Когда смеется Кутх. Книга вторая. Часть первая

Роман Кузнецов

Лето 2014-го. На Украине смута. На Донбассе война. Кровь, боль, страдание, плач матерей – идеальные условия для возрождения древнего кровавого культа. Три могучих колдовских дома объединились с этой целью. Можно ли практически в одиночку, с двумя едва оперившимися учениками, бросить вызов великим колдунам? Разумно ли ввязываться в драку без шансов на успех? Откажись – никто не узнает, отступи – никто не осудит, но долг и честь не оставляют иного выбора.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Когда смеется Кутх. Книга вторая. Часть первая предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Глава 3

Утомленный день медленно-медленно подходил к концу. От границы к Донцу ползли лохматые тени, мягко и осторожно, ощупывая заброшенные поля. Еще не старый, но уже изрядно разбитый «Рено», сноровисто бежал по изрытой ямами и выбоинами дороге. Война еще не докатилась до этих мест, хотя ее гулкое, раскатистое эхо уверенно носилось по окрестным дворам, улицам и поселкам. Здесь еще не было ни уродливых воронок, грязными оспинами покрывающих землю, ни неровных линий окопов, ни блиндажей… Не слышался лязг военной техники, крики и беззлобная ругань, грубые шутки и натужный смех здоровых молодых парней и зрелых мужчин, готовящихся дать решительный бой врагу, вознамерившемуся с помощью танков и пулеметов установить свои порядки на их земле. Все это осталось там, на блок-постах, где ополченцы задумали принять бой с и тем самым дать возможность своим семьям уйти. Там, на изрытом, исковерканном поле казачий атаман с позывным Батя оставил своих казачков, включая эту странную троицу: двух сильных, битых жизнью ветеранов и одного рыжего нескладного паренька с живым, вечно недоумевающим взглядом и повадками сумасшедшего ученого-маньяка. Они появились внезапно, хмурые, уставшие, без документов, со свежими шрамами на обветренных лицах. От этой троицы пахло пылью дальних дорог, кровью, тайной и большими неприятностями. Это старый атаман понял сразу. Будь его воля, он ни за что бы не стал связываться с этими ребятами, но есть просьбы, в которых отказать нельзя. Это был тот самый случай. За них попросил старый друг, в свое время не раз спасавший атаману жизнь. Видимо, настало время возвращать долги. Поэтому Батя их принял и разместил в дальнем гостевом домике на своей базе, которая в последнее время использовалась в качестве перевалочного пункта для многочисленных добровольцев, желающих воевать на стороне «русского мира» на Донбассе. В качестве первого проверочного мероприятия Батя загнал новых постояльцев в баню, где рассчитывал проверить их на предмет наличия на теле наколок, шрамов и других материальных следов прожитых лет. Такого рода отметины могут многое рассказать о собеседнике опытному человеку. Увиденное в парной лишь усилило чувство стремительно приближающегося конца. То, что оба ветерана имеют солидный опыт боевых действий, Батю не удивило. Он это понял сразу по глазам. Теперь его догадки нашли материальное подтверждение. У одного из них на спине остались застарелые следы от ожога. Такие обычно остаются после знакомства с выстрелом из «Мухи». Кроме того атаман заметил следы обморожения ног, какие бывают у альпинистов или людей, побывавших в тяжелых условиях крайнего Севера, а также еще свежие отметины от когтей и зубов дикого зверя, словно его подрала рысь. Каких-либо наколок или других свидетельств уголовного прошлого замечено не было. Только на груди был выжжен странный знак. Именно выжжен, не выколот. Как клеймо у скота. Второй был среднего роста, поджар и крепок. Его относительно молодое, подвижное лицо резко контрастировало с обильной сединой. Голые плечи были массивные, как валуны, блестящие, а длинные руки, словно кто вырезал из темного дуба — толстые, рельефные, с выпирающими мышцами и сухожилиями. В нем чувствовалась мощь, но лицо оставалось спокойным и даже смиренным. Из особых примет у него был небольшой шрам на левом плече в виде причудливого узора, явно рукотворного, многочисленные следы от грубо заштопанных ножевых и пулевых ранений разной степени свежести, включая совсем недавние, еще незажившие раны, а также, как и у остальных товарищей, отметины от зубов и когтей крупного хищника. Самый молодой из этой троицы — долговязый, нескладный рыжий парень меньше всего походил на отчаянного «рубаку», но и он был «украшен» помимо небрежно зашитой глубокой раны на голове, совсем свежим шрамом от мощного удара ножом в живот. На его груди горел точно такой же рисунок, как и у старшего, только в отличие от того, рисунок был вырезан, причем довольно коряво. Складывалось впечатление, что кто-то наспех резал живую плоть грубым, неприспособленным для таких целей инструментом, от чего часто ошибался и резал снова, прямо поверх кровоточащей раны, а где не получалось, выжигал раскаленным ножом. Это должна была быть чертовски болезненная процедура. Рыжий никак не походил на брутального мачо, добровольно подставляющего свою грудь под садистскую роспись. Значит, это какая-то секта. Причем, ребята в ней, похоже, серьезные. Знают, с какой стороны за шашку браться. Да не просто знают, а берутся, и довольно часто. Эти парни недавно побывали в серьезном переплете. Побывали вместе. Раны у всех получены примерно в одно время и имеют схожий характер, как будто на одной охоте побывали. Только вот кто и на кого охотился — загадка. Загадкой было и то, что имеющиеся у них повреждения должны были поставить их получателей на грань жизни и смерти, в лучшем случае приковать к больничной койке на полгода. Эти же вели себя спокойно, двигались без ограничений, не обращая внимания на разорванные мышцы и неминуемые повреждения внутренних органов. Неужели секта смогла обеспечить своих адептов столь эффективными, а, стало быть, и дорогими, медицинскими услугами? Отрывочные сведения, которые удалось вытянуть из неразговорчивых добровольцев, никак не проясняли ситуацию. Атаман торопиться не стал, но спустя неделю, картина не стала яснее. Наоборот, появились новые загадки. Нет, внешне никаких поводов для беспокойства эта троица не давала: жили тихо, вели себя скромно, алкоголь не употребляли вовсе, распорядок дня соблюдали, от занятий не уклонялись. Вместе с тем щемящее чувство тревоги не покидало старого атамана. Старший из этой троицы с позывным Бригадир знал военное дело не понаслышке и имел практический боевой опыт. Правда, служил давно. Скорее всего, уволился после Чеченской. Возможно, после ранения. Второй с позывным Рахман являл собой самую большую загадку. Он был быстр, силен, вынослив и чертовски находчив и сообразителен, особенно при решении спонтанно возникающих задач. Про себя атаман назвал его Маугли. Остальные бойцы подхватили прозвище. А он и был как Маугли, которого воспитали волки, и лишь недавно эти двое его отловили и смогли каким-то образом приручить. Иначе как объяснить полное незнание реалий и неприспособленность к современной жизни одновременно с поразительной адаптивностью к условиям дикой природы, звериное чутье и неспецифические для современного человека навыки древнего охотника. Он абсолютно ничего не понимал в технике и электронике, не умел пользоваться бытовыми приборами, даже не знал их название, был абсолютно равнодушен к высокотехнологичным изделиям и восхищался простейшими игрушками. Так, он не проявил ни малейшего интереса к последнему тепловизору и прыгал от восторга, как папуас, получивший зеркальце, когда увидел простейший китайский воки-токи. Он с удовольствием посещал все занятия, внимательно слушал инструкторов, вопросов практически не задавал. А по вечерам его товарищи долго, терпеливо и подробно переводили ему слова инструктора на язык для дебилов. При этом кем — кем, а дебилом он точно не был. Наоборот. Он обладал острым, живым умом, был крайне въедлив и всегда старался докопаться до самой сути, доводя порой своими наивными вопросами до белого каления. Зато в вопросах выживаемости в диких условиях, а также по разведывательно-диверсионной тематике ему не было равных. Он обладал поистине волчьим чутьем. По запаху и шуму шагов мог определить не только направление, но и расстояние, а также количество и примерную силу приближающегося противника. Лес знал лучше самого Лешего, а передвигаться по нему мог как волк, быстро, тихо, абсолютно незаметно. Ни один листик не дрогнет. Ни одна веточка не хрустнет. Он просто делал шаг в сторону и растворялся в чаще. Как будто и не было его вовсе. Следы читал как открытую книгу. Знал голоса всех птиц и зверей и умел с ними общаться. Маугли он и есть Маугли. Было видно, что он прирожденный воин. Хотя практики было явно недостаточно. Но учился очень быстро. Все схватывал на лету. Автомат освоил быстро, пользовался умело, но не любил. Предпочитал холодное оружие: ножи, дротики, топоры он метал лучше и эффективнее, чем большинство стреляет. Однажды он увидел в каморке у атамана старый, но еще крепкий блочный лук, который в свое время подарили атаману на день рождения. Лук был тяжелый, неудобный. Стрелять из него толком никто не умел, да и стрелы потом из мишени вытаскивать, то еще удовольствие. Лук быстро надоел, и его забросили в дальний конец каморки. Рахман как увидел этот лук, так аж затрясся весь. Глаза горят, слюна потекла. Вокруг атамана разве что с бубном не плясал. Уговаривал продать. Батя из вредности покочевряжился немного, а потом отдал. Просто так отдал. От сердца. Рахман принял подарок с благоговением, бережно и аккуратно. Его глаза светились неподдельным счастьем, как у ребенка, получившего от Деда Мороза долгожданную игрушку. Глядя на Рахмана, суровый атаман чуть не прослезился от умиления. Он уже изрядно подзабыл, как это приятно — делать подарки. Видя искреннюю радость, восторг, благодарность, сам испытываешь ни с чем не сравнимое удовольствие, словно Бог согрел тебя своим добрым светом… Увы, такое бывает не часто, и, к сожалению, почти всегда с детьми. Может быть потому что, взрослея, мы грубеем душой, теряем искренность, учимся врать, изворачиваться, прятаться… Жаль. Атаман улыбнулся нахлынувшим воспоминаниям. Он вспомнил, как ласково Рахман погладил ложе, опробовал тетиву. Как пытался сформулировать слова благодарности, но не мог, от того смущался и замолкал. Как он быстро уходил, бережно прижимая к груди свое сокровище, словно боясь, что Дед Мороз передумает и заберет подарок обратно, стремясь уйти как можно дальше и там, в тишине, остаться один на один со своей мечтой. Как пропадал потом почти сутки. Как потом вернулся, довольный как слон после трехведерной клизмы. Принес лук, тщательно отполированный, в специальном чехле, и колчан со стрелами. Он молча подошел к атаману и отдал мешочек. Как выяснилось позже, в мешочке было три старинных золотых монеты, на каждую из которых можно было купить сотню самых дорогих луков, что лишний раз свидетельствовало об абсолютной непрактичности Маугли. Атаман пытался вернуть монеты, но Рахман наотрез отказался. Он пребывал в прекрасном расположении духа и был готов возлюбить весь мир. Бригадир попросил продемонстрировать свое умение владеть стрелять. Рахман не стал ломаться. Увиденное настолько поразило атамана, что он сильно усомнился в преимуществах современного оружия. С пятидесяти шагов Рахман за три секунды тремя стрелами поразил три средних размеров яблока. При этом применил невиданную технику скоростной стрельбы. Стрелы он держал не в колчане, и не перед собой, как показывают в фильмах, а между пальцами. Движения были быстрыми, но плавными и очень расчётливыми. Закончив стрельбу, Рахман заявил, что он сейчас не в форме, а вот раньше он мог держать в воздухе одновременно до пяти стрел и со ста шагов попадал в воробья. Ну а на последок он добил атамана, поразив цель, спрятанную за «мертвым» препятствием. Он пустил стрелу по очень крутой, почти вертикальной траектории, и что, самое удивительное, попал. После чего он довольно крякнул и заявил, что именно так он выиграл спор у лучшего стрелка Хазарского каганата.

Третий, младшенький, с позывным Паук, был похож на своих старших товарищей как попугай на орла. Те двое были воинами, странными, но явно хлебнувшими военной романтики большой ложкой. На их фоне рыжий юнец казался недоразумением, чуждым элементом, по причудливому стечению обстоятельств втянутым в какую-то большую игру, сути которой он не понимал, хотя играл в нее с полной самоотдачей. Он хвостиком ходил за старшими и выполнял все их поручения. А уж они то его держали в черном теле. Особенно изгалялся Рахман. Он заставлял юношу по четыре — пять часов в день заниматься странной гимнастикой, напоминающей причудливую смесь йоги, кунг-фу и фехтования. Получалось у рыжего плохо, поэтому Рахман все время ругался, а иногда и бил своего ученика, от чего тот всегда ходил со свежими синяками и ссадинами. Доставалось ему и от Бригадира, но в значительно меньшей степени. Но рыжий не обижался и с удвоенной энергией брался за выполнение странных, находящихся на грани идиотизма, заданий. При этом рыжий постоянно экспериментировал и проявлял инициативу, за что также бывал частенько бит. К военной науке юноша был неспособен в принципе. Оружие не любил, выстрелов боялся, боли не терпел, от вида крови падал в обморок. К дисциплине не приспособлен генетически. При этом нельзя сказать, что он не старался. Старался, и даже очень. Но по своей натуре он самое простое и очевидное распоряжение трактовал по-своему, пропуская все приказы через оригинальную призму своего восприятия действительности. Атаман был уверен, что если ему поручить при помощи одного ведра сделать двенадцать одинаковых куличиков, то через несколько минут воодушевленной работы он выдаст двенадцать оригинальных строений лишь отдаленно напоминающих заданный стандарт. Оставлять без присмотра это ходячее недоразумение было крайне опасно. За неделю пребывания в лагере он умудрился сжечь две палатки (его по незнанию оставили за кострового во время полевого выхода), полностью разрушить старый сарай (прослушав лекцию, он решил изготовить взрывчатку самостоятельно) и сломать макет пулемета (как он умудрился это сделать, до сих пор остается загадкой). Теперь этот чудик роет окоп у пятой лунки. Ох, он им там понастроит, сохрани Господь его душу. Ни один враг не разберет.

Плавный поток размышлений атамана был безжалостно прерван резким торможением и болезненным прыжком в неудобном кресле. Зубы лязгнули со стальным звуком, едва не отхватив пол языка. Пропитанная потом кубанка, скользнув по гладко выбритому черепу, сползла на глаза, лишив возможности визуального восприятия действительности. Что-либо поправить атаман не мог, ибо был вынужден максимально раскорячиться на кресле, чтобы хоть как-то смягчить болезненные удары о выступающие части кабины. Совершив несколько зубодробительных прыжков, машина остановилась. Батя еще несколько секунд посидел, замерев в нелепой позе, потом медленно сполз на кресло, поправил кубанку и в ярких образах охарактеризовал водителю его манеру езды. Тот в долгу не остался и в тех же доходчивых и сугубо народных выражениях объяснил, что виноват не он, те, кто не ремонтировал дороги все двадцать три года незалежности, от чего они стали похожи на танковый полигон. Атаман не обиделся. Он знал, что это правда. Несмотря на то, что в война пока не задела этих мест даже краешком, ни один снаряд не упал на окрестные поля, ни один танк не поломал асфальт своими гусеницами, передвигаться по местным дорогам было крайне затруднительно и очень травмоопасно как для пассажиров, так и для техники: глубокие ямы и выбоины, крошеный асфальт, а кое где и полное отсутствие полотна превращали обычную поездку в незабываемое приключение полное опасностей и разных неожиданностей и с непредсказуемым финалом. Счастливчикам удавалось отделаться парой синяков и ссадин и мелким ремонтом подвески. Остальные несли более чувствительные потери. Атаман с водителем дважды обошли свой минивэн и с приятным удивлением констатировали, что серьезных повреждений нет, а подвеску все равно перебирать надо было (прокушенный язык и ушибленный позвоночник в боевой обстановке за ранение не считаются). Казаки уже было собрались продолжить свой путь, как вдруг заметили, что на обветшалой автобусной остановке, метрах в тридцати, сидит пожилая женщина. Как она тут оказалась? Что ждет? Или кого? Как добралась? И как уезжать собирается? Автобусы тут, почитай, недели две не ходят. Атаман кивнул водителю, чтобы остался, мало ли что, а сам, не спеша, направился к женщине. Подойдя ближе, снял кубанку, слегка поклонился и произнес:

— Доброго здоровья, мать. Ты зря автобуса ждешь, его не будет уже. Если тебе в город, то садись к нам. Подвезем.

— И тебе не хворать, хлопчик, — спокойно ответила женщина, слегка улыбаясь. — Благодарствую, конечно, но я с вами не поеду. Тут посижу.

— А что так, мать? Али ждешь кого?

Женщина внимательно посмотрела на казака, поправляя выпавшую из под платка седую прядь, и произнесла старческим дребезжащим голосом.

— Сынка жду. Он обещал прийти скоро. Вот я и жду, чтобы не пропустить случайно. Он меня домой и отведет. А выезжайте, хлопцы. У вас дел много. Я старая. Мне все равно где ждать.

— А где сын то твой?

— Вестимо где, ушел со всеми. Сказал, что вернется скоро. Я ему по телефону звоню, а он не доступен. Может сеть не ловит, может еще чего.

— А ты сама-то откуда, мать?

— Здешняя я. Вон там моя хата, — женщина махнула в сторону видневшейся деревни. — Я тут, почитай, каждый день сижу. Как бы не проехал сынок мой.

— А как зовут сына твоего, — атаман сел рядом, — мы только оттуда. Да и завтра опять поедем. Может, передадим чего.

— Андрей его зовут, Степаненко, — женщина вопросительно посмотрела на атамана. Ее глаза светились надеждой и любовью. Однако во всей ее фигуре, позе, повороте головы, опущенных уголках губ сквозила тревога, страх, неуверенность и немая мольба. Атаман смотрел в глаза этой уже далеко не молодой женщине и не знал, что сказать. Соленый ком застрял в горле. Вполне возможно, что ее сына уже не было в живых. Он ничего не слышал про Андрея Степаненко. Это не значит, что его не было, но все-таки. Однако, ему рассказывали, что был какой-то Андрей, разведчик, который не вернулся с задания. Может это он. От того и не звонит.

— Нет, мать, не слышал, — атаман отвел глаза. — А он у тебя кто по воинской специальности? С кем ушел? Кто командир?

— А кто их разберет, кто командир у них. Сейчас кто громче орет, тот и командир. А он у меня тихий, спокойный. По профессии ветеринар, а уж кем там стал, не ведаю. Помнится, он себя разведчиком называл. Да какой из него разведчик?! Срам один. Так ты, милок. Не слыхал про Андрюшку то?

— Нет, мать, не слыхал. Ты ж знаешь, там народу много, и все только по позывным известны. Ты его позывного не знаешь чаем?

— Я в ваших кличках собачьих не разбираюсь. Что за время такое?! Вместо имен погоняло себе придумали, и гордятся еще! Я еще Войну помню. Хоть и соплячка была совсем. Так тогда дисциплина была! И уважение! К друг другу по имени отчеству обращались, как у людей. А теперь как в тюрьме! Нет, милок, моего сына Андреем зовут. Никак иначе.

Атаман запнулся, не зная, что ответить, виновато пожал плечами и произнес:

— Все еще будет, мать. И дисциплина… И командиры настоящие… И имена свои вернем. Вот только бы отбиться. А там заживем по-новому.

Казак задумался на мгновение, потом тяжело вздохнул и, словно решившись на что-то важное, выверенным движением надел кубанку.

— Мать, твой сын в порядке, я уверен. Там сейчас много народу, и в руках у них не рогатки. А блиндажей нарыли столько, что можно год в осаде сидеть. Так что, не переживай, появится твой Андрей. Но уже не сегодня. Я только оттуда еду. Больше сегодня машин не будет. Это я точно знаю. Так что иди лучше домой. А лучше давай мы тебя довезем. Куда скажешь, туда и довезем.

Женщина улыбнулась как-то по детски, опустила глаза и сказала задумчиво:

— Я в этих краях с детства. Еще города не было, а дом наш был уже. Хозяйство было. Два года тому старик мой помер. Одной с хозяйством трудно. Сестра говорила, продать все и к ней переехать. Она в Новосветловке живет. Но я не поехала. Много ли мне надо? Я крепкая еще! Да и сын помогал. Он ветеринар у меня. Жаловаться грех. Вот только со скотиной уже не справляюсь. Пришлось продать все. Вот сейчас сын ушел. Одна я осталась. Что теперь делать, ума не приложу. Сестра говорит, бросай все и приезжай ко мне. А я не могу. У меня три кота и собака. Старая, брехливая. Но привыкла я к ней. Сроднилась. К сестре с ними нельзя. Там у ребенка аллергия или еще чего, не суть. А без них, куда я поеду? На кого оставлю? Коты еще смогут прокормиться. До зимы точно, а вот Веста сдохнет. Точно сдохнет. Не сможет она без меня-то… Да и Андрюшка ее любит… Так что не поеду я. Тута останусь, подожду. А вдруг Андрюша мой придёт, а меня нету. Он обещал… А вы езжайте. И поаккуратнее там. Берегите себя.

Сказав это, старушка отвернулась и замолчала. Ее взгляд стал отрешенным, задумчивым, как на картине А. Шилова «Одна», которую он видел на выставке в Москве, и которая так поразила его воображение. Старый казак помялся с ноги на ногу и, не зная, что сказать, снял кубанку, поклонился женщине в пояс и тихо произнес:

— Сохрани тебя Бог, мать. И сына твоего. Прощай. Не поминай лихом.

Он резко развернулся и решительным шагом пошел к автомобилю.

— Давай, брат, гони, — сказал он водителю. — Нам еще надо следующий отряд подготовить. Времени в обрез. Я с ними сам пойду. Лично в горло вцеплюсь. За дедов наших, за веру, за землю, за вот эту женщину. За нами Правда. Поехали, брат.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Когда смеется Кутх. Книга вторая. Часть первая предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я