.

Прежде чем прогнозировать, что ждет Россию через 50 лет, приведу несколько выдержек из этого интервью. На вопрос, можно ли было предвидеть этот глобальный кризис, я откровенно сказал: в США — да, у нас — нет. Мы могли бы избежать кризиса, только вернувшись в Средневековье: закрывшись от всего мира и введя монополию на внешнюю торговлю. Но это мы уже проходили, 70 лет были отгорожены стеной от всех. Хорошо, что у нас провозглашена социально ориентированная экономика. Очень хорошо. Только сразу прийти к этому не удастся. Такова реальность.

Последние 10–15 лет наша экономика была самой (!) социально несправедливой среди всех цивилизованных государств. Хроническое недоверие друг к другу, к бизнесу и государству родилось при правительстве Гайдара, которое лишило население 95 % их сбережений (даже Сталин в 1947 г. «ограбил» людей не так жестоко). Хорошо, что сейчас повышены гарантии по вкладам до 700 тыс. руб. Хотя можно было бы позволить себе и 100 %, выплату, как кое-где в Европе. Без рынка и кредитов уже нельзя. Их брали для покупки угодий, домов, яхт и футбольных клубов. А, к примеру, в геологоразведку нефтяных месторождений средства почти не вкладываются. Значит, через 10–15 лет страна останется без сырья? А вы, господа, все на Майами? Может, внуки нынешних олигархов более интеллигентно будут вести дела? А пока нет ни культуры пользования богатством, ни вкуса, ни правил поведения. Сплошной «Куршевель»…

Надо заметить, что «воровская» психология проникла во многие отрасли. Посмотрите — выделили деньги в помощь какому-то предприятию или целой отрасли и сразу дали повод для подозрений, что ее часть обменяли на доллары и увели за границу. А спасают их вынужденно. Нашу экономику (80 % ВВП) все еще определяет олигархический капитал — это стратегическая ошибка предыдущих десятилетий. И если сейчас дать рухнуть крупным заемщикам, то рухнет и экономика в целом. Другой вопрос: почему эти компании занимали на Западе, а не у нас? Почему мы можем дать кредит только под 10–15 %, а в Лондоне — под 6–7 %? Так что винить во всем только бизнес тоже нельзя. Какими должны быть реальные кредитные ставки по ипотеке? Напомним, что у нас зарплаты в 5–6 раз ниже, чем в Европе, а наценки на товары доходят до 80–100 % и выше. Это не влияние кризиса, а бандитизм. Ну нельзя, чтобы квадратный метр жилья стоил 6 тыс. долл.! Полторы — красная цена.

Проблема — в человеческом факторе. Это поколение бизнесменов безнадежно избаловано заоблачной прибылью: в строительстве годовая прибыль — 600 %, в энергетике — 300 % и т.д. В их кругах считается: если 100 % в год себе не обеспечил, ты идиот. А за рубежом 10–15 % — уже удача. Так зачем нашим вкладывать деньги в перспективные отрасли, когда им и так хорошо? Без развития же несырьевых отраслей мы нормальные цены не получим. Так и останемся «в обнимку» с картельными сговорами, от которых, кстати, та же Америка давно избавилась. Там, если суд подтвердит факт такого сговора, жестко наказывают. А у нас антимонопольные меры — слезы одни. Значит ли это, что следом накатит очередная волна приватизации? Скорее всего, надо ожидать государственно-частное партнерство. Пока наши «бароны» не научатся вести бизнес на цивилизованном уровне, можно вернуть предприятия государству, а потом их снова продать. В Великобритании так и делают: то приватизируют, то национализируют. Только следующий раунд приватизации надо проводить с учетом ошибок 90-х годов, когда страна заработала всего лишь 9 млрд. долл., а нищая по сравнению с нами Боливия — в 10 раз больше.

И еще. Вас не удивляет, почему половина американского концерна «Боинг» — россияне? Потому что у нас давали по 6 млрд. долл. в год под видом таможенных субсидий ветеранам-афганцам, а бюджет всей науки был всего 150 млн. долл. Сейчас в науку пошли деньги. Но их хватит только для поддержания оставшихся с советских времен «мозгов». А средств для привлечения новых я пока не вижу.

Отношение к работягам и крестьянам у «высшего бизнес-сословия» — пренебрежительное. Раньше был бандитский рэкет, сейчас — чиновничий беспредел. В Японии малый бизнес стал развиваться только после того, как банки пошли на риск: тем, кто доказал, что его бизнес-проект перспективен, давали деньги на развитие без процентов. А ведь именно малый бизнес может спасти и российское село.

Что ждать от кризиса? Резервы государства небезграничны, а в неделю тратится по 15–20 млрд. долл. Но не исключено, что от кризиса общество выиграет. Богачам, чтобы выжить, придется поменьше думать о махинациях и побольше — о спросе на товары, которые производят их предприятия. Ведь не будут покупать — не будет и прибыли.

Печальный эпиграф для этой статьи выбран мною не случайно. Думается, он в самой сжатой форме отражает то настроение, в каком живут россияне вот уже более пяти поколений подряд, с начала XX в. по сегодняшний день. Вряд ли какой еще народ в истории пережил за 100 лет столько кровавых войн и не менее кровавых революций, не говоря уже о массовых, тотальных голодовках. Только полномасштабных войн было восемь: японская, Первая мировая, Гражданская, польская, финская, Великая Отечественная, афганская и последняя, кавказская, конца ей не видно даже и сегодня. И революции: 1905 г., Февральская 1917 г., Октябрьская 1917 г., невероятная по своим гибельным последствиям коллективизация 1929–1933 гг. и столь же гибельный «сталинский» террор 1937–1938 гг., наконец, нынешняя, «демократическая» революция. По своей «социальной цене» она тоже вполне сопоставима с теми, что были до нее.

Естественно, что при подобных, скажем так, наследственных настроениях из двух главных сценариев развития России в ближайшие 50 лет — пессимистического и оптимистического — первым в голову приходит именно пессимистический, с грядущей катастрофой и «концом истории» России. К такому выводу подталкивает многое.

