Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман. Часть 4. Между собой настоящим и прошлым

Рона Цоллерн, 2018

Жизнь расставляет все на свои места! Тот, кто гнал от себя любовь, настигнут ее безумием и вынужден сдаться ее власти. Искавший истины приблизился к ней на небезопасное расстояние. События обрушиваются на героев, беспощадно принуждая сделать выбор, взглянуть на себя, не отводя глаз и увидеть мрак, сквозь который предстоит пройти. Книга с тысячей лиц. Детектив и броманс, лавстори и семейная сага, сказка и психологический роман. Книга-иллюзионист со множеством карманов, в которых спрятаны фамильные тайны, семейные реликвии, древние рукописи, катакомбы и неопознанные могилы, тайные убежища, неутоленные страсти, комплексы, жажда счастья, сокровенные мысли, философские записки о творчестве. Роман для влюбленных… Для влюбленных в книги! Содержит нецензурную брань.

Меч как символ

Мальчишка приоткрыл дверь, прислушиваясь к голосам, доносившимся из столовой.

— Есть арабское предание, будто меч изобрели иудеи, а место, где первый меч был выкован — гора Касиум в окрестностях Дамаска, она прославилась в исламском мире своей сталью, а еще, по легенде, именно на этой горе Каин убил своего брата. Наш меч явился нам как «похороненный меч», такой в средневековых легендах часто символизирует наследство, которое предстоит отвоевать, проявив доблесть и чистоту помыслов. А на востоке меч традиционно является символом духовного поиска, возможно, слова Христа «не мир я принес, но меч» об этом же, о той внутренней войне, какую постоянно ведет искатель истины.

— Этот меч хочет не только внутренней войны, так мне показалось.

— Да, он активная сила, как знать, может, действительно, он так влиял на честолюбивого безумца, положившего всех своих людей в Ронсевале. Помнишь, говоря о мече, он в перечисляет то, что завоевал: Анжу с Бретанью, Мэн и Пуату, норманов, Прованс и Аквитанию, ломбардов, фламандцев, баварцев… и еще полмира. Меч влек его по пути кровавых побед, привел к смерти, а сам не захотел погибать.

— Странно, что этот человек стал таким героем для Европы.

— Герои в то время были очень нужны, и они возникали из любого намека на подвиг, это сейчас их принято унижать и уничтожать, а тогда… Ничем, возможно, не выделяющийся граф бретонской марки Хруодланд участвовал в сражении, где франки потерпели сокрушительное поражение. Россказни, народные героические сказания, чья-то свободная фантазия, а может, и заказ — и он превращается в героя, даже в супергероя! Жеста о Роланде самая популярная из всех песней о деяниях.

— Мы с отцом были как-то в Галле, там на площади стоит памятник Роланду. Нам сказала экскурсовод, что подобные фигуры есть еще в Бремене, Дубровнике и еще каких-то немецких городах.

— Есть-то они есть, — усмехнулся Роланд, — только экскурсовод не сказала вам, а может быть, и сама не подозревала, что к Хруодланду, прототипу графа, и к персонажу «Песни» эти фигуры отношения не имеют. Они увековечивают другую фигуру, не менее популярную в истории западного мира — фигуру палача, или фигуру карающей власти!

— Неожиданно! Это правда?

— Вероятнее всего — да. На изображениях Хруодланда его обязательным атрибутом кроме меча был Олифант, знаменитый рог рыцаря, а немецкие «роланды» его не имеют, а еще на некоторых из них — короны, что тоже никак с героем «Песни о Роланде» не вяжется. В руках у немецких статуй длинные двуручные мечи — именно такие мечи раньше отсекали пойманным преступникам конечности и головы. Поначалу в тех местах, где вершилось правосудие, устанавливали просто меч, позднее — шест со щитом или гербом города, а к десятому веку появились статуи рыцарей. А поскольку земля там была пропитана кровью, то часто и называлась «красная земля», по-немецки «рот ланд» — название, которое превратилось в имя изображенного рыцаря. Под влиянием входивших в моду французских легенд, «ротланд» сросся с образом Роланда. В общем, то, что рыцарь оказывается палачом, на мой взгляд, — символично…

— И невесело… — Хильда, последние несколько минут смотревшая через плечо Роланда на приоткрытую дверь в комнату Доминика, вдруг заторопилась. — Извини, я пойду, мне нужно записать кое-что…

Она ушла наверх.

