Шутка

Роман Шмыков, 2020

Библейский Ад принял трёх новых посетителей, готовых во что бы то ни стало вымолить прощения своих смертных грехов. Но знают ли эти отчаянные, что их время ограничено даже в Преисподней? Наказания на каждом шагу, возмездие за бездумную жизнь. Бесконечный цикл испытаний и истязаний. Кто доберётся до конечного пункта расплаты, а кто сгинет на подступе к центру Царства мёртвых? Мужчина, оставивший память в прошлом теле. Мальчик, лишившийся родителя и забывший о своём здоровье. Юная девушка, решившая, что гнев поможет ей заживить раны детства. Тесно переплетённые судьбы теперь зависят друг от друга, ду́ши грешников ищут спасения даже в вечном огне. Но так ли реальна пощада на самом деле? Комментарий Редакции: Что происходит там, на границе между жизнью и смертью? Книга – мысленный эксперимент, позволяющий вообразить все возможные причины, по которым человек, столкнувшись с потусторонним, на этой стороне вдруг начинает меняться к лучшему. Содержит нецензурную брань

Часть первая. И ищущий находит

Глава 1

Вспышка

Однажды она перестанет приходить.

Думаю, скоро этот момент наступит. Запах духов. Боюсь забыть, какой он был. Её образ перед глазами до сих пор такой чёткий, будто я в полном порядке. Чувствую каждое прикосновение. Нежный шёлк. Вот, с чем можно сравнить. Всё реже ощущаю чьё-то присутствие. Мне очень сильно этого не хватает. Если б мог, то взял бы её за руку и никогда не отпускал. Но со временем, чем дольше нахожусь в этой тьме, тем тише голос. Он будто глохнет, словно источник отходит так далеко, что даже эхо не в состоянии добраться до моих ушей.

Запах становится неприятным. Раньше это были цитрусы, какие-то цветы. Я впитывал сам город, он весь собрался под моим открытым окном. И её духи поверх всего этого букета. А теперь только вонь то ли спирта, то ли чего-то подобного. Больничный смрад, от которого бегают мурашки по спине и зубы скрипят.

Иногда кажется, что передо мной вспыхивает светящаяся точка, белый цвет которой сжимает мозг своей яркостью. Из неё исходит тонкий, высокий женский голос. Слов разобрать не могу, но интонация мне не нравится. Вот бы знать, что значат эти странные звуки, отдалённо напоминающие человеческую речь.

Два тёмных пятна порой всплывают рядом. Иногда справа и слева, иногда оба с одной стороны, но их всегда двое. Не помню, чтобы появлялись по одиночке. Они приходят обычно, когда меня тянет в сон, если, конечно, я вообще бодрствую. Пропадают они так же одновременно. Где-то внутри живёт страх, что настанет день, и пятна будут появляться по очереди, а потом и вовсе исчезнут. Я так не хочу.

Знаю лишь одно — светло-красное пятно, от него исходит аромат её духов. Мне так трудно вспомнить имя. Оно вертится на языке и вот-вот сорвется, только руку протяни и поймай, но пока никак — либо язык цепкий, либо руки дырявые.

Задница чешется просто зверски.

И кончик носа тоже.

Люблю, когда играет музыка. Я не различаю слов, но мелодии слышу просто отлично. По-моему, это что-то из Coldplay, или мне только чудится, что кто-то с мужским голосом постоянно мурлычет про любовь.

Думаю, некоторые вещи я всё-таки помню. Как ладонью по уху — резкий хлопок и за ним темнота, темнее свежего дымящегося гудрона. В голове так жарко, что было бешеное желание окунуться в ледяную прорубь, а потом — тишина. Настолько долгая, что я успел подумать обо всём. Обо всём, кроме того, что со мной случилось, и что сейчас происходит.

Пришла белая точка, наклонилась надо мной. Я чувствую, как от неё исходит приятное, нежное тепло. Она висит над головой и словно изучает, как под микроскопом. Немного отходит, и тут в моей голове происходит настоящая вспышка, нет, целый атомный взрыв! И так несколько раз. Но потом… потом снова тьма, и белой точки как не бывало.

Сегодня. Может, завтра или послезавтра. Скоро.

Хочу, чтобы пришли два темных пятна. Сам не знаю зачем, но вот бы они оказались рядом. Мне спокойно, когда они здесь, это что-то на уровне инстинктов, на таком глубинном уровне, что не поддаётся никакому объяснению. Когда они тут, со мной — всё в порядке, было и будет. Я знаю это, просто знаю.

Вчера они пришли все вместе — два тёмных пятна, белая точка и розовое пятно. Стояли так долго, что стали растворяться в этом бесконечном сером полотне перед моими глазами. Как пришли — так и уходят. Сначала белая точка, потом тёмные пятна, и по итогу осталась она одна.

Время тянется, но пятнышко всё рядом, это точно она. Мне так плохо. Думаю, случилось что-то ужасное, непоправимое, но я никак не могу вспомнить, что. Голова раскалывается на тысячи и миллионы осколков, когда я пытаюсь бередить воспоминания. Пальцы покалывает и на ногах, и на руках, но почесать не могу, даже не в силах пошевелиться. Хочу спросить у неё и многое сказать, но никак не получается, а она всё здесь. Будто ждёт, что я вымолвлю хоть что-нибудь.

Её силуэт становится тусклее, очертания теряют былую чёткость. Она растворяется, как линия акварели, которую ведут по слишком длинному холсту. И вот он, тот самый момент, когда кисть оторвали от поверхности. Всё пропало, остался лишь пикающий и равномерный звук. Запахи исчезли, все, кроме этих — спирт и железо. Звуки приглушены, стало очень холодно, не снаружи, а внутри. Что-то гаснет во мне. Если б я мог всё исправить, то хотя бы попытался, но даже не знаю, что со мной. Пока подожду, может, память вернётся.

Кто-нибудь, принесите мне стакан холодной колы, очень хочется пить!

Приходит тепло — уходит. Приходит холод — уходит. Цикл повторился уже почти три раза, и с каждым кругом я всё явственнее чувствую, как под моей спиной трескается тонкий слой стекла. Сейчас трещин на нем так много, что я должен вот-вот его продавить и провалиться в бездну.

Пришла белая точка. Она не одна, но это не темные и моё любимое розовое пятно. Пришли ещё белые точки. Они стояли рядом недолго. Мне показалось странным, что тот самый надоедливый писк вдруг стих, и стекло подо мной треснуло.

Крылья

Я очнулся в больничной палате. Так резко дёрнулся, будто упал с полуметровой высоты. Вдохнул столько воздуха, сколько вообще могли вместить уставшие лёгкие. Больничный халат на мне был желтоватым и вонял просто отвратительно. Я б его снял, но кроме него вокруг ничего нет, чтоб заменить, и пришлось оставить.

Глаза болят, лоб чугунный, и словно этим чугуном я с разбегу ударился о стену. Стены. Что с ними? Облупленные, серые. Справа от меня стоит ваза с засохшими цветами, над ними стая мух. Такие жирные, что в моём желудке забурлило. До этого зрелища чувствовался лёгкий голод. Хорошо, что был пуст, иначе мой обед оказался бы на полу.

Я попытался встать с кровати. Руки такие худые! Как два костыля. Ими еле упёрся и опустил вниз две тощие ноги. Ступни покрыты толстенными венами, пальцы скрючены, а ногтями можно резать по дереву. Я упал, как только убрал руки с постели. Головой ударился об пыльный кафельный пол. Вся сухая грязь взмыла в воздух и забила горло горькой пробкой, а я никак не могу встать, чтобы хотя б вытереть лицо. Пытаюсь, но тело не слушается, оно всё трясётся, а мои сигналы до него не доходят. Начинаю задыхаться. Собрав единственные силы, что бились где-то глубоко в теле, я сумел перевернуться.

На глазах мутная плёнка. Я протёр её пальцами, сухими и кривыми, словно ветки умершего дерева. На потолке висела лампочка и светилась жалким бледным оттенком жёлтого. Толстые решётки на окне рядом со мной, за ним светло, но пыли так много, что кроме этого случайно попавшего в комнату лучика ничего не видно. Я повернул голову направо, там деревянная заколоченная дверь с кормушкой прямо посередине. Там слышны шаги.

Всё громче и ближе. Тяжёлая поступь и звук металлических толстых цепей. Я слышу звериное дыхание. Когда оно прошло мимо, все стены затряслись и пыль с них упала на и без того грязный пол. Дверь приоткрылась, и я услышал хрип, человеческий и свиной одновременно. Тяжкие шаги сменились на бег и пропали где-то во тьме пространства за дверью. Я опёрся на локти и привстал. Передо мной открытая дверь, за ней — тьма. Так вот, к чему я пришёл.

Из этой черной бездны вылетел маленький белоснежный мотылёк. Он порхнул через комнату по периметру и сел между моих ступней. Он будто изучает меня, и я как заворожённый смотрел на него, но тут из-за полуоткрытой двери ворвался голый обезображенный старик. На его лысом черепе шелушащиеся бардовые коросты, крошащиеся при каждом шаге. Охристая кожа напоминала покрытие ботинок. Он вертелся вокруг своей оси с криком, а из его рта вылетали точно такие же белые мотыльки. Старик пытался их поймать и снова засунуть обратно, но как только разжимал беззубые челюсти, взмывали ещё насекомые и кружились над нашими головами.

С потолка начала медленно осыпаться серая штукатурка, запахло мокрым асфальтом. Время будто замедлилось и комнату наполнил звук моего дыхания. Я аккуратно полз спиной к стене, пытаясь отдалиться от старика, а он, ощущая запах чужого страха, двигался в мою сторону, хотя я был уверен, что тот абсолютно слеп. Его почти полностью белые глаза напоминали два треснутых шарика от пинг-понга.

Я описывал круги по комнате, всё так же бесшумно перебираясь из угла в угол, а старик медленно шлёпал своими необычно огромными ступнями по голому полу. Через раз слышалось, как его длинные ногти на ногах клацают по бетону. С каждой секундой он всё ближе, и скоро сможет дотянуться до меня, но всё произошло чуть быстрее. За торчащий из стены гвоздь я зацепился халатом, и громкий звук рвущейся ткани подсказал старику, куда целиться.

Он буквально почувствовал меня и упал рядом на колени, схватился за ворот моего халата и прижался носом к моему. С его губ, покрытых чешуйками крыльев насекомых, капала прозрачная жидкость.

— Помоги! Сука! Помоги мне!

С каждым его словом комнату заполняли сотни летающих белых точек.

— Что? Как могу помочь?! — я завопил, стараясь отползти от старика хотя бы на сантиметр. В его глазах пустота, сплошное бельмо.

— Поймай их!

Он отпустил меня и отклонился назад, всё так же сидя на коленях. Старик принялся с безумной скоростью царапать себе грудь, а из-под его ногтей, будто из пульверизатора, летели микроскопические капли тёмной багровой крови. Вскоре он убрал руки от груди, сильно изогнул спину, подняв голову к потолку, и истошно закричал. Тут его рёбра разошлись, и целая туча мотыльков вылетела наружу. Старик захлёбывался теми, что вылетали из его горла и ноздрей. Он расставил руки в стороны и бился в конвульсиях. Вылетевшие насекомые принялись стучаться о стекло и почти закрыли весь скудный свет, проходивший внутрь палаты. Лампа на потолке разбилась, мелкие осколки посыпались на нас, а вот глаза старика светились как прожектор на маяке. Когда последний мотылёк покинул тело старика, тот упал рядом со мной. У меня сбилось дыхание. Эта жуткая картина встала в моей голове словно фотография.

Тощее тело растворялось в воздухе и в итоге совсем пропало, будто и не существовало никогда. Дверь с оглушающим скрипом отворилась полностью. Я бы поставил всё на кон в споре, что её точно кто-то открыл, но я никого не видел в полумраке коридора снаружи. Медленно встав, я похромал к двери. Ноги гудят, словно утыканы сотней тонких игл. Сердце стучит равномерно, но так быстро, что виски пульсируют, а чёткость зрения увеличилась в несколько раз. Когда глаза более-менее привыкли к полумраку, я увидел два длинных коридора — направо и налево. По обе стороны, были комнаты, бесконечное их множество, но ни единого звука.

Вообще никакого.

Ни случайного сквозняка, ни шороха шагов. Мотыльки за моей спиной испарились, я один посреди всеобъемлющей тишины. Пол усеян битым стеклом, а я на босую ногу чуть не ступил прямо на зелёные осколки. Бутылки? Обернулся и придумал, как исправить положение. Оторвал от старой коричневатой простыни несколько полотен и туго, в несколько слоёв, обмотал ступни. Попробовал шагнуть за порог, вполне удачно. Осколки не впивались в кожу, а это значит, что можно выйти отсюда, чем бы это место ни было. Хотя бы в теории.

Я пошёл налево.

Штрихи

Не могу объяснить этот смрад. Всё вокруг похоже на больницу, но это не она. Запах стоит, как в мясных отделах продуктовых магазинов, да и холод почти такой же. Я начинаю замерзать. По предплечьям бегают таких размеров мурашки, что об них можно шкурить дерево.

Все двери выдернуты вместе с косяками и висят на хлипких гвоздях. Из каждого проёма брезжит слабый свет. Первая комната справа от меня светлее всех, я вошёл внутрь. Внутри стоит одинокая детская кроватка с высокими краями. По облупившейся краске ещё можно было понять её основной цвет. Светло-зелёный. Внутри старый полосатый матрас и плюшевая птичка, похожая на воробья. На стене фотография. Подойдя ближе, я стёр толстый слой пыли, осыпавшийся хлопьями на пол.

Это моя семья. Точнее, свадебная фотография родителей. Мама, ещё такая худенькая, стоит в белоснежном скромном платье. На её голове нет фаты, только белая ленточка на лбу, захватывающая завитые локоны волос на затылке. В её руках пышный букет, но что за цветы, я и понятия не имею. Отец, высокий и широкоплечий, стоит и улыбается. Никогда не видел его таким счастливым. Его галстук криво повязан. Знаю, что потом мама всё-таки научила его завязывать галстуки, надевать одинаковые носки и не забывать пользоваться одеколоном. Вокруг стоят бабушки и дедушки. Лично мне не довелось их узнать, никого из них.

Мамин живот на фотографии изрезан, словно кто-то ножом прошёлся и только потом поместил фотографию за стекло рамки. Я услышал дребезг позади, резко обернулся и сшиб плечом фотографию со стены. Она упала, стекло разлетелось в стороны, а сама фотография потрескалась и пожухла. Я прижался спиной к стене, мне некуда бежать. Звук не повторился, да и за ним не последовало ничего, кроме стука моего собственного сердца, подступившего к самому горлу. Я мог ощущать его гландами.

Медленно, меряя каждый пройденный сантиметр, я приблизился к выходу и высунул голову так, чтобы торчал только один глаз. Там никого, ни справа, ни слева. Можно выйти и двигаться дальше. Если раньше стены несли на себе просто старую краску, то теперь начинался голый бетон. Проём слева. Дверь отсутствовала вообще. Я боязливо заглянул внутрь. Сзади опять послышался хруст стекла, и я забежал в комнату, спрятался за письменным столом, стоявшим прямо в центре. Сел и прижался затылком к задней панели стола, такой широкой и массивной, что там можно было бы при желании спастись от взрыва гранаты.

Опять одиночный звук и ничего после. Я встал, тяжело дыша. Знаю, что это за стол. За таким я делал уроки первые восемь классов школы. На нём лежат простые одноцветные тетради, подписанные моим куриным почерком. Учебники, сверху серый по Литературе. Терпеть не мог этот предмет, вот так уж вышло.

Мой любимый карандаш, погрызенный с одной стороны. Его купила мама на первое сентября первого класса. Он был таким красивым в то время, ярко-жёлтым, что я пописа́л и порисовал им всего пару дней, а потом сложил в ящик и больше никогда не использовался. Порой грыз его в нервных потугах осилить математику, но не более. Я потерял карандашик при переезде в новый город, когда мне исполнилось пятнадцать.

Не покидало ощущение, что вот-вот должен прореветь школьный звонок, и мне придётся собрать все эти вещи в рюкзак и перейти в соседний кабинет на другой урок. Звонок прозвучал, но уверен, что лишь в моей голове. И я вышел, зная, что впереди ждёт ещё как минимум одна комната.

Я оказался прав, она была, и она последняя. Здесь кровать, панцирная. Такая была во моём общежитии в студенческие годы, и именно на такой я потерял девственность. Кривые прутья порой впивались в спину, и на утро я спрашивал свою будущую жену, зачем она так царапалась, ей всё понравилось? Она отвечала лишь, что нечем царапаться, и показывала подстриженные ногти. Я помню, как смеялся почти до слёз от неловкой ситуации. После этого момента как мог старался оплачивать сеансы маникюра. Не помню точного мотива, зачем это делал, но с того яркого момента ногти жены всегда были покрыты лаком и имели приличную длину.

В углу стоит гитара, которую купил на первом курсе, осталась лишь третья струна. Мне разонравилось играть, когда я выучил пару любимых с подросткового возраста песен. Она хотела, чтобы я продолжил играть, якобы у меня получалось неплохо, но моя лень победила. По спине пробежались мурашки, когда послышался громкий лязг задетой оставшейся струны. Расстроенный звук натянутого железа. Перед глазами появились тёмные точки, как перед обмороком. Я опёрся рукой на деревянный тонкий косяк. Хорошо, что в комнату так и не зашёл. Я не упал, но если бы это и случилось, то приземлился бы на гору битого стекла от пивных бутылок.

Жуткий период.

Я протёр лицо сухой ладонью и чуть не поцарапался о свои же каменные мозоли. Чёткость сознания вернулась, и я вышел. Впереди оставалось только окно. Не оглядываясь назад, ватными ногами подошёл к нему и опёрся почти всем телом на дряхлые деревяшки. Локтями я уложился в землю на подоконнике. Я поднял голову и вперился в своё отражение. Это не окно, а огромное зеркало. То, что заметил ещё, бросило в такую дрожь, что ноги почти отказали. За мной, метрах в десяти, стоял тонкий, будто сотканный из веток, черный силуэт. Несмотря на его дальность можно было различить, как он глубоко дышал и сжимал кулаки. Доносился хруст его костяшек.

Я медленно обернулся и тупо уставился на оживший кошмар. Он же стоял неподвижно, но затем издал звук, как человек, вынырнувший из глубины и попытавшийся забрать весь воздух, которого ему так не хватало. Гортанное проглатывание. Чудовище ринулось ко мне с такой скоростью, что за ним поднимались с пола осколки стекла, куски дерева и камня. На моём затылке зашевелились волосы. Я точно почувствовал чьё-то прикосновение. Поднял руку к голове и, не успев ощутить что-либо, крутанулся на сто восемьдесят градусов обратно к зеркалу, но на этот раз там был огромный… я, отражавшийся лишь по пояс на широкой поверхности. В том же больничном халате и с теми же растрёпанными отросшими тёмными волосами, только у там нет глазных яблок, а вместо них лишь две темные точки, будто два уголька. Зубы чёрные и отваливаются. Это нечто схватило меня за горло прямо сквозь зеркало, подняло в воздух и принялось душить с безумной силой. Но не успел я потерять сознание, как тот тонкий силуэт уже приблизился сзади. Жуткая вонь спирта и горелых спичек. На моё плечо легла тёмно-красная обугленная рука.

— Оно принадлежит мне! — прозвучал охрипший голос.

Рука обернула к себе, и не успел я увидеть то, что произнесло эти слова, как всё исчезло. Едкий запах спирта окутывал ноздри изнутри и медленно просачивался через горло в лёгкие. Тяжёлым туманом, почти осязаемым, он опустился на самое дно и осел толстым слоем. От его тяжести я упал на колени. Вокруг полный мрак, ни единого источника света. Вообще ничего, но своё тело вижу отлично. Это всё.

Картинка проясняется, словно глаза, освободившись от темноты, привыкают к резкому свету. Я лежу на панцирной кровати в общежитии. Спину колют знакомые прутья, а старый матрас пахнет по́том. Я протёр глаза рукой. В голове гудит. Равномерный стук, как звон колёс тяжёлого грузового поезда. Во рту сухо и на вкус что-то горько-сладкое.

