Россия и мусульманский мир № 10 / 2010

Группа авторов, 2010

В журнале публикуются научные материалы по текущим политическим, социальным и религиозным вопросам, касающимся взаимоотношений России и мировой исламской уммы, а также мусульманских стран.

ЕСТЬ ЛИ У РОССИИ СОЮЗНИКИ?

Илья Левяш, доктор философских наук (Институт экономики НАН Белоруссии)

Вопрос, сформулированный в названии статьи, является продолжением темы о современной России между роком геополитики и фортуной глобализации. Различие между ее ролями в этих координатах и, соответственно, концептуальное выражение их сути имеют принципиальный характер. В канонической Realpolitik союзником является внешний субъект общих интересов, и в этом смысле лорд Пальмерстон был прав, отметив: «У Британии нет друзей и врагов, есть общие интересы». Такие интересы, как правило, провозглашаются de jure, в институциональных договоренностях, включая гарантии достижения целей, но всегда полезно «не любить ушами» и знать, что нередко «спят в одной постели и видят разные сны». Но сны скоротечны, и в конечном счете оказывается, к примеру, что «у России есть только два союзника — армия и флот». Это признание не из легких. Не проще оказалось с разнообразными «союзами единомышленников». Если мысль — одна, а не единство в многообразии, то результат тоже один — диктатура. Вот почему, вопреки революционным романтикам, последний такой союз оказался сталинским «орденом меченосцев». Теперь — время новояза, и на mainstream'e общественной мысли, а также практики новое понятие — «партнер». В паранаучной Википедии союзник предстает как самоочевидный «партнер в каких-либо отношениях, имеет сходный интерес. Союзники имеют, как правило, общую цель, для достижения которой и объединяются». Такое неопределенное, «размытое» определение исключает вычленение из совокупности взаимосвязей субъекта с другими международными партнерами такого типа отношений, которые определяются понятием «союзник» в качественно новой парадигме глобализации.

Во-первых, любой субъект волен воображать, что у него нет «друзей и врагов» во внешнем ему мире, и в порядке компенсации может испытывать манию величия (гигантизма). Для Гулливера лилипуты были скорее не врагами, а чужаками, но, вернувшись в Лондон, он на улицах города кричал экипажам, чтобы они посторонились. Однако это притча. А Тамерлан всерьез полагал, что «все пространство мира не заслуживает того, чтобы в нем было больше одного правителя». Кстати, до сих пор кое-кто подвержен самогипнозу «самодостаточной» российской цивилизации. Это время безвозвратно кануло в потоке глобализации с ее взаимозависимостью решительно всех субъектов международных отношений в ситуации фактического глобального хаоса. Отныне их вес и влияние прямо пропорциональны способности формировать стратегически долговременные и прочные союзы для противостояния реальным/потенциальным врагам и достижения коллективных целей.

Во-вторых, динамика глобализации постепенно, но неумолимо влечет за собой переформатирование «осевых» культурно-цивилизационных комплексов (КЦК). Отныне субъектность КЦК обусловлена прежде всего их геоэкономическим и геокультурным весом и влиянием, борьбой за гегемонию или лидерство. Происходит прощание с пирамидальной архитектоникой мира, и на смену ей приходит не «многополярный», а многомерный, сетевой мир. Если же на международных конференциях еще обсуждается вопрос, возможна ли успешная Россия без собственного мирового проекта, то это означает, что его авторы «под собою не чуют» уже ни страны, ни тем более планеты и уповают на фатальный союз с готовыми встать под его неотразимые знамена.

В-третьих, всякий союзник — партнер, но далеко не всякий партнер — союзник. Иначе ими были бы едва ли не все субъекты международных взаимоотношений. К тому же союзников стихийно или осознанно объединяют не только «сходные интересы» и «общие цели», но и ценности. Это взаимосвязанные, но различные ступени зрелости движущих сил человеческой деятельности. Интересы выполняют функцию внешнего стимулирования деятельности, а ценности — внутренней мотивации ее смысла. Тогда «дело идет… об определенной перспективе: о сохранении индивида, общины, расы, государства, церкви, веры, культуры… Разве смысл не есть смысл отношения и перспектива?»

В своих основаниях ценности — всегда интересы, и непреходящая максима в том, что идеи неизменно посрамляли себя, когда отделялись от интересов. Но интересы — не всегда ценности. Они соотносятся как зерно и плод. Интересы субъективируются, а ценности объективируются. Гораздо чаще поступаются интересами, чем ценностями или «принципами». Зрелые субъекты интересами (по обстоятельствам) поступаются, а за ценности готовы умереть независимо от обстоятельств.

