Россия и мусульманский мир № 8 / 2010

Группа авторов, 2010

В журнале публикуются научные материалы по текущим политическим, социальным и религиозным вопросам, касающимся взаимоотношений России и мировой исламской уммы, а также мусульманских стран.

ДАГЕСТАН: НОВАЯ ВЛАСТЬ

И СТАРЫЕ ПРОБЛЕМЫ

Сергей Маркедонов,кандидат исторических наук (РГГУ)

В начале февраля 2010 г. в самой крупной (по территории и численности населения) северокавказской республике — Дагестане — появился новый президент. На смену ветерану дагестанской политики Муху Алиеву пришел сорокапятилетний Магомедсалам Магомедов, представитель новой генерации политиков и управленцев, чей карьерный рост пришелся уже на постсоветский период. Кандидатура Магомедова была представлена Народному собранию Дагестана 8 февраля 2010 г., а через два дня депутаты республиканского парламента единогласно проголосовали за выдвиженца российского президента. На первый взгляд, в описанной выше процедуре нет ничего экстраординарного. Ее проходят главы всех субъектов РФ. И в Дагестане, как и в других российских регионах, местное политическое сообщество публично поддержало выбор федеральной власти. Коллизий между Центром и регионом не возникло.

Однако при более детальном знакомстве мы видим, что Дагестан резко выделяется среди других российских регионов — даже находящихся по соседству с ним на Северном Кавказе. И дело тут не только и не столько в сообщениях о терактах, диверсиях и столкновениях, о которых мы слышим почти каждый день. Республика имеет много структурных политических и социальных особенностей, которые невозможно игнорировать, в том числе в контекстуальных рассуждениях о северокавказской геополитике в целом. Все это заставляет отнестись к прошедшей смене власти в Дагестане с особым вниманием.

Начнем с того, что процедура определения кандидата на президентский пост в Дагестане беспрецедентно затянулась. Президиум генерального совета правящей партии «Единая Россия» предложил 19 ноября 2009 г. на рассмотрение президента Дмитрия Медведева список из пяти кандидатов на пост главы самой крупной северокавказской республики. В нем помимо действовавшего на тот момент президента Муху Алиева оказались вице-премьер республиканского правительства, доктор юридических наук Магомед Абдуллаев (в свое время он учился в аспирантуре Ленинградского университета практически параллельно с Дмитрием Медведевым); помощник спикера Совета Федерации Магомед Магомедов; сын многолетнего председателя Госсовета республики, депутат Народного собрания Магомедсалам Магомедов (именно на его кандидатуре впоследствии и остановит выбор федеральный президент); Магомедгуссейн Магомедов (претендовавший на роль руководителя республики уже во второй раз).

При этом в списке «Единой России», поданном на рассмотрение Медведеву, не оказалось многих влиятельных в республике персонажей. В первую очередь следует отметить отсутствие в этом ряду амбициозного мэра Махачкалы Саида Амирова (впервые победил на муниципальных выборах в феврале 1998 г.). Несмотря на то, что в его пользу высказалась городская организация «Единой России», а верные ему СМИ развили активную деятельность, Амиров не стал участником федерального отбора. Вне списка остались и другие влиятельные мэры дагестанских городов, имеющие мощные позиции далеко за пределами их муниципалитета. К таковым мы могли бы причислить мэра Хасавюрта Сайгидпашу Умаханова (часто оказывавшегося в фокусе внимания во время громких событий в Дагестане), а также главу Кизлярского района Сайгида Муртазалиева.

Как бы то ни было, а в декабре прошлого года Дмитрий Медведев утвердил «дагестанскую пятерку». Однако 21 января 2010 г., когда определенный регламентом срок (30 дней до окончания срока полномочий действующего главы республики) для определения кандидата в президенты республики истек, высшая российская власть не огласила своего решения. По справедливому замечанию российского политолога и журналиста И. Сухова, «за весь период, когда на Северном Кавказе функционирует система назначения вместо всенародных выборов, нынешнее… назначение президента в Дагестане выглядит как самое проблематичное»: для оглашения финального решения по кандидатуре главы республики Москве потребовалось целые две дополнительные недели. За это время затянувшаяся церемония определения победителя президентского отбора получила образное название «президент-шоу» (его ввел махачкалинский эксперт и журналист Зубайру Зубайруев). И только 8 февраля 2010 г. Дмитрий Медведев представил Народному собранию самой крупной северокавказской республики кандидатуру нового президента. Как и в случае с назначением на пост полпреда в Северо-Кавказском федеральном округе Александра Хлопонина (получил назначение 19 января нынешнего года), кадровое решение по Дагестану воспринималось как сенсация (хотя, как это часто бывает, и в Москве, и в Махачкале нашлись «кассандры», задним числом прогнозировавшие именно такой результат).

