Сублимация любви

Роман Мамин, 2020

Семнадцать архитектурных стилей – семнадцать историй о любви. Мы строим великолепные здания, совершаем безрассудные поступки, пишем картины, сочиняем музыку, когда любим. Во имя любви, вопреки любви, за любовь, вместо любви, но всё же… только благодаря ей мы движемся по эволюционным виткам истории и творим уникальные произведения искусства.

Романский стиль

Что можно сказать о романском стиле? Прежде всего то, что многие из нас путают романский и римский стили. Термин «романский стиль» появился в начале XIX века, когда археологи установили некую связь в строениях раннего Средневековья с древнеримскими постройками. Многие средневековые дома попросту базировались на древнеримских фундаментах. А также в этот период в строительстве использовали полуциркульные арки и своды, как это делалось в античном Риме.

Если заказчик заказывает тебе дом в романском стиле, но при этом говорит, что всё должно быть дорого: в золоте, в мраморе, в багровых тонах — это значит, он спит и видит себя Цезарем, и ему нужен не романский стиль, а римский! А если он настаивает на римском стиле, а сам мечтает о массивном замке с узкими бойницами вместо окон и перекинутом через речку-вонючку подвесном мостике, и в каждом углу по ржавому рыцарю, то рисуй ему романский стиль. И попадёшь в точку!

Для меня романский стиль скучен и даже угрюм! Здания смотрятся тяжело, грубо и незамысловато.

В исторический отрезок раннего Средневековья (тот, что приписывается романскому стилю) архитектурная мысль как бы замедляется, останавливаясь в поступательном движении вперёд, и не просто останавливается, а в некоторых странах Европы даже делает шаги назад. Основой романских построек были массивные цилиндрические дома, выполненные из грубого камня, похожие на бочки — донжоны, а уж вокруг них строилось все остальное.

В более поздний период в архитектуре появится ряд конструктивных моментов, например, косая балка — камни, распирающие свод, — это впоследствии будут использовать при строительстве готических соборов, но в целом надо сказать, что европейские города этого периода приземисты и неказисты. Колонны, теряя прежнее очарование и идеальные пропорции, становятся приземлёнными, у них единственная функция — поддерживать возложенную на них тяжесть здания.

И главное — храмы возводились без каких-либо излишеств. Храмы и все постройки во времена междоусобиц прежде всего должны были защищать население от вражеских набегов, а потому только массивные стены, узкие окна-бойницы, высокие сторожевые башни, рвы с водой. Храмы — крепости, замки — крепости.

В это время и скульптура претерпевает разительные изменения. Если в античных скульптурах человек — венец Божественного творения, то романские изваяния олицетворяют лишь самого Бога. И если античные боги наполнены жизнью, движением, то романские скульптуры — благостны и тихи, на лицах лежит великая скорбь, от созерцания которой становится тяжко на душе… Вот как-то давит оно на меня, это средневековое творчество!

Как тяжесть романского собора угнетает всё пространство, так и любовь — обычная человеческая между мужчиной и женщиной — в это время угнетается церковью и приобретает низменный оттенок. Даже сильно сосредоточившись, я не могу нарисовать картину красивых любовных историй. Если в древней Греции или Риме любви, плотским утехам и различным наслаждением придавалось огромное значение, даже был термин гедонизм — стремление к наслаждению, то в раннем Средневековье любовь вдруг стала делом постыдным, никчёмным, разве что для продолжения рода. А женщина? Женщина — воплощение греха!

Напрягая мозг до полного закипания, пытаюсь вспомнить хоть одну счастливую пару того времени. Но! Тристан и Изольда — собирательный образ несчастных влюбленных, Элоиза и Абеляр — пример вообще ужасный — за любовь мужчина поплатился своим достоинством — его оскопил то ли дядя, то ли отец Элоизы. Ужасная история!

Вот никак не возникают у меня образы влюблённых пар… перед глазами только рыцари в ржавых доспехах, что усталой вереницей бредут под раскалённым солнцем спасать Гроб Господень…

Невеста рыцаря

920 или 1120 год, да кто помнит-то? Тёмное Средневековье, одним словом!

По длинным коридорам замка сновали многочисленные слуги. В центре большой залы расставляли дубовые столы и скамьи, под самыми сводами натягивали праздничные шпалеры, полы натирали до блеска, с витражей снимали паутину и копоть, поварята носили огромные корзины со съестным. За всей этой суматохой с серых стен наблюдали надменные лица предков в тяжелых рамах, и только старый пёс у самого очага, безразлично посматривая на всех, чесал то бок, то выю.