С изложенных позиций в статье предпринята попытка анализа проблемы союзников, ныне непосредственно решаемой Россией. Следует отметить, что практически любое государство в его истории и современности сталкивается с проблемой соотношения национальной и государственной безопасности. Их тождество — это не равенство, а совпадение или несовпадение в одном и том же объекте, но не в структуре его содержания. Логически она соотносится как система (нация) со своей подсистемой (государством), но конкретно-исторически последнее может не совпадать с руссоистской «общей волей», а нередко — и противостоять ей. В последнем варианте характерные для этих режимов государственный гегемонизм и конфронтационная интенция прочно соединяются с мобилизационно удобным «образом врага».

Россия 1990-х годов особенно остро воспринимала коллизию между национальной и государственной безопасностью. В то время в журнале «Вопросы философии» прошла плодотворная дискуссия о соотношении общества и государства и, соответственно, безопасности национальной и государственной. К сожалению, в ней не оказалось места для очевидности: стабильная система национальной безопасности атрибутивно должна включать реальную субъектность общества/государства, в том числе подсистему их союзничества с другими дееспособными международными субъектами.

Такое состояние достижимо при одном условии: если субъекты отношений наделены «smartpower» («разумной силой»). Концепт «smart power» трактуется как синтез двух понятий — «жесткой» и «мягкой силы». Он предполагает рациональное перера-спределение ресурсов между ними. «Геополитику никто не отменял» (Д. Тренин), но и такие основные ресурсы «мягкой силы», как культура и политические ценности, имеют непреходящее значение при условии признания их легитимности, морального авторитета другими международными акторами «жесткой» и «мягкой силы».

Эти «своевременные мысли» относятся не только к США, с 1990-х годов начавших утрачивать эффективность своей геге-монистской политики вплоть до отказа таких союзников, как Франция и Германия, принять участие в их иракской авантюре. С переходом от мира биполярного к многомерному концепция национальной безопасности все более дополняется и трансформируется концепцией и практикой коллективной безопасности. Вообще говоря, в принципе такая безопасность — один из архетипов международных отношений. Уже в XX в. сформировались и сыграли в целом позитивную роль военные союзы во имя победы над противником. В Первой мировой войне это была Антанта, во Второй — Антигитлеровская коалиция («Объединенные нации»). Однако у союзников военного времени был общий интерес, но помимо общего врага, не было единых ценностей, и это предопределило немедленное начало «холодной войны» сразу после Победы. Она была отмечена духом непримиримой конфронтации, и недавно союзный Запад полностью, хотя по-своему и латентно, разделял откровенную угрозу Н. Хрущёва «Мы вас закопаем». Не случайно СССР, который некогда опирался на своих союзников не только de jure (ОВД), но и de facto (рабочее, коммунистическое и национально-освободительное движение), в период заката перестал быть «знаменосцем прогресса», утратил эти фундаментальные факторы стабильности и оказался в изоляции — без союзников.

Самое печальное в другом: такая «псевдоморфоза» (в терминологии О. Шпенглера — превращение, неадекватное природе вещей) происходила в принципиально новых обстоятельствах становления глобального мира с его взаимозависимостью. Всеобщая повестка — отказ от концепции и практики «нулевой суммы», «безопасность для всех», или «всеобщая безопасность». В таких условиях безопасность одной страны основана на безопасности другой. Это кардинальная смена парадигмы безопасности.

Отчетливая новизна выявилась уже не столько в российском контексте парадигмы, сколько в отношении к ней. Уместно начать с официальной оценки. По словам президента Д.А. Медведева, приведенным в его известной статье «Россия, вперед!», адресованной «городу и миру», «Россия, вне всякого сомнения, великая страна. Мы действительно велики и своей историей, и своей территорией… Страна, имеющая тысячелетнюю историю, занимающая шестую часть суши, не может не быть великой по определению. И в прямом, и в переносном смысле этого слова. Но этим величием нельзя упиваться». В этих словах, по сути, верна лишь последняя фраза. Все, ей предшествующее, далеко от автоматизма. Тысячелетняя история и географические масштабы пятой части планеты — это высокая вероятность величия страны, но еще не его реальность, и Россия, как и любая другая страна, на величие вовсе не обречена. Автор обращения далее признает: «…на уровне глобальных экономических процессов влияние России, прямо скажем, не так велико, как нам бы хотелось… Но возможности нашей страны должны быть более значительными, подобающими исторической роли России».

