Сага о старом грузовике. Часть 1

Роман Кондор, 2023

В конце девяностых жизнь в Новой России начала потихоньку налаживаться: уже сформировался и начал во весь голос заявлять о себе новый общественный класс – сообщество бизнесменов и предпринимателей. Это всё хорошо, но как быть тем, кто остался в прошлом? Сюжет повествует о том, как простой шофёр-работяга волею судеб постепенно превращается из контуженного пьяницы и бабника во вполне себе приличного руководителя; как из человека, получившего психологическую травму на войне в Афганистане и пытающегося её преодолеть, вырастет, в конце концов, руководитель нового образца.

© Роман Кондор, 2023

© СУПЕР Издательство, 2023

Часть первая

Неисповедимы пути Господни…

Глава 1

Странная женщина

— Пашка! Емельянов! Да твою ж мать… Ты чё, глухой что ли?! Тебя Портос уже обыскался, — Матвеич наконец-то сообразил заглянуть в одну из смотровых ям. — Что у тебя опять стряслось? Ты из боксов и так не вылазишь, так ещё после работы со своей колымагой валандаешься — не надоело?

— Ещё раз мою ласточку колымагой назовёшь — я тебя за яйца подвешу. Понял, cтарый пердун? — Пашка высунулся из-за заднего моста, намереваясь схватить дежурного механика за ногу.

— Ну что, Пётр Матвеич, здесь он или всё-таки ушёл? — голос начальника гаража помешал Пашке воплотить свои намерения в жизнь.

— Да здеся он, Алексей Иваныч. Вон он — под машиной сидит, чёрт немытый. Давно пора уже эту развалюху списать, а вы всё никак…

Ну не любил старик почему-то этот старенький ГАЗ-52.

— Ладно, Пётр Матвеич, не ворчи, не тебе решать этот вопрос. Паша, вылези-ка на минутку, тут твоя помощь… — начальник не успел закончить фразу, потому что в распахнутых настежь воротах мастерской появилось чудо. Пашка как раз в этот момент посмотрел в ту сторону и, от неожиданности резко дёрнувшись, звезданулся макушкой о рессору. Благо кепка на голове была (работая в смотровой яме всегда надо быть осторожным), но предупреждать же надо! Прямо на него двигались стройные женские ножки в лёгких открытых босоножках кремового цвета на высоком каблуке, неумолимо приближающиеся. Короткая белая юбка из данной позиции не прикрывала ничего. Пашка даже зажмурился от такого видения. Быстро сообразив, что из ямы разглядывать женщину неприлично и это могут заметить, он пулей вылетел из-под машины, умудрившись ни за что не зацепиться. Вытирая по пути руки грязной ветошью, он начал суетливо приводить себя в порядок: зачем-то сняв бейсболку, бросил её на сидение; потом туда же последовала куртка; последним штрихом подтянул брюки и расправил широкий армейский ремень. Протиснувшись мимо верстака и кособокого ящика-тумбочки с инструментами, Пашка предстал перед начальником гаража и его гостьей.

— Так что вы хотели, Алексей Иваныч? — спросил он, уставившись на жгучую брюнетку с огромными и выразительными глазами.

— У тебя жёсткая сцепка есть? Кстати, знакомьтесь — Мария Андреевна, а это — наш Павел. Как тебя там по отчеству? Запамятовал я что-то, — начальник явно смутился, но Пашка только улыбнулся, давая понять, что не обиделся.

— Романович я! Алексей Иваныч Романович. Только зачем так официально-то?

— Правильно! Мы же ведь не на приёме у губернатора, — звонким высоким голосом отозвалась девушка. — Можно просто Маша.

И протянула руку совершенно оторопевшему Пашке. Тот смутился так, что даже не покраснел, а побагровел:

— Простите, у меня руки, это самое, очень грязные.

То, что сделала девушка дальше, выходило за рамки приличия или, как минимум, этикета в его понимании:

— Ничего страшного, вы же ими работаете, — и своими тонкими пальчиками легко сжала Пашкин локоть, видимо изобразив дружеское рукопожатие. — Похоже, что только вы сможете помочь моему горю…

— Да кудыть-то ему ещё помогать? Он от своей колымаги ни на шаг не отходит, — вдруг ни с того ни с сего вклинился в разговор дежурный механик. — Ему даже девушки не нужны! Хе-хе-хе! — и рассмеялся трескучим старческим смехом.

— Слушай, ты, старый… — вторую часть прозвища Пашка произнести не решился, но в приступе неподдельной злости схватил старика за отвороты старомодного пиджака. — Я тебя сейчас!

— Так! А ну, прекратили оба! — вклинившись между ними, начальник попытался разрядить обстановку. — Матвеич, пройдись-ка ты лучше по территории. Посмотри, все ли уже заехали. Я чего-то Парфёнова не видел. Если его машина здесь, доложишь мне.

— Дык он ещё с час назад как прибыл. Энто я точно знаю. У меня ж всё там в журнале записано, — старик никак не хотел понять, что его деликатно выпроваживают.

— Тогда сходи принеси мне журнал. Я распишусь.

Пока начальник выпроваживал старика, Пашка вышел из мастерской и, усевшись на облезлую и заплёванную скамейку, достал сигарету из помятой пачки. Следом вышла Маша и, встав напротив него, тоже достала сигарету, только длинную и тонкую из блестящей твёрдой пачки. Как-то раз Борька угостил его такой. Где он доставал такие сигареты, никто не знал, а на все вопросы отвечал, что, мол, места знать надо. Ну да, шикарная «Вольво-940», на которой он разъезжал, сразу наводила на мысль о большом начальнике или каком-нибудь крутом агентстве. В общем-то они даже, можно сказать, дружили с Борисом, но посудите сами — где «Вольво», а где «ГАЗон». Тем более что отец Борькин был нехилым начальником на заводе — то ли начальником отдела, то ли чьим-то замом. Пашка никогда и не расспрашивал, а верить сплетням и пересудам, что циркулировали в гараже, было стрёмно, да и не очень-то и хотелось, если честно. В гараже у них машин было много — больше ста штук. Одних легковых набиралось единиц тридцать, а то и поболе. А ещё тягачи с полуприцепами, несколько автокранов, самосвалы, с десяток автобусов. И среди этих новых и не очень старых авто затесался Пашкин бортовой раритет-динозавр — аж тысяча девятьсот семидесятого года выпуска. Всего-то на четыре года моложе своего нынешнего хозяина. Возили на нём — да чего только не перебывало в этом кузове: и продукты для столовых, и стройматериалы для дач, и различный домашний скарб, и мебеля всякие. Один раз даже вольер вместе с обитателями умудрились запихнуть (простите, бережно погрузить).

— Разрешите, — и она, качнув в пальцах сигарету, сделала вопросительный жест. Пашка тут же вытащил зажигалку. Прикуривая, девушка чуть нагнулась вперёд, и Пашкиной нервной системе был нанесён сокрушительный удар — небольшая аппетитная грудь, не обременённая нижним бельём, в глубоком декольте предстала перед ним во всей красе.

— Я хотела спросить… — Маша была явно довольна произведённым эффектом и ступором своего собеседника. — Как вы справляетесь с таким антиквариатом? Он же, наверное, старше нас обоих.

— Вот уж нет, — Пашка, несколько раз сглотнув, справился со своими чувствами. — Он моложе меня аж на целых четыре года. На нём ещё пахать и пахать.

— А вы, Павел Романович, если не секрет, какого года? — и посмотрела на своего визави таким внимательным взглядом, от которого ни один мужчина превращается в маленького послушного щенка, виляющего хвостиком. Тот глаз не отвёл.

— Я смотрю, вы уже нашли общий язык, — Портос появился столь неожиданно, что они оба вздрогнули. — Это хорошо. Тогда поговорим о деле. Короче, Паша, если я попрошу тебя, ты сможешь притащить на жёсткой сцепке сюда к нам старый грузовичок?

Начальник гаража получил своё прозвище из-за фамилии. Смирнитский, только Алексей Иванович, никогда не обижался, если сотрудники за глаза называли его Портосом. Скорее уж это вызывало у него улыбку, нежели обиду или раздражение. Тем более что внешне он нисколько не походил ни на знаменитого киногероя, ни на известного актёра.

— Нет проблем, Алексей Иваныч. Только почему на жёсткой, а не на тросу?

— Я боюсь, что с грузовиком мне не справиться, — почему-то покраснев, ответила за него Маша.

— Ах, вот оно что, — саркастически протянул Пашка. — А что, за руль сесть больше некому?

— Получается, что некому, — тихонько, почти прошептав, ответила Маша и отвернулась.

— Не-не-не, на такую авантюру я не согласен. Оно мне надо? Пусть наймёт кого-нибудь!

Естественно, что она не могла знать, как Пашка относился к женщинам за рулём — он их жутко ненавидел. После Афгана ему нелегко давалось общение с женщинами в принципе.

— Так ты, значит, не поедешь? — холодно и жёстко процедил сквозь зубы Алексей Иванович, перед этим бывший этаким старшим товарищем, чуть ли не батей, с улыбкой наблюдающим, как знакомятся между собой его дети. Уловив резкое изменение тона начальника, Пашка встрепенулся и уже хотел ответить что-нибудь такое колкое и язвительное, как заметил, что по щеке Маши скатилась крупная слеза.

— Да поеду я, Алексей Иванович, поеду. Всё сделаем в лучшем виде, — его так поразили эти слёзы, что он в момент позабыл про всё на свете: и про то, что он устал и голоден, и про свою несговорчивость. — Да не реви ты, ради бога, пожалуйста. Счас всё сделаем!

Он даже не обратил внимания, что назвал её на «ты». Вскочив, он стремглав бросился за угол мастерской, где в простенке между забором и задней стеной боксов у него лежала гнуто-сварная металлическая конструкция, отдалённо напоминающая аршин-шагомер — такими в прошлом веке в деревнях размечали крестьянские наделы. Значит, старый грузовик, про который говорил Портос, это скорее всего «ГАЗон», потому что зиловские клыки шире, а на современных машинах их вообще нет. Клыки — это массивные железные крюки, которые крепятся на переднем бампере и предназначены как раз для буксировки автомобиля в экстренных случаях. Одиннадцать лет назад, придя работать в этот гараж и сев за руль своей ласточки, он первым делом обзавёлся такой штукой, потому что старая развалюха часто капризничала и иногда категорически отказывалась ехать домой самостоятельно. Пашка снял это буксировочное приспособление с другой машины, стоявшей у забора и наполовину разобранной на запчасти. Видимо, приволокли старушку, да и бросили в уголочке, даже не потрудившись снять сцепку. Надо отдать должное, что последний раз он пользовался этой железякой лет шесть или семь назад, и то он тащил, а не его.

— Ладно-ладно, успокойся… Этот Паша — зараза та ещё, но лучше его никто не сделает. Если он возьмётся, то доведёт до конца. Руки у него золотые, и голова соображает, а то, что характер — так неженатый он, — Алексей Иванович гладил по плечу всё ещё всхлипывающую Машу. — Где это видано, чтобы наша Мария Андреевна хлюпала своим очаровательным носиком? Ни разу не слышал, чтобы «железная леди» ни с того ни с сего…

— Откуда вы знаете? — вскинулась она, отстраняясь. — Откуда вы знаете моё прозвище?

— Да батя твой рассказывал. Кстати, как он там поживает? Ты, когда позвонила, всё в суматохе как-то, — Алексей Иванович, этот добрый богатырь, выглядел сейчас словно растерянный школьник перед строгой учительницей.

Поговорить толком у них так и не вышло, потому что из мастерской раздался звук мотора и через несколько мгновений из ворот показался свежепокрашенный задний борт Пашкиного грузовика.

— Ну, ладно, дядь Лёш, поеду я, пока этот ваш Паша не передумал. Это такой редкий экземпляр — я за ним два года гонялась! Знаете, сколько он сейчас стоит?

— Давай-давай, с богом! У тебя переночевать-то есть где? А то, если чего, заезжай к нам. Вот Полина моя обрадуется!

— Спасибо, дядь Лёш! Я в гостинице остановилась, но я обязательно к вам загляну!

Едва выехав за ворота, Пашка тут же поинтересовался:

— Ну, и куда мы едем?

Конечно, было бы логичнее сразу спросить, но тут всё так завертелось, что и некогда было. Только сейчас он сообразил, что хоть, слава богу, путёвку не закрыл, а то первый же въедливый гаишник — и всё! Это ещё хорошо, что отменили недавно вкладыши с баллами. У него их, правда, не было, но неприятности не нужны никому. Портос всегда выписывал ему путевые листы с открытой датой. За них больше платили, но начальник точно знал, что делает — ну к кому ещё, как не к Пашке можно было обратиться в любое время суток, да к тому же и рейсы у него бывали всякие — иной раз и по два-три дня в гараже машина не появлялась.