Завтра стены замка наполнятся торжественными звуками — завтра свадьба юной дочери герцога. Её возлюбленный — из знатного рода, красив, статен, ему всего семнадцать. Родители молодых рады скрепить любовь своих детей союзом (и, конечно же, объединить тем самым свои владения и стать пусть немного, но сильнее соседей).

Вот уже к вечерней трапезе собираются гости, замок наполняется радостью — в ожидании праздника все веселы, говорливы, нахваливают невесту, ее богатое приданое, дорогие подарки жениха и счастливое будущее новобрачных.

А счастливые молодые, как два голубка, ворковали, совершенно не замечая никого вокруг. Он, преклонив колено, подарил любимой дивную розу. Она зарделась. Он неловко коснулся её руки… и оба покраснели до корней волос. Опустили головы и, хоть не касались друг друга, но так близко были они, что казалось, слились в одном кружении солнечного вихря и уже неслись навстречу своему счастью…

И вечерняя трапеза была превосходна: одно блюдо сменяло другое, собаки не успевали слизывать остатки пищи с тарелок хозяев, как несли уже новое кушанье, молодое вино лилось рекой, и всех гостей удивляли диковинные заморские фрукты.

А после под ласкающие звуки флейт были неспешные танцы. Первой парой жених и невеста. Она очаровательна: тонка, хрупка, застенчива, глаза не поднимала, румянец играл на нежной коже, лишь он один предательски выдавал её радость.

Вдруг, гулко ударяя о каменный пол крючковатым посохом, в грязном рубище, с котомкой за плечами и деревянным распятием на груди, в праздничную залу вошёл босой старик. Лицо его было иссушено ветрами и знойным солнцем, волосы серы, как мартовский талый снег, но чёрная борода да острый взгляд сразу выдавали в нём человека ещё не старого, но много, очень много повидавшего.

Он вошёл и, стукнув посохом об пол, призвал:

— Христиане! Время ли вам танцевать и праздновать, когда Гроб Господень находится в руках поганых сарацин?!

Вмиг всё стихло, гости замерли, словно поражённые громом небесным. Лишь влюбленные шептались в сторонке и украдкой, неловко, едва касались друг друга. О, разве есть что-то важнее их любви! Разве нужен им кто-то ещё! Они даже и не заметили грозного странника… и не услышали его призыв…

Спустя годы невеста будет вспоминать те мгновения, когда они с возлюбленным могли не видеть и не слышать других, словно были под крылом у ангела, словно он оберегал их от всех житейских невзгод. И долгими вечерами со жгучей болью в сердце она будет вспоминать тот день, когда могла взять любимого за руку и увести от всех в тёмную ночь, и остаться с ним наедине. (От этих мыслей кровь приливала к голове, она вспыхивала и журила себя за непристойность, но со временем осталась лишь горечь несбывшейся мечты.) Это потом она будет вспоминать счастливые минуты, когда они могли не слышать слов странника, а слышать только биение собственных сердец, а сейчас… Ах, если бы тогда она могла увести его в покои и наслаждаться любовью, забыв обо всём на свете, то всё бы в жизни сложилось иначе!

А тогда…

…Тогда в вечерней мгле, притушив факелы, только под тусклым мерцанием свечей, все, затаив дыхание, внимали жестам^[9] о доблести и мужестве рыцарей-крестоносцев. И невеста слушала с восхищением странника, но робко, украдкой посматривала на любимого, и застенчивой улыбкой отвечала на его влюбленный взгляд, и приходила в восторг от той незримой связи, что была между ними. Она бы отказалась от всего, лишь бы убежать с ним от всех, лишь бы он держал её за руку и смотрел бы вот так, как сейчас!

Но странник всё продолжал рассказы о сражениях с подлыми сарацинами, и невеста заметила, что в глазах возлюбленного вдруг вспыхнул совсем иной, безрассудный огонь! А когда странник поведал о несметных сокровищах далёких стран, любимый так заслушался, что и вовсе перестал смотреть на неё. Сердце девушки опечалилось, губки поджала, от обиды и ревности всплакнула бы, но так интересно было все то, о чём вещал незнакомец, что невеста сама заслушалась…

…Слушала, слушала, да и заснула, склонив голову на плечо отца, а утром…

А утром, лишь только забрезжил рассвет, замок наполнился странными звуками, звуками не радостных, свадебных приготовлений, нет! Что-то другое, жёсткое слышалось повсюду. Крики другие, гомон другой: лязганье доспехов, ржание лошадей, надрывный лай обеспокоенных собак.

