Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре

Коллектив авторов, 2009

Коллективный труд ученых-историков Германии, Литвы, Польши, России посвящен анализу обширного круга вопросов исторического взаимодействия народов России, Польши, Германии в Новое и Новейшее время в широком общеевропейском политическом и культурном контексте. В статьях публикуются материалы одноименной международной научной конференции, состоявшейся в Пскове в сентябре 2007 г. В центре внимания авторов – проблемы формирования и взаимодействия исторических регионов в Центральной и Восточной Европе, осознания народами России, Польши, Германии культурной и национальной идентичности и принадлежности к европейскому политическому сообществу народов и общему культурному пространству.

Альмут Буес (Варшава-Берлин)

Описание областей между Польшей и Московией в Записках Мартина Груневега

Имеющиеся в письменных источниках средневековья и раннего Нового времени (вплоть до XVI в.) географические сведения о регионах и населении Восточной Европы не отличаются ни полной, ни достаточной достоверностью. «Повесть временных лет» описывает территорию восточных славян следующим образом: «Такоже и ти Словене, прешьдъше, седоша по Дънепру, и нарекошася Поляне, а друзии Древляне, зане седоша въ лесехъ […]; а друзии седоша по Десне и по Семи и по Суле, и нарекошася Северъ»^[56]. Дополнить и конкретизировать эту картину позволяют только археологические данные.

До Нового времени у жителей Центральной Европы знания о пространствах большей части Восточной Европы оставались весьма смутными: «Теперь Сарматия, насколько известно, является пустынной и обширной, но невозделанной и находящейся в глуши областью с достаточно суровым климатом. На востоке она соседствует с Москвой (Московским государством — А.Б.) а с юга ограничена рекой Танаис»^[57]. Определенно, именно на этом рубеже замыкается пространство, описанное Х. Шедельсом в хронике всемирной истории. Энеа Сильвио Пикколомини в своей «Космографии» причисляет Польшу, Богемию, Венгрию, балканские страны и Византию к Европе.

В то время как территории, прилегающие к побережью Балтийского и Черного морей, были со временем исследованы и получили географическое описание, пространство между Польшей-Литвой и Московией в значительной степени осталось неизвестным, хотя его и пересекали многие путешественники. В «Записках о Московии» габсбургского дипломата Сигизмунда Герберштейна середины XVI в. говорится: «Sevuera magnus principatus est, cuius castrum Novuogrodek, haud ita diu Sevuerensium principum, priusquam hi ab Basilio principatu exuerentur, sedes erat. Eo ex Moscovuia dextrorsum in Meridiem, per Colugam, Vuorotin, Serensko & Branski, centum quinquaginta miliaribus Germanicis pervenitur: cuius latitudo ad Borysthenem usque protenditur. Vastos desertosque passim campos habet: circa Branski autem sylvam ingentem. Castra oppidaque in eo sunt complura: inter quae Starodub, Potivulo, Czernigovu, celebriora sunt. Ager quatenus colitur, fertilis est. Sylvae hermellis, aspreolis & martibus, melleque plurimum abundant. Gens propter assidua cum Tartaris praelia, valde bellicosa»^{[58] [59]}.

В начале XVI в. князья Бельский, Новгород-Северский и Черниговский подчинились великому князю Московскому, таким образом, завершилось так называемое «собирание русской земли». В 1547 г. Иван IV короновался («венчался на царство») и принял титул «царя и великого князя всея Руси», что выражало притязание на верховную власть в отношении всех земель, принадлежавших в прошлом Киевской Руси.

В середине XVI в. у Польши не существовало непосредственной границы с царством московитов, что Мартин Кромер в 1554 г., говоря о землях к востоку от Вислы, выразил так: «Дальше идет княжеская Пруссия и граничащая с нею Литва, которая простирается приблизи тельно до пункта летнего восхода солнца, а оттуда снова тянутся уже восточные скифские или татарские степи и поворачивающие в направлении юго-восточного рубежа государства белогородских турок»^[60].

Поворотным пунктом в расширении знаний и в изменении представлений народов Центральной Европы о восточных регионах континента стал 1569 год, Люблинская уния превратила объединенное Польско-Литовское государство в одну из крупнейших держав, раскинувшуюся «от моря и до моря», занимавшую бóльшую часть Центрально-Восточной Европы. Образование Речи Посполитой «двух народов» привело к возникновению новых территориальных объединений с временно и регионально «дифференцированным отношением близости» к государственному центру^[61].

«Пространств не существует, пространства создаются» или «В пространстве мы читаем время» — таковы заглавия трудов Ханса-Дитриха Шульца и Карла Шлёгеля^[62]. В них нашла отражение диалектика пространственно-временных соотношений применительно к становлению и исторической эволюции регионов Центральной и Восточной Европы. Итак, области, расположенные «между» обеими сложившимися в XVI в. державами (Московским царством и Речью Посполитой), были заселены задолго до этого и существовали независимо от своих великодержавных соседей. Только со временем они превратились в их периферию и стали восприниматься как таковые. Возникает вопрос: должны ли вообще существовать центры? Центр/периферия — понятийная пара, заимствованная из историко-экономических исследований Иммануэля Валлерштейна^[63]. Оба понятия имеют смысл лишь в двойном употреблении и, по мнению Йенё Банго^[64], являются комплиментарными категориями пространства. В восприятии центра периферия — это исключительно обозначение положения для области, находящейся в отдалении от центральных районов, причем в основном решающее значение имеет мера в преодолении дистанции между ними^[65]. В одном отношении некая область может быть на периферии, а в другом нет. Прямо говоря, она может в иной системе координат стать средоточием двух центров. Таким образом, все понятия в пределах пары центр/периферия представляют собой относительные категории^[66]. Датский исследователь Клавс Рандберг видел в общей картине центра и периферии «виртуальный академический ментальный архетип», однако все же считал возможным рационально «объяснить новые отношения и создать новые образы»^[67].

В IX в. германские языки знали только понятие «марка», служившее для обозначения окраин страны, пограничных областей. Только в дальнейшем, с освоением и колонизацией лесных просторов на востоке Германии, когда с начала XIII в. немецкое население вступило во взаимодействие со славянским, немецкий язык заимствовал славянский термин «граница», для более точного обозначения территориального размежевания^[68]. Исторически прохождение границ изменяется. Большая часть искусственных границ, установленных в результате взаимодействия людей, означает разделение «своих» и «чужих». Выход за пределы проведенной границы может открыть новые горизонты, но также и вызвать чувство небезопасности. Часто границы иначе воспринимаются индивидуумами, чем большими людскими сообществами. Для первых это атрибут повседневности, для страны в целом — форма существования. При этом следует подчеркнуть, что пограничные зоны не только обособляют, но в то же время делают возможным интенсивное взаимодействие, формируя его правовые нормы (устанавливая границы).

Выражение «регион» — традиционно географическое понятие. Однако исторически регион, так же как «область», имеет отношение к regere / gebieten (править / управлять). В регионах могут образовываться территориально, исторически, экономически, культурно и социально обособленные локальные территориальные единицы. При этом в большинстве случаев применительно к региону речь идет об области средней величины, которая, прежде всего, проявила себя как носитель и символ некой идентичности, обладающей определенной идеологической интерпретацией. Исследования последних лет выявили и обобщили значительный материал, демонстрирующий трансформацию ценностных ориентаций, этических и моральных норм и моделей поведения жителей^[69].

Большей частью представление о регионах формируется на основе картографии, которая создает визуальное изображение провинции. Такие образы запечатлены на географических картах XVI в. Политическая ситуация и связанные с ней взаимоотношения областей и территорий создателей этих карт чаще всего не интересовала, а потому на них и не отображалась. Нередко актуализация отраженных на картах реалий сильно запаздывала, нередки были случаи копирования устаревших карт вместе с их ошибками.

На многих географических картах XVI и XVII вв. изображены окраинные регионы, расположенные между Польшей и Московией. На картах Европейского континента наносилось изображение его восточных окраин. Подобным же образом составлялись карты Северной Европы и Ливонии (например, Mercator 1595 г.). На картах Польши основное внимание уделялось центру страны, которым в то время еще считалась Малая Польша. Только после Люблинской унии 1569 г. картографы обратили внимание на «кресы»^[70] (например, Мацей Струбыч)^[71]. На картах России того времени также были изображены западные окраины — интересующие нас области между Московским царством и Польско-Литовским государством (например, карта Августина Хиршфогеля)^[72].