Бытует мнение, в определенной степени обоснованное, что российский народ просто «выдохся», надорвался, что ему уже никогда не восполнить тот чудовищный генетический ущерб, который нанесен войнами и безжалостными экспериментами наших разномастных революционеров, что в соответствии с теориями таких мыслителей, как О. Шпенглер, А. Тойнби, Л.Н. Гумилёв и др., он уже прошел пик своей «пассионарности» и ему осталось только медленно, потихоньку (и хорошо бы безболезненно) вырождаться, растворяясь в более мощных, более жизнеспособных цивилизациях. Неоткуда, дескать, больше ему взять внутренней динамики: последнее, что у него оставалось из того, что было накоплено веками, истрачено в годы большевистского террора и в кровавой мясорубке Второй мировой войны. XX век сломал России хребет: доказательством этого стал самопроизвольный (как говорится, «на ровном месте») распад в 1991 г. великой сверхдержавы. В результате — множество едва ли исторически жизнеспособных осколков и территориально все еще огромный, но внутренне аморфный, желеобразный массив собственно России, единственной гарантией существования которой является сохранившийся от прежних времен ракетно-ядерный потенциал. Но и он — надолго ли?

Не добавляют оптимизма и попытки представить себе расклад сил на мировой арене в ближайшие полстолетия. Жизнь показала, что надежды человечества на всеобщий мир и «в человецех благоволение» в XXI в. столь же призрачны, что и во все предшествующие времена. Своекорыстный интерес, произвол, стремление решать силой старые и новые проблемы, борьба за геополитическое пространство — все это как было с древнейших времен, так и остается движущей силой международных отношений вплоть до сегодняшнего дня. И нет сколько-нибудь серьезных оснований думать, что через пару поколений мир научится жить по другим законам — взаимной терпимости, компромиссов, учета интересов как больших, так и малых членов мирового сообщества, объединения усилий всех наций в решении общемировых неотложных проблем.

Наиболее серьезными в перспективе представляются вызревающий уже сегодня конфликт и борьба за общемировое влияние двух ведущих мировых центров силы — США и Китая. При сохранении нынешней динамики — причем и в военно-политической, и в экономической, и даже в научно-технологических сферах — вполне вероятно, что к середине XXI в. США вынуждены будут уступить первенство на мировой арене Китаю (особенно если ему удастся без большой войны воссоединиться с Тайванем). Если разнообразное влияние Китая в Южной и Юго-Восточной Азии будет возрастать нынешними темпами (а судя по всему, так оно и случится) и если ему удастся установить достаточно похожие на союзнические отношения с другим азиатским гигантом — Индией, то можно, наверное, говорить (пользуясь критериями «пассионарности») уже не только о «закате Европы», но о начинающемся закате всей евроатлантической цивилизации.

В этой борьбе России (если исключить возможность ее глухой самоизоляции и превращения вновь в «осажденную крепость») придется выбирать, с кем ей быть: с США и Евросоюзом или с новым восточноазиатским сообществом, возглавляемым Китаем. И в том, и в другом случае ее ждет подчиненная, подсобная, второстепенная роль ведомого, идущего в кильватере за лидером. Конец «самостоятельной истории» России при таком развитии событий представляется, естественно, лишь вопросом времени.

Другой важнейший и, вероятно, долговременный фактор современной международной ситуации — всплеск исламского фундаментализма и международного терроризма, ставшего органическим его порождением. Трудно не согласиться с теми, кто утверждает, что новая — третья — мировая война уже началась, война без границ и без правил, и неизвестно, когда, где и как она закончится. Однако в отличие от борьбы двух ведущих мировых центров силы — евроатлантической цивилизации и восточноазиатского сообщества, — эта война вряд ли когда-либо примет вид прямого вооруженного столкновения (тем более с применением всех современных вооружений). Агрессия исламского фундаментализма имеет ту особенность, что она с самого начала нацелена на вооруженную борьбу и, может быть, в конце концов будет так или иначе раздавлена силой. Будет ли такая сила организована в полномасштабную международную союзническую коалицию, ведущую прямую, открытую борьбу на всех фронтах, где ей бросают вызов фундаментализм и терроризм, и будет ли новая Россия активным участником подобной коалиции, представить себе сейчас достаточно трудно.

Но одно, похоже, ясно: при любом повороте событий Россию ожидает многолетняя, упорная и дорогостоящая борьба с исламским экстремизмом и международным терроризмом:

во-первых, на ее границах с Центральной Азией и Кавказом;

во-вторых, внутри страны, где многовековой межконфессиональный мир тоже может оказаться достаточно хрупким.

Все это, естественно, потребует от России серьезнейшей самоотдачи и, несомненно, как минимум сильно затруднит ее выход из нынешнего системного кризиса.

Наконец, еще одна общемировая угроза, которая и для России на ближайшие полвека останется, по-видимому, весьма актуальной. Речь идет о медленном, но верном расползании ядерного оружия по миру и угрозе его применения в каком-нибудь локальном конфликте или в ходе очередной атаки международного терроризма. Потенциальных очагов возможной ядерной вспышки в мире уже достаточно: незатухающий ближневосточный конфликт и надвигающееся ядерное противостояние Ирана и Израиля; углубление иррационального, преимущественно идеологического конфликта между Ираном и США; застарелое соперничество между Пакистаном и Индией, прежде всего по территориальным вопросам; конфликт между Северной и Южной Кореей (вкупе с союзником последней, США); наконец, возможное попадание ядерного оружия в руки самых оголтелых международных террористов, — все это делает мир и в перспективе столь же неустойчивым, каким он есть сегодня. Не важно, далеко или близко от границ России или вовсе внутри ее собственной территории может случиться ядерная вспышка. При любом, как говорится, раскладе, исходя из простого инстинкта самосохранения, Россия вынуждена будет в ближайшие десятилетия отвлекать на цели собственной безопасности силы и средства вряд ли намного меньшие, чем она это делала в советские времена. Что для полуразрушенной в результате скоропалительных реформ страны может оказаться и непосильным.

Разумеется, всех внешних угроз, ведущих в предстоящие десятилетия не к усилению, а скорее, к ослаблению России, не перечислишь. В грядущий мировой хаос не могут не внести свой вклад и такие острейшие проблемы XXI в., как безудержная и безжалостная глобализация в пользу «золотого миллиарда», оставляющая в стороне от своих достижений большинство населения планеты; многомиллионные потоки стихийной миграции, меняющие этническое и цивилизационное лицо современного мира, в первую очередь стран, составляющих ядро евроатлантической цивилизации; кровавые региональные и межэтнические конфликты почти на всех континентах; наркотрафик и трансграничная преступность; экологические опасности, природные и техногенные катастрофы, эпидемии, болезни, голод, неграмотность многомиллионных масс и пр. Конечно, можно уповать на то, что за 50 лет человечество выработает, наконец, нечто похожее на мировое правительство, которое сумеет взять под контроль эти разрушительные процессы и остановить или, по крайней мере, ослабить вероятный мировой хаос. Но, судя по прошлому опыту, надежда на подобное развитие событий очень и очень слаба.