«Историческая роль России» — это не индульгенция, а «влияние России не так велико» — лексика из арсенала оруэлловского «новояза», которая микширует реальную картину. Это особенно очевидно на фоне конкретно-исторической динамики России в еще доглобальном, самодостаточном, за «железным занавесом», не лишенном нарциссизма качестве и ныне, в глобальном, открытом, взаимосвязанном мире, где приходится сравнивать себя не со старорежимным 1913 г., а с ядром высокоразвитых и конкурентоспособных стран. Под таким углом зрения статистика из разных независимых источников не вполне совпадает, но и заметно не различается. Утверждают, будто на Россию приходится 2,4 % мирового населения, 2,0 % глобального валового продукта и 2,5 % экспортных потоков. По другой оценке, российский ВВП составляет 2,5 % мирового — по этому показателю на душу населения страна занимает 74-е место в мире. Россия утверждает, что она — «энергетическая сверхдержава», но для страны, поставившей целью модернизацию, это сомнительное достоинство. Более того, за последние годы зависимость от сырьевого экспорта, особенно энергоносителей, существенно увеличилась. Доля углеводородов в российском экспорте постоянно росла: от 28 в 1992 г. до 62 % в 2007-м. В целом сырьевой экспорт России в 2007 г. составил ¾ всего экспорта, тогда как доля машин и оборудования в экспорте в 2000–2007 гг. снизилась с 8,7 до 5,6 %.

В сфере инноваций обостряется хронический недуг невостребованности российских «платонов и невтонов» в своем отечестве. С одной стороны, сегодня в России ситуация с инновационным предложением не такая уж плохая… По абсолютному уровню расходов на исследования и разработки Россия уверенно входит в группу 25 стран-лидеров. По числу занятых в данной сфере Россия находится на 2-м месте в мире и уступает лишь Соединенным Штатам. С другой стороны, по инновациям Россия занимает 69-е место из 102 обследованных стран. По результативности научной деятельности страна опустилась за последние годы с 6-го на 9-е место в мире, и ее доля в мировом наукоемком экспорте составляет 0,3 %. В хозяйственном обороте страны находится всего 1 % НИОКР, в то время как в США и Великобритании — 70 %.

Сегодня Россия занимает 0,3 % в общем объеме мирового рынка высоких технологий, а на США приходится почти 40,0 %. Россия находится на 30-м месте в мире по доле затрат на НИОКР в ВВП и в семь-восемь раз отстает по их объему в расчете на одного занятого от Китая, Германии и Южной Кореи.

Вопреки официальному пиару такой мартиролог фундаментальных потерь дает основание включить Россию в число так называемых развивающихся государств. По сути, такую оценку дал В. Путин, охарактеризовав цель современной России как «баланс между стабильностью и элементами развития». Даже министр Э. Набиуллина констатирует, что «Россия уверенно идет по инерционному пути развития. Пути, который, как достаточно четко показывают наши прогнозы и прогнозы независимых аналитиков, ведет страну в тупик. Работавшая последние восемь лет модель роста себя практически исчерпала». Не утешают и декларации о социальной направленности развития российского государства. Даже по официальным данным, разрыв в доходах между 10 % самых богатых жителей страны и 10 % самых бедных, составлявший в 1992 г. 8:1, сейчас достиг 17:1.

Некогда Ф. Ницше с горечью заметил: «Мы растем, но не развиваемся». Нынешнее состояние российского общества и государства характеризуется риторическим вопросом: стабильность без развития? Это разрыв между декларацией «Россия, вперед!» и ее стагнацией в лучшем случае — не говоря уж о населении России. Могут ли ее союзники усмотреть в таком состоянии модель действительной модернизации?

Во взаимосвязанном мире Россия остро нуждается в надежных союзниках на так называемом постсоветском пространстве. Но создается впечатление, что «официальная доктрина НБ не содержит не только ответ, но даже постановку ряда ключевых вопросов, без реакции на которые невозможно определить место нашей страны в мире. Кто они, эти «союзники» у наших границ? Насколько перспективны… СНГ, ОДКБ, ЕврАзЭС?»