Невеста выглянула в распахнутое оконце и оцепенела: её жених верхом на коне в сверкающих рыцарских доспехах что-то кричал, размахивая длинным древком знамени, на котором красовался его фамильный герб. Глаза возлюбленного горели безумным огнём. Заметив в окне невесту, он радостно прокричал ей:

— Любимая, я ухожу воевать за Гроб Господень!

Ничего не ответила невеста, лишь вскрикнув, маленькой ладошкой прикрыла ротик, и в смятение, не заплетённая, в одной сорочке побежала к нему, как если бы была птицей. Она бежала, боясь, что пока будет бежать длинными, гулкими галереями замка, он устремится прочь спасать мир, и она никогда, никогда больше не увидит любимого!

— Как же!.. Как же я? — сквозь слёзы пролепетала несчастная невеста.

— А ты? Ты будешь ждать меня, любимая! — радостно прокричал юный рыцарь, и конь, подзадоренный настроением хозяина, кружился, пританцовывая на месте. — Я вернусь с победой!

Сердце зашлось. Не смогла вымолвить и слова: рыдания душили, ком из крика обречённости сдавил горло.

— Как ждать?! Я не хочу ждать! Я люблю тебя! Я хочу быть твоей женой, хочу родить тебе сына! — взмолилась невеста, протягивая к нему руки, уже не стыдясь своей любви и своего отчаянья. — Как же… как же так? А наша свадьба?

— Да-да, конечно, ты родишь мне сына, но сначала я… — и он, мальчишка, красноречиво махнул мечом. — Я изрублю всех, всех сарацин!

— Возлюбленный мой! — молила, отчаянно хватая за поводья, юная невеста. — Не уходи! Прошу тебя!..

Но не слышал её слов рыцарь! Безрассудно был весел и горд собой: он выбрал подвиг и славу во Христе, он тот, пред кем лежат невиданные земли и сказочные сокровища, он тот, кто прославит свой род…

По скрипучему, перекинутому через глубокий ров мосту с бравой песней уходил отряд крестоносцев, новенькие доспехи сверкали на солнце, стяги развевались на ветру, и казалось, весь мир сейчас уходил вместе с рыцарями сражаться за Гроб Господень. Женщины обливались слезами. Лишь странник стоял с высоко поднятой головой и вслед новоявленным крестоносцам потрясал посохом:

— В Иерусалим! В Иерусалим!

Но едва рыцари скрылись из виду за дальними холмами, он повернулся к плачущим женщинам и ехидно сказал: — Вот так и меня послали спасать Гроб Господень… речи крестоносцев… двадцать лет назад!

— Как двадцать лет?! — Невеста рванулась было вперёд догнать любимого и остановить его. — Как двадцать лет! Нет!

— Нет! — криком наполнилась долина. — Нет! — кричала вчера ещё беспечная юная невеста, а сегодня уже горькая вдовица. Да разве она вдова? О, нет! Нужно ждать… он вернётся! Вернётся очень скоро! Обязательно вернётся, не пройдёт и года…

…Сначала прошло пять лет — невеста расцвела, похорошела, стан округлился, девичья угловатость сменилась нежными формами. Много приходило рыцарей свататься к богатой красавице. Она всем отказывала — она ждала своего рыцаря! Каждое утро она поднималась на башню и всматривалась в дальние холмы, что когда-то скрыли от неё любимого.

Затем прошло ещё десять. Румянец на щеках померк, волосы потускнели и утратили шелковистость, и хотя фигура сохраняла некую статность, но взгляд от выплаканных слёз и ожидания стал жёстким, глаза потускнели, лицо осунулось, заострилось, и в нём не осталось прежней красоты. С каждым годом всё меньше женихов заглядывало в замок к престарелой невесте — её уже сторонились.

И ещё десять лет пролетели как один день, а она всё продолжала ждать своего рыцаря. Ждала любимого! Зубы почернели, кожа огрубела, на лбу пролегли глубокие морщины, чёрные волосы стали как пена морская, но всякий день она поднималась на башню, да только уже и не видела тех далеких холмов…

Следующие двадцать лет пролетели будто один день. Невеста рыцаря уже немощная, дряхлая старуха, для которой каждая ступенька в башне была почти непреодолимой, но она поднималась в башню ежедневно, а порой и засыпала у открытого окна, словно и днём, и ночью вглядывалась в потускневшую даль — она ждала. Ждала любимого!

Старый замок, зарастающий диким лесом, люди обходили стороной, а со временем появилось сказание о неприкаянной душе несчастной невесты, что уже сотни лет ждёт возвращения любимого и мстит всякому, кто отважится проехать мимо замка.

