Нос. Том 2

Роман Сергеевич Беляев, 2023

Вторая часть истории о том, как странный молодой человек по кличке Нос, пройдя лечение в психбольнице и оказавшись снова на свободе, оказывается в своём родном мире на рубеже тысячелетий – мрачном, абсурдном, отталкивающем и мерзком болоте. Пытаясь по инерции жить, как он жил до посещения больницы, и следовать своим старым вульгарным правилам поведения, он отправляется в невротично-романтичное, отталкивающе-красивое путешествие навстречу неизвестности по ночному зимнему Ижевску. В нём он встречает других странных людей, добрых и злых, видится со старыми друзьями и заводит новых. Задаваясь большими вопросами о всяких мелочах, рассуждая со встречными о серьёзных темах, тоскуя с ними и забавляясь, Нос попутно пытается пережить кризис своего отношения к жизни, изменение своих взглядов на родную угнетающую топь социального дна и на окружающих его людей. Но главная его задача – не потерять свою добрую душу в скверных проявлениях жизни, которыми то и дело щедро одаривает его мир.

2

— ЁБ ТВОЮ МАТЬ, БЛЯДЬ! — прокричал Марк. — Я ЗАЕБАЛСЯ, БЛЯДЬ, ПЫТАТЬСЯ ПОНЯТЬ, ГДЕ Я НАХУЙ!!!

Я открыл глаза, обнаружив себя всё там же на диване во всё той же квартире. Марк, Саша и Света были на своих местах… Ну, примерно. И, по всей видимости, тоже только присоединялись к нам с Марком… здесь.

— Это реальность или нет? — пропищала Света.

— Хуй его знает, но я, кажется, ощущаю, что реальность, — сказал я.

— Я нихуя не помню, но я тоже ощущала, что там реальность! А нет, помню, блять… Как нас бомбили… — хныкала она.

— Ну… Сейчас вроде не бомбят, так что не переживай, — тихо сказала ей Саша.

С трудом и по крупицам я помнил и вспоминал то, что видел сам. Глубокая тоска напала на меня, какая нападает, когда просыпаешься от очень хорошего сна, который не ощущался сном, а ощущался как прекрасный счастливый момент жизни.

Я огляделся. Открытая пачка галоперидола валялась на полу с несколькими таблетками рядом. Значит, то была правда. В смысле я действительно ходил за ними. Кто-то их съел? Надеюсь, что нет. Это мои таблетки, который мне выписали на всякий случай, и навряд ли этот случай и есть всякий. И вообще, он для конкретного всякого случая, который, может, и не настанет, поэтому он и всякий.

Вспомнив, что история с его добычей так бестактно оборвалась, я ещё больше взгрустнул. Потому что её неоконченный конец мне очень понравился. Вернее, фигуранты этой истории. Фигурантка… Как из сна с идеальной девушкой… Бессилье и злоба от этой неоконченности прошли по моему телу, от которых с гневной досадой хотелось что-нибудь прокричать. Но я не буду. Я же не Марк…

Но несмотря на то, что мне было немного грустно и тоскливо на душе, я не ощущал, что это те же грусть и тоска, что были раньше, подавлявшие меня совсем уж жёстко. Кажется, мне было лучше. В плане душевном. В плане физическом мне дико хотелось пить.

Я встал и, немного пошатываясь, отправился из зала.

— Ты куда? — спросила Саша.

— Пить хочу — пиздец, — ответил я.

— Поставь чайник тогда, мы тоже сейчас придём, — и она тяжело вздохнула.

Пока я шёл на кухню, пока включал свет, пока ставил чайник, пока садился и сидел за столом, больше всего меня волновала реальность посещения Строителя. Был ли я там на самом деле? Виделся ли я на самом деле с этой туберкулёзной девочкой? Не то чтобы я переживал о ней… Переживать о ней — то же самое, что переживать о случайном персонаже третьего плана без особой роли во сне, которого ты даже не знаешь, видел в первый раз и по пробуждении практически забыл. Я переживал о том, имею ли я теперь туберкулёз в себе или нет. И эта неизвестность очень меня нервировала. Мне, блять, неопределённости с ВИЧ, что ли, не хватало в жизни?!

Чайник вскипел и я заварил себе пакетик обычного чёрного чая. Медленно глотая его мелкими порциями, сидя в унылой тишине, я ощутил, как мне становится немного теплее. Это было важно, потому что в квартире по какой-то причине было достаточно холодно, и мои ноги замёрзли, вернее пальцы на ногах, которые я поджимал, чтобы было теплее. Да и сам я как-то… замёрз. Со временем на кухню подтянулись Марк и девочки.

— А нам ты чай не сделал? — спросил Марк на ходу, пока направлялся к чайнику и кружкам, и непонятно, зачем это было спрошено, если и так всё очевидно.

— Не сделал. Я же не знаю, какой чай вы хотите, — ответил я.

— Эх ты… — Саша шутливо осудила моё бездействие.

Они налили себе чай и тоже сели за стол. Минуту-другую мы пили молча, затем Марк спросил нас:

— Ну и что? Как вам?

Краем глаза я увидел, что девочки переглянулись между собой.

— Хуёво, — раздражённо сказала Света. — Мне мерещилась всякая хуита страшная. Почти ничего не помню, а то, что помню, то помню смутно, но там пиздец какой-то виделся.

— Странно. Ты, вроде, сидела, мультики смотрела, откуда пиздецу взяться? — ответил ей Марк.

— Может быть, внутри какие-нибудь переживания были, — робко предположила Саша.

— Ну а тебе как? — обратился он к ней.

— Ну… Ну знаешь, вроде интересно, но второй раз я пробовать не хочу. Слишком реально там всё кажется, не разбираешь, где настоящая реальность, а где галлюцинация. Ну… Ну возможно, что я тоже немного на негативе была, поэтому, может, и можно второй раз попробовать. Но только в хорошем настроении. Я, всё-таки, считаю, что это важную роль играет при взаимодействии с любыми веществами такого рода…

— Ну а ты что? — Марк обратился ко мне.

Я многозначительно поджал левый уголок губ, угрюмо вздохнул и промолчал.

— Понятно… — вздохнул он тоже. — Я в каком-то круговороте еботни был, вообще сейчас ничего не разобрать. Но впечатления в итоге тоже не из приятных.

Они не спеша обсуждали что-то ещё, но я ощущал нужду в отстранении от происходящего. Отстранении от жизни, где я могу быть заражён уже двумя смертельно опасными болезнями; где уже два раза я был объёбан против своей воли людьми, которых я зову друзьями; от болтовни с ними; от ощущения холода в ногах, который не проходил, даже когда я одной ступнёй обнимал другую, как это делают с руками, когда мёрзнут пальцы на них; от очередного тёмного вечера, проводимого под желтоватым светом чужой люстры; от тиканья часов, которые не сообщают ничего, кроме количества ушедшего времени, упущенного и невозвратимого; от противоречивого незнания и неопределённости, неизвестности по направлению к тому, что будет дальше и что мне следует делать; от отрешённого одиночества к приятному уединению.

Марк ткнул меня в плечо:

— Ты будешь? — неожиданно спросил он, слегка улыбаясь.

— Что? — я пытался понять, что мне предлагают в очередной раз, чтобы сделать мой полёт вниз к поганой смерти объебоса в их компании ещё быстрее.

— Говорю, пасту арахисовую будешь? — повторил он свой вопрос, держа в руах банку с разноцветной красно-сине-зелёной надписью «JIF» на ней, и дополнил: — Батин друг из Америки возит, вот нам иногда подкидывает несколько банок.

Я видел много фильмов, где показывался быт людей в США, и часто там фигурировало арахисовое масло. Это всегда было необычно видеть и слышать, но я никогда не задумывался, хочу ли я попробовать это масло, каково оно на вкус и всё такое. «Необычно и необычно, ну и что, я и просто масло-то не особо люблю», — наверняка хоть раз задумывался я, после чего интерес к этому вопросу у меня пропадал.

— А как на вкус она? — спросил я, осматривая содержимое банки.

— Как арахис. Просто арахис взяли, пожарили и перетёрли в пасту, — ответил Марк, взяв у меня банку и начав намазывать из неё пасту себе на хлеб.

— Не сладкая?

— Нет. Поэтому в кино на неё кладут джем и шоколадную пасту и всё такое. На, попробуй, — протянул он мне ложку.

Я взял её, зачерпнул примерно половину этой ложки пасты, и поместил её к себе в рот. Необычно насыщенный ореховый вкус арахиса ощутился сразу же, а за ним обозначилась очень вязкая и плотная текстура или фактура или ещё чего этой пасты. С ней было тяжело двигать языком во рту, тяжело было перемещать её, но со временем она становилась мягче, особенно после запивания чаем, и вскоре прошла дальше в меня, оставив после себя приятные ощущения… довольной целостности.

— Прикольно. Мне нравится. Да, буду, тоже на хлеб намажу, — сказал я.

— Вареньем намажь сверху ещё, — посоветовал Марк.

— Ага… — согласился я и начал делать бутерброд.

Пока я занимался этим делом, Марк, по всей видимости, решил ненавязчиво продолжить ранее обсуждённую тему:

— Вот видишь? — мягко и добродушно сказал он, словно стараясь избежать вызывания во мне раздражения. — А если бы не попробовал, то как бы ты узнал, что тебе нравится арахисовая паста?

Я, не спеша прожевав откушенный кусок бутерброда и запив его чаем, стараясь так же максимально по-доброму, сказал:

— Исходя из предпосылок.

— В каком плане? — спросил он.

— Ну, типа, зная, что это арахисовая паста, видя её и ощущая запах, я бы сделал вывод из всего этого, что мне понравится, потому что я не имею ничего против арахиса, — спокойно ответил я.

— Ну… Есть же вещи, которые выглядят не очень, пахнут не очень, а на деле очень вкусные… Сыры некоторые, например… Да и вот паста эта… Если бы я сорвал этикету и не сказал бы тебе о том, что внутри, и не открывал бы банку, то какие бы предпосылки ты увидел? Цвет, похожий на понос?

— Марк, блин! Мы едим вообще-то! — крикнула на него Саша.

— Ну… Да, конечно есть такие вещи. Но когда ты с ними встречаешься, то, скорее всего, среди предпосылок есть то, что это съедобное что-то, а не какая-то мерзость протухшая. Ну, касательно сыров это. Типа, если бы ты в первый раз увидел вонючий и плохо выглядящий сыр, и при этом ты не знал бы ничего о сырах, и тебе бы никто не сказал, что это сыр, то ты бы, наверное, не стал бы пробовать его? Потому что с таким же успехом можно пойти попробовать плесени какой-нибудь или ещё какую-нибудь мерзость, о которой ты ничего не знаешь. А касательно пасты… Ну, раз она в банке, то я сделал бы вывод, что это что-то съедобное, после чего всё равно бы получил предпосылки для того, чтобы пробовать или не пробовать: банку-то всё равно придётся открыть, и тогда я и запах почувствую. А то, что цвет поносный… Ну это вообще дело десятое, потому что много чего из продуктов в банках имеет цвет, который можно связать с чем-то неприятным. Да и вообще любой цвет любого продукта можно связать так. Но не связывается же он обычно? Когда ты смотришь на варенье, — указал я на варенье на столе, — ты же не связываешь его красный цвет с… Ну, с менструхой, например.

— Да хватит блин! — ругалась Саша.

— Ну… — он сдерживал себя, что не начать возмущаться. — Ну всё равно… Как ты поймёшь, что тебе что-то нравится, не попробовав?

— Я думаю, что если мне что-то не нравится настолько, что я не хочу это пробовать, то значит, что это мне не понравится.

— Ну как не понравится?.. Вот что ты никогда не пробовал и не хочешь пробовать, зная, что тебе не понравится?

Я задумался, после чего ответил:

— Много таких вещей. Например, субпродукты всякие, типа органов каких-нибудь. Глаза мерзость, например. Какой-нибудь говяжий глаз я бы не стал жрать ни при каких условиях.

— Ну а если окажется, что это самое вкусное, что ты ел?

— Если это выглядит как говно, пахнет как говно, то я не хочу это пробовать, потому что скорее всего это говно, а я не любитель говна.

— Ну а вдруг нет? А вдруг это не говно, а шоколад в виде говна? Вдруг это шутка или прикольная подача? А если окажется, что это самый лучший шоколад что ты пробовал в своей жизни? — не переставал он.

— Он уже не может быть самым лучшим, потому что я не хочу его и он мне отвратителен из-за своего вида, — вздохнул я. — То есть впечатление испорчено, и каким бы вкусным он не был — лучшим он не будет… Предпосылки говорят мне, что это говно, потому что это выглядит и пахнет и всё такое как говно, и какое-то качество, пусть то великолепный вкус или ещё чего, очернено этим фактом. Если я и попробую его, что навряд ли… Но если я и попробую его, и вкус его окажется приятным, то он всё равно не будет лучшим. Потому что любой шоколад, вкусом чуть уступающий этому, но выглядящий не как говно, мною будет восприниматься лучше. Так и говяжий глаз. Он отвратителен, я не ощущаю никакого интереса к поеданию его, так что даже если он и вкусен, то вкус его, восприятие и ощущение его будет очернено тем, что это говяжий глаз, который мне отвратителен. Блевота, может, тоже может быть приятной но вкус, но это, блин, блевота. Ты её тоже будешь жрать, потому что не попробуешь — не узнаешь?

— Ну всё равно… Как ты что-то узнаешь, если не попробуешь? Как можно ставить крест на чём-то, что ты видишь впервые?..

— Нет, постой, — я остановил его жестом руки. — Это разные вещи: что-то видеть впервые и уже иметь какое-то представление о чём-то. И там, и там, конечно, надо смотреть на предпосылки. Но если ты встречаешься впервые с чем-то, о чём не имеешь никаких сведений, то это задача сложнее. Но это не значит, что надо бежать сломя голову и жрать всё, что тебе подают. Так делают только долбоёбы, которые подыхают в своих заморских экспедициях к аборигенам.

— Ну и какие тут предпосылки могут быть в такой ситуации?

— А такие, что если тебе, допустим, абориген предлагает какой-нибудь фрукт, то получи всю информацию, какую только можешь. Посмотри на состояние людей, которые этот фрукт едят. Посмотри на сам фрукт, на его цвет, запах. Капни сок на кожу или ещё чего. Может это вкусный фрукт, но он ядовитый что пиздец, и ты сдохнешь как только проглотишь кусочек, а аборигены его жрут с детства и поэтому привыкли к яду?

— Так тебе в любом случае придётся попробовать его, чтобы прийти к выводу какому-то.

— Да нет. Если предпосылки говорят тебе, что не надо пробовать, то и не придётся. Например, запах фрукта противный или у тебя аллергия началась или раздражение на коже от его сока. А если тебе предпосылки ничего не говорят предостерегающего, то там уже тебе решать, держа в уме, что произойти может что угодно. Это касаемо новых вещей в твоей жизни. А касаемо тех, о которых у тебя уже есть информация… Ну, например, какая-нибудь песня. Вполне может понять, что она тебе не понравится, не слушая её.

— Каким образом? — устало спросил он.

— Ты знаешь, что я отвечу. Если предпосылки говорят, что это говно, то это, скорее всего, говно.

— Какие предпосылки тут могут быть?

— Ну, например, исполнитель. Если тебе не нравится его музыка, его стиль, жанр, не нравится ни одна из его песен, которые ты слышал, не нравится его аудитория, не нравится причислять себя к слушателям этого исполнителя, не нравится сам жанр или направление музыкальное, не нравится название, не нравится ещё что угодно, то вывод, блин, не трудно тут сделать и понять, что ты не хочешь её слушать, так что нахуя её слушать?