Как представляется, приближающийся конец «самостоятельной истории» России (в традиционном ее облике) связан не столько даже с внешними факторами, сколько с нынешним внутренним состоянием страны. Россия больна, больна наследственно, и примененная к ней после 1991 г. «революционная терапия» лишь усугубила те разрушающие процессы, которые назревали в ее недрах с советских времен.

Первым в длинном списке болезней современной России следует, по-видимому, назвать резко ускорившийся процесс депопуляции страны, углубляющийся демографический кризис и запустение огромных ее территорий, заметные сдвиги в этнической структуре, отток населения из восточных районов на запад, а не наоборот (как это было до Октябрьского переворота), сократившуюся под влиянием, прежде всего, искусственных политико-административных причин иммиграцию в ее пределы. И одновременно — возросшую эмиграцию, причем наиболее активной, дееспособной и образованной части населения. Все это порождает весьма обоснованные опасения, что в предстоящие полстолетия Россия не сможет удержать в своем составе по меньшей мере Восточную Сибирь и Дальний Восток, а возможно, и пояс прикавказских автономий. Где будет пролегать восточная граница России в середине XXI в. — по Лене, по Енисею, а может быть, по Оби или по Уралу — предсказать сегодня не возьмется, конечно, никто.

Но одно очевидно: без целенаправленных общегосударственных усилий (причем с упором именно на государственные инвестиции и поощрительную социальную политику, поскольку стихии рынка решение подобных задач по определению не по силам) преодолеть опасность естественного, не вызванного никакими внешними силами, дальнейшего развала страны невозможно. К сожалению, руководствуясь ультралиберальной идеологией, сегодняшняя власть пренебрегает этой крупнейшей проблемой современности, либо, и того хуже, сознательно ведет дело к избавлению страны от «излишнего бремени», как сознательно был инициирован в 1991 г. развал Советского Союза под тем же предлогом избавления России от «бремени всяких нахлебников».

Нет никакой уверенности и в том, что в предстоящие полстолетия (т.е. статистически — за время смены двух поколений) Россия сумеет преодолеть последствия тех жесточайших структурных изменений в экономике, которые ей пришлось претерпеть в последние 15–20 лет. За исключением энергосырьевого сектора и отчасти военно-промышленного комплекса старый, создававшийся десятилетиями экономический потенциал страны разрушен или почти разрушен: традиционное тяжелое машиностроение и приборостроение, авиационная и автомобильная промышленность, железнодорожное строительство, судостроение, весь комплекс потребительских отраслей, аграрный сектор и т.д.

Надо сказать, что ситуация в стране с точки зрения здравого смысла оказалась абсурдной: когда деньги (т.е. инвестиционные и прочие средства) ей на деле не нужны. И это при тех колоссальных финансовых потребностях, которые она испытывает, для решения самых неотложных инвестиционных, социальных, общекультурных задач. За последние полтора десятка лет, по разным оценкам, от 300 млрд. до 1 трлн. долл. частных капиталов «сбежало» из страны. Такого массового экономического «кровопускания» не было в истории нигде и никогда. Но и этого оказалось мало. Государство само вывело за рубеж порядка 200 млрд. долл., которые оно аккумулировало в виде валютных резервов Центробанка и накоплений Стабилизационного фонда и «влило» на самых льготных для Запада условиях в его экономику, а не в собственное народное хозяйство. Политику России стал чуть ли не официально определять невероятный для нормальных людей лозунг: «Чем меньше денег в стране, тем лучше!» Вернутся ли эти эмигрировавшие деньги, основная их масса, обратно и когда? Скорее всего, никогда. Экономика Запада уже успела впитать их и переварить.

Столь же призрачными представляются и упования на внутренние российские накопления. Как известно, самым крупным инвестором в мире является не Рокфеллер, а та старушка, которая отнесла в банк свои «гробовые». Но розничный российский держатель денег дважды, как минимум (в 1992 и 1998 гг.), подчистую ограбленный государством, не доверяет сегодня ни банкам, ни фондовому рынку, ни пенсионным фондам, ни государству вообще, и неизвестно, сколько потребуется десятилетий, чтобы его доверие восстановить. Пока он предпочитает «короткие», а не «длинные» деньги, причем сумма денег, хранимая «под матрацем», сегодня, по оценкам, не меньше той, что вложена в банки.

Того, что остается внутри страны, явно недостаточно для решения ее основных структурных задач. Энергосырьевой сектор, торговля, гражданское строительство, спиртовое производство, финансовые спекуляции, криминальный оборот, ну и отчасти телекоммуникации — вот, собственно, и все, где оседают сегодня внутренние накопления нашего бизнеса.

Остается еще один потенциально значительный источник средств — иностранные инвестиции. Но для них никакого серьезного интереса Россия как производитель высокотехнологичной продукции (т.е. потенциальный их мощный конкурент) не представляет. Россия привлекательна только как богатейший энергосырьевой придаток передовых стран (США, Евросоюза, стремительно набирающего силу Китая). И еще, конечно, как значительный и недостаточно пока освоенный рынок для всего спектра потребительской продукции — от колготок до автомобилей и самолетов. Думается, что России в этом контексте предстоят серьезнейшие испытания с непредсказуемым пока исходом, особенно в связи с ее вступлением в ВТО и неизбежным резким усилением иностранной конкуренции на внутренних товарных и финансовых рынках. По крайней мере, сегодня в профессиональной прессе на Западе нередко встречаются оценки, что при полном «открытии» России до 90 % ее обрабатывающей промышленности просто «ляжет».

Итак, что касается средств для массированного высокотехнологичного «прорыва» России, ситуация выглядит не очень обнадеживающей (если не сказать сильнее). Но не лучше обстоит дело и с побудительными внутренними мотивами для организации и стимулирования подобного «прорыва».