На этапе президентского отбора Магомедсалама Магомедова никто не называл как возможного фаворита. В этом плане характерно мнение одного из ведущих экспертов по Дагестану Энвера Кисриева, в ноябре 2009 г. прокомментировавшего появление «дагестанской пятерки» претендентов таким образом: «Судя по тому составу, который предложен, там никто не составляет конкуренции Муху Алиеву. Этот список так — для красоты, для проформы». Среди возможных претендентов на пост главы республики называли либо Муху Алиева (действовавшего на тот момент президента Дагестана), либо Магомеда Абдуллаева (с учетом его «питерского прошлого»). Однако в очередной раз кадровое решение Кремля (принятое, как обычно, без открытых общественных и экспертных консультаций) поставило в тупик многочисленных прогнозистов.

Хочется особо отметить, что кампания по определению главы республики вызвала неслыханный для других регионов всплеск публичной политики. В течение ноября 2009 — февраля 2010 г. в печати (региональной и федеральной) появилось четыре публичных обращения (различных по своей направленности), касающихся процедуры назначения главы Дагестана. Среди подписантов были и депутаты республиканского Народного собрания, и представители дагестанского интеллектуального сообщества. Два ноябрьских обращения стали непосредственным поводом для проведения согласительной комиссии «Единой России» по выборам президента республики (она прошла в закрытом режиме 29 ноября 2009 г.). К проявлениям публичной политики мы можем отнести и судебные решения относительно муниципальных выборов в Дербенте. Выборы мэра города состоялись в «единый день голосования» — 11 октября 2009 г. По данным республиканского избиркома Дагестана, победителем избирательной кампании с 66,95 % голосов стал действующий глава города, представитель «Единой России» Феликс Казиахмедов, лично поддержанный Муху Алиевым. Однако городской суд Дербента 3 декабря 2009 г. отменил итоги выборов. В самом деле, избрание мэра сопровождалось скандалами, беспрецедентными даже для выборов с использованием административного ресурса. В день голосования из 36 избирательных участков работали только 23, да и то некоторые из них не весь день. Избирателям не давали пройти на участки для выражения волеизъявления, причем эта акция сопровождалась невиданным использованием представителей правоохранительных структур.

В результате итоги выборов вызвали неудовлетворение в рядах оппонентов действующей городской и республиканской власти. В Дербенте они провели митинг 12 октября, а 26 октября 2009 г. — в Москве (на столичную акцию пришло около 300 человек). Остроты ситуации добавлял такой факт: случаи, когда бы судебные инстанции отменяли выборы мэров городов в постсоветской России, можно перечислить буквально по пальцам: отмена скандальных выборов мэра Нижнего Новгорода в 1998 г., где главным героем стал Андрей Климентьев; отмена выборов главы района в Калининградской области в 2004 г. и отмена выборов мэра Сергиева Посада Московской области (несколько раз начиная с 2003 г.). На Северном же Кавказе Дербент впервые создал прецедент подобного рода — как раз в канун определения кандидатуры президента республики (что не позволяет нам говорить о данном решении как об абсолютном торжестве правосознания и законности).

Так почему же смена власти в самой крупной северокавказской республике оказалась слишком затянутой? Почему Кремль пошел на беспрецедентное нарушение собственного же регламента определения регионального руководителя? В чем причина неслыханной публичной активности в субъекте Федерации, который ранее никто не определял в качестве первопроходца российской демократизации? Причин для реализации особой «дагестанской» модели смены власти много. Мы остановимся лишь на наиболее важных, с нашей точки зрения, предпосылках.