— Блин, ну а вдруг эта первая песня, которая тебе у него понравится? Все остальные не нравились, а эта понравится?

— Блин, так и говно на улице может оказаться шоколадом. Если исполнитель до этого исполнял только говно, а тут вдруг выдал что-то стоящее, то это проблемы исполнителя, что я не хочу его песни слушать и мне похуй, что это может быть что-то стоящее. Я не считаю, что что-то теряю, если не услышу песню, которая мне может понравиться. Мы щас с тобой сидим и я не слышу песни, которые мне могут понравиться, и что дальше-то? Если случайно услышу где-нибудь эту песню и мне она понравится, то ладно, хорошо. Но пока предпосылки мне говорят, что это срань какая-то, то я не буду тратить время и силы на намеренное прослушивание этого. Потому что тогда, чтобы уж точно ничего не упустить, придётся ВООБЩЕ ВСЕХ исполнителей ВСЕГО МИРА за ВСЁ ВРЕМЯ прослушивать, а то ведь у них тоже могут оказаться достойные песни, и вдруг я упускаю те, которая мне могут понравиться? Блин, а так ведь не останется времени на прочтение всех книг и на просмотр всех фильмов, а то вдруг я и там упускаю книги и фильмы, которые мне могут понравиться?! Сука… — я вздохнул, пытаясь выдохнуть раздражение от того, что мне приходится объяснять настолько очевидные вещи. — Если ты не можешь из предпосылок вывести какой-то итог, то ты, наверное, просто глупенький, тебе мозгов не хватает для этого. Поэтому иди ходи по городу и ешь говно, а то вдруг это самый лучший шоколад в твоей жизни кто-то обронил, а ты мимо прошёл, не попробовав. Нет? Не будешь таким заниматься? Почему? Как же ты узнаешь, если не попробуешь?

— Ну, одно дело, когда тебе подают его где-то или продают, а другое дело, когда ты находишь его на асфальте.

— Ну это и есть предпосылки. То есть из предпосылок ты какой-то вывод всё-таки можешь получить? Ну а что тогда ты жалуешься на мои взгляды? Может я вижу больше, чем видишь ты? Может я лучше замечаю предпосылки и последовательности и мне не нужно пробовать, чтобы сделать вывод? Может я просто более обширной и ценной лично для меня информацией обладаю, которая позволяет мне делать выводы?

Саша взяла тарелку с бутербродом, кружку с чаем, встала из-за стола и сказала:

— Достало споры ваши слушать… — и пошла в зал. За ней отправилась и Света.

Мы с Марком остались наедине. Разговаривать мне не особо хотелось. Да и ему, видимо, тоже. Мы с ним молча допили чай, сполоснули кружки и, выключив свет, тоже отправились в зал.

В зале Света и Саша смотрели телевизор.

— Что, сюда пришли спорить? Вам моё присутствие обязательно нужно? — пробормотала Саша.

— Да не, просто чай допили, что там сидеть? — ответил ей Марк и сел на диван. Затем он, нервно подёргав ногой, сказал: — Пошлите покурим.

Саша отложила тарелку с бутербродом и кружку с чаем на стол, девочки молча встали, и все они отправились на балкон.

Я уселся на уже своё, по ощущениям, место. Откинувшись на спинку, я автоматически направил свой взгляд на потолок. Он приземлился чуть дальше за люстрой. Я расфокусировал глаза, и из люстры, из её лампочек, вниз потянулись линии света, как будто бы пытаясь попасть в мои глаза. Несколько прямых спагеттинок то удлинялись, то укорачивались, словно были резиновыми и имели какие-то грузики на концах. Я задумался о том, почему я это вижу. Возможно, это игра света на моих ресницах или ещё чего, а размер у них меняется от биения сердца и мелких движений глаз. Попытавшись застыть, чтобы дать им доползти до моих глаз, я пролежал так неизвестное число минут. Эти полоски света в итоге просто растворялись ближе к нижней границе моего поля зрения.

Вернув свой взгляд обратно на мой уровень, я увидел всё размытым и слезящимся. Держа это во внимании, а также вспомнив, что иногда вижу множество светящихся белых точек, ползающих по моему полю зрения, словно сотни жучков-микробов, ищущих что-то и копошащихся только по им известным путям, я задумался: «Как отличить галлюцинацию или иллюзию, которую видишь, от физиологического процесса? Эти точки, например. Как понять, что я их вижу из-за какого-то процесса в глазах, а не помутнения рассудка? Если я приду к окулисту и пожалуюсь на них, то что он сделает, чтобы понять, что я действительно их вижу, а не наблюдаю галлюцинацию? Он ведь их не может увидеть. Он не может увидеть то, что я вижу. Как и если бы я видел галлюцинации. Как понять, что это физическая проблема, а не психическая?». Но рассуждать на эту тему мне не хотелось. Она, может быть, и интересная, но не сейчас. Сейчас… Я ничего не хочу. Кроме, может быть…

Я снова ощутил холод в своих ногах и поэтому инстинктивно глянул на окно. Оно было приоткрыто. «Кто, блять, до этого додумался?» — раздражённо подумал я и подошёл к нему.

Из окна веяло морозной прохладой, весьма освежающей и будоражащей яркой приятностью в груди лёгкие, душу и всё остальное. Мне стало приятнее, некоторое раздражение словно сдуло из моей головы. И взглянул на наружу, и люди, в свете фонарей, фар и света из окон ходили по своим делам, шли домой с работы или на работу из дома, или со школы или кружков, или с пар в универе или ПТУ, или из магазинов или из гостей, или в гости, или на свидание или в кино или театр или…

От обилия путей и мест, куда можно пойти и откуда можно возвращаться, могла с лёгким радостным воодушевлением закружиться голова. Но её останавливала мысль о том, что, несмотря на всё это многообразие, мне пойти некуда. И, если бы я оказался на улице сейчас, то просто бы бесцельно шастал туда-сюда и шлялся там и сям, чтобы по итогу прийти к одной цели: где поспать в тепле.

Я снова взгрустнул, хотя я и не переставал этого делать. Грусть не стала сильнее, скорее просто своей грустностью наложилась уже на покрывавшую меня другую, более раннюю, грусть. Как будто когда ты уже мокрый от дождя или душа или потому что купался где-то, а на тебя ещё льются капли дождя или душа или волна водоёма, где ты купаешься. Мокрее ты не становишься, просто вода накладывается на воду.

Прикрыв окно, я повернулся обратно в зал и увидел часы, висящие над входом в него. На них было почти восемь часов. «Быть может, ещё не всё потеряно? Быть может, стоит проверить? Вдруг я окажусь на улице и всё-таки смогу найти свой путь и место в его конце?» — пролетело у меня в голове. Странное взволнованное возбуждение пронеслось по моему телу, и эта мысль даже немного обрадовала меня. «Наверняка в мире для меня есть что-то получше…» — снова подумал я. Внезапно во входную дверь раздался стук короткого всем известного весёлого ритма, название которого я не знаю.

«Это, наверное, Миша», — сказало мне предчувствие. Почему-то я отправился к ребятам, которые стояли на балконе и курили на фоне ещё сияющей огнями улицы. Я приоткрыл дверь и сказал:

— Там в дверь кто-то стучится… Миша, наверное…

— Так открой, чё ты сюда-то пришёл? — не поворачиваясь, сказал Марк.

Я закрыл дверь балкона и пошёл в прихожую. Поспешив, я открыл дверь.

— О, братан, здарова! Давно не виделись! — зашёл в квартиру Миша, протянул мне руку, притянул к себе и похлопал по спине.

— Да, давненько уж не видались, — улыбаясь, сказал я.

— А чё, где все? Или ты их того? Хату уж переписал на себя небось, — засмеялся он и принялся снимать обувь.

— Да не, — почесал я затылок. — Они курят там, на балконе.

— Всё понятно, у кого какие приоритеты в жизни касательно друзей, — задумчиво сказал он, очевидно, шутя.

Затем, сняв свои лёгкие ботинки, он встал и снял свою чёрную куртку, которая тоже не выглядела особо тёплой, и заставляла меня задаваться вопросом о том, зачем её вообще носить зимой, если она выглядит как осенняя какая-то ветровка.

— Тебе не холодно в куртке-то такой? — спросил его я.

— Да не, не холодно, — улыбнулся он и прошёл в зал.

— Да как ты не мёрзнешь-то? Куртка тонкая, сам ты не жирный… Как ты вообще не закоченел ещё?! — прошёл за ним я.

— О, вот это братская забота, вот это только настоящий друг, брат, так переживать будет за меня, — он рассмеялся и сел на диван, на котором сидел я.

По всей видимости, он действительно был рад меня видеть, потому что таким весёлым его можно заметить редко. Так что это было немного даже непривычное зрелище. Хотя… Я и сам тоже как-то повеселел с его присутствием тут. Он разбавлял застоявшийся состав компании.

Он потянулся, зевнул, потёр глаза и сказал:

— Да я ж на машине постоянно, чё мне мёрзнуть? В машине печка есть. А из машины я выхожу только если зайти куда-то могу. Так что не мёрзну, не переживай, — и усмехнулся в конце.

— Вот и раскрыта тайна века, — улыбнулся я в ответ. — Пошли на кухню, может, чаю попьём?

— Да, чаю бы я попил, пошли.

И мы встали и пошли на кухню. На пути к ней нас перехватили куряги. Поздоровавшись со всеми здоровыми и пообжимавшись со всеми обжимающимися, они и я прошли на кухню.

— Чё у вас домофон-то не работает? Вроде вещь недешёвая, а дни будние сейчас, а никто не чинит, хотя все службы работают. Заходи кто хочет. Я вон зашёл, и никто мне даже слова не сказал, — на ходу спрашивал Миша.

— Да хер его знает. Ну починят когда-нибудь, наверное. Погоди. Ты ж вчера днём приходил. Он уже тогда не работал? — Марк присел и ответил ему.

— Да что-то я как-то не обратил внимания…

— Ну, вечером Нос пришел, и он уже не работал. Так что с чего ему сегодня-то работать?

— Ну, знаешь, любая сломанная вещь за день до своей починки всё ещё не работает, а на следующий день работает. Так что все шансы у вашего домофона быть работающим сегодня были, — слегка усмехнулся он, усевшись на стул.

Пока Саша наливала всем чай, Марк начал допрашивать Мишу:

— Ты чё такой весёлый-то? Вчера угрюмый был, как обычно. А сегодня что? Гишников всех стороной объехал что ль? — спросил Марк, посмеиваясь.

— Да не. Ну да, но не только. Просто чувствую себя хорошо. Вчера я калымил, а сегодня выходной у меня, в кармане есть деньжат сколько-то, машина заправлена и на ходу, и скоро мы с вами поедем веселиться. Все условия, чтобы иметь хорошее настроение! — задорно отвечал он.

— Да, для радости иногда многого не надо…

— Ну, если ты живёшь в таком же заёбывающим темпе, как я, то порой достаточно и простого выходного. А вы чё такие кислые?

— Да так, по хуйне…

— По какой? Вы, кстати, попробовали то, что я давал тебе?

— Да, попробовали, — Марк с улыбкой посмотрел на Сашу. Я на Свету смотреть не стал.

— Ну и как? Понравилось?

После небольшой паузы Марк ответил:

— Ну… Так-то прикольно, но отходняки не понравились.

— А какие отходняки были?

— Ну… Настроение портится немного…

— Ага, немного, — перебила его Саша. — Грусть, тоска, апатия, депрессия, отчаяние и вообще весь набор этого говна поганого, не считая ещё и всякой хуйни с телом. Марка пиздец колотило потом, меня тошнило… Короче пиздец.

— Ого… Ну, судя по всему, тебе не очень понравилось. А позитивное-то хоть что-то было?

— Ну возбуждение появляется лютое, трахаться хочется сильно, да и сам процесс как-то интереснее становится… Близость ощущаешь с человеком, и вообще так хорошо на душе… — сказал Марк.

Миша помолчал немного.

— Ну, хорошо, что и хорошее было, да?

Саша угукнула, Марк кивнул головой.

— Ну ладно, спасибо за информацию, она очень пригодится.

Я пил чай и не имел особого желания вступать в эту беседу. Да и вообще… Я, конечно, рад был его видеть, но я не знал, о чём сейчас завести разговор. Поэтому я пил чай и думал о том, можно ли попросить ещё арахисовой пасты, и, главное, стоит ли попросить ещё арахисовой пасты.

— Мне было хорошо, но после него не очень, — тихо сказала Света.

— Понял тебя. Как дела-то у тебя кстати, Света? Что-то вчера мы и не разговаривали даже с тобой нормально, — он обратился к ней.

— Да нормально, вроде… — скупо отвечала она.

— Чем занимаешься-то сейчас?

— Ну, у мамы в магазине подрабатываю иногда, а так учусь по большей части.

— С мамой всё так же живёшь?

— Ага… Нам нормально живётся. Двум одиноким женщинам вместе лучше.

— Да-а… — немного растеряно протянул он. — Ну и хорошо, что нормально. А одиночество… Да найдётся ещё нормальный мужик. И для тебя, и для мамы твоей…

— Ага… — вздохнула она.

Я отпил чаю, сдерживая лёгкую улыбку. Не знаю почему, но эта Светина история одновременно и пиздец какая грустная, — я представляю её и её мать, вдвоём сидящих зимой в квартире с тусклой лампой, и мне прямо как-то тяжело и грустно от этой картины, — и какая-то, что ли, забавная почему-то. Наверное, на это влияет нелепость самой Светы.

— Ну а ты-то чё? — Миша толкнул меня в плечо. — С возвращением, кстати!

— Спасибо, ага. А чё я?

— Давай рассказывай что-нибудь из дурки. Тоску не надо только, приколы лучше какие-нибудь.

— Ну щас начнё-ё-ётся… — уже веселее сказала Света. — Он нам тут такую хуйню задвигал вчера, это пиздец.

— Да, если что-то будешь рассказывать, то лучше что-нибудь повеселее, — поддержал её Марк.

— А что ты рассказывал? — спросил Миша.

— Ой, да там долгая история очень. Я лучше тебе в другой раз её расскажу, — ответил я.

— Лады. А приколы-то были какие-нибудь?

— Да какие там могут быть приколы… — сказал я, одновременно пытаясь вспомнить какую-нибудь историю, которую можно рассказать вкратце.

— Да любые, всё равно интересно же, как там чё, — продолжал Миша.

— Ну, короче… Был там один пацан. Ну, наверное, не пацан уж… Короче, петухом он был…

— Погоди. Петухом? Ты чё, в тюрьме сидел? — усмехнулся он.

— Да что тюрьма, что дурка, что армия — всё одна хуйня, различающаяся только снаружи.

— И чё… Погодь… И чё, мужики, которые там содержатся, шизофреники вот эти, они друг друга ебут?!

— Ну, насчёт мужиков не знаю, меня в детское отделение положили, так как во взрослом всё переполнено, а я помоложе всех там буду, поэтому решили, что в детском нормально будет, раз я от возрастной границы не так уж далеко ушёл.

— То есть… Дети, блять, друг друга ебут? — Миша недоумевал.

— Ну, как дети… Подростки. Лет четырнадцать в среднем, кто младше, кто старше. Делают петухов там из некоторых. И вот история-то про одного из них как раз. Хотя там истории-то и нет как таковой даже. Просто был петух, и его ебали иногда, и вот и разъебали ему очко похоже, потому что у него оно перестало говно держать, и он начал в штаны срать.

— Пиздец, блять… — вздохнула Света.

Саша молча ушла мыть кружки.