Я привстал и опустил одну ногу вниз, сразу напоролся на пустую пивную бутылку, да и не одну. Пола вообще не видно за толстым слоем пустой тары и её сверкающих осколков. Разум сразу очнулся, будто в глубине черепа произошла фотовспышка. Оглядевшись вокруг, я понял, что нахожусь в целом море бутылок. Поднял ноги и прижал к себе, тут же заметил, что на мне нет никакой одежды. Вообще, даже носков и трусов. Стеклянное море начало медленно вибрировать, и прямо из его тёмно-коричневых и зелёных глубин поднялась дверь. Я сидел и смотрел на неё во все глаза, стараясь понять, что происходит на самом деле.

Чёткого ответа я не получил, зато не сильно заставляя себя ждать, из двери вышла она — тоже голая. Смотрит на меня своими изумрудными глазами, из которых текут робкие слёзы, скатываясь по щекам и далее капая на оголённые груди. Она шагнула вперёд, на осколки и бутылки, но не провалилась, а пошла по поверхности. Я видел, как под нежными ступнями разливаются и брызжут маленькие фонтанчики крови, а её лицо не меняется. Никакой, вообще ни одной эмоции нет на милом лице. Когда она подошла вплотную, за её спиной поднялась огромная луна и бросила белоснежные блики по поверхности битого стекла.

— Ты увидишь. — Сказала она нежно, словно убаюкивая дитя. Коснулась указательным пальцем места между моими глазами.

Я словно упал на спину с высоты полуметра, не меньше, просто лежал и смотрел в потолок. Тот же облупленный коридор и знакомые выбитые двери лечебницы. Восстановив хоть немного дыхание, я поднялся. До конца коридора оставалось ещё метров двадцать как минимум. Изо рта идёт пар и поднимается вверх. Коридор не кончился, вижу окно в его конце. Меня будто оттолкнуло назад. Спустя минут десять бессмысленного хождения на месте я решил, что пора попробовать и другой путь. Оборачиваюсь и вижу, что от своей больничной палаты я не удалился и на метр. Вот она, дверь, прямо за спиной. Внутри темнее, чем раньше, и теперь тьма начинает ползти уже от окна. Я вижу её щупальца, твою мать!

Я ринулся с места и чуть не упал. Тьма последовала за мной. Коридор на этот раз не вытворял со мной фокусы, и удалось добежать до поворота, на скорости врезавшись в стену с отлетающей краской. Огромный сгусток тьмы летел прямо по моим пятам и выколачивал каждую дверь, которую настигал. Шум ломающегося дерева звучал как выстрел из охотничьего ружья, и мои уши закладывало, пробуждая тихий стон в мозгу. Впереди дверь, добегаю до неё, хватаю ручку, но ничего не происходит. Ни в какую сторону не поддаётся, а тьма приближается и вот-вот схватит меня за спину, на которой от худобы виден позвоночник.

За мной два светящихся глаза. По сторонам ко мне тянутся руки, похожие на две огромных клешни. Когда до меня остались считанные сантиметры, дверь за спиной открылась, и чья-то кривая культяпка схватила за плечо, утащив за собой. Я упал на колени и принялся отдыхиваться. В дверь с той стороны ударили с такой силой, что вся белая краска свалилась мне на спину.

Каждый выдох сопровождался жалким стоном. Когда удалось немного прийти в себя, меня сзади обошли два ботинка. Высокие, чёрные, они поблескивали металлическими набойками на подошвах. Я поднял голову и увидел девушку. На ней сильно обтягивающие джинсы и белая блузка без рукавов. Она прошла мимо и встала ко мне спиной. Комната в точности напоминала мою прежнюю, только лампочка, единственный источник света, ещё цела. Я встал, пошатываясь, и захотел было спросить девушку — кто она и где мы, как та заговорила первой.

— Знаешь, ты не похож на него.

— О ком ты? — мой голос был сиплым и скрипел, как ржавые петли двери.

— В моих письмах на столе. Мне сказали, что ты скоро придёшь, но шли недели, месяцы, и даже годы, прежде чем ты появился.

Я промолчал, мне нечего ответить, девушка обернулась.

Я ошибся. Это уже старуха. На её лице столько глубоких морщин, что практически не видно губ и глаз. Скулы прорываются сквозь дряблую кожу и вот-вот вырвутся наружу, но её волосы, тёмно-каштановые, как у совсем молоденькой женщины, за которую я сначала её и принял. В глазах отражаются лишь боль, обида и отчаяние.

— Послушайте, — я перешёл на Вы. — Я не знаю, о чём вы говорите, но давайте…

Я не знал, что скажу дальше, да мне и не потребовалось. Я хотел к ней приблизиться, но женщина кинулась к забитому досками окну и принялась отрывать их от рам голыми руками. Кровь капала на бетонный пол, старуха кричала и невнятно проклинала то ли меня, то ли кого-то ещё.

— Что вы делаете? Не надо!

— Что не надо?! — закричала она. — Я так долго тебя ждала! Мне сказали, что ты придёшь и спасёшь меня, но теперь уже поздно! Нам некуда бежать! Он стоит за дверью и никогда не выпустит нас. Так что хер с тобой, хватит, я выберусь так. Она успела, к моему удивлению, уже оторвать все доски и выбить стекло наружу. Женщина глубоко вдохнула.

— Наконец-то. Как же давно я не ощущала такого свежего воздуха. — Она медленно вскарабкалась на подоконник и взялась тонкими пальцами за рамы окна.

— Стой! — я ринулся к ней, но мои пальцы успели лишь коснуться её блузки. Она рванула вниз.

Я, сделав полшага, подошёл к выбитому окну и посмотрел, опустив голову. Внизу ничего, будто вселенная здесь закончилась. Темнота, настолько густая, что кажется, в ней можно увязнуть, как в трясине. Куда пропала старуха? На секунду мне показалось, что это и правда выход. Я уже закинул на подоконник одну ногу, как с левой стороны из-за решётки вентиляции послышался голос, отдающих слабым эхом.

— Не смей этого делать!

Я вздрогнул и упал на задницу, отшибив обе ягодицы.

— Кто там?

— Подойти, открути винты, они держатся на соплях, и ползи сюда. Шахты достаточно толстые, чтобы ты в них смог протиснуться, только если ты не такой же толстый, как сами шахты.

— Ты меня не видишь? — спросил я, вставая с пола и направляясь на зов странного голоса.

— Почти нет, только ноги. Не важно. Иди быстрее, пока он не сломал дверь.

Там уже знакомые чёрные щупальца почти просочились сквозь косяки, теперь тянутся к ручке. Так быстро, как сейчас, я никогда не откручивал винты. Хватило даже немного отросшего ногтя, чтобы справиться с четырьмя хлипкими железяками. Я оторвал большую решётку на уровне пола и полез головой вперёд.

И очень даже правильно поступил.

Буквально через стену меня ждал юноша, лет двадцать пять от силы. Я начал двигаться и как только заполз, то задвинул решётку с той стороны стены, чтобы она хотя бы не валялась на полу. Убрал пальцы с железных прутьев, дверь той комнаты медленно и мирно упала на пол. Чёрная, как смоль, туча заползла внутрь и приблизилась к окну. Она тарахтит как трактор, только чуть тише. Тянет бензином и горящим деревом. Я захотел встать, но парень остановил, положив руку мне на плечо.

— Подожди, не шевелись, — прошептал он на ухо. — Пусть уйдёт. Оно вышибает двери, а решётку вентиляции вообще сдует одним дыханием. Если оно, конечно, вообще дышит.

Сгусток проторчал у окна от силы пару минут, вглядываясь во тьму снаружи, а затем издал жуткий рык. Я выгнулся, как напуганный кот, и плечами сдавил голову. Когда тварь покинула нас, юноша помог мне подняться. Он был светловолосый и жутко тощий. Тут, судя по всему, все такие. Я сам не стал исключением. Парень тоже в больничном халате пациента, но, что странно, из его окна бил яркий свет, несмотря на ту тьму, что была снаружи соседней комнаты.

— Так, встряхнись. Держи это, — он протянул мне в руки старые круглые часы. — Не потеряй, иначе пиздец. Давай, иди сюда.

Он отошёл к двери, а я стоял и разглядывал часы. Пропустил мимо ушей вообще всё, что мне говорили только что. От часов сильно тянуло железом и йодом. На ощупь словно из камня, тикают так сильно, будто держу в руках чьё-то сердце.

«Что ты встал? Ты слышишь меня?»

Я очнулся рывком. Вдохнул резко и закашлялся от испуга. Парень подошёл и посмотрел прямо в глаза так пронзительно, что стало сильно не по себе.

— Не потеряй. Прилепи куда угодно, хоть гвоздями прибей к груди, но не потеряй часы.

— Откуда они у тебя?

— Не могу сказать. — Шёпотом ответил он.

— Почему?

— Потому что сам не знаю! — криком выдавил он, и начал плакать. — Я сам сижу здесь очень долго и не выходил ни разу. Конверт на моей тумбочке. Там было написано… написано, что ты придёшь. Тебе надо отдать часы и выгнать.

— Выгнать? Что, подожди?

Он схватил меня за шиворот и толкнул к двери так сильно, что я упал и ударился головой об деревянный косяк. Одним молниеносным движением юноша пнул дверь, и та открылась, врезавшись в стену.

— Выходи. — Сквозь слёзы прошипел рыдающий хозяин одинокой комнаты.

— Подожди…

— Нет, времени мало.

Я хотел было встать, но меня саданули в живот на половине пути, и я как мешок с землёй выпал за пределы палаты.

— Прощай, и следи за стрелками.

Это последнее, что я услышал перед тем, так погрузиться в полный мрак и…

…грязь

Я всегда был таким. Не грубый, нет, но ласковым точно никто бы не назвал. И ведь основная проблема в том, что я вообще этого не замечал. Да, сарказм, но со стороны, как мне говорили, это выглядело грубо. Я лишь отмахивался рукой, мне лучше знать, что падает с моих губ.

Меня в этом винили.

«Ты грубый».

Это слово я часто слышал, и даже слишком, чтобы над этим не задуматься. Что-то менялось? Нет. Лишь в итоге замечал, что и правда перегибал палку. Хотел всегда что-то доказать всем и, наверное, себе в первую очередь, ведь знаю не меньше других.

Сейчас всё это вспоминается отдельными фрагментами. Сидя в этой тьме, я ощущаю себя на противоположной стороне от себя же самого. Слышу свою же нетерпимость и жёсткость в речи по отношению к своей персоне. Это неприятно, чёрт возьми. Отдалённое эхо. А порой будто у самого уха кричит мой же голос и говорит, что я мудак.

«Ты мудак».

Ладно.

Пытаюсь отмахнуться, но ничего не вижу, и меня не покидает ощущение, что я вообще не двигаюсь, а вокруг нет ничего, и меня самого не существует тоже. Есть только внутренний голос, запертый даже не в черепе, а в полиэтиленовом пакете.

Под спиной мокро. Это значит, что тело ещё при мне. Возможно, я сам намочил свои штаны. Кажется, со мной такое случалось в детстве. В основном, когда долго не мог проснуться, вне зависимости, снились ли мне кошмары, или нет. Но теперь это всё в прошлой жизни, да и не моей. Уже плевать. Где моё любимое розовое пятно?

На губах чувствуется её запах. Что-то цветочное, вроде бы.

Ты меня слышишь?

Ответь…

Я здесь. Ты знаешь, что со мной случилось, но молчишь.

Передо мной появился аквариум.

Вокруг нет никаких источников электрического света, но аквариум вижу отлично. Его странное сияние подсказывает, что я ещё цел. Вот моё тело, руки и ноги тоже на месте. Голова болит, но и она не покинула меня. Я подошёл к аквариуму. В детстве папа мне подарил несколько рыбок. До сих пор понятия не имею, что это были за рыбки, потому что после их смерти подобных существ больше никогда не заводил. Ярко-оранжевые, пять штук маленьких чешуйчатых созданий. Они были крайне подвижными, поэтому я порой мог целый час сидеть и смотреть, как они плавают от одного стеклянного борта к другому. В то далёкое время денег у папы хватило только на самих рыб. Между «сделать своими руками» аквариум или «сделать рыб» — папа выбрал первое. Стекла он привёз с дачи, упоры и грани оттуда же. Дома на балконе, сидя на девятом этаже и видя половину нашего скромного города, он два дня мастерил аквариум. Потратил все выходные, но, увидев мою радость, понял, что это стоило приложенных сил.

Я мыл аквариум как было положено. Аккуратно доставал сачком каждую рыбку и на время помещал в банку с водой. Пока они кружились в маленьком пространстве, я вычищал до блеска каждое стёклышко и отпускал рыбок вновь резвиться.

Потом они мне надоели.

Я не мыл аквариум, и рыбки погибли, хотя кормить я их не забывал. Помню, папа с грустным лицом отправил их в унитаз. Я стоял за отцовской спиной и смотрел на этот акт прощания. «До свидания, мне было весело с вами. Какое-то время». С тех пор у меня не было никаких домашних животных, не хотелось.

Аквариум.

Это те же рыбки. Только сейчас они смотрят прямо на меня, зависнув в толще воды, вообще не двигаются. Я прижал лицо и прикрыл его руками так, чтобы меньше видеть свою глупую морду в отражении. Но лучше б я видел её, потому что сразу после этого я разглядел чужое лицо по другую сторону аквариума. Послышался глухой собачий рык, и я упал назад, отбив копчик, от чего почти весь мой позвоночник хрустнул. Аквариум свалился под ноги, не разбился, но всё содержимое разлилось под одежду. Рыбки приплыли прям между ног и остановились у коленей. Ни одна не дрыгалась, они все мертвы. Я поднял голову и увидел… не собаку.

Собачий лай, но шёл он из человеческого рта. Там сидела моя мама на привязи к ничему, к пустоте. Цепь от её шеи уходила в темноту и другой конец не был виден совсем. Мама абсолютно голая. Благо, я не увидел ничего, так как она сидела, прижавшись к полу в позе ребёнка. Её торчавшие волосы мокрыми лентами висели на красном лице. Она лаяла, и из её рта капала вязкая слюна. В маминых глазах горел бесконечный гнев. Я испугался и попятился назад, пока это взгляд не скрыла тьма. Как только мама исчезла, я услышал жалобный скулёж, а за ним ничего. Больше никаких звуков. Один ли я теперь здесь? И где здесь?

Мам?

После вслух произнесённого вопроса я что-то увидел на полу, прямо перед собой.

Ошейник

Всё вернулось. Я в больничной палате, сижу в углу. Пахнет свежей краской. Тут так чисто, будто прошлась целая бригада санитарок. И я на кровати лежу. Другой, второй я. Ко мне подсоединены кучи трубок. В рот, в ноздри, между ног. Руки скрючены, будто держусь за больной живот. Не вижу своего дыхания, но судя по экранам слева от меня, я ещё дышу.

Я подошёл ближе и взял «себя» за руку. Меня отдёрнуло мягким ударом тока, а он пошевелил пальцами рук. Показалось, что мои, но всё-таки чужие глаза сейчас откроются. Словно он спит, но нет. Вряд ли он… я сплю. Дверь была на половину открыта, и оттуда могу слышать множество голосов, и мужских, и женских. Мимо проходят люди. Я хотел было подойти и открыть её полностью, как дверь отворилась с той стороны, и вошёл доктор. У него седая, но густая борода, закрывающая большую часть лица. Лет пятьдесят ему, ближе к шестидесяти, но его обилию волос на голове позавидовали бы многие. Они до сих пор, в отличие от бороды, чёрные, ни одного седого волоса. Доктор, держа принесённую с собой планшетку, осмотрел показания приборов, что-то черкнул у себя и позвал медсестру. Зашла молодая девушка в только что выглаженном больничном халате. У неё светло-зелёные туфли. Я загляделся на них и прослушал, что сказал врач, застав лишь: «Позвоните родным».

Но зачем? Зачем звонить?

Я спросил вслух, они меня не услышали и тут же вышли. Я ринулся за следом, но как только открыл дверь и почти успел поймать халат медсестры, они исчезли. Снаружи тот же знакомый пыльный и грязный коридор. А на кровати уже пожелтевший скелет. Он был повёрнут в мою сторону, но не могу сказать, смотрел ли он на меня. С моим приближением он превращался в пыль, поднятую каким-то случайным сквозняком, и по итогу вылетел в окно. До свидания.

Я упал коленями на пол и зарыдал. Толком не мог объяснить самому себе, почему. Слёзы просто лились, мне казалось, что случилось что-то плохое, но я никак не мог вспомнить, что. А может, даже не знал. Подсказал бы кто.

«Ты ведь помнишь, как это было?»

Скорее всего. Это будто ломишься в закрытую дверь и видишь уже нужную комнату. Хлипкий замок вот-вот должен треснуть, а ты — войти. Так же и я сейчас никак не могу вспомнить, что случилось.

Разбирать по порядку? Ну давай.

«Ты на койке. Доктора. Приборы. Ты в коме. Очевидно? По-моему, да. Как это получилось? Чёрт его знает. Помнишь, как достали вилки из розеток? Ты должен был умереть, но ты здесь. Значит, ты не умер. Тогда что сейчас происходит?»

— Добрый вечер. — Послышался голос за моей спиной. Я вскочил на ноги так резко, что перед глазами потемнело, а правую ногу свело судорогой.

— Здравствуйте… — ответил я и как-то неловко кивнул.

Старик и пожилая женщина, очень прилично одетые. На мужчине свитер чёрного цвета в контраст абсолютно седым волосам. На его даме синее платье, огромные белые жемчужины в три ряда висят на шее, чуть скрываемые под локонами волос пшеничного цвета. Оба стройные и подтянутые, прямо светятся здоровьем. Мне стало неудобно, что я в больничном халате, и моя наглая задница сейчас наголо обёрнута к окну.

— Мы тут с женой прогуливались, — начал старик, — и зашли в незнакомое нам место, смотрите.

Он достал маленькую свёрнутую карту из кармана, разложил её, она оказалась размером почти со стену, хотя в свёрнутом виде была не более ладони.

— У этого пруда мы повернули направо, затем, у секвойи, налево, и пошли прямо. — Говорил он, указывая толстыми пальцами на жухлую бумагу с тропками.

Я не понимал, о чём речь. На карте парк, а мы в больнице, но он говорит так, словно все находимся снаружи.

— Кажется, молодой человек тоже не знает этих мест, милый. — Вступила женщина.

— Да не может быть. Это мы с тобой редко выбираемся, а он небось весь город обошёл вдоль и поперёк.

— Ну посмотри на него, он смущён и не знает, где мы. Не мучай его картой, убери обратно, сами найдём. — Её голос был приятным, но по-старчески трескучим.

— Ну не знаю, до вечера бы добраться домой. У меня ноги устали. — Ответил старик, укладывая огромную карту до размера спичечного коробка. — Сделаешь мне тазик с горячей водой?

— Конечно, дорогой.

Они приторно сладко улыбнулись и потёрлись носами, при этом почти мурлыча. Старики говорили так, словно я отошёл на пару метров и не слышу их.

— Я правда не знаю, где мы. — Наконец ответил я.

— Ну вот видишь, — дама подняла руку и указала на меня, повернувшись к мужу. На её пальцах сверкнули кольца с камнями. — Пойдём. Ничего страшного, юноша.

— Ладно. И ещё, молодой человек, просто ещё раз можно…

— Хватит. — Женщина увидела, как её муж снова потянулся к карману, и мгновенно его осекла, взяв под руку. — Бери коляску.

Лишь после её слов я увидел эту самую коляску. Покрытая тёмно-зелёным бархатом с хромированными большими колёсами. Ребёнка не разглядел из-за плотной накидки. Я учуял кое-что, кажется, пора менять портки.

— Ах да. Поздороваемся за Августа. Мы его так назвали, потому что он родился в ночь с июля на август. — Поведала дама в платье.

— Сейчас он спит, — вступил мужчина, — он почти всегда спит.

— Ну, а что ему ещё делать?

— Ходить учиться, — моментально ответил старик. — Как только начнёт звуки издавать, так посажу за пианино.

Женщина посмеялась и нежно положила мужу руку на плечо, подняв одну ножку, словно молодая девушка.

— Он у нас такой талантливый. Нашему Августу повезло, что его дед признанный мастер пианино.

Мужчина вдохнул, как вдыхают при сильном смущении, и потупил взгляд в пол, но я всё равно видел, что он чуточку покраснел.

— Хотите взглянуть на Августа? — спросила женщина. В её глазах сверкнуло искренне желание показать мальчика.