Однотипность базовых признаков постсоветских государств определяется следующими факторами: общностью исторических корней (не исключая, подобно Европе, нередких «домашних ссор»); однородностью производительных сил средней фазы индустриального общества; взаимно-узнаваемыми структурами государственности, хотя и с различной степенью их «просвещенности»; общим и толерантным культурным полем, в котором классическая русская культура продолжает играть (и уже без навязанного ей имперского прессинга, а также вопреки многоликим этнократам) транснациональную и консолидирующую роль; представительством титульных этносов одних государств в других; родственными связями и смешанными браками десятков миллионов людей; растущей национально-государственной самоидентификацией и вместе с тем осознанием необходимости консолидации сил с целью солидарного исхода из глобального провин-циализма; созданием гарантий против гегемонизма вестернизации. Этими фундаментальными факторами должен быть обусловлен содержательный ответ на вопрос о смысле региональной самоидентификации: во имя каких высших интересов и ценностей содружество существует и развивается?

В таком ключе смыслообразующим ядром стратегического проектирования и дальнейшей эволюции Содружества Независимых Государств могла бы стать интеграция как способ становления и свободного развития исторически сложившегося суперрегионального альянса новых независимых государств с целью формирования и динамичного воспроизводства высокого качества жизни и достижения глобальной конкурентоспособности на основе синтеза общецивилизационных достижений и уникальных культурных ценностей наших народов. Такая сверхзадача — отчасти «зов предков», общей исторической судьбы, но главное — это зов Современности.

Такова идеал-типическая картина перспективной эволюции постсоветского пространства. Но его реалии пока более contra, чем pro, этой траектории. Когда размышляешь над вялотекущими метаморфозами СНГ, поневоле вспоминается известный в психологии феномен «расщепленного сознания» — состояния пациента одновременно в разных мирах: реальном и идеальном. Парадокс «расщепленного» сознания в том, что его носитель не знает, какой из этих миров адекватен его интересам и ценностям, и действует по принципу ситуационной пользы «годится — молиться, не годится — горшки покрывать».

Такой феномен вписывается в более широкую картину противоречивой реальности, в которой действующие факторы уравновешиваются относительно друг друга. Это «противодействующие влияния», ослабляющие и даже способные парализовать действие общего закона. В конечном счете общественные законы «не имеют иной реальности, кроме как в приближении, в тенденции, но не в непосредственной действительности. Это происходит отчасти потому, что их действие перекрещивается с одновременным действием других законов». Во многом стагнация России на постсоветском пространстве также спровоцировала разнонаправленностъ и неопределенность интересов его участников. Эти тенденции нашли свое выражение в разноцелевой фрагментации содружества, ограничении его субъектов пределами сотрудничества или «партнерства». Лишь на конференции «Пять лет спустя после распада СССР и будущее содружества» (Минск, 1997) впервые был отмечен парадокс: всякая интеграция — сотрудничество, но далеко не всякое сотрудничество — интеграция.

Интеграция (от лат. integer — полный, целый, ненарушенный) — ведущий принцип действительно союзных отношений. Это способ достижения общности как целостности или внутренней, органичной взаимосвязи своих составных. Такая целостная взаимосвязь создает так называемый синергетический эффект (греч. synergeia — сотрудничество, содружество), который не только намного больше своих слагаемых, но и качественно иной в сравнении с их суммой. Однако реалии самой емкой из евразийских структур — СНГ пока далеки от такого императива. Характерно, что в идеале наиболее «продвинутая» структура — Союзное государство Россия-Беларусь — вообще не называется среди структур СНГ. Такая «фигура умолчания» подтверждает, что «для танго нужны двое». А. Лукашенко заявил о союзе так: это «долгострой, незавершенный проект, но не провал и не утопия»; а 9 мая 2009 г. в речи, посвященной Великой Победе, президент Беларуси впервые говорил об «особых отношениях» Республики Беларусь и России во множественном числе как о «союзных государствах» и предупредил, что «к совершенно обратному эффекту может привести синдром тяжеловесной “державности” в отношениях с близкими». В свою очередь Д.А. Медведев во время выступления в Принстонском университете (2009) на вопрос об отношении России к Беларуси как к «старшей сестре» сдержанно ответил, что она — «просто сестра». Если она просто подобна другим «сестрам» по СНГ, но одновременно поддерживаются иллюзии (и расходы!) Союзного государства — это типичный синдром расщепленного сознания. Фактически (пока опуская военную составляющую) перед нами парадокс союза без союзников. Дилемма такова: или Беларусь — все же не «просто сестра», и тогда проект Союзного государства должен обретать модельную зрелость в наднациональном парламенте, единой валюте и др. вплоть до создания конфедерации двух государств, или союз — жертва «тяжеловесной» великодержавности и должен быть денонсирован.