— Да, пиздец, и вправду, — сказал Миша. — Блин. Ну это не очень весело так-то.

— Ну да, вышло не очень весело, но я по-другому хотел рассказать, веселее это сделать, — ответил я.

— Как, нахуй… Как, нахуй, можно весело рассказать про то, что дети ебали другого ребёнка и у него от этого отказал анус и он начал срать себе в штаны, блять?.. — Марк схватился за голову.

— Ну… Я не хотел говорить про детей. Просто сказал бы что-то типа: «Был там петух, однажды его ебали, а он ночью потом обосрался, потому что очко разъебали ему»… Хотя… Да. Не очень весело.

— Ой пиздец блять, — вздохнул Марк.

— Как ты там вообще выжил… — сказала Саша из-за моей спины.

— Да как-то… Без особых проблем, вроде. Нет, проблемы были, конечно. Но не в плане выживания.

— Ладно, — сказал Миша. — Давайте тему сменим, а то чё-то вы все ещё кислее стали.

— Повеселишься тут с такими историями… — сказал Марк.

Я ничего не ответил, лишь слегка поёрзал на месте от подавляемого чувства вины. «Пошли нахуй, пидорасы, хотели историю из дурки — получили», — подумал я про себя.

— Да ладно тебе, не загоняйся, — сказал мне Миша.

— Ага… — вздохнул я.

— Да вы на отходняках, наверное, до сих пор просто, — он засмеялся. — Всё понятно с вами, хе-хе.

— Да незнай, вроде, много времени уже прошло, — сказала Света.

— Ну, видимо, долго держатся они. Когда вас отпустило?

— Ближе к утру где-то…

— Ну вот. А вы что хотели? У всего есть цена.

— Пошлите в зал, может? — спросил Марк.

Саша кивнула, Миша тоже согласился, а я и Света просто молча пошли за ними, потому что Света просто ходит за всеми, а я один оставаться на кухне не хотел, потому что это странно.

Придя в зал, мы расселись на своих местах. Саша и Марк сели вместе, уступив одно из кресел Мише. Он уселся и уставился на Марка.

— Что-то у тебя волосы длиннее стали или мне кажется? — спросил он у него.

— Ну да, день как бы прошёл, а волосы всё время растут, — отшутился Марк.

— Да не, я не про это. Я как-то внимания не обращал в последнее время, а сейчас вот смотрю и точно длиннее они стали… А, я понял! — хитро заулыбался он. — Ты решил не стричь волосы пока не поступишь в универ! Я прав?

— Да не, не так это. Я просто ращу их потому что мне нравится. Когда слишком длинные будут — тогда и укорочу снова до нужной мне длинны, — ответил Марк.

— Можно не ждать когда они отрастут, а просто постоянно их подрезать немного, чтобы они были всегда нужной длинны, — сказал я.

— Ага, ага… — Марк покивал головой. — Каждый день по миллиметру подрезать или по сколько они там растут. На парикмахерской разоришься.

— А ты сам подрезай.

— Я не парикмахер. Да и нет у меня какой-то длины, типа, точной до миллиметра. Как я увижу, что слишком длинно, тогда и подстригаться пойду. А до этого момента пойдёт, — сказал он, тряхнув головой, чтобы поправить волосы.

— Ну и что? Долго мы сидеть-то будем? — спросила Света, немного раздражённо.

— А ты куда так торопишься? — спросил её Миша.

— Ты знаешь куда. Да блять… — заныла она. — Просто мы до этого тебя ждали, с ума сходили, я не хочу ещё,блять, сидеть уныло, тупить в телевизор или скучать.

— А чё, долго ждали?

— Ну мы проснулись где-то днём, вот с этого времени и ждали тебя всё.

— Эх-эх, — вздохнул он. — Ну айдате тогда, что ли…

Миша встал с кресла, поправил свои штаны, дёрнув их сзади вверх, и направился, было, в прихожую, но Саша его окликнула:

— Стой! А куда мы идём-то в итоге? Нам же одеться надо подобающе. Скажи хоть, кто там будет хотя бы.

— Ну президент там будет, чиновники все местные, бизнесмены, олигархи. Туса в формате бала будет.

Саша сделала выражение лица, которое как бы с сарказмом говорило: «Ха-ха, как смешно!».

— Ну если серьёзно, то народу, как я понял, много не будет. Ну может ещё человек… Ну вот как нас будет. Может меньше, может больше. Ну скорее всего мы главными гостями будем. Одеваться как-то по-особенному не надо, поедем загород, домашняя такая пати будет без особых выпендриваний.

— Ладно, поняла, — сказала она и отправилась в комнату Марка.

— Да, я тоже пойду переоденусь, — сказал Марк и пошёл вместе с ней.

Миша в ожидании засунул руки в карманы, Света и я всё ещё сидели.

— Ну а вы чё? Ну ты, Света, понятно, что одета уже. А ты? — обратился он ко мне.

— А что я? У меня другой одежды нет, да и это нормальная, чё не нравится тебе? — ответил я.

— Да всё нравится… Просто я думал ты тоже пойдёшь переодеваться во что-то… более тусовочное.

— Да нет, мне похуй, да и, как я уже говорил, другой одежды нет у меня.

— У Марка бы попросил.

— Ага, ща, уже бегу. Хватило мне ношения общей одежды бля. В дурке. Я чужое носить ненавижу. Когда надеваешь что-то чужое, то как будто тебе в лицо этот чужой человек дышит изо рта и ты это вдыхаешь полным носом. Мерзость блять.

— Ну незнай, мне вот вообще по барабану, одежда есть одежда. А на рынке ты вот меряешь одежду, например. Тебе не мерзко?

— Ну одно дело, когда просто одежду померили, а другое дело, когда носили её, потели в ней, кожей своей тёрлись со всеми поверхностными хуйнями, жидкостями, жирами-маслами, бактериями, грязью…

— Так её постирать можно просто и всё. Да и с рынка одежду тоже нужно стирать перед тем, как носить будешь её.

— Ой, ты лучше не спорь с ним, это пиздец, — встряла Света.

— Ну я вот так ощущаю, мне противно, — сказал я.

— Ну ладно, это дело каждого, если противно, то и не надо, значит, так делать, — сказал Миша и вздохнул. — Пошлите, может, одеваться пока потихоньку?

— Да, пошлите, — согласился я.

Мы со Светой встали со своих мест и направились вместе с Мишей в прихожую. Там он начал одеваться. Я наклонился и опёрся плечом на стену, ожидая, когда он закончит, чтобы освободилось место для одевания. Он натянул свои ботинки, попросил подать ему куртку, — на что отозвалась Света, — и, надев её, вышел в подъезд.

Я хотел начать одеваться после него, но Света прошла вперёд меня. Она взяла свои сапоги и начала напяливать их.

— Так и будешь над душой стоять? — сказала она мне.

Молча, я повернулся и пошёл на кухню, чтобы попить воды перед выходом, а заодно ещё провести анализ своих ощущений и понять, готов я посикать или нет, потому что научившись терпеть долгие часы, мне иногда без этого трудно понять, что я хочу в туалет.

Дойдя до кухни, а налил себе ещё тёплой воды из чайника, выпил её, облокотившись на стол, думая о туалете, и понял, что не хочу. Вернее, немного хочу, но не настолько, чтобы пойти. Сполоснув кружку, я пошёл обратно в прихожую. Выйдя из кухни, проходя мимо туалета, я задумался о том, чтобы всё-таки попробовать и попытать свои шансы, но из комнаты вышла Саша, одетая в тёмно-синее платье, которое ниже пояса превращалось во что-то типа юбки, до колена скрывающую её ноги в колготках телесного цвета. Её губы стали немного ярче, а глаза немного выразительнее, и в мочках ушей у неё появилось по небольшой серёжке в форме крестика или буквы «Х» или «икс», на которых блестящая чёрная полоска пересекала и накладывалась на блестящую тёмно-синюю полоску. Они были достаточно маленькими, чтобы не вылезать за пределы мочек, и достаточно большими, чтобы их можно было хорошо разглядеть.

За ней вышел Марк, одевший приличные тёмные джинсы и светло-серую кофту на пуговицах, слегка открытую сверху, надетую поверх лёгкой рубашки.

— Да уж, вы с нами едете или в музей идёте? — шутливо спросил я их.

— Я решила, — на ходу говорила Саша, — что если мы будем знакомиться с новыми людьми, то пусть хоть какая это будет туса, но выглядеть нам надо прилично и достойно. Или что? Слишком официально мы оделись?

— Понятия не имею, если честно. Как по мне, вы выглядите хорошо, нормально, вполне допустимо и для приёма у депутатов, и для небольшой загородной встречи неизвестно с кем.

Саша улыбнулась. Света к тому времени уже оделась и тоже стояла в подъезде. Я пропустил Сашу и она начала одеваться. Оперевшись спиной об стену, я скрестил руки на животе в ожидании. Марк подошёл к ней, чтобы подать пальто, и таким образом занял моё место в очереди. «Не беда», — подумал я. Она делась и вышла в подъезд. Марк быстро натянул какое-то подобие берцев, — или берц, — но долго подворачивал низы джинсов, чтобы они смотрелись красиво. Затем задумался, выбирая между косухой и пальто, и в итоге выбрал косуху, после чего накинул её на себя.

— Как-то странно ты одеваешься. Вроде оделся интеллигентно, а надел берцы и косуху, почти как панк какой-то выглядишь, — сказал я ему.

— Ну так в том и прикол, что снаружи одно, а внутри другое. Надо одеваться так, чтобы удивлять, чтобы был сюрприз, неожиданность, — ответил он, застёгивая куртку.

Он вышел в подъезд, а я занял его место на коврике, надел свои простые ботинки, достал из своей простой куртки простую шапку и простой шарф, и надел их тоже. Когда я тянул куртку с вешалки, то пошатнул другие куртки, и откуда-то из-под них выпала шляпа, которую Марк носил летом. Я оттолкнул входную дверь, пока надевал свою куртку. В подъезде Миша держал ногой лифт, Саша и Света стояли, глядя на меня, и рядом с дверью стоял Марк, облокотившись на неё, когда она открылась. Все они ожидающе смотрели на меня.

— Там твоя шляпа выпала откуда-то, — сказал я ему.

Он заглянул в квартиру.

— О! А я всё думал где она, искал её. Нормально. Кинь её на тумбу куда-нибудь, — сказал он и вернулся в подъезд.

Я подобрал шляпу и кинул её на тумбу, стоявшую недалеко, как и было сказано. Застегнувшись, я выключил свет и вышел из квартиры. Марк закрыл её на ключ, и мы все пошли к лифту. В лифт зашёл Миша, забежала Саша, зашла Света и залез Марк. Для меня особо места не оставалось.

— Давай, между нами залезай, — сказала Саша.

— Да не, перегруз будет, — заметила Света.

— Так-то да. Давай или пешком или мы ща уедем и ты вызовешь снова, — сказал Марк.

Я безразлично пожал плечами. Марк нажал кнопку, двери закрылись и они поехали вниз. Я взглянул на лестничную клетку и отправился к ней. Взглянув в проём между лестницами, увидев уходящий в темноту тоннель из краёв лестниц и перил, я неспешно зашагал по гладким тёмно-зелёно-серым ступеням, изредка смотря в подъездные окна и прислушиваясь к звукам своих шагов. Проходя мимо квартир, я слышал звуки телевизора, голоса людей и прочий всякий приглушённый бытовой шум. Во мне появилось ощущение, что моя личность, которую разбирают на куски люди, в чьей группе я нахожусь, начала ко мне возвращаться. Как будто её разорвали стервятники и растащили из моей головы к себе как умирающий мозг трупа, но оставили маленькую часть его, которой удалось спрятаться, и она вылезла из своего укрытия и начала разрастаться, организуя мозг снова, и он медленно растёт и оживает, возвращая к жизни и труп, в котором он находится. Я ступал по ступенькам, и красота невидимо надвигающейся ночи заливалась мне в глаза из окон, а из одной из квартир я услышал женские стоны удовольствия, и запах табачного дыма и еды из квартир вдыхал мой нос… Но, не мешкая, я спустился на первый этаж и уже подошёл к выходу из подъезда. Всё-таки, меня ждали люди, и задерживаться было не очень красиво.

***

Выйдя на улицу, я был встречен прекрасным зимним воздухом и обрывками разговоров друзей:

–… подождём, он же не знает, где машина, — говорил Миша.

— Найдё… А, вот и он, — сказал Марк. — Ну пошли теперь.

Я подошёл к ребятам.

— Пиздец, я чуть не окоченел тут, пока тебя ждали, — сказал он мне.

— Ну не надо было из подъезда выходить тогда. Знали же, что меня подождать придётся, — ответил я.

— Где машина-то? Я специально легко оделся, потому что думал, что ща сразу сядем и поедем, — обратился он к Мише.

— Да тут, недалеко. Пришлось немного подальше припарковаться, а то тут у вас то место есть, то нет. Пошли, — сделал он приглашающий жест рукой.

И мы все вместе отправились по узкому тротуару на выход из двора. Марк шёл с Мишей впереди, обсуждая что-то:

— Вот… Игорь же передавал тебе тубусы розовые? Вот мы их тоже попробовали, пока ждали, — говорил Марк Мише.

— Ну и как? Стоит того, чтобы заморочиться с ними?

— И да… И нет… — трясся он от холода. — Опыт, конечно, интересный но очень специфический.

— В каком плане?

— В том, что… Там хуй знает, что ты увидишь, приятное или неприятное.

— А ты что видел?

— Ну большую часть я не помню нихера, а то, что помню… В каком-то из обрывков я, короче, попал в джунгли какие-то… И там всё ядовитое было… И я шёл, типа, босоногий, в лёгких шортах и футболке, потому что жарко было, что пиздец. И вот мы по тропе с кем-то шли, а на тропе всякие лианы там, травинки лежат. А вокруг тропы заросли всяких растений, прямо стена живая. И я иду, короче… И вижу, что на растениях этих всяких лягушки там сидят эти мелкие, пауки всякие, жуки. И я понимаю, что всё, что я вижу, это ядовитая хуйня. И вот я иду, а вокруг всё жужжит, звенит, стрекочет, всё влажное, а я время от времени наступаю то на травинку какую-нибудь, то цветок какой-нибудь задену или листик или кустик, или хуйня какая на меня сядет. И всё эта жалится, больно кусается и режется, а раны потом все зудят и чешутся и ноют, а мы всё идём и идём по тропе этой, а у меня ноги все уже красные и пиздец раздражённые, как будто я по крапиве ходил… Короче вообще пиздец полный, ад какой-то. И всё так реально, что охуеваешь. У тебя даже мысли не появляется, что это галюны…

— Понял тебя. Ну, раз что-то увидеть можно, то значит, что интерес к этому будет. Так что подумаем ещё…

Мы дошли до пограничной области с дорогами и дворами других домов, соседних. На этом широком перекрёстке, рядом с мусоркой, стояла тёмно-красная восьмёрка с тонированной задней полусферой. Мы подошли к ней и Миша пикнул брелком на ключах. Двери синхронно раздались звуком открывающихся замков. Быстро обойдя машину, он сел на место водителя. Мы же немного замешкались.

— Ну чё вы там? — опустил он окно на пассажирской двери и крикнул нам.

— Да мы не знаем кто куда сядет, — Марк ответил ему.

— Да какая разница вообще?.. Ну ты садись ко мне, все остальные назад. Кто назад — камень-ножницы-бумага сыграйте на то, кто в середине сидит, — сказал он и поднял окно обратно.