Во-первых, Дагестан последним из субъектов РФ перешел к президентской форме правления; следовательно, и процедура номинации президента здесь укоренена в меньшей степени. Только в феврале 2006 г. была отменена уникальная система этнического представительства и произошел переход к персонифицированной власти. Основным законом республики начиная с 1994 г. была установлена коллегиальная форма правления. Эту сложную систему венчал Госсовет республики, в состав которого входили представители 14 основных этнических общин Дагестана, избираемые Конституционным собранием республики и меняющие друг друга на основе ротации. В составе Госсовета в 1994–2006 гг. работали представители аварцев, агулов, даргинцев, кумыков, лакцев, лезгин, ногайцев, рутульцев, табасаранов, татов, цахуров, чеченцев-акинцев, русских и азербайджанцев. Их выбирали члены Конституционного собрания республики (242 человека, из которых 121 — депутат республиканского парламента). Делегаты Конституционного собрания избирались по тем же округам, что и депутаты Народного собрания. Каждый член собрания мог выдвинуть одного кандидата в Госсовет, затем троих из выдвинутых представителей от каждой этнической группы включали в избирательный бюллетень. Именно Госсовет формировал республиканское правительство, глава которого одновременно является заместителем председателя Госсовета. Начиная с октября 1994 г. выборы в Народное собрание Дагестана также осуществлялись на основе квотирования мест с учетом этнического фактора: в ноябре того же года была утверждена нарезка 121 избирательного округа, среди которых 11 аварских, 12 кумыкских, 10 русских, шесть даргинских, пять азербайджанских, четыре чеченских, четыре лезгинских, три лакских, три табасаранских, два татских, один ногайский. Затем за счет «свободных» округов добавилось по одному аварскому и табасаранскому округам.

Между тем за все время работы Госсовета ротации его председателя не происходили. Статья 93 Конституции Дагестана запрещала представителю одной этнической общины занимать пост председателя два срока подряд. Однако Магомедали Магомедов (этнический даргинец) инициировал поправки к Основному закону республики, позволившие ему пролонгировать свое пребывание на посту главы Госсовета до 16 февраля 2006 г. В 2003 г. в рамках политики по исправлению республиканского законодательства в Дагестане была инициирована конституционная реформа. Конституционное собрание Республики Дагестан приняло 10 июля 2003 г. новую Конституцию республики, вступившую в силу с 26 июля того же года. В соответствии с ней была учреждена должность президента республики. Однако до февраля 2006 г. действовал «переходный период». После его завершения Госсовет был упразднен, в Дагестане появился институт президентства. Первым главой республики по представлению Президента Российской Федерации был утвержден Муху Алиев (этнический аварец).

Во-вторых, Дагестан по сравнению с соседними республиками, Ингушетией и Чечней, имеет гораздо более сложное (а потому и менее понятное стороннему наблюдателю) политическое сообщество. Это обстоятельство и объясняет, почему самая крупная северокавказская республика слишком долго шла к персонифицированной форме власти. За весь постсоветский период здесь ни мягкая (евкуровская), ни жесткая (кадыровская) формы вертикали власти не были реализованы. По сравнению с соседними субъектами Федерации в Дагестане существует неслыханная свобода слова. Где еще на Кавказе (и не только — вообразите себе появление аналогичного текста в Москве!) можно в газетах (а не в блогах) прочитать текст следующей тональности: «Возникает ощущение: Муху Алиев — начальник штаба по выдвижению Феликса Казиахмедова в мэры города»? Этот процитированный фрагмент имеет отношение к описанным выше скандальным выборам мэра второго по величине города Дагестана. В каком еще субъекте РФ найдутся жесткие (на грани, а иногда и за гранью фола) статьи, критикующие внешнюю политику России на азербайджанском направлении, с обвинениями в адрес Москвы в недостаточном понимании проблем «разделенных народов»? В действительности этот плюрализм легко объясняется. Его корни следует искать не в подражании демократиям западного образца (с этим в Дагестане как раз есть проблемы), а в сложной этнической, конфессиональной (как следствие — общественно-политической) композиции республики.

Дагестан — это единственный субъект РФ не только на Северном Кавказе, но и в целом по России, где нет так называемой титульной нации. По справедливому замечанию Тимура Музаева, «своеобразие этнодемографической ситуации в Дагестане состоит в том, что в этой республике проживает несколько десятков коренных народов — от относительно крупных этносов, насчитывающих несколько сот тысяч человек (аварцы, даргинцы, кумыки, лезгины), до немногочисленных этнических групп, объединяющих жителей одного или нескольких сел (например, кубачинцы)».