Дилемма именно такова, и Россия, видимо, решила пойти «другим путем» — в обход вялотекущего Союзного государства продвинуться в направлении ЕврАзЭС, в перспективе — ЕЭП (Единого экономического пространства) и с этой целью реанимировать Таможенный союз России, Беларуси и Казахстана. Фактически это уже третья попытка «союза трех», и в принципе видится не только целостная картина его строительства, но и будто бы начат его нулевой цикл. Как отметил В.В. Путин, недавно созданная «Комиссия Таможенного союза — это абсолютно новое качество начала работ по интеграции, это первый наднациональный орган, который создан на постсоветском пространстве».

Оказывается, уже после подписания Таможенного союза Беларусь и Казахстан не поддержали инициативу России по пересмотру формулировок понятий единого таможенного пространства, которые дали бы Кремлю право вводить экспортные пошлины на поставки российской нефти в Беларусь. Министр финансов Казахстана через десять дней после вступления союза в правовую силу заявил, что в проекте «единственное — там, где стоят проценты, там прочерки… Но принцип здесь один — каждая страна не должна ничего потерять и ничего не должна приобрести». Вообще надежным является союзник, который ради общей цели готов что-то потерять, но совершенно непонятен союз, в котором каждая из сторон «ничего не должна приобрести».

Запряженная заново «птица-тройка», похоже, летит, еще не зная куда. У ее «ездоков» нет не только согласованной «дорожной карты», но и карты вообще. Eсли TC-2010, подобно двум предшествующим, не принесет ощутимых приобретений для каждой из стран «тройки», это будет уже третье (и последнее) мертворожденное дитя. Россия на фоне ее перманентных нефтегазовых «войн» по всему периметру СНГ обречена стать не повивальной бабкой последнего Таможенного союза, а главным автором свидетельства о кончине идеи интеграции. Аналогичная ситуация в такой евразийской структуре, как ОДКБ. «Сейчас термин “равновесие” отражает скорее количественные параметры стратегических ядерных взаимодействий государств, а понятие “стабильность” характеризует ее качественное содержание». Ныне это новое содержание зависит не столько от того, что «танки наши быстры», сколько от состояния системы информационного обеспечения управления милитарным потенциалом. Если в 2008 г. военный бюджет России составлял менее 10 % американского, каков «асимметричный ответ»: насколько надежен потенциал безопасности России и ее союзников?

Высокая консолидация союзников «поверх» рыночных соображений «дорогого стоит», но она свидетельствует скорее об эффективности интеграции на одном из многих ей необходимых направлений и в масштабе двусторонней интеграции. Тем не менее по всему периметру ОДКБ по-прежнему нет коллективной безопасности. На международной конференции в Санкт-Петербурге (2006) президент РАПН А. Никитин отметил: «Военно-политическая интеграция в формате 12 стран СНГ не удалась». Об этом свидетельствует роспуск в 2005 г. Штаба по координации военного сотрудничества членов Содружества. В конечном счете на фоне российско-белорусского военно-стратегического сближения получается «шаг вперед, два шага назад». Случайны ли такие «расщепленные» политика и стратегия? Ответ на этот вопрос может быть получен лишь в контексте отношений России со всеми постсоветскими государствами. В связи с этим показателен прецедент фактической изоляции Москвы по поводу признания Южной Осетии и Ингушетии. Профессор, генерал-лейтенант в отставке В. Серебряников пишет: «Улучшению военно-политической обстановки, тесному объединению стран СНГ и ОДКБ немалый вред причиняла линия на строительство максимально прагматических отношений с бывшими советскими республиками, нацеленная на получение максимальной сиюминутной выгоды, достижение меркантильных… интересов даже в отношении самых верных друзей и союзников, например Беларуси. Пора наконец понять, что льготы и дотации, помощь, в том числе и на безвозмездной основе, странам, способствующим укреплению общей безопасности, не есть пустая трата средств».