Марк открыл дверь и хотел сесть на пассажирское сидение впереди, как ему и сказал Миша, но тот его остановил:

— Чувак, это восьмёрка…

— А, понял, — сказал Марк и отошёл от двери

Мы же с девочками не стали играть в камень-ножницу-бумагу. Света просто сказала: «Нам в платьях неудобно в середине», и было понятно, что в середине сижу я. Поэтому мы подошли в нужном порядке к двери, Миша отодвинул сидение Марка, и Света полезла назад. За ней я, а за мной Саша.

Пусть и с небольшим трудом и неудобством, но мы все уселись и относительно нормально устроились сзади. Миша задвинул сидение обратно и впустил Марка, который захлопнул дверь, за что Миша недовольно посмотрел на него.

— Ну чё, едем? — спросил Миша и, не дожидаясь ответа, завёл машину.

Двигатель зарычал, а вместе с ним и зарычал резкий несущийся автоматным огнём звук гитар и барабанов, зазвучал странный вокал.

— О, блин, это же Министри, «Чизас Бил Май Хот Род»! — обрадовался Марк. — Мощная песня. Единственная, которую я у них слушал, но мощная.

Миша быстро выключил магнитолу и достал из неё кассету.

— Извиняюсь, забыл про неё, — пробормотал он, засовывая кассету в подкассетник.

— Да чё ты извиняешься, крутая песня, офигенная, — сказал Марк и забрал у Миши подкассетник, чтобы изучить его содержимое. — «Псалм Шестьдесят Девять», ага, крутой альбом, говорят. Не знал, что ты их слушаешь.

— Да я так… Решил что-нибудь новое для себя послушать, с новой музыкой познакомиться…

— Ну и как? Понравилось?

— Ну вот эта песня, какая там… Четвёртая или пятая вроде там. Ну про которую ты сейчас сказал. Она, вроде, прикольная, погонять под неё классно. А остальные как-то так, не особо понравились.

— Ну круто. Значит под неё и поедем!

— Нет! — выкрикнула Саша.

— Долбёжкая какая-то стрёмная, — Света поддержала её.

— Да ничего вы не понимаете… — вздохнул Марк и кинул подкассетник Мише.

Миша убрал его в некую стойку для кассет, которую, по всей видимости, сам когда-то приделал к панели, и в которой помимо этой кассеты были ещё пара каких-то, название которых я не видел.

— Ну и чё не едем-то? — спросила Света.

— Ща прогреется машина и поедем, — ответил ей Миша.

— Иисус построил её? — Марк спросил какую-то странную вещь.

— В смысле? — Миша не понял его.

— Ну… Она прогреется, нагреется, станет горячей… Хот… Хот-род?

— Я не понимаю тебя.

— Иисус построил мой хот-род!

— Я рад за тебя, — отшутился Миша.

— Да блять… Песня так называется. «Иисус построил мой хот-род».

— А-а-а… Теперь дошло до меня. Я просто английский не знаю, так что вот, — виновато сказал Миша.

— Это было… тупо, — сказала Света.

— Блин… Да ну вас… Иисус построил мой хот род, куда вы можете пойти, — обиженно сказал Марк и указал на свою промежность.

— А это-то тут причём? — Света недоумевала.

— «Хот род» можно перевести как «горячий стержень», — сумничал я.

— Да пошли вы, англичане ёбаные, — ответила она.

— Если на кого ты и можешь обижаться, так это только на себя. За то, что не знаешь английского, — ответил ей Марк.

Света, сидящая слева от меня, вытянулась и стукнула его по плечу. Мы, тем временем, начали движение и уже даже выехали на Союзную

— А что такое «хот-род»? — спросил Миша и добавил: — исключая версию про горячий стержень.

— Ну это типа такие старые машины, знаешь, которые прямо старые-старые, годов тридцатых, которые переделывают в супермощные, чтобы на них гонять, — объяснил Марк и по его лицу было видно, что он доволен, что знает это, и что эта информация пригодилась.

— А-а-а… Ну да, ага, знаю такие, видел в кино. И в журналах. Там типа всякие первые форды модель Б, старые Шевроле, Понтиаки первые и типа такого, да? Движки меняют им, нагнетатели ставят, облегчают, всё такое?

— Ну… Да… Ага… — очевидно, что Марк перестал чувствовать уверенность, потому что в машинах он не особо разбирался.

— И типа песня про то, что Иисус сделал такой хот-род? Круто.

Мы повернули на Камбарскую и двинулись к выезду из города. Дома постепенно сменились чёрными ветвями деревьев без листьев на фоне слегка коричневатого неба и большими тёмно-зелёными ёлками, размывающимися в свете фар.

— А ты права-то получить успел до того, как в больницу угодил? — Миша обратился ко мне.

Я чуть подвинулся вперёд и ухватился руками за углы передних сидений, чтобы продолжить диалог:

— Да не, не успел. Да и не пытался особо-то. Мне как-то не очень хочется машиной управлять. Я даже во сне нормально ездить не могу: пытаюсь затормозить, а она всё останавливается, останавливается, уже полкилометра едет, но всё не остановится, и я врезаюсь во что-нибудь, перед чем хотел остановиться, или на красный вот так медленно проезжаю.

— Ха! — усмехнулся Миша. — Ну ты сравнил, конечно. Сон и реальность разные вещи. Здесь, если за всем следить, то всё будет работать исправно, и остановишься ты когда надо.

— Ну всё равно как-то не уверен я в том, что хочу ездить.

— Ну, это в каком-то роде правильно. Потому что если не уверен, то лучше и не пробовать. Это конкретно вождения машин касается. Потому что сейчас много машин стало, ездить опасно, если не уверен… А что, тебе больше по душе велосипеды или что?

— Да мне и до велосипедов как-то фиолетово. Я вообще не задумывался о них даже. Мне ходить привычнее.

— Ага, до нас он пешком идти хотел от Ягодки! Ходун блин! — Саша задорно крикнула Мише.

— Ну и половину почти прошёл, — серьёзно ответил ей я.

— А что ты нам-то не позвонил? — внезапно спросил Марк.

— А я… Да я как-то вообще не думал даже об этом… — я растерялся, потому что действительно мог позвонить и мы бы что-нибудь придумали, чтобы я добрался быстрее. То же такси хотя бы вызвали.

— Позвонил бы, мы бы что-нибудь придумали. То же такси хотя бы вызвали, — сказал Марк.

— Да у меня карты-то таксофоновской нет… Хотя мелочь была так-то. Ну… Ну блин, вылетело из головы.

— Ну ладно, это не проблема, главное, что добрался в итоге.

— Ага… — вздохнул я.

Дальше мы молча ехали по дороге, проезжая редкие вдольдорожные дома, столбы электропередач и задорожную тьму. Наблюдая за этим и слушая звуки дороги и тряску машины на ней, не будучи человеком, который управляет этой машиной, в тепле и в безопасности, без тревоги о сворачивании с пути, я начал ощущать, что эта атмосфера успокаивала меня и немного убаюкивала. Мне стало немного легко на душе, чуть-чуть приятно. Я даже немного хотел, чтобы эта поездка длилась дольше, чем она потенциально, по моим прикидкам, должна была длиться.

— Может мы радио хотя бы включим, а то скучно как-то ехать, — спросила Света.

Миша, задумавшись на секунду, ответил ей:

— Радио у меня нет. Ну то есть оно не работает почему-то.

— Блин… — расстроилась она.

Марк потянулся к кассетам и достал одну, на которой от руки, на белой бумажке под пластиком, было написано: «Поп. №3». Он перевернул подкассетник и увидел список композиций, записанный так же от руки.

— Может эту поставим? — спросил он Мишу.

— Ну… Незнай, если вам такое нравится, то можете поставить.

— А тебе не самому не нравится?

— Ну там есть одна песня, которая мне показалась прикольной… Дай-ка… — Миша забрал у Марка подкассетник и тоже начал читать список композиций, одним глазом смотря на дорогу и одной рукой держа руль. — Да, двенадцатая, вроде. Ну не знаю, не могу сказать, что прямо уж понравилась, но, вроде, прикольно звучит.

Он передал подкассетник Марку, тот снова пробежался глазами по списку и сказал:

— Иэн Хантер… Не слышал о таком… «Гуд мэн ин э бэд тайм»… Она?

— Не знаю, вроде. Скорее всего.

— Ну давай послушаем…

Марк достал кассету и вставил её в магнитолу. Затем некоторое время перематывал, а потом остановился. Из динамиков нас обдал странный звук, но все слушали…

Не могу сказать, что эта музыка была прямо к месту… Слушая это звучание, создавалось впечатление, что она должна играть в каком-то стрёмном клубе из американского фильма про восьмидесятые. Но… Её ритм подходил под движение, в том числе движение машины. Ехать под неё можно было, а все эти блестящие и искрящиеся электронные и синтезаторные звуки весьма подходили бы под разные светящиеся огоньки, проносящиеся мимо, типа света фонарей, редких окон, звёзд. Но, так как их не было или было очень мало, то вместо них был просто блестящий снег. Но сама песня, конечно, всё-таки лучше подошла бы для других движений каких-нибудь.

Когда она закончилась, то Саша сразу же ткнула меня в бок и спросила:

— Ты разобрал о чём песня?

— Ну так, что-то понял.

— И о чём она?

— Ну, текст, в принципе, соответствует названию. Хороший человек в плохое время. Там поётся что-то про желания какие-то, похоть, удовольствия… Ну, я так понял, что какой-то хороший человек просто попал в не очень хороший период своей жизни или вообще, где подвергается похоти и всему такому. Непонятно, про какое именно плохое время говорится. Ну, типа, именно что плохое время в жизни хорошего человека, или хороший человек вообще в плохом времени, типа как в плохой эпохе…

— Я думаю, что тут не надо гадать. Как думаешь, так и есть.

— Ну… Так-то да. Эта расплывчивость даёт возможность каждому начать ассоциировать название песни и саму песню с собой. Типа: «Вот я, хороший человек, но в плохом времени». Или: «Вот я, хороший человек, но в моей жизни пока чёрная полоса» или что-то типа этого.

— Да, так многие могут о себе подумать, и песня отзовётся у них в сердцах.

— Да видимо так многие и думают, поэтому эта песня и в сборнике под названием «Поп. №3». Популярная потому что.

— Может быть, может быть… — задумчиво сказала она.

Плавно двигаясь в темноте позднего вечера, переходящего в ночь, скользя меж домов, деревьев и обочин, проехав знак «Завьялово», мы заехали в это самое Завьялово. Я практически не бывал здесь, разве что когда-то давно в детстве, да и то проездом. Поэтому я не знал ни куда мы едем, ни когда мы приедем. Свернув в жилые районы, проехав по длинной улице, мы сделали ещё несколько поворотов, проехались вдоль в большинстве своём спящих или засыпающих одно — и двухэтажных домов, и в какой-то момент мы оказались где-то на окраине села.

***

Среди домов, последних перед мерцающим незаселённым полем снега, стоял один, двухэтажный, какой-то светлой раскраски и с тёмной крышей, сливающейся с ночным небом, из которого доносилась музыка, которая играет сейчас в каждом магнитофоне и радио, и в окнах которого горел яркий свет. У него мы и остановились.

— Ну всё, приехали, — Миша заглушил машину.

— А к кому мы приехали-то хоть? — спросил Марк.

— Ну к мужику… Это знакомый бати твоего. Ну и ещё может кто-нибудь тут есть… — размыто ответил Миша.

— Вылазь уже! — толкнула Саша сидение Марка.

Марк лениво открыл дверь и вылез из машины. Миша отодвинул сидение, после чего начала вылезла Саша, затем я, а потом и Света. Мы стояли у машины, Марк трясся от холода, а Миша, пошарившись по машине, проверяя, по всей видимости, что-то, неспешно вышел и кнопкой закрыл замки на дверях автомобиля.

— Чего стоите-то? Заходите! — сказал он нам, обошёл нас и повёл в дом.

Пройдя через калитку профнастильного забора, мы паровозиком шли по тропинке, уходящей налево к дому. В подобные моменты у меня всегда появляется чувство предвкушения нового знакомства. Но это чувство не приятное, а какое-то тревожное. С каждым новым знакомством приходится попадать в новый мир. И в преддверии такого перехода мой разум начинает бегать и суетиться, оставляя меня без присмотра.

Скрипя дверью и отряхивая обувь от снега, мы зашли в крытую веранду, освещённую голыми и торчащими кое-где лампочками, источающими яркий желтоватый свет. Миша открыл широкую входную дверь, из проёма которой на нас поплыл тёплый воздух и начала доноситься музыка какого-то исполнителя, который был мне абсолютно не интересен и поэтому я не знал, кто это и чем он отличается от остального шумового фона, создаваемого текущей эстрадой. Мы, толпясь и теснясь, прошли в достаточно просторную и светлую прихожую, и малоприятный запах залез в мой нос. Он был именно не очень приятным по своей природе, а не только потому, что это был запах чужого дома. Но я не стал обращать на это особого внимания, потому что по итогу всё равно привыкну к нему и перестану чувствовать.

Пока мы разувались, к нам вышел, по всей видимости, хозяин дома. Массивная фигура среднего роста, смесь крепких, но когда-то и ломаных, костей, — так мною ощущалось, во всяком случае, — мышц и жира, радостно воскликнув и почесав свою лысую голову, в развалочку и топая подошла к нам и звонко шлёпнула ладонью по протянутой руке Миши, после чего пожала её и разразилась громовым хохотом:

— Ну, наконец-то!!! Мы уж вас заждались!

— Как и обещали, Виктор Николаевич! Привёз друзей, чтоб веселее было! — Миша с улыбкой тряс ему руку в ответ.

— Ну? Знакомь давай нас! — во весь рот улыбался Виктор Николаевич, блестя множеством золотых зубов.

— Так, да… — чутка замешкался он, после чего обратился к нам: — Ребята, это Виктор Николаевич.

— Да какой Виктор Николаевич? Я вам не учитель в школе тут! — рассмеялся он. — Слон меня все кличут, вот и вы тоже можете. А то «Виктор Николаевич, Виктор Николаевич»… Как на суде! Ну, а кому клички чужды или ещё что, то дядей Витей можете звать, коль молодые вы все…

Миша кивнул головой и начал указывать ему на нас:

— А это Саша, это Света… Это Марк…

— О, Марк! Ты же сын Максима Анатольевича? Очень приятно познакомиться! — перебил дядя Витя и пожал Марку руку. — Много о тебе хорошего слышал от твоего отца. А хорошие слова от таких людей значат очень много! Тебе повезло с ним очень!

— А это Нос, — Миша указал на меня.

Почувствовав на себе взгляд дяди Вити по кличке Слон, и его не то чтобы тяжесть, но вес, который был под стать человеку такой конструкции и с такой кличкой, мне стало немного не по себе. Он подошёл ко мне и протянул руку, на которой я украдкой бросил взгляд и заметил разные рисунки на ней: пугающая своими шипами колючая проволока, браслетом обвивающая его запястье; куча разнообразных перстней на каждом пальце; большая надпись «СЛОН».

— Нос, да?.. Ну, Нос — так Нос, — тихо сказал он низким, видавшим задымлённые сигаретным дымом годы, голосом, а я почувствовал запах какой-то еды и кофе из его рта.

Я протянул руку в ответ, и мясистые пальцы его лапы без особого давления пожали мне её. Разница между нами, — не только физическая, возрастная, но и в образе мышления и отношения к жизни, ощутимая и очевидная по каким-то непонятным причинам, — как будто заполнила воздух и тяжестью заливалась в мои внутренности, вызывая опасение этого человека.

— Ну что? Пошли в зал, теперь я вас знакомить буду! — отвернулся он от меня и радостно заявил ребятам.