— Ступинский район, деревня Михнево. У меня карта есть и маршрут — вот, на бумажке нарисован. Только мне ещё в гостиницу заскочить надо, — и она начала копаться в своей сумочке, видимо, разыскивая схему.

— Твою ж мать! Вы что, охренели тут все? — Пашка от негодования едва перевёл дух.

— Кто — все? — наивно хлопая ресницами, поинтересовалась Маша.

— И ты, и твой дядя Лёша. Какого хрена? Время седьмой час, а мы попёрлись… Мы туда доберёмся часов в десять, а то и в одиннадцать — не раньше.

— Ну, так получилось, я не могла раньше. Тем более сейчас темнеет поздно, может ещё успеем? Ну не возвращаться же нам?

Пашка молча выудил грязную и помятую пачку сигарет, встряхнул её, пересчитывая оставшееся количество, и, не отрываясь от дороги, сунул сигарету в рот. Прикурив, он наконец выдал сакраментальную фразу:

— Ладно, бывало и хуже. С тебя сигареты и жратва.

— Спасибо, Паша, — она устало откинулась на спинку сидения и прикрыла глаза.

… Когда в палатку полевого госпиталя ворвались эти твари, коих и людьми-то назвать язык не поворачивался, Зина делала ему перевязку. Шальная пуля навылет пробила ему правое плечо. Так, царапина, ничего серьёзного, а уж пообщаться с ротной медичкой мечтали все — и солдаты, и офицеры. И даже то, что ей было тридцать девять, никого не останавливало. Армия — это сам по себе совершенно иной мир, а уж война так и вовсе другая вселенная. Побывав там и сумев выжить, человек с большим трудом возвращается в свою реальность. Моджахеды захватили медсанчасть настолько неожиданно и быстро, что практически никто не успел оказать сопротивления. Во-первых, большинство было безоружными, а, во-вторых, тот, кто успел дёрнуться, практически мгновенно превращался в труп. Зинаида, раскинув руки, словно птица крылья, защищающая своё потомство, кинулась навстречу бандитам. Но что могла сделать слабая женщина против вооружённых мусульман-фанатиков? Пашка тоже не успел сообразить, что делать, потому что получил в лоб прикладом автомата, причём АКМа советского производства. С трудом придя в себя, он словно сквозь туман видел, как четверо мужчин пытались изнасиловать медсестру. Она дико кричала и вырывалась, до последнего защищая своих пациентов. Уже окончательно обретя способность двигаться, Пашка незаметно вытащил лимонку — последнее, что у него оставалось из оружия — и разогнул усики взрывателя. Они так и не справились с полуобнажённой женщиной, и кто-то из этих зверей выпустил в неё очередь из Калашникова. Когда на обрывках её ослепительно белого халата вспухли и начали расползаться алые пятна, Пашка кинул гранату. Кинул, насколько хватило сил, но, ведь, она была ещё жива…

Пашка посмотрел на свою пассажирку и непроизвольно зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, как впереди идущая иномарка начала резко тормозить на светофоре. Чтобы не вляпаться в роскошный зад, он резко дал по тормозам. Хорошо, что Маша, как оказалось, была привычная к езде на грузовиках и, среагировав, успела упереться руками в поручень на торпеде, едва не ударившись головой о лобовое стекло.

— Извините, задумался…

— Ничего-ничего, всё в порядке. Я с детства привыкла уже. Мой отец — профессиональный шофёр, и первый раз он взял меня в рейс, когда мне было всего три годика. Был шофёром.

— Почему «был»? — бездумно спросил Пашка, пытаясь сосредоточиться на дороге.

— Ну, он давно уже баранку не крутит. Сейчас он бизнесмен, — Маша задумчиво смотрела в окно, думая о чём-то своём, потом резко вскинулась и полезла в свою сумочку тоже за сигаретами.

Возле гостиницы Пашка лихо зарулил на стоянку. На самом деле ГАЗ-52 — неповоротливая галоша, большая и жутко неуклюжая, и выполнять на ней какие-либо элементы фигурного вождения — это словно сидеть верхом на корове, идущей по льду. Однако самому Пашке казалось, что он прямо-таки Айртон Сенна.

— Мария Андреевна, я вас очень прошу, не задерживайтесь, пожалуйста. У нас времени просто в обрез, — Пашка сам не ожидал от себя подобной учтивости.

Но Маша забеспокоилась всерьёз:

— Что случилось, Паша? Я чем-то тебя обидела?

— Нет, всё в порядке, но давайте всё-таки побыстрее.

— Всё, бегу, Пашенька, бегу, — и она аккуратно закрыла дверь кабины.

Как только она ушла, Пашка закрыл глаза и попытался расслабиться, но вместо этого на него накатила волна воспоминаний.

… Спасти Зинаиду он уже не мог — факт очевиднейший и доказанный как следователем особого отдела, так и экспертами военной прокуратуры. Его никто не обвинял в её смерти. Наоборот, по представлению командира роты правительство наградило его Орденом Боевого Красного Знамени. К тому времени у него уже была медаль «За отвагу». Вернулся Пашка домой героем. Чудом выжил он тогда, получив ещё четыре осколочных ранения от своей же гранаты. По касательной, правда — медицинское оборудование спасло его в тот раз. Но справиться с травмой психики за одиннадцать лет, прошедших с тех пор, ему так и не удалось. Ни одна женщина не смогла для Павла стать именно женщиной. Потому что всякий раз, когда дело доходило до близкого общения, перед его глазами возникал образ Зины, Зинаиды Михайловны, отдавшей жизнь за своих подопечных. За неуёмный и порою даже буйный нрав на работе его прозвали контуженным. Мало кто знал, через что ему пришлось пройти там, в чужой стране, защищая неизвестно чего или кого. А про медсестру Зину знал только Борис, и то потому только, что однажды по пьяни — решили друзья расслабиться в пятницу после работы — он решил познакомить друга со своими симпатичными подружками. Вечеринка едва не закончилась трагедией, и Борис потребовал объяснений по поводу неадекватного Пашкиного поведения. Узнав причину, Борька больше знакомств не предлагал, да и сама дружба через некоторое время потихоньку сошла на нет. Благо хоть отцу своему жаловаться не стал, за что Пашка был ему искренне благодарен.

Под завывание коробки передач и непрерывное дребезжание кабины Маша всё-таки задремала. «Да уж, — подумал Пашка, — надо действительно очень сильно устать, ну или обладать хорошей нервной системой, привычной к таким звукам». Сколько он ни старался устранить подобные шумовые эффекты, подваривая и поджимая каждый оторвавшийся кусок обшивки, время брало верх. Даже обклеив всю кабину изнутри листами тонкой резины, избавиться от шума окончательно не получалось — слишком древним был этот агрегат.

Она-таки выполнила его настоятельную просьбу и не стала задерживаться, успев за это время как минимум переодеться. Теперь на ней была клетчатая коричневая мужская рубашка свободного покроя, то бишь на два, а то и все три, размера больше, с кокетливо закатанными до локтей рукавами и расстёгнутыми двумя верхними пуговками, а также модные потёртые джинсы, пригодные, как ни странно, как для работы, так и для тусовки, и белые кроссовки на толстой подошве. Нынешнюю моду Пашка не понимал никак, но старался относиться к таким веяниям спокойно. Тем более что Мария Андреевна понравилась ему с самого начала, и в таком виде, по его мнению, выглядела очень даже неплохо. Смоля одну сигарету за другой, он смотрел на этот милый профиль с тоскливой безнадёжностью. Он прекрасно осознавал, что ни то что поцеловать — даже прикоснуться к ней не сможет. А Маша тем временем просто спала, по-детски распустив губы и даже слегка посапывая; ни дать ни взять — обыкновенный милый ребёнок, только большой и красивый. Пашке почему-то вспомнилась няня из мультфильма про Карлсона: «Скажи мне, милый ребёнок: в каком ухе у меня жужжит? А вот и не угадал. У меня жужжит в обоих ухах». Её прямые чёрные, словно вороново крыло, волосы спускались на плечи и рассыпались по ним толстым слоем. Ему дико захотелось заправить прядку ей за ухо. Он даже протянул руку, но дорога пошла круто вверх, и пришлось ухватиться за рычаг переключения передач.

«ГАЗоны» не бегуны в принципе — это неприхотливые рабочие лошади — скорее даже, пони среди своих более мощных и тяжёлых современных собратьев. Заставить его бежать быстрее не поможет ничего. Хоть и красуется на спидометре цифра сто двадцать километров в час, а в реальности только половину можно из него выжать. Максимум — семьдесят, а дальше он просто не вытянет или развалится на хрен. Пашкин грузовик бежал по трассе все восемьдесят, но для этого ему приходилось спать с ним в обнимку. В общем-то правильно сказал про него, про Пашку, старик Пахомов, тот который Пётр Матвеич, что ему и девушки не нужны. Вот только причина была совсем в другом.

Маша проснулась прямо как по заказу, в аккурат перед поворотом на Михнево.

— Ну что, Марья Андревна, доставайте-ка теперь свою схему.

Она потянулась так сладко, разминая затёкшие мышцы, что у Пашки едва не закружилась голова:

— А что, мы уже подъезжаем? Сейчас, — и она начала суматошно рыться в своей сумочке. — Вот.

Но в то же мгновение, что-то разглядев за окном, вдруг почти крикнула:

— Стой! Подожди!

— Что случилось? — от неожиданности Пашка так резко нажал на педаль, что она опять едва не влетела в стекло.

— Нет, ты точно хочешь, чтоб я сегодня набила себе шишку, — и она тихонько засмеялась. От этого смеха у него опять чуть не случился приступ неконтролируемой ярости, но он сдержался и, отвернувшись в сторону, пробурчал:

— Простите, Мария Андреевна.

— Пашенька, ну сколько можно? Какая я тебе Мария Андреевна? — и резко придвинувшись, она чмокнула его в щёку. — Колючка!

И, опять засмеявшись, погладила то место, куда поцеловала:

— Подожди, я быстренько сбегаю в магазин.

Маша скрылась за дверью в придорожном «комке» — тоже символами времени. Появившиеся в середине девяностых коммерческие ларьки-магазинчики, тут же прозванные в народе «комками», стали неотъемлемой частью нынешней реальности. Заморская снедь, зачастую привезённая контрабандным путём, была непривычной и довольно часто невкусной, а то и вовсе вредной, но после разрухи, наступившей вследствие кончины СССР, выбирать особо не приходилось. Пашка в такие магазины ходить не любил. Во-первых, особо шиковать не позволяла зарплата, а во-вторых, всё это было настолько ему не по душе — вплоть до желания раздобыть где-нибудь автомат и парочку гранат и пойти крушить всё подряд, что под руку попадётся. Он не был ярым сторонником коммунистического строя, но и демократические реформы и ценности никак не мог понять. Война сделала его замкнутым и недоверчивым. Если бы не работа, то дальнейших перспектив у него было бы всего две: алкоголь и бандитизм. И там, и там конец был бы трагичен.

Щёлкнула ручка двери, и Пашка, стряхнув раздумья, протянул руки за пакетом, поданным Машей.

— Да твою ж… Куда ты столько набрала? — его мама была преподавателем литературы и с детства пыталась прививать ему, помимо любви к чтению, хорошие манеры. Когда он учился в школе, то его дразнили «интеллигентом», но после Афгана выяснилось, что мама старалась впустую. А уж после десяти лет, проведённых среди шоферов, его манеры совсем куда-то пропали.

— Простите.

— Значит так: либо мы с тобой на «ты», либо я на тебя обижусь — понял? — в ультимативной форме заявила Маша, забираясь в кабину. — Давай, ешь! — и тихонько прикрыла дверь.

Кстати, кто и как закрывает за собой дверь в машине — весьма интересный показатель сущности человека. Чаще всего, конечно, это обстоятельства или дело привычки и воспитания, но в целом если человек внутри мягкий и добрый, то и дверь он закрывает потихоньку и аккуратно, а ежели злой и самовлюблённый эгоист, то беззастенчиво хлопает со всей силы. Об этом Пашка додумался ещё в самом начале своей шофёрской карьеры и чаще всего оценивал людей именно по этому признаку.

Такую еду он не любил, но из рук Маши всё казалось удивительно вкусным. Остановившись на обочине дороги, они устроили небольшой перекус и перекур. Когда Маша протянула ему две пачки сигарет стоимостью, наверное, его недельной зарплаты, он немного обалдел и, едва ли не первый раз в жизни смутившись, попытался возмутиться:

— Ну это-то зачем? Я ж не расплачусь с тобой!

— Так, поговори ещё у меня! Ещё раз про деньги что-нибудь ляпнешь — точно обижусь.