Месть

Год так 2000 или 2020, нет разницы! Для замка, простоявшего полторы тысячи лет, десятилетия разве имеют значение? Разве это срок? Это всего лишь краткий миг!

В фамильном замке N впервые за долгие годы царит оживление. Надин — владелица средневекового замка решила отметить здесь свой двадцатый день рождения.

Надин и её друзья, оставив пыльный Париж, на спортивных машинах шумно проехали по мощёной дороге, ведущей к замку, по массивному мосту через ров и, шурша шинами, ворвались во двор, усыпанный каменной крошкой.

Надин — хорошенькая, весёлая, с невероятно горделивым профилем. Большие голубые глаза и стройная фигура — вот и всё её богатство, правда, если не считать замка, который, возможно, для неё больше тяжкое бремя, чем достояние. Содержать этакое средневековое сокровище в наше-то время непомерно дорого! Но отец говорил ей, что замок — это семейная реликвия, историческая ценность, родовое гнездо, на что Надин лишь пожимала плечами, мол, гнездо так гнездо.

Тем более что Надин умиляла легенда — в замке живет призрак. Трогательная история. Рыцарь ушёл в крестовый поход, а возлюбленная осталась ждать его, но не дождалась — рыцарь погиб в борьбе с сарацинами за Гроб Господень. А неприкаянный дух невесты до сих пор блуждает по гулким лабиринтам замка и ищет любимого.

Спутник Надин — Андре под стать ей, с фигурой и лицом Аполлона, с пышной шевелюрой золотистых в лёгких завитках волос, само очарование. Они познакомились недавно на лекциях в Сорбонне, и каждый надеялся, что сегодняшний вечер будет иметь романтическое продолжение.

Подруги Надин — Мари и Люси — само совершенство: пышногрудые, статные, с мягкими линиями и красивыми изгибами. (Мужчины, даже слабо видящие, видя их, млели.)

Друзья девушек — Жан и Рауль — красавцы — горы мышц и минимум интеллекта.

На этом празднике красивых тел каким-то неведомым образом затесались двое: Сусанна и поляк Патрик — два гадких утёнка в стае прекрасных лебедей. Сусанна — худая до тошноты, с маленькими бегающими глазками и выдающейся вперёд челюстью. Вдобавок она ужасно картавит и шепелявит. Патрик — сутулый, худой, с неразвитыми плечами. Его близорукость, вероятно, позволяла видеть в Сусанне красавицу (это же спасало её от полного одиночества).

Замок сразу ожил — зазвенел весельем. Весь вечер гости пили, ели, танцевали, болтали, играли в карты, к одиннадцати парочками разбрелись по укромным местечкам…

В огромном зале со сводчатым потолком и витражными окнами Патрик, Сусанна и карлик-слуга играли в «Баккара» на раздевание. Сусанна проигрывала — она уже сидела в одних чулочках, трусиках и бюстье (хотя зачем оно там нужно, непонятно).

Карлик, как хищный зверек, посматривал на Сусанну. Он, как никто другой, был восприимчив к женской красоте, он боготворил красоту, восторгался ею, как чем-то недосягаемым. Но Сусанна вызывала у него совершенно другие чувства — отвращения и гадливости. Он ненавидел её. Почему? Да потому что она страшная, шепелявая, худая, и её тело не было так притягательно, как роскошные тела Люси и Мари. Для карлика эти двое были воплощением неземного счастья и необузданного желания обладания ими. Но ему никогда не видать их! И от этого он приходил в ярость и зло смотрел на Сусанну.

Карлика до глубины души задело, как по приезде Мари потрепала его по курчавой голове и небрежно бросила: «Как твоё имя, малютка?» Но, не удосужившись даже выслушать ответ зардевшегося от волнения карлика, направилась к Раулю и повисла у того на шее. Карлик зашёлся от злости и ненависти к Раулю, который вот так легко отвоёвывал у него внимание красавицы. Рауль обхватил Мари, она игриво хихикнула. А сердце карлика наполнилось ядом: Раулю такие женщины, как Мари, дарят любовь безотказно, им не нужно очаровывать и завоевывать красавиц.

«Если бы не её челюсть! — думал карлик, косясь на Сусанну, которая уже снимала бюстье. — А грудка ничего, хоть и маленькая. Но челюсть же у неё… челюсть!»

Как затравленный зверёк, чувствующий близкую развязку событий, он потел, сопел и бешено крутил глазками то на Сусанну, то на Патрика, словно проверяя его способность дать ему отпор.