По коридору из прихожей, мимо каких-то кладовых или тёмных комнат, мы направились за дядей Витей, и, не доходя до кухни и прохода куда-то дальше, мы повернули направо и прошли в зал. Там, под ярким бледным дневным светом, льющимся с люстры, окружённые старыми голубоватыми обоями с цветами на побелённых стенах, под громкими звуками музыки с телевизора, на диване рядом со столом-книжкой с едой сидели два молодых человека.

— Так, ну кто не знает — это Денис… — указал дядя Витя на медленно поедающего закуски на столе парня, пустым взглядом смотрящего на ковёр на полу. — А это Фара!

Фара, сидевший, качая одной ногой, читая какую-то книгу, резко глянул на нас, услышав своё… свою кличку? Поправил очки, съехавшие на нос, встал с дивана и подошёл к нам:

— Дмитрий, — протянул он руку сперва мне, а после Марку.

— А я зову его Фарой, потому что очки у него отсвечивают ярко, — улыбаясь, похлопал дядя Витя Диму-Фару по спине. — Вы его не обижайте, это благодаря ему мы здесь сегодня. Дом-то его!

Мы с Марком молча кивнули, а дядя Витя подозвал Мишу и спросил:

— А чё этот друг твой, Денчик, какой-то потерянный? Он ужаленный или блаженный? Или чё? — и улыбнулся ехидно.

— Да не, он просто сам по себе такой… Тихий.

— Ну он какой-то мутный, да и чё-то хуй знает… Не весёлый какой-то… — шёпотом сказал дядя Витя.

Они с Мишей отошли в проход и шёпотом же Миша ответил:

— Он просто со мной был, мы катались, когда Максим Анатольевич сообщил во сколько точно праздник у нас… Ну и я с ним и заехал за финансами, потом за продуктами, а потом сюда, чтобы сразу всё оставить да за ними сгонять, — он указал на нас. — Место-то в машине ограничено.

— Ну ладно. Я на тебя не гоню, если чё, просто внатуре мутный тип какой-то он как будто.

— Да не, он нормальный. Выпить ему надо, там расслабится, может, — вздохнул Миша и оглянулся на Дениса.

— Ладно, похуй, — сказал дядя Витя, после чего громогласно рявкнул в сторону кухни: — Наташа, блядь! Неси пиво!

— Да заебал, блять! — с кухни раздался раздражённый девичий возглас.

Дядя Витя повернулся к нам и очень по-доброму, — что было весьма неожиданно и удивительно, — сказал:

— А вы садитесь, садитесь. Кто на диван, кто кресло подвиньте, кто стульчики возьмите, если надо.

Миша уселся с правого краю на диван рядом с Денисом, который продолжал молча тупить в одну точку, иногда поглядывая на нас. Света села рядом с Фарой, продолжающим читать книгу, и сидевшим слева от Дениса. Марк подвинул стоящее рядом лёгкое креслице к левому торцу стола для Саши и она села в него. Я взял пару стульев, стоявших недалеко от телевизора, — и заодно убавил его, — и поставил их тоже к столу: один с торца напротив Саши, куда сел Марк, а другой рядом с углом этого торца для себя.

Через пару минут вернулся дядя Витя, неся две табуретки, которые поставил слева от меня — между мной и Сашей. А за ним в зал зашла, как я понял, Наташа: относительно привлекательная девушка в лёгкой «слоистой» чёрной мини-юбке, полупрозрачных тёмных колготках, какой-то блузке в тёмных тонах и цветочных узорах с блестяшками, и с очень странными волосами, покрашенными, как пришло мне в голову, в клоунские полосатые штаны — прядь блондинистых волос, прядь чёрных, прядь блондинистых, прядь чёрных и так далее, чередуясь по всей голове, стекая с макушки к её плечам. Глаза её подчёркивали чёрные тени. Весь этот относительно привлекательный образ становился нелепым и смешным, ведь эта Наташа, в этом своём мрачно-полубунтарском образе, тащила подмышками две здоровые баклахи пива, ковыляя и пытаясь их не уронить. «Хотя… — подметил я. — Фигура у неё неплохая».

Дядя Витя, поставив табуретки, взял сперва одну баклаху и поставил её на одну табуретку, а затем другую, и поставил её на пол. Наташа плюхнулась на табуретку, а дядя Витя, открывая бутылку, треща крышкой, отрываемой от кольца под ней, сказал:

— Ну что? За знакомство выпьем, что ли?

— А кроме пива есть что-то? — неуверенно спросил я.

— ВОДКА! — рассмеялся дядя Витя.

Улыбаясь, я немного помолчал, но затем добавил:

— А не алкоголь есть? Сок там, газировка? Да что угодно, в принципе…

— Ну… Ну сходи на кухню, посмотри, может найдёшь чего.

— Да, я сок покупал, вроде, — добавил Миша.

— Хорошо, — сказал я и встал из-за стола.

— А! Блядь! Стаканы-то забыл нахуй! Не в службу, а в дружбу — возьми кружек и стаканов заодно, — сказал мне дядя Витя.

— Без проблем, — ответил я и отправился на кухню.

Выйдя из зала, я повернул направо, — шутливо про себя подметив, что мне знакома подобная планировка и где-то я её уже встречал, — и пошёл на кухню. Подходя к ней, я заметил, что за стеной за ней в темноте находится лестница, ведущая наверх. По всей видимости, на второй этаж. Что логично.

Я завернул на небольшую кухню и чуть подскочил от испуга:

— Ох ты ж ёб… — было начал восклицать я, но потом успокоился, но решил всё-таки закончить ругательство, но спокойно и без испуга: — аный в рот…

У приоткрытого окна на кухне, из которого веяло морозом по полу, сидел синюшный лысый человек, покрытый синеватыми наколками с размытыми контурами, — которые у меня даже не получилось разобрать на какие-то конкретные образы, — болезненно худощавый и курящий в это самое окно. Сигарету он держал в правой руке, тогда как левая была у него на коленях и на ней не было кисти. Я не ожидал его встретить, поэтому и испугался: от неожиданности, от какой-то гоблиноподобности и от этой мерзкой культи.

— О, здорова! — хриплым голосом он поприветствовал меня.

— Здрасте, — ответил я.

— Как звать? — он потушил бычок и повернулся ко мне.

— Нос зовут меня обычно, а так…

— Меня Ванёк звать, приятно познакомиться, — протянул он мне слегка трясущуюся правую руку, улыбаясь почти беззубым ртом, но в глазах его была какая-то наивная доброта.

— Взаимно, — я пожал ему руку, ощутив необычную сухость его ладони.

В поисках альтернативного напитка для себя я полз своим взглядом по кухонным окрестностям вокруг, по стенам с голубой плиткой на них, по столам с посудой и тряпками и всякой утварью, пока, не найдя ничего, не наткнулся на холодильник. Подойдя к нему, я открыл дверцу и начал рассматривать его внутреннее содержание.

Среди обычных продуктов типа масла, яиц, молока, разных овощей, каких-то банок с чем-то, солений и т.д. я не увидел ничего, что было бы похоже на сок или газировку. Немного расстроившись, я закрыл дверцу и почесал затылок. Ванёк всё это время молча следил за мной взглядом.

— Что ищешь-то? — спросил он, перебиваясь на какой-то жуткий кашель.

— Да мне сказали, что тут сок есть или газировка… — вздохнул я.

— Не. Был сок. Я выпил.

— А что, только одна коробка была?

— Да.

— Ну ладно, — я развёл руками и подошёл к столу с утварью.

Пошарившись по ящикам, я набрал пять разномастных кружек и три чашки, расписанные под какие-то узбекские мотивы. Или таджикские. В общем, южно-восточно-СНГшно-азиатские. И, по моим подсчётам, не хватало ещё двух.

— А ещё кружки есть тут? — обратился я к Ваньку, постаравшись избежать обращения на «ты» или на «вы», поскольку не знал, как мне следует к нему обращаться.

Он поводил головой в стороны, осматриваясь, а затем сказал:

— Кружек я не видел, но есть стаканы одноразовые, вроде. Там в пакете посмотри, — и указал мне на пакет, лежащий на полу у холодильника.

Я подошёл к пакету и заглянул в него. Там была стопка больших одноразовых стаканов. Я достал пару из неё, подошёл к столу с кружками и засунул их в одну из них. Ванёк всё продолжал молча наблюдать.

— А что вы не с нами там? — обратился я к нему, автоматически сказав «вы».

— Ну… Ну вот так вышло, — ответил он.

— Так пойдёмте, там разливают уже. Поможете кружки донести мне.

— Да не. Мне тут хорошо.

— Ну ладно, — сказал я и начал нанизывать ручки кружек на пальцы левой руки.

У меня это вышло, пять кружек за ручки были подвешены на указательном, среднем и безымянном пальце левой руки. На указательный и средний правой руки я надел широкие узбекские чашки. Осторожно, смотря под ноги, я пошёл обратно в зал.

Придя обратно, я подошёл к столу, где все улыбались от чего-то смешного, чего я не застал, и поставил кружки на свободное от расставленных тарелок с едой и без неё место.

— А чё, стаканов-то нет нормальных? — обратился дядя Витя к Фаре.

— Не знаю, надо искать, — сказал он, подняв глаза от книги.

Только сейчас я обратил внимание на красно-белую обложку книги, где было написано название: «История Кампучии. Краткий очерк». Удивившись такому специфическому интересу, я влез в разговор:

— Ну, я поискал — не нашёл.

— Ладно, похуй, — сказал дядя Витя.

Он открыл бутылку пива и начал разливать его по кружкам и чашкам. Оно полилось рывками и пенилось, поэтому не прошло и нескольких секунд, как оно оказалось и на столе. Я вспомнил, что ничего так и не нашёл себе для питья, поэтому взял пластиковые стаканчики и сказал, что сейчас приду.

На полпути к выходу из зала я вспомнил про Ванька, сидящего там, и обратился к дяде Вите:

— Там на кухне вот Ванёк сидит же? Говорит, что не сюда не пойдёт. Может ему хоть пива наливать?

— Хм… Ну ладно, давай… — непонимающе посмотрел на меня дядя Витя.

Он взял один из стаканчиков из моей руки, поставил его на стол и налил пива с большим количеством пены. После передал стакан мне. Я пошёл на кухню.

На кухне Ванёк снова курил у окна, стряхивая пепел и плюясь в банку, наполовину наполненную бычками и пропитавшейся всем говном с них слюной. Я подошёл к нему и поставил рядом стакан с пивом. Он повернулся и обрадовался:

— О-о! Вот за это от души! — заулыбался он.

Затем он засунул наполовину скуренную сигарету в угол своего широкого рта, почесал свою лысину и взялся за стакан. После аккуратно поднёс его ко рту и начал пить, с удовольствием выпив половину.

Я, тем временем, убедился в наличии воды в чайнике, после чего налил себе полный стакан. Ванёк повернулся обратно к окну, не обращая на меня внимания. Я взял свой стакан и вернулся обратно в зал.

— Ну что? За знакомство? — поднял кружку с надписью «С 23-м февраля!» дядя Витя и поднялся сам.

За ним встала Наташа, за ней отложил книгу Фара и поднялся тоже, ну и остальные присутствующие по эмоциональной инерции последовали их примеру. Я подошёл к ним.

— За знакомство! — неожиданно воскликнула Саша.

Все чокнулись кружками и с моим пластиковым стаканом, а после выпили и сели на места. Я не ощущал, что мы хоть как-то познакомились. Но и не знал, как в такой ситуации знакомиться. Типа что, все должны сесть в круг и начать рассказывать о себе? «Меня зовут так-то, родился тогда-то, закончил ту-то школу, учусь там-то, работаю тем-то, зарабатываю столько-то» или что? Ладно, это ещё не конец вечера, может и познакомимся получше ещё. Хотя… Не могу сказать, что особо горю желанием. В этих людях меня что-то… Не столько отталкивает, сколько не притягивает.

— Ну что? Расскажите, что ль, кто вы, чем дышите, как вообще… Про Марка я вот слышал, а вы вот что? Как с ним связаны? — посмотрел дядя Витя на Свету и Сашу.

— Саша — моя девушка. Света — её одногруппница из университета. Нос — мой друг давний, знакомы класса с пятого где-то, — ответил ему Марк.

— Понятно, понятно… А с Мишей вы как… познакомились? Через отца твоего?

— Да… Где-то полтора или два года назад он домой к нам приходил, с отцом встретиться, ну и мы как-то познакомились и с тех пор подружились.

— Ага, ясно… А ты что, Дэн? Как с Мишей познакомился? — обратился он к Денису.

Денис что-то промямлил, и даже я, сидящий практически напротив него, ничего не услышал. Дядя Витя ничего не ответил и перевёл свой взгляд на Фару.

— Что лицо сморщил? — улыбаясь, спросил дядя Витя у него.

— Да пиво я не люблю! Отпил чуток, да чуть обратно не выплюнул. Так и знал, что гадость… — скривил он лицо пуще прежнего.

Дядя Витя засмеялся, после чего сказал:

— Дак ты не чутка отпивай, а нормально несколько глотков хороших сделай! Там и хорошо станет тебе. Эх ты… Только водку так не вздумай пить, по чуть-чуть!

— Да я водку не буду пить! — теперь лицо Фары было недовольное.

— А что ты будешь пить? Воду, как Нос? — он усмехнулся, глядя на меня.

— А вина нет?

— Нет, — встряла в беседу Наташа и вздохнула: — Я бы тоже вина попила лучше, но его нет…

— Чем богаты — тому и рады. Так что пейте что есть, может полюбите со временем.

— Согласна! — сказала Саша и подняла кружку.

Все снова подняли свои кружки, один за другим, снова чокнулись, на этот раз за встречу, и выпили. Фара приступил есть колбасную нарезку, Миша взял бутерброд со шпротами, дядя Витя достал из бумаги какую-то сушёную рыбину. Денис медленно ел пельмени, а Света подцепила вилкой варёную картофелину и старалась есть её, не накрошив на себя и на стол. Марк решил вкусить варёных сосисок. Только я и Саша ничего не ели. И то, как все, без какой-либо команды, синхронно и молча начали что-то есть, меня очень удивило и даже в какой-то мере пугало, потому что это выглядело, как какой-то глупый сон. Но затем я увидел, что Саша жадно смотрит на сушёную рыбу, которую чистит дядя Витя, и понял, что я один ничего не хочу. Передо мной стояла открытая банка с огурцами. И, чтобы особо не выделяться, я подцепил из неё один и положил к себе на тарелку, надеясь, что эти огурцы не просто солёные, а маринованные.

Пока я ел этот огурец, отчуждённо наблюдая за странным процессом принятия пищи другими, мой разум гадал, почему это всё воспринимается мною в таком ключе. Это не было похоже на какую-то карикатурную сцену из какого-нибудь фильма, глумящегося над жадными до удовольствий пьяными обжорами, похожими на животных. Нет, наоборот: все ели умеренно и более-менее культурно. Просто то, как все, словно по расписанию, молча приступили к еде, выглядело как нечто неестественное, ненатуральное. Как будто группа инопланетян изучила застольные повадки людей, залезла в костюмы этих людей, и, следуя заранее написанному сценарию, теперь их, эти повадки, пытается сыграть.

Отчуждение проявилось в наиболее ясной и ощутимой форме когда я, ненароком, представил себя со стороны и увидел, насколько я здесь лишний, пусть и открытых намёков на это мне не поступало, либо я их не осознал умом, но увидел и обработал подсознательно. Ещё никогда я не ощущал себя настолько чужим и отрешённым в знакомой компании, пусть и немного разбавленной незнакомцами.