_______

Мальчишка открыл дверь и демонстративно направился на кухню. Достал пачку крекеров и не спеша пошел обратно.

Роланд, скривив рот в невеселой усмешке, рассматривал его.

— Странно, что они тебя упустили, оставив всего-навсего узоры на физиономии, — сказал он, когда Доминик проходил мимо его кресла. — Я было отнесся к Мерлю как к человеку серьезному… на его месте я бы уже давно с удовольствием тебя пытал.

— Можешь попробовать на своем, ты, вроде, хотел в самом начале нашего знакомства.

— Сейчас в этом уже нет необходимости, у меня другой путь — без посредников.

— Ох.еть! Круто!

— Твое бестолковое использование обсценной лексики лишает это выразительное средство языка его настоящей силы.

— Чё?

— Присядь, ужасный ребенок, — покровительственно сказал Роланд, — выпьешь?

— Не, не хочу кислятину, я пиво буду.

— Пива нет.

— У меня есть. Угощаю.

— Ладно, неси.

— Раз ты такой добрый сегодня, может, и покурим чего-нибудь? Как раз есть…

— Так! Наркотики держишь в доме!

— А где их держать — на улице, что ли?

— Артур с тобой нянчится как мать родная, а ты…

— А что я? Какой от меня вред?

— Не удивлюсь, если у тебя атомная бомба под кроватью припрятана…

— Я ж полезный! — вкрадчиво произнес мальчишка, — Вот ты захотел, а у меня — есть.

— Давай.

— Вот! У тебя нервишки как — крепкие?

— Что у тебя за отрава такая?

— Улет! Сам увидишь.

_______

— Ты можешь описать этих людей? Хотя нет, подожди, я попробую угадать, как они выглядят. По-моему, я с ними тоже встречался, только вслепую. — Роланд старался припомнить голоса и производимое ими впечатление.

— Хм, ну, валяй, угадывай!

— Старший довольно высокий, средней комплекции, обычная стрижка, выбритое лицо, серые волосы… длинный нос.

Доминик прыснул:

— Ну, вроде… нос я не разглядывал.

— Так, — продолжил Роланд, — ну, а младший… коренастый, ниже первого, короткие светлые волосы, скорее всего прыщавый, лицо подонка.

— Вот, сразу, блять, все понятно! Лицо подонка! — Доминик разглядывал собеседника, застрявшего в своем воспоминании.

— Такое свинячье немного… Таких постоянно встречаешь, они как под копирку с какого-то оригинала срисованы.

— Под твои описания куча народу подходит, но в общих чертах — попал.

— И все-таки, почему они тебя упустили.

— Кто знает, — пожал плечами мальчишка, — сначала мне казалось, что это я такой ловкий, но потом пришло в голову, что ребята работали четко по плану… Гадать можно до второго пришествия, но чуйка такая…

Он остановился, посмотрел на собеседника очень серьезно.

— Говори.

–…будто в игру вступил кто-то, кто до сих пор себя никак не проявлял…

— Или оставался незамеченным, — добавил Роланд и, пользуясь настроением, в котором последние несколько минут пребывал мальчишка, попросил:

— Расскажи про того, кто управляет Городом.

— Пф! Так запросто не расскажешь, он необычный человек. — Доминик разлегся на диване, закинув ноги на его спинку, и пускал вверх струи дыма.

— В чем это проявляется?

— Он… видит.

— В каком направлении?

— О-о! Вопрос в точку! — Доминик щелкнул языком. — Он не предсказывает будущее, его не интересует прошлое, он смотрит в тебя и понимает что-то главное про тебя, и тогда он принимает решение, принять тебя или нет.

— Кому-то он отказывал?

— Да. Не каждый выдержит жить в Городе. А получится ли когда уйти, неизвестно.

— То есть тот, кто попадает туда, должен иметь в виду, что может пробыть там до конца жизни?

— Да.

— Почему?

— Потому что выбор тех, кто обращается в Город, это выбор между совестью и жизнью.

— Совестью и жизнью?