Я не стал противиться и кивнул с максимальной похожестью на согласие. Она открыла свисающую вуаль, и я понял, откуда запах. Там лежал практически разложившийся труп ребёночка. Рёбра уже торчали, живот отсутствовал, поэтому органы распластались по всей корзине коляски. Руки и ноги синие, сухие, словно изюм, глаза впали до самого затылка. Рот его открыт, и я увидел, как из-за пары криво торчащих молочных зубов вылетела муха. Мерзкий запах вплотную приблизился к моим ноздрям, и желудок сократился. Пара снова умилилась и потёрлась носами друг о друга.

— Прелесть, правда? — спросила женщина.

Меня сильно передёрнуло. Надеюсь, они не обратили на это внимания. На лбу у меня выскочили крупные капли пота.

— Д…да. — Выскреб я из своего словарного запаса. — Сколько ему?

— Скоро будет одиннадцать. — Начал старик. Тут я заметил, что его галстук наполовину грубо обрезан. — Устроим красивейший день рождения, я уже купил фейерверк.

— А я заказала шоколадный торт для малыша! Мы его очень любим, он был таким долгожданным! Наша дочь бесплодна, как и её муж. Мы уже совсем отчаялись нянчить малышей, как нашли Августа на улице, прямо под этой самой секвойей, которую показывали на карте. Он был в корзинке, кричал и плакал, такой синенький весь, а глазки тёмные-тёмные. Мы его принесли домой, отогрели, накормили, а когда он уснул, положили его в коляску. Он любит там спать, а мы любим слушать, как он там спокойно сопит по ночам.

— Вы так хотели сыно… внука? — сорвавшимся почти на писк голосом спросил я.

— Конечно! А как двум старикам и без внуков? — мужчина будто немного разозлился, от чего у меня пот выступил теперь и на спине. — Так заведено! Какой я дед без внуков?

— И то верно! — подхватила женщина. — Кстати! Августу пора ужинать! — она легонько хлопнула мужа по плечу.

Точно!

Старик достал из того же кармана воробья со свёрнутой шеей и бросил в коляску. Теперь стало понятно, что за мелкие косточки были разбросаны по периметру коляски. Женщина накинула вуаль, всё равно не заглушившую хруст. Твою мать. Твою мать. Твою мать!

— Наш малыш отлично кушает. — Женщина безумно улыбнулась и округлила глаза, уставившись на меня. Я проглотил слюну сухой глоткой. Еле прошла. Хруст пропал, после чего женщина снова подняла вуаль. Из темноты коляски на меня уставились два светящихся глаза. Так пристально, что мурашки по шее прошлись табуном. В голове помутилось, ноги подкосились. Старик накинул вуаль уже окончательно.

— Так, милая, пойдём отсюда. Кажется, молодой человек не в себе.

— Вы выпили? У вас ноги трясутся!

— Кажется, он ещё и накуренный. Ты посмотри, какие у него стеклянные глаза! Вообще ничего не соображает.

— Правильно, дорогой! Пойдём, а то развелось в парке алкашей и наркоманов. Уходи, иначе полицию вызовем! — крикнула старуха, глядя на меня как на след ботинка в свежей куче дерьма, на котором только что поскользнулся.

На этом слове они прошли мимо и приблизились к окну. Мужчина открыл ставни, и женщина прыгнула первой. Я услышал смачный шлепок и тихий хруст. Затем старик высыпал содержимое коляски туда же. Звук такой, словно с высоты вылили наваристый суп. Потом прыгнул и сам глава сумасшедшего семейства. Звуков уже не было. А я провалился в болезненную негу. Глаза смыкаются, тёмное пятно прямо посередине взгляда увеличивается в размерах и поглощает всё. Последнее, что помню с того момента, это сильный удар виском об пол.

Молот

Когда картинка перед глазами вновь появилась, я обнаружил прямо перед собой стопку одежды. Выцветшие дырявые джинсы и кожаная бежевая куртка. Особо не стал размышлять и быстро поменял потную грязную больничную накидку на то, что мне любезно предоставили. Спасибо, кто бы ты ни был. Куртка поверх голого торса, выбирать не приходится. Лучше, чем с голой задницей, видной всякому, кто сможет меня обойти. Скрученные тряпки на ступнях уже развязались, и я отбросил их в сторону. Толку от них теперь уже нет.

Я вышел в коридор, снова. В который раз это делаю? Закончится ли он вообще? Не покидает ощущение, что я застрял здесь навечно. Не хочу, если честно. Понемногу стал привыкать к тому, что происходит вокруг. Знакомое чувство, не правда ли? Эти странные внезапные звуки перестали быть внезапными и странными. Запахи смешались, и я перестал обращать на них внимания. Я провёл рукой по сбившимся в длинные сосульки жирным волосам и поднял голову к потолку.

Коридор смеётся надо мной, ему правда смешно.

«Смотрите, какой потешный. Он не знает, что тут делает и как тут оказался. Ох, Господи, ну и хохма! Такой милый, заплутал в своих же мыслях. Убеждения остались коричневой полосой на трусах».

Хор, очень много голосов, мотивы знакомые. Захотелось поклониться или вовсе сесть на колени. Я двинулся к источнику звука. Вижу поворот, за его стенкой будто огромный костёр. Различаю свет, отражающийся на зелёной краске стен. Сзади образовалась густая тьма, от чего всполох огня стал заманчивее. Треск сухих горящих брёвен, словно маленькие петарды. Я заглядываю за угол и вижу исполинских размеров костёр. Над ним высоченный свод купола. На его поверхности странные рисунки, в основном это обнажённые тела и непристойные надписи. Дым от огня поднимается вверх, но не застилает помещение, а куда-то пропадает.

Вокруг источника тепла сидят люди, и их очень много. На старых деревянных стульях, большинство из них уже покосившиеся. Люди поют, эхо бегает по стенам и плывёт прямо в уши. Словно для одного меня целый концерт. Поющие абсолютно неподвижны. Я встаю чуть позади первого ряда стульев. У всех присутствующих очень широко, почти до безобразия, открыты беззубые рты. Они тянут общую мелодию, ни одного перерыва. Они вообще дышат? Я хотел было дотронуться до плеча одного из них, но тут рядом открылась дверь, высокая, метра четыре в высоту. Две тяжёлые стены разомкнулись, и оттуда вышла невообразимо толстая женщина. Лучше бы она не узнала о моём присутствии. Пришлось спрятаться за одним из сидящих.

Женщина огромна, и ростом, и весом. Её груди свисают с живота, который в свою очередь достаёт почти до колен. Накидка на плечах женщины настолько тонкая, что можно разглядеть набухшие соски размером с чайное блюдце. На её лице маска, закрывающая лишь область вокруг глаз. И губы, они… они восхитительны. Чуть пухлые, ровные линии, накрашены в светло-красный. Она улыбнулась, увидев людей у огня. Белые, ровные зубы оголены и освещают помещение сильнее, чем костёр. Я чуть не вышел к гигантессе навстречу, как за её спиной появились два карлика-мужчины. Одетые в чёрные мантии, на лицах читается какое-то заразное отчаяние. Карлики вытащили огромную трибуну, при этом пыхтя как шахтёры, и поставили перед женщиной. Рядом водрузили мешок с неизвестным содержимым, откланялись и ушли обратно, закрыв огромные двери.

— Я так рада! — начала толстуха нежным голосом, текущим, словно мёд. — Нас с каждым днём всё больше. Вы только посмотрите, какие вы все красивые!

Люди так и сидели с открытыми ртами и смотрели вперёд.

— Приятно осознавать, что дело твоей жизни приносит плоды. — Тут она подняла с пола мешок и принялась бросаться маленькими яблоками в людей. В некоторые рты она попадала со снайперской точностью, но в большинстве своём яблоки стучались о неподвижные лица и падали на пол. — Сегодня будете накормлены, а завтра у вас важный день, важнее, чем вчера. Я вам это говорю и не устану говорить. «Делай больше сегодня, чтобы завтра получить вдвойне». Этому меня учила мама, а её — её мама, а её — её мама.

Внутри у меня нарастало беспокойство, внизу живота будто сверло заработало, или сотни маленьких зубов принялись скоблить внутреннюю часть кишок.

— Но послушайте меня, мои бесценные, — продолжила гигантесса. От каждого слова тряслись два её дополнительных подбородка. — Сегодня у нас особенный день. Всё верно, он ещё более особенный, чем вчерашний. Посмотрите!

Тут все люди, сидевшие на стульях, с молниеносной скоростью обернулись ко мне, и даже те, кто сидели спиной, при этом не поворачивая тела. Глухой хруст пощекотал мою кожу, и я вздрогнул, выпрямился, больше не было смысла прятаться. Стало страшнее, чем раньше.

— Вот он! — голос женщины с нежного сменился на хриплый. — Вот корень всех наших проблем.

Она подняла толстую, с болтающимися жирными складками, руку и указала на меня. Её глаза залились чёрной смолью. Люди начали вставать и медленно двигаться в мою сторону, я попятился назад, но спиной напоролся на ещё одних. Лицом почти коснулся раззявленного рта, достающего подбородком до ключиц. У этого незнакомца расширенные зрачки и стеклянный блестящий белок. Я увидел слёзы в этих глазах.

— Схватить его!

Они так же синхронно, как и пели, бросились на меня. Я не смог ничего сделать. Десятки рук обвили тело, схватили за руки и ноги, подняли вверх. Я будто плыл по горячей воде, но при этом не мог пошевелиться, у меня никак не хватило бы сил противостоять потоку.

Меня бросили прямо под её ноги. Ногти на пальцах женщины были длинными и грязными. Щиколотки покрыты жуткими оранжевыми наростами и прыщами. Я поднял голову, она смотрела прямо на меня, а я видел только её глаза и лоб. Из-за массивного живота больше ничего не удалось разглядеть.

— Вы же все видите, — обратилась она к своим приспешникам. — Как он безобразен?! Он ничего не знает об истине! Он не читал наших книг! Место ему сами знаете где.

— Стойте! — жалко крикнул я.

Зачем завопил? Всё равно меня тут же схватили и понесли к каменному постаменту. Уложили мягко, но так туго привязали за все четыре конечности, что я в форме звезды так и остался лежать, пока из толпы вновь не появилась толстуха. Маску она сняла, и я увидел, что та скрывала фиолетовые, почти чёрные синяки.

— Срежьте с него одежду.

После этого приказа воздух со свистом рассекли четыре лезвия и одним движением полностью лишили меня штанов. Куртка подо мной разошлась чуть позже. Я только получил одежду и тут же её лишился. Спасибо, кто бы ты ни был, но теперь это оказалось бессмысленным. Гигантесса обошла меня со стороны ног, усмехнулась, глядя прямо на мой пах.

— Вот он, тот корень проблем. Видите? Такой мерзкий, покрыт безобразными волосами. А под ним кожаный мешок с самым слабым их местом. Давайте примем его в свои ряды? Вы согласны?

Из настежь открытых ртов полился громкий, приводящий в ужас визг. Так не визжат даже маленькие дети. От этого визга картинка перед глазами смещается, а уши закладывает моментально. Толстуха улыбается, эта жирная сука лыбится! Я хотел было что-то ещё выкрикнуть, но тут мне поверх рта повязали тряпку, воняющую чем-то болотным, и затянули плотным узлом на затылке.

Ну всё, приехали.

Жирные руки потянулись к моему члену. Схватив его своими липкими пальцами, женщина возбуждённо хмыкнула. Она приблизилась к головке лицом и понюхала, облизывая пухлые губки. Я почувствовал, как вокруг пениса исчез почти весь воздух, в промежности стало холодно и щекотно. Это абсолютно мерзко, я сейчас потеряю сознание. Она будто увидела, что я вот-вот отключусь, и сжала член в руке. Мне стало больно, я попытался поднять ноги для зашиты, но узлы слишком крепкие, поэтому удалось лишь чуть оторвать спину от плоского камня и застонать в кляп.

— Тише, — она прикрыла свои притягательные губы лезвием кривого ножа с декоративной сверкающей ручкой. В её глазах отражается огонь. — Ты не успеешь почувствовать боль, я это обещаю.

Но только она взмахнула ножом, а я почти завизжал словно ребёнок, как лезвие зависло в воздухе. По залу прокатился громкий шёпот. Слов не разобрать, но толстуха точно поняла. Она уставилась прямо в мои глаза так, будто увидела там то, чего раньше не замечала. В её взгляде читался страх, который даже я не испытывал в данный момент. Она разжала кулак с моим членом внутри и опустила лезвие вниз, а затем выронила орудие. Люди с открытыми ртами моментально подняли нож и унесли куда-то вглубь толпы.

— Извините. — Промямлила она.

Гигантесса приказала отвязать меня, затем отвернулась, и по её дёргающимся дряблым плечам я понял, что она плачет. Она, не глядя не меня, махнула рукой куда-то в пустоту, и люди ослабили верёвки, снова подняли меня над головой. Словно кого-то важного понесли в сторону ворот, из которой вышла сама толстуха.

Открытые ворота всасывали меня и толпу как пылесос. Я услышал даже характерный звук. Тьма, а затем вновь светло. Там позолоченная исповедальня, освещённая невидимым для меня источником. Медленно спустив с поднятых рук, меня поставили прямо перед шторой. Я обернулся к ним, а они смотрят на моё тощее голое тело. Медленно пробираясь через толпу, ко входу в исповедальню подошла великанша с заплаканными глазами. От обильных слёз помада с её губ почти смазалась, обнажив глубокие порезы. Подняв голову, гигантесса закричала: «Простите меня!».

Я вздрогнул, но остался стоять на месте. Женщина опустила голову, всхлипнула ещё раз. Из толпы ей поднесли одежду, это белая ряса с жёлтыми полосками. Она аккуратно взяла её и передала мне. Я трясущимися руками принял неожиданный подарок.

— Отдохни. — Полушёпотом сказала женщина, потупила голову и отвернулась. Она стала медленно уходить, а за ней последовали и люди с открытыми ртами. Я остался один, лишь золотая исповедальня и больше ничего. Надо мной что-то источает свет, и я вижу лишь четыре квадратных метра вокруг себя.

Мои глаза округлились, и этими обезумевшими шариками я всматриваюсь в растворяющуюся толпу. Звук закрывающихся дверей подсказал мне, что придётся побыть одному.

Глава 2

Дерево

Меня пригласили сесть внутри. Голос послышался откуда-то сверху, эхо отразилось от пола и прыгнуло снова наверх.

«Но сначала оденься».

Я накинул рясу через голову. Её мягкое прикосновение чуть не усыпило. Такое нежное одеяние, будто объятие матери. Ряса доставала до самого пола, но при этом её подол всегда оставался чистым.

«Отодвинь штору и зайди внутрь. Жди».

От второй фразы я вздрогнул, был занят разглядыванием новой одежды. Подошёл к исповедальне, она метра на два или три выше моей макушки. Тёмно-бордовая штора на свету отливает красным, словно уходящее солнце. Она оказалась тяжелее, чем я думал, и мне пришлось применить дополнительные силы, чтобы отодвинуть штору и войти. Там одинокое сидение, обычная лавка обычной высоты. Я сел, ряса приятно подогнулась подо мной, и я ощутил всем телом странное успокоение. Слева от меня сетка, закрытая с той стороны задвижкой, а за задвижкой никого.

«Есть тут кто-нибудь?»

Ответа не последовало.

Надо мной высоченный купол исповедальни. На самой верхушке висит кадило, от которого идут приятные дуновения. Настойчиво пахнет ладаном, хотя его вкус на языке и над губами я не ощущал уже очень давно и почти забыл, каков он.

Уже долго сижу, не менее получаса, но вокруг полная тишина. Стены будто начали сужаться, но это ощущение не привносило беспокойства в мою голову. Тянет в сон и одновременно я бодр, как не был никогда. Впервые с момента появления в этом месте мне кажется, что всё наладится, хоть и я не вижу предпосылок к этому. Знакомое чувство, всё это уже было…

Я плевать хотел, что происходит с нами. Знаешь, мне похуй.

Мы оба знаем, что завтра сделаем вид, что ничего не произошло. Я подойду к тебе, а ты будешь стоять, отвернув голову в сторону. Детские обиды. Ну да, куда уж без них. И на смертном одре тоже будем капризничать. Так уж получилось, такими родились. Я попробую тебя обнять, но ты отдёрнешь мои руки и хмыкнешь, но при этом не отойдёшь. Ты будешь стоять прямо здесь, передо мной. Будешь ждать, и мы оба знаем, чего. Я попробую ещё раз — подниму руки, чтобы прикоснуться. В этот раз ты утонешь в моих объятиях, тихо заплачешь мне на одежду. Я не услышу этого, лишь почувствую, как тяжёлые капли впитываются кофтой. Ты прижмёшься ещё сильнее, тебе будет чуточку стыдно за эти слёзы. Мы обижаемся как дети, будучи взрослыми людьми, но вот плакать будто целое унижение. Ты простишь меня? И я тебя прощаю.

Смотри, всё не так плохо, и мы сделали это ещё раз. Не важно, что было вчера. Это уже прошло. Немного поболит, но мы уже привыкли. Верно? Всё это так знакомо, всё это уже было…

— Ты что-то хотел спросить? — послышался мужской голос по ту сторону створки. Глубокий, бьющий басом по стенам. Я не вздрогнул, но от удивления на сердце похолодело. Повернул лицо, заслонка всё так же не позволяет различить собеседника.

— Я… не знаю. — Даже не соврал.

Прозвучал глубокий вдох и разочарованный, до жути уставший выдох.

— Тогда зачем ты здесь? Меня позвали, сказали, что ждут. Я спустился, как только смог. И по какому поводу, ответишь ли ты?

— Нет.

Я вновь был честен с неизвестным мне человеком и в первую очередь с собой.

— Хорошо, тогда поступим по старинке. Как думаешь, это будет правильно?

— Да. — Я не знал, о чём речь, но был заинтересован. Думаю, что сделаю верный выбор, если поговорю с незнакомцем по ту сторону.

— Ты записывал что-нибудь? — с надеждой прозвучал величественный голос.

— Нет.

— Плохо. Тогда сделаем так — я задам вопрос. Ты сразу поймёшь, что от тебя требуется. Загвоздка лишь в том, что должен был начать ты, но ведь не зря я здесь. Сделаем всё побыстрее, договорились?

— Договорились.

Задвижка открылась. Я ощутил холод, идущий оттуда.

— Ты согрешил, сын мой?

Несмотря на пропавшую перегородку между нами, голос этот спустился сверху, как запах ладана, под рясой будто забегали муравьи прямо по голой коже. Какое-то странное благоговение и примитивный страх окутали с пят до головы.

— Не знаю. — Стыдливо произнёс я. Мне хотелось дать твёрдый ответ, но что могу сделать, если не помню ничего? До сих пор, даже ни намёка.

Задвижка закрылась, стало грустно. Внутри что-то обрушилось, на меня будто возлагали надежды, а я ни в коем разе их не оправдал.

«Простите меня».

Ответа нет. Я опустил голову, упёршись подбородком в грудь. По щекам потекли горькие слёзы, плечи затряслись. Заслонка открылась вновь.

— Ты не знаешь, как ты здесь оказался и за что?

— Нет, в смысле, да… вообще ничего не помню. — Я подавил всхлип, и попытался заговорить. — Даже не знаю, где нахожусь.

— Тогда нам с тобой ещё рано встречаться, но это не твоя вина. Скоро время придёт. Я покину тебя, но, надеюсь, не навсегда. Теперь это зависит от воли судьбы.

Перегородка медленно закрылась, и я не знал наверняка, но понял, что соседняя кабинка опустела. Это внутреннее ощущение на границе логики и интуиции. Смог бы я дышать на луне? Вряд ли, если верить книгам и кино, но ведь лично не проверял?

Я ощущал себя покинутым, неимоверное чувство опустошения. Из меня будто высосали саму жизнь, и даже кожа стала серой. Я посмотрел на свои ладони, они грязные. Чёрные полосы забили изгибы ладони, но кожа того же цвета, что и была всегда, а руки всё равно будто не мои. Словно наблюдаю из чужого тела, которое мне не принадлежит, но при этом тяготит осознание, что моего тела и не существует вовсе.

Я остался сидеть в кабинке, изо рта начал идти пар, заметно похолодало. Иней покрывал поверхности изнутри. Я заметил бабочку, сидящую прямо напротив меня. Она зацепилась за штору, примёрзла к ней. Я хотел протянуть руку, чтобы спрятать её и согреть, но лишь только приблизил кончики пальцев к тонким крыльям ярко-голубого цвета, как бабочка осыпалась маленькими светящимися осколками прямо мне под ноги.