Медленно прыгая пустым взглядом от предмета к предмету на столе, создавая видимость присутствия моей личности на этом мероприятии, жуя огурец, захваченный этими ощущениями медленного самоизгнания, я панически метался по своему разуму в попытках найти вариант для побега: если не от этих чувств, то хотя бы места, куда можно убежать под их гнётом. Но мой разум был привязан к кровати в больничной палате сознания, а тело было заключено в камеру в тюрьме социального сосуществования. Мне стало не хватать воздуха — им задышивались окружающие, нагло и даже не задумываясь украв мою часть и дыша ей.

— Пап. Папа… — услышал я детский голос, раздавшийся откуда-то слева.

Повернув голову, я увидел, что худенькая девочка лет десяти, с длинными блондинистыми волосами, в светлом платье с сердечками и в толстых чёрных колготках, дёргает Слона за футболку.

— Да, доча. Чего тебе? — ласково обратился он к ней, повернувшись вполоборота.

— Я кушать хочу, — заявила она.

— Кушать… А ну-ка давай, иди сюда, на коленки ко мне!

Он усадил её к себе на колени, после чего повернулся обратно к столу:

— Ну, смотри, выбирай. Что хочешь кушать? Колбаска вот есть, сыр, пельмешки, огурчики-помидорчики… — водил он рукой над тарелками, указывая дочери на имеющуюся еду.

— Шашлык же ещё есть! — вдруг вспомнил Миша.

— Точно! — шлёпнул дядя Витя рукой по своему бедру и обратился к дочери: — Будешь шашлык?

— Буду, — ни секунды не колеблясь сказала она.

— Только подождать придётся немного, ладно? Надо его пожарить ещё. А то отец твой, башка дырявая, забыл совсем про него! Подождёшь?

— Подожду, — ответила дочь, выдерживая серьёзное спокойствие, как и в предыдущие разы своих ответов.

— Ну тогда беги пока, я тебя позову, когда готово будет, — дядя Витя крепко поцеловал её в щёку и она слезла с его колен и ушла, по всей видимости отправившись на второй этаж.

Дядя Витя отхлебнул пива из кружки, встал из-за стола и обратился ко всем нам:

— Ну шо? Пошлите жарить шашлык? Миша, давай тащи мясо. А вы все одевайтесь, пойдёмте на улицу, — и сам поспешным шагом отправился куда-то.

Мы все медленно поднялись из-за стола и направились в прихожую. Кто-то с желанием, кто-то без, кто-то раньше, а кто-то позже, но все мы со временем оказались на морозном ночном загородном воздухе на дворе за домом, собравшись рядом с мангалом, который разжигал дядя Витя, вертясь вокруг него.

— Блять, забыл совсем про шашлык-то! — бормотал он. — Вспомнил бы, так хоть раньше бы разжёг огонь, сейчас бы угли уже были. А так блять… Ну ничё, ничё…

Он сбегал в какой-то сарай, принеся оттуда мешок углей, и высыпал их в мангал. После обильно полил жидкостью из белой бутылки, заливая ей всю поверхность углей. Потом чиркнул спичкой и бросил её туда же.

Пламя разгорелось со странным сладковатым химически-фруктовым запахом, кое-где быстро угасая. Но дядя Витя подливал изрядно жидкости, и оно не тухло.

— Во! — радостно воскликал он. — И не зря угли купили и жидкость. Вот и пригодились. Фара, есть чем помахать?

Фара замялся на месте, потом сказал:

— Там же в сарае надо посмотреть.

— Ну так сбегай, посмотри! Я ж не знаю где что у тебя тут! — чуть повысил голос дядя Витя.

Нехотя, Фара отправился в сарай, включил там свет и пропал в глубине постройки. Мы же ютились поближе к огню, так как на улице было достаточно холодно. Я вжимался вглубь воротника своей куртки и радовался, что на мне подштанники. Слон всё так же ходил вокруг мангала, брызгая тут и там, вызывая огонь.

— Слушайте… — обратился он к нам, всё так же следя за огнём и ходя вокруг мангала. — Маркс, Света, Саша… Нос… Вы для меня всё равно как-то малознакомыми остаётесь, какими-то плоскими… В том плане, что мало вы рассказали о себе, — потом повернулся к нам, развёл руки в стороны, улыбнулся и сказал: — Не, я не настаиваю как бы, не приказываю, не обязываю… Вы не подумайте… Просто мне реально интересно… Поэтому расскажите, если сами не против.

Мы с ребятами переглянулись, не зная, что ещё он хочет от нас услышать. Да, очевидно, что рассказали мало. Но потому, что у нас и не было времени, чтобы успеть рассказать много. И что конкретно-то он хочет знать?

К этому моменту вернулся Фара, держа в руках что-то типа нескольких небольших подсохших, но с оперением, крыльев какой-то, по всей видимости, когда-то заколотой домашней птицы. Или нескольких, так как этих крыльев было три штуки, а я не знаю ни одной птицы с тремя крыльями.

— Это что? — удивлённо спросил дядя Витя.

— Ну вместо опахала будет, — ответил Фара.

— Бля… — вздохнул дядя Витя. — А другого-то ничего не было?

— Чё тебе, противно что ли?! — возмутился Фара.

— Да это просто не очень удобно, да и вдруг загорятся они…

— Ну загорятся и загорятся, в снег кинь и всё.

Дядя Витя ничего не ответил, лишь злобно посмотрел на Фару и взял крылья. Из дома вышел Миша, неся кастрюлю, по моим предположениям, мяса. Он крикнул нам:

— Мясо вот, но шампура я не знаю где. Димон, можешь принести?

— Да. Щас, — сказал Фара и быстро ушёл в дом.

Подойдя к нам, Миша встал рядом с мангалом, ожидая Фару с шампурами. Дядя Витя, махая опахалом из крыльев, сказал ему:

— Да поставь ты пока эту кастрюлю! Всё равно углям надо разгореться ещё. Надо помешать их, кстати. Только чем, блять?..

Миша поставил кастрюлю в снег, а дядя Витя пошёл в сарай, где шарился пару минут, после чего вернулся с какой-то металлической палкой. Ей он начал мешать угли. Мы же всё так же стояли молча, изредка переглядываясь друг с другом.

— Так. На чём остановились мы? А, ну да. Так что, расскажете что-нибудь? — снова обратился он к нам.

Постояв, помолчав и подумав, никто из нас так и не нашёл, что тут можно рассказать.

— А что тут рассказывать? Обычные люди мы… Что конкретно-то интересует? — не выдержала Света и решила задать этот вопрос от всех нас.

— Ну… — замешкался дядя Витя. — Ну, какие же вы обычные? Обычные люди сейчас по домам спят, потому что завтра утром рано на работу. А вы тут. Так что вы не обычные. Вы молодые и свободные, а такие не могут быть обычными. Вот, например… Ты, Саша. Чем ты по жизни занимаешься-то вообще?

— Ну… — так же замешкалась она. — Ну в данный момент я учусь в университете, не работаю, живу с Марком.

— А на кого учишься?

— На психолога, — сказала Саша, хотя, вроде как, училась она на психиатра вместе со Светой.

Дядя Витя хмыкнул и сказал:

— Зря. Впустую тратишь время и деньги.

Саша не ожидала такого ответа и слега потерялась со своим ответом, но потом собралась и сказала:

— Это ещё почему? И я учусь на очном, так что деньги не трачу, а наоборот получаю даже. Через стипендию. А время-то с чего я трачу?

— Ну потому что это всё хуйня, — просто ответил дядя Витя, пока доставал красную пачку «Примы», из которой потом достал папиросу и подкурил её от ещё горящих кое-где углей.

— Я так не считаю, — немного возмущённо сказала Саша.

— Ну а я считаю, — продолжал настаивать Слон. — Потому что вся эта психическая, психологическая хуйня — бред надуманный. Люди себе хуйню выдумывают несуществующую, а потом страдают как долбоёбы.

— Ну, во-первых… Во-первых, если люди страдают, значит не такая уж и несуществующая это хуйня. Даже если несуществующая и выдуманная, то люди всё равно страдают от неё, и мы им помогаем с этим справиться, найти причину и предотвратить повторение этого. Пусть человек себе что-то надумал. Кто-то разве говорит, что такого быть не может? Может. Но человеку от этого не лучше. Так что мы ему объясним, что он что-то надумал, и решим проблему. А во-вторых, если это всё выдумано, то почему это работает?

— Да нет, нихуя не работает. Нет ничего этого. И я охуеваю, что на жуликов у нас в университетах учат. До чего дошли времена блять…

Саша хотела что-то ещё сказать, но Марк что-то шепнул ей на ушко, видимо, отговаривая от ненужных споров, и она не стала ничего говорить.

— А ты? — обратился дядя Витя к Свете. — Вы же с одной группы? То есть тоже на разводилу психо-лохов учишься?

— На психолога тоже, да, — ответила она.

— Пиздец… — процедил он, сплёвывая. — Нормальной-то работой молодёжь уже заниматься не хочет?

— Ну я подрабатываю в магазине так-то иногда. Продавщицей.

— О! Ну хоть какая-то польза обществу…

Мы постояли молча минуту-другую. Дядя Витя обратился к Мише:

— Ну чё там, где шампура-то? Миш, сходи, глянь, а?

— Ага, — сказал Миша и двинулся в сторону дома.

Не заходя в сам дом, он подошёл к окну в зал и заглянул в него, после чего крикнул:

— Пиздец. Сидит книжку читает…

— Слов нет нахуй… — раздражённо пробубнил дядя Витя. — Ну сходи тогда сам возьми! Спроси у него где и возьми!

— Ладно! — крикнул Миша и пошёл в дом.

— И титьку пива открытую захвати, будь другом! — крикнул ему в след дядя Витя.

— А может водочки? Чтобы согреться? — неожиданно пропела Саша.

— Не, водку для мяса оставим. К тому же там ещё пиво недопитое. Мы водки напьёмся, а потом? Градус понижать? Да и пиво выдохнется. Лучше сперва пиво выпить, потом к водке перейдём… — ответил ей он.

Мы ещё помолчали немного. Тишину своими почему-то смешными голосом и манерой разговора прервала Наташа:

— А сложно на психолога-то учиться? — она обратилась к Саше и Свете.

Те переглянулись, после чего Саша ответила:

— Да не особо, знаешь ли. Но это если интерес есть. Ну или общаешься хорошо. Потому что если интерес есть, то всё усваивается легко и запоминается и понимается отлично. А если его нет, но общаться умеешь, то всё равно легко будет, потому что кто-то да поможет всегда тебе. Ну или если деньги имеются, то тоже легко.

— Но это везде так, в общем-то, — дополнила Света. — В любой сфере всё легче, если есть интерес, деньги или умение договариваться.

— А-а-а… — Наташа дала понять, что поняла.

Вскоре вернулся Миша, таща подмышкой бутылку пива, а в руках держа шампура.

— Кружки не захватил, уж извините, — улыбаясь сказал он.

— Да ладно, из горла попьём, — похлопал его по плечу дядя Витя и взял шампура.

Миша принёс кастрюлю и держал её в руках, а дядя Витя насаживал сочащееся мясо на шампура, не забывая про колечки лука. Предвкушая жареное мясо мой живот даже немного поурчал. И пока дядя Витя нанизывал шашлык, он, стараясь не уронить почти докуренную папиросу из поджатых губ, продолжал ранее начатый разговор, который, как мне казалось, не нравился никому, кроме него.

— А ты, Света, тоже стипендию получаешь?

— Ага.

— Интересно получается… И вот вы, две студентки, ударницы или даже отличницы, наверное, раз стипендию получаете… Вы сейчас тут. А что, занятия-то у вас на завтра отменили что ли? Или праздник какой-то, каникулы?

— Ну… нет… — замешкалась Саша. — Мы просто на них завтра не пойдём. Ну или пойдём. Посмотрим по самочувствию и настроению.

— А-а-а, вот оно как… Ещё интереснее тогда. Отличницы-стипендиатки, а занятия вот так просто прогуливают, по настроению и самочувствию ходят на них… Как же вам удаётся учиться-то хорошо?

— Ну мы же не постоянно так делаем, не систематически прогуливаем, — возмутилась Света. — Так, пару раз в семестр там или как пойдёт…

— Да, — поддержала её Саша. — Мы не прогульщицы, но иногда надо людям отдыхать. Да и проблем никаких не будет от этого ни у кого. Пропущенный материал мы наверстать всегда можем, и результаты будут отличные по итогам. Да и никто и не спросит с нас даже за это.

— Ага, вот как, значит… Типа, раз отличницы, то можно иногда попрогуливать, статус позволяет… Такое у вас мышление… Хорошо, понял я вас… Вот! Вы уже не такие уж и плоские в моих глазах. Узнал я вас чуть получше! — рассмеялся дядя Витя, не обращая внимания на возмущённые взгляды девочек.

Мясо жарилось на мангале, из которого исходил слабый красноватый свет, иногда быстро вспыхивая ярким огоньком от загоревшегося жира, а бутылка с пивом передавалась от выпивших к желающим выпить. Саша и Света курили, к ним присоединился Марк и Наташа. Дядя Витя почистил руки снегом и теперь изредка помахивал оперением над углями и быстро забирал бутылку с пивом у людей, чтобы полить из неё немного пива на очередное разгоревшееся пламя в углях, а затем отдавал её обратно.

— А ты что, Марк? Ну, про твою жизнь-то я косвенно что-то знаю, отец твой рассказывал. Но он так, мельком и в общем рассказывал. Ты сам-то что расскажешь? Чем увлекаешься? Какие планы на жизнь?

— Да что тут рассказывать-то… — застеснялся немного Марк, но после принял позу уверенного себе человека и соответствующе заговорил: — Музыкой увлекаюсь. Сочиняю, песни пишу иногда, пою немного. На гитаре люблю играть. Ну и время интересно как-нибудь проводить. Открыт ко всему новому. Группы Куинн мне нравятся, Дорс, Роллинг Стоунс, Вельвет Андерграунд, ну и всякое ещё многое, перечислять долго. А планы… Да как-то не знаю даже. Не строил особо никаких планов. Ну… Развиваться интеллектуально… Ну музыкантом хочу попробовать стать профессиональным. Группу там организовать то есть…

— А учиться как-нибудь на кого-нибудь не планируешь?

— Да нет, играть-то я умею.

— Я имею в виду какую-нибудь специальность получить, профессию… Ну корочку короче.

— Типа чтобы на обычной работе работать? Не-е-е… Это не для меня.

— Даже на всякий случай?

— На всякий случай у меня всегда есть деньги. Отец обеспечивает.

— А ты сам себя обеспечивать не хочешь? Ну, в смысле вообще. Можно же не работать на кого-то, а дело своё начать. Не хочешь?

— Да зачем это надо? Зачем всё усложнять, когда всё просто? В деньгах я не нуждаюсь, всем обеспечен. Разве не ради этого люди работают или дела свои начинают? Считай, мне повезло, и я достиг цели без особого труда. Нахера мне работать-то в таком случае? Ну, как бы, если я буду хорошие деньги занимаясь музыкой получать, то это хорошо. Но если не буду, — в чём я сомневаюсь, — то ничего плохого и не случится.

— Понял, понял, — вздохнул дядя Витя. — Ну и что? Когда концерт-то первый?

— Да надо группу пока собрать. Я продумываю всё ещё.

— Ясно… Ясно…

— Да! Он нам пел, играл, офигенно у него получается! — встряла в разговор Света. — Так что он хорошим музыкантом будет!

— Ну билетик мне отправь потом, как созреешь, — посмеялся дядя Витя.

— Обязательно, — горделиво ответил Марк.