Дом, который они искали, нашёлся на удивление быстро. Время, правда, было уже позднее, почти десять, но главное, что они нашли. Ещё только подъезжая, Маша вдруг встрепенулась и, как ребёнок при виде новой игрушки, чуть ли ни визжа от радости, закричала:

— Стой, тормози! Вот он, вот он! Смотри! Да остановись же ты! — она вцепилась своими тонкими пальчиками Пашке в плечо так, что тот чуть не взвыл от боли. — Вот он мой родненький! Ты только посмотри на него. Какой красавец!

И, не дожидаясь пока машина полностью остановится, практически на ходу спрыгнула на землю.

— Ты что творишь, дура?! — крикнул ей Пашка в ответ. — Кто ж с машины на ходу прыгает? А если б ты ногу подвернула, что с тобой потом делать?

— Прости, милый, я больше так не буду, — видимо, осознав опрометчивость своего поступка, извинилась Маша, но тут же, не выдержав, бегом кинулась к калитке. — Я больше не могу, Пашенька!

Проехав после бегства Маши ещё с десяток метров, Пашка остановился, заглушил двигатель и поставил машину на заднюю передачу. На «ГАЗоне» ручника практически не было изначально и конструктивно. Сколько он с ним ни возился, эта сволочь держать никак не хотела. Потому все профессиональные водители ставят машину на передачу вторую или заднюю, в зависимости от уклона дороги. Вот теперь можно было пойти и посмотреть, что именно привело его пассажирку в такой дикий восторг. Обойдя свой грузовик и вплотную подойдя к забору, он наконец увидел: за низким палисадником стоял ГАЗ-653. Фургон медицинской помощи, так называемый в народе «медбрат», и если не сказать, что в идеальном состоянии, то снаружи выглядевший очень даже неплохо. Почему-то первой пришла в голову совершенно идиотская мысль: «Как они его туда затащили?». Это потом уже он заметил почти заросшую колею и съёмный пролёт забора, а поначалу ему даже показалось, что он туда уже врос и составлял одно целое с баней и хозяйственными постройками.

Хозяин был дома. Но сказать то, что он был удивлён их приездом в столь поздний час — значит ничего не сказать. Действительно, было ещё светло, поскольку на дворе стояло двадцать пятое июня, но в деревнях-то испокон веков спать ложились рано, как и рано, собственно говоря, вставали. Хоть и шёл уже девяносто седьмой год, да ведь деревенский уклад жизни как старая телега — едет медленно и с ужасным скрипом. Сгоряча Маша сунулась было сразу в калитку, но там ей навстречу из будки выскочила большая и лохматая чёрная собака и начала громко лаять. И когда Пашка тоже направился в сторону калитки, ему в объятья буквально упала насмерть перепуганная девушка. Всё было так романтично, но он-то не знал, что Маша жутко боится собак. Они бы так и стояли, обнявшись, но на шум вышел хозяин дома. Жаль, что появился он очень быстро. Маша нехотя освободилась из объятий и пошла в гости.

— Ну и что ты хочешь мне сказать? — Пашка собак не боялся, но и умиления, граничащего с психозом, как у некоторых, у него не было. Он старался держаться с ними на равных. Просто, когда ему было плохо или очень грустно, он с ними разговаривал. — Ругаться-то зачем?

«Странная женщина», — рассуждал Пашка, прогуливаясь возле дома и периодически разглядывая то фургон, то поглядывая на ярко освещённые окна в доме. «Если она хочет его купить, то нафига он ей сдался? Я ещё могу понять свой интерес, поскольку я шофёр, но она-то здесь причём?»

Меж тем на улице стемнело уже окончательно. Он забрался в кабину и, закрыв глаза, попытался заснуть. Первое правило шофёра: есть время — спи про запас. Если ты уснёшь на трассе за рулём, то никто тебе этого не простит, если жив останешься. Но сон не шёл. Так оно всегда и бывает: вроде устал как собака, только бы где-нибудь прилечь, а веки сомкнул — так ни в одном глазу. Вот они всей своей дружной ватагой едут на пруды купаться. В старой «трёшке» — «Жигулях» третьей модели — поместились все ввосьмером. У него, у Пашки, на коленях сидит Женька — тощая колченогая девчонка. Худая как слега, а тяжёлая, зараза. Обняв его за шею и прижимаясь к нему всеми выступающими частями тела, шепчет на ухо: «Я не очень тяжёлая?». Да чтоб тебя… Потом они вместе купались и загорали, а вечером возле калитки её участка они целовались, а потом… Потом был Афган. И медсестра Зина. После возвращения он больше ни с кем так и не виделся — ни с Женькой, ни с кем. Как будто и не было проведённого вместе детства. Странную особенность он потом подметил: окружающие становились друзьями именно в тот момент, когда у него появлялись деньги или кому-то что-то от него было сильно нужно. Тот же самый Портос частенько подкатывал к нему и, приобняв за плечи, говорил: «Ну что, друг ты мой верный, сделаешь?». А потом кричал: «Я тебя уволю!!!». А с женщинами он общался только после третьего стакана — как правило им хватало одной ночи. Когда же заканчивались деньги, то заканчивались и друзья, а когда заканчивалась выпивка, то и женщины пропадали тут же. Вот так он и жил все последние одиннадцать лет.

— Всё нормально, дядь Лёш, нашли мы этот фургон. Только вот темно уже, боюсь, что Паша в ночь не поедет. Да и вытащить его со двора будет проблема. Да, да, я знаю, что сама виновата, но вы же не будете его ругать? Хорошо-хорошо, я ему передам, — этот явно телефонный разговор заставил Пашку вздрогнуть и слегка напрячься. Значит, у неё есть мобильный телефон — а вот это уже интересно…

Из-за тёплого времени года окна у него в кабине были открыты, и потому он отчётливо расслышал каждое слово. В вечерней тишине все звуки в радиусе ста метров были слышны словно в двух шагах. Когда с пассажирской стороны послышалось лёгкое шуршание, Пашка был как взведённая пружина.

— Ну что, соскучился? — этот звонкий голосок за сегодняшний день если не перевернул весь его внутренний мир, то как минимум хорошенько его встряхнул. — Закрывай свою ласточку и пошли ужинать. Григорий Иванович зовёт.

— Быстро вы с ним, однако, поладили, — Пашка хотел то ли съязвить, то ли приревновать, но, похоже, Маша ничего не поняла или не захотела понять.

— Да мы с ним ещё в прошлом году договаривались, когда он приезжал к нам в Новомосковск. Просто тогда я ещё не решила покупать или не покупать.

— Ладно, пошли.

Григорий Иванович, добрая душа, предложил им свободную комнату, но Пашка отказался наотрез. Ему лучше было провести ночь скрючившись в кабине своего грузовика, чем в компании с этой странной женщиной. Григорий Иванович посмотрел на Пашку долгим и задумчивым взглядом:

— Ну, да, по молодости я тоже девушек сторонился. Если уж на то пошло, то можешь, сынок, на сеновале заночевать. Я ж не против.

Вспомнилось, как однажды они с Витькой Еремеевым помогали леснику Гаврилычу разгружать сено. Это здесь, у Григория Ивановича, был небольшой сарайчик и в нём, может, всего-то пудов тридцать-сорок. А там был просто ограменный сараище метров двадцать в длину, десять или двенадцать в ширину и метров семь-восемь в высоту, битком набитый сеном. Причём отборным, высушенным из луговой травы, и потому не то что переночевать, а просто зайти внутрь и провести там несколько минут было невозможно — от запаха начинала кружиться голова. Гаврилыч был классным дядькой. Он часто брал с собой Пашку и Витьку покататься на телеге — то куда-нибудь в лес за дровами, то за тем же самым сеном. Расстелив почти под самым потолком большое ватное одеяло вместо матраса, Пашка весьма даже неплохо устроился, сверху накрывшись стареньким пледом. Сняв верхнюю одежду и положив её под голову вместо подушки, он не успел даже как следует подумать, как уже крепко спал. Сначала снился Еремеич (он был крупнее и на целых три месяца старше него), потом откуда-то появился Олег Трусевич по кличке «Пломба» и его младшая сестра Женя. Потом нарисовалась Маринка Яснова — большая и неуклюжая. Незадолго до Пашкиного ухода в армию они с Женькой чуть было из-за него не подрались, а на прóводах они обе рыдали, повиснув у него на шее.

— Пашенька, ты тут?

С трудом вынырнув из забытья, Пашка никак не мог сообразить — это сон или не сон.

— Павлуша?

На мгновение ему показалось, что он маленький мальчик и мама зовёт его домой. Так звала его в детстве только она. Ночь была лунной и безоблачной, а под самым потолком с двух противоположных сторон были проделаны специальные вентиляционные отверстия, и потому он сумел разглядеть Машу, ощупывающую пол снизу, возле двери.

— Да здесь я! Здесь, наверху. Что тебе в комнате не спится? — спросонья он был зол на весь мир. — Ну и чего ты сюда-то припёрлась?

— Мне страшно там одной. Я боюсь, — вот теперь это точно был маленький и напуганный ребёнок.

— Ладно, устраивайся. Только, извини, я очень устал и жутко хочу спать.

Сюрреализм был полнейший, но прикрыв глаза, Пашка попытался снова заснуть. Уже сквозь полудрёму он расслышал какой-то шорох и возню. Но когда она оказалась рядом с ним и, приподняв край пледа, подобралась к нему вплотную, сон мгновенно куда-то улетучился. Боже! Она всё с себя сняла!

— Я не могу… Когда я кинул гранату, она была ещё жива… Понимаешь? Её ещё можно было спасти. Хотя… Нет, вряд ли. Но этот взгляд не даёт мне покоя до сих пор…

— Бедненький… А она красивой была? — Маша гладила его волосы, перебирая их между пальцами.

— Не знаю, — Пашка, закинув руки за голову, лежал на спине, не шевелясь и уставившись в одну точку.

Когда она прижалась к нему всем телом, дрожа от холода, он попытался отодвинуться, но дальше была стенка — холодная и шершавая.

— Ты что, боишься меня? Дурачок… Я же тебе не сделаю больно — только приятно.

— Я не могу, — и хриплым, абсолютно чужим голосом он начал рассказывать, выдавливая из себя отдельные слова.

— То есть как это — не знаешь?

— Просто она была там одна, а нас очень много… Нам было по восемнадцать-двадцать — самый пик гормонального взрыва, а ей тридцать девять. Теперь я жив, а она — нет.

— А ты попробуй попросить у неё прощения. Ну, чтобы она отпустила тебя, — Маша произнесла это с серьёзной наивностью школьницы, отвечающей у доски невыученный урок.

— Ты серьёзно? — Пашка даже дёрнулся, попытавшись сесть, но она не позволила.

— Абсолютно! Чего ты пурхаешься? Лежи, отдыхай…

— Так это надо в церковь идти, а я к этому делу равнодушен. Совсем. Если матушка моя все посты соблюдает, молитвы всякие читает, то я вообще никак.

— Да причём тут религия? Просто, когда в следующий раз она появится, ты ей скажи, что, мол, отпусти меня…

И Маша опять начала гладить его волосы, потом плечи, грудь и ещё ниже. Пашка не сопротивлялся, но и должного эффекта тоже пока не появлялось. Его мужское начало никак не хотело реагировать на откровенные позывы. Минут через пятнадцать беспрерывных ласк, Маша наконец оставила сие бесполезное занятие и обессиленно затихла, вытянувшись во весь свой небольшой рост, а через некоторое время и вовсе захрапела.

Под утро Пашка решил выбраться из сарая покурить. Курить на сеновале — это форменное самоубийство. Отыскав в своей одежде пачку, он с сожалением обнаружил, что последние две сигареты превратились в труху: оказывается, он на них спал. Пришлось доставать те, что купила ему Маша. Посмотрев на неё и немного послушав, как она забавно похрапывает, он потихоньку открыл скрипучую дверь. По степени освещённости вокруг, он примерно определил, что время было уже где-то около четырёх. Достав из кармана свои командирские часы и застёгивая ремешок, определил уже точно. Ну надо же, почти не ошибся — четыре часа семнадцать минут. Откуда у него взялась эта привычка — чётко фиксировать время в преддверии любого мало-мальски значимого события — он уже и сам не знал. «Вот и эта женщина тоже уйдёт из моей жизни, как и все остальные, — с привычной горечью думал он. — Ну за что мне такое наказание? Что я сделал в этой жизни не так? Ах, если бы можно было всё вернуть назад — детство, юность, армию, наконец… Нет, во-первых, это невозможно, а во-вторых — если бы не Зина, то я тоже, скорее всего, был бы мёртв. Видимо, судьба всё-таки наказала меня — знать бы только за что». Спать уже не хотелось, и он решил сходить посмотреть агрегат, который эта странная женщина, скорее всего, всё-таки купила.