Дать отпор Патрик уже не мог — он едва держался вертикально, постоянно заваливался на бок и пытался улечься на коленях у Сусанны. Та гневно возвращала его обратно, заставляя играть. Она бы играла до утра, лишь бы не оставаться с Патриком наедине — не хотела его. (Вот так! И такое бывает! Даже у дурнушек есть «хочу» и «не хочу»!) Она весь вечер сверлила глазами Жана, его спину, затылок. Рисовала в возбужденном мозгу себя в его ручищах и покусывала от ревности губы — Жан не отходил от красавицы Люси.

К тому моменту, как Сусанна осталась в одних чулочках и боролась за трусики, объект её вожделения Жан отправился с Люси за очередной бутылкой вина в погреб…

Жан и Люси

Они спускались по винтовой, словно вырубленной в каменной кладке, узкой лестнице. Если изящная Люси свободно проходила здесь, то Жану с плечами штангиста приходилось буквально протискиваться (идти боком).

С каждым поворотом становилось всё холодней, и усиливался затхлый запах плесени…

Через пару поворотов Жан и Люси оказались перед массивной, почерневшей от времени дубовой дверью с огромной ржавой скобой. Жан собрался с силами, навалился, но дверь неожиданно легко, без скрипа поддалась — открылась.

Высоко приподняв над головой фонарик, немного помедлив, он шагнул в подземелье. Осмотрелся — низкий, влажный от сырости сводчатый потолок, каменные плиты вместо пола, и стенная кладка из небольших валунов.

— Смотри, а Надин сказала правду — замок действительно очень старый!

— Похоже, эти каменюки еще от римских построек!

— Ого! Подвал какой огромный! Ты видишь? — Жан посветил в темноту подвала. — Всюду двери… двери… двери…

Подвал был огромный, и каждый шаг и малейший шорох отзывались в нём гулким эхом. Вдоль стен стояли бочки с вином, по центру стойки с пыльными бутылками. В центре дубовый стол, возле него две массивные скамьи, у стен несколько полок с деревянными мисками и глиняными кувшинами, и все это давно заросло серыми клочьями паутины. Настоящий средневековый подвал!

В углу, прислонённые к каменной кладке, лежали ржавые, затянутые паутиной доспехи рыцаря. Со шлема свисало погнутое забрало, держась лишь на одной позеленевшей заклёпке. Правой перчатки не было вовсе, а левая валялась у ног рыцаря.

— Доспехи рыцаря! Рыцарь, тот самый рыцарь!.. — захлопала в ладоши Люси.

— Какой?

— Надин рассказывала печальную историю о рыцаре и его невесте.

— Так тот ушел! А этот, скорее всего, другой… заехал к красотке, да так хорошо заехал, что здесь и остался! — загоготал Жан.

Ему жутковато завторило эхо. Люси вздрогнула.

— Мне кажется, что эти стены хранят страшные тайны! — прошептала Люси, широко раскрывая и без того огромные глаза.

— Ещё какие! — потянул Жан, заглядывая в пустое забрало рыцаря, и, выдержав в гнетущей тишине долгую паузу, мрачно прошептал: — И к этим ужасным тайнам прибавится ещё одна!..

Он повернулся и, глядя на нее, яростно сорвал с себя рубашку, расставил ручищи, сверкнул во мраке влажным глазом и задышал прерывисто… Он смотрел на неё как-то уж очень дико и яростно… Люси радостно взвизгнула. А Жан, схватив ее, сдавил в объятиях и поволок вглубь подвала, смёл с пыльного стола всё, что на нём находилось, бросил на него Люси, и, рыча, как дикое животное, принялся сдирать с нее одежду…

О, это было дикое, дикое животное! Не успела она даже охнуть, как он с рыком вошёл в неё… Она зацарапала ноготками его влажную спину, оставляя на ней красные полоски. Мурлыкала, рычала, как львица. А он, подхватывая ее мурчание рыком льва, доводил её до сладострастных обмороков. Люси извивалась, замирала, смеялась от счастья! Эхо тоже веселилось! И всё поглощающий жар разливался по их телам…

Сладостные стоны переходят в рев и возвращаются страшным эхом — дрожат стойки с шампанским, дрожат бутылки, и подвал наполняется всё нарастающим гулом… Стоны влюбленных сливаются в сладострастном крике, и эти звуки уже подхватываются и усиливаются мощным эхом — весь подвал сотрясают звуки страсти, вековое шампанское не выдерживает — и взрывается салютом… пш-ш-ш-ш!..