Мы немного постояли в тишине. Замерев, я монотонно глядел в мангал, расслабив глаза и наблюдая узоры на углях. Их свет и узоры всегда каким-то образом обманывали мой мозг, заставляя считать, что угли на самом деле мокрые. Ребята курили, — кроме дяди Вити, Миши и Дениса, и не спеша пили, изредка подёргиваясь от холода.

— Ну, а ты… Нос… — дядя Витя обратился ко мне, и в его паузах чувствовалось, что он это делает как-то… Не то чтобы нехотя, но… Как будто с подозрением, присматриваясь, готовясь тут же это подозрение преобразовать в презрение, если что-то пойдёт не так. И мне непонятно, отчего в нём такой настрой по отношению ко мне. — Тебе тоже никуда завтра не надо?

— Нет. Не надо, — без особого интереса ответил я, не рассчитывая на продолжение беседы и даже не отводя глаз от мангала.

Дядя Витя немного помолчал, после чего, по всей видимости, решил всё-таки продолжить беседу.

— Тебе тоже занятия можно прогулять потому что ты отличник? Или тоже работать не надо потому что обеспечивают тебя?

— Да нет. Мне можно прогулять пары потому, что я двоечник. И вообще не учусь нигде. А работать надо. Как раз для того, чтобы обеспечивали меня. Вчера вот Саша и Марк обеспечили меня едой и кровом. А сегодня, по всей видимости, вы.

Дядя Витя усмехнулся:

— И каким же образом это надо работать, чтобы тебя обеспечивали? Работают же наоборот для того, чтобы сами себя обеспечить могли.

— Ну, это ж не просто так всё достаётся, а за проделанную работу в сфере общения с другими людьми. Поддерживать дружбу и хорошие отношения и интерес к тому, чтобы со мной продолжали общаться и делиться едой — это тоже работа, причём нелёгкая порой.

— Паразитируешь, значит, на окружающих? — улыбаясь, спросил он.

— В какой-то мере… Но и окружающие, вроде как, не против, — посмотрел я на Сашу и Марка, которые сами пригласили меня к ним и сами же предложили еду и ночлег.

Саша неловко улыбнулась и потянулась к бутылке пива, чтобы была у Света, и которую она держала как ребёнка. Марк посмотрел на меня и подтвердительно кивнул.

— Хорошо, хорошо… — похоже, дядя Витя был доволен моим ответом. — А планы-то у тебя на жизнь какие? Не всё же на других паразитировать?

— Ну… Хотелось бы перебраться в Америку, стать уродцем в бродячем цирке и жить хорошо. Если не уродцем, то хотя бы помощником каким-нибудь. Заработаю денег, женюсь на бородатой женщине, вместе заработаем ещё. Потом уйдём из цирка, она сбреет бороду, и мы заживём нормально и счастливо в нашем доме на окраине небольшого городка, иногда путешествуя по стране.

— Ха! — громко он усмехнулся. — Отличные планы! Только почему уродцем-то?

— Не знаю… Так себя ощущаю… — после небольшой паузы ответил я.

— Не надо так себя ощущать. Нормальный ты парень, вроде…

Потом он забрал бутылку у Светы и отпил из неё, поставив её на снег рядом с собой после этого, и покрутил шампура.

— Ну а если по-серьёзному… — снова обратился он ко мне. — Ты вообще нигде не учишься и не работаешь?

— Нет.

— Тунеядствуешь, то есть, как и Марк, — широко заулыбался он.

— Да не совсем… Не так уж и тунеядствую. Не так много времени прошло с того момента, как я стал тунеядцем, чтобы классифицировать меня как тунеядца. Я учился… Потом прекратил… А работу ещё найти не успел. Так что я пока просто начинающий маргинал, а не тунеядец.

— Как это не успел? А что тебе мешало? Нет, её, конечно, не так-то просто найти. Но это если ты требования заёбистые к работе имеешь. Если попроще быть, то что мешает-то? И учиться прекратил… Зачем? — говорил он так, как будто уже знает меня не один год.

— У меня были поважнее немного дела, поэтому прекратил. И поэтому же ещё не успел найти.

— Что за дела важнее этого могут быть? — удивился он.

— В дурке лежал.

— Вот те на! — изумлённо шлёпнул он руками по бокам. — Охуеть! Две психологички и пациент! У вас тут клуб по интересам что ли? Пиздец… Раньше как говорили… Половина страны сидит, а половина охраняет. А сейчас что? Треть страны психи, а две трети их лечат?..

— Да разве ж я похож на психа?

— Да хуй знает, на кого ты похож, если честно, — захохотал он.

— Эта партия готова, мне кажется, — внезапно в разговор влез Миша.

— Давай кастрюлю тогда, снимать будем, — сказал дядя Витя и взялся за шампуры.

— А чё-то я её забыл… Ща, сбегаю, — сказал Миша и пробежался в дом.

Дядя Витя так и стоял с шампурами, ожидая Мишу. Угли в мангале потрескивали, разводя, вместе с редкими завываниями ночного ветра, своими звуками тишину.

— И чё… Как там в дурке? — внезапно заговорила со мной Наташа.

— Ну… — после реакции дяди Вити я не ожидал вопросов на эту тему, поэтому моё сознание переключилось на восприятие информации, а не на её отдачу, поэтому я замешкался. — Скажем так: время, проведённое там, можно провести гораздо лучше миллионом других способов.

— М-м-м, — понимающе мыкнула она. — А интересное там что-нибудь происходило? Истории какие-нибудь есть?

— Ой! Он нам рассказывал истории свои, это пиздец. Не надо лучше, — заныла Света.

— Ну вообще-то… — я быстренько порылся в своей памяти и выудил из тёмного омута кое-что. — Так-то есть пара.

— Расскажи тогда, — попросила Наташа, передёрнувшись от холода.

— Ага, нам оч-ч-ень интересно, — прошипев, сказал дядя Витя.

— Короче… Так уж получилось, что я побывал и в детском отделении, и во взрослом. И вот во взрослом, в отличие от детского, встречались интересные и не слишком удручающие случаи. И видел я там мужика, который рассказывал всем, что встретил своего клона. Вернее двойника. Он его как-то называл, первая часть слова схожа с «дюбель»…

— Доппельгангер, — подсказала Саша.

— Да, вроде так.

— Это злой двойник.

— Да, тогда точно так. И вот что он рассказывал… Сперва его знакомые, друзья, коллеги на работе начали ему изредка говорить, что видели на улице людей, похожих на него. Мол, даже перепутали с ним и хотели заговорить, но не было возможности: он либо был далеко, либо люди спешили по своим делам. Ну такие случаи были раз-два в полгода-год, он говорил. Но на протяжении где-то четырёх лет так было. А потом он сам начал видеть его…

— Ну начало-о-ось, — вздохнула Света.

— Да не страшная это история, что «началось»-то?.. Короче, он начал замечать человека в такой же одежде, как у него. Ну, это не невозможная ситуация, типа одежда не в единственном экземпляре выпускается для каждого человека индивидуально. Но он начал видеть именно в такой же комбинации одежды человека: в таком же пальто, такой же шапке, такого же цвета штанах и т.д.

— И что этот человек делал? — спросила Наташа, внимательно смотря мне в глаза.

— Какой? Который рассказывал или двойник?

— Двойник. Ну и который рассказывал тоже.

— Ну двойник, или клон, как тогда считал мужик этот, ничего особо не делал поначалу. Просто появлялся на улице где-то вдалеке, но в пределах видимости.

В это время вернулся Миша с ещё одной кастрюлей в руках, и дядя Витя принялся скидывать в неё несколько кусков готового мяса, которые почему-то успели пожариться быстрее остальных. Я продолжал:

— И, в общем, мужику этому не по себе стало. В то же время он начал замечать мелкие «несоответствия» в своей бытовой жизни. Типа приходит домой, снимает обувь, хочет надеть тапки, а они правый с левым местами поменяны. Или дверь какая-нибудь открытая остаётся, хотя он её закрывал. Солонка с перечницей местами перепутаны. Соседи ему постоянно жаловались, что у него телефон целыми днями звонит, когда его дома нет. Но самый пиздец, говорит, был такой. У него был чайник, эмалированный такой, бежевый. Лет десять он у него был, каждый день он в нём воду кипятил. И однажды он приходит домой с работы, а чайник… ГОЛУБОЙ!

— Пиздец… — прошептала Света.

Дядя Витя начал нанизывать новую порцию шашлыков. Я продолжал:

— А мужик этот, который это всё рассказывал, сказал, что увлекался тогда работой спецслужб, читал всякое о них. В частности, очень интересны ему были Штази немецкие, как явление относительно недавнее и близкое, да ещё и раскрытое хорошо после переворота. И он о них и вспомнил, потому что была у них программа.. Зер… Зерсетцзунг, что ли… Он слово это часто повторял, но я немецкий не знаю, поэтому не запомнил хорошо. Короче, «разложение» значит, он объяснял. И методы этой программы точь-в-точь такие же были. Штази приходили к диссидентам, делали всякие мелкие приколы, но которые из-за своего постоянства и продолжительности сводили с ума жертв. И вот… Диссидентом он не был, да и не в ГДР дело происходило, да и год это был уже… Девяносто третий, что ли…. Ну, короче, решил он, что КГБ всё ещё существует и следит за людьми, и по каким-то причинам он их заинтересовал. И они создали его клона и теперь пытаются выжить со свету его и заменить клоном.

— И чё потом? — с интересом спросила Наташа.

— Потом он решил поймать их с поличным. Сперва он решил удостовериться, что в его квартиру кто-то проникает, когда его нет. Жил он на шестом этаже, поэтому вариант с окном он откинул, мол, слишком много внимания привлекает человек, каждый день влезающий в одно и то же окно. Поэтому он принял следующие меры. У него была дверь, ведущая из прихожей в остальную квартиру. Он её прикрыл, взял свой волосок и приклеил его ближе к косяку к двери и к перекладине дверного проёма над ней. То есть его не особо видно, а если дверь открыть, то волосок порвётся или оторвётся. То же самое он сделал с дверью в ванную. Ещё у него лекарство какое-то в капсулах было. Он эти капсулы взял и несколько штук под коврик у входной двери положил в нескольких местах. Типа если кто-то зайдёт, то раздавит их, а он потом посмотрит и поймёт, что кто-то заходил. И ещё он небольшой кусочек бумажки отрезал и вставил между входной дверью и косяком, чтобы если кто-то открыл дверь, то этот кусочек выпал бы. Вот… Ну и ушёл на работу.

— И чё дальше? — спросил уже дядя Витя, отпив пива из бутылки.

— Вернулся вечером и результат на лицо: бумажка выпала, капсулы некоторые сломаны, волоски на дверях тоже порваны. Ну и он понял, что всё, он под колпаком. Ну и стал думать, что с этим делать. Весь вечер пил, на следующий день проснулся и решил обхитрить агентов. В кровати пролежал где-то на час дольше, типа проспал. Потом проснулся, быстро собрался и типа убежал на работу. По его плану агенты, которые приходят к нему согласно его распорядку дня, то есть когда его нет, должны были прийти и понять, что он ещё дома. Им сообщил бы это внешний наблюдатель или они сами бы это поняли, если бы заглянули в квартиру. И агенты эти, раз пришли раньше и им сказали ждать или они сами это поняли, должны были быть где-то рядом, и когда он уйдёт, они должны будут проникнуть в его квартиру сразу же. Потому что они уже здесь, у них есть задание и чего тянуть? И даже если агенты приходят не сразу, а спустя время, когда он уже на работе, то он это время пролежал и всё равно должен был застать их врасплох. Поэтому он побежал на работу, но на полпути скрылся в магазине, немного выждал и потом дворами и закоулками по-быстрому вернулся к дому, стараясь быть незамеченным предполагаемым внешним наблюдателем. Или чтобы он заметил его только на подходе к дому, и у агентов не было бы шанса скрыться. В итоге он забежал в подъезд, побежал по лестнице, на каждом этаже нажимая кнопку лифта, чтобы он останавливался и агенты не могли на нём быстро уйти, добрался до квартиры и вошёл…

— И что там? — с интересом спросила Наташа.

— А там… Его двойник ест картошку жареную.

— В смысле?! — воскликнула Света.

— В прямом. Сидит на кухне и ест картошку, которую мужик пожарил.

— А мужик что? — ухмыляясь, спросил дядя Витя.

— Ну мужик чуть там в обморок и не упал. Испугался, не знает, что делать, весь в панике, от страха оцепенел. А двойник его успокаивает, типа, всё нормально, объяснит ему сейчас всё. Ну и объяснил. Долго они беседовали, много корвалола мужик выпил, еле на ногах держался от такой встречи, руки трясутся. Спрашивал его, двойника, мол, зачем выжить хотел, с ума свести. А тот ему сказал, что не хотел. Что он не злой на самом деле. Он просто пришёл из параллельного мира, где ему жилось плохо. Увидел, что тут мужику, то есть ему же, живётся хорошо, ну и начал втайне вместе с ним жить. То, что тапочки и солонка с перечницей перепутаны — просто случайность и невнимательность. Также и с дверьми, которые открыты, а были закрыты. И чайник он тоже поменял, потому что старый уже плохой стал. А звонки — это он на телепередачи всякие звонил и ему перезванивали потом. Он то стиральную машину выиграть пытался, то слова отгадать, то ещё чего. И по объявлениям в газете он ещё звонил, работу искал. Короче, просто активно пользовался телефоном.

— Чё-то это вообще хуйня какая-то, бред, — сказала Наташа.

— Вот и в скорой тоже так подумали, когда мужик этот им позвонил и сказал, что его двойник из другого мира подскользнулся и ёбнулся головой об лёд, когда они за водкой пошли вдвоём. И поэтому на место приехали ещё и санитары из дурки.

— И что потом?

— А потом суп с котом. Мужик сказал, что двойника увезли в больницу, а его самого повязали и доставили сюда.

— Пиздец, бывает же… — сказала Света.

— Да что бывает-то? Ты с санитарами-то или с врачами говорил об этом мужике? — спросил дядя Витя.

— Да, говорил. Они сказали, что он хронический алкаш, на работу он ни на какую не ходил, а ходил только за водкой да боярышником. Что за ним следят действительно думал, потому что дома действительно под ковриком были найдены пилюли какие-то, и волосы на скотч приклеенные к дверям. Но скорее всего он сам и пилюли потоптал, и волосы надорвал, когда пьяный ходил. И это он сам же на льду пьяный ёбнулся и ему скорую вызвали, где он всю эту историю и рассказал.

— Ну вот! — воскликнул он. — Что и требовалось доказать! Никаких двойников, только выдуманная хуйня алкаша. Как и вся эта психо-лоховская тема.

— Ну и что, что выдуманная! Человек-то всё равно страдает и его надо лечить! — влезла Саша.

— Да толку этих алкашей лечить пропитых, только еду и лекарства на них переводить!

— Они всё равно люди!

— Да хуй знает… Хуй знает…

— Ну прикольно так-то, хотя мужика жалко, — обратилась ко мне Наташа. — А ещё что-нибудь было?

— Ну… — снова призадумался я. — Был ещё мужик, который считал, что он просто умирающая оболочка ходячая без души. Потому что… Он, короче, то ли жене изменял с проституткой, то ли жену друга ебал, то ли ещё какая подобная хуйня… Он как-то плохо рассказывал, я не очень понял. Ну, короче, кого-то он ебал, кого ебать не должен был, и когда кончал, то… Как бы это сказать… Выкончал свою душу.

— Как это? — спросила она же.

— Ну, как я понял, типа через хуй, вместе с малафьёй, каким-то образом вылилась и его душа. И он сказал, что как кончил, то ощутил это и всё, пизда, теперь он, типа, просто тело, пустая оболочка, и вообще ходячий труп типа. И он всё ругался, что его не в морг отвезли, а тут держат и поддерживают в нём жизнь, хотя ему умирать пора.

