Сабрес. Истории со Святой земли

Роман Камбург

В книге «Сабрес» почитайте про знаменитого шпиона Эли Коэна, о его возможной связи с Лазарем Кагановичем, про девушку Эли с её паранормальными способностями, про использование их Моссадом, про блудного сына Ахмеда, оказавшегося после службы в ЦАХАЛЕ среди головорезов-исламистов, про сына рейхсфюрера СС, прибывшего в Иерусалим за покаянием. О многих простых израильтянах – врачах и их пациентах, охранниках, про любовь, убийства, измены. И главное – про терпимость, про добро и про жертвенность.

Коэны

1

Лазарь Каганович шёл по вечерней Москве, как простой смертный, без шофёра и охраны. Вообще-то, он выходил чрезвычайно редко, много лет избегал людей. Он смотрел на знакомые и незнакомые места. Раньше он видел их только через стёкла правительственных лимузинов, а теперь вдыхал запах снега. В январской Москве вдруг началась оттепель. Каганович наступал ботинками на лужи воды и талого снега. Проезжавшие машины брызгали на его брюки и полы демисезонного пальто грязью и водой.

Он зашёл в кафе на Котельнической набережной. Сел у окна. В кафе народу было мало, всего несколько парочек. В начале недели всегда так. Семидесятилетний Каганович ещё не потерял интереса к женщинам. Он осмотрел официанток, заприметил даже одну, длинноногую, в короткой форменной юбке. Ему показалось, что она улыбнулась ему. Он подозвал её движением руки. Официантка сразу подошла. Её русые волосы были собраны в узел на затылке, а спереди была белая форменная наколка. Теперь она на самом деле улыбалась, профессионально и корректно.

— Будете есть или выпить хотите?»

— И то и другое, — он улыбнулся ей, — вас как зовут?

— Надежда.

— А меня Каганович, Лазарь Каганович.

— Очень приятно, — не моргнув глазом, ответила она, — что будем заказывать? Есть котлеты по-киевски, беф-строганов, печень жареная, очень вкусная. Пить… водочку, коньячок, портвейн…

Каганович заказал бефстроганов и сто грамм водки. Когда она приняла заказ, он задумался над тем, что его имя не произвело никакого впечатления на официантку. А лет пятнадцать назад она бы сразу его узнала. Да нет, пятнадцать лет назад, ему, бы второму человеку в стране, никто бы и не дал просто так одному зайти в московское, первое попавшееся, кафе.

«Да, может быть, так лучше, — подумал он, — ни от кого не зависишь, ни перед кем не пресмыкаешься».

Через несколько минут холодный пузатый графинчик уже стоял на столе. Он поблагодарил официантку, но уже сухо, без интереса, погрузившись в свои мысли. Выпил стопочку. Вообще-то, он всегда пил немного. Но сейчас на душе было смутно, одиноко, и ему захотелось заглушить это чувство. Почти без перерыва выпил вторую, и только потом приступил к трапезе.

Всю сознательную жизнь Лазаря волновали вопросы вознесения человека к вершинам власти. Последние месяцы он много думал, как же человек спускается с этих вершин. Начал писать мемуары — «Вершины». И в один из вечеров его «понесло». Один за другим возникали вопросы: «А прав ли был босс („Хозяин“, как его величали другие)?», «А почему победители живут хуже побеждённых?» Лазарь выпил третью. Когда много свободного времени, разное в голову лезет. А у него на пенсии ох как много времени. Слишком много.

В этот момент подошла официантка.

— Закажете ещё что-нибудь?

— Да, водки ещё сто грамм, — попросил Лазарь, и как бы извинился, — что-то настроение у меня сегодня поганое.

— Бывает… у меня тоже… сейчас принесу.

Лазарь взял «Правду», просмотрел заголовки и остановился на одном из них «Арест в Дамаске израильского шпиона Эли Коэна». Он не стал читать дальше, просто задумался об их фамилиях — Коэн и Каганович. Он не очень давно зашёл в ленинскую библиотеку, у него сохранился старый пропуск, а в «ленинке» еще не отметили, что он уже давно «не Коганович». Нашёл какую-то дореволюционную, чудом не изъятую книгу про фамилии, и вдруг обнаружил, что он из «коэнов» — потомков Аарона. Вот тебе и на, второй человек первой коммунистической страны мира — коэн!