Сусанна

Сусанна проиграла и трусики! Пришлось снимать. А этого, как думается, ей делать не хотелось, к тому же к одной беде добавилась другая. Она чувствовала, как карлик похотливо сверлил её глазами. (Но женщин понять сложно! Очень сложно! Логика в поступках отсутствует!) Сусанна долго не решалась… но вдруг, привстав с дивана, она стала нарочито медленно снимать трусики… Вероятно, чтобы самой насладиться необычным зрелищем — карлик млел от её наготы.

Сусанне не хотелось быть с Патриком. С ним бы она не вкусила страсти — он был мертвецки пьян. Жан пропал с Люси, похоронив тем самым её розовые мечты о счастье. А тело требовало!

— А что? Это как-то даже интересно, экзотично! — мелькнуло в её возбуждённом мозгу.

И Сусанна, смотря на карлика как удав на кролика, медленно провела по себе рукой, направляясь все ниже… и ниже… Карлик не выдержал — зажмурился, сдавленно простонал…

— Ну… — требовательно пригласила она.

Но, наверное, это приглашение уже было излишним — карлик полз к ней на коленях, глотая вожделенные слюни и протягивая к Сусанне маленькие ручки…

Мари и Рауль

Мари и Рауль, побродив по замку, наткнулись на великолепную спальню, с фресками и картинами, с огромной кроватью под тяжелым пыльным балдахином.

Старинная кровать со скрипами и вздохами приняла молодые тела, а потом долго ещё скрипела под ними…

— На этом ложе рождались и умирали родственники Надин, — романтично произнесла Мари, смотря на Рауля, как он прикуривает сигарету.

— Спали они здесь с разными проходимцами и куртизанками, — буркнул Рауль.

— Ну почему ты всегда думаешь плохо! Женщина, что спала здесь, наверняка прожила долгую и праведную жизнь.

— Да-да, конечно! Вот как раз у этой старушенции была масса пороков! Не удивлюсь, если она страдала фетишизмом и всякими там извращениями!

— Рауль, ну что ты такое говоришь? — жеманно возмутилась Мари. — Какой фетишизм?! Бабушка!..

— Бабушка?! Там, за пологом, есть потайная дверь, а глаза у картины, что над тобой, бегают! — Рауль зло кивнул на картину за спиной Мари — «Мадонна с младенцем».

Мари оглянулась.

— Как бегают?!

Нарисованные глаза Мадонны были полны вселенской скорби.

— Пока мы с тобой кувыркались, я всё смотрел на неё, а она с любопытством смотрела на меня! И даже пару раз моргнула!

— Рауль, не пугай меня! — надула губы Мари. — Мне и так страшно в этом замке! Здесь все так серо, мрачно! Зачем я только согласилась сюда ехать?

— Я не пугаю! Просто говорю, что видел, но, возможно, это мне показалось, — безразлично произнёс он, почёсывая свою волосатую грудь.

— Конечно, показалось! Придумываешь! — Мари, повеселев, игриво хлопнула его ладошкой. — Вместо Мадонны оценил бы лучше меня!

Она подорвалась и в мгновение оказалась у окна.

— Посмотри, как я хороша! Разве не на что смотреть? — рекламно произнесла она, проводя пальчиками по крутым бокам и игриво притопнув ножкой. — А? И как?

А посмотреть было на что! Ее тело — это тело красавиц с картин Ренуара. В свете луны, что пробивалась сквозь резное окно, кожа её приобрела перламутровый оттенок, большая грудь без лифа вольно колыхалась и при каждом движении тяжело покачивалась, темнели два больших соска.

Ладони Рауля зачесались.

— Моё, крошка, не хуже! — словно под гипнозом, не отрывая от неё восхищённого взгляда, он медленно подошел к ней.

Его руки заскользили по мрамору её тела, задержались на груди… Её грудь не вмещалась в ладони и, словно тесто, вытекала сквозь его пальцы, а он снова возвращал её на место, сдавливая и стискивая. Это была борьба, и побеждала она (грудь).

Мари снисходительно улыбается — ждёт, недолго, но ждёт, пока он наиграется.

— Милый, я, конечно, понимаю, что тебе нравится баловаться, но тебе стоит заняться мной.

Ему не надо повторять, он разворачивает Мари лицом к кровати, к Мадонне… и…

…И Мари верещит, как ошпаренная — глаза Мадонны моргнули… и закрылись!

Карлик

Сусанна уже и не думала о Жане, и о Патрике как-то забылось… Напрасно! Что бы он мог сделать сейчас, когда ей так хорошо! Патрик где-то рядом, наверное, спит. Не спал! Вытаращив глаза и полностью отрезвев, не в силах был произнести и слова… Патрик таращился на свою Сусанну и карлика.