— И вот на таких ебантяев идут деньги… — сказал дядя Витя.

— А нам ты такие истории почему не рассказывал?! — возмутилась Света. — Пиздец какой-то рассказал, напугал, расстроил, а нормальные закрысил?

— Да я только сейчас о них вспомнил, — оправдывался я.

— А какой пиздец он вам рассказывал? — Наташа спросила её.

— Да про какую-то шизофрению кошмарную или как её там…

— Что за? — обратилась Наташа ко мне.

— Слишком долго рассказывать это, а вкратце не то, так что забей, — сказал я ей.

— Да это ещё что! — встряла Саша. — Он рассказывал, как там какого-то пацана, подростка в детском отделении, изнасиловали и у него потом анус плохо работал и он ночью… обкакался.

Наташа громко засмеялась, и хоть смех её был неприятный, но меня всё равно позабавила и заставила улыбнуться такая реакция.

— Прикол! — смеясь, сказала она.

— Это ужасно… — грустно сказала Саша.

— Не, это пиздец смешно! — продолжала смеяться Наташа, переходя на хихикание.

— Ой бля… — вздохнул дядя Витя. — Насмотрелся ты там на дурачков, походу. Сейчас, наверное, как будто свежего воздуха вдохнул, общаясь с нормальными людьми, да?

— Ага… — вздохнул я.

— И что, какая ситуация в дурке с петухами? — спросил он, переворачивая мясо.

— В каком смысле? — не понял его я.

— Ну, как в тюрьме?

— Я в тюрьме не был никогда, поэтому не знаю, как там.

Он задумчиво хмыкнул.

— Ну, может и хорошо, что не был. Там истории пострашнее происходят, чем хуйня эта ваша фантазёрская.

— Ну не знаю… — задумался я о градациях страшного в историях из подобных мест. — Я бы не сказал, что страшнее… Я бы сказал, что примерно равны эти места, просто страшность в дурке внутри людей, а страшность тюрьмы — снаружи.

— В смысле?

— Ну, типа ужасы в дурке происходят из-за того, что в головах людей. А в тюрьме ужасы какие? Кто-то кого-то пырнул, кто-то кого-то опустил? Или что? Такое и в дурке бывает…

— А ты хочешь сказать, что завалить кого-то и опустить это не из головы идёт? Знаешь, сколько ужасов в головах тех, кто лямки тянет? Что ночами они не спят, кто-то и вздёргивается и вскрывается?.. — начал он говорить недовольно и с напором, даже с небольшим наездом.

— Ну конечно из головы, — растерялся я. — Но это всё равно не то. Одно дело когда у человека разум есть, и он сделал, что сделал, зная что делает и по-своему желанию или намерению, и теперь вынужден жить в ужасных условиях. А другое дело, когда у человека разума нет, и совершать ужасы ему говорят голоса в голове или инопланетяне, поселившиеся в тела его родственников, или ещё чего.

— Знаешь… Есть такие люди, которые, имея разум, страшнее всех безумцев делов наделали…Съезди в Соль-Илецк, посети ЮК двадцать пять дробь шесть, посмотри, какие люди там сидят… Тебе кошмары потом будут сниться. Людоеды, блять, маньяки всякие… Даже МНЕ не по себе! А ты дурачками какими-то меня пугать пытаешься.

— Бля, во долбоёбы! Они ща спорят у кого страшнее, то есть круче, была хуйня, где они чалились, — засмеялась Наташа.

— Да и вообще… — оставив шашлыки, дядя Витя подошёл поближе ко мне. — Вот ты говоришь: «Ужас, шизики больные нихуя не понимают, хуйню страшную творят!». А на деле… Любая хуйня, которую они творят, в тюрьме страшнее в тыщу раз. Какая там история была? Кто кого выебал?

— Ну, дети там одного выебали…

— Дети… Дети это, конечно, плохо, что дети… Но просто представь вот что, — выдерживая паузы, в тишине которых потрескивали угли, он смотрел мне прямо в глаза. — Ты. Нет, ладно, не ты, не дай Бог, конечно! Но просто представь… Провинился человек на зоне. Жёстко провинился. И теперь его опускают. В тусклом свете и обшарпанных стенах, за занавеской из грязных простыней, его окружают несколько разрисованных, чёрных и синюшных, голых по пояс страшных крепких мужиков и держат его. К нему подходит один — обладатель особого аппарата. Он спускает штаны, и являет провинившемуся свой болт, от вида которого он в шоке… В члене том каких шарошек только нет… Штук шесть шаров загнаны по кругу у головки и дорожкой вдоль члена. А за ними шпалы длинные тонкие, тоже вдоль, и кожа с ними на доску для стирки белья похожа. Под головкой, в уздечке, дырочка, в которую продеты усы из лески. А сама головка… Это розочка, тюльпан… Разрезана на четыре части, раскрывается взору… Представляешь это? Представляешь человека, как ему страшно, что его ЭТИМ будут опускать? Но не это страшно. А страшно от того, что это за человек такой, что такое со хуём своим сделать может, чтобы людей опускать… Ведь чтоб до баб-то добраться, это ещё досидеть надо… Я сам это видел. И никакие дурачки полоумные, дёргающиеся ебя друг друга, кто понимая что-то, кто вообще нихуя не понимая и ни себя не осознавая, ни мира вокруг, не страшнее того, что я повидал… А того, что я повидал, и похлеще в мире страх есть.

Я не нашёл, что ответить на эти слова. Да и не считал, что отвечать чем-то нужно. Дядя Витя ушёл обратно заниматься шашлыками, а я отвёл взгляд на небо, на котором яркий полумесяц то выходил из-за туч, то заходил за них.

— Да это долбоебизм какой-то спорить о таком! — начала говорить Наташа быстро и слегка взволнованно. — Что страшнее, блять: взрослые мужики, которые настолько тупые, что себе хуй уродуют, и делающие дебильные вещи по своей воле и тупости, или, блять, больные на голову дети, творящие жуткую хуйню и ничего не могущие с этим поделать? Психушка страшнее! В тюрьме тебя хоть за что-то порежут, а в психушке тебе ухо отгрызут за то, что ты тапочками шлёпаешь.

— Смотря какая тюрьма, смотря какая психушка, — зачем-то влезла Света.

— Да любая психушка-а! — обижено протянула она. — Ты вообще головой подумай, кого ты больше боишься, какое слово тебе больше страха внушает: «зэк» или «псих»? «Зэк» говоришь и видишь урку какую-то поганую полуживую, а «псих» говоришь и видишь маньяка-убийцу, от которого хуй знает что ожидать.

Я молчал, потому что участвовать в этом ебанутом бреде не имел желания. Меряться, у кого страшнее хуйня, где он тратил время? Ага, охуенная затея.

— Да закрой ты рот нахуй уже блядь! — рявкнул на неё дядя Витя.

Наташа отвернулась от него в другую сторону, достала из дублёнки пачку сигарет и закурила, демонстративно выдувая дым в его сторону.

— А вообще, пиздуйте-ка все в дом. А то я смотрю на вас и самому холодно, хотя вон какой тулуп у меня! Мальчики все щупленькие какие-то, девочки вообще в платьях и колготках. Ща шмоньки себе все отморозите ещё… — спокойно обратился он к нам.

Посмотрев на дрожащего Марка, на пританцовывающую Сашу, я решил согласиться с этим предложением и молча отправился в сторону дома. Остальные последовали за мной. Саша прихватила бутылку с пивом.

— Не, пиво мне оставьте. Там хуйня осталась, я допью, — сказал ей дядя Витя, а после крикнул нам вслед: — Наташ, нарежь ещё там колбаски, овощей!..

Наташа показала ему средний палец.

***

Потихоньку мы зашли в дом, разделись и снова уселись за стол в зале. На диване всё так же читал книгу Фара. По телевизору всё так же крутили какие-то клипы российской эстрады. На столе стояли чашки с недопитым выдыхающимся пивом и тарелки с начинающей обветриваться едой. Мы сидели молча. Возможно, никто не знал, о чём говорить. Возможно, никто не хотел говорить. Я ощущал, что настрой, витающий в воздухе, всё ещё не был располагающим к непринуждённому общению.

— Что-то я замёрз, — сказал я. — Чаю бы выпить…

— Ага, я бы тоже попила, — сказала Наташа.

— А сладкое есть к чаю что-нибудь? — спросил Марк.

Наташа задумалась на секунду-другую, потом сказала:

— Мы ничего не покупали, так что не знаю, — и посмотрела на Мишу.

— Я тоже ничего не покупал к чаю, — сказал он.

— Тогда я не буду, — расстроено сказал Марк.

— А водка где? — Саша полушёпотом спросила Наташу.

— Витя сказал, что водку с мясом будем пить. Пей пиво пока, — ответила она.

Я переглянулся с Марком, в его взгляде тоже виднелось непонимание Сашиной тяги к водке.

— Короче, я пошёл пить чай, — сказал я и встал из-за стола.

— Я с тобой, — Наташа тоже встала.

И мы вдвоём отправились на кухню. Идя рядом с ней, я ощущал себя не очень комфортно. Мне не нравилось оставаться наедине с малознакомыми людьми, потому что в таких ситуациях наступает неприятное молчание, а пытаться разбавлять его и выдавливать какие-то слова из себя я ненавижу.

Дойдя до кухни, я не увидел там Ванька, которого ожидал увидеть. Как раз о нём и можно было бы спросить.

— А ты знаешь Ванька, который тут сидел? — спросил я Наташу.

— Ага, — сказала она, копаясь в холодильнике.

— И что за мужик?

— В смысле? — выглянула она из холодильника.

— Ну в смысле… Ну он странный какой-то. Один тут сидел. Я его пригласил в зал, он отказался. Кто вообще такой это?

— Ну… Как бы это описать… Ну типа шестёрка это Витина. Делает, что скажет.

— Зачем?

— Что «зачем»?

— Зачем делает? Типа по своей воле?

— Ну раз делает — значит считает нужным. Так не думаешь?

— Да что-то странная какая-то тема.

— Для кого странная, для кого нормальная.

— И чё, ему нельзя, типа, с нами там сидеть?

— Я ебу? — раздразилась она. — Раз не сидит — значит так надо. Лучше чайник поставь, чем хуйню спрашивать!

Я нашёл чайник, поставил его на плиту. Он был почти полный. Открыв конфорку и чиркнув спичкой, я зажёг синий огонь под ним и уселся за стол в ожидании его вскипания.

Наташа, тем временем, доставала из холодильника огурцы, помидоры, колбасу и сыр. Я вспомнил, что на столе их ещё достаточно, и не понимал, зачем их ещё надо было резать. Ну, раз надо — значит надо.

— Чё сидишь-то? Помой огурцы, что ли, хотя бы! Поможешь мне, — скомандовала она.

Чем заняться я всё равно не знал, поэтому решил помочь ей. Я взял огурцы и помидоры, отнёс их к раковине, что стояла в углу, достал из пакетов и начал мыть. Вода текла холодная, пока где-то что-то не затрещало, и после этого она начала нагреваться.

— Я ща приду, — сказала Наташа и ушла в зал.

Я тщательно мыл овощи и складывал их на полотенце, лежащее рядом на столе. За монотонностью движений и отсутствием мыслей, что бывает со мной, когда я нахожусь в компаниях, я забылся на мгновение-другое.

Наташа вскоре вернулась с кружкой пива, поставила её на стол, подошла ко мне и забрала вымытые овощи. Я домыл последние и отнёс их на стол. Затем вернулся к столу у раковины, нашёл ножи в одном из ящиков, достал пару и вернулся к столу кухонному, где Наташа уже приготовила тарелки под нарезки.

— Как резать? — спросил я.

— В смысле «как»? Ты огурцы никогда не резал? — удивилась она.

— Блять… — я раздражённо вздохнул. — Огурцы, если что, можно порезать поразному. Кружочками, кубиками, соломкой…

— Да, соломкой, ага. Везде ведь нарезки соломкой режут… Кружочками, блин! — вскрикнула она.

Я не стал на это реагировать, а просто начал резать огурец. Несколько минут мы молча резали вещи: я огурцы, она — помидоры; я колбасу, она — сыр. В какой-то момент, видимо, ей это надоело, и она решила поговорить:

— Расскажи ещё что-нибудь. У тебя же наверняка есть ещё истории. Что ты остальным рассказывал? Я про это спрашивала, но ты сказал, что слишком долго рассказывать.

— Длина истории за это время не сократилась. Всё ещё долго рассказывать, — угрюмо сказал я.

— Ну мы не спешим, вроде, — развела она руками, указывая на то, что ещё есть, что резать.

— В прошлый раз я её рассказывал, по ощущениям, где-то час или больше. А может и меньше. Но по ощущениям так. Сомневаюсь, что мы так долго будет резать два огурца, три помидорки, остатки колбасы и сыра.

— Блин. А может вкратце всё-таки как-то можно?

— Ну интересно будет. Да и история не очень весёлая.

— А ты сделай интересно.

Я устало вздохнул.

— Короче, был в больнице один пацан. Никто не знал, что с ним происходит. У него были приступы паники и страха. То есть сперва слабо было, а потом всё нарастало и нарастало. И в итоге он жить нормально не мог уже, и положили его в больницу. И ему всё хуже и хуже становилось, страшные приступы у него были. В конвульсиях дёргался, кричал и всё такое. Но он не запоминал, от чего кричал, что видел. Возили его в центр какой-то исследовательский, но и там ничего конкретного сказать не сказали. Рекомендации дали, и, вроде, получше ему стало. Но потом как будто с двойной силой всё снова началось. Сильные судороги были, даже перелом у него где-то был от них. И, короче, в один момент он начал запоминать немного хуйню, что видел и слышал. Крики там всякие, расчленёнку, всё в мрачных тонах, всё непонятно и страшно и пиздец, короче. И один раз даже он нарисовал нам, что видел. Там страшный мужик был такой, прямо жуткий, как будто Чикатило взяли и изуродовали в какую-то хуйню человекоподобную. И страшно и от его уродства, и от его внутреннего образа какого-то полуразумного животно-бытового детоеда-потрошителя мурашки по спине шли. Ну и, короче, пацан этот потом умер в итоге. Так и не выяснили, как помочь ему.

— Хуйня какая-то… — пробормотала она.

— Ну, я говорил, что надо целиком рассказывать, а то не интересно будет.

— Да всё равно хуйня какая-то, сказка страшная.

— Ну… Это нормальная реакция на информацию подобного рода, наверное.

Наташа помолчала немного, а потом спросила:

— А ты в какой больнице был? Которая в Металлурге?

— Ну да, — сказал я, попутно вспоминая, есть ли ещё где-то поблизости психбольницы у нас в городе.

— А сам с какого района?

— А зачем тебе это знать? — я немного растерялся.

— Ну просто… — не понимая моей растерянность сказала она. После небольшой паузы она продолжила: — А квартира у вас сколькикомнатная?

Я удивился таким расспросам.

— Трёх.

— Понятно… — вздохнула она.

«А мне не понятно. Не понятно, нахуя такое спрашивать у почти незнакомого человека», — пронеслось у меня в голове.

— А у тебя?

— Что у меня? — удивилась она неожиданности моего вопроса.

— Сколько комнат в квартире?

— Я в доме живу.

— Тогда сколько комнат в доме?

— Много.

Я помолчал секунду-другую, затем продолжил:

— А в каком районе дом?

— Загородом.

— А в какой стороне?

Она помолчала, затем возмутилась:

Конец ознакомительного фрагмента.