Пять лет назад я отмечал, что России пора сделать выбор между интересами неоимперской Realpolitik и императивами глобализации. Ведущий из них — обновление и интеграция постсоветского КПК как способ его выживания и свободного развития. Россия способна и должна идти вперед, но для этого необходимы и еще более неотвратимы, чем несколько лет назад:

а) отказ от «тяжеловесной» великодержавности, тем более от химеры мирового проекта;

б) системная модернизация как модель обновления и развития регионального КПК;

в) интеграция с надежными союзниками.

Россия начала XXI столетия постепенно «сосредоточивается», хотя пока по преимуществу традиционным путем. Вместе с тем в ее активе ряд реальных и потенциальных факторов. Доля страны в совокупном ВВП государств СНГ составляет 80,0 %, в то время как Украины — 8,0, Казахстана — 3,7, Узбекистана — 2,6, Беларуси — 2,3, других государств — менее 1,0 %. Аналогичны технологические и информационные, сырьевые и оборонные «весовые категории» российского потенциала в ареале СНГ. Предельно значим и такой фактор, как 25-миллионное русское/русскоязычное население в сопредельных государствах. Вопреки локальным русофобским установкам этнорадикалов от оппозиции или власти вектор общественного мнения в СНГ — более или менее русофильский. Это убедительно показали и последние президентские выборы на Украине.

Роль России в СНГ признается практически едва ли не всеми его субъектами, но она еще колеблется от неоимперской, гегемонистской до лидерской функциональной миссии. Различие и даже противоположность между ними — принципиальные. Империя — это авторитет силы, лидерство — сила авторитета. Перспектива России в СНГ также будет определяться ее лидерской эффективностью. Российские элиты должны, перефразируя Д. Белла, мыслить глобально, но действовать регионально. В решающей мере такая переориентация зависит от взаимодействия России со своими партнерами в СНГ в направлении строительства конфедерации независимых государств. Многослойная суть проблемы для России и по-своему — для ее союзников требует ее анализа не только на геополитическом и геоэкономическом, но и на культурно-цивилизационном уровнях в адекватных им масштабах.

Фундаментальный характер уже веками «раздвоения единого» — евразийскости или европейскости России — чреват дурной бесконечностью в силу непонимания того, что обе стороны этой оппозиции правы, выражая — каждая по-своему — грани реальности. Проблема — в их синтезе. Мне уже доводилось писать, что объективное противоречие между евразийской цивилизационной «почвой» и европейской культурной «солью» России предполагает осознанный выбор между разными по объему и смыслу содержанием и сущностью, тенденциями и их вектором. Включая Азию, Россия причастна к ней, способна к ее пониманию и освоению именно как Европа. Как культурный субъект Россия — не азиатская, а европейская Евразия. Такой императив не отделим от трансформации России в цивилизованную державу, но с приматом национальных ценностей. Это акцент на степени цивилизованности России или потребности в новом модернизационном прорыве.

В культурно-цивилизационном плане не однородны основные подсистемы СНГ — так называемый славянский треугольник, в который наряду с восточноевропейской Россией входят геополитически «прописанные» также в Восточной Европе, но в своих глубинных историко-ментальных основаниях центральноевропейские Украина и Беларусь, центральноазиатские и кавказские государства. Тем не менее их веками сложившаяся однотипность дает основание для поиска и обретения искомого синтеза. Для России быть имперским гегемоном всегда оказывалось не просто, а обладать smart power, быть функциональным лидером интеграции нового типа в многомерном постсоветском мире — задача на порядок сложнее. Объективности ради следует отметить, что этот императив актуален не только для России. Ее союзники — также не жена Цезаря, и уместно констатировать по Ф. Достоевскому: «Дело великое, да великанов не хватает». Осовременим эту сентенцию, перефразировав уже печально знаменитую максиму: берите суверенитета не сколько сможете взять, а сколько действительно нужно соответственно принципу субсидиарности. По-русски это звучит как «Богу — Богово, кесарю — кесарево». Каждый союзник в решении проблем, имеющих неимущественно национально-государственный интерес, волен в этих пределах быть «кесарем», но «Богово» интеграции на базе общих интересов и ценностей свято.