Дагестан — это географическое понятие, а не топоним, производный от этнонима. Оно не связано с отдельной этнической общностью; в тюркских языках Дагестан — это «страна гор». Как следствие — в республике отсутствуют весьма характерные для других северокавказских субъектов проблемы обеспечения доминирования «титульной группы» (Чечня, Ингушетия, Северная Осетия, Адыгея) или баланса двух-трех «титульных» (Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия). В Дагестане титульными этносами признаются 14(!) общностей (хотя ни для кого не секрет, что некоторые немногочисленные группы в переписях и исследованиях включаются в состав более многочисленных). При этом здесь сфокусированы многие проблемы так называемых разделенных народов. Этнический ареал лезгин разделен почти поровну между южной частью российского Дагестана (336,7 тыс. человек) и Северным Азербайджаном (178,0 тыс.). В трех районах Азербайджана (Закатальском, Белканском и Кахском) компактно проживают аварцы (их общая численность составляет 50,9 тыс. человек. В то же время в Дагестане проживает многочисленная азербайджанская община (111,7 тыс. человек).

* * *

Как следствие — этнополитическая ситуация в Дагестане намного более сложная и запутанная. В Чечне 1990-х годов все было понятнее: главными противниками федеральной власти считались сепаратисты; их действия, мотивация, лозунги и идеология хорошо прочитывались и просчитывались. Но Дагестан ни тогда, ни сегодня не болел «сепаратистской болезнью». В начале 1990-х годов он оказался единственным субъектом России, не принявшим участия в пресловутом «параде суверенитетов». Даже Северная Осетия, которую едва ли не каждый день называют «форпостом РФ» в регионе, 20 июля 1990 г. приняла Декларацию о государственном суверенитете Северо-Осетинской ССР (через месяц после принятия российской декларации и раньше всех союзных республик, за исключением прибалтийских). В Дагестане же Партия независимости и возрождения не играла сколько-нибудь значимой роли и быстро превратилась в политического маргинала. Зато практически официальным лозунгом республики (много объясняющим) стала формула народного поэта Расула Гамзатова: «Дагестан добровольно в состав России не входил и добровольно из нее не выйдет».

Тем не менее этнополитические движения в течение 1990-х годов были главным вызовом для единства республики и внутренней стабильности в Дагестане. У каждого из этнических движений там были (и остаются) свои «болевые точки». Для аварцев это высокая рождаемость (и сопутствующие ей проблемы безработицы, внутренней трудовой миграции). Демографы отмечают, что численность аварцев за последние 35 лет увеличилась почти в два раза. Почти в семь раз за последние десятилетия произошло увеличение аварского городского населения. Будучи самой большой этнической группой в Дагестане, аварцы чрезвычайно активны в деле защиты своих единоплеменников в Азербайджане, что создает непростые внешнеполитические коллизии в отношениях РФ и соседнего государства Южного Кавказа.

Для кумыков главными вызовами являются размывание их этнической территории (равнинный Дагестан) вследствие миграции аварцев и даргинцев и недовольство уровнем представительства в органах власти. Последнее обстоятельство долгие годы отличало выступления активистов лезгинского движения. Русское население, сосредоточенное в Кизлярском и Тарумовском районах республики, опасается интенсивно идущей дерусификации этих территорий (вызванной массовым отъездом русских за пределы республики). Чеченцы-акинцы недовольны затянувшимся процессом реабилитации. Дагестан — единственная республика Кавказа, принявшая нормативные акты о территориальной реабилитации репрессированных народов. Однако и до нынешнего времени процесс восстановления Ауховского района (из которого в 1944 г. были депортированы чеченцы-акинцы) полностью не завершен и его полное «возрождение» представляется крайне проблематичным, поскольку затрагивает интересы других дагестанских этнических групп.

Все это многообразие налагается на такие традиционные для Северного Кавказа проблемы, как земельный дефицит и трудовая избыточность. Наличие столь большого количества «болевых точек» не раз приводило к спорам и столкновениям. Одно простое описание их (аварско-чеченский, лакско-кумыкский, аварско-ногайский и кумыкско-даргинский вопросы, проблема лезгин Южного Дагестана и русских на севере республики) потребовало бы отдельной монографии.

Однако проблемы и конфликты республики, а уж тем паче теракты и покушения только одним фактором полиэтничности не объяснишь. Кроме того, «принцип крови» далеко не всегда играл первостепенную роль. Верность республике зачастую значила намного больше. Так, дагестанские чеченцы-акинцы поставили свою общереспубликанскую идентичность выше идеи «солидарности» с дудаевско-масхадовской Ичкерией. Наконец, с середины 1990-х стал значимым еще один важный фактор — исламизация. Конечно, и сегодня этническая проблема дает о себе знать. Но исламское «возрождение» как политический процесс сформировал новую линию раскола в республике. На первый взгляд религиозная структура Дагестана является гомогенной. В процентном отношении ко всему населению Pecпублика Дагестан занимает абсолютное первое место в РФ по числу верующих мусульман. Доля мусульман в общем составе населения республики превышает 90 %.