Внешний осмотр сразу выявил один неприятный момент — переднее правое колесо было спущено и находилось в таком виде, судя по трещинам на резине, довольно долго. Значит, придётся менять на запаску, коль таковая́ имеется, или же всё равно снимать и долго-долго лупить по нему кувалдой, прежде чем накачивать, превращая профиль резины из грушевидного в обычный. Кардан был на месте, что было весьма неплохо — меньше будет в дороге проблем с задним мостом. Вылезая из-под машины, Пашка стукнулся головой — это была его извечная проблема — и только тогда обнаружил, что забыл надеть кепку. Придя обратно к сеновалу за своей старой бейсболкой, он с удивлением обнаружил, что, Маша уже не спит. Когда он открыл дверь, она уже заканчивала процесс облачения.

— Привет. Ты чего не спишь? — Пашке было жутко стыдно за сегодняшнюю ночь, и он старался не смотреть на Машу.

— А нечего было шастать туда-сюда. Ты слышал, как эта падла скрипит? — со смехом ответила она и вдруг, шагнув вперёд, закинула руки ему на плечи, а потом поцеловала в губы. — Привет, что ли…

— Маша, я хотел сказать… Понимаешь… Мне очень неудобно и…

— Не говори ничего, — она положила ему на губы свою ладошку, — не надо. Всякое в жизни бывает, мы справимся.

— Мы…? — от удивления у него не нашлось больше никаких слов.

— Ну, конечно же! Ты же ведь не сбежал от меня, когда я начала храпеть. От меня все мужики сбегают после первой же ночи.

— Машуня… — он поцеловал её руку, а потом наклонился чтобы…

— Ах, вот, вы где! А я-то вас обыскался! Думаю, и гдей-то моя Марья Андревна запропастилась? Добрева утречка, — Григорий Иванович лукаво подмигнул Пашке, а потом из-за спины Маши показал ему большой палец. Они и не заметили даже, откуда он появился. — Пойдёмте тогда завтракать, что ли?

Старые автомобили Пашка всё-таки любил. Было в них что-то такое, что заставляло его часами ковыряться в железках, ни о чём другом даже не вспоминая. Мужики на работе только пальцем у виска крутили ему вослед, глядя на то, как он натирает свой старенький ГАЗ-52. «Что ты его всё канифолишь? Ты его ещё в зад поцелуй! Всё равно не сегодня-завтра этот хлам на помойку отправят или в металлолом». Пашка отмалчивался, в редких случаях огрызался, и то в основном на дежурного механика. За всё время работы он сорвался только один раз — когда гориллоподобный слесарь по прозвищу Урядник сначала плюнул ему под ноги и пнул колесо, а потом вечером, нажравшись до поросячьего визга, начал приставать к молоденькой уборщице. Пашка, расстроенный ещё дневным инцидентом, врезал ему в челюсть с ноги так, что тот оказался на полу и долго не мог подняться. После тщательного расследования начальник гаража и его зам, пришли к выводу, что Пашка был абсолютно прав. Портос только поинтересовался, где он так намастрячился бить ногами, на что Пашка ответил коротко и ясно: «В Афгане». После того случая Галя, если правильно, по-казахски, то Галлият, долго не давала ему прохода. Он, может быть, и закрутил бы с ней роман, но… А нетрезвым он к ней и близко не подходил.

Вытащить фургон из многолетнего заточения удалось с первого раза и довольно быстро. Пашка аккуратно, почти ювелирно, вогнал свой грузовик по старой колее, когда с глухим стуком центральное кольцо сцепки ударилось в фаркоп и тот захлопнулся, он даже не поверил, что попал так точно. Но когда Маша захлопала в ладоши и воскликнула «Браво!», Пашка только смущённо пробормотал, что «Я, мол, типа, старался».

Единственно, что прежде чем ехать, он осмотрел всё досконально ещё раз. Достав из самодельного инструментального ящика в кузове двенадцативольтовый автокомпрессор, Пашка подкачал все колёса, проверил затяжку гаек на стремянках и карданные болты — разболтались или нет? Для безопасной транспортировки ему пока требовалось только это, разбираться же с двигателем нужно в другом месте. Из Михнево выехали в начале девятого — совершенно правильно Пашка предположил ещё при первом осмотре, что с передним колесом придётся повозиться. В принципе, на жёсткой сцепке спущенная шина — это не смертельно, но накачать всё равно надо было.

Не остановить гаишники их просто не могли — ну как можно было пропустить такой лакомый кусочек? Как минимум десятку любой из этих шакалов, увидев на трассе такое явление и от нетерпения потирая руки, намеревался с них получить. Но с Машей — пардон, Прокловой Марией Андреевной — такие номера не прокатывали. Все бумаги — как и бывших хозяев, так и нового законного владельца — были в идеальном порядке. Их останавливали по пути следования три раза, и каждый раз Пашка, чуть ли не в открытую, злорадствовал, глядя на разочарованные и обиженные физиономии блюстителей дорожного порядка. Среди водителей эту волчью стаю не любил никто. Хотя, на самом деле, любить или не любить — это, скорее, из области взаимоотношений мужчины и женщины, но то, что девяносто девять процентов из всего состава ГАИ — это матёрые взяточники, знали все. Другой вопрос — мы в России, и к таким вещам нужно относиться спокойно.

Застоявшиеся подшипники передних ступиц, подвесной подшипник кардана и дифференциал заднего моста вместе с полуосями создавали эффект обратной тяги. Ты едешь вперёд, а по ощущениям как будто тебя кто-то тянет за хвост. Поначалу вся эта конструкция из двух машин ехать не хотела ни в какую, но постепенно, худо-бедно, колёса раскатывались, и дело пошло повеселее. Пашка несколько раз останавливался и выходил пощупать тормозные барабаны и ступицы у фургона. Они были весьма тёплые, но ехать было можно.

Двигаться, волоча за собой на буксире такой груз, в принципе очень непросто. Во-первых, тяжело как для водителя, так и для столь маломощного самого буксира, а во-вторых, остальные соучастники дорожного движения были, мягко говоря, отнюдь не в восторге от такого соседства — кто-то сигналил почём зря, обгоняя сплотку, а кто-то откровенно пялился, забывая о дороге и элементарной осторожности. Пашка аж взмок весь. Пот градом катился с него, затекая неприятными струйками под футболку и дальше в штаны — не самые приятные ощущения. Тут ещё Маша вся извертелась — она то высовывалась наполовину из окна, пытаясь что-то там сзади разглядеть, то поправляя причёску, полностью перекрывая ему обзор с правой стороны. В конце концов Пашка не выдержал и довольно грубо сделал ей замечание:

— Да сядь ты на…! И так ни хрена не видно, — она обиженно надула губки, но промолчала, откинувшись на спинку сидения. — Прости. Действительно плохо видно, когда ты вертишься. Не обижайся…

— Я не обижаюсь, — через секунду она резко придвинулась и поцеловала его в щёку. — Когда приедем, первым делом побреешься.

Пашка ухмыльнулся и, не отрывая взгляда от дороги, выдал неожиданное резюме:

— Оно тебе это надо?

— В смысле? Что именно? — недоумённо вскинулась Маша. — Не понимаю…

Пашка достал пачку сигарет, немного полюбовался на красивую импортную упаковку, потом не спеша извлёк одну и, только лишь прикурив, ответил:

— Зачем я тебе такой? Импотент хренов…

Маша сначала дёрнулась и хотела сказать в ответ, видимо что-то нецензурное, уже открыв было рот, но промолчала. И молчала довольно долго. Лишь только на подъезде к городу, когда начались светофоры, она зашевелилась:

— Слушай ты, импотент хренов, ты веришь в любовь с первого взгляда? Только честно, — её взгляд был серьёзен, а голосок из звонкого колокольчика превратился в надтреснутое дребезжание.

— Не знаю… Скорее всего, нет. Когда был моложе, всё чего-то хотелось, а после войны уже не получается.

— А я, представь себе, верю! Последние лет восемь мне не нужен был никто. Мужики от меня шарахались, как от прокажённой — так и я от них. Но вчера всё изменилось…

— Ты в этом уверена? — Пашка пребывал в полном ступоре, но старался этого не показать, тем более что ещё и баранку крутить надо было.

— Абсолютно! И теперь, Павлуша, я от тебя не отстану. По поводу твоего недуга — мы будем лечиться: и ты, и я.

В кабине воцарилось молчание, нарушаемое лишь воем двигателя и коробки передач. Вообще, в «ГАЗоне» на ходу разговаривать тяжеловато, а уж на серьезные темы — это в случае крайней необходимости. Маша, видимо, чтобы скрыть своё замешательство и смущение, зачем-то полезла в бардачок. Там лежали в пластиковой папке путевой лист и документы на машину. Всё внимательно просмотрев, она аккуратно сложила бумаги обратно, и тут её взгляд зацепился за потрёпанную тетрадь в коричневом коленкоровом переплёте.

Глава 2

Копаясь в куче барахла, найти бриллиант всегда возможно…

Ко всему прочему Пашка писал стихи. Как бы сие дико ни выглядело со стороны, но это факт. Казалось бы, столь отмороженный субъект и такое утончённое занятие — вещи абсолютно несовместимые. Да если бы кто из его «коллег», в смысле подельников и собутыльников, об этом узнал, то — боже упаси! — в лучшем случае его бы просто высмеяли, засмеяли бы так, что хоть увольняйся. Поэтому Пашка никому и никогда ничего не рассказывал. Сейчас об этом знала только его мама.

Как только Маша осторожно извлекла тетрадь, Пашка тут же протянул руку и попытался отобрать её:

— Положь, где росло!

— Это что, любовные мемуары? — она игриво взмахнула руками и отодвинулась к самой двери, чтобы он до неё не дотянулся. Пашка попытался снова, но в этот момент сзади раздалось обиженное тявканье клаксона.

— Чёрт! Так и вмазаться недолго, — он выровнял руль. — Короче, там ничего интересного нет.

— А это мы сейчас посмотрим! — и она наугад открыла первую попавшуюся страницу. — Всю жизнь копаясь в куче барахла, в ней отыскать бриллиант вполне возможно… Боже, это же стихи!

Пашка, прикусив губу, снова уставился на дорогу, а Маша начала уже вдумчиво читать. Когда-то, очень-очень давно, ещё в прошлой жизни, тринадцатилетний Павлик вдруг обнаружил у себя в голове несколько зарифмованных строчек. Это было настолько неожиданным и удивительным открытием, что оно поглотило его практически целиком. По первости он записывал сочинённое на отдельных листах и приносил своей бабушке. Поскольку мама преподавала литературу, то ей он не то что ничего не показывал, даже боялся говорить об этом. Летом, когда они жили с бабушкой на даче у тёти Гали, у маминой сестры, он забирался на чердак в сарае и просиживал там целыми днями, выводя корявым детским почерком неровные строчки, а вечером он шёл к друзьям. Однажды ночью, сидя возле костра, он-таки решился прочитать им одно из своих стихотворений. Он жутко боялся, что они начнут над ним смеяться и говорить по этому поводу всякие гадости. Больше всего он опасался Женькиных язвительных шуточек — эта зараза могла всего парой фраз кого угодно вогнать в краску. Её даже взрослые побаивались.

…На приволье выйду рано по утру,

В новый день калитку словно отопру.

Да не разминуться б с алою зарёй,

Коли уж не спится утренней порой.

Небо с облаками в клочьях синевы,

А в лесу едва ли слышен шум листвы.

На траве, как слёзы, буйная роса,

И пока не слы́шны птичьи голоса.

Машут ели лапами, там, над головой,

Тихо-тихо шепчутся, словно меж собой.

Лишь они с берёзами тишину не чтут

И зарю красавицу с нетерпеньем ждут.

Всё тут мирно дремлет на пороге дня.

Спит ещё природа, тишиной звеня.

До восхода солнца несколько минут

И они так медленно, как часы, текут.

По кривым тропинкам, солнце повстречав,

Убегают тени, хмуро промолчав.

И луна бледнеет прямо на глазах,

Власть её кончается утром в небесах.

Нет чудес на свете — всякий понимает.

Но поверить хочется, иногда бывает.

На приволье выйду рано по утру,

В новый день калитку словно отопру…

В ночной тишине было слышно только потрескивание дров в костре и нестройный хор цикад.

— Да уж, Емеля… Удивил так удивил! — глубокомысленно изрёк Еремеич, заново раскуривая беломорину.

— Неплохо, — констатировал Серёга Ко́ржин, по прозвищу Коржик, самый серьёзный и молчаливый из их банды. Он, не шевелясь, смотрел на огонь и как всегда думал о чём-то своём.

— Тебе обязательно нужно отнести это в какую-нибудь редакцию, — Пломба снял очки и начал зачем-то их протирать. Он был самым старшим среди них и самым умным. Пашка с Еремеичем долго не могли понять, как он вообще затесался в их кампанию.

— Я вот что ребята, думаю. Пройдёт немного времени, и мы услышим примерно такое, — Фенёк, так все называли Женьку — Женёк-Фенёк, маленькая лисичка — взяла в правую руку в качестве микрофона дровину, заготовленную для костра, а левой обняла Пашку за плечи. — А теперь, уважаемые дамы и господа, перед вами выступит всемирно известный поэт — Павел Романович Емельянов!