Извини.

Мою голову заполняет звук ломающихся веток. Деревянные стены исповедальни трещат и расходятся. Купол скрутился в спираль, от чего вертикальные грани начали подниматься и исчезать прямо надо мной в водовороте.

Смотри. Это дерево. Оно может жить без тебя, ты ему не нужен, как и дерево не нужно тебе. Но оно может принести плоды, какие хочешь. Оно способно породить другие деревья, а ты в свою очередь можешь ему помочь. Как? Не мешать!

Я сидел на скамейке. Надо мной горел факел, держащийся ни за что. На лбу испарина, а губы трясутся. Голос в голове принимается настойчиво рваться наружу.

Полей его, оно скажет «спасибо». Спили ветку и увидишь гнилое яблоко, или не получишь ничего, но уже не тебе решать. Ты не влияешь на его решения, оно переживёт тебя на сотни лет. Ты можешь срубить дерево, но его плоды вырастут в новое растение. Тебе его не искоренить.

Кто здесь?

Оно обладает таким могуществом, что твой разум просто не может его осознать. Оно находится над тобой, находится вне твоего понимания. Ты и не должен понимать — ты должен знать! Дерево одарит тебя, если ты будешь в него просто верить, но для дерева ничего не изменится, если твоя вера погаснет или вообще не появится на свет. Оно лишь посмотрит на тебя с высоты птичьего полёта. Шёпот листьев подскажет, что оно может с тобой говорить, но услышишь ли ты? Кто знает? Не всякий, кто слышит — слушает.

Я знаю, о чем вы.

И всегда знал. Встань, впереди ещё есть дела. Поблагодари дерево, коснись его коры и поклонись в корни. Вот тебе яблоко. Хороший мальчик.

Я встал. Но что делать дальше, так и не понял. Тут огромные тяжёлые двери вновь заскрипели.

Вопрос

Из темноты, в сопровождении хлопающих звуков босой ходьбы, ко мне подбежала гигантесса. Казалось, она стала ещё больше, чем была несколько минут назад. Сквозь её накидку просвечивали дряблые складки жира, трясущиеся при каждом шаге. Её тело напоминало чуть разбушевавшуюся гладь моря, а в глазах стоял вопрос. Она была зла на меня, даже обижена до глубины своего необъятного нутра. Слёзы до сих пор катились из глаз по рябым щекам, заплывшим синяками.

— Забирай и убирайся от сюда! — крикнула она, кинув мне прямо в лицо часы. Еле поймал их, схватив с четвёртой попытки почти у самого пола. Потерял их где-то или забыл. Или их взяли, когда собирались меня кастрировать.

— Хорошо.

— Хорошо? Хорошо?! — она перешла почти на фальцет, от чего дополнительные подбородки начали резонировать с истошным воплем. — Да ничего здесь, сука, хорошего нет! Зачем ты пришёл? Нечего тебе здесь делать! Он так мне сказал!

— Кто Он? — спросил я, будто подловил на чём-то.

Лицо толстухи превратилось в одно красное пятно. Из носа даже потекла кровь, тонкая струйка спустилась к ложбинке подбородка и мелко закапала на обвисшую грудь, находившуюся прямо надо мной. Если бы не длина её сисек, то кровь точно оказалась бы на моём лице.

— Ты знаешь! — Отрезала она. — Забирай часы и уходи.

Я стоял с тупым выражением. Багровость её лица стала пропадать, а вместе с ней и сама толстуха заметно уменьшилась. Теперь она не высилась надо мной с разрывом в несколько голов, и наши взгляды почти на одном уровне. Её притягательные губы всего в нескольких сантиметрах от моих, она прикусила нижнюю и отвела взгляд. Мне стало тошно, неприятно. Я всё равно видел, что за её покусываниями стоит что-то жуткое. Уверен, она представляет, как жуёт моё бедро или то, что болтается там же.

— Я пойду?

— Выход в той стороне. — Она указала за мою спину. Подумал сначала, что гигантесса захотела обнять меня. Я обернулся, и моя шея звонко хрустнула. Там засветилась ещё одна дверь с витражным стеклом, на котором изображён голубь.

Я кивнул женщине. Точно сам не понял, что вложил в этот жест. Я благодарен ей? Я рад проститься с ней на добром слове? Чёрт его знает. Она посмотрела мне прямо в глаза, а я отвернулся и ушёл, у самой двери остановившись и взглянув на часы. Стрелки, вроде бы, на том же месте, как когда я их впервые получил. Пыль под стеклом мешала двигаться, и механизмы бились в странных конвульсиях, силясь сместиться хоть на миллиметр. Единственное, что изменилось, это трещина. Маленькая трещина на стекле у верхнего изгиба циферблата. Она почти незаметна, но вот на ощупь ощущается очень даже явно.

По шее прошёл холодок. Женщина будто стоит и дышит мне прямо в затылок. Она и правда никуда не ушла, стоит там же. Между нами около двадцати шагов, я не хочу сокращать их число. Надеюсь, она тоже. Я медленно, будто опасаясь, что ручка двери раскалена до тысячи градусов, приложил свою ладонь, повернул, дверь неохотно скрипнула и поддалась движению. Из маленького сквозняка узнал одно — там дальше холодно, а я в одной рясе. Что я могу изменить? Сейчас ничего. Но я всё равно стоял, хоть и понимал, что иного пути нет, только за дверь. Прошлое уже проводило, хоть и пыталось странными способами приманить. Я прижался лбом к витражному голубю, оба его глаза похожи на лягушачьи. Он своими тупыми зенками осматривал меня и то, во что я одет. Голубиные-лягушачьи глупые глаза осуждали, хотя какое мне дело до странной птицы на стекле? Но я всё равно лбом чувствовал чужеродную неприязнь, обращённую ко всему моему существу.

Из-за двери полилась вода, я попеременно поднял ноги, но потом всё равно твёрдо встал, ступни уже всё равно мокрые. Вода лилась дальше, за мою спину. Там уже никого, гигантская женщина ушла, свет тоже погас. Я видел, как будто сама темнота отражается от поверхности тонкого слоя воды, открыл дверцу шире, и поток усилился. Запахло плесенью, мне не нравится, но кое-что заставляет пойти вперёд. Голоса.

Шёпот. Нарастающий, угрожающий. Он тянется откуда-то сзади. Их много, и они злы на меня. Шёпот всё ближе, а поверх него проникновенный женский истеричный крик. Он становится громче, вот-вот схватит меня за голову и ударит об пол. Я забежал внутрь и закрыл дверь, в стекло что-то влетело, и голубь покрылся сотней тонких трещин. Голоса резко смолкли.

Мой странный балахон сменился на тёмные туфли, белую рубаху и серые брюки. В кармане нащупал галстук. Достав его, выбросил в сторону, всегда терпеть их не мог, ведь они напоминали ошейник. Все вещи пахнут кондиционером, но такие холодные, что дрожь появилась резко, и всё моё тело содрогнулось, пытаясь согреться.

Здесь светло, даже слишком ярко. Это похоже на мой рабочий кабинет. Кто я? И почему мне кажется, что это именно мой кабинет? Тёмно-красные обои, на стенах висит туча дипломов, но имя размыто. Фото. Это я, и там она.

Белокурые вьющиеся волосы, длинные ноги на высоком каблуке. Она прижалась к моей груди и закрыла глаза. Кончик её носа будто высекал сам Микеланджело, тонкие губы не накрашены. Я вспомнил, что она не любила помаду. Я бы с радостью вспомнил её цвет глаз. Голубые? Вряд ли. Зелёные? Вроде бы нет. Голубое платье подчёркивало осиную талию. Я снял рамку со стены, обернул и достал саму фотографию. Сзади сердечко, немного криво, будто нарисовано второпях. На глянцевой стороне мы. Я с широченной улыбкой смотрю в объектив, щурясь от солнца. Парк, за нами длинная аллея, и кроме нас никого.

«А никого больше и не надо было. Я помню, Алиса. Я всё помню».

Внезапная слеза выдавилась вместе со всхлипом. Я прикрыл свободной рукой рот, жадно хватая воздух. Закрыв глаза, пытался удержать хлынувшие слёзы. Где ты, Алиса? Где я сам? Пожалуйста, ответь мне.

Позади стоял огромный резной стол. Я отодвинул стул и сел. Не мог насмотреться на фото. Вот мы, совсем рядом друг с другом. Хочу вновь пережить этот момент. Это был первый день июля, стояла жара. Алиса предложила пойти в парк.

« — В парке много фонтанов, там должно быть прохладнее.

— Хорошо, но при одном условии.

— Каком?

— Я угощу тебя мороженым».

Она по-детски улыбнулась и обняла меня. Нам будто снова по девятнадцать, когда я, будучи студентом без денег, должен был копить пару дней, чтобы угостить девушку.

У неё раньше были тёмные волосы?

В парке играла музыка. Уличная группа, барабаны и саксофон. Что-то тягучее и приятное. Понял, да и раньше тоже знал отлично, что я любил эту девушку, а сердце подсказало своим неравномерным стуком, что до сих пор безумно люблю, хоть и почти не помню.

Но…

Кто нас фотографировал? Вот это в моей памяти отсутствовало. Сверху на фотографии вижу попавший в объектив палец. Он ничего не испортил и даже похож на случайный блик солнца. Чей он? Не помню. Я положил фото перед собой. Этот стол, и он точно мой. Техники никакой нет, прямо посередине лежит зелёный коврик. Справа кипа бумаг, а прямо рядом с ней карандашница. Там одиноко стоит, немного покосившись, мой любимый карандаш. Отметины детских зубов до сих пор говорят о том, что это точно он. Никаких ручек или других карандашей. Я подумал, что смогу узнать своё имя из лежащих на столе документов. Приподнял стопку с середины, там пусто. Проверил все, пролистнув их снизу большим пальцем, ничего. Передо мной табличка, думаю, там должно быть моё имя. Я медленно протягиваю руку и беру табличку.

«Мудак»

На позолоченной поверхности. В красивой рамке из какого-то явно редкого дерева. Ну да, стоило ожидать, но вот чего я точно не ожидал, так это стука в дверь. За матовым стеклом виден силуэт, он в странной шляпе.

— Войдите. — Разрешил я дрожащим голосом, убирая фото в левый выдвижной ящик.

Визит

Незнакомец двигался медленно. Кажется, он не услышал, как я разрешил войти. Постоял за дверью, а позже решил сам посетить меня. Шляпа, она совсем небольшая. Серая, с бирюзовым блестящим ободком, но всё равно какая-то странная. В ней не было длинного павлиньего пера или кольца из крокодиловых зубов на нитке. Она вызывала странное отвращение и отторжение, хотя и не шла вразрез с остальным нарядом. Длинный бежевый плащ, белая рубаха с красным галстуком и чёрные брюки, о стрелку которых можно порезаться. Незнакомых глаз я почти не видел из-за тени от шляпы, зато белоснежная улыбка из-под густых чёрных усов, закрученных к угловатым скулам, привлекала внимание. В руках визитёра крепко стиснут потёртый дипломат.

— Здравствуйте, — поприветствовал меня пришедший. Он снял шляпу, и я увидел два глаза с ярко-жёлтыми радужками. Мне даже на секунду показалось, что его зрачки были не круглыми, а больше похожими на горизонтальную чёрную линию. — Извините, что вчера не явился. Дела, знаете ли, очень замотался.

Мужчина средних лет. В волосах, свисающих до плеч, много седых волос, но они лоснятся приятным блеском в свете лампы над нами. Он повесил шляпу на стойку у двери и приблизился ко мне. Будто из ниоткуда достал стул прямо перед моим столом и уселся на него, сначала подобрав полы плаща. На них слой грязи, словно незнакомец только что прибежал из-под проливного дождя. Визитёр положил ногу на ногу, его туфли не просто из крокодиловой кожи, они будто сами крокодилы, и что странно, они безупречно чистые.

— Давайте сразу к делу, — начал он и положил дипломат на стол, но не стал открывать. — Моя визитка у вас перед глазами.

Я взял визитку и прочитал «Компания Душа Компании». Звучит глупо даже на белой идеально ровной карточке, а надпись выведена каллиграфическим почерком самыми тёмными в мире чернилами.

— Понятно, ну, почти. Но имени нет.

— Как и у вас, я прав?

У меня пересохло в горле, а его зрачки и правда совсем как козлиные. Они такие и есть. В его улыбке странный огонь. Мне стало до одури жарко.

— О чём вы?

— Не строй из меня идиота. Я знаю, что ты даже своего имени не открыл. — Сказал мужчина, положив руку на дипломат. Под его длинными когтями багровая грязь. — И у меня к тебе есть предложение. Не будем тянуть время и сразу приступим.

Я только сейчас осознал, что мне жизненно необходимо вспомнить своё имя. Не чувствую своего существования, пока не знаю, как меня зовут.

— Хорошо, я согласен. Что вы хотите?

— А что ты можешь предложить? — он застучал когтями по дипломату. Каждый стук вызывал мелкие содрогания в теле.

— Даже не знаю. — Ответил я. А что ему нужно? Конфет? Деньги? Вряд ли. — Что вы хотите?

— Я предлагаю нечто ценное, так и ты предложи мне что-то, что может с ним сравниться.

— Откуда мне знать, что вы не обманываете?

Мужчина хмыкнул и закатил глаза. Он убрал запрокинутую ногу, приблизился к столу, раскрыв дипломат, и достал оттуда конверт.

— Смотри, здесь всего одно слово, и это слово — имя сидящего передо мной человека.

Я уставился на конверт, словно хотел его загипнотизировать, чтобы тот открылся сам собой.

— Имя есть, — он поднял конверт к свету. — Даже просвечивает. Я его вижу.

Я уже хотел было выхватить из чужих рук заветный свёрток с очень ценной для меня вещью, но одумался в самый последний момент, когда моё плечо немного дёрнулось. Мне показалось, что он это заметил и всё понял, посмотрел на меня, как на дурака, сморщив нос. По его взгляду я прочитал: «Лучше не делать этого, дружок».

— У меня есть… дипломы.

Он расхохотался.

— И к чему они мне? — он хохотал так, что эти же дипломы на стене легко покачивались из стороны в сторону. — Да они даже тебе не за чем! Ну, по крайней мере, не все. Думай ещё!

Я перебирал в мозгу всё, что могло подойти этому чудовищу. Так я думал сам про себя, но на самом деле просто осматривал комнату.

— Мне, кажется, нечего предложить. Будет проще, если вы сами назовёте цену. — Я попытался спровоцировать на хоть какую-то зацепку.

— Эх, ладно. Я хочу Счастье.

— Что за бессмыслица? И как его дать?

— А ты не догадываешься?

— Нет, — обиженно произнёс я. — Ни единого варианта.

— Тогда достань мне Счастье из своего левого ящика.

— О чём вы? — У меня на шее встали дыбом все маленькие волоски, в висках загудело.

— Не зли, мне это уже всё надоело!

Он встал и опёрся руками о стол, всё ещё держа в ладони конверт, достаточно сильно мятый. В комнате стало темнее, мрак шёл из-за спины моего оппонента.

— Доставай, блядь, сраное фото!

— Зачем оно тебе?!

— Доставай, сука. Хочешь имя узнать, так давай фото!

Я дрожащей рукой открыл выдвижной ящик и посмотрел туда. Там лежит изображение, матовое. На нём два счастливых человека, это мы.

— Давай! — крикнул он, а я вздрогнул и посмотрел на него. Он был готов убить, его кулаки сжимались, практически уничтожая содержимое конверта.

Я трепетно достал фото и положил перед чудовищем с козлиными глазами. Он свалился обратно на стул и уже знакомым жестом вновь закинул ногу на ногу.

— Вот и славно.

Одной рукой незнакомец пододвинул в мою сторону сильно смятый конверт, а другой притянул к себе фото. Я молниеносно разорвал бумагу и достал листочек, на котором было слово, но оно совсем расплывчатое. Я хотел было приглядеться или пальцем сузить веки, как делают люди с плохим зрением, но меня отвлёк громовой и заливистый хохот чужака. Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза руками, заливаясь смехом. Я почти смог разглядеть его гланды.

— Кто это? — спросил он, еле унимаясь.

— Это я.

— А кто она?

— Алиса.

— Алиса, ага, хорошо. — Он перевёл дыхание, вытер слезу, всё ещё выдавливая остатки хохота. — А как же Лена?

— Я не знаю… Не уверена, но у тебя кто-то есть…

Меня будто ударило молнией, и я застыл, как каменная статуя. Алиса, Лена, почему их две? И почему на фото не Лена? Мужчина смотрел на меня, а я пялился куда-то сквозь него. Я видел нас.

Лена.

— Не говори ерунды.

После моих слов она разбила об пол тарелку, которую только что мыла, и, повернувшись ко мне, заплакала.

— Ерунды? Это, по-твоему, ерунда? Мне что, перечислять всё?

— Ну давай, потрудись.

Из меня лилась странная, откуда-то взявшаяся желчь.

— Я не… я не… — она всхлипывала и не могла произнести ни слова. В соседней комнате раздался детский плач.

Она собралась уходить, вытирая глаза верхушкой ладоней, чтобы в них не попала пена от моющего средства. Стёрла её об халат только после. Я встал и успел схватить Лену за руку, ударившись коленом об стол, с которого почти упала чашка с недопитым чаем. Он был уже холодным.

— У меня никого, кроме тебя, нет. Я люблю тебя.

— Твои «люблю» — слова на ветер…

Лена вырвалась и ушла в темноту соседней комнаты. Она не включила свет и достала из кроватки нашу дочь. На фоне уходящего солнца стоит силуэт — мать, убаюкивающая своё дитя. У входа висит на плечиках её любимое розовое платье, открывающее красоту великолепных ног, но только чуть-чуть.

Тут перед моими глазами всё исчезло, и вновь возник этот незнакомец. Он улыбался, зловеще сушил свои безупречные белые зубы. Я поднял листок вновь на уровень глаз, различаю всё просто идеально, кроме того, что написано на чёртовой смятой бумажке.

— Я не вижу…

— Что?

— Я не вижу! — крикнул я. — Что тут написано? Почему не получается?!

— Не заслужил ещё.

Я посмотрел на него, преисполненный злобы и обиды. Меня обманули.

— Фото заберу с собой.

Он открыл свой дипломат, из него послышались сотни голосов. Отдалённые вопли и крики, будто это люди на другом берегу широкой реки. Положив фото в эту вопящую бездну, чужак закрыл дипломат, и голоса пропали.

— Зачем тебе оно?

— Как напоминание, кто ты на самом деле. — Сказал он укоризненно. Проблема вся в том, что я не до конца понимал, кем вообще являюсь.

Визитёр с козлиными глазами встал, поклонился и двинулся к выходу. Я молча пялился ему вслед и сжимал визитку в дрожащих пальцах. Взяв странную сраную шляпу с вешалки, незнакомец аккуратно уложил свои волосы назад, надел убор, повернулся ко мне и подмигнул. У меня по щеке побежала одинокая слеза.

Ненавижу тебя, послышалось из темноты.

— Что ж. Я получил то, за чем пришёл. Спасибо тебе.

Незнакомец с улыбкой поднял дипломат и по-издевательски постучал по нему. После этого он вышел, громко захлопнув дверь, за которой я вновь услышал неприятный смех, будто кто-то наигранно и фальшиво радовался лишь за тем, чтобы поиздеваться.

Я вас видела вместе. Просто чёрт дёрнул выйти на улицу. Сначала звонки и разговоры в туалете глубокой ночью. Ты же не думаешь, что не смог меня разбудить? Ты всегда ходил как слон. Я не лазила в твоём телефоне — не мой вариант, но потом увидела своими глазами вас обоих. Прямо сердце обрушилось, а руки почти упали с коляски. Я даже не смогла заплакать, такой шок выбил всё из моей головы. Я просто стояла и смотрела на вас, как какая-то сумасшедшая преследовательница. Этот ёбаный парк. Никогда его не любила, там воняет. Вы держитесь за руку, улыбаетесь, а вас фотографирует какой-то придурок в странной шляпе.

Фильтр

Кабинет был пуст. Я не в счёт, я — никто.

Лена?

Я почти не помню. Но фотография, там Алиса. И это не моя жена.

Автоматическим движением, уже из правого выдвижного ящика, я достал пачку сигарет и зажигалку. В пачке две сломанных папиросы, одна слишком мятая, но есть и целая. Достал её. Всё остальное смял в кулаке и выбросил в угол. На зажигалке красовалась резная по металлу роза. Я купил этот огненный прибор в двадцать лет. В те же годы и начал курить. Подумал, если и делать что-то запрещённое родителями, так делать красиво.

Я взял в табачном магазине самые дешёвые сигареты и самую дорогую зажигалку. Продавщица, худая женщина лет пятидесяти, не сразу достала «Розу» с витрины, под стеклом которой та лежала на красной подушечке. Женщина переминала в зубах жвачку до этого момента, а когда услышала, что я хочу именно эту, с цветком, перестала двигать челюстями, и не очень приятный запах табака в смеси с клубникой исчез. Продавщица озвучила цену, отбивая на кассовом аппарате товар. Хотя зачем? Я и так уже знал, так как почти десять минут стоял и пялился на зажигалку, оставляя пятна от пальцев на стекле.

Зажигалка была великолепна. Я рассматривал её весь оставшийся вечер, даже забыл про сигареты. Помню, что отдал за них сущие гроши, и скорее всего, к ним вообще не притронулся, а спустя время купил таких, чей дым не пахнет собачьим пердежом. Я приобрёл не зажигалку ради сигарет — я покупал сигареты ради зажигалки. Она была тяжёлая, как набалдашник молотка. Вся монотонно серая, а максимально реалистичная роза красовалась прямо посередине. Часами напролёт мог щёлкать крышкой её корпуса, что быстро стало приводить моего соседа по комнате общежития в неистовое бешенство. Он надевал наушники и громко включал музыку, при этом бормоча что-то явно оскорбительное. Я пытался напиться изображением розы. Это получилось, но лишь спустя сотни выкуренных сигарет.

Лена сначала не оценила идею и сильно обижалась, нарочно наигрывая отвращение к моему курению, и кашляла так, что лучше актёры позавидовали бы ей за реалистичную игру. Она, конечно, ничего не сказала моим родителям, ярым противникам всего, что выбивается за рамки здорового образа жизни, но не противилась попугать тем, что сдаст с потрохами при первом проступке. При любом. «Ты посуду плохо помыл — завтра за тобой приедут родители. Как думаешь, я уже рассказала про твоё курение?» Но я помню, как Лена игриво улыбалась, когда впервые поджигала свою тонкую сигарету от «Розы».

На крыше общежития мы каждый летний вечер расстилали красивый плед поверх старого покрывала с моей койки. Мы наблюдали закат, выкуривая несколько сигарет подряд. К тому времени уже не брали обычные. Ленины были со вкусом лайма, тонкие, с салатовым оттенком, а мои коричневые, и дым отдавал вишней с шоколадом. Это стало неким обрядом. Перед моментом, когда солнце полностью пряталось за высотками города, мы занимались любовью под открытым небом. Мне искренне нравилось, когда при первых поцелуях в Ленином дыхании ощущались фруктовые никотиновые нотки, а она стягивала с меня штаны. Порой поцелуи длились намного дольше самого секса. Лена никогда не пробовала моих сигарет, зато пыталась ощутить их вкус посредством поцелуев.

Курить она бросила первой. Родители, и мои, и её, давно уже знали о нашем пагубном пристрастии, но что они могли поделать, если мы жили практически сами по себе? Лена решила, что пора прекращать, не объясняя почему. А я, если честно, даже не поинтересовался ни разу. Бросил ли я курить? Нет. Мне это нравилось. Позже добавился алкоголь.

Но к нему даже не успел пристраститься. Когда я открыл для себя его практически бесконечное количество, то стал часто выпивать. Почти всегда это случалось в комнате общежития. Сосед разговаривал со мной об этом, я видел в этом искреннее желание помочь, но всё равно пропускал проповеди мимо ушей. Когда он заметил, что половину недели я отлёживаюсь дома вместо посещения института, то стал молча выливать метиловые запасы из холодильника тайком. Когда об этом стало известно, а точнее, когда он просто сам это сказал, я чуть не вылил ему на голову кастрюлю только что сваренных пельменей. Я был так зол, что уже поднял ёмкость с ещё кипящим варевом, но тут же поставил на стол. Я не стал орать на соседа и винить в чём-то. Пора было это прекращать. Пить я перестал так же резко, как и начал. И это к лучшему, но не всё.

Остался ещё никотин.

Сейчас роза почти стёрлась, и от не остались лишь смазанные очертания, похожие на кляксу туши. Засаленная поверхность неприятно скользит между пальцев, когда закуриваю последнюю оставшуюся в этом мире сигарету. Вдыхаю глубоко, кидаю зажигалку куда-то на край стола так небрежно, что она отскакивает несколько раз от деревянной поверхности, будто плоский камень от глади воды. Поднимаю глаза к потолку, выпуская туда же густой сизый дым. Перед глазами у самого кончика носа горит маленький ядовитый огонёк. Едкий вкус приносит удовольствие, на губах немного жжётся, но это приятная боль. Всё это стоит того — немного потерпеть, лишь бы впустить в изголодавшиеся по никотину лёгкие немного смольного дыма. Я стряхивал ещё тлеющий пепел прямо на стол. Когда огонёк почти коснулся фильтра, я затушил сигарету прямо об столешницу и выдохнул последние остатки дыма.

А на губах снова что-то жжётся. Я приложил руку, а там ещё одна сигарета. Присмотрелся к столу. Да, там и предыдущая потушенная, а во рту тогда которая? Я достал её и выбросил на пол, а на губах опять горячо. Достал ещё сигарету, а за ней ещё одну, и другую и ещё. Потом их стало появляться по две. Паника нарастала в геометрической прогрессии. Я не мог освободить свой рот от сигарет.

Наступил момент, когда перестало получаться сомкнуть губы от их количества. Я задыхался тоннами дыма, которые производили папиросы. Из носа уже идёт. Слизистые чешутся, но не достать никак, и оттуда тоже поползли сигареты, прямо из ноздрей. Я вскочил со стула, пытаясь разом выдернуть все. Штук десять изо рта и одну из правой ноздри. Она вся в багровых соплях и крови. Я вырвал каждую. На фильтрах остались маленькие сухожилия, словно отошли куски плоти. Выронил эту склизкую кучу на пол. Она стала расползаться. Мне даже на секунду показалось, что она шевелится под моими ногами, но это скорее всего уже последствия никотинового отравления. Мой мозг поплыл. Я сел на стул, размазав ногой дымящуюся кучу влажных папирос по ковру. В руке сигарета.

Я посмотрел на неё с отвращением. Она была практически целая и только что зажжённая. Я покривился и подавил рвотные позывы. На языке привкус рвоты. Затушил сигарету об стол. Больше этой дряни в моих руках никогда не было. Часы в кармане слабо завибрировали, я нехотя достал их и покрыл затуманенным взглядом. Изображение сначала немного двоилось, но потом обрело достаточную чёткость. Стрелки часов сместились. Точно не помню, на каких делениях они стояли раньше, но сейчас они показывают другое время. Хотя какое значение это имеет сейчас?

Стекло приобрело ещё несколько новых царапин.

Кристалл

Я сидел за столом, разглядывал разваливающиеся часы. Дверь прямо передо мной. За её матовым стеклом стало светло. Мрак полностью сменился белым цветом, из-под двери повеяло холодом. Сильный сквозняк стелился по полу и добирался до самых ног. Слышно, как воет зимний ветер, а дверь начинает постукивать об косяк. Прозвучал её голос, голос Алисы.

Эта сладость лилась в уши. Я закрыл глаза и встал, но у меня появилось слабое ощущение, что идти туда нельзя. Показалось, что это кому-то сильно не понравится. Этот кто-то безумно обидится, но мне слишком хотелось узнать хозяина приятного тонкого голоса, манящего снаружи. Глаза открылись сами, ноги так же без приказа обошли стол и двинулись к двери, но руками я опёрся на неё и не дал сам себе двинуться дальше.

Что я делаю? Это так неправильно!

Внутри горела непонятная обида. Я считал, что должен кому-то отомстить или что-то доказать. Полагал, что обязан поступить именно так и никак иначе. Пусть и она будет обижена.

Лена…

Смотри, до чего ты меня довела!

Я опустил руки. Одной взялся за дверную ручку и открыл дверь. Внутрь повалил жесточайший холод. От сильного ветра ресницы тут же заледенели, закололо в глазах. Стужа моментально забралась под одежду. Рубаха ни одной ниточкой не касалась тела. Будто голый по пояс. С брюками всё обстояло не так плохо, хоть и под ними творилось чёрт знает что.

В ветре я услышал, как меня куда-то зовут, это снова она. Слева густой лес, а справа, метрах в десяти от леса, пролегает пропасть. Меня подтолкнул туда ветер. От такого холода я должен был быстро скончаться, но вскоре ощутил неведомо откуда взявшееся тепло. В одной рубахе, брюках и летних туфлях шагаю по чистому снегу, хрустящему под тонкими подошвами. Над головой светит белое солнце, налепленное на серое полотно неба. Верхушки заснеженных елей почти касаются его и выглядят исполинами. Чем ближе к лесу, тем сильнее становится зовущий меня голос, тем толще стволы деревьев. Чтобы их обхватить, не хватило бы и пяти человек. Я попросту ничтожен рядом с ними.

Приблизившись к пропасти, я увидел вдалеке гору, чью верхушку покрывали облака, образовав плотное кольцо и напоминая гигантский нимб. Из толщи деревьев вылетела стая птиц и, громко хлопая крыльями, устремилась к горе. Эта чёрная туча быстро пропала из поля зрения. Внизу пролегает замёрзшая река, она ругается подо льдом на зиму. Ей хочется бурлить, а она заперта в клетку. Лёд трещит и местами на нём виднеются естественные проруби, сквозь которые гейзерами бьёт кристально чистая вода. Голос послышался снова, и его источник внизу.

Я просто это знал.

Я был уверен в успехе на все сто процентов.

И я прыгнул.

Мои волосы болтались из стороны в сторону, одежда прилипла к груди и ногам, рубаха на спине образовала маленький парашют. Лицо обдавал приятный тёплый ветерок с запахом морской соли. Внутри пульсировало странное облегчение, словно все проблемы свалились с плеч, пока лбом я не пробил толстый слой льда и не провалился под воду. Камнем пошёл ко дну, теряя из виду лучи абсолютно белого солнца, пробивающиеся сквозь толщу ледяной воды. Упал на мягкое песчаное дно. Маленькие камушки впились в кожу, но не причинили особой боли.

Я понял, что могу дышать и даже встать. Выпрямившись в полный рост, стряхнул со штанин песчинки, медленно осевшие на дно, и огляделся. Вокруг полупрозрачная синева, здесь плавают блестящие рыбы, и длинные извивающиеся зелёные водоросли тянутся вверх. Свет солнца усиливался, словно звезда падала на мою голову. Всё вышло немного иначе по итогу, это вода уходила. Под ногами оказалась скважина, в которую, как в дыру в ванной, сливалась вода. Пропала она за несколько минут, и вот я уже стою на открытом дне. Одежда висит на мне, а капли градом падают на тёмный песок. Я пригляделся, впереди показался, сделанный изо льда трон.

Я не мог уснуть и долго говорил сам с собой по ночам. Лена в это время спала рядом и тихо сопела, спиной повернувшись ко мне. Ночью она всегда сбрасывала с себя одеяло и сворачивалась в позу младенца. Наш ребёнок в кроватке рядом с Леной, буквально у её лица. Моя жена могла во сне покачивать кроватку, если сквозь негу слышала, как детский плач начинал недовольно нарастать.

Я спрашивал сам себя, а имею ли вообще такое право? Пытался всеми силами себя убедить, что да. Она остыла ко мне. Что это значит для неё? Ничего. Так я был уверен, что решился спросить сначала её номер, а потом и пригласить на личную неформальную встречу. Согласие не заставило себя долго ждать. Её имя всё чаще крутилось у меня в голове, такое нежное и притягательное. Теперь ночами я думал не о том, как победить возмущающуюся совесть, а о том, как бы побыстрее раздвинуть эти длинные и загорелые ножки. Но это ночью, а днём я дарил цветы и смаковал на языке имя. Алиса. Похоть, родившаяся в самом начале, переродилась в нежные чувства, и я перестал быть собой.

На троне никого. Я обошёл его и увидел Алису, прибитую гвоздями к толстому сухому льду. Алиса в своём голубом платье, но больше ничего на ней нет. Набухшие соски просвечивают через тонкую ткань. Алисины мокрые волосы висят почти до земли, она распята. Я попытался её снять, но получил невидимый удар и отлетел на несколько метров, приложившись затылком о закопанный в песок валун. Поднял жужжащую изнутри голову и увидел, как впереди светятся два глаза, а затем и безумная улыбка обнажилась, чтобы начать сводить с ума. Алиса начала по очереди отрывать конечности от ледяного трона. Гвозди, удерживающие руки и ноги, оставались на месте. Куски гнилого мяса цеплялись за металл и тянулись, как спагетти. Полуголая девушка полностью освободилась и упала на колени, головой почти закопавшись в дно. На троне осталась вся кожа со спины, сквозь вырез платья виднелся оголённый позвоночник. Алиса медленно встала и поковыляла ко мне.

«Это ты виноват! Посмотри, что он со мной сделал!»

Этот голос шёл не из её рта, он витал вокруг моей головы и был громче рупора, подставленного в упор к уху. Алиса запнулась, и её колено вывернулось под неестественным углом. Обезображенное тело привстало, тяжело дыша, и побежало как животное, раненное в одну из четырёх лап. Алиса подкидывала руками песок в воздух и изгибалась как кошка. Я пнул её в лоб, когда она практически коснулась моих ног. На рубаху брызнула коричневая кровь. Алиса отскочила, но затем выпрямилась вновь. Половина её лица, будто пластилиновая, сместилась к ушам, а глаз выпал, болтаясь на тоненьких ниточках в районе скулы. Алиса прыгнула, вцепившись чёрными когтями мне в рубаху в районе груди. Её кожа такая морщинистая и пахнет сыростью. Оставшийся целый глаз мутный, а зубы чёрные и крошатся.

«Ты виноват! Из-за тебя он меня проклял!»

Она кричала, переходя периодически на визг. Изо рта у неё воняло тухлой рыбой. Губы, что я когда-то страстно целовал, превратились в тёмные шкуры от банана и набухли, словно огромный прыщ, готовый взорваться ведром гноя. Я оттолкнул то, что осталось от Алисы, упёршись ей в живот, и она отлетела в сторону, но свалившись не на песок, а в яму. Я услышал эхо женского голоса, пропадающего в глубине. Пришлось вскочить на ноги, чтоб увидеть свежевскопанную могилу с идеально ровными краями, хоть и находилась та в песке. С неба со свистом упало каменное надгробие и засыпало могилу, оставив небольшой кратер. Крик Алисы пропал, а на надгробии появилась надпись: «Здесь покоится грязная шлюха. Пусть земля ей будет СПИДом». Слова были начертаны кровью, захотелось их стереть, меня они оскорбляли. Не успел я подбежать к надгробию, как пропасть вновь начала наполняться водой, несясь на меня огромной прозрачной волной, чья верхушка пеной перекрыла солнце.

Ветер, скачущий от воды, чуть не убил, бросив к вертикальному уступу, но мне повезло, и по ощущениям это было в последний раз. Копчиком я нащупал какие-то движущиеся щупальца. Схватился за торчащие из почвы корни, отправился по ним к расплывчатым облакам. Грязь падает на лицо и комками сваливается вниз. Почти не намочив заново брюк, но измаравшись, как свинья, я забрался наверх, упал спиной на голый хрустящий снег и уставился на небо. Пар изо рта устремлялся ввысь густыми клубами, внизу шумела бурная река, а над моей головой шелестели на ветру полупрозрачные листья. Посреди всего этого холода дерево, своими корнями спасшее мою жизнь, стояло полностью одетым в зелень. Я приблизился к его стволу, успокаивающий голос запел где-то внутри.

Дерево будет всегда. Его крона спасёт от зноя и холода. Оно будет рядом с тобой, даже если ты совсем не ощущаешь его присутствия. Дерево знает, когда оно тебе нужно, даже если не попросишь вслух. Оно протянет руку помощи, когда та потребуется, но только если ты возжелаешь этого и искренне покаешься.

«Я каюсь».

«Не пизди».

Пик

В уголках глаз хрустело, ресницы слиплись. Попытка вдыхать через нос провалилась, какие-то трубки мешали, в лёгких бегал слабый свист. Я часто поморгал, чтобы веки окончательно открылись, но сил не было совсем. Закрыл глаза, пусть отдохнут.

Я посилился поднять руки, правая поддалась, левая лишь легонько дёрнулась. Ноги почти не ощущались, хотя мне казалось, что они немного скрючены, как отросшие ногти. Попробовал снова разлепить веки, на этот раз удалось. Картинка появилась не сразу, сначала была вспышка, потом прорисовались и предметы. Больничная палата, всё свежее, всё белое. Откуда-то слева, видимо, из окна, доходит шелест опавших осенних листьев и запах приближающихся холодов. Прямо передо мной на голой стене висит картина с фиолетовыми цветами.

Повернул голову направо, шея хрустела, но мышцы были безумно рады любому движению. Кровь наконец-то забегала по мускулам, не боясь превратиться в густой кисель. Полуоткрытое окно впускало яркий солнечный свет. Снаружи тянуло сыростью и мокрой корой деревьев. Этот запах украдкой пробивался сквозь тонкую щель окна. Слева всё это время стояла девушка в белом халате, спускающемся примерно до уровня коленей тощих ног. Такая неподвижная, что её можно принять за статую. Прядь волнистых каштановых волос падала прямо на абсолютно круглые глаза, уставленные ровно в мою сторону. Медсестра выронила на пол шариковую ручку, когда я только повернулся к ней. В руках она теребила красную планшетку с торчащими листами бумаги. Всё это девушка плотно прижимала к груди, которая, казалось, не содрогалась при дыхании.

Я сказал ей «Привет», и она тут же выбежала за дверь, за которой проходили мимо люди в белом и обычном. Спасибо, что хоть не с визгом. Я чувствовал себя отвратно, и не хотелось бы думать, что ещё и выгляжу так же. Положил голову ровно на подушку, она точно приняла форму моего черепа, как гипсовый слепок.

Вбежал, судя по всему, мой доктор. Его рыжие бакенбарды и длинный нос, кажется, прибыли куда быстрее него. Размер глаз он точно перенял от медсестры, что сейчас пряталась за мужской спиной. Доктор склонился надо мной, от него пахло кофе и лосьоном после бриться. На левой щеке красовался подсохший порез. Доктор достал фонарик и посветил мне прямо в глаза. По его реакции стало понятно, что они повели себя так, как должны, но я всё равно моментально сомкнул веки от резкого света. Доктор повернулся к медсестре, от чего его лысая макушка пустила по стене солнечного зайчика.

В голове назойливый писк, поэтому я не смог разобрать слов, что передал доктор девушке. Она лишь кивнула и что-то записала дрожащими пальцами на листах, прикреплённых к планшетке уже новой ручкой. Доктор снова повернулся ко мне, его губы двигались, но вот слов не разобрать. Гул в ушах не прекратился, и я смотрел на мужчину с рыжими бакенбардами, пытаясь прочитать что-либо по мимике. Перед взглядом к тому же постоянно мелькали какие-то белые точки, и казалось, что небытие снова поглощает, но мир воззвал ко мне громче, и я услышал.

— Как твоё имя? Ты меня слышишь? Помнишь имя? — голос доктора был слегка хриплым, но полным волнения, от чего иногда речь прерывалась на нервное проглатывание слюны.

— Меня зовут… — мой голос оказался намного хуже. Рот совсем не слушался, и половину лица кренило куда-то в сторону при каждом звуке, исходящем из глотки. Любая буква давалась с трудом, но я всё-таки мог говорить, и вполне понятно. — Меня зовут Николай.

Доктор снова посмотрел на медсестру, а кожа той почти слилась с цветом халата. Доктор кивнул, и девушка опять сделала пометку.

— А фамилия? Отчество? Что ещё помнишь?

— Я… моя фамилия… Вепрев. — Это слово очень долго всплывало из закоулков мозга, и по реакции доктора я понял, что ответил правильно. — Моего отца зовут Константин.