В начале 1990-х годов ислам рассматривался как интегрирующая сила, способная стать «стягивающим обручем» в этнически мозаичном Дагестане. По словам авторитетного эксперта по изучению ислама в Дагестане Загара Арухова (трагически погибшего от рук террористов в мае 2005 г.), «ожидалось, что тотальность исламской системы регуляции, ограниченность ислама как социокультурной системы, гибкое взаимодействие с государственной властью — все это даст исламу важные преимущества в условиях социополитической перестройки общества». Однако превращения ислама в фактор стабилизации и объединения не произошло. В процессе «возрождения» ислама в Дагестане обозначились фундаментальные противоречия между тарикатистами (суфиями), так называемыми ваххабитами (салафитами) и сторонниками «неофициального ислама» (отвергающими экстремистские методы борьбы, но в то же время не признающими авторитета суфиев).

Одно из фундаментальных теологических расхождений между дагестанскими салафитами и тарикатистами касается форм поклонения (святым местам, шейхам), тотально осуждаемых салафитами. Салафиты также осуждали тарикатистов за отклонение от исконных исламских ценностей, введение новшеств («бида»), учитывающих этническую специфику региона, а также сотрудничество с официальной (с точки зрения салафитов «безбожной») властью. Дагестанские салафиты сделали краеугольным камнем своей пропаганды и агитации критику власти в республике. Массовые злоупотребления служебным положением республиканских чиновников, коррупция, социальная дифференциация и как следствие — высокий уровень безработицы, закрытость власти, а также ее нечувствительность к нуждам населения стали причинами пополнения рядов салафитов. Последние предлагали альтернативу — истинный «исламский порядок», радикальный отказ и от коммунизма, и от демократии, и от «ложного ислама» как политической модели. Достижение искомого «порядка» видится ими на пути борьбы за истинную веру («джихад»).

Проповедники «ваххабизма» апеллировали также не к кланам, а к ценностям равенства и братства — более высоким, нежели клановые связи. В условиях краха коммунистических ценностей идеи салафизма, обращенные к социальной справедливости, в определенной мере заполнили образовавшийся идеологический вакуум. В результате у дагестанских салафитов сложилась своя социальная база в республике. Теперь придерживающиеся салафитской версии ислама в Дагестане могут быть представителями разных этнических групп. Их главные оппоненты, представляющие суфийский (традиционный) ислам, также могут принадлежать к разным этническим сообществам. Условно говоря, аварский и даргинский салафиты могут бороться вместе против аварца, относящегося к Духовному управлению мусульман республики, где представлен суфийский ислам.

Но этим проблемы и линии размежевания не исчерпываются. В постсоветский период из Дагестана в другие субъекты РФ выехало немало народа. Поставленные в жесткие условия (от фэйс-контроля столичной милиции до знакомых всем административных барьеров), многие выходцы из республики смогли сделать карьеру, получить престижное образование, открыть свое дело, заработать деньги и состояться как успешные управленцы, интеллектуалы и бизнесмены. Теперь кто-то из них хотел бы «отдать долги» республике, вернуться, используя свой материальный и моральный капитал. За годы проживания за пределами малой родины для многих из них идентичность «дагестанец» стала не менее важной, чем этническое происхождение. И появилась еще одна «межа» — конкуренция российских дагестанцев разных национальностей и полиэтничной республиканской бюрократии.

Объективно «дагестанские внутренние эмигранты» работают на «открытие» республики. Между тем их амбиции вступают в противоречие (порой субъективно, а порой и объективно) с властной элитой Дагестана всех уровней. Эта последняя по сравнению с соседними республиками в значительно меньшей степени обновилась со времен господства КПСС (впрочем, с приходом Магомедсалама Магомедова есть вероятность, что обновление станет более интенсивным). Республиканская элита привыкла получать карт-бланш от Москвы на «стабилизацию ситуации» и не конкурировать ни с кем. Если с теми же этнонационалистами или религиозными радикалами официальная Махачкала знает, как бороться, то с «новой волной» «внутренних эмигрантов» не очень понятно, что делать.

Конец ознакомительного фрагмента.