И только Булочка смотрела на него молча и с обожанием. В отсвете пламени её глаза блестели так, что Пашке становилось не по себе.

Где они сейчас все?…

Больше, до самых ворот автобазы, Маша не проронила ни слова. Она перелистывала страницы и, молча шевеля губами, вчитывалась в каждую строчку. Пашка, искоса наблюдая за ней, то улыбался, то бледнел, подмечая, что именно она читает. Остановившись возле ворот, Пашка посигналил, как всегда своим фирменным — два длинных, один короткий — чтоб сразу было понятно, что это он прибыл. Пока старая, изрядно помятая и покоцанная воротина отъезжала в сторону, Маша захлопнула тетрадь и судорожно пыталась засунуть её обратно в бардачок. Это было так смешно!

Первым, как ни странно, подошёл поздороваться старик Пахомов:

— Здорово, Павел Романович! — от неожиданности Пашка чуть не потерял дар речи.

— Ну здорово, Пётр Матвеич, — и они обменялись крепким рукопожатием.

— Откель красавца-то такого приволок? Здравствуйте, Марья Андревна, — увидев Машу, вылезающую из кабины, механик подобострастно засеменил ей навстречу, протягивая руку. — Разрешите, я вам помогу…

Поведение дежурного механика как минимум вызывало вопрос, но разбираться в этом не было времени, потому что все, кто находился в гараже, в течении пяти минут оказались возле машин. Даже не сам аппарат вызывал такой интерес, сколько его хозяйка. Понятное дело, что коллектив автопредприятия, как правило, сугубо мужской — скажем так, на девяносто восемь процентов — и появление женщины — это всегда событие. Есть, правда, один нюанс — очень многое зависит от руководителя. Когда подошёл Алексей Иванович, народ частью притих, а частью и вовсе разбежался по рабочим местам.

— Привет, Паш, — поздоровавшись, он обернулся и увидел Машу. — Здравствуйте, Мария Андреевна, — естественно, что перед своими сотрудниками он вынужден был быть строго официальным. — Вот он, значит, тот редкий экземпляр? И как долго он у нас пробудет? — строго спросил он. Но Пашка стоял рядом и прекрасно видел, что глаза его смеялись. Маша тоже всё прекрасно поняла и ответила ему в таком же стиле:

— Ну, я не знаю, Алексей Иванович! Вообще-то прежний хозяин клялся и божился, что после небольшого ремонта он уедет своим ходом.

— Хорошо… Я попрошу своих ребят, чтобы они посмотрели, — и начальник многозначительно посмотрел на Пашку, а затем, улучив момент, подмигнул, мол, «ты всё понял».

С Машей поговорить у него так толком и не получилось — сначала вокруг была куча народу, а потом она и вовсе куда-то пропала — видимо, пошла в кабинет к начальнику гаража. Пашка, конечно, расстроился — очень уж хотелось у неё кое о чём спросить, но деваться-то было некуда. Пока расцепили машины, пока убирали фургон с центрального прохода и закатывали его в малый бокс — не в центральный ангар на линию ТО, как предполагал Пашка, а на его любимое место, так называемый электроцех — она и исчезла. Когда старый грузовик «медбрат» окончательно утвердился в электроцеху на смотровой яме, Пашка пулей вылетел из мастерской и, посмотрев направо-налево, кинулся к воротам. В переулке он увидел хвост такси, уже выруливающий на шоссе. Сердце его болезненно сжалось, захотелось крикнуть ей вослед что-нибудь матерное, но он сдержался и, выудив сигарету, поплёлся обратно на проходную.

— Дык она сказала, шо скоро приедет. Чё ты выскочил как бешеный? — раздавшийся позади голос дежурного механика привёл его в чувство.

— А ты бы не ворчал, старый, а… — по привычке Пашка огрызнулся, но вовремя спохватился и закончил вполне миролюбиво. — Ладно, Матвеич, не рычи. Всё равно она мне не пара… — и пошёл на территорию.

— Вот уж точно контуженный, — пробормотал ему вслед старик, но Пашка расслышал, не став, однако, задираться, и ответил самому себе:

— Это точно…

Вдвоём с Фёдором они начали разбираться с двигателем. Недавно пришедший к ним слесарем парнишка пока ещё был на работу адекватен — много не пил и старался всё делать аккуратно. Ну как парнишка — двадцать четыре. Уже не пацан, но по сравнению с другими…

— Павел Романович, вот здесь надо бы новый болтик вкрутить, а то старый совсем проржавел. Я его еле выкрутил.

— Чего-о-о-о? — Пашка опять чуть не врезался головой.

— Я говорю, болтик надо…

— Слушай, ты! Ещё раз по имени-отчеству меня назовёшь, то я тебе по репе настучу, понял?

— Так, ведь… — парнишка слегка опешил от непонятной Пашкиной ярости.

— Ты понял, спрашиваю?

— Ну, да… — Фёдору ничего не оставалось, как согласиться.

— Вот и чудненько. Ладно, не обижайся! Контуженный я сегодня. Слегка.

Когда с поддона отвернули сливную гайку, то оттуда полилась серовато-бурая субстанция с отвратительным мерзким запахом.

— Что это?! — Федька едва успел увернуться от струи в палец толщиной.

— Скорее всего, это — вода, — Пашка обмакнул указательный палец и поднёс ближе к носу. — Ну, да. Теперь понятно, почему они его бросили — прокладка головки блока у них накрылась.

— Откуда вы знаете?

— Да не первый год замужем, — это была его любимая присказка. Скорее уж как издевательство над самим собой.

— Паша! Ты путёвку-то закрывать будешь? — от этого противного скрипучего голоса вздрагивали все. В распахнутые ворота бокса заглянула Анюта-бухгалтерша, она же по совместительству табельщица. — А то я сейчас начальнику доложу! У тебя уже третьи сутки ничего не закрыто. Мне что, опять тебе командировку выписывать? Скажи спасибо, что в прошлый раз…

— Ладно-ладно, Анна Сергеевна, не рычи только! Возьми у меня в бардачке.

— Я что, у тебя буду в машине копаться? — она стояла, уперев руку в бедро, в позе рассерженной справедливости.

«А она ничего, особенно в лёгком открытом платье», — подумал про себя Пашка.

— Давай сюда свою путёвку, пока я ещё домой не ушла.

— Ты видишь, я работаю? Посмотри, какие у меня руки, — с ней у Пашки отношения не складывались вообще никак. В свои сорок с небольшим она, хоть и выглядела великолепно, но обладала совершенно несносным характером. «Зараза редкостная, — иногда в сердцах обзывал он её. — Въедливая и взбалмошная».

— В дерьме у тебя руки. Вечно ты в нём копаешься…

— Тогда подожди, — вот уж с ней ругаться у него не было никакого желания. Лучше перетерпеть.

Вытирая по пути руки грязной ветошью, он пошёл к своему грузовику. Запрыгнув в кабину, Пашка открыл бардачок и достал пластиковый пакет. Не глядя, протянул его табельщице:

— Доставай, а то опять мои отпечатки пальцев будешь разглядывать, — ему даже Портос уже делал замечание, что, мол, работа работой, а документация должна быть чистой.

— «Как освободишься — позвони. Обязательно», — прочитала Анюта текст на бумажке, вложенной поверх путевого листа. — Это кто ж тебе послания-то такие любовные оставляет?

— Какие ещё послания? — не сразу сообразил Пашка.

— Тут вот ещё и телефон даже указан…

Видимо что-то сообразив, она до конца вредничать не стала и, вытащив нужную бумажку, только сварливо бросила:

— Спидометр где?

— А вот, я сейчас гляну — четыреста сорок пять, сто девяносто три.

— Всё, — сказала Анна, записывая цифры в графу пробега. — Ещё раз путёвку вовремя не сдашь — получишь по шее. Понял?

Кстати, километраж на Пашкином динозавре был истинным. Во всяком случае, за десять с лишним лет, почти за одиннадцать, он не приписал ни одного лишнего километра. Может до него кто и подкручивал циферки, но он точно никогда такими вещами не занимался. И если тогда, когда ему торжественно всучили этот аппарат, на регистрирующем приборе значилось около ста тысяч километров, то последующие триста тысяч километров им были честно проезжены.

Она пошла в сторону конторы, покачивая бёдрами, а Пашка тупо смотрел на клочок бумаги, на котором было всего четыре слова и десять цифр.

— Спасибо, Анюта.

В ответ ему последовало только грациозное молчание. Наконец до него дошло, что записку написала Маша. «Интересно, когда она успела», тоскливо подумал Пашка. «Наверное, когда сумочку свою забирала», сам же себе ответил он, засовывая обратно документы. Но что-то было не так — вытащив всё обратно, Пашка дважды перерыл содержимое бардачка. Вот документы, вот лейкопластырь, складной стакан, карта-схема Москвы и области — не было только тетрадки со стихами. «Ах ты ж проныра такая! Ну, ладно. Вечером я тебе позвоню». Попутно пришла другая, совершенно ошеломляющая мысль — никто и никогда в жизни не писал ему записок. Точно — ни разу!

… С Женькой они договаривались о свиданиях совершенно оригинальным способом: подходя к её дому, он громко свистел. Через какое-то время появлялась либо она сама, либо её мама или бабушка. Если приходила Фенёк, то они, взявшись за руки, шли куда-нибудь гулять, а если нет, то Пашка обиженно брёл к себе на участок и забирался на свой любимый чердак, чтобы вывести ещё несколько обиженных строчек.

К вечеру привезли прокладку головки блока цилиндров. Двигатель «ГАЗ-51» ничем не отличается от 52-го, и это облегчало задачу, поскольку на них запчасти найти ещё можно было. Не снимая двигателя с креплений, они с Фёдором разобрали его почти наполовину, чтобы как можно точнее оценить работоспособность силового агрегата в целом. Самое удивительное, что всё находилось в неплохом состоянии — ну, не считая только пробитой прокладки. Она оказалась даже не пробитой, а буквально сожранной — и не столько тяжёлыми условиями эксплуатации, сколько банально временем. Кстати, как выяснилось при более детальном осмотре, этот фургон был не настоящим «ГАЗоном», а спецавтомобилем выпущенным на Павлово-Посадском автобусном заводе в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Вот так — сорок с лишним лет эксплуатации, и он всё ещё на ходу.

Когда ближе к концу рабочего дня к ним в мастерскую зашёл Портос, они уже заканчивали демонтаж.

— Как дела, ребята? — присев на корточки, начальник гаража заглянул под машину.

— Всё в порядке, Алексей Иваныч. Жить будет, мы его заставим, — жизнерадостно сообщил чумазый Фёдор, сосредоточенно пытаясь вставить на место шестерёнки масляного насоса.

— На фига вы насос-то трогали? Я же просил только прокладку заменить.

— Так, ведь, всё посмотреть надо было. А вдруг он не работает? — недоумённо вскинулся парень.

— Ладно, хрен с ним. А ты зайди ко мне, — сказал начальник молчавшему всё это время Пашке.

— Хорошо, счас зайду.

— Что это он такой серьёзный? — поинтересовался Фёдор, когда начальник вышел.

— Да хер его знает, — ни настроения, ни желания с кем-либо общаться у Пашки не было никакого.

Кабинет у Алексея Ивановича был маленький и неуютный. Просто более или менее чистая комната, ко всему прочему заваленная самыми разными вещами — начиная от бухгалтерского архива и заканчивая бампером от иномарки; благо что хоть запчасти сюда складывали новые, и на полу не было грязных масляных подтёков и пятен.

— Садись, — указал ему Портос на облезлый и продавленный стул.

— Сесть я всегда успею, — Пашка цену себе всё-таки знал и совершенно чётко определял, когда можно с начальством хохмить или слегка грубить, а когда этого делать не стоило. В данном случае сие, как ему казалось, было позволительно.

— Ну, тогда присаживайся, — начальник шутку не оценил, потому что был чем-то обеспокоен. — Ты спал с ней? — напрямую спросил Алексей Иванович.

— Ах, вот оно в чём дело, — понятливо протянул Пашка, присаживаясь на колченогий стул. — Нет, не спал. Вернее, в том смысле о чём вы подумали. Хотите я расскажу вам одну трагически-поучительную историю?

— Расскажи. Может быть я немного поплачу.

Именно за это его и уважали — за здоровый житейский цинизм, но при этом доброту и справедливость. Не было бы у него таких качеств — не стал бы Портос хорошим руководителем.

Когда Пашкин рассказ подходил к концу, начальник гаража достал сигарету. Пашка тоже вытащил из пачки свою фирменную:

— Разрешите, — вместо ответа Алексей Иванович подвинул пепельницу на край стола. — Кстати, получается, что именно за убийство медсестры государство сделало меня чуть ли не героем… Аж целый орден Боевого Красного Знамени вручили.