Я почему-то не мог произвести из имени папы своё же отчество. Во лбу будто забит гвоздь, и его пытаются выдернуть, причём очень неаккуратно, попутно вытягивая половину внутренностей. Уши почти избавились от лишнего шума, я стал различать и другие звуки. Из коридора льются голоса, женские, мужские. Голоса взрослых и детей. Они смешиваются в один поток, но это не причиняет дискомфорта. И тут я выделил отрывистый писк. Рядом стоит кардиомонитор, постоянно рисующий пики. Он поглотил всё внимание, и я не смотрел на доктора, не слушал его вопросов, если они вообще были. Я наблюдал за амплитудой биений своего сердца. Вот вся моя сущность, на экране, это тонкая полоса равномерно распределённых высот.

Доктор глубоко вдохнул, почему-то именно это меня отвлекло от монитора и вернуло в более реальный мир. Медсестра поднесла доктору стул, и он сел рядом. Думал, что он сейчас возьмёт меня за руку и погладит, такой у него был странный взгляд, но он просто глазел в мою сторону.

— Удивительно, — произнёс он, чуть не пустив скупую слезу. — Света, ты всё записала?

— Да. — Дрожащим голосом ответила медсестра. Она до сих пор тряслась как осиновый лист.

— Тогда отнеси все документы в мой кабинет. В верхнем шкафчике справа от стола стоит бутылка вина. Пойди достань её, только аккуратно, и отнеси Игорю Николаевичу в двести девятый. Он знает, за что.

— Хорошо. — Медсестра кивнула и выбежала, чуть не запнувшись об маленький порожек у входа, закрыла за собой дверь.

Доктор откинулся на спинку деревянного стула, обнажив бэджик с именем и фотографией. Михнёв В.А. Он снял очки с тонкой оправой и принялся протирать их халатом, всё ещё смотря на меня. Думаю, он до сих пор не верит, что я сейчас делаю то же самое.

— Знаете, вам очень повезло, — начал доктор, надевая очки, — процент выхода людей из комы третьей степени крайне мал. Даже правильнее будет сказать, что его практически нет. Но вот вы, лежите прямо передо мной и даже отвечаете на вопросы. Я бы хотел спросить, как это возможно? Но не уверен, что вы знаете ответ.

Я лёжа дёрнул плечами, как делал всегда. Говорить не хотелось, хотя я молчал, судя по моему тощему телу, достаточно долго. Доктор вскочил и остановился у выхода.

— Ладно, я пришлю ещё медсестёр. Такой случай первый на больницу, вас будут изучать и помогать реабилитироваться. Я скажу им, чтобы глубоко не залезали, а то своими силами вы не справитесь.

Я улыбнулся, будто мне смешно.

Доктор сложил пальцы в замо́к и хрустнул костяшками. Уже у порога он остановился, а я увидел мятый халат на его спине. По-моему, там даже было большое жёлтое пятно от ворота до пояса. Только этот странный мужчина взялся за ручку двери, как резко обернулся и как-то странно улыбнулся, обнажив лишь верхний ряд зубов.

— Ваши родители тоже здесь, позвать их? Они сейчас в столовой. — Я посмотрел на него как безумец. Стало страшно и в какой-то степени стыдно. — Сначала не хотели идти туда и перебивали голод конфетами, но я смог уговорить их нормально пообедать.

Моё дыхание участилось, а сердце буквально застучало в рёбра изнутри. Я приподнял голову от подушки, пытаясь разглядеть родных за дверью в коридоре.

— Я позову, да? Хорошо, уже иду за ними. Никуда не убегай, а то разминётесь.

— Договорились. — Ответил я коротко и тихо, но доктор услышал.

В. А. на этот раз приятно улыбнулся и покинул палату. Я положил голову обратно на подушку и выдохнул абсолютно весь воздух, что оставался в лёгких.

Ладонь

Ощущение, что я переспал. По факту, так и было, только это оказался не совсем сон. В голову прилетают случайные воспоминания.

Стекло…

Будто получил кулаком по уху.

Словно лезвием тупого ножа ковыряются у меня в виске.

И оно треснуло…

Так больно, что я откопал в себе силы поднять руки и приложить пальцы к пульсирующим вискам. Губы изогнулись так, что своими уголками доставали почти до подбородка.

Меня отключили…

Тогда почему я здесь?

Дверь боязливо приоткрылась, и в проёме появились два пожилых человека. Господи, как же они постарели. Я боялся, что мама упадёт в обморок, но переживать надо было за отца. У него закатились глаза, и мама посадила супруга на стул, с которого пару минут назад меня рассматривал доктор.

— Костя, — мама неслышно рыдала, и голос её сильно дрожал в обращении к мужу. — Наш мальчик… ты посмотри, наш Коля очнулся.

Она положила папе сухую ладонь на плечо. Я заметил, как на её руках появились старческие пятна. Кольцо, подаренное папой в молодости, куда-то пропало. Отцовские губы двигались, но сам он молчал, будто произнося про себя всё то, что искренне хотел сказать когда-то, но не мог. Он даже боялся пошевелиться. Они оба стояли и просто глазели. Наверное, родители думают, будто я сломаюсь пополам, если хоть бы кто-нибудь из них попробует меня обнять.

В уголках глаз набухли слёзы. Всё тело затряслось, просто разрываясь от эмоций. Мне было плохо от того, что родители так состарились, и я уже не смогу в точности вспомнить, как они выглядели раньше. Я всегда боялся, что наступит тот момент, когда увижу глубокие морщинки у мамы под глазами, а седина поглотил всю папину голову. Простите меня…

Мама медленно подошла. Она расплывалась по ту сторону плёнки на моих глазах. Я пытался моргать чаще, но это не помогало. Мама наклонилась и таким нежным, знакомым прикосновением стёрла мои слёзы, и сразу всё прошло. Всегда проходило. Я слышал в своей голове те самые слова из детства: «Всё хорошо, милый, всё будет хорошо». Она наклонилась и мягко прислонилась к моему костлявому телу. Папа тоже встал со стула и обнял нас обоих.

— Мы заберём тебя домой, — говорила мама, гладя меня по мокрым щекам, — скоро. Не сегодня, но потерпи, пожалуйста. Коль, мы обязательно тебя заберём.

Папа встал первым, иначе из-под него мы бы точно не выбрались. Мама встала чуть позже, казалось, она бы провела так вечность. Ей не нужны сон, еда и даже воздух, ей нужен только сын. Мама будто очнулась из лёгкой дремоты, когда папа нежно прикоснулся к её спине. Мама достала платок из сумки и вытерла подтёкшую тушь у глаз. Всё тот же платочек с нашивкой маленького голубя.

— Мы сходим с папой за доктором. — Хрипло произнесла мама. — Он позаботится о тебе в ближайшие дни, поставит на ноги. Ты слышишь?

Я кивнул, не в силах ответить.

— Сразу, как только он подпишет эти свои бумаги, мы отвезём тебя домой. Знаешь, мы завели кошку.

Мама усмехнулась, сворачивая платок в сумку и вынимая из неё свой телефон с розовым чехлом.

— Смотри, — мама показывала фото серого котёнка в чёрную полоску. Он был такой маленький, что его хвостик напоминал тростинку. На фото он спал на огромной подушке посреди дивана. — Мы его взяли совсем недавно. Папа сначала упирался, но потом согласился и сам съездил за ним. Теперь они не разлей вода, так что Самсон чаще всего спит на папином животе.

Я улыбнулся, но моё лицо туго поддавалось даже такой простой мимике. Мама это заметила и убрала телефон обратно.

— Костя, сходи за доктором, я пока посижу с Колей. Потом поедем, ладно? — папа кивнул и вышел. — Не переживай. Всё закончилось, сына.

Мама села рядом на кровати, взяла меня за руку и крепко сжала в своих тёплых ладонях. Она улыбалась, а солнце светило прямо на неё. Мама напоминала ангела. Зашёл папа, за ним доктор.

— Завтра начнём курс реабилитации, — начал В.А., показывая родителям брошюры, — здесь всё описано в точности, что мы будем делать с вашим драгоценным. Ему повезло, все органы сохранили свою функциональность, но вот за мышцы придётся взяться крепко, они сильно ослабли. Я позвонил своему хорошему другу из Екатеринбурга, он отличный физиотерапевт. Прилетит со дня на день и лично позанимается с Николаем. Сразу скажу, что это бесплатная услуга, и ни больница, ни тем более я ничего с вас не возьмём. С таким случаем мой друг поработает на чистом энтузиазме, может, статью напишет и опубликует. — Доктор посмотрел на меня и подмигнул. — Что касается остальных специалистов, таких как нейрологопед и психолог, то они имеются и в нашей больнице. За них так же ручаюсь лично.

Родители одновременно облегчённо выдохнули. Брошюру они даже не открыли, и папа теребил её в руках, от чего та почти превратилась в труху.

— Спасибо. — Мама сказала за обоих. Папа кивнул, глядя в глаза доктору.

Мама подошла ко мне, от неё пахло теми самыми духами. За всё то время, с самых первых моих воспоминаний, она не сменила духи, и этот запах можно узнать из тысяч других. Мама наклонилась и легонько поцеловала в лоб. Скорее всего, на моём лице остался еле видный след от красной помады, но мне это нравилось. Папа всё это время стоял сзади и старался скрыть улыбку, опустив немного голову. По его мнению, мужчины не плачут и не улыбаются, они лишь кивают головой и жмут руки до хруста в пальцах. Но я всё равно видел, как его скулы и уголки губ трясутся от рвущейся наружу радости. Мама провела рукой по моим волосам, ещё раз улыбнулась и выпрямилась, взяв папу под руку.

Первым вышел доктор, сказав напоследок, что скоро подойдёт медсестра с первыми уколами витаминов и капельницей. Он не закрыл дверь полностью, увидев, что и мои родители тоже собрались уходить. Я видел по их лицам, что они готовы хоть тут лечь спать на голом полу, но решили всё-таки вверить сына больнице. Надеюсь, ненадолго.

Они медленно покинули палату, будто боясь, что я снова провалюсь в сон чуть что. Но доктор убедил их, что всё наладится. Да я сам ему поверил, что уж тут. Мама вышла последней и на прощание сказала: «Лена приедет завтра. Наверное. Прости, мы не дозвонились до неё, но написали СМС. Там появилась галочка, что сообщение прочитано».

Лепесток

Ночь прошла быстро. Я крепко спал, и к счастью всех, кто за меня переживал, я не впал в небытие. Являлись странные сны, какие-то попытки моего разума вновь запустить старые механизмы. Я видел геометрические фигуры, меняющие цвет. Потом буквы и цифры, складывающиеся в слова, предложения и числа. Никакого смысла и сюжета, лишь ментальное оживление.

На утро принесли поднос с завтраком. Медсестра кормила с ложки овсяной кашей, потом поставила капельницу и вновь удалилась. До самого обеда я смотрел, как за окном бушует ливень. Деревья метало из стороны в сторону, и пусть в разгаре полдень, но снаружи было темно. Огромные капли дождя били по стеклопакету, и я уверен, что слышу их даже сквозь такое толстое окно.

Я несколько часов лежал один. Доктор с бакенбардами обещал подключить телевизор палате, который до сих пор висел на стене огромным чёрным полотном. Там отражались я и моя кровать, и всё. Такое себе зрелище. Поставил бы такому шоу не больше одной звезды. Я бродил по закоулкам воспоминаний и пытался вспомнить хоть что-нибудь, но большую часть поисков занимала одна мысль — как я впал в кому? Ничего не помню. Минут тридцать из памяти жадно вырваны, и голове свистит в этом месте сквозняк.

Медсестра, та самая девушка с тонкими ногами, сегодня была в джинсах, от чего её некритическая костлявость не так бросалась в глаза. Она принесла мне книгу. «Десять негритят» Агаты Кристи. Она сказала, что ей очень понравилась детективная история. Я поблагодарил смущённую медсестру и открыл первые страницы, голова сразу разболелась, как только попытался прочесть первые строки. Я положил книгу на тумбочку и больше к ней не прикасался. Теперь она превратилась в элемент скудного интерьера палаты.

Доктор зашёл со странным выражением лица. Он сказал, что у меня посетитель, и что если вдруг станет дурно, то незамедлительно следует нажать тревожную кнопку, что прикреплена слева к кровати прямо под рукой. Почему мне про кнопку сказали только сейчас, я ума не приложу, но вот только волнение от такой внезапной информации нахлынуло высокой волной. Доктор вышел и тут же поменялся местами с ней.

Лена.

Она держала зонт и сумку в руках, но при этом всё равно была вся мокрая. Её чёрные волосы висели на плечах и липли к милому овалу лица. Такие родные и знакомые черты, но сейчас Лена опустила голову и стояла у порога, даже не смотря в мою сторону. Я искренне не понимал, почему вижу именно такую реакцию, ведь был уверен, что сейчас она утопит меня в поцелуях и объятиях. Лена сняла синее пальто и повесила на спинку стула. Она сложила руки на коленях и немного наклонилась, уставившись в пол. На её макушке я увидел корни начинающейся седины. Мы просидели в полной тишине около пяти минут, пока она не заговорила.

— Мне было трудно. — Её голос звучал измождённо. У меня чуть слезы не навернулись от всего лишь трёх слов, упавших с трясущихся губ жены. Хочется сказать очень многое, но вот сделать это нет сил. — Всё произошло слишком резко, то одно, то другое. А потом ещё и это. Я не знала, что делать.

Она всхлипнула и вытерла тыльной стороной ладони ямку между верхней губой и носом. Глубоко вдохнув, Лена продолжила.

— Я несколько дней ничего не делала. Кормила малышку, но находилась в каком-то… какой-то… не знаю. Я будто с тобой впала в кому. — Её голос задрожал. — На работе дали безвременный отпуск, но я всё равно отвезла Настю к своим родителям. У меня буквально опустились руки. Я не хотела никого видеть, вообще никого. Кроме тебя. Я приходила к тебе почти каждый день, а ты сох на глазах.

Она опустила руку и достала из сумки поломанный желтый цветок.

— Чёрт знает, зачем его купила. — Лена подняла голову, и я увидел уставшие заплаканные глаза, всё ещё отвёрнутые в сторону. — Смотри, он такой был сразу. Чуть надломанный стебель, и лепестки скоро отпадут, но я торопилась приехать и схватила первый попавшийся. Тогда он показался самым красивым, но теперь мы оба видим, что это не так. Верно?

Теперь она посмотрела прямо на меня. Будто молния ударила и пробила насквозь от темечка до пяток. По спине побежали огромные мурашки и грудь сократилась в нервном вдохе. Такие родные глаза Лены теперь полны боли. Я никого не хотел обрекать на подобное.

— Прости… — слова из меня вырвались почти случайно.

— Я давно тебя простила, — Лена легко усмехнулась и принялась вертеть цветок в пальцах, — ведь была уверена, что ты понёс самое страшное наказание. Даже слишком страшное.

Она опустила опять голову и убрала цветок в сумку, небрежно смяв стебель в глубине. Я услышал тихий хруст.

— Лена… я… ничего не помню…

Лена округлила глаза.

— Это правда?

— Не то, чтобы совсем ничего. Но вот то, как я попал сюда… в эту кому и больницу… нет, пустота.

— Ты просто… — она подбирала слова, будто смакуя их на языке, прежде чем сказать. — Ты просто упал посреди комнаты у дивана. Я подбежала к тебе и положила на колени. Думала, что это обычный обморок, но всё равно вызвала скорую, и тебя увезли. И вот теперь мы здесь, снова говорим. Прошло почти три года, Коль.

Меня затрясло, я повернулся к потолку, потому что слёзы обрушились из глаз. Стало так обидно, я оказался вычеркнут из жизни дорогих мне людей на долгих три года, валяясь здесь, как напоминание ушедшей радости. Лена положила руку мне на предплечье, для этого ей понадобилось чуть подвинуть стул и нагнуться.

— Теперь всё будет хорошо. — Сказала она, но я понимал, что правды тут немного. Не должно быть всё хорошо. Было ли это видением бреда, или я правда не был честен с ней.

Алиса.

— Я помню ещё кое-что, — мне понадобилась вся смелость, чтобы начать. Алиса была точно, потому что появилась за несколько месяцев до этого инцидента. — Я был с… у меня была другая. Прости.

— Я знаю. — Лена убрала руку, но не перестала смотреть на меня.

— Надо было сказать…

— Не надо было начинать, Коля!

Эта фраза залепила сильную пощёчину. Лена права. Что я несу? Моя жена плакала, но где-то внутри. Её слезы были на исходе, ей пришлось столько всего пережить, да ещё и за такой краткий период жизни. Она просто иссякла.

— Я обещаю, что…

— Нет смысла ничего обещать. — Прервала меня Лена. — Я тебя простила. Возможно, зря, но мне хочется тебя простить. Я… это трудно…

— Лена…

— Просто я до сих пор люблю тебя…

Теперь и Ленины глаза намокли, она закрыла лицо ладонями и прижалась головой к коленям. Её спина содрогалась в рыданиях. Я собрал все силы в теле, чтобы положить свою костлявую венозную кисть на плечо супруги. Лена тряслась, и мне понадобились ещё силы, чтобы удержать свою руку, но Лена отбросила мою ладонь, встала и обняла меня, прильнув почти всем телом.

— Извини, — начала Лена, вытирая лицо. — Тебе, наверное, сейчас тяжело. Я пришла… извини, что не сразу. Я чуть не потеряла сознание, когда увидела сообщение от твоей мамы. Мне даже на секунду показалось, что через пару минут стану твоей соседкой.

Она усмехнулась, и я тоже. У меня такой груз свалился с души, хоть и казалось, что Лена слишком добра. Я чувствовал, что не до конца заслуживаю такую женщину и её любовь, столь чистую и безграничную.

— И я люблю тебя, Лен.

Она улыбнулась, и точно могу сказать, не соврав ни на йоту, что дождь успокоился, и за окном снова засияло солнце. Хотя моё личное солнце сейчас сидело прямо передо мной и улыбалось так, что я не смог не улыбнуться тоже.

— Давай начнём заново. — Мой голос дрожал, но я был полон решимости. Пора признать, что совершено много ошибок, но у меня всего одна жизнь, и та слишком коротка, чтобы упустить Лену. — Что скажешь?

— Я согласна. — Эта фраза полностью успокоила, и я не смог сдержать широченную улыбку от уха до уха. Даже пришлось напрячься, чтобы не оголить зубы. — Но сначала восстановись, я помогу тебе. Владимир Алексеевич приехал, с ним хороший врач с Урала. Я видела, как они общались снаружи. Кажется, оба хотят с тобой встретиться. А я поеду домой, к родителям, заберу малышку и приеду сюда. Уже нашла съёмную однушку совсем рядом с больницей, чтобы далеко не пришлось ходить. Так что до встречи, Коля.

Лена встала и сперва убрала мокрый зонт в сумку.

— Блин, забыла. — Она выковыряла цветок и выбросила его в урну у двери. — Так, сегодня со всеми делами разделаюсь и завтра утром приеду снова, так что не скучай и не расстраивайся. Всё наладится.

Лена ещё раз поцеловала меня, но в лоб, сказав, что изо моего рта пахнет хуже, чем от Настиного подгузника, и на ходу забрала пальто со спинки стула. Я проводил её взглядом, успев увидеть через сужающуюся щель между дверью и стеной, что Лена говорит с двумя мужчинами в кристально белых халатах. Мне стало заметно легче.

Доктора зашли сразу после окончания разговора с Леной. Знакомый мне Владимир Алексеевич и неизвестный, который представился Антроповым Виталием Александровичем. Столько имён не сразу уместились в опустошённой голове, так что я не раз ещё спрашивал, как их зовут. Мы говорили с физиотерапевтом ещё некоторое время после того, как доктор с бакенбардами оставил нас наедине. Обсудили всю программу реабилитации и пообщались на многие личные темы. Мне он понравился, его слова внушали надежду. Теперь я знаю, что всё должно встать на круги своя, и встать в скором времени.

Глава 3

Пепел

Приезжали местные репортёры. Доктор пускал их пару раз, но строго по одному. Я рассказал молодому парню, что иду на поправку, а насчёт того, что помню из своих «снов», немного солгал: «Я не видел ничего. Это будто сидеть в пустой комнате с выключенным светом и слышать какие-то голоса. Это всё». Парень записывал в свой маленький блокнот. Откровеннейшие каракули. Ну, он помечал для себя. Надеюсь, потом сможет разобрать, что успел начеркать.