Буриданову ослу можно позавидовать: он выбирал всего между двумя охапками сена. Выбор современной России происходит на семи ветрах глобализации. Дискомфорт проблемы союзников России в том, что ей приходится иметь дело как с привычными, так и с новыми мировыми центрами силы и влияния. Россия прочно «зажата» между двумя полюсами, сложившимися за постсоветское время. На Западе она граничит с объединенной Европой с 493 млн. жителей, региональным валовым продуктом в 14,3 трлн. долл. и совокупным экспортом, составляющим 16,2 % общемирового показателя. На Востоке — Китай с населением в 1,3 млрд. человек и ВВП в 2,9 трл. долл., обеспечивающий 8,3 % мирового экспорта. Однако таковы лишь некоторые количественные параметры дела. Главное же в другом: его рефлексия российской элитой еще во многом протекает в русле традиционной оппозиции «Запад–Восток». В сближении с «Востоком», прежде всего с Китаем, начиная от трубопроводов в направлении АТР и заканчивая военно-политическим альянсом в ШОС, заметно прослеживается примат евразийского начала. Он чреват фундаментальной недооценкой не столько предвидимого Наполеоном пробуждения «Поднебесной» от вековечного сна, сколько отныне глобальных амбиций, по сути, азиацентричного культурно-цивилизационного комплекса и его непредсказуемых стратагем. В этом варианте есть смысл напомнить геополитическую притчу. Сказывают, будто в середине XXI в. в Евразии все будет спокойно, не считая одиночных выстрелов… на германо-китайской границе.

Сложности иного порядка — с «Западом». Суть дела вот в чем: такой объект все менее опознается, и реалии последних десятилетий — в незавершенном, еще во многом латентном, но уже необратимом «расщеплении» Запада на два относительно самостоятельных КЦК: американский и европейский. Двуликого Януса «евроатлантической цивилизации» исчерпывающе описывает М. Лернер: «Европа разрывается между нуждой в Америке и отвращением к ней». В этом фрейдистском комплексе «любви–ненависти» Европа — это не только все более заметный соперник, но и по-прежнему союзник в походе за «золотым призом» — российским хартлендом. К сожалению, независимо от смены команд в Белом доме этот американский геополитический инвариант сохраняет актуальность. Правда, авторы доклада «Проект-2020», недавно подготовленного Национальным разведывательным советом (НРС) США, исключили Россию из списка потенциальных конкурентов в борьбе за мировое лидерство минимум на ближайшие 15 столетий. Но это не означает, что США через НАТО и подопечный им ГУАМ не пытаются «въехать в квартал» по всему периметру сопредельных с Россией государств, и это в равной мере должно озадачивать как последнюю, так и ее союзников.

В такой ситуации конструктивным исходом для России является поиск ею союзников, исходя из ее европейской сущности. В этом контексте, отмечает Г. Павловский, «модернизацию нам и Китай предложит — причем с выездом на дом… Нам нужна европеизация, а не только модернизация, т.е. консолидация нации на основе европейского выбора». Открытый и драматический вопрос: хватит ли как у Брюсселя, так и у Москвы мудрости понимания безальтернативности их интеграции перед вызовом американского «Запада» и китайского «Востока»? Но выбора, по сути, нет. Такие ориентации все более, хотя и не без противоречий, находят свое выражение в определении приоритетов современной России в мире как Евровостока. Понятие «единая Европа» — это идеологема западноцентристской концепции и практики Европы-1, или группы государств — фундаторов ЕС. Выработав свой эвристический ресурс, после вхождения в ЕС группы центральноевропейских государств, или Европы-2, и в перспективе развития взаимоотношений с Россией как Европой-3 это понятие становится контрпродуктивным. Назрела потребность в более емком и смыслообразующем концепте панъевропейского масштаба, способном выразить его единый смысл, целостную структуру и указать перспективный вектор ее развития. Таким адекватным концептом представляется не «единая», а триединая Европа, не делимая общими интересами и ценностями, судьбой и перспективой нашего старого, доброго континента.

Для России это инновационная историческая задача, однако пока она не сделала окончательного выбора. Поэтому довольно мистики: «В Россию можно только верить». Верить в Россию можно и нужно, но при условии понимания ею своей ответственности за судьбу обновленного СНГ, своих союзников. В конечном счете быть великим — значит давать направление. Ни один приток не велик и не богат сам по себе; его делает таковым то, что он воспринимает и ведет за собой столько притоков. Так обстоит дело и со всем духовно великим.

Глобальный интеграционный вызов не оставляет альтернативы. Если Россия найдет надежных союзников не только в СНГ, но и в Евросоюзе, это будет означать формирование надежной панъевропейской опоры для достижения нового мирового равновесия.

«Свободная мысль», М., 2010 г., № 3, с. 45–58.