— Значит…

— Ничего это не значит, Алексей Иванович. С Марией Андреевной я переспать был бы совсем не против, но, к сожалению, не могу. Вы Галлият помните? Ну, уборщицу Галю, казашку?

— Это которую Урядник тогда пытался…?

— Да-да, именно она. Так вот, она после этого полгода мне прохода не давала, даже приставала ко мне на предмет поцелуев. И симпатичная, вроде, и работящая. Она мне даже нравилась, а вот объяснить ей толком я так ничего и не смог. Она, по-моему, и уволилась-то как раз из-за меня.

Сигарета у начальника давно уже погасла. Он стряхнул остатки пепла в пепельницу и достал новую, но прикуривать не стал.

— Да уж, Павел Романович… Удивил ты меня… Сильно удивил. Как ты дальше-то жить будешь?

— А как вы думаете, чем я в данный момент занимаюсь? — Пашка уже пожалел, что рассказал всё это Портосу. Грубить ему, конечно, он не собирался, но и не отец родной, в конце-то концов. Вспомнив про отца, он погрустнел ещё больше.

Родители его развелись, когда Павлику было всего шесть, и помнил он своего папу настолько смутно, что будто и вовсе его не было.

— А сейчас-то ты с кем живёшь? — участливо спросил Алексей Иванович.

— Да вам-то какое дело? — Пашкино раздражение уже готово было перейти в злобу, но он сдержался. — С матерью. Старенькая она уже у меня, куда ж мне её бросать-то?

Осторожный стук в дверь прервал их разговор.

— Да, войдите! — громко отозвался хозяин кабинета.

— Алексей Иваныч, там, это самое… — Фёдор мялся на пороге, не решаясь, видимо, ни войти, ни прервать беседу, но, справившись со смущением, всё-таки довёл свою мысль до конца. — Можно я сегодня пораньше уйду? Меня там девушка ждёт, а мне ещё отмываться надо…

— Иди конечно! Только приберись там в боксе немного, — Пашка смотрел с откровенной улыбкой на это чудо. Неужели до армии он сам был таким же?

— Да я уже. Кстати, там какая-то женщина Пал Романыча разыскивает, это самое, механик мне сказал.

Пашка и начальник гаража оба аж чуть не вскочили.

— С этого и начинать было нужно, Фёдор!

Когда слесарь вышел, Портос внимательно посмотрел на Пашку:

— Ты ей об этом рассказывал?

Тот молча кивнул.

— Тогда это кое-что объясняет, но час от ча́су не легче… Пошли! Да, кстати, иди пока переоденься, а то похож на… Бог знает на кого!

Но переодеться и привести себя в порядок он не успел — выйдя из кабинета начальника, он нос к носу столкнулся с Машей.

— Ты ещё не переоделся? Давай быстрее, а то там такси ждёт.

…Перед самой поездкой заболел Лёньчик. Ну надо же было такому случиться в самый неподходящий момент! Прихватил аппендицит. Почему эту дрянь не удаляют сразу же после рождения? Абсолютно бесполезный отросток, так ещё и у семидесяти процентов мужчин вызывает проблемы и осложнения. С Леонидом они дружили почти с детства, с первого класса, если точнее, но не суть. На самом деле с того самого времени он был в неё по уши влюблён. Об этом-то Маша знала точно — сначала догадывалась, а потом, как-то после одной из вечеринок, после изрядного подпития, он сам ей про это сказал. А вот она его — нет, не любила. После того как они провели вместе ночь перед самым уходом Леонида в армию, Маша решила для себя твёрдо и однозначно, что он ей не пара. В постели Лёня оказался куда как менее пафосным и героическим, нежели на словах — всё произошло настолько буднично и уныло, что девушка, вернее теперь уже женщина, почувствовала даже некую толику отвращения как к этому человеку, так и к сексу вообще. Если бы не девяностые, то они так и расстались бы на всю жизнь.

Когда грянула перестройка-перестрелка, многое изменившая в жизненном укладе простых людей, — кого-то отправившая в мир иной, а кого-то вознеся из грязи в князи — двадцатилетняя женщина решительно кинулась навстречу новым приключениям и новой жизни.

Андрей Проклов, профессиональный шофёр с многолетним стажем, оказался не у дел, и вместе со своим другом Алексеем Смирнитским прозябал в небольшом захолустном городке, если не в нищете, то в совершенно тоскливой безнадёжности, когда крупный бизнесмен, а-ля крутой бандит из Москвы, нанял друзей для перевозки и сопровождения особо ценного груза. Всё бы ничего, но во время пути, уже практически рядом с конечным пунктом, на небольшой караван, состоявший всего из четырёх авто, налетела другая банда не менее крутых «рыцарей удачи». Первая машина после выстрела из РПГ — ручного противотанкового гранатомёта — превратилась в лохмотья и, по задумке нападавших, должна была остановить весь кортеж, но Проклов-старший не растерялся и, только сильнее вцепившись в руль, рванул сквозь облако дыма, пламени и осколков вперёд, даже не притормозив под шквальным огнём автоматов. Когда они наконец, оторвавшись от погони, остановились в небольшом лесочке возле озера, выяснилось, что бизнесмен смертельно ранен. Также ранен был и Алексей. Но двести тысяч долларов и четыре килограмма алмазов остались целы и невредимы.

Друзья не совершили никакого уголовно наказуемого преступления — они просто дождались, когда их наниматель отдаст богу душу и, забрав ценный груз, отправились пешком восвояси. Оценивать их поступок с моральной точки зрения в то время не имело никакого смысла — им всего лишь дико повезло.

Утопив в озере машину вместе с незадачливым бизнесменом, друзья разделили доставшееся им наследство пополам и зажили вполне себе обеспеченной жизнью. Андрей, раздав долги, открыл несколько торговых точек в родном городе и стал едва ли не самым уважаемым человеком (ну, после мэра, конечно), а его друг уехал вместе с семьёй в Москву.

Первую свою машину Мария Андреевна продала, когда ей исполнилось двадцать, купив старенькую «Победу» ГАЗ-20М у своего соседа и отремонтировав её на отцовском автосервисе. С тех пор это занятие стало приносить не только неплохой доход, но и оказалось в итоге почти смыслом жизни — очень уж полюбила Маша старые авто. К девяносто седьмому году у неё уже образовалась великолепная коллекция ретро автомобилей и небольшой заводик по ремонту и реставрации оных.

Лёньчик, вернувшись из армии и поболтавшись по городу в поисках работы, подался в бандюки. Промышляли в основном рэкетом на федеральной трассе, да крышеванием мелких ларьков и магазинчиков. Однажды он, командуя пятёркой отмороженных подонков, остановил на дороге фургон, ехавший из Тулы. В кабине рядом с водителем сидела она — Маша. Чем бы закончилась их встреча — одному Богу известно, но на беду — или на счастье — почему-то именно в этот день сотрудники ФСБ проводили спецоперацию. В ловушку, поставленную оперативниками, угодила вся группа отморозков, кроме самого Леонида, поскольку Маша сказала, что это её знакомый. Зачем она спасла его — она так и не смогла толком объяснить как самой себе, так и отцу. Чувств никаких у неё к Леониду не было и в помине, но… Может, по старой дружбе, а может, нужен был человек, преданный ей душой и телом — вернее, не преданный, а повязанный долгом.

Сначала разыскивая, а потом покупая старые авто, Маша теперь всегда брала с собой Лёню как в качестве водителя, так и в качестве охранника.

Но в этот раз всё сложилось более чем неудачно — и экземпляр редкий, который в любой момент могли другие перехватить, и Леонид заболел. Если бы отец не попросил её навестить своего старого друга…

— Пошли-пошли, — тащила она упирающегося Павла за рукав. — Ну, давай, Пашенька! Я уже…

— Слушай, ты, — Пашка разозлился настолько, что чуть не потерял над собой контроль. — Ты машину ещё не посмотрела. Такси, наверное, лучше отпустить.

Маша внимательно посмотрела на Павла и отвернулась, чтобы скрыть выступившую на глазах предательскую влагу.

— Хорошо, Пашенька. Такси я сейчас отпущу.

Пока они лазили в смотровую яму, дважды в мастерскую заглядывал Матвеич. Пашка дал ей халат, который без спросу позаимствовал у электрика. Автоэлектрик — это не слесарь, у него-то работа почище будет, тем более что сам он уже ушёл домой.

— Вот, смотри. Масляный насос почти в идеальном состоянии. Судя по нагару на поршня́х, их либо уже меняли, либо чистили — и в том, и в другом случае это переборка двигателя. И похоже, что ремонтировали его не так давно, — здесь Пашка был в своей стихии.

— Ты, я смотрю, большой спец в этом деле, — её глаза в полутёмной мастерской как-то странно блестели. В них отражался и свет переноски, и что-то ещё, такое непонятное и завораживающее…

Смотровая яма шириной всего метр, и находиться в ней вдвоём в принципе тесновато. Работать — это ещё куда ни шло, а вот целоваться — в самый раз, даже несмотря на неприглядный антураж.

… Трусевич-старший жутко гордился своим сараем. Ни у кого в округе́ такого не было. Дощатое строение невообразимых размеров с различными пристройками выполняло массу самых разнообразных функций: в передней части находился некий гибрид бани и ванной комнаты — большая комната с печкой и душевой кабиной, где можно было вполне комфортно помыться, что в дачных условиях было весьма ценно; дальше, в середине, был непосредственно сам сарай — склад всевозможной садовой утвари и инструмента вперемешку со старой мебелью; а в дальнем торце, уже фактически возле забора, притулился дровяник — навес с двух или трёхлетним запасом дров. Они с Женькой между поленницами оборудовали себе небольшой уютный уголок, притащив туда пару телогреек, старое пальто и прожжённое в нескольких местах старое одеяло. Первая ночь любви прошла у них именно там. Жутко замёрзнув под утро, Женька категорически заявила, что на ночь она тут больше не останется ни под каким предлогом.

— Романыч, ты тута? — голос дежурного механика подействовал словно ушат холодной воды.

— Как же я его ненавижу, — прошептал Пашка, оторвавшись от губ Маши. — Вечно он появляется там, где его не ждут.

— Чего тебе, старый? — крикнул он уже во весь голос.

— Ты Марью Андревну не видал где? А то её Портос уже обыскался.

— Да здесь я, Пётр Матвеич, здесь! Куда мне пропадать-то? Мы с Павлом Романовичем машину осматриваем, что за сегодня успели сделать, — неожиданно отозвалась Маша, перед этим едва не подавившись от смеха. — Я сейчас подойду.

— Дык вот вы куды спрятались! А мы-то думаем — гдей-то наша Марья Андревна запропастилась? — и старик шустро засеменил прочь, исчезнув из проёма ворот.

…На следующую ночь Фенёк принесла ключи от душевого сарая. Старинный накладной замок, наверное, ещё довоенный, никак не хотел открываться. Пашка с ним провозился без малого минут десять. Когда же он всё-таки поддался, то тяжеленная железная дверь дико заскрипела на немазаных о́троду петлях. Пашка с Женькой со страху чуть не рванули оттуда во все лопатки. Внутри было темно и опять-таки же холодно. Печку топили в этом помещении только по выходным. Полночи они пытались согреться и всё остальное время издевались сами над собой, прислушиваясь к каждому шороху за стеной.

Выбравшись из-под машины, Маша ещё раз зачем-то заглянула внутрь фургона. Прежде чем забрать его из Михнево, они всё проверили. Григорий Иванович заранее выгреб оттуда все свои пожитки — в деревнях или на дачах, как правило, в каждом укромном месте со временем скапливается масса совершенно бесполезных вещей, с которыми тем не менее жалко расстаться. Прежний хозяин, забрав свои вещи, великодушно подарил им вместе с машиной новенький замочек, и даже с ключами. По бокам кузова, а также на верхней фаре-искателе горделиво красовался красный крест внутри белого круга — международный символ, при виде которого сразу становилась ясной принадлежность подобной техники. Единственно только что цвет хаки говорил, что на нём ездили военные медики. Краска местами вздулась и выпирала то тут, то там безобразными нарывами, готовыми вот-вот прорваться, а местами уже и слезла, оголив блестящий белый металл — хорошо, что «медбрат» был склёпан из алюминиевых листов. Если бы кузов был деревянным, то восстановить его было бы гораздо сложнее.

Маша сняла халат и вернула его Пашке:

— Иди переоденься. Я пока схожу к дяде Лёше, к Алексею Ивановичу. Что ты на меня так смотришь? Он друг моего отца. Они дружат с детства, и для меня он всю жизнь был дядей Лёшей. Понял? — почему-то раздражённо бросила она.

— Я, кстати, ещё ничего не сказал, — заметил Пашка и, грустно вздохнув, добавил. — Ну, я пошёл тогда.

— Иди. И постарайся не задерживаться. У нас мало времени.

— Что значит «мало времени»?