Заходила девушка с личным оператором. Она подносила сначала микрофон к моему лицу, но оператор сказал, что можно обойтись маленькой закрепкой, которую девушка поместила у меня на вороте больничной накидки. Было немного неуютно лежать вот так на камеру, я будто подставляю под объектив голую задницу. Подумал, что кого-то моя удача вдохновит. Не знаю, тогда казалось, что я поступил правильно. По крайней мере, никому хуже от этого не станет.

Присылали открытки и письма с поздравлениями от незнакомых людей. От мужчин и женщин, от девушек и парней, даже парочка от детей, написанные с ошибками и неловкими движениями, зато именно такие цепляли за самые тонкие струны души. Пару раз в конвертах я находил деньги, но брать не стал. Просил доктора, чтобы он как-нибудь вернул всё обратно отправителю, но тот сказал честно, что отсылать не станет, но и себе в карман не положит. Отдаст в благотворительный фонд больницы. Я посчитал это верным поступком.

Шли недели и месяцы. Я думал, что скоро мне подарят торт в честь того, что уже как год бодрствую в стенах этой больницы, но нет — на одиннадцати с половиной месяцах выписали. Свечку задуть так и не удалось. Это был крайне сложный период. Физиотерапия давалась очень тяжело. Порой казалось, что даже у Виталия Александровича скоро нервы сдадут, и он запустит в меня чем-нибудь, лишь бы не слышать больше мои писки и стоны при выполнении простейших упражнений. Но я пыхтел, как паровоз, и через раз пускал единственную, но огромную слезу, которая выдавливалась очень долго и потом горделиво, даже манерно, спускалась по щеке.

Мама и папа забрали меня домой, как и обещали. К машине на парковке я смог уже дойти сам. Неуверенной походкой, но без трости, что не могло не радовать. Пап вёл молча и так аккуратно, я сидел спереди, чувствуя спиной, что мама с задних мест любуется моим присутствием. Знаю наверняка, что она там неслышно плакала, ведь, как и папа, считала, что слёзы не для публики, даже если ты хрупкая женщина и в окружении родных. Я облокотил голову виском на стекло и любовался городом. Больница недалеко за его чертой, и сначала мы выезжали из густого леса по тонкой ровной дороге, а потом вырулили на толстое шоссе, ведущее в каменные трущобы. Город приблизился к небу ещё на добрые пару сотен метров. Дома такие высокие, что их верхушки прячутся в лучах солнца.

— Вчера падал снег. — Нарушил тишину папа.

— Сегодня утром даже был небольшой гололёд. Я чуть не поскользнулась у подъезда на лестнице. — Добавила мама с заднего сиденья. — Пришлось зайти обратно домой и переодеться во что-то более удобное. Хотелось быть красивой, эх, а приехала в кроссовках.

— Ничего, мам, я был бы рад тебе, будь ты хоть в лаптях. — Ответил я, повернув голову назад.

Папа тихонько усмехнулся. Потом мы снова ехали молча минут десять, а до дома оставалось ещё несколько километров. Мой мозг помнил этот город почти наизусть, и дорога домой казалась такой знакомой. Но воспоминания, которые хотелось восполнить больше всего, так и не всплыли. Как я очутился в небытии? Ответа не было.

— Лена с Настей хотели присоединиться, но на работе у неё там какой-то завал. Она обещалась сегодня приехать в гости ближе к вечеру.

— А Настя? — выстрелом выпало из моих лёгких. — Она где сейчас?

— Она с Максимом и Людой. — Мама еле скрывала радость в голосе. — Пусть посидит с другим набором бабушек и дедушек, не всё же ей возиться с нами. Они, кстати, сейчас у нас дома, приехали буквально позавчера. Немного заранее до твоей выписки, да и вообще мы их приглашали чуть ли не месяц назад.

— Да, верно. — Подвёл черту папа, заезжая во двор.

Здесь я провёл детство. Здесь качался на качелях, что до сих пор красуются посреди двора, заключённого в кольцо девятиэтажных домов. Лет двадцать назад я думал, что этот огромный двор с его высокими тополями, очерчивающими игровую площадку, и есть настоящий город, а за его пределами ничего нет кроме множества злых и одиноких людей. Это был личный маленький мир, в котором меня ничего не заботило, кроме как вернуться до восьми часов домой, иначе мама накажет и запретит смотреть мультики до девяти.

Папа припарковал машину прямо у подъезда.

— Сегодня повезло. Обычно тут и велосипед оставить негде. — Сказал он, отстёгивая ремень безопасности. Мама сзади уже готова к выходу, взяла свою сумку.

Я справился сам, пусть было немного тяжело самолично открывать двери. Над головой высились голые тополя, а с белого неба падали редкие снежинки, тая ещё на подходе к коже. Я сделал вдох, и всеобъемлющее успокоение наполнило тело. Мама взяла меня под руку, и мы пошли с ней в обнимку, а папа двигался спереди, открывая дверь в подъезд, а затем уже и в квартиру.

Дома нас встретили Максим и Люда. С ними не виделся почти год до комы. Максим вышел с Настей на руках, она была в белой юбочке и с синим бантиком в волосах. Ей потребовалось полминуты, чтобы признать того, кто был когда-то частью её мира, но затем исчезнувшего в первые мгновения его существования. Она потянула ко мне пухленькие ручки и заплакала. Я обнял дочку как в тот первый раз, когда только увидел. Крепко, но нежно. Это моя дочурка, моя родная кровинка.

Она меня узнала. Даже спустя столько лет, когда не видела отца и физически не могла запомнить. Эта связь не рушится временем, только не для нас. Вечер мы провели на кухне, вшестером обсуждая вообще всё, что произошло за эти годы. Настя сидела у меня на коленях и вообще ни разу не попыталась спуститься. Лишь раз я её на горшок сводил, а потом она и уснула на руках. Мама отнесла Настюшку в мою комнату и уложила в кроватку, в которой я сам ещё спал младенцем. Она всё это время стояла на балконе. Папа её почистил и отремонтировал, так что теперь кроватку можно доверить кому угодно. Не развалится, пусть ещё хоть сто лет пройдёт.

Лена пришла ближе к ночи, уставшая до жути, плечи поникшие. Но, увидев меня худого, но счастливого в свете тусклой лампы прихожей, Лена бросилась и чуть не сшибла с ног. Она обнимала меня и не могла никак утолить жажду поцелуев. Пыталась восполнить всё, что было недоступно эти долгие три с лишним года. Родители остались на кухне, а мы уединились в моей комнате. Там почти всё лежит на своих прежних местах. Стол у окна до сих пор хранил учебники, которые я забыл сдать в школьную библиотеку. Так и не решился их вернуть. Прямо посередине комнаты стоит кроватка, а там спит Настя, разлёгшись, словно морская звезда, и пускает слюнки.

Мой раздвижной диван. Он был скрипуч, но мы с Леной всё равно улеглись на свежее бельё, постеленное поверх прохудившихся подушек. Я боялся, что скрипом мы разбудим Настю, но приятно ошибся. Мы лежали с Леной, повернувшись друг к другу, и смотрели в глаза. Я тонул в её взгляде. Она нежно гладила меня по щеке, я же не спускал рук с её бёдер, но не снижался дальше. Просто наслаждался моментом воссоединения с родной душой, мне так её не хватало. Смог бы выразить это в словах, если бы не был так косноязычен. Вместо этого я крепко поцеловал Лену, и она ответила взаимностью.

За окном половина луны уже светилась в ночном небе. Во дворе никого, и редкие фонари борются за пустую детскую площадку. Машины заняли каждое свободное место, но при этом двор спал. Каждая его квартира хранит в себе тепло людей, ни единого звука ни сверху, ни снизу, ни с боков. Даже с улицы вообще ничего не было слышно, даже птицы решили дать несколько часов полной тишины. Сам город бодрствовал, и лишь мой мир сейчас безмятежно спал рядом со мной. Они моя маленькая вселенная.

Сладость

Сразу было понятно, что это сон, но побороть страх всё равно не получалось. Я шёл по болоту, половиной тела увязнув в грязной плотной воде. Чем сильнее углублялся, тем ближе вязкая жидкость поднималась к горлу, но ноги сами несли вперёд. Камыши и осока поднимались уже над макушкой, а по глади воды тонким слоем стелился холодный туман.

Я брёл на зов, к источнику которого никак не мог приблизиться. Этот женский голос тянул всего четыре ноты, против них невозможно устоять. Я уже практически плыл, размывая вокруг себя мутную жижу. Слева и справа горели факела. Казалось, что за каждым из них стоит силуэт и что-то шепчет.

И я их слышал.

Голыми ногами в воде постоянно цеплялся за вьющиеся водоросли, окутывающие конечности при каждом рывке. Я по-настоящему боялся, что одна из этих травинок сможет утащить на самое дно. На плечах образовались маленькие горки грязи и растений, покрывавших болото, как тончайшая ядовито-зелёная скатерть. Плыть становилось всё тяжелее, и вода стала попадать в рот даже сквозь стиснутые изо всех сил зубы. Я ощущал налёт, что скрипел при каждом вдохе. В ноздри забивалась вонь протухшей воды, пахло гнилью. Спустя какое-то время смог нащупать в чёрной воде более-менее твёрдую почву. Начал подниматься выше, а вода скрывала лишь нижнюю часть тела. Одежда не промокла, она была вываляна в грязи и висела на мне тяжким грузом, прилипшим к коже.

Впереди горел круг высоких факелов, источая дым ещё более чёрный, чем ночное небо. Посреди круга стояла покосившаяся изба, на верхушке которой красовался купол с перевёрнутым крестом. Входная дверь покрыта изумительной резьбой с библейскими мотивами, но висит она на одной петле и, кажется, вот-вот отвалится. Превращаясь нимб, Луна красовалась прямо за куполом. Она была красного оттенка с бледно-жёлтыми потёками.

Я знаю, что это сон.

Я знаю…

Но кажущаяся реальность происходящего смывает все надежды очнуться в своей кровати. Я постоянно ощущал на груди объятия, мешающие дышать, но при этом ничьих рук на теле не было, кроме моих. Трясясь от холода, я булькающими шагами на босую ногу приближался к деревянному строению, покрытому мхом. Изо рта шёл пар, сливаясь со зловонной атмосферой вокруг. Я поскальзывался на влажной грязи и пару раз падал на колени, полностью измарав ладони бардовой глиной. Стереть её об рубаху не получалось, она пристала намертво. В глазах резало, как от перцового баллончика, а на губах постоянный вкус железа напоминал кровь.

Изба сначала казалась совсем маленькой, но когда я приблизился, то обнаружил, что огромная скатная крыша застилает всё небо, и даже луна смогла спрятаться за её могучей спиной. Я попытался открыть массивную трухлявую дверь одной рукой, но она нисколько не поддалась, лишь скрипнула ржавой петлёй. Я упёрся обеими руками и ногами заскользил по мокрой земле, только так удалось устранить преграду.

Внутри пахло сыростью так, что нос моментально съёжился и зачесался, всё тело покрылось холодным конденсатом. Внутри стоял жуткий холод, мои стопы закололо. Пальцы ног стали прилипать к деревянному полу с огромными занозами. Я поспешил двинуться вперёд, к странному алтарю прямо передо мной. В ноги впивались деревянные иглы и терзали холодом, но мне удалось добраться до ковра у самой кафедры. Я разглядел распятого на кресте Иисуса, только вместо того, чтобы повернуть голову влево и вниз, он смотрел прямо на меня глазами цвета окислившейся меди. Я издал жалкий выдох и попятился назад, почти упав спиной на твёрдый ковёр.

Очнись!

Я шлёпал себя по щекам и ощущал жгучую боль, но это не помогало выбраться из кошмара. Стены стискивали в ловушку, пытаясь раздавить и окончить мою жизнь мучительнейшей смертью. Но как бы они ни скрипели, на самом деле стены оставались на своём месте, как и я, будто прикованный к этому клочку ковра посреди скрипящего дощатого озера. Впереди засвистел ветер, пыль по ту сторону кафедры обрела форму человеческого силуэта и наклонилась над ней, указывая в мою сторону пальцем. Застыв в такой позе, пыль осталась витать густым призраком, обвиняющим меня в некоем грехе. Я всем нутром ощущал, что должен в чём-то признаться.

В чём?

Не знаю.

И опять знакомое чувство, будто кто-то водит за нос, уверяя, что я повинен во всём, и место мне в огне, но больше ничего не произошло. Абсолютная тишина. Я сижу здесь, и уже не так холодно. Я встал и отряхнулся. Фигура Иисуса отвернулась, и чувство стыда отступило. Я в деревянной коробке, сотворённая из обычных брёвен. Окон всего два, слева и справа. Из них бьёт розовый свет, освещая ржавый иконостас, занявший всю стену. Там невозможно различить вообще ничего, кроме знакомых символов, покрытых толстым оранжевым слоем прогнившего металла. Силуэт из пыли двинулся, я вздрогнул, но решил подойти. Зря? Может быть…

Силуэт резким движением сунул руку мне в горло, достав до самой глубины тела. Он вытащил тёмный пульсирующий сгусток и крикнул так громко, показывая эту блестящую дрянь, что звук почти повалил набок ветхую избу.

«Ты всё ещё его хранишь!»

Тут я проснулся. Не рывком, просто медленно открыл глаза. Рядом спала Лена, дыша мне прямо в лицо. Я приподнял голову и увидел сквозь резные деревянные прутья кроватки, как Настя так же спокойно спит и, уверен, видит красивые цветные сны. Я опять лёг и закрыл глаза. Больше ничего не приснилось.

Утроба

Всё выглядело немного новым. Вкус воздуха отличался, птицы пели то ли чуть громче, то ли чуть тише, чем обычно. Еда была другой. Всё стало каким-то иным. Не знаю, как объяснить. Словно живу не в своём теле. Но я старался наслаждаться каждым моментом. Родители сказали, что пока никакой работы. «Отдохни, наберись сил, мы что-нибудь придумаем». Поэтому у меня была огромная куча времени. Я целыми днями сидел с Настей и игрался в куклы. Её любимая — большой реалистичный стегозавр. На его брюхе кнопка-динамик, при нажатии издающая пронзительный доисторический рык. Настя охотилась на незадачливого кота в очках и соломенной шляпе, всегда убегающего от травоядного динозавра, корчась у меня в руках. Уверен, Настино воображение рисовало куда более интересные сюжеты.

Вечером приходила Лена, и мы отправлялись гулять по городу, тонувшему в красно-оранжевом мареве заката. Оставляли дочку на попечение моим родителям. Ленины мама и отец уехали домой, обещав вернуться через пару недель. Они меня обнимали так, как не обнимали даже на свадьбе. Видимо, ничего не знали про Алису и вряд ли уже узнают.

Парки пахли тоже по-другому, я старался привыкнуть, и сделаю это, но чуть позже. Мы с Леной гуляли как школьники. Я держал её за руку, а она от радости чуть ли не вприпрыжку шла рядом, сжимая мою ладонь изо всех сил. Она боялась отпустить, это было видно по её глазам, когда Лена немного обгоняла, чтобы подарить самый крепкий поцелуй, даже ещё крепче предыдущего. Ещё одного подобного исчезновения она не выдержит. Да и я, наверное, тоже.

Мы сели на лавку. Времени уже половина двенадцатого ночи. Солнце давно перестало отражаться на мокром асфальте, полностью отдав дороги во владения луны. Было прохладно, но мы тепло оделись, и я купил Лене большой стакан капучино. Я обнял жену, прижав к себе так, что капюшон её куртки почти скрыл волосы под мехом. Она смеялась, но меня не покидало ощущение, что Лена хочет что-то сказать, и что-то важное. Я боялся сам спрашивать, но внутри горело чувство, почти толкнувшее открыть рот. Я уже набрал дыхание и смелость, чтобы спросить, как Лена начала первой.

— Ты правда ничего не помнишь? Всё ещё? — в её голосе звучала горечь. Она запиналась, как обычно происходит при внезапном нападении слёз. — Я должна знать, что скрывается в твоей голове, или должна это оттуда вытащить насильно.

— Лена, прости, но это так.

Когда я пытался вспомнить, во лбу начинало жечь. Лена закрыла лицо руками, но при этом не плакала, лишь её глаза намокли. Лена повернулась ко мне и сказала то, что бросило меня в холодную лихорадку.

— Ты не просто попал в кому, я солгала. Тебя избили.

У меня пересохло во рту, а в голове будто перевернулся огромный пласт памяти, стёрший всё, что было до этого момента. Перед глазами вспыхнули отдельными фрагментами картинки.

Я лежу на земле.

— Почему… почему ты раньше не сказала? — Я в удивлении немного отпрянул от жены.

— Твои родители считают, что это моя вина…

Их несколько.

— Что за бред?

— Коль, мы шли поздно из магазина, они появились буквально из темноты и попросили денег.

Удары ботинками прямо в лицо.

— Я… не помню точно.

— Ты согласился, а я нет. — Лена отвернулась от меня и закрыла лицо руками. Я пододвинулся ближе и обнял её. Тело тряслось, но не от холода.

Кровь заливает глаза.

— Это были наши деньги за квартиру. Не знаю, о чём думала. — Лена задыхалась от слёз. Я видел, как ей трудно говорить, но ещё труднее было смириться с той ношей, что легла на её душу. — Прости меня, прошу!

Тьма надвигается.

Ленино тело содрогалось так, что мне было трудно удерживать её в объятиях. Внутри что-то обрушилось, надломилось, истлело, но всё это произошло будто в прошлой жизни. Я простил её. Давно.

— Я так долго ждала и надеялась, чтобы всего лишь попросить у тебя прощения! Не могла ни спать, ни есть. Господи, прости меня!

Слышу порхание тысяч маленьких крыльев.

— Лена, тише, тише. Я прощаю тебя. Всё хорошо.

— Правда? — она подняла глаза, и я увидел два бриллианта. Она вытирала руками мокрые от слёз щёки. Я обнял Лену крепче.

— Да, но подожди. Всё равно не понимаю, почему мои мама и папа не сказали?

— Они не хотели напоминать обо мне. Моим родителям они сказали, будто надеются, что ты после комы вообще не вспомнишь о нас с Настей.

На этом моменте во лбу зазвенел сигнальный колокол. Всё это звучало так неестественно, надуманно, что я своим нутром сопротивлялся в это поверить. Промолчал, ведь хотел знать, что Лена говорит правду, но где-то внутри противился. Так быть не может.

— Поэтому мы не приехали все вместе. — Продолжила она, унимая всхлипывания. — Наши отцы чуть не подрались. Это было безумие какое-то! Я забрала Настю, и мы какое-то время жили у подруги, Вики. Ты помнишь, моя одноклассница. Я не брала трубку, когда кто-то из них звонил. Уже хотела взять и ответить, но в самый последний момент отдёргивала руку. Не знала, что скажу, а начинать самой совсем не хотелось. Потом родители сказали, что едут домой, так как твоя мама запретила посещать тебя, хотя они приезжали достаточно часто. Я уехала вместе с ними. Поэтому не поверила глазам, когда увидела СМС от твоей мамы. Я чуть не упала в обморок, и, если бы не папа, успевший меня поймать в коридоре, я вполне могла бы получить сотрясение. Мы все примчались почти сразу. Твои родители нас пустили, но на меня не смотрели.

Было больно всё это слышать. Я понимал всех, но по отдельности не мог понять никого. Мне их жалко, искренне.

— Я хотела поехать с ними на следующий день, как ты очнулся, но они сказали, что лучше съездить одной. Так и поступила. Тут они оказались правы.

Я посмотрел на Лену так, как никогда раньше. Моё сердце переполняла обида на всех, но её я любил по-прежнему. Я обнял Лену опять, и так крепко, что она почти застонала от боли. Хочу прижаться к ней максимально сильно и больше никогда не отпускать.

— Пойдём домой? — спросил я, чувствуя, как кончики пальцев начало колоть.

— Конечно. — Она встала первой и протянула руку. Меня это удивило, но я посмеялся. Вижу, как она радуется, что её муж сейчас рядом и больше никуда не денется, и это сводит с ума нас обоих. Я взял Ленину ладонь, уже успевшую замёрзнуть, и поднялся с места. Мы отправились домой. По дороге я всё ещё пережёвывал в голове то, что услышал десять минут назад. Это не давало покоя, пока мы не оказались дома. Там пахло маминым пирогом. Настю на руках поднёс папа. Не важно, что было до всего этого, сейчас мы вместе, и это главное. Я их всех простил. Позже.

Стрела

Я хотел, чтобы старшие обеих сторон поговорили. Теперь знаю и помню всё, что нужно. До сих пор искренне желаю, чтобы вся эта история осталась позади и никаких недомолвок вообще больше не существовало. Мои родители так боялись за меня, что в их глазах Лена превратилась в угрозу. Они подумали о Насте? Если бы я и вправду не вспомнил их обоих, они бы тоже распрощались с единственной внучкой? Всё это не даёт покоя, но и начать разговор никак не могу. То слова в голове не рождаются, то момент совершенно не тот. Всё не то сейчас, и всё не так.

Я уселся за свой старый стол. Лена была на работе, родители гуляли с Настей, не уходя за пределы двора. Я оказался совершенно один. Хотел написать целую речь, наполненную разными вопросами, требующими ответов. Необходимо было узнать, чего на самом деле мама и папа добивались, пытаясь отгородить меня от жены, но лист так и лежал пустым. Я сложил руки на колени и посмотрел на карандаш, бездыханно и совершенно неподвижно валявшийся на столе. Ну же, напиши что-нибудь! Потом будет легче, само всё пройдёт, неужели ты так это и оставишь?

Сейчас, видимо, да.

Я смял лист и выбросил куда-то в сторону. Услышал мягкие постукивания бумажного комка. Карандаш я аккуратно убрал в выдвижной ящик. Там была не только канцелярия, но ещё и старый тонкий фотоальбом. Открыл его, на самой первой фотографии мы втроём — мама, папа и маленький я посередине. Совершенно голый, но в тот момент на это было плевать, ибо я и говорить тогда ещё вряд ли умел. За нами плещется море, пляж практически пустой. Солнце светит откуда-то сбоку, идеально подчёркивая папин былой точёный пресс. Чёрт, да на его животе можно бельё драить! Мама в сплошном красном купальнике. Её сильно вьющиеся длинные волосы колышутся на ветру, занимая чуть ли не четверть площади фотографии. Тот, кто делал снимок, решил, что всё волосы должны попасть, даже если центр композиции сместится куда-то в сторону.

Вообще не помню, как мы ездили на море, да и я не рвался особо. Может, это покажется странным, но к бескрайним водоёмам я абсолютно равнодушен. Родился со встроенной любовью к мегаполисам и его каменным высоткам. Уверен, акушерка поздравила маму с появлением у неё здорового любителя побегать по подъездам многоэтажных домов. Я быстро пролистал фотоальбом, и случайно одна из страничек замялась, оставшись открытой на пальце. Там только папа, он стоит в лодке и держит на леске огромную рыбину. По ту сторону кадра явно мама, её всё те же невероятно длинные кудри влезают справа, делая кадр слегка сюрреалистичным. Я закрыл фотоальбом и убрал обратно. Был бы рад его снова полистать, того гляди, вспомнил бы ещё что-нибудь, но мои мысли полностью поглотились другим. Где-то в глубине души я сомневался, что Лена вчера сказала правду. Как минимум часть она утаила точно.

Зачем? Я б спросил, да вот только до сих пор не знаю, как. Я уже хотел было достать новый листок, чтобы попробовать ещё раз справиться с речью. Попытка не пытка, хотя не в этом случае. Тут в замочной скважине двери зазвенела связка ключей. Родители вернулись со спящей Настей на руках. Папа шёл сразу за мамой, втаскивая коляску в узкий дверной проём и ещё более узкий коридор, выраставший из него. Я медленно вышел из своей комнаты, нервно теребя низ футболки и то и дело поправляя домашние штаны. Понадеялся, что момент для разговора наступил, но по лицам родителей, уставленным в пол, понял, что они слишком уставшие сейчас. Как уже выяснил — всё не вовремя.

Вечером зашла Лена. Дверь я открыл сам, теперь знал больше и не хотел, чтобы родители по этому поводу переживали сильнее. Так что я просто молча встретил жену, и она, раздевшись, ушла сидеть с Настей в нашу комнату. Я вернулся на кухню, где заканчивали свой ужин мама и папа. Они уже разделались со своими порциями супа и занимались кто чем. Мама начала мыть посуду, а папа полез ковырять что-то в холодильнике отвёрткой.

Я стоял на пороге кухни, наблюдая, как родители поглощены своими делами. Я опёрся на косяк и лихорадочно искал в голове хоть что-нибудь, что поможет хотя бы начать разговор, не могу оставить всё так. Они не общаются со своей невесткой, а это просто ужасно. Даже не сразу заметил, как чуть не сгрыз большой палец, откусив большую заусеницу. Пошла кровь. Я вытер красную жидкость об футболку. Не жалко, да никто и не заметит. Вполне возможно, что уже завтра эта футболка станет половой тряпкой.

— Мам, пап, — из меня просто петардой выпадали слова. Непонятно, как действовать дальше. — Я хочу с вами поговорить.

Они оба отвлеклись и посмотрели на меня почти одновременно. Я хотел каждому уделить часть серьёзного взгляда прямо в глаза, но раздвоиться не мог, поэтому глядел куда-то посередине между родителями, от чего выглядел немного неприкаянным, как меня мама всегда называла ещё с ранних лет.

— Садитесь. — Я указал пальцами на табуретки у кухонного стола. Мама вытерла руки об полотенце и осталась на месте, а папа всё-таки прислушался к совету. — Я всё знаю, или знаю часть, но я поверил Лене. В её слова о том, как вы с ней обходились после того, как я впал… впал в кому. Хочу спросить теперь лично и услышать от вас. Это правда?

Они переглянулись, словно по взгляду друг друга хотели решить, кто ответит первым, и не солжёт ли этот человек.

— Да, но у нас просто не получилось иначе. — Спокойно ответила мама и, посмотрев на папу, получила одобрительный кивок.

— Мы вряд ли сможем сейчас всё объяснить, — сказал тихо отец, как шпион, который боится за свою конфиденциальность. Он опёрся локтями на стол, — но вышло именно так. Мы любим тебя и хотим, чтобы ты был счастлив, чего бы это ни стоило.

Они меня обманывают.

— Мы тебя не обманываем. — Сказали они хором. Мне стало не по себе. Хочу уйти в свою комнату, к Лене. Я верил им всем, но вот эти версии не сходились. Родители хотели сделать как лучше для меня, но чуть не вышло катастрофически плохо. Я ощутил нежное прикосновение маминой руки… вцепившейся в меня ногтями, от чего на пол, сползая по предплечью, закапала кровь. Я отдёрнулся, мама пялилась абсолютно чёрными глазами, а папу тут же вырвало на стол чем-то тёмно-бордовым, он не выказал ни эмоции. Густая блевотина стекла по его подбородку и полилась дальше. Моё сердце на мгновение остановилось, и в эту секунду родители опять заговорили одновременно, но совершенно чужими… нет, чужим голосом. Он был один.

— Мне надоело.

— Кто здесь?

Дверь позади меня пропала, и спиной я прижался к голой стене. Слышал по ту сторону Ленин крик и Настин плач, но они пропадали где-то в глубинах моего подсознания.

— Я так надеялся, что ты всё вспомнишь. Я позвал всех, и мы ждали, что ты признаешься хотя бы самому себе. Но нет, ты молчишь. Ну и хуй с тобой! Возвращайся обратно. Хотя, ты никуда и не уходил.

Меня затрясло, и я упал на задницу, прижав колени к груди. Мама свалилась с ног, её охватили жуткие конвульсии, а папина голова открепилась от плеч и покатилась по столу. Перед глазами полетели искры, всё рушилось, абсолютно всё! За папиной спиной было окно, а за ним вырисовывался силуэт. Створки окна распахнулись, и вот объявился хозяина силуэта — Алиса. Она медленно влетала через проём, расставив руки в стороны. Когда Алиса оказалась у самого подоконника, папина голова, лежащая на столе и повёрнутая ко мне, предложила заглянуть в карман. Я сунул туда руку и достал маленькую бумажку. Мне её дал тот человек в странной шляпе и с дьявольскими глазами. Там было написано имя. Я Дмитрий, а не Николай. И всё это просто иллюзия.

— Посмотри на часы. — Заговорила Алиса. Из её рта хлынула чёрная густая жидкость, похожая на расплавленный гудрон. Это дрянь запачкала её грудь, слегка закрывавшуюся под полностью белым платьем, изрезанным в районе коленей. Они покрыты фиолетовыми синяками и порезами.

— Алиса много молилась. При мне, — вновь заговорил чужеродный голос из уст моих родителей, — но было бессмысленно. Обычно молятся тому, что сверху, а я живу на другой стороне.

Раздался заливистый ужасающий смех, прыгающий от стены к стене. Из другого кармана я вынул часы, которые получил от безумного юноши в самом начале моего сумасшествия. Стрелок не было, стекло циферблата сломано. Тиканье, которое можно было ощутить раньше, сдавив часы в ладони, пропало.

— Оголи свой грех. — Заговорила Алиса. — Ты предал всех, но почему-то именно я стала главной жертвой. Смотри, что ты сделал со мной!

Она наклонила голову, и я увидел окровавленный затылок. Точнее, то, что от него осталось. Там была дырка, прикрытая мокрыми пожёванными волосами. Я буквально видел мозг под черепной коробкой. Тела родителей начали испаряться и вылетели пылью в окно, а Алиса ступила на карниз и вошла на кухню, ставшую снова знакомой палатой больницы. Стены расстались с обоями, обнажив голый бетон. Алиса протянула мне руку, но я не сдал давать свою и лишь смотрел на неё. Не хотелось верить, что всё это оказалось обманом. Губы Алисы не шевелились, но именно от неё шёл голос, завладевший моими родителями.

— Ты знаешь, кто я! И ты будешь наказан так же, как эта шлюха. Она покусилась на священное, и её покарали. Ты сделал правильно, убив мразь самолично. Это была твоя проблема, и ты её решил, спас семью, но сам уже не спасёшься, теперь уже нет. Я ждал твоего раскаяния, и Он тоже, но ты промолчал.

— Я ничего не помнил! — крикнул я так, что рёбра почти разогнулись в другую сторону от напора. В голове теперь всё прояснилось.

Я убил её, убил. Она хотела всё рассказать Лене. Я не мог этого допустить и не допустил. Но чего это стоило, если на следующий день я оказался к кромешной тьме, и ужасы начали преследовать один за другим? Я не раскаивался, потому что не считал, что сделал что-то плохое. Сохранил семью, пусть и ценой жизни другого человека. Это я, меня зовут Дмитрий. Приятно познакомиться.

Взгляд Алисы прояснился, и тут послышался её настоящий голос.

— Я ненавижу тебя! Посмотри, в кого Он меня превратил! — кричала Алиса, витая в воздухе. Её руки были покрыты толстыми шрамами. Девушку наказали за то, кем я её сделал, а потом ещё и отправили прямо в пекло. Мне жаль? Внутри себя я понимал, что сейчас на всё плевать.

— Уходи. — Ответил я почти шёпотом, но она меня услышала.

Они меня услышали.

Алиса витала в воздухе и закрывала почти весь обзор. Её руки и голова обмякли, повисли как плети, словно конечности марионетки, чей хозяин отпустил ниточки. За её спиной я смог разглядеть чёрные очертания рогатого существа. Оно улыбалось, я не вижу, но знаю это. Так же, как и знаю, где теперь нахожусь.

«Добро пожаловать в Ад! Снаружи у нас полторы тысячи градусов, чтобы вы даже костным мозгом ощутили бедственность положения. Ручная кладь и багаж выкинуты к херам собачим за борт. Отстегните ремни безопасности и зажмите на своих поганых шеях. Надеюсь, вы будете страдать ещё очень долго. Командир корабля говорит, что всё будет хорошо, но не у вас».

Вершина

Помню лишь, как Алиса, или то, что с ней стало, схватила меня за горло и подняла в воздух. Из её рта ползли толстые тёмно-коричневые черви, падая с бирюзовых губ прямо на пол и разбиваясь при ударе. Они оставляли после себя маленькую густую лужу чёрной жидкости, сокращаясь всем округлым телом. В глазах Алисы пряталась бесконечная тьма, в которой я мог отлично разглядеть своё отражение. Зубы мои были оголены в ожидании мучительного удушья, а во взгляде читался страх, но не раскаяние.

Я всё вспомнил.

Она хотела рассказать Лене. Я решил, что не могу этого позволить. Мы ругались, но она не заметила, как во время ссоры я вёл её непривычным маршрутом до дома. Это были старые заброшенные гаражи, от которых веяло могильным холодом. Старые и кирпичные, они почти обвалились, опёршись друг на друга, как надравшиеся в стельку собутыльники. Крыши там дырявые настолько, что внутри при дожде воды больше, чем снаружи.

На улице уже стемнело, а ночной леденящий ветер колыхал высокую жёсткую траву. Эти зелёные бритвы окружали забытые гаражи как забор кладбища, но Алиса ничего не заметила, и это сыграло мне на руку. Я уже знал, что собираюсь сделать, поэтому не медлил. Уже совершенно не различал её слов и видел лишь, как Алиса машет руками, а женский голос звучал в диапазоне повышенных частот. Чувствую запах её духов, такой мерзкий приторный вкус. Он остаётся на языке, будто лизнул внутреннюю сторону крышечки от парфюма. Смрад поднимается к носу, раздражая ноздри, а потом опускается вниз до самого желудка, образуя отвращение на грани отравления.

Я шёл сзади, руки тряслись, но с каждым разом, когда локоны волос Алисы неприятно касались моего лица, витая на ветру, в теле оставалось всё меньше сомнений.

Я терпеть её не мог. И я положил этому конец.

Не стал брать ничего с собой. У меня нет ни глубоких карманов, ни тем более сумки. Пока Алиса в пустоту отправляла оскорбления, я просто наклонился и подобрал кусок сломанного кирпича. Его оранжевая поверхность мгновенно покрыла руку сухой красящей пылью. Мы прошли фонарь, и ровно за пределами стены света, отделяющей от вязкой тьмы, я ударил Алису, вонзил камень ей в затылок. Оскорбления прекратились. Угрозы? Если они и были, то их теперь тоже не стало.

Настя, это ради тебя.

Тело упало на землю с глухим звуком. Возможно, я услышал хруст её носа, резко встретившегося с асфальтом. Ощущение, что фонарь немного повернулся, чтобы посмотреть на то, что я сделал. Вялый, желтоватый, через раз мигающий свет пролился сначала на женские обнажённые ноги. Юбка задралась почти до пояса, и я увидел синие кружевные трусики. Спина Алисы больше не двигалась, говоря мне, что воздух не посещает это тело. Из затылка торчал маленький кусочек кирпича, окрасившись в бардовый цвет. Алиса была полностью повёрнута лицом вниз, но справа я увидел странные белые кусочки, похожие на жемчужинки. Ах, ну да. Я понял, что это. Сегодня зубной фее придётся изрядно раскошелиться.

Я смотрел на всю эту гнусную картину так, словно меня даже в теории не мог никто увидеть. По лбу то и дело сновали маленькие капли пота, сливаясь в тонкие ручейки, сбегавшие по моему носу, копясь на подбородке и затем падая вниз. Внутри сердце сверлило рёбра, в сильнейших потугах стараясь выбраться наружу. Я не контролировал лёгкие, от чего те жадно захлёбывались, голова начинала пухнуть, а потом и утрачивать связь с реальностью. Я пошатнулся, оказавшись на грани обморока, но удержался. Надо уходить, и немедленно. Вдалеке завыла собака, она словно узнала о моём преступлении. Фонари на фоне тёмного сизого неба гасли в густоте вечерней дымки. Света в окнах становилось всё меньше. Люди спали или просто отказывались верить в то, что только что произошло. Им же лучше.

Я подумал, что было бы правильно обтереть камень, чтобы скрыть отпечатки, но потом увидел сточную канаву, бурлящую от затекающих остатков дневного ливня. Я ногой пнул осколок, торчащий из головы Алисы, и тот укатился прямо в воду. Нашлась бо́льшая часть кирпича, выкинул её туда же. Услышал глухой всплеск на глубине, вряд ли досягаемой для захвата рукой. Хорошо, на этом и покончим. Я отряхнул руки, вытер пот со лба и загладил волосы назад. На губах ещё оставалась солоноватая плёнка, слизал её сухим языком. На одежде ни капли крови, вся она сейчас медленно растекалась по асфальту. Фонарь стал отворачиваться, и теперь тело Алисы пряталось в сумерках. На свету остались лишь её стопы в туфлях на невысоком каблуке. Меня бесил стук этой обуви, и теперь я так рад, что он прекратился. Спасибо, Алиса, за всё, но пришло время расстаться.

Прощай.

Я очнулся на полу, ощутив остатки глухо произнесённого слова на губах.

Прощай.

Конечно, теперь мне стыдно.

Кто бы сомневался?

Что я сделал? Чем руководствовался? Хотя, сейчас это уже не важно. Я ничего не помнил, но теперь расплачиваюсь за всё, за всю свою жизнь. На мне лишь белые штаны. Босые ноги чёрные от грязи. Худой торс чуть ли не сверкает оголившимися из-под кожи костями. Я сел на копчик. Опять посреди той церкви из сна, что сейчас пустовала, я здесь один. Тот сон так врезался в память, что это место казалось крайне знакомым, будто бы в нём прошло моё детство. Занозы дощатого пола впивались в костлявые ягодицы, но в своём теле сил встать я ещё не нашёл. Мышцы рук, словно два натянутых до предела каната, висели на костях. Они будто могут сломаться от любого неловкого движения. Чувствовал себя таким уязвимым, таким хрупким и ничтожным, столь бесполезным и ненужным никому. Я чувствовал себя никем.

В голове свистел ветер, заходя в одно в ухо и выходя из другого. Я пуст, внутри образовался вакуум. Всё материальное осталось позади, в мире, в котором мне больше не было места. Думаю, это к лучшему. Алиса, если ты меня слышишь — прости меня.

«Иди нахуй!»

Ладно.

В горле собрался горький ком, но сглотнуть или выплюнуть его никак не получается. Я сидел и медленно задыхался от давления в горле, пока свет луны пробивался сквозь дыры потолка церквушки. Или то, что от него осталось. Я опустил взгляд на руки, крепко обхватившие твёрдые колени. Я совершенно не ощущал тепла в теле. Хотя, зачем оно сейчас? Изо рта выходил пар, я уверен, что это моё последнее тепло, и оно скоро закончится.

Пока я смотрел, как свет луны сквозь ночную тьму пробегает по полу, изъеденному временем, за дверью прозвучал голос. Я быстро поднялся, совершенно забыл об усталости и о том, что ноги сейчас как две тростинки, и в любой момент могут переломиться. Босыми стопами, цепляя каждую занозу, я двинулся к выходу. Пол подо мной скрипел, отдаваясь эхом, которое бегало только вокруг меня. Я вытянул руку вперёд, чтобы как можно быстрее приблизиться к покосившимся дверям и открыть их. Упёрся ладонью во влажное дерево, сквозь волокна наружу выбежали жучки c маленькими круглыми тельцами и тонкими, будто нити, длинными ножками. Они прыгнули на руку, но я их быстро смахнул, а затем резким движением ноги пнул дверь. Она сначала нехотя скрипнула ржавыми штырями, держащими её на стене, а потом просто отвалилась и упала наружу, на землю, пахнущую смертью.

Я медленно вышел. Солнце уже вставало из-за горизонта. В церкви всё ещё было светло от луны. Лучи восходящей звезды приятно грели кожу и пробивались сквозь закрытые веки, а перед глазами вставала оранжевая пьянящая пелена.

«Черным-черно, черным-черно, черным-черно…»

Не сразу заметил, как слева на дряхлом кресле-качалке сидел молодой человек, ещё более худой, чем я. Головой он опустился практически на уровень подлокотников, сложив на животе с выпирающими рёбрами свои руки, измазанные по локоть в саже. Его голова была обильно покрыта тонкими шрамами и небрежно обрита, жидкая борода торчала во все стороны. Ноги, облачённые в белые штаны, но уже замаранные углём, стояли на маленьком постаменте у земли. Кресло качалось медленно и явно неохотно, а парень в свою очередь повторял постоянно всего одну фразу: «Черным-черно, черным-черно, черным-черно…»

Конец ознакомительного фрагмента.