Старший мальчик

Рона Цоллерн, 2014

Мир взрослых для мнительного ребенка полон страшных тайн. Недомолвки, невнимание, ложь родителей могут сделать жизнь юного человека кошмаром. Старший мальчик готов быть старшим для младшего, но кто будет старшим для него самого? Отдаление от семьи толкает героя в опасные объятья сомнительной личности…Рассказ из книги «Obscura reperta [Тёмные открытия]»

— Прошу вас доктор, не сообщайте ничего моим родственникам. У меня есть деньги, я смогу заплатить за лечение, — сказал я врачу.

— Дело даже не в этом, — удивленно развел руками врач, пожилой уже мужчина, от которого просто разило аккуратностью и душевностью.

— Не сообщайте, — повторил я, — единственный человек, которого я хотел бы о себе известить, умер.

— Но я должен быть уверен, что о вас будет кому позаботится. К тому же вы еще не достигли совершеннолетия.

— Осталась неделя. Послушайте, вы же обо мне ничего не знаете! — воскликнул я в отчаянии. В дверях палаты мне уже рисовалась моя мать. — Вы ничего не знаете, но поверьте мне, так будет лучше. Я сам могу позвонить, чтобы не разыскивали, но не нужно, чтобы знали, что я здесь, почему я здесь.

Доктор внимательно посмотрел на меня, затем на часы:

— Я собирался уходить, но я задержусь немного и побуду с вами, и вы расскажете. Однако не обессудьте, если я сочту ваши резоны блажью нервного юноши…

Я был благодарен ему за это решение — желание выговориться просто разрывало меня на части теперь… Теперь, когда я лишился всех (за одним исключением, которое сейчас не могло быть принято в расчет) более или менее дружественно настроенных ко мне людей. Мне было некому рассказать о себе и поэтому, наверное, так хотелось.

Он ушел, а я остался обдумывать свой монолог, но не достиг в этом успеха. Больше всего меня сейчас занимала дырка под бинтом. Дырка насквозь! Боль была уже не такой сильной, но ужас не слабел, мне хотелось сдвинуть повязку и прикоснуться к ране, вложить туда палец. Наверное, подобное желание терзало и Фому. Эта дырка в плече свидетельствовала одновременно о том, что я жив, и о том, что смертен. Мне было даже совестно, что меня отвлекает какая-то маленькая дырка от пули, но если уж дупло в зубе не дает человеку покоя, что говорить о сквозной ране.

Вскоре пришел доктор. Сел у моей постели и выжидающе посмотрел на меня. Я молчал. Мне никак не удавалось собраться с мыслями и произнести первое слово. Да и какое слово должно стать первым?

— Не могу решить, с чего конкретно начать, — виновато усмехнулся я.

— Тогда расскажите о том человеке, который умер, если можете, конечно.

— Это не входило в мои планы, затрагивает слишком далекое прошлое… но я расскажу. Мне было десять, — начал я, — тогда мы жили еще в небольшом загородном доме: мои родители, я и младший брат, совсем маленький. Однажды, возвращаясь домой, я увидел, как от наших ворот отъехало такси. Я поспешил в дом — узнать, кого это к нам занесло. В холле отец обнимался с какой-то маленькой женщиной. Я оторопел, вышла мама, но не рассердилась, а обрадовалась.

— Эшли! Дорогая! Мы так давно тебя ждали. Сынок, — обратилась она ко мне, — познакомься с тетей Эшли.

Женщина повернулась ко мне — она была чуть выше меня и очень напоминала мальчишку, наверное, потому, что не красила глаза и губы. Каштановые волосы были настолько густыми, что стояли вокруг головы как шапка одуванчика. У нее были темные глаза, довольно большой рот и при этом маленький подбородок.

В то время взрослые еще нагибались или присаживались, когда хотели доверительного общения со мной. Эшли этого делать не пришлось. Она протянула мне руку совсем так, как это делали мои школьные приятели, и я пожал ее пальцы с коротко остриженными ногтями.

Эшли была папиной сестрой. Но, как я узнал позже, в семье отца она считалась неудачным ребенком. В свои тридцать два года была не замужем, не сделала карьеры и занималась литературным творчеством, которое не приносило ей ни денег, ни известности. Однако это она познакомила мою мать с отцом, мама была ей благодарна, ведь тогда еще считала свой брак удачным, и в нашем доме Эшли были рады. Мама, наверное, пыталась как-то устроить ее судьбу, потому что на второй день ее пребывания у нас в гостиной появился незнакомый мужчина, и все были настолько напряжены и так пристально следили за Эшли и этим человеком, что даже я понял, мама хочет, чтобы они понравились друг другу и стали встречаться. Эшли, однако, держалась странно, а под конец совсем смутила мужчину своими ироничными репликами по поводу его невежества в темах, касающихся литературы, истории и искусства. Больше этого типа я у нас в доме не встречал. Помню, что тогда я с ревностным вниманием наблюдал за Эшли и при любой возможности затесаться в общество взрослых и попасть в поле ее зрения я всегда вертелся возле нее, постоянно что-то у нее спрашивал. Я прилагал все усилия, чтобы ей понравится, однако трудился я напрасно — ее симпатия уже была отдана мне, и когда я это обнаружил, я очень удивился. Все было так просто. Я стал замечать, что она охотней общается со мной, чем с родителями, часто она уводила меня, то есть я уводил ее гулять, и мы подолгу слонялись по окрестностям и забирались даже к развалинам церкви, куда мне заходить было не позволено. Эшли общалась со мной как с равным. Я не слышал от нее ничего поучительного, но то, что я узнал от нее, запомнилось мне на всю жизнь. Помню, когда я восхищенно слушал очередную рассказанную ей историю, кажется, что-то о Леонардо, она засмеялась, потрепала меня по голове и произнесла нараспев:

Кто-то должен кому-то открыть удивительный мир

Кто-то должен кого-то однажды из рая изгнать…

— Это он написал? — спросил я.

— Нет, это я написала…

Она пробыла у нас совсем недолго — недели две. Уезжала она ранним утром, и я, совсем сонный, поднялся, услышав шум в передней. Я выскочил как был — в пижаме. Эшли вечером уже попрощалась со мной, и теперь, когда она увидела меня, она почему-то нахмурилась и только сдержанно кивнула. Но в следующий миг поставила чемодан, шагнула ко мне и крепко обняла.

— Расти! — Тихо сказала она и поцеловала меня в щеку. Боясь расплакаться, я отстранился, а Эшли взяла вещи и ушла. Я ждал, что она приедет на мой день рождения, как мы договаривались с ней, но она не приехала. А через два дня, когда мы все вчетвером обедали в столовой, отца позвали к телефону. Он отошел, и выслушав, что говорила ему трубка, медленно опустил ее мимо рычага. Мама вскочила и подбежала к нему. Он прошептал ей в плечо.

— Эшли… разбилась на машине…

И я это услышал. Тогда мне показалось, что вся комната исходит этим шепотом. Потом родители ушли к себе, и я бросив брата одного, плачущего, пленника своего высокого стульчика, подкрался к их двери и стал подслушивать.

— Несчастный случай! — укоризненно воскликнул отец. — Она написала завещание! Что-то вроде завещания, словом, она знала.

— И все из-за этого мерзавца, — грустно сказала мама.

Я отшатнулся, как будто в меня выстрелили. «Из-за меня! — билось у меня в голове, — но почему?»

— Эшли, любимая, — впервые сказанное, это слово будто вдруг сделало меня взрослым, — Эшли вернись, — шептал я.

На следующий день родители уехали на похороны. Вернулись они поздно вечером и пока они раздевались в прихожей, я, спрятавшись под лестницей, вслушивался в их разговор.

— Мерзавец, — сказала мама уже совсем спокойно. — Она его так любила, а он даже не был на похоронах.

«Я мерзавец, думал я, — почему я не сказал Эшли, что люблю ее, даже не поцеловал в ответ. Она умерла из-за меня, а я даже не был на похоронах». От ужаса своей вины и от этого вдруг приросшего ко мне слова, ноги у меня подкосились, и я шлепнулся на пол, ударившись головой об угол лестничной доски.

— Что это? — спросила мама, и отец снова взял только что отставленную трость и направился к лестнице.

«Сейчас он увидит меня и станет бить своей тростью пока не убьет, — думал я, — он убьет мерзавца». Я почувствовал, что в уши мне затекают слезы, а из носа льет что-то горячее и липкое. Я вжал голову в плечи и смотрел на огромную нависшую надо мной фигуру.

Отец увидел меня и в ужасе отступил. Я весь трясся, а рубашка было запачкана кровью. Он отбросил трость и поднял меня на руки.

— О, черт! Скорее! — крикнул он матери, — посмотри, что с ним! Мама бросилась ко мне, стала трясти меня и спрашивать, что со мной случилось, но все мое тело было сведено судорогой, я не мог ни распрямиться, ни расслабиться, и только кричал:

«Я не хотел, чтобы она умерла!»

«Я не хотел, чтобы она умерла!»

«Я не хотел, чтобы она умерла!»

Я повторял и повторял это и не мог остановиться.

Меня уложили в постель и после того как отец заставил меня выпить что-то горькое, я уснул, все еще всхлипывая и чувствуя, как тройные вздохи разрывают мне легкие.

После смерти Эшли родители обращались со мной как-то преувеличенно ласково, и мне казалось, что, когда кто-то из них понижает голос, чтобы не быть услышанным нами, детьми, они говорят обо мне, я был почти уверен, что они ненавидят меня. Никто не говорил со мной о произошедшем, и я чувствовал себя отверженным, изгоем, которому не место среди людей, которого терпят только из чувства долга. Из-за этого мне не хотелось лишний раз заговаривать ни с родителями, ни с кем-либо вообще, из тех, кто жил или появлялся в нашем доме. По завещанию Эшли мне досталась вся ее библиотека. Я принялся читать. Книги Эшли стали моим тайным миром, моим укрытием, единственным прибежищем, где я чувствовал себя в безопасности, где я был оправдан и где мои мысли находили отклик. Я читал взрослые романы и стихи, в которых многого не понимал, но эта сказка взрослой жизни, так не похожая на цветную аппликацию детских книжонок, приводила меня в восторг. У Эшли было много словарей, я читал и их. Словари представлялись солидными дядьками, каждый со своими чертами внешности и характера, и эти дядьки, чопорные, строгие, но неизменно добрые, спокойно и терпеливо рассказывали обо всем.

Конец ознакомительного фрагмента.