И более отвратительного зрелища ему не приходилось видеть: два тела суетливо сплелись каким-то невообразимым способом: где головы, ноги, руки — какое-то чудовище, стонущее и визжащее. Сусанна, запрокинув голову, издавала сладострастные стоны и руками удерживала на своём теле карлика, а он, подобно вампиру вцепился в нее зубами. Омерзительно! Но… Это столь неэстетичное зрелище заставило Патрика почувствовать дикий приступ желания.

— Уйди! — Патрик рывком стаскивает с Сусанны карлика.

И яростно набрасывается на неё. Она его не чувствует — Патрик, как мотылёк, порхает над цветком, оказавшимся слишком большим для него.

«Почему такое чувство пустоты?» — Сусанна смотрит на карлика, и ей жаль его, он так старался доставить ей удовольствие, как никто раньше.

— Иди сюда, — шепчет она и протягивает к нему обессиленную руку. Он подходит, нет, не подходит, подползает на четвереньках. Она, закрыв глаза, целует его, пусть маленького, неказистого, но все же мужчину!

Патрик трудился в титанических усилиях удовлетворения, а Сусанна?.. А её нежность была направлена на «большого мужчину».

Патрик от бессилия, от ревности, ударил Сусанну и, грязно выругавшись, убежал во тьму длинных и глухих коридоров замка…

Надин и Андре

Надин щебетала и порхала. Ей так нравился Андре, что, казалось, она исполнит любую его просьбу от самой невинной до абсурдной. Только бы он хотел этого, думала она, поглядывая на его шею, плечи, губы. «Он так красив! Я умираю от одного его вида! Как он дышит, словно раздуваются гигантские меха! Как он красив! Как красив!»

Андре заметил её взгляд и, почему-то смутившись, покраснел.

— Боже, да он же девственник! — Надин мысленно рассмеялась.

«Ну, держись! Я научу тебя любить!» — подумала она, чувствуя теперь своё превосходство над ним. А надо сказать, что женщины так же, как и мужчины, любят девственность — первозданную чистоту. Хотя к женскому эго «я первая» примешивается ещё и желание научить несмышлёныша любви.

«Я научу тебя любви!» — ласково посматривает на него Надин, проигрывая, где же это должно свершиться.

Пока они гуляли по замку, в её хорошенькой головке вертелись мысли одна забавней другой: «Можно в ванной, крикну, позову, а сама буду в пене… Нет! Пошло! Тогда… Можно в спальне… фи, старо, как мир! Можно на отцовском столе?.. Грубо! На винтовой лестнице? Там так романтично — в узкие бойницы заглянет луна, душа невесты растрогается и всплакнёт, видя нашу любовь. Красиво!.. Но там для него негде развернуться! Боже, да где же?»

И не придумав ничего интересного, она вдруг просто поделилась с Андре тайной:

— Знаешь, в нашем замке живет призрак! Самое настоящее привидение — невеста рыцаря!

— Да? — недоверчиво покосился на нее Андре.

— А еще в замке есть потайные ходы! Не веришь?.. — и она, схватив его тёплую большую ладонь, увлекла за собой.

Сначала, то, куда они попали, было как небольшая комната без окон, но затем пространство сузилось до узкого тёмного хода. Надин и Андре уже прошли несколько поворотов в темноте, когда в отдалении послышались приглушенные голоса…

— Ага! А вот и первый секрет! Сейчас мы посмотрим, кто у нас здесь? — весело прошептала Надин, и каким-то только ей ведомым способом открыла две дырочки в стене.

В темноту лабиринта сразу брызнули яркие лучи…

Надин прильнула к этим лучам света — на кровати под высоким балдахином кувыркались Мари и Рауль. Надин засмотрелась. «И как я раньше не заметила у него такой прыти? — подумала она, залюбовавшись тем, как Рауль искусно владел телом Мари. — А она красива…»

Надин провела рукой по стене — окна в чужую страсть исчезли, как и не было…

— Там… так… ничего интересного! Кухарка… — солгала она. — Идём!

Шли молча. Удушающая тишина. Казалось, что они слышат сердца друг друга. Андре немного побаивался. Ему было жутковато — старый замок с привидениями, потайными ходами, скрытыми глазницами, потеряйся здесь в этом лабиринте — и тебя никто не найдёт. Он старался не отставать от Надин, и в кромешной тьме шёл за ней шаг в шаг, и дышал ей в затылок.

Она чувствовала его дыхание, и это её волновало — его прерывистое дыхание попадало ей то на шею, то на ухо, то ухо, то шея. То ухо, то шея… И морозец бежал по ее спине. Желание росло с каждым прикосновением его теплого прерывистого дыхания. Она чувствовала, как морозец и мурашки на её теле превращаются в монстров, разрывающих её тело неудержимым желанием — то они растворялись в ней, то начинали мягко вгрызаться в поясницу… Ноги в истоме подкашивались, проходило мгновение — и становилось легче, но новая волна прерывистого дыхания любимого повторяла всё сначала с нарастающей силой. От каждого шага становилось всё тяжелей и сладостней…

А он все шёл и шёл за ней молча… И Надин стала злиться на этого девственника, что даже и представить не мог, какой ураган страсти бушует в её теле. Она уже подумала, что лучше быть в руках умелого мастера, чем изнывать от неги и тоски с ничего не понимающим истуканом. Ужасно! Ужасно осознавать, что желание и страстность никем не будут оценены, а красивое тело цветёт напрасно и напрасно источает соки жизни!

Надин взгрустнула, но через секунду вновь встрепенулась. «Он же девственник! Он ничего не понимает! Он не знает об этом!» Она резко остановилась. Андре в темноте налетел на неё… Привстав на носочки, Надин обхватила Андре за шею, чуть склонила к себе и, по наитию найдя губами его губы, приникла к ним… И сладостная истома по всему телу… монстры в теле оживились, ноги подкосились — Надин в восторге от поцелуя — девственного, чистого поцелуя!

Она опускается на пол, тянет его за собой. И они во тьме, как арабы, друг против друга… сидят и просто целуются. Он пытается повалить её навзничь, но Надин понимает, что его первый раз не должен быть таким — в кромешной тьме сырого лабиринта. Его первый раз должен быть красивым!

— Нет, подожди, подожди, подожди… — шепчет она и пытается вырваться из его объятий, а он, словно его хотят обмануть, крепче обнимает её. — Идём скорей, здесь два шага! Идём же…

Карлик и Патрик

Замок затихал, погружаясь в тишину, лишь изредка поскрипывали старые половицы, словно кто-то невидимый ходил по ним. Скрип… скрип… а потом опять всё замирало и было тихо… тихо… зловеще тихо!

Карлик сидел на полу, обхватив голову. То, что произошло, было выше его понимания. Подарок судьбы? Нет! Конечно же нет! Почему Сусанна так поступила? Что толкнуло её к этому? Жалость? Жалость к нему, к уродцу?!

Он мысленно метался между мирами, охваченный пожаром страстей и ненавистью к себе самому и к своему телу. Его сердце мужчины ныло от сознания, что к нему применимо лишь это ужасное слово: «Сострадание». Он ненавидел это слово! И ненавидел тех, кто, глядя на него, всем своим видом пытался выразить жалость и сострадание. Это мерзкое сострадание!

«Мне не нужна ваша жалость! — думал он, пытаясь взглядом, потоком мысли внушить им свою значимость. — Природа посмеялась надо мной! Но я такой же, как вы!»

Но всё было тщетно, и только «малыш, какой ты несчастный» и вырывалось из уст видевших его.

«Она не предпочла меня Патрику! Нет! Она меня пожалела! Как уродца! Как ничтожество! Как зверушку, у которой нет ума и сердца! Ненавижу её! Ненавижу!!!»

Он тяжело поднялся на свои коротенькие ножки и куда-то засеменил…

А в другом конце длинного коридора, так же сидя на каменном полу, прижавшись к стене, рыдал Патрик. Чувство жалости к себе перемешалось в нём с выпитым шампанским. Он всхлипывал, скрёб ногтями древние плиты пола, стучал по ним и от злости кусал себе руку.

— Я ненавижу её! — шептали его в кровь искусанные губы. — Ненавижу! Убью! Убью её! Пусть она умрет!

Дойдя до этой точки кипения, Патрик вскочил и побежал туда, где, вероятно, была она — Сусанна — воплощение всей его ненависти…

Мари и Рауль

Красивое тело Мари разметалось на кровати… Сейчас в сероватом лунном потоке её груди — горы-вулканы с тёмными сосками стали приобретать синеву и отливать тем же лунным серым оттенком. (Немного тавтологии — и картинка приобретает мистический смысл — синюшное тело на кровати… сероватые жуткие тени… Страшно?!)

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

9

«Жесты» — Chansons de gestes — героические поэмы о деяниях рыцарей-крестоносцев.