— А то и значит. Иди уже!

На втором этаже, под самой крышей, у них была раздевалка. В душном и тесном помещении в четыре ряда стояли около сотни старых облезлых металлических шкафчиков, в промежутках между рядами стояли такие же потрёпанные жизнью скамейки, и только возле единственного окна стоял широкий и массивный стол, сваренный из обрезков труб и четырехмиллиметрового листа железа. Здесь обитали в основном слесаря, такелажники и водители грузовиков, поскольку персональщики ездили в цивильных костюмах с галстуками и свои шикарные авто ставили в отдельные боксы.

… Когда-то очень-очень давно, ещё в той прошлой жизни, они с Еремеичем мечтали о чём-то подобном. Копаясь в грязном моторном отсеке старенькой «трёшки», они представляли себя важными джентльменами в цилиндрах и фраках.

— Прикинь, вылезаю я такой весь из себя из-за баранки «Роллс-Ройса»… Пальцы в перстнях, в зубах сигара… — мечтательно цедил сквозь зубы Витька, вытаскивая грязными пальцами изо рта скомканную гармошкой вонючую беломорину. — Нет, не так. Подруливает к подъезду шикарного особняка лимузин, подбегает швейцар в белых перчатках и, согнувшись, открывает заднюю дверцу. Оттуда вылезаю я весь такой из себя, — и, выпятив вперёд уже и тогда свой солидный живот, он враскоряку делает несколько шагов, имитируя, видимо, солидного господина. Ржали все, чуть не до слёз, особенно Маринка Яснова, у той вообще тушь с ресниц потекла.

Проведя пару раз обувной щёткой по своим замызганным штиблетам, которые были куплены им сразу после прихода на гражданку, Пашка критически осмотрел себя в зеркало. Потом со злостью швырнул щётку обратно и ногой пнул дверцу шкафа — та от вопиющей обиды и несправедливости громко сказала «Не хочу!» и распахнулась обратно. Пашка пнул её ещё раз, и она опять не закрылась, после чего он грустно рассмеялся, аккуратно прикрыл створку ладонью и пошёл вниз.

Маша, уже в другом наряде, выглядела рядом с ним как… «Как Красавица и Чудовище» — почему-то пришло Пашке в голову сравнение. Теперь на ней была белая футболка в обтяжку — ну, может, не футболка (как называется такой тип женского гардероба Пашка просто не знал) — по краям рукавов и глубокого декольте обшитая кружевами. При её фигуре смотрелось обалденно. Кстати, ему никогда не нравились женщины с пышными формами. Хоть и твердил ему постоянно Еремеич, что хорошего человека должно быть много, ему всё равно рядом с ними было некомфортно. Так Витька и сам был далеко не худой. Разве что Маринку он терпел рядом с собой, и то постоянно называя её толстой. Если бы они не были друзьями с детства…

Выйдя за проходную автобазы, Маша взяла его за руку, отчего Пашка весь внутренне подобрался и превратился в сдавленную пружину. Пройдя метров сто по переулку в сторону шоссе, Пашка вдруг резко встрепенулся, отчего Маша от неожиданности выпустила его ладонь:

— Что случилось? Ты что-то забыл?

— Ну, да. Я хотел маме позвонить, а то она переживает. Я трое суток дома уже не был.

Пашка остановился и уже хотел было повернуть обратно, но Маша снова схватила его за рукав:

— Не надо! Возвращаться — очень плохая примета.

— Но мне очень нужно. Мама же там переживает, — Пашка действительно про неё забыл.

— Пошли-пошли! Из гостиницы позвонишь, с моего телефона.

Гостиница «Молодость» находилась где-то в получасе — минутах, может быть, сорока — неспешной ходьбы от Пашкиной работы. Кстати, на машине до того же места было ехать примерно столько же, и когда вчера вечером они туда заезжали, Пашка сам в этом убедился. Уже подходя ко входу, Пашка, всё это время напряжённо размышлявший, всё-таки спросил:

— Куда же ты тогда так торопилась?

— В смысле? — Маша встрепенулась, будто очнувшись от каких-то раздумий, и отпустила Пашкину ладонь.

— Ну, ты говорила, что у нас мало времени.

— Говорила, — словно эхом отозвалась Маша. — Теперь это уже не важно. Теперь, Пашенька, времени у нас с тобой вагон.

— И маленькая тележка, — смеясь, добавил Пашка.

— Чего? Не поняла — какая ещё тележка?

— Это я ещё с детства запомнил. Отец мой так говорил: если чего-то много — то это вагон; ежели очень много — то вагон и маленькая тележка.

— Понятно.

Они стояли возле подъезда и целовались. Пашка никогда не думал, что он сможет вот так, не отрываясь, в течении почти пятнадцати минут. Но отпустить друг друга они не могли. Входящие и выходящие постояльцы гостиницы, а также просто проходящие мимо прохожие смотрели на них кто с улыбкой, кто со смущением, кто-то отворачивался и торопился дальше, а кто-то смотрел во все глаза и никуда не спешил.

Гостиницы Пашка не любил. Мотаясь довольно часто по командировкам, ему приходилось ими пользоваться, но не любил он эти казённые номера — и всё тут! Может потому что не в пентхаусах и не в президентских апартаментах он останавливался — была бы койка на одну-две ночи, да пожрать где. Стандартный двухместный номер, куда привела его Маша, ничем не отличался от того, что видел он за свою послеармейскую карьеру шофёра. Кстати, его как-то один из клиентов, которому он перевозил мебель на дачу, спросил: «Чем отличается шофёр от, собственно говоря, водителя?». На что Пашка, слегка задумавшись, выдал свою версию: «Водитель — это тот, кто умеет только крутить баранку, нажимать на педали и дёргать за рычаги, а шофёр должен уметь, ко всему прочему, всё это ремонтировать, то есть водитель и слесарь в одном флаконе».

— Раздевайся, проходи, — Маша вела себя как-то немного странно, но Пашка, почти сразу догадавшийся, куда она его приведёт, решил для себя, что нужно сначала посмотреть что к чему, а потом уже действовать по обстоятельствам.

— Прямо так сразу? — его довольно злые шуточки бесили окружающих очень сильно. Но Маша, в отличии от других представительниц слабого пола, с которыми он общался, отпарировала не менее круто:

— А почему бы и нет? Собственно говоря, — она, уперев руки в бока, смотрела на него с вызовом и какой-то непонятной страстью, правда при этом слегка покраснев. — Ладно, проходи в комнату. Я скоро вернусь. Можешь пока сходить в душ.

— Спасибо, Мария Андреевна.

— Будешь издеваться — получишь в лоб. Вам всё понятно, Павел Романович?

— Куда уж яснее?…

— То-то же, — и, повернувшись к нему спиной, она исчезла за дверью.

Пашка никогда не был привередливым, а в армии он уж тем более научился не обращать внимания на мелкие бытовые неприятности и отсутствие комфорта. Для некоторых, к примеру, отсутствие душа или ванны было сродни катастрофе, другим же было необходимо изысканное и регулярное питание, ну и далее по списку. Ему все эти, как он их определял, «заскоки с претензиями» были абсолютно по барабану — в рестораны и кафе он ходил очень редко, поскольку не всегда позволяли финансы, а запах немытого тела его самого нисколько не смущал.

Но в данной ситуации — да, помыться было бы неплохо. И проведя на всякий случай экспресс-обзор по «роскошным апартаментам», что в отсутствии хозяйки было бы неприлично, если бы Пашка был чуть-чуть пощепетильнее, он отправился в ванную комнату.

В душе он проторчал довольно долго. На самом деле, сколько бы Пашка не выставлял себя этаким бомжеватым фаталистом, которому всё равно, как он выглядит и что про него подумают другие, водные процедуры он всё-таки любил, предпочитая приводить себя в порядок качественно и с удовольствием. Самое смешное, что принять ванну (то бишь просто поваляться в воде), изрядно сдобренную всякими шампунями и благовониями, расслабившись и балдея от удовольствия, он мечтал всю жизнь. Если бы эта мечта была бы хоть раз реализована, то и не была бы уже мечтой, а так — почему бы и не помечтать? Уже заканчивая обтирать себя полотенцем, он услышал лёгкое шуршание-пошкрябывание:

— Ты скоро?

Вместо ответа Пашка обмотал полотенце наподобие килта и дёрнул защёлку-шпингалет.

— Вот, я тебе купила, — стоя в проёме двери, Маша протянула ему упаковку с фирменным бритвенным станком и баллончик с пеной для бритья.

— Спасибо, — таких аксессуаров Пашка ещё никогда не видел.

Повернувшись к ней вполоборота, он протянул руку, из-за чего полотенце предательски развернулось и бесстыдно — а может быть и кокетливо — съехало на пол.

Пока он брился, Маша стояла в дверях и смотрела. Учитывая габариты помещения, она стояла в полуметре у него за спиной. Пашке даже казалось, что он слышит её дыхание. Всё это было бы дико возбуждающе. Он никогда не подозревал, что достаточно просто стоять и смотреть.

Потом на кухне они пили шампанское. Потом целовались. Пашка шампанское не любил, предпочитая что-нибудь более крепкое, но в этот раз оно достаточно сильно ударило в голову. Когда Маша забралась к нему на колени и обвила руками за шею, то сопротивляться у него не было ни сил, ни желания.

Лёжа под простынёй и закинув руки на затылок, Пашка, не шевелясь, смотрел в одну точку на потолке. На груди у него лежала очаровательная головка Маши, и её длинные волосы рассыпались везде. Она спала, а Пашка даже не мог сомкнуть глаз. Звуки, которые Маша издавала во сне, никак не способствовали крепкому и здоровому сну окружающих. Сколько ни пытался он вспомнить какой-либо из способов борьбы с таким недостатком, ничего конкретного на ум так и не приходило. Несколько раз он пытался её разбудить, но через какое-то время, вновь уснув, она опять начинала храпеть. Несколько раз он переворачивал её на другой бок и на другую сторону кровати — всё было тщетно. В конце концов он просто решил дождаться утра, поскольку всё равно на работу идти было надо. Ещё раз перевернувшись, Маша, не открывая глаз и, видимо, не просыпаясь, устроилась со всеми удобствами, плотно прижавшись к Пашке и затянув новую песню. Немного потише, правда, но всё равно бесконечную. Когда сил всё это слушать уже не осталось совсем, Пашка решил пойти на кухню покурить. Разомкнув Машины объятия, он взял в ладони её лицо и крепко, насколько хватило дыхания, поцеловал. Уже сделав два шага в сторону двери на кухню, он недоумённо остановился — в комнате стояла тишина.

Глава 3

Ехали на тройке с бубенцами…

На работу они пошли вместе и снова держась за руки. Пашка был в абсолютной прострации. По большей части, на самом деле, из-за того, что не выспался, но и женская ладошка в его руке тоже кое-что значила.

Уже поздно вечером он всё-таки вспомнил, что нужно позвонить маме. Пришлось немного соврать, что его отправили в срочную командировку. Хотя матери он не врал никогда — другое дело, что не всё и не обо всём рассказывал.

Своим друзьям он частенько любил немного приврать, рассказывая порою совершенно невероятные истории, и слушали они его просто раскрыв рты. Но они-то знали точно, что всё это придумано. Кстати, именно за это Пашку и любили — за его умение рассказывать. Его никто не обзывал брехуном, никто никогда не смеялся над ним, потому что считали его другом — ему просто-напросто верили, хотя прекрасно знали, что он всё напридумывал. Всё изменила армия и проклятая война в Афганистане.

Дойдя до проходной автобазы, Маша остановилась и, вытянувшись во весь свой небольшой рост, заглянула Павлу в лицо:

— Пашенька, мне нужно отлучиться по делам. Ты уж тут сам, ладно? — это было так мило, что у Пашки чуть слёзы не навернулись на глаза.

— Да ну что ты! Ты же ведь на работу. Кстати, сегодня уже всё будет готово. Мы с Фёдором постараемся.

Сегодня на ней снова была та же короткая белая юбка и та же самая блузка, что и при первой их встрече.

— Спасибо, Паша, — и, закинув руки ему на шею, она приподнялась на цыпочки.

С трудом оторвавшись от губ Маши, он пошёл на территорию. Первым, кто ему повстречался был старик Пахомов:

— Здорово, Пал Романыч! — механик протянул руку. — Я энто гляжу, что у тебя жизня-то налаживается!

— Да не знаю я ещё пока сам, Матвеич, — пожимая старику руку, почему-то смутился Пашка.

— Налаживается-налаживается! Я же вижу.

— Чего ты там видишь? — попытался разозлиться Пашка, но Матвеич ему не дал.

— Кады женщина смотрит так, то энто уже всё — крантец.

— Ты, что, видел, как мы целовались? — догадался он.

— А то! Ежели цельных пять минут вы посреди дороги стояли, — старик улыбался, но не ехидно, как обычно, с издёвкой, а как-то ласково, словно дед при виде любимого внучка.