Географически пространство между Львовом и Москвой не ограничивалось никакими природными барьерами, такими как море или горы. Гидрография этой территории демонстрирует огромное значение рек, водораздел между ними обозначает границу двух систем: одна в направлении Балтийского, вторая в направлении Черного морей. Основной связующей и транспортной артерией на севере является текущая с востока на запад и впадающая в Балтийское море Западная Двина, на юге — это устремляющийся с севера в южном направлении (отсюда античное название Борисфен (Boristhenes)), берущий начало на Среднерусской возвышенности Днепр, длина которого составляет 2285 км. У Херсона Днепр впадает в Черное море. Его притоки Припять (западнее, 775 км) и Десна (восточнее, 1130 км) и их притоки Сейм (717 км) и Сновь (233 км) дополняют систему водных путей региона.

Хронология основания европейских городов восточнее Эльбы явно демонстрирует, что процесс этот прошел ряд этапов. К востоку от верховьев Вислы время основания городов приходится, как правило, лишь на XVI и XVII вв. На территории Галицко-Волынской Руси это были, прежде всего, маленькие городки — центры магнатских владений. Немало таких укрепленных городков возникло вокруг замков крупных землевладельцев во второй половине XVI в., что объяснялось, в частности, необходимостью обороны от набегов татарских орд. Однако в сравнении с Западной и Центральной Европой уровень урбанизации этих районов оставался весьма невысоким. Так, еще в середине XVII в. число городов здесь составляло лишь 3,9 на 1000 кв. км.^[73].

Обустраивая занятые территории и проводя в них границы, люди и созданные ими институции определяли, как они будут строить свои отношения друг с другом, при этом сознательно создается всеобщее пространство на договорной основе. Из необозримого множества возможных действий и моделей поведения такое структурированное пространство позволяло тем или иным группам населения определить направление поиска оптимальных путей для усиления собственных позиций и обретения свободы действий. Установление границ и создание территориальных сообществ в совокупности представляло собой один из способов структурирования общества и использования преимуществ социальной стратификации.

Региональное управление рассматриваемого периода в России и Польше полностью находилось в руках аристократии. Хотя Речь Посполитая была в то время одним из самых крупных государств Европы, она — за исключением аристократического самоуправления — не была объединена общим территориальным управлением, исходящим из центра, чем она кардинально отличалась от других европейских стран. В противоположность сформированному в них слою «профессионального чиновничества» Антони Мончак обозначил польскую систему местного управления как дилетантскую^[74]. Несмотря на существенные внутренние различия польская шляхта с середины XIV в. занимала в политике положение господствующего сословия^[75]. В XIV в. она уже рассматривалась королями как партнер, с которым заключались союзы. Вопреки этническим и религиозным различиям польско-литовской знати^[76] в XVI в. для нее было характерно возникновение общего политического сознания, представления о себе как о «политической нации (naród polityczny)»^[77], обладавшей общей для всех дворян свободой, «золотой вольностью» (Станислав Ожеховский^[78]). Сознание сословной общности «шляхетского братства» брало верх над частными интересами; например, на второй план отступали этнические различия между природным поляком или же воспитанными в польском духе выходцами из Западной Руси и даже самобытным иудеем. Идентификация в форме этнических различий проявилась позже в идеологии сарматизма^[79]. С возникновением ксенофобии проявились признаки явного разграничения, что среди прочего нашло выражение в одежде и что со временем должно было привести к мифологизации этнической и социальной разобщенности.

Сарматизм часто выступал под лозунгом «оплота христианства». Тот факт, что христианство утвердилось на востоке и отчасти именно оттуда и получило распространение на территории Речи Посполитой, для «сарматских» идеологов вряд ли имел значение. В областях восточнее Великой и Малой Польши, а также Венгрии католическая церковь почти не имела собственной инфраструктуры, за исключением ордена доминиканцев с их провинцией лесных братьев^[80] — и по этой причине считала население этих территорий «заблудшими овцами». Стремление утвердить здесь господство католического дворянства и клира воплотилось в идеологии и пропаганде в форме утверждения собственного превосходства как носителей истинного христианства.

Очевидно, что встреча западных и восточных идеологических течений, которая обнаруживалась в различных, в том числе и в политических областях, должна была постоянно приводить к столкновениям. Если говорить о военных конфликтах, то яркими примерами были битва на Чудском озере в 1242 г., ливонские войны в XVI в. и восстание на Украине в XVII в. во главе с Богданом Хмельницким. Восточная граница представляла собой, таким образом, не только конфессиональный, но и, прежде всего, социальный рубеж.

В XVI в. в странах Западной и Центральной Европы мало что было известно об областях, лежащих по пути из Польши в Москву. Так что записки 22-летнего торговца Мартина Груневега (1562 — после 1615), совершившего это путешествие в 1584–1585 гг. и описавшего эти земли, содержали поистине бесценные сведения^[81].

Мартин Груневег родился в Гданьске в немецкой лютеранской купеческой семье. Здесь же он получил хорошее образование в Школе Св. девы Марии (Marienschule), где овладел и польским языком^[82]. В 1579–1582 гг. он работал в Варшаве у поставщика королевского двора Георга Керстена. Когда Груневегу исполнилось 20 лет, он переехал во Львов, где в течение 6 лет был компаньоном тамошних армянских купцов^[83], с которыми и совершил длительное путешествие в Москву, а также несколько раз побывал в Константинополе. Увлекательный рассказ об этих странствиях представляет наибольший интерес в его записках объемом около 2 тыс. страниц^[84]. Их основой, обусловившей жанровое своеобразие сочинения Груневега, послужили путевые дневниковые записи, напоминавшие календарную приходно-расходную книгу направлявшегося в Константинополь и Москву коммерсанта. В записках один за другим зафиксированы не связанные между собой факты, как известные ранее, так и совершенно новые. В дальнейшем они были систематизированы автором и включены в единую территориально-временную систему координат. Даже если позднее Груневег и редактировал отдельные фрагменты своих записок, они не утратили явно ощутимой достоверности непосредственного повседневного участия автора в описываемых событиях и подлинности запечатленных им впечатлений и переживаний.

Любопытство считается первоначальным феноменом психологии личности, которому в то же время сопутствует страх перед чужим. Эта боязнь чужого и непознанного, согласно Жану Делуме, является одним из самых больших первобытных страхов человечества. В особенности он проявлялся при столкновении с чужими религиями, в отношении к которым уже было сформировано общее предубеждение, что и в XVI в. могло вывести людей из душевного равновесия^[85]. В аналогичной ситуации оказывался и путешественник эпохи раннего Нового времени, это же относилось и к коммерсантам на международных торговых путях, поскольку в то время путешествия и торговая деятельность были тесно связаны друг с другом.

Если на западе Европы уже с XV в., вследствие разделения труда, собственно торговля и транспортировка товаров были уже отдельными видами деятельности, то для востока Европы и более отдаленных стран типичными фигурами оставались купцы-путешественники, которые чаще всего объединяли эти виды деятельности^[86]. Для них переходы и места стоянок были столь же важны как информация о людях, дорогах и опасностях. Купцы знали, где проходят границы земель и государств, они обладали сведениями о живущих по пути их следования народах. Многочисленные таможенные кордоны останавливали караваны, товары должны были декларироваться, документы предъявляться. Разумеется, границы порождали махинации, контрабанду и мздоимство^[87].

Смышленый выходец из Гданьска, еще на родине освоившийся в полиэтничной среде, Груневег во Львове еще более обогатил свой опыт взаимоотношений с говорившими на разных языках людьми различных национальностей и вероисповеданий^[88]. Его живой интерес к окружающему миру в значительной степени позволил ему без предубеждения воспринимать новые, незнакомые ситуации, не подвергая их оценке или детальной классификации. Это дает основание полагать, что его записки отражают непосредственные впечатления от увиденного. В целом политика или история не интересовали Груневега, важными для него — и потому достойными записи — оказались человеческие и культурные контакты. Хотя путешествия Мартина Груневега приходились на период расцвета ars apodemica^{[89] [90]}, он, однако, не читал широко распространенного в Европе описания поездки в Московское царство посольства Герберштейна и поэтому не мог воспользоваться им в качестве путеводителя в то время, когда отправился в Константинополь и затем в Москву, выйдя тем самым за пределы горизонта собственных представлений de orbis terrarum^[91]. К тому же, как свидетельствовал еще в середине XVI в. Сигизмунд Герберштейн: «Neque etiam cuivis mercatori, praeter Lithvuanos, Polonos, aut illorum imperio subiectos, Moscovuiam venire liberum est»^{[92] [93]}.

Москва была и столицей, и экономическим центром Московского царства. Крупная торговля и вся торговля с заграницей была сконцентрирована здесь в руках иностранных купцов с солидным капиталом. Внутри страны господствовало мелкое производство и соответствовавшие ему формы торговых связей в рамках локальных рынков. Внутренние таможни и пошлины препятствовали развитию экономических связей и товарного обмена. Большая часть внешней торговли велась через Балтийское море и с 1584 г. северным путем через Архангельск, однако в первую очередь все еще бóльшую роль играли торговля с землями Польско-Литовского государства и транзит товаров через его территорию. Экспорт из Московского царства состоял из сырья и полуфабрикатов, в импорте доминировало сукно, но ввозились также предметы роскоши и восточные товары. Издавна наиболее ценной статьей русского экспорта были меха, которые в Центральной Европе и в Османской империи были признаком принадлежности к высшему сословию и поэтому пользовались большим спросом. Значительная часть поступлений в казну московских государей составляла пушнина, собираемая в качестве натуральной подати с населения русского Севера и недавно покоренной Сибири. Литовские и польские торговцы часто закупали все поставки товаров из Сибири. В начале 1585 г. такая партия мехов прибыла из Сибири в Москву^[94]. Весной того же года Груневег во время своего пребывания в Москве запасся мехами, которые он с большой выгодой продал в Эдирне во время следующей поездки в Константинополь, в ноябре 1585 г.^[95].

После официального объявления войны Московскому государству в 1579 г. польско-литовские войска во главе с королем Стефаном Баторием одержали ряд значительных побед, взяли Полоцк и Великие Луки. В 1581 г. польский король осадил Псков, однако город выдержал вражескую осаду. И Речь Посполитая, и Московское царство были ослаблены многолетней войной и оказались не в силах продолжать ее. Ливонская война завершилась подписанием в Яме Запольском^[96] 15 января 1582 г. перемирия на 40 лет. В 1583 г. было заключено и перемирие со Швецией. Внешняя политика царя Ивана IV Грозного на западной границе потерпела поражение, а Московское государство не только утратило завоевания в Прибалтике, но и понесло серьезные территориальные потери собственных владений.

Прекращение военных действий создало условия для восстановления традиционного торгового пути между Польско-Литовским государством и Москвой. После смерти Ивана IV (18 марта 1584 г.) его преемник Федор I сразу же отправил посольство в Речь Посполитую для подтверждения заключенного отцом мира, «чтобы как гости, так и купцы с обеих сторон могли свободно передвигаться и торговать как прежде»^[97]. Возглавлявший посольство А.Я. Измайлов утверждал, что в России можно свободно вести торговлю и в Смоленске, Пскове и Новгороде уже много литовцев^[98]. В общественном мнении шляхетской республики преобладало скептическое отношение к Ивану Грозному^[99]; и теперь литовские дворяне не поверили заявлениям о мирных намерениях его сына. Однако, узнав о вступлении в силу выторгованного Львом Сапегой прекращения военных действий, армянские купцы решили использовать благоприятный момент и собрать караван в Москву. 2 октября 1584 г. он покинул Львов и тронулся в путь^[100].

Таким образом, торговое путешествие армянских купцов из Львова и Киева в Москву произошло в период временно приостановленных военных действий, но неясных перспектив урегулирования отношений между Речью Посполитой и Московским царством. И именно поэтому в пограничных областях Речи Посполитой и Московского царства, через которые следовал купеческий караван, имели место различные конфликтные ситуации^[101]. На южной окраине Российского государства совершали набеги крымские татары, угоняли население и продавали захваченных пленников на невольничьих рынках Причерноморья. В середине XVI в. путь из Москвы на юг проходил через Калугу, Воротынск, Серенск и Брянск. Этот путь был уже полностью освоен в 80-х гг. XVI в. и, несмотря на его опасность, использовался иностранными купцами.

О специфических трудностях и недоразумениях, с которыми сталкивались прибывавшие в Москву иностранцы, свидетельствуют нередкие жалобы посланников на не соответствующее их званию обхождение; на это жаловался и Лев Сапега в 1584 г. Согласно русскому источнику, он жил на других условиях, нежели это предусматривалось установленным обычаем статусом посланника, по которому сам дипломат, члены посольства и прибывшие с ним до двухсот торговцев обеспечивались бы продовольствием за счет хозяев^[102]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

56

Шахматов А.А. Повесть временных лет. Т. I. Вводная часть. Текст, Примечания. Slavistic printings and reprintings 98. Mouton, 1969. [Репринт Петроградъ, 1916]. С. 6. [Так славяне пришли на Днепр и поселились там и назвались поляне, другие же древляне, так как они жили в лесах; […] Иные же поселились на Десне, Сейме и Суле, они именовались северянами.]

57

Schedel H. Chronik vom Anfang der Welt bis 1493. Nürnberg, 1493. Blatt CCLXIII.

58

Rerum Moscoviticarum Commentarii Sigismundi Liberi Baronis in Herberstain, Neyperg & Guettenhag. Basileae: per Ioannem Oporinum [1556]. S. 67–68.

59

«Севера — великое княжество, крепость, которого Новогрудок не так давно был столицей северских князей, до тех пор пока они не были лишены княжества Василием. От Москвы туда считается сто пятьдесят миль в южном направлении, (но) правее через Калугу, Воротынск, Серенск и Брянск; в ширину княжество простирается до Борисфена. Здесь в разных местах лежат обширные пустынные равнины. А около Брянска — огромный лес. Крепостей и городов в нем очень много; среди них наиболее знамениты Стародуб, Путивль и Чернигов. Почва, где она возделывается, плодоносна. Леса изобилуют огромным количеством горностаев, белок и куниц, а также меда. Народ, постоянно сражающийся с татарами, весьма воинственен» (Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 140).

60

Kromer M. Polska czyli o położeniu, ludności, obyczajach, urzędach i sprawach publicznych królestwa polskiego księgi dwie. Przekład Śtefana Kazikowskiego. Olsztyn, 1984. S. 21.

61

Fröschl T. «Confoederationes, Uniones, Ligae, Bünde». Versuch einer Begrif serklärung für Staatenverbindungen der frühen Neuzeit in Europa und Nordamerika // Föderationsmodelle und Unionsstrukturen. Über Staatenverbindungen in der frühen Neuzeit vom 15. zum 18. Jahrhundert. Wiener Beiträge zur Geschichte der Neuzeit 21. München, 1994. S. 21–44, здесь S. 23.

62

Schultz H.-D. Räume sind nicht, Räume werden gemacht. Zur Genese ‘Mitteleuropas’ in der deutschen Geographie // Europa Regional 5 (1997). S. 2–14; Schögel K. Im Raume lesen wir die Zeit. Über Zivilisationsgeschichte und Geopolitik. München; Wien, 2003.

63

Wallerstein I. The modern world-system. Bd. II Mercantilism and the consolidation of the European world-economy, 1600–1750. New York, 1980. P. 207.

64

«Центр и периферия имеют смысл только тогда, если их можно дифференцировать, то есть когда они не исчезают несмотря на центробежность периферии и центростремительность центра» (Bango J. Auf dem Weg zur postglobalen Gesellschaf. Verlorenes Zentrum, abgebaute Peripherie, «erfundene» Region. Soziologische Schrifen 67. Berlin, 1998. S. 224).

65

Eskelinen H., Snickars I. Competitive European Peripheries? An Introduction // Competitive European Peripheries, Advances in spatial science. Berlin; Heidelberg; New York, 1995. P. 1–14, здесь P. 1.

66

Вообще-то периферийных регионов больше, чем пограничных областей (Border, region, ethnicity in Central Europe, results of an international comparative research. Ed. G. Éger, J. Langer. Klagenfurt, 1996. P. 27).

67

Randsborg K. Barbarians, classical antiquity and the rise of Western Europe // Past and Present 137 (1992). P. 8–24, здесь p. 8.

68

О концепции границы см. введение в: Menschen und Grenzen in der frühen Neuzeit. Hg. W. Schmale, R. Stauber. Innovationen 2. Berlin, 1998. S. 9–22.

69

Stadelbauer J. Räumliche Transformationsprozesse und Aufgaben geographischer Transformationsforschung // Europa Regional 8. 3–4. (2000). S. 60–71; Schwanitz S. Transformationsforschung. Area Studies versus Politikwissenschaf? Plädoyer für einen akteurstheoretischen Ansatz. Arbeitspapiere des Osteuropa-Instituts der Freien Universität Berlin. Arbeitsbereich Politik und Gesellschaf 3. Berlin, 1997; о Сибири см.: Göler D. Rückzug aus der nördlichen Peripherie Ruβlands? Jüngere räumliche Entwicklungen im Hohen Norden Ostsibiriens und des Fernen Ostens — ein Beitrag zur peripheren Transformationsforschung. Forum des Leiibniz-Instituts für Länderkunde 3. Leipzig, 2005.

70

«Кресы» — в польской терминологии — окраины Польско-Литовского государства с прилегающими к ним областями соседних стран (прим. перев.).

71

Karrow R.W. Mapmakers of the sixteenth century and their maps. BioBibliographies of the cartographers of Abraham Ortelius, 1570. Chicago III, 1993. 35/1.4. P. 281.

72

Ср.: Белы А. Хронiка Белай Русi. Нарые гiсторыi адной географiчнай назвы. Мiнск, 2000.

73

Historia Polski wliczbach. Tabellen 16–19. S. 33–36; Bogucka M., Samsonowicz H. Dzieje miast i mieszczaństwa w Polsce przedrozbiorowej. Wrocław, 1986. S. 332–333. О западных городах см.: Braudel F. Sozialgeschichte des 15.–18. Jahrhunderts. Der Alltag. München, 1985. S. 523–575.

74

Mączak A. Pierwsza Rzeczpospolita: paradoks historii? // Tematy polsko-litewskie. Historia-Literatura-Edukacja. Biblioteka Borussii 13. Olsztyn, 1999. S. 17–26, здесь s. 20.

75

Samsonowicz H. Die Stände in Polen // Die Anfänge der ständischen Vertretungen in Preuβen und seinen Nachbarländern. Schrif en des Historischen Kollegs 16. München, 1992. S. 159–167, здесь S. 164–167.

76

Здесь не хватает точных статистических данных о XVI и XVII вв. Такие оценки населения, как 40 % поляков, 20 % русинов, примерно 15 % литовцев, свыше 10 % немцев, 5 % евреев, приводятся в: Dybkowska A., Żaryn J. i M. Polskie dzieje od czasów najdawniejszych do współczesności. Warszawa, 1995. S. 105.

77

Zientara B. Frühzeit der europäischen Nationen. Deutsches Historisches Institut in Warschau. Klio 1. Osnsbrück, 1997. S. 20; Bardach J. Od narodu politycznego do narodu etnicznego w Europie Środkowo-Wschodniej // Kultura i Społeczeństwo 37 (1993). S. 3–16.

78

Maciszewski J. Szlachta polska i jej państwo. Warszawa, 1986. S. 132.

79

Cynarski S. Sarmatyzm — ideologia i styl życia // Polska XVII wieku. Państwo — społeczeństwo — kultura. Warszawa, 1969. S. 220–243.

80

Loenertz R.J. La societé des frères pérégrinants. Étude sur l’orient dominicain. Dissertationes Historicae VII. Romae, 1937.

81

Ср. Хорошкевич А.Л. Мартин Груневег о границе и таможенных установлениях в России 1585 г. // Регионы и границы Украины в исторической перспективе. М., 2005. С. 296–302.

82

Walczak R. Pamiętniki Marcina Grunewega // Studia Źródłoznawcze 5 (1960). S. 57–77. Ср.: Bues A. Sprachenerlernung in den Grenzgebieten der Rzeczpospolita. Deutsch-polnische Gesprächsbücher aus dem 16. und 17. Jahrhundert // Rußland, Polen und Österreich in der Frühen Neuzeit. Wiener Archiv für die Geschichte des Slawentums und Osteuropas 16. Wien; Köln; Weimar, 2003. S. 87–106.

83

Об армянах в Польше см.: Stopka K. Ormianie w Polsce dawnej i dzisiej-szej. Kraków, 2000. Особенно с. 44–58. О польско-турецких отношениях на уровне политики см.: Kołodziejczyk D. Ottoman-Polish Diplomatic Relations (15^th-18^th Century). An Annotated Edition of Ahdnames and Other Documents. Leiden; Boston; Köln, 2000.

84

В настоящее время документ находится в библиотеке Гданьска Польской академии наук, сигнатура манускрипта 1300 [далее цитируется по Груневегу]. Манускрипт опубликован под названием: Die Aufzeichnungen des Dominikaners Martin Grunеweg (1562 — ca. 1618) über seine Familie in Danzig, seine Handelsreisen in Osteuropa und sein Klosterleben in Polen. 4 Bde. Deutsches Historisches Institut Warschau. Quellen und Studien 19, 1–4. Wiesbaden, 2008.

85

Ср.: Schulze W. Die Entstehung des nationalen Vorurteils. Zur Kultur der Wahrnehmung fremder Nationen in der europäischen Frühen Neuzeit // Menschen und Grenzen in der frühen Neuzeit. Innovationen 2. Berlin, 1998. S. 23–49.

86

Жизнь в путешествиях была небезопасной, там подстерегало достаточно много «мордоворотов» и «отморозков», особенно часто в лесах, поэтом у путешествовали группами (Volckmar N. Viertzig Dialogi 1612. Wydał E. Kizik. Gdańsk, 2005. S. 191–192. О составлении каравана л. 914–916).

87

О франко-испанской границе см.: Sahlins P. Boundaries. T e Making of France and Spain in the Pyrenees. Berkeley; Oxford, 1991.

88

О нациях во Львове см.: Капраль М. Нацiональнi громади Львова XVI–XVII ст. Соцiально-правовi взаємини. Львiв, 2003.

89

Stagl J. Eine Geschichte der Neugier. Die Kunst des Reisens 1550–1800. Wien, 2002. S. 109.

90

Искусство путешествия — лат. (прим. перев.)

91

О круге земель — лат. (прим. перев.)

92

Rerum Moscoviticarum Commentarii Sigismundi Liberi Baronis in Herberstain. Neyperg & Guettenhag. Basileae: per Ioannem Oporinum [1556]. S. 56; Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 126.

93

«Не всякому купцу, кроме литовцев, поляков или подданных их державы открыт свободный доступ в Москву».

94

Дополнения к актам историческим, собранныя и изданныя Археографическою Комиссиею. 12 томов. СПб., 1846–1872. Т. 1. № 131. С. 198.

95

«5 ноября к нам прибыли турецкие купцы и торговали так, что наши повозки совсем опустели. Мне посчастливилось так продать свою пушнину, что я вернул господину его деньги и оставил себе больше 200 талеров». (Gruneweg, Fol. 1255).

96

Древняя российская библиотека. Изд. Н.И. Новиков. Т. 12. М., 1789. С. 194–225. По соглашению от июля 1582 г. Россия уступила Вележ Речи Посполитой, в то время как она отказалась от наступления на Новгород.

97

Российский Государственный архив древних актов, Москва [в дальнейшем РГАДА]. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 15. Л. 131–131 об. Предварительную работу в РГАДА взяла на себя Анна Леонидовна Хорошкевич, за что мы благодарим ее.

98

О торговых контактах вильнюсских купцов см.: Кяупа З., Кяупене Ю. Европейские контакты купцов Вильнюса в XV–XVI вв. // Цивилизация Северной Европы. Средневековый город и культурное взаимодействие. М., 1992. С. 96–107.

99

См.: Kappeler A. Ivan Groznyj im Spiegelbild der ausländischen Druckschrif en seiner Zeit. Ein Beitrag zur Geschichte des westlichen Ruβlandes, Geist und Werk der Zeiten. Arbeiten aus dem Historischen Seminar der Universität Zürich 33. Bern; Frankfurt/M., 1972.

100

Перемирие от 14 июля 1584 г. Gruneweg. Fol. 1147.

101

Gruneweg. Fol. 1150.

102

РГАДА. Ф. 79. Кн. 16. Л. 5 об.–6.