В сфере частного капиталообразования и автоматического, рыночного перелива капитала из отрасли в отрасль (прежде всего, из менее перспективных в более перспективные высокотехнологичные, инновационные) России, видимо, еще очень долго придется расплачиваться за те фундаментальные ошибки, которые были совершены в 90-х годах прошлого столетия. Нет сегодня такого механизма, и никто не решится сказать, когда он будет. Это историческая плата, во-первых, за дармовую, организованную сверху приватизацию огромных государственных активов, в одночасье превращавшую всякого рода нахрапистых проходимцев в мультимиллионеров и миллиардеров, и, во-вторых, за государственные же авантюры, вроде выпуска пресловутых ГКО с доходностью до 200–300 % годовых, полностью развративших, растливших российский деловой мир, который и сегодня, что называется, «не нагнется», если ему не светит прибыль меньше 100 % годовых (притом что весь мир, как об этом говорилось выше, удовлетворяется 5–15 % и считает это нормой). Первое поколение российского бизнеса (старший и средний возраст), которое сойдет со сцены через 20–30 лет, в этом отношении представляется безнадежным. А будут ли их дети и внуки, которым предстоит действовать во второй четверти XXI в., более цивилизованными, менее алчными, более ответственными перед обществом и страной, — можно надеяться, но уверенности никакой. А вдруг эта болезнь приняла уже хронический, даже генетический характер? Хотя, справедливости ради, надо заметить, что кое-какие надежды в связи с ростом образованности и расширением кругозора нашего делового сообщества вроде бы начинают оправдываться.

Как бы то ни было, приходится констатировать, что, по крайней мере до сих пор, серьезного побудительного мотива для частной инновационной деятельности и ускоренного развития высокотехнологичных отраслей у нас в стране нет. Но при нынешней идеологии, которой все еще руководствуются российские верхи, и состоянии дел вряд ли государство возьмет на себя основное бремя организации подобного «прорыва». Лозунг «как можно меньше государства», тенденция к снижению государственной активности во всех областях экономики — не только в промышленном строительстве, но даже и в инфраструктурных отраслях, фактическое неучастие государства в кредитовании экономики и в поддержке инновационного предпринимательства, в первую очередь малого и среднего бизнеса, наконец, все то же стремление вывести средства бюджетного профицита (кстати, безусловно, преждевременного) за рубеж и только малую часть возросших государственных доходов от мировых цен на нефть пустить в дело внутри страны — все это приводит к выводу, что в реальности в государственном секторе российской экономики действенного стимула к инновационному развитию тоже нет.

И конечно, не придает сегодня оптимизма и третий важнейший фактор, определяющий перспективы инновационного «прорыва» страны, — состояние российских «мозгов». Последние 15 лет близорукая политика высшего руководства, если не на словах, то на деле, исходила из того, что фундаментальные и прикладные исследования, образование, система здравоохранения, культура в тех масштабах, которые были достигнуты в советские времена, — излишество для страны, непозволительная роскошь, непосильное бремя, от которого чем быстрее она избавится, тем лучше. Сокращение расходов на науку в 10 раз и на образование в 5 раз, доведение государственных ассигнований на исследовательские цели до абсурдных 0,3 % ВВП (во всех высокоразвитых странах сегодня — 2–4 % ВВП), нарочито нищенский, ниже даже среднего по стране, уровень зарплаты ученых, конструкторов, преподавателей, работников здравоохранения и культуры вытолкнули (и продолжают выталкивать) наиболее талантливую и активную часть нашей творческой интеллигенции за рубеж или в сферу бизнеса.

Между прочим, после массовой эмиграции ученых из Германии в 30-х годах прошлого столетия она до сих пор, вот уже 70 лет, не может в полную меру восстановить свой научный потенциал. Что-то похожее, вероятно, ожидает и нас в перспективе. Даже при благоприятном развитии событий на то, чтобы воссоздать разрушенное (речь идет о материальном обеспечении и, главное, о кадрах), потребуется вряд ли меньше 20 лет. Но это при благоприятном варианте. Пока же страна продолжает движение не вверх, а вниз. И многое говорит за то, что в ближайшие полвека Россия имеет все шансы превратиться в настоящее «мировое интеллектуальное захолустье».

Большую тревогу вызывает и общее социальное состояние страны. Конечно, ничего похожего на новую «пугачёвщину» или новый 1917 г. ожидать, думается, нет оснований. Россия на поколения и на века вперед более чем насытилась насилием и кровью. Но вот апатия, недоверие к жизни, неустроенность и нищета многомиллионных слоев населения, стремительно увеличивающаяся социальная пропасть между немногими невероятно разбогатевшими и основной массой населения, миллионы бездомных, беспризорных, брошенных на произвол судьбы людей, наконец, коррупция и криминал, превратившиеся, по существу, в норму жизни страны, — эти пороки современного российского общества продолжают, как ржа, подтачивать его изнутри.

Ни о каком «прорыве», ни о каком взлете энтузиазма и творческой энергии трудящегося российского человека не то что говорить, но и мечтать нереально. Для «прорыва» необходимо решить основные социальные задачи страны, а именно:

во-первых, ликвидировать глубочайший разрыв в средней зарплате между той, которая была и остается характерной для жизни вот уже по крайней мере четырех поколений россиян, и тем, что получают за такой же труд работники во всех высокоразвитых странах: он, этот разрыв, достигает сегодня величины порядка 6–10 и более раз;

во-вторых, уменьшить до социально безопасного уровня разницу в доходах между верхними и нижними по доходам 10 % населения, составляющую у нас сегодня уже 15:1 (а неофициально 60:1) при 5–6:1 во всех странах, принадлежащих к евроатлантической цивилизации;

в-третьих, построить в стране не некий не виданный нигде социально-экономический мутант, а подлинное «социальное рыночное хозяйство», гармонично сочетающее в себе рыночные и внерыночные (включая натуральные) формы удовлетворения общественных потребностей прежде всего в социальной сфере.

Одним словом, с реальной угрозой прекращения «самостоятельной истории» России или ее превращения в историю уже другого государства, безусловно, европейского и безусловно регионально очень значимого, но ограниченного теми пределами, в которых Московское царство находилось в эпоху царя Федора Иоанновича (конец XVI в.), следует, несомненно, считаться. Однако почти с той же степенью вероятности можно представить себе и другой сценарий будущего России к середине XXI в. — гораздо более оптимистический.

Прежде всего, исходя из прошлого России, сомнительными кажутся утверждения о том, что российский народ окончательно выдохся, устал, исчерпал запасы своей творческой энергии. Гибельные иностранные нашествия, периодическое разорение, всевозможные кровавые смуты и революции с удручающим постоянством сопровождали практически всю тысячелетнюю историю страны. Не раз уже возрождалась Россия, по существу, из небытия. Но возрождалась отнюдь не ослабевшей, а напротив, еще более могущественной.

Революция 1917 г., Гражданская война, коллективизация и сталинский террор, страшные потери во Второй мировой войне в своей совокупности — если говорить о крови и разрушении генофонда страны — стоили России много больше, чем затянувшийся системный кризис. Нынешняя Россия расплачивается в основном еще по тем, старым счетам. Некоторые наши генетики имеют, видимо, основания утверждать в этой связи, что потери в генофонде страны за период 1917–1953 гг. будут восстановлены лишь примерно через пять поколений. Но это как раз и придется на середину XXI в.! То есть лицо и динамику развития России будут, вероятно, определять люди, так сказать, первого сорта, а вовсе не то посредственное, худшее или даже наихудшее по качеству, что осталось в целости после всех трагических событий и передряг XX в.

Распространено также мнение: для того чтобы вдохнуть новую жизнь в страну, в ее народ, нужна новая всеохватывающая национальная идея, которая объединила бы Россию. Причем эта идея должна быть обязательно духоподъемной, равной по силе и размаху, скажем, идее духовного христианского спасения, или великодержавной (вплоть до провозглашения панславизма). Думается, однако, что возможности возникновения подобного рода тоталитарных идей исчерпаны в России если не окончательно, то на весьма и весьма длительную перспективу. Кроме, возможно, одного случая: если Россия вновь подвергнется угрозе массированного нашествия извне. Но при сохранении на должном уровне ее потенциала современных вооружений (в первую очередь ракетно-ядерного щита) такая угроза, чреватая гибелью для всего мира, вряд ли когда возникнет. Если, конечно, человечество по тем или иным причинам не сойдет когда-нибудь с ума.

He следует ждать появления спасительной новой идеи, мобилизующей на подвиги российский народ, — ей просто неоткуда взяться. Для двух ближайших поколений российского общества (а вероятно, и много дольше) общей целью может быть сохранение и благополучие народа, созидание, строительство, дальнейшее освоение и обустройство страны, достойная, надежная жизнь каждого человека и его близких. Как моральной основы — этого, представляется, вполне достаточно не только для выхода страны из ее нынешнего системного кризиса, но и для дальнейшего рывка, «прорыва» России и в политической, и в социально-экономической, и в культурной областях. Для современного мира такой стремительный подъем за жизнь одного-двух поколений вовсе не диковина. Примеры известны: Германия и Япония после поражения во Второй мировой войне, «азиатские тигры», некоторые арабские страны, Бразилия, Индия и, конечно, Китай. И нет никаких объективных оснований считать, что российский человек в массе своей глупее, или ленивее, или нравственно слабее кого бы то ни было.

Вполне возможно, что будущее развитие международной обстановки не будет неблагоприятным для России. Даже в случае усиления международного коллективного регулирования противоречивых мировых процессов (будь то реформированная Организация Объединенных Наций, или «Большая восьмерка» в ее нынешнем, а скорее всего, расширенном составе, или сеть других авторитетных международных организаций), Россия в предстоящие полвека вполне в состоянии выстроить систему независимых, равноправных и взаимовыгодных отношений практически по всем направлениям международной политики.

Возможно даже, что отношения России с двумя пока ведущими центрами силы — США и Евросоюзом — будут все более и более приближаться к отношениям прочного стратегического партнерства, основанного на взаимном доверии и интересе. После стольких десятилетий балансирования на грани взаимоуничтожения ни Соединенные Штаты, ни Россия не являются сегодня и, похоже, не будут в перспективе реальной угрозой друг для друга. По существу, главной проблемой для США на будущее представляется возможный (что не обязательно) тесный союз России с их основным стратегическим соперником — Китаем. В то же время в борьбе против новой мировой опасности — международного терроризма — США и Россия объективно уже стали союзниками. В дальнейшем России, по логике вещей, предстоит обеспечивать «северный фронт» против агрессии исламского фундаментализма, в первую очередь в Центральной Азии и, возможно, на Кавказе. Что касается линии США на противодействие укреплению СНГ и поддержку всякого рода «цветных революций», то в перспективе ее контуры не ясны. Взять на свое содержание (причем на неопределенное время) некоторое число внутренне слабых новообразованных государств США в условиях кризиса вряд ли решатся. А с опорой только на собственные силы эти государства имеют весьма малые шансы войти на равных в международную политическую и, главное, экономическую жизнь.

Ничем чрезмерно опасным не грозит России и перспектива ее взаимоотношений с Евросоюзом, даже если он продолжит расширяться. Уж во всяком случае с этой стороны конца «самостоятельной истории» России ожидать не приходится. Потому, что военное столкновение между Россией и Евросоюзом невозможно, поглощение России европейским интеграционным процессом нереально (присоединение Турции, Балкан, Украины да еще и России — это было бы не усиление, а на деле развал всего исторического проекта «Единая Европа»). Все имеющиеся сегодня разногласия будут, вероятно, со временем разрешены на основе взаимных компромиссов в обычном договорном порядке.

Более того, процесс дальнейшего «открытия» России (в том числе с вступлением в ВТО) значительно повышает ее привлекательность для Евросоюза как весьма перспективного партнера — и как энергосырьевой базы европейского континента, и как прибыльной сферы приложения капиталов, и как достаточно еще слабого в конкурентном отношении, но довольно обширного рынка, и, наконец, как обладателя пока еще мощного военно-промышленного и научно-технического потенциала, который, в случае чего, мог бы быть весьма полезен для Объединенной Европы.

Принятая уже сторонами на вооружение концепция «четырех общих европейских пространств», хотя она и аморфна, имеет все шансы в течение ближайших десятилетий превратить Россию в безусловно европейское государство, ни в коей мере не затрагивая ее политическую самостоятельность. Свобода передвижения через все европейские границы товаров, капиталов, знаний и людей, сближение правовых основ государственности, гарантии прав человека — если подобная цель будет достигнута за период смены всего двух поколений, можно говорить о грандиозном историческом успехе, и в первую очередь, несомненно, нашей страны.

Конечно, Россия не только европейская, но и евроазиатская страна, и с этим нельзя не считаться. Будущее России (особенно ее восточных регионов) в значительной мере зависит от того, как ей удастся выстроить свои отношения с лидером восточноазиатского сообщества — Китаем.

История многому учит: она, между прочим, учит и тому, что за одним, по существу, исключением (Индокитай) Срединная империя за долгие тысячелетия своего существования никогда не отличалась стремлением к территориальной экспансии. Не территории интересуют Китай, а, во-первых, возможности укрепления его энергосырьевой и водной базы, во-вторых, новые рынки для его традиционной, а теперь и высокотехнологичной продукции, в-третьих, облегчение условий для миграции наиболее подвижной (но всегда лишь маргинальной) части его населения в поисках сфер занятости и приложения своих капиталов. К настоящему времени политическая база для долговременного сотрудничества и взаимодействия наших двух стран создана. Есть все основания ожидать, что даже такой сложный, деликатный вопрос, как трудовая миграция (в которой, следует подчеркнуть, заинтересованы обе стороны), со временем тоже найдет свое нормальное, т.е. договорно-правовое, разрешение, что позволит взять под взаимный контроль и соответственно дозировать стихийно складывающиеся миграционные потоки.

Отнюдь не мрачными можно представить себе и будущие отношения России со странами СНГ, остающимися традиционной сферой российского влияния даже после выхода Грузии из Содружества. Конечно, прежний Советский Союз, вероятно, уже не будет восстановлен. Но создание и утверждение в грядущие полстолетия своего рода свободной конфедерации независимых постсоветских государств, костяк которой составят Россия, Белоруссия и Казахстан и присоединиться к которой, не исключено, смогут и ряд других постсоветских стран, — это вполне, по-видимому, реальная перспектива даже после пережитого кризиса в отношениях с Украиной. Слишком многое и достаточно долго связывало эти страны во всех областях жизни, чтобы полностью отказаться от оценки так называемого «постсоветского развода» как исторически кратковременного замешательства.

Сами по себе эти новообразованные государства по большому счету не нужны сегодня в мире никому, а самостоятельно, вне тесной связи друг с другом и с Россией, их реальный экономический потенциал при нынешних масштабах международной конкуренции вряд ли стоит преувеличивать. И даже в такой специфической области, как энергетика, каспийские и прикаспийские энергоресурсы (которые Запад сегодня рассматривает как резервные на случай широкомасштабного конфликта на Ближнем Востоке или осложнений в Латинской Америке) могут быть эффективно и, главное, надежно освоены лишь в рамках крупнейшего многостороннего международного проекта, не противоречащего, а, напротив, стимулирующего интеграционные процессы на постсоветском пространстве, наряду, конечно, с самым активным участием всех заинтересованных западных партнеров.

Однако безусловная необходимость свободы передвижения на постсоветском пространстве товаров, капиталов, знаний и людей, без чего немыслимо себе представить ни сохранения в этих странах оставшейся от прежних времен экономической специализации (кому еще в мире нужен, например, украинский сахар?), ни поддержания занятости их населения, ни развития их науки и образования, ни тем более серьезного прорыва на новые высокотехнологичные мировые рынки, — это лишь одна сторона вопроса. Другая же состоит в том, что без опоры на взаимное сотрудничество, и в первую очередь с Россией, в ближайшее полстолетия не может быть решен такой исторически наиважнейший вопрос, как обеспечение стран Центральной Азии водой, или реализовано на деле строительство новой системы коммуникаций Запад–Восток, или урегулирована проблема самопровозглашенных непризнанных государств, или, наконец, обеспечены традиционные гарантии существования Армении и той же Грузии, особенно в условиях нарастающей агрессии воинствующего политического исламизма. Думается, что для решения этих проблем инициативы должны исходить не столько от России, сколько от постсоветских государств. России же следует навести наконец порядок в собственном доме и отойти от нынешней нейтральной (а иногда даже и деструктивной) позиции в отношении постсоветских партнеров.

Идти в кильватере в будущем России ни к чему. В нарастающем соперничестве США с Китаем нам на самом деле незачем вставать на чью-то сторону, сохраняя максимально добрые отношения с обоими соперниками. Россия, если ей удастся, наконец, преодолеть нынешний внутренний системный кризис, имеет все шансы оставаться и впредь влиятельнейшей, самодостаточной во всех отношениях страной с надежной обороной, мощной экономикой, высокоразвитой наукой и культурой, страной, открытой для делового сотрудничества со всеми, кто проявляет к этому искренний интерес. Между прочим, это касается и ощутимой уже сегодня подспудной борьбы между США и Китаем за доступ в перспективе к разработке российских энергосырьевых ресурсов, особенно в восточных районах страны. Как говорил когда-то А.П. Чехов, «чего толкаться-то? Всем места хватит». И если новая Россия сумеет удержать в собственных руках политический контроль над постепенным своим врастанием в глобальную экономику, ничего, кроме пользы, конкуренция между мировыми центрами силы в подобных областях для страны не принесет.

В целом в обнадеживающем, думается, направлении развивается и внутриполитическое устройство России. Страна всерьез приступила (по сути, впервые в своей истории) к строительству демократического общества. Будет ли у нас, учитывая российские традиции, своего рода «демократический цезаризм», или классическая парламентская демократия, или федерация с обширными полномочиями регионов, аналогичных, скажем, правам американских штатов или канадских провинций, или даже швейцарских кантонов — на предстоящее полстолетие не это представляется главным.

Основная задача для двух, как минимум, ближайших поколений — создание прочного фундамента под всем зданием российской демократии, а именно — действенной системы местного самоуправления. На это, между прочим, ведущие демократические страны потратили целые столетия. Дважды делала попытки и Россия: в середине XVI в. (в первой половине царствования Ивана Грозного) и во второй половине XIX — начале XX в. (земство). К сожалению, терпения, как говорится, не хватило. Сегодня же мы вновь лишь в начале пути. Но без выборной, ответственной и в финансовом смысле самостоятельной системы местного самоуправления Россия вряд ли может рассчитывать на истинный подъем творческих сил народа, на утверждение законности и порядка сверху донизу и если не на искоренение, то, по крайней мере, на обуздание разъедающих ее изнутри коррупции и преступности. А мелкие локальные конфликты, возникающие по самым разным причинам то тут, то там, будут ее преследовать, по-видимому, еще долго. Показателен в этом отношении пример многодесятилетней борьбы Великобритании с североирландскими сепаратистами или Испании с движением басков.