— Ну, например, в Городе живет человек, который раньше работал на Пеллерэнов. Ему, как я слышал, было поручено кокнуть одного денежного мешка. Приходит он к тому прямо в кабинет, зная, что он в доме один, уже готов выстрелить, а тут открывается дверь и вбегает сопляк лет пяти — и прямо к деду на шею. Короче, сплоховал, хоть понимал, чего ему светит, поэтому решил уйти в Город. Ему все равно за его дела срок хороший полагался. Не хотел бегать как заяц, не хотел, чтобы пострадала его родня, состряпал самоубийство и исчез.

— Значит, то, что в городе живут жертвы невидимой войны двух семейств, правда?

— Мало кто из жителей Города рассказывает свои истории.

— А что вообще они там делают?

— По-разному. В основном пытаются срубить бабла, кто как может, ну, а еще тусуются, кто хочет — учится. Старший занимается с ними языками и всякими медитациями.

— Медитациями? Так слухи о секте тоже неспроста.

— Как хочешь можно назвать. Два человека сядут рядом, будут думать каждый о своем, не говоря ни слова, и кто-то назовет это сектой. Старший просто учит тому, что знает, а знает он много.

— Курсы экстрасенсорики? Ты своим штучкам тоже в Городе научился?

— Чему научился так это не смотреть с пренебрежением на то, чего не знаю.

— Отличная черта, конечно, но ты как будто бы знаешь все, ребёнок.

— Не, не все, но точно знаю — сейчас тебя нахлобучит, держись!

_______

Роланд стоял в своей комнате перед зеркалом. Восковым мелком он начертил на стекле несколько линий, и его отражение приняло комически грозный вид, он подрисовал двойнику еще и бонапартову двурожку, а рядом с правой рукой перевернутого себя нарисовал меч. От распахнувшейся створки окна по зеркальному миру прошелся луч, сверкнуло лезвие. В руках Роланда теперь был настоящий меч. Расхохотавшись, он взмахнул им перед собой и рассек двойника, который, впрочем, остался в полном порядке в своей грозной нелепости. Странная усталость вскарабкалась ему на плечи, и он опустил руку, меч выскользнул и не издав ни звука исчез. Тишина затопила комнату красным страхом, но он не мог понять, где его источник. Стоял, слушал эту пустоту и ощущал, как утекают куда-то в невидимую брешь силы, как немеют ступни и слабеют колени, как начинает звенеть в голове.

Вместе с силами, куда-то исчезал и воздух. Роланд сорвал с шеи платок, раскрыл ворот, расстегнул верхние пуговицы рубашки. Посередине грудины он увидел надрез с кровоточащими краями. Отшатнувшись вначале, а затем приблизившись к зеркалу, он недоумевая смотрел на багровую линию. Сорвав пуговицы, он распахнул рубашку. Грудь и живот были вспороты и края раны расходились, приоткрывая внутренности. Роланд взялся за эти края и раскрыл створки ребер. Внутри слабо пульсировали сосуды, еле-еле, как детская игрушка, у которой кончается завод. Эти движения угасали. А сердце уже было неподвижным. Тишина стала абсолютной.

Роланд понимал, что должен как-то запустить тот механизм, который поддерживает в нем жизнь, но не знал, как это сделать. Дотянуться до сердца рукой он не мог — этому мешали раздвинутые торчащие вперед ребра. «Разве может быть, что сейчас, из-за какой-то дурацкой выходки… неужели всё?.. Нужно кого-то позвать, нужно позвать малыша, но если крикнуть, он не услышит, а выйти в коридор так… Нельзя… И быстрее…» Он повернулся к двери, приблизился к ней, не ощущая шагов, и открыл. Из сумерек сверкнул на него взгляд.

— Ты? Что?

— Ты нормально? — негромко спросил мальчишка.

Роланд смотрел на него, не отвечая. «Притворяется, что не видит, или…» Он перевел взгляд на свой живот. «Черт!»

— Я в порядке, а что вдруг?..

— Да так… тихо у тебя было очень.

— А обычно я ору, когда ухожу в свою комнату?

Доминик ухмыльнулся.

— Обычно — нет.

— Хорошая шмаль, — задумчиво глядя на него, проговорил Роланд. Трудно было избавиться от ощущения, что мальчишка знает все, что сейчас происходило с ним. — Было страшно. Есть еще?

— Нет.

— Не жмись, я заплачу.

— Нету.

— Достать можешь?

— Ты… знаешь, не спеши так… — ответил мальчишка, отводя взгляд.