— Ладно, Матвеич. Пошёл я переодеваться. И ты, это самое… Особо не трепись никому.

— Хорошо, Романыч, не буду.

В коридоре ему навстречу попалась Анюта, то бишь Анна Сергеевна:

— Здравствуй, Паша, — она вывернула из-за угла настолько неожиданно, что они буквально столкнулись в узком проходе.

— Чего? — не сразу сообразил Пашка, приходя в себя после столкновения.

— Доброе утро, говорю. Ты бы хоть по сторонам-то смотрел бы иногда, — смеясь, пожурила она Павла нормальным голосом и вполне доброжелательно. Отчего тот окончательно впал в ступор.

— А… Здравствуй, Анюта. Ты сегодня шикарно смотришься, — он бы ни в жизнь не сделал комплимент этой стерве, если бы не утреннее прощание с Машей.

— Ладно уж, иди работай. Ты, кстати, на линию сегодня выезжать не собираешься? — уже в своей обычной манере проскрипела она, но покраснела при этом знатно. Залилась краской так, что аж шея и плечи до самых грудей покраснели, будто ровным загаром покрылись.

— Пока нет. Я сегодня на ремонте. Ты же видела в боксе тот старый грузовик.

— Ну, да, видела. Ты к Таньке потом всё равно сходи, — опустив глаза в пол, промямлила Анюта и, развернувшись, прошмыгнула к себе в кабинет.

«Нет, реально мир сегодня сошёл с ума», думал Пашка поднимаясь в раздевалку. «Сначала Старый, теперь вот Анна Сергеевна… Они что, реально что ли рехнулись? Нет, это не к добру! А к медсестре мне лучше сегодня не ходить как минимум до обеда».

Федька был уже на рабочем месте:

— Доброе утро, Пал Романыч. Я вот уже всё подготовил, — жизнерадостно сообщил он, едва Пашка появился в мастерской.

— Федя, мы же с тобой договорились, что ты больше не будешь называть меня на «вы» и по имени-отчеству, — у него уже не осталось совсем никакого желания с кем бы то ни было ругаться, но этот чудик его уже достал. — Ладно, показывай, что ты здесь натворил.

— Вот, смотрите. То есть, смотри! Здесь и здесь я поставил новые хомуты — старые пришлось срезать. Пётр Матвеич сказал, что можно на проволоку прикрутить, а я… Целый час потратил, пока подобрал по размеру! — раскрасневшись словно ученик на экзамене, Федька точно стал похож на мальчишку.

— Не понял… Так во сколько же ты сюда припёрся? — удивлённо воззрился на него Пашка и тут же осёкся, едва не покраснев. «Сам-то ты, друг, на сколько опоздал?»

— Я в шесть тридцать был уже здесь.

— Зачем? Тебе, что, не спится? — про себя Пашка только ухмыльнулся. Сам был таким же.

— Да нет. Я вчера ушёл пораньше, а сегодня решил, что нужно отработать, — начал объяснять Фёдор.

— Молодец! Но оправдываться не надо — пришёл и пришёл. Кстати, ты, когда патрубки натягивал, солидолом их помазал?

— Конечно! Вы — то есть, ты — сам же меня учил.

— Добро. Тогда сейчас перекур, а потом будем ставить головку блока.

Затягивая болты динамометрическим ключом, Пашка попутно всё разъяснял Фёдору:

— Вот смотри: их здесь двенадцать штук; начинаешь с середины — хочешь справа, хочешь слева — без разницы; а потом через один по диагонали.

— Это чтобы головка равномерно прижималась к блоку? Я правильно понял? — Федька как мог старался помогать и всё запомнить.

— Именно. Чем более равномерно затянешь, тем меньше шансов на пробой.

Когда у тебя такой напарник — работать одно удовольствие. Пашка опять почему-то вспомнил, как они с Еремеичем и с Пломбой возились со своей старенькой «трёшкой». Витькин отец фактически отдал им на растерзание этот многострадальный аппарат. Хоть и не было у ребят, у Пашки с Витькой и Серёжки, в силу возраста водительских прав, но по окрестным дачным посёлкам гоняли они довольно лихо. Олег-то за руль не садился в принципе — пробовал, но не получалось. Видимо, не дано было от природы. Помогать ремонтировать — помогал, а ездить — никак.

— Слушай, а ты взаправду в Афгане был? — Федькин вопрос был столь неожиданным, что Пашка чуть не уронил динамометр вниз, в смотровую яму.

— Был, Федя, был я там. Едва ноги унёс живым… Кстати, кто тебе об этом сказал?

— Никто, — покраснев словно девушка, мгновенно отреагировал Фёдор и тут же, окончательно смутившись, начал сбивчиво рассказать. — Ты понимаешь, я тут случайно услышал, как Алексей Иванович разговаривал с Матвеичем…

— То есть ты банально подслушивал? — зачем-то съязвил Пашка.

— Нет-нет, что ты! Я никогда в жизни! Они разговаривали так громко, что…

— Ладно, проехали. Так о чём они говорили? — якобы извинившись, Пашка слегка напрягся, кое-что сопоставив.

— Наш Алексей Иванович просто класс — никогда не думал, что можно так сильно отругать обычными словами.

— Ты же говорил, что они кричали друг на друга? — опять зачем-то встрял Пашка.

— Так Матвеич уже не слышит ни черта. Так вот, начальник наш деду и говорит, мол, «Что ты с ним всё время собачишься? Человек войну прошёл, орден получил, можно сказать — герой! А ты с ним так, будто он бомж какой».

— Понятно теперь, почему он со мной здороваться стал. Ладно, переживём. Пошли покурим, — задумчиво протянул Пашка, вытирая ветошью руки.

— Ты же знаешь, Романыч, что я бросил, — Федька опять смутился.

— Ах, ну да. Я запамятовал… Ты тогда ещё говорил. Молодец! А у меня не получается.

Пристроившись на лавочке рядом с Павлом, Фёдор долго молчал. У того уже сигарета почти закончилась. Видно было, что хочет что-то спросить парень, да не решается. Когда Пашка уже хотел его немного подтолкнуть, он решился:

— Слушай… Можешь мне орден свой показать? Я, это самое… Ни разу в жизни не видел.

— Серьёзно? — смеясь, удивился Пашка. Фёдор молча кивнул, пытаясь справиться со своими эмоциями. — Ладно, пошли, покажу.

— Так ты, что, его на работе держишь? — от удивления у него слегка отвисла нижняя челюсть.

— А чего ему дома-то валяться? Рот закрой, а то кишки простудишь, — толкнул Пашка в плечо своего напарника.

И медаль «За Отвагу», и орден Боевого Красного Знамени действительно лежали у него в шкафчике здесь, в раздевалке. В жестяной коробке из-под импортного печенья, завернутые в чистую тряпочку. Там же лежали и наградные удостоверения. Движение воинов-интернационалистов, как общественная организация, только-только набирало силу, но вступать в него Пашке не хотелось однозначно. Со своими сослуживцами он больше никогда не встречался, да и вообще уже не вспоминал о тех временах очень давно. Может и надо было бы, да лень-матушка вперёд него родилась — так мама про него говорила. На самом деле жилось ему намного проще, не выпячивая свои прошлые заслуги.

Когда всё было готово, настала очередь наконец заводить двигатель. Сей процесс после длительного застоя всегда дело муторное, и тут уж не угадаешь — то ли чихнёт пару раз, да и пойдёт как по маслу, весело и звонко, а то заартачится, и сколько его ни крути — толку не будет. Для начала пришлось поменять аккумулятор, поскольку, вытащив из ниши под сидением что-то такое непотребное, заросшее зелёно-белыми кристаллами, сразу стало ясно, что это нечто придётся выбросить. Портос, увидев в каком плачевном состоянии оно находится, дал распоряжение выдать со склада новый. Как только принесли новый аккумулятор и подсоединили клеммы, Фёдор, включив зажигание, уже хотел было запустить стартер, но Пашка успел схватить его за руку:

— Не вздумай!

— Почему, Пал Романыч? — Федька даже опешил от неожиданности.

— Ну, во-первых, ты всё равно не сумеешь. А, во-вторых, сначала надо кривым покрутить.

— То есть как это — я не сумею? — тоном обиженного ребёнка попытался наехать Фёдор. — Ты что думаешь, что я совсем?

— Ладно, не суетись под клиентом. Ты когда-нибудь двигатель с ноги заводил, с прямого стáртера? — смеясь, спросил Пашка.

— Нет, не приходилось. А что значит «с ноги»? — удивление молодого слесаря было столь естественным, что Пашка даже расхохотался. Молодым людям нынешнего поколения этого было не понять ни под каким предлогом.

Пашка принёс из своей машины заводную ручку. На старых советских автомобилях эта гнутая железка входила в обязательный комплект инструмента и была жизненно необходимой в дороге вещью. Это сейчас, если у тебя сдох аккумулятор, то по-другому завести машину у тебя не получится, а раньше это была обычная практика, и в автошколах даже сдавали экзамен по умению пользоваться кривым стартером. Навалившись всем телом на рычаг, Пашка с трудом сделал один оборот, а потом позвал Фёдора:

— А ну-ка, иди сюда! Давай тренируйся! Заодно и мышцы поднакачаешь.

Фёдор, сделав пару резких движений-рывков, выдохся моментально.

— Что, молодёжь, никак? Тоже мне — слесарь, — Пашка явно издевался над своим напарником.

— Да ты! Знаешь, кто ты после этого? — взвился тот, от возмущения выдернув даже кривой стáртер из проушины шкива коленвала.

— Ладно, не бухти, это я не со зла. Я же говорил, что немного контуженный. Смотри, как это делается, — и Пашка, снова вставив железку на место, начал осторожно прокручивать двигатель. — Кстати, девяносто процентов несчастных случаев на производстве происходят после фразы, мол, «Кто ж так делает? Смотри, как надо!»

— Ну ты и остряк однако, Романыч, — засмеялся Фёдор, когда до него дошёл смысл сказанного.

— Это точно. Баламут ещё тот, — совершенно неожиданно раздался у них за спиной весёлый и звонкий голосок. И как по команде, оба резко обернулись назад. Пашка расплылся в довольной улыбке, а Фёдор, смутившись, начал зачем-то поправлять свою грязную бейсболку.

— Здравствуйте, Мария Андреевна.

— Здравствуй, Федя. Как дела, мальчики? — Маша стояла, подбоченясь и загадочно улыбаясь, смотрела только на Пашку. Его напарник, суетливо схватившись опять за кривой, попытался вновь сделать ещё пару оборотов.

— Мы, это самое, как раз собирались его заводить.

— Значит, я вовремя.

В присутствии посторонних, да к тому же ещё и на работе, Пашка не рискнул подойти к Маше. Здесь она была работодателем, ну или как минимум клиентом.

— Ладно, Федя, хорош мучиться. Будем пробовать заводить, — Пашка решительно бросил на верстак ветошь, которой вытирал руки, и полез в кабину.

— Так зачем тогда это было нужно? — понять недоумение Фёдора было можно. Когда не знаешь для чего, а, главное, зачем, то любая работа может показаться бестолковой.

— А ты подумай! Что происходит с металлом при длительном бездействии? Правильно — либо ржавеет, либо окисляется. Так вот, чтобы поршневые кольца при резком рывке не осыпались, их нужно было сначала сдёрнуть потихоньку. Понял?

— Ну да, теперь понял. А ты, Романыч, того, — что он хотел этим сказать, для Пашки осталось загадкой, но явно какой-то комплимент.

— Ладно, поехали!

Момент первого запуска — всегда событие волнующее. Сначала не происходит ничего — противный механический скрежет стартера и утробное чавканье поршней. «Ну! Ну! Ну, давай же, милый, давай! Давай!». Порою на этом всё и заканчивается — просто садится аккумулятор, и приходиться либо ставить его снова на зарядку, или подключать пуско-зарядное устройство, а иногда двигатель начинает забавно чихать, выплёвывая в выхлопную трубу сгустки дыма. На этот раз, после нескольких чихов и громких выстрелов в глушитель, мотор коротко рыкнул и пошёл, набирая обороты и былую мощь.

— Ура-а-а! Заработало! — во весь голос закричал Фёдор, едва ли не перекрыв шум работающего двигателя.

У «медбрата» ко всему прочему оказался пробитым глушитель, вернее, не пробитым — он просто превратился от старости в труху и от большой температуры банально осыпался, рыча всё громче и громче по мере того, как разогревался мотор.

— Да, с таким глушителем ехать нельзя, — внезапно раздавшийся громкий голос начальника гаража, сквозь клубы дыма пытавшегося перекричать разодранную уже в клочья выхлопную трубу, заставил всех вздрогнуть и поумерить восторги. Только Маша повела себя как счастливый ребёнок, которому взрослые починили любимую игрушку:

Конец ознакомительного фрагмента.