Не следует, думается, недооценивать и реальные возможности заметного ускорения социально-экономического развития России.

Даже самая болезненная в смысле перспектив проблема страны — демографическая — при соответствующей целенаправленной политике может быть так или иначе решена. Конечно, это потребует колоссальных усилий не только со стороны государства, но и от всего российского общества.

Во-первых, в самом близком времени государство должно изыскать необходимые средства (а они у него есть) для всемерной поддержки семьи, поощрения рождаемости, создания разветвленной системы льгот, в первую очередь жилищных, для молодых семей, ликвидации национального позора страны — бездомности, беспризорности, заброшенности миллионов людей, от детей-сирот до беспомощных стариков и инвалидов.

Во-вторых, необходимо возродить прежнюю переселенческую политику России, благодаря которой за исторически короткие сроки ей удалось хотя бы отчасти освоить и заселить Сибирь и Дальний Восток.

В-третьих, нужно устранить все административные препятствия и, что, может быть, еще важнее, страх в массовом сознании перед иммиграцией на территорию России граждан из бывших советских республик. Вполне возможно, что именно такая иммиграция может стать одним, если не главным способом заселения пустеющей российской деревни и малых городов.

В-четвертых, не будет ничего удивительного, если в предстоящие полстолетия российское руководство обратится вновь к политике, которую наиболее масштабно и успешно начала проводить еще Екатерина II, организовавшая массовое переселение в Россию иммигрантов из других европейских стран.

Будут ли это выходцы из стран Европы или из Китая, или это будет даже такой экзотический вариант (предлагаемый сегодня, в частности, видным российским африканистом А.Б. Давидсоном), как приглашение постепенно вытесняемых из Южной Африки буров и других потомков европейцев, — трудно сейчас гадать. Проблема, несомненно, требует самого добросовестного изучения. Но то, что Россия вновь может стать своеобразным «плавильным котлом» для разных национальностей, каким она практически на протяжении всей своей истории была для многих угро-финских, тюркских, монгольских, кавказских, не говоря уже о славянских, народов, — такую возможность сбрасывать со счетов нельзя.

Вера в лучшее будущее России позволяет думать, что в не столь отдаленной перспективе в ней сложится экономическая система, при которой исчезнет, наконец, во многом искусственный конфликт между государством и рынком, государственной и частной собственностью, государственным регулированием и свободой предпринимательства. Уже сегодня просматриваются некоторые признаки того, что российское общество готово признать основные результаты пусть и скоропалительной, но ставшей непреложным фактом приватизации: новый передел собственности (не важно, в пользу ли государства или частных лиц) обойдется, что называется, себе дороже, он разрушит только-только наметившуюся в стране стабильность.

Можно, конечно, ожидать, что крупнейшие частные корпорации будут вынуждены предоставить обществу в лице государства какую-то (одноразовую) компенсацию за, по существу, бесплатно приватизированные активы, что вместо существующего распределения рентных доходов от энергосырьевых ресурсов между бизнесом и государством будет выработана новая формула, приближающаяся к той, что действует в таких, например, странах, как Норвегия и Саудовская Аравия. Весьма вероятно, что Российское государство перестроит в недалеком будущем и свою налоговую систему, с одной стороны, освободив от налогов все капиталовложения для расширения или модернизации производства, а с другой — отказавшись от «плоской шкалы» налогообложения частных доходов без различия их уровня и происхождения (такого в мире сегодня, кроме России, нет нигде).

Государство, учитывая наши конкретные условия, должно сосредоточиться на нескольких важнейших экономических функциях, которые еще длительное время будет просто некому выполнять, помимо него.

Это, во-первых, дальнейшее развитие основной части инфраструктуры страны: дорог, коммуникаций, трубопроводов, электроэнергетики, водохранилищ, мелиорации, крупных портов, общественных зданий и сооружений, школ, больниц, природоохранных систем и т.д.

Во-вторых, еще долго (если не всегда) будет существовать необходимость в казенных заводах, прежде всего оборонного назначения.

В-третьих, государство должно стать фундаментом всей кредитной системы страны, тем кредитором и страхователем «последней инстанции», каким оно является во всех благополучных странах.

В-четвертых, без государственной помощи — в виде налоговых послаблений, льготных кредитов, защиты от бюрократического и криминального рэкета и пр. — малый и средний бизнес, давно уже ставший во всем мире основным двигателем экономического прогресса и источником инноваций, никогда не окрепнет и не выйдет из «тени», где сегодня создается, по различным оценкам, свыше 40 % ВВП страны.

Столь же необходима государственная помощь и аграрному сектору, будь то индивидуальное фермерство или нарождающиеся фермерские кооперативы, или агропромышленные компании: без прямой бюджетной поддержки этот сектор нигде в мире не обходится — ни в развитых, ни в развивающихся странах.

И наконец, в-пятых, даже в самом «рыночном» обществе наука, образование, здравоохранение и культура не существуют без решающего участия государства в их финансировании. Российский бизнес не сможет когда-либо взять эту функцию на себя.

Разумеется, как регулятор общего экономического климата, норм и правил государство незаменимо в любой системе. Деньги, бюджет, налоги, валюта, общегражданское и общехозяйственное законодательство — это всегда было и останется прерогативой государства. Никто не оспаривает сам этот принцип, сомнениям и спорам подвергается реализация его на практике, особенно первоочередность задач.

Представляется, что сегодня в регулирующей деятельности Российского государства особо важное значение приобретают следующие функции: во-первых, создание самых твердых гарантий неприкосновенности частной, индивидуальной и корпоративной собственности, принуждение к соблюдению бизнесом общепринятых норм деловой этики, борьба против всех квазизаконных и вовсе незаконных способов захвата чужой собственности, против коррупции, организованной преступности и криминального оборота; во-вторых, восстановление (путем намного более существенных, чем сегодня, государственных гарантий) подорванного доверия внутренних и внешних инвесторов к российской кредитно-финансовой системе; в-третьих, отказ от абсурдного (такого нет в мировой практике) бюджетного профицита, резко ограничивающего бюджетные расходы как раз тогда, когда сокращать их нельзя ни под каким видом; в-четвертых, проведение самой жесткой антимонопольной политики, поскольку безответственная деятельность естественных и рукотворных монополий является основной причиной все еще не затухающей инфляции.

Определенный оптимизм может внушать и то, что российский «дикий» рынок 1990-х годов начнет понемногу нормализовываться. Эпоха «баронов-разбойников» в силу естественных причин приближается, особенно после начавшегося уже глобального финансово-экономического кризиса, к своему закономерному концу. На смену им видится приход новых поколений деловых людей, привыкших или привыкающих соблюдать общепринятые в мире «правила игры». Остается все меньше и меньше сфер бизнеса, обеспечивающих заоблачно высокие прибыли, становится привычной психология «клиент всегда прав», все шире распространяется практика решения хозяйственных споров в судебном порядке, сама собой постепенно исчезает ничем и никогда, казалось бы, неистребимая многомиллионная армия «челноков», все больше появляется признаков того, что социальная ответственность отнюдь не так уж и чужда российскому бизнесу, особенно если он уже прошел путь «первоначального накопления». Как говорил когда-то Л.Н. Толстой, в конце концов «все образуется»: российский бизнес только-только выходит из стадии очень активного, но все-таки детства, и те 5–6 % населения, которые во всем мире составляют слой предприимчивых людей, как обнаружилось, сохранились и у нас, несмотря на все трагедии XX в. От государства этим людям нужно одно: не мешать им, а помогать, и не менять, по мере возможности, слишком часто «правила игры».

Отдельный, огромный по своему значению для страны, вопрос: как остановить утечку капитала из России, которая, после краткого замедления, в последние пару лет возобновилась с новой силой. Любые административные меры (да и налоговые тоже) могут в этом отношении дать лишь временный и весьма ограниченный эффект. Между тем от решения проблемы прямо и непосредственно зависит будущее страны. Ключевое слово здесь, по-видимому, одно: гарантии. Иначе говоря, твердые государственные гарантии того, что никаких угроз для частной собственности Российское государство не допустит и что в стране всеми силами будет сохраняться политическая, экономическая и социальная стабильность, не меньшая, чем в тех странах, куда наш капитал убежал и продолжает убегать. Создания таких условий требуют и наши надежды на то, что в недалеком будущем вслед за реэмиграцией российского капитала последует приток капитала истинно иностранного, но уже не в экспериментальном, так сказать, а в массовом порядке.

Два поколения — достаточный срок для того, чтобы избавиться от еще одного наследственного порока России: недопустимо заниженной и до сих пор занижаемой оплаты человеческого труда. Доля зарплаты в ВВП страны сегодня составляет 30–32 %, во всех экономически передовых странах — 50–70 %. Нечего и говорить, как это неблагоприятно сказывается на трудовой активности российского человека, на его творческой отдаче и морали. Вынужденное безделье, преступность, алкоголизм, наркомания, неустойчивость семьи — это все в первую очередь порождение бедности, а не его, человека, греховной природы.

Что нужно для проведения социальной реформы? Прежде всего, доведение в ВВП доли оплаты труда до уровня других высокоразвитых стран. Если бы сегодня был принят закон об обязательной минимальной оплате труда, скажем, 3 долл. в час (500 долл. в месяц), это означало бы рост доли зарплаты в нашем ВВП примерно до 40–50 %. Конечно, подобный, поистине радикальный сдвиг в социальном устроении страны не может быть достигнут в одночасье. Однако без него трудно рассчитывать не только на резкий подъем производительности труда и оживление экономики, но и на создание какого-то социально устойчивого, эффективного баланса между рыночными и внерыночными формами предоставления населению жизненно важных социальных услуг.

Будет ли подобный поворот достигнут в процессе цивилизованной парламентской борьбы, или он произойдет стихийно, или он станет результатом оживления широко распространенного в мире трехстороннего социального партнерства (государство — работодатель — профсоюз), — трудно сейчас сказать. Но одно ясно: бедность, преднамеренно насаждавшаяся в течение многих десятилетий в стране, всегда была и остается тем главным тормозом, который не позволяет России занять в мировой цивилизации место, отвечающее ее масштабам, ее культуре, природным и человеческим ресурсам.

Таким образом, при благожелательном и по возможности непредвзятом взгляде на вещи баланс между пессимистическим и оптимистическим прогнозами развития России в ближайшие полвека складывается примерно в соотношении 49:51 в пользу последнего. Разумеется, еще более важную роль, чем логика, в подобных оценках играет вера: кто-то верит в катастрофу, кто-то в лучшее будущее, — так оно было и будет всегда. Но даже если руководствоваться одной чистой логикой, нельзя ни понять, ни тем более оправдать упорное отрицание нынешними российскими верхами необходимости иметь ясный для всех — и для властей, и для бизнеса, и для самой широкой общественности, и для наших зарубежных партнеров — стратегический, долгосрочный план развития страны, который, среди прочего, включал бы в себя также и долгосрочную структурную (промышленную) политику. «Авось куда-нибудь кривая сама вывезет» — этот известный принцип для многих, конечно, удобен. Но он никак не удобен для страны, внезапно вдруг потерявшей свою прежнюю цель и не обретшей до сих пор вместо нее ничего, что отвечало бы уверенному продолжению ее от века «самостоятельной истории».

А в качестве своеобразного итога этой самонадеянной попытки заглянуть в середину нынешнего века вспомним мысль, высказанную нашим крупнейшим математиком и футурологом, академиком Н.Н. Моисеевым (однажды всполошившим, между прочим, весь мир своим прогнозом «ядерной зимы»): нет смысла загадывать и прогнозировать дальше чем на 15–20 лет вперед, ибо за это время в мире обязательно произойдет что-нибудь такое, что перевернет все с ног на голову. Кто-нибудь мог, к примеру, предсказать даже не за 20, а всего лишь за пять лет такое всемирно-историческое событие, как внезапный самораспад Советского Союза? Или трагедию 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке? Или, скажем, кто знает, как отреагирует мировое сообщество, если в предстоящие полвека на Землю вдруг опустится корабль каких-нибудь инопланетян?

В отношении же места России, будь то в дихотомии Востока и Запада или Севера и Юга, можно с достаточной уверенностью сказать лишь одно: через 15–20 лет Россия не сможет идентифицировать себя ни с одним из этих миров. А что дальше будет — то знает, вероятно, лишь один Верховный Судия. По большому счету, за все авансы и долги придется нашей стране еще долго расплачиваться.

«Триединство России перед близким Востоком и недалеким Западом», М., 2012 г., с. 337–358.