Он вдруг вспомнил конец сорок седьмого года. В ООН приближалось голосование по образованию Израиля. И Лазарь вдруг почувствовал, что он причастен к народу, к своему народу. Они сидели тогда за полночь. Иосиф сказал ему:

«Решение ООН для нас будет очень важным. Позвоните сейчас Громыко и разъясните ему еще раз. Поддержка Украины, Белоруссии, Чехословакии, Югославии станет главным фактором голосования. Особенно предупреди его относительно Югославии. Там товарищи колеблются, не понимают. Наш Израиль на Ближнем Востоке — это шило в заднице британской империи. Мы их должны постепенно вытеснить, и оттуда, и из других районов. Ближний Восток — ключевое место нашей послевоенной политики!»

Лазарь как будто сейчас слышал голос Сталина. А потом голос Громыко, который выслушивал последние инструкции перед сессией Генеральной Ассамблеи по телефону. Он уже был в Нью-Йорке.

Прошло всего семнадцать лет, и уже шпион Израиля Коэн в Дамаске. Мировая сенсация! Он, Лазарь Каганович, участвовал в создании Израиля, а Эли Коэн воюет сейчас за выживание страны среди арабского окружения. Значит, не зря у них такая же фамилия.

Каганович вернулся к себе домой в смятении духа. Он забыл закрыть окно, когда уходил. Московский зимний ветер разметал по полу все его последние труды. Он писал о власти. Про себя подумал: «Макиавелли недобитый… еврейский Макиавелли». Вначале подумал с какой-то злостью на себя, на свое смятение чувств… а потом, словно ведя диалог с собой: «А почему бы и нет…» Он опустился на коленки, собирая с полы листы. Тут же лежала и разлетевшаяся газета. Он выписывал «Известия». Перед уходом вынул газету из ящика, но прочитать не успел. Сейчас ему захотелось сесть в тепле, выпить крепкого чая, собрать мысли. Каганович переоделся в зимнюю пижаму, взял стакан чая в подстаканнике, устроился с газетой. И снова в глаза бросилось: «Эли Коэн, израильский шпион, арестован в Дамаске».

Каганович инстинктивно потянулся к телефону и набрал номер Бени Райковича. Беня был обязан жизнью Лазарю. В тяжёлые времена Лазарь вытащил его из полной нищеты и через Вышинского устроил в органы. Беня был на пятнадцать лет младше Лазаря. Сейчас он занимал ответственный, даже сверхответственный пост в КГБ.

— Бенька, привет.

— Приветствую вас, Лазарь Моисеич.

— Заедь ко мне на часок.

— Буду, Лазарь Моисеич.

Звонок в дверь квартиры Кагановича возвестил о прибытии товарища Райковича.

Беня был невысоким седоватым мужчиной с широкими плечами. Тогда благодаря этим плечам его и взяли в разведку.

Минут пять поболтали о том, о сём. Вдруг Каганович неожиданно повернул разговор.

— Скажи, это ваших рук дело? — и Каганович подложил поближе к Бене «Известия» с заметкой о Коэне.

Тот едва скосил глаза на газету и лишь незаметно кивнул утвердительно.

Каганович снял очки. Посидели. Попили чай. Поболтали о том, о сём.

— Давай я тебя провожу до машины.

— Хорошо, Лазарь Моисеич.

Как только вышли из дома, Каганович не утерпел, он обычно не заговаривал ни о чем важном, пока не отдалялся метров на пятьдесят-сто от подъезда.

— Я хочу, чтоб ты мне помог освободить этого парня, — сказал он, как будто предлагал съездить Бене в Мытищи.

— Это невыполнимая задача, Лазарь Моисеич, — ответил Беня.

Нам придётся её выполнить вместе с тобой, — настаивал Каганович, — и для её выполнения есть только несколько дней, максимум — неделя. Ты знаешь, что такое арабские тюрьмы, и в особенности — арабские тюрьмы для евреев.

— Я знаю.

— Завтра каждый из нас попробует разработать несколько планов, мы их с тобой обсудим в это же время. И примем один из вариантов для исполнения.

Через четыре дня после их разговора на Котельнической, два парня в кепках и в брюках клёш сели в поезд Москва-Махачкала. Они вынули почти сразу же несколько бутылок «Жигулевского». Откупорили две, и стали пить, закусывая жирным вяленым лещом. Посидели часа полтора, поболтали о погоде, о ценах, о последнем поражении «Спартака». Зимой темнело рано, и парни уже в семь вечера завалились спать. Утром допили пиво, покурили в тамбуре. Оставалось километров триста до Махачкалы. Россия кончилась, вокруг был Дагестан. Солнце светило по-южному. Одного звали Василий, второго Сергей. Простые русские парни. Василию двадцать девять лет, Сергею тридцать три. Оба женатые, похожие привычки, похожие характеры. Прозвучало объявление, что через десять минут Махачкала. Парни надели чёрные полувоенные бушлаты, приняли немного приблатнённый вид. Они вышли на перрон, и тут же к ним подошёл дагестанец в кепке типа «Аэропорт», с усами и огромным носом.

— А я вас пАджидаю, ребята. ПАехали, — с нажимом на «а» сказал дагестанец, и парни пошли за ним через подземный переход. На улице, забрызганная по самые стёкла, стояла «Волга».

— У нас вчера был страшный дождь, а я не успел помыть машину, — как бы извинялся он.

— Ничего, ничего… мы привычные.

Он быстро выехал на шоссе, и они помчались по загородной трассе. В бушлатах им было жарко, но парни крепились, не снимали.

— Ночью будет холодно, — сказал дагестанец.

— А мы водочки купим, — отозвался Сергей, — или девочку, дагестаночку снимем… горячую… и не замёрзнем.

Все засмеялись.

— У нас с этим строго, не как в Москве, — предупредил шофёр.

— Хорошо, поостережёмся, — все снова захохотали.

Машина затормозила перед самой тюрьмой. Дагестанец вышел, показал пропуск, и их впустили во двор. Сергей и Василий прошли в комнату начальника. В углу, в наручниках и в наножниках, сидел заросший щетиной по самые глаза заключённый. Секретарь-офицер записывал что-то. Рядом стоял солдат с автоматом.

— Распишитесь, — позвал секретарь парней.

Заключённого вывели через другой вход и завели в тюремную машину с решёткой.

— На вокзал, — приказал шофёру офицер, — вот бумаги, здесь пусть распишутся в вагоне.

На дальнем пути стоял товарный поезд, а предпоследний вагон был пассажирский. Надписи на нём никакой не было, ни названия рейса, ни номера вагона. Старый зелёный обшарпанный вагон. Задняя дверь вагона была закрыта, зашли в переднюю. Первым — Сергей, вторым заключённый, третьим шофёр, сзади Василий. Расписались, отпустили шофёра. Внутри вагона были открыты только две двери: одно купе и уборная. Парни вытащили из сумок складные автоматы, повесили их на шею. Закрыли на ключ переднюю входную дверь. Пока один закрывал, второй навёл автомат на заключённого. Проверили решётки на всех окнах. По инструкции, алкоголь им пить было не положено. Спать по очереди. Глаз с заключённого не спускать ни минуты. В туалет запускать только с открытой дверью. Всё это не так трудно, если бы не продолжалось больше двадцати часов. Накурились парни, как за целый месяц.

Но вот уже и «белокаменная» приближается. Процедура отличалась от махачкалинской только одним. Сдали Сергей и Василий заключённого на вокзале, передали трём дюжим ребятам в штатском. И всё. Больше не видели его никогда. И не знали для чего всё это.

Тураев, горский еврей, приговорённый к расстрелу за изнасилование, был доставлен к Райковичу. У Бени на столе лежало несколько фотографий мужчины с усами.

Беня подвёл к столу парикмахера.

— Мне нужно сделать из Тураева вот этого красавца, — больше он ничего не сказал.

Беня вышел из учреждения, прошёл метров сто, повернул в один из переулков направо, еще раз направо, зашёл в телефонную будку.

— Лазарь Моисеич, ровно через два часа выходи на смотрины. Клиент будет готов. В нашем месте…, — и не дождавшись ответа, положил трубку.

Каганович появился в садике на Чистых Прудах за десять минут до назначенной встречи. Подъехала черная машина Бени. Вначале вышел Беня, потом «клиент», потом двое охранников в штатском. Кагановичу понравился облик «клиента». Он приблизился, обошёл с разных сторон. Потом отозвал Беню в сторону.

— Этот подонок должен быть повешен в Дамаске вместо Эли Коэна.

— Но, Лазарь Моисеевич…

— Слушай, мой дорогой Беня, нам с тобой надо выплатить долги перед своим народом. После сорок седьмого года я думал, что уже всё заплатил. Ан нет, видно, нам с тобой ещё надо этого Коэна спасти.

Через два дня самолёт советских ВВС поднялся с военного аэродрома Москвы. Представитель разведки летел на встречу с пленным израильским шпионом Эли Коэном. Органы в Дамаске были предупреждены. В самолёте, кроме экипажа, находились Бениамин Райкович с паспортом на имя Александра Волкова, и ещё три молчаливых сопровождающих лица в тёмных очках.

2

Эли Коэн знал, что страна прилагает невероятные усилия по его спасению. Каждый день казался ему годом. Вечером его выволокли из клетки, притащили к начальнику тюрьмы и сказали, чтоб он был готов к встрече. Дали одежду на пластиковой вешалке, как в гостинице, велели умыться и побриться.

Его вернули в нормальную камеру с койкой и с зарешёченным окном. На столике стояли фрукты и вода в кувшине. Эли подумал о журналистах. Обычно такой маскарад делается в тюрьмах для них. Прошло немало времени. Эли успел съесть банан, выпить пару стаканов воды.

Ключ в двери повернулся, и его вызвали. Два охранника завели его в комнату, где уже сидели трое: коренастый мужчина и ещё два «шкафа». Коренастый заговорил с ним по-английски.

— Сейчас пойдёшь с нами… Только тихо… без фокусов.

Эли кивнул и добавил: — Да, сэр.

Коренастый кивнул, Эли встал, и его вывели через второй выход в комнате в полутёмный коридор. Там он столкнулся лицом с кем-то, идущим навстречу. Тот выругался на неизвестном Эли языке. Коэна подтолкнули сзади и приказали: «Вперёд! Быстро!». Он почти бежал, насколько позволяли силы и разбитые ноги. В самолёте он спросил:

— Куда летим?

— Сейчас в Москву, — прозвучал ответ коренастого.

Коэн уснул мгновенно, и только толчки в спину пробудили его через несколько часов.

Всё развивалось настолько быстро, что уже вечером Беня позвонил Кагановичу:

— Лазарь Моисеич, он здесь.

— Спасибо тебе, дорогой… мы с тобой поработали на славу… и как он?

— Ну, вы сами понимаете, после дамасской военной тюрьмы….

— Да, конечно, дадим ему отдохнуть. А в конце недели организуй встречу.

— Нет проблем, Лазарь Моисеич.

Коэн находился в маленьком спецобщежитии КГБ на окраине, за Садовым кольцом. В комнате с ним жил парень, сносно говоривший на английском. Им каждый день приносили свежие газеты, в комнате стоял телевизор. Кормили хорошо. Эли отсыпался от тюремной усталости. Спал по четырнадцать часов в день. Сначала его осмотрел врач. На раны накладывали повязки. Давали пить лекарства, кажется, витамины. Эли не задавал лишних вопросов, хотя так хотелось спросить, как Моссад вызволил его. И ещё его интересовало: «Почему Москва?». В те годы Москва не очень жаловала Иерусалим. Но как опытный разведчик, он знал, что сейчас не время для вопросов. Пусть ОНИ начнут его спрашивать.

Дня через три они начали. Райкович приехал, и они с Эли уединились в учебной комнате общежития. Райкович был не только разведчиком, но и психологом. Разговор с Эли (после первых вопросов о здоровье) он начал с предложения написать письмо жене. Когда внимание Эли переключилось на эту тему, Райкович почувствовал, что ведёт беседу в нужном направлении. Израильтянин раскрылся, начал жаловаться на отсутствие связи с семьёй больше месяца. И вдруг, совершенно неожиданно, он нанёс Райковичу ответный, совершенно профессиональный удар

— Ситуация находится под контролем Моссада? — спросил израильтянин, и вонзил свои иссиня-чёрные глаза в глаза Райковича.

— Нет, под нашим контролем.

В конце разговора Райковичу предстояло самое трудное — договориться о встрече с Кагановичем. Эта короткая часть беседы должна была пройти обязательно наедине, без посторонних «ушей». Все помещения «общежития» и машина исключались, разумеется. План у Райковича был заготовлен заранее. Он накинул шинель и пригласил Эли следовать за ним. Когда подошли к выходу и часовой вытянулся перед генералом, Райкович пропустил Эли впереди себя, а часовому сказал:

— Мне нужно проверить, как быстро он умеет сменить колесо в машине.

— Есть, товарищ генерал.

— Мистер Коэн, — сказал громко Райкович у входа, не для часового, тот не понимал ни слова по-английски, а для системы записи разговора, — я хочу посмотреть, как быстро вы меняете колесо в машине. Вон стоит моя машина, я засеку время, а вы смените заднее колесо, — и быстро, почти бегом, погнал Эли к своей «Волге».

— Мистер Коэн, пока вы меняете колесо, я должен вам кое-что сообщить. Вы слушайте и продолжайте менять. У нас есть несколько минут. Сильно не торопитесь. Одна важная персона желает встретиться с вами. Встреча должна быть абсолютно секретной. Мы — люди одной профессии, и понимаем, что такое «абсолютно секретно». Я заеду за вами через два дня, в пятницу, перед обедом. Ни о чем не спрашивать. Беспрекословно слушаться меня. Хорошо выглядеть. И быть максимально осторожным, как вы были в Дамаске. — Райкович перехватил взгляд Коэна и улыбнулся, — Вы справились с колесом за шесть с половиной минут. Поздравляю.

Каганович нервничал перед встречей не меньше Коэна.

Коэн не владел информацией.

Каганович боялся всевидящего ока разведорганов, боялся генетическим страхом, вошедшим в него лет сорок назад, если не больше.

Коэна сразили слова Райковича «под нашим контролем». Он размышлял над ними все эти дни до встречи.

Каганович был до сих пор неспокоен, а смятение чувств никогда к добру не приводит. Тем более, что это будет не встреча один на один, с глаза на глаз, чего он страстно хотел, а вместе с Райковичем, потому что языковый барьер делал её невозможной. Райкович будет в роли переводчика, свидетеля, наблюдателя.

Они встретились в том самом кафе на Котельнической набережной. Райкович волновался не меньше двух своих клиентов, своего благодетеля, незабвенного Лазаря Моисеича, и одного из сильнейших агентов Моссада Эли Коэна. Когда он говорил про секретность, то понимал, что в первую очередь осторожным должен быть он сам. Накануне вечером он навестил это кафе, проверил ситуацию на месте, убедился в отсутствии видеокамер и «жучков». Тщательно разработал версию перед начальством о необходимости частных контактов с Коэном. Он понимал, что уже одна их принадлежность к иудейскому племени делала всё это весьма подозрительным для КГБ. Он сменил два такси, а потом стояли минут двадцать на морозе, поджидая, кто их подхватит в район Котельнической. Райкович попросил высадить их около старого дома, расплатился, и дворами они пошли пешком на условленное место. В Москве резко похолодало. Коэну был непривычен пятнадцатиградусный мороз с северным колючим ветром. Райкович предусмотрел и это. Приготовил для Эли тёплый полушубок и сапоги на меху, варежки, ушанку. Израильтянин довольно забавно смотрелся в таком одеянии.

Дошли до кафе.

— Мистер Коэн, говорите немного, негромко и в отсутствии официантов. У нас любой иностранец подозрителен. Даже если с ним рядом генерал КГБ. Отгадайте, почему?

— Потому что и такой генерал очень подозрителен, — оба они рассмеялись, в первый раз за время их знакомства.

Каганович уже сидел за столиком, спиной к залу. Он встал, когда гости подошли, сильно и долго жал руку Эли.

— Очень приятно, очень приятно, — повторял Лазарь.

— Вери найс, — тихо и с достоинством ответил Эли. Они сели.

— Скажи ему, кто я, — попросил Каганович Райковича.

— Сейчас сделаем заказ, отпустим официантку, и я расскажу. Она не должна слышать иностранной речи. Вы меня поняли, Лазарь Моисеич?

Каганович кивнул. Когда официантка отошла, Райкович, почти вплотную приблизив лицо к Коэну, полушёпотом сказал:

— Этот человек, который хотел вас видеть, Лазарь Моисеевич Каганович, товарищ Каганович, бывший…

— Он разве жив?

— Как видите, и сидит с вами за одним столом. Ему вы обязаны своим освобождением из сирийской тюрьмы.

Эли встал и пожал руку Кагановича:

— Тэнк ю… тенк ю со мач*.

— Сядьте и успокойтесь, — попросил Райкович.

Эли сел. Им подали на стол закуски, коньяк и горячий чай. Когда официантка удалилась, Райкович разлил коньяк и сказал:

— За дружбу народов.

Трое чокнулись.

— Хорош армянский!

— Да уж, с морозца.

Эли промолчал.

— Скажи товарищу Коэну, чтоб к следующей встрече он выучил русский язык, мне есть что ему рассказать, — Каганович встал, подошёл к Эли. Тот тоже встал. Лазарь обнял его.

Тихо на ухо зашептал:

— Молодец… умница… наша кровь… да храни тебя бог.

Молча подал руку Райковичу, быстро пошёл к раздевалке, почти выбежал из кафе на морозную вечернюю улицу.

Райкович был сконфужен. Никогда он не видел на глазах Кагановича слёз. Он никогда не слышал от него слов: «наша кровь», а «храни тебя бог» его полностью шокировало. Над столом повисла пауза. Райкович пытался обрести спокойствие. А Коэн молча смотрел на него.

— Мой друг, — начал Райкович, — товарищ Каганович сказал, чтоб вы учили русский язык, он хочет с вами встретиться и поговорить по-русски. А на прощание добавил, что вы молодец и наш человек, и чтоб вас хранил бог.

Теперь виновником паузы был Эли.

— Я много читал и слышал о товарище Кагановиче. Никогда в жизни не думал его встретить. Никогда не мог представить, что он вмешается в мою жизнь. Ведь он спас меня. Я думал, что после смерти Сталина их всех или посадили, или поубивали. Хотя смысл игры и моего спасения пока мне не ясен.

— Мой друг, я вам пока ничего не смогу объяснить. Наберитесь терпения и учите язык. Я вам доставлю лучшие учебники и кассеты, а для упражнений у вас есть сосед по комнате. Он вам поможет. Смотрите телевизор. И ещё. Со мной вы будете встречаться редко, в следующий раз — примерно через месяц. Про товарища Кагановича пока забудьте. Ни при каких обстоятельствах не вспоминать его имя. Вы поняли меня — ни при каких!

3

Таял снег. Небо все чаще становилось по-весеннему голубым, как на картинах Юона или Грабаря. Коэн быстро продвигался с русским. Он почти не вспоминал про Кагановича. Изредка его навещал Райкович. Раз в две недели ему давали посылать письма Надие. Беня предупредил, что письма будут перлюстрироваться. Когда Эли писал, то подолгу задумывался над каждой фразой. Про себя рассказывал с особой осторожностью, уклончиво. Он и сам не понимал своего положения, то ли пленный, то ли освобождённый. По последнему разговору с Райковичем он понял, что КГБ не против использовать его, Эли, в профессиональных целях. Такое неопределённое состояние длилось до мая.

В один из дней, часов в одиннадцать, до обеда, Эли открыл свежую газету и прочитал: «Вчера в Дамаске на центральной площади был повешен израильский шпион Эли Коэн». Словно электрический шок парализовал его. Сейчас он понял всё! Он не пленный, и он не освобождённый, он повешенный живой! Нет больше на свете Эли Коэна!

Вечером приехал Райкович. Сели в классе. Райкович разложил газету с заметкой о казни Коэна. Положил на неё паспорт.

— Прочитайте, — сказал он по-русски.

Паспорт был советский, серый, с серпом и молотом. Эли открыл его. Каллиграфическим почерком чёрными чернилами написано: «Арон Коган, еврей, родился 2 октября 1925 года в г. Витебск, Белоруссия. Прописка — Москва, улица Лесная. 24—5». Наверху в углу маленькая фотография Эли с печатью.

— Я вас поздравляю, товарищ Коган. Завтра утром вас отвезут по этому адресу. У вас начинается новая жизнь. Завтра же днём я навещу вас там. Успехов вам, товарищ Коган.

После его переезда началось самое тяжёлое. Ему запретили пересылать письма жене. Для семьи, для Израиля он был повешен 19 мая в Дамаске. Через несколько дней Райкович сообщил ему о встрече с Кагановичем. На этот раз — с глазу на глаз. Стоял по-летнему тёплый день. Ночи в это время года были самые короткие. Встречались у выхода метро Новослободская. Агент Райковича наблюдал за встречей издалека. Каганович появился, как обычно, первым, одетый в светло-серые летние брюки и полосатую рубашку с короткими рукавами. Вот и товарищ Коган с чёрной шевелюрой волос и усами вышел из метро. Они подали друг другу руки, потом направились по Новослободской улице, зашли в близлежащий кафетерий «Весна». Агент, согласно инструкции, остался стоять у входа, а они вошли внутрь.

— Как вам живётся, товарищ Коган? — спросил Каганович.

— Привыкаю. Непросто. С семьёй нет связи.

— Мне вам надо многое сказать сейчас. Долгие годы, находясь у власти, я не чувствовал связи с евреями. Я считал себя выше таких национальных глупостей. Я всегда поддерживал товарища Сталина. Я пожертвовал братом. Не защитил его, хотя и мог. И он покончил с собой. В 47-ом я всеми силами стремился помочь созданию независимого Израиля. Когда ушёл на пенсию, много думал об этом. Нет-нет, я по-настоящему не раскаялся. В этом моя ошибка. Я как-то прочитал, что Каганович и Коэн имеют один корень фамилии. Когда я прочитал заметку, что вас арестовали в Дамаске, я сказал себе, это брат по крови, и я должен защитить его. В память о незащищённом родном брате. У меня появился план сменить вас на одного уголовника — насильника и убийцу. Его всё равно должны были расстрелять у нас. Вместо этого, его повесили в Дамаске.

— Товарищ Каганович, но я не могу жить вместо кого-то… спасибо вам… вы мой спаситель… но…

— Мой дорогой друг. Я сделаю для вас всё, что в моих силах. Я уже стар, но у меня остались хорошие связи. Генерал-майор Райкович, например. Я знаю, что они хотят вас использовать. Я против этого. Я помогу связаться вам с семьёй, хотя это непросто, ох как непросто. Я надеюсь, вы вернётесь когда-нибудь в свой родной Израиль… в наш родной Израиль…, — Каганович двумя руками сжал руку Эли, — спасибо вам за все.

Эли писал письма и складывал их в стол. Вернее, прятал их под матрас. Через несколько месяцев, к осени, сменилось руководство в Москве, и Райковича отстранили. Хорошо, что он успел пристроить товарища Когана учителем английского языка в одну из московских школ. Эли каждый день ходил на работу. Он даже научился любить её. Днем он учил английскому старшеклассников, а вечером учил сам русский язык. С Кагановичем связь прервалась. Конечно, он мог его найти, но попыток не предпринимал. Жил скромно с опаской. Знал, что такое спецслужбы, как их здесь называли — «органы». Шёл месяц за месяцем. Эли подружился с одной учительницей по имени Эмма, Эмма Ильинична. По простоте нравов, её звали Александра Ивановна. На работе в школе он её звал Александра, а она его — Анатолий. Когда встречались у него, она для него становилась Эммочка, а он для неё — Арончик. Ходили в кино, выезжали за город. Изредка, по праздникам, театр или ресторан. Эммочка намекнула раз Арончику, что неплохо бы узаконить их отношения, но Эли увильнул от ответа. Он продолжал писать письма Надие.

20 мая 1965 года.

«Моя милая. Самое тяжёлое знать то, чего не знаешь ты. Ты уже год живёшь с болью, что меня нет на свете. Слышал, что ты не раз обращалась к нашему правительству оказать давление и перезахоронить мое тело. Моё тело, к счастью или к сожалению, пока живо, и уже год совершает автоматические движения — ест, пьет, спит, работает. Ты же знаешь, что без тебя моё тело не живёт по-настоящему, оно лишь существует. Ни время, ни расстояние не мешают мне любить тебя. Иногда я просыпаюсь с ощущением, что я — это не я. И мне становится страшно, что я схожу с ума. Ты помнишь, мы с тобой увлекались психиатрией, и читали: «дереализация», «деперсонализация». Так я и существую изо дня в день в состоянии «деперсонализации».

Помнишь, наши шабатние прогулки в парке Яркон. Лодочку с вёслами. Скрипели уключины. Брызги с вёсел попадали то на меня, то на тебя. А ты была в шляпке. Я тебя до сих пор в ней помню… Пока, моя любимая. Может, ты и прочитаешь это письмо. Только когда? Когда? И я верю, что мы наконец будем вместе».

4

За двадцать лет так и не удалось Эли переправить ни одного письма ненаглядной Надие. А двадцать лет текут ох, как по-разному! В заключении они кажутся вечностью. В разлуке тоже. Наконец, наступила весна, когда Арон Коган смог зайти в обычное туристическое агентство и открыто попросить:

— Один билет до Тель-Авива, пожалуйста.

Девушка улыбнулась и спросила:

— Вы хотите ЭльАль или Трансаэро?

— ЭльАль.

— Выйдет дороже, но ненамного.

Чтобы растянуть удовольствие Эли спросил:

— Насколько?

Девушка склонилась над компьютером:

— Долларов тридцать.

Виза у него уже была. Кроме долларов, потребовалось несколько бутылок хорошего коньяка, чтобы ускорить процесс. Но если он выдержал двадцать лет, то что за мелочь было выдержать ещё два месяца. Но это только казалось, а последние дни и часы тянулись словно годы.

Весна московская и весна тель-авивская — это две разные весны. Родное солнце ослепило Эли. А воздух, воздух! От избытка чувств, он встал на колени недалеко от приземлившегося самолета и поцеловал землю. Его никто не встречал. Его никто не ждал. Вернее, все, кто ждал — отчаялись. Наконец он у себя дома. Дома! Дома!

Придя в себя, первым делом Эли пошёл к телефону. Набрал номер. Эти несколько секунд ожидания стоили двадцати лет отсутствия. А миг, когда он услышал её голос, стоил всей жизни.

— Дорогая, это я, — тихо-тихо сказал Эли.

Повисла пауза…, и она заплакала.

— Сладкая, не надо… я сейчас приеду… ну… ну…, — он растерял все слова.

— Я знала… знала… я ждала… ты где?

— В аэропорту, в Лоде.

— Всё хорошо?

— Да… да… а у тебя?

— Нет. Я же без тебя…, — Надия снова заплакала. Он молчал, не знал, что сказать.

Она успокоилась немного:

— Ну, всё… приезжай быстрее… я… всё, пока, — и Надия положила трубку.

Эли не смог потом вспомнить ни одной минуты, как он добирался до дома. Как будто стёрли память. Он читал про амок. Он, как профессиональный разведчик, никогда в жизни не бывал в таком состоянии. Он очнулся перед дверью своей квартиры. Он не успел ни позвонить, ни постучать, дверь приоткрылась. Теперь, обнявшись, они плакали оба, не закрывая двери, не занося в дом чемодан.

Тель-Авив цвёл, залитый солнцем. Не так давно выстроили набережную, и люди заполнили кафе, пляжи. Держась за руки, как молодая парочка, Надия и Эли зашли в «Дизенгоф-центр».

Эли жил в раю примерно три недели. Он не расставался с Надией и детьми, словно боялся их потерять снова. В последние же дни начал много времени проводить в своем кабинете. Он читал пожелтевшие газетные вырезки из «Маарив» и «Едиот» о собственной казни в Дамаске. Отклики мировой прессы о поимке израильского шпиона. Эли нервно ходил по кабинету, снова садился, снова читал. Он понимал, нужно было что-то делать. Листал свои старые записные книжки. Он искал пути, как выйти из подполья и вновь стать полноценным гражданином с именем Эли Коэн. За пару дней освободившись от эмоций, как учили много лет назад, в спецшколе, Эли начал составлять список людей. Людей, которые могли бы помочь ему. Эли знал, что ему придётся заплатить цену за двадцать лет советского полуплена.

Несколько раз он поднимал телефонную трубку. Наконец, поднял и набрал номер.

Ему ответил он. Его друг и напарник. Сами Аронсон.

— Шалом, дружище, — сказал Эли.

— Шалом, кто это?

— Сами, ты не узнал мой голос?

— Нет, кто это? — довольно холодно ответил Сами.

— Эли Коэн.

После паузы, Сами сказал:

— Прекратите разыгрывать меня! — и повесил трубку.

Эли поднялся со стула и снова заходил по кабинету.

«А что ты ожидал? — заговорил он с собой, — чтобы Сами пригласил тебя на семейный ужин?». Эли усмехнулся. Если Сами отреагировал так, что будет с остальными.

— Что-нибудь случилось? — интересовалась Надия.

— Что может ещё случиться, дорогая? Всё, что могло со мной случиться — случилось. — они засмеялись. Но Эли задумывался, понимая, что ещё не всё случилось. Был ещё Моссад.

Туда он пошёл утром, в первый день недели.

— Куда, пожалуйста? — спросил его молодой верзила-охранник.

— Отдел 46.

— Есть оружие? — для формальности поинтересовался охранник.

О каком оружии можно было говорить после двойного обыска и прохождения через ворота самой высокой чувствительности?

— Хорошего дня, — пожелал охранник, пока Эли втягивал в петли ремень от брюк.

— Спасибо, — автоматически ответил он, и пошёл к лифту. С 46-го года мог служить до сих пор Миха Хоровиц, с которым он поддерживал контакт до самого конца, до провала. С частым стуком в сердце, Эли постучал и открыл дверь. Дверь, в которую он не входил больше двадцати лет. За компьютером сидел молодой человек в очках, лет тридцати, а сзади, чуть в глубине, Эли увидел лысого Миху.

Эли обратился к парню, словно он не заметил Михи:

— Могу я поговорить с господином Хоровицом?

Парень крикнул:

— Миха, к тебе!

Миха оторвался от компьютера и приблизился к Эли. Вначале он внимательно и напряжённо вглядывался в его лицо. Потом, пытаясь сохранить полное хладнокровие, спросил формально:

— Вы кто и к кому?

— Меня зовут Коэн, Эли Коэн.

— Понятно… подождите немного, — Миха отошёл в свой угол, а через минуты две на запястьях Эли защёлкнулись наручники.

— Он выдаёт себя за повешенного Эли.

Эли нервно прохаживался по камере. Он знал, что это будет. Сразу же решил, говорить надо чистую правду, как бы фантастически она не звучала. Часа через полтора с ним начали «работать». Отпечатки пальцев, запись голоса, фотографии во всех вариантах. Задали несколько формальных вопросов. И снова он остался один наедине со своими мыслями. Эли думал о Надие. Перед «сдачей» Моссаду он написал ей подробную записку. В конце он написал: «Я бы на их месте тоже не поверил. Уж слишком фантастическая история. Поэтому, моя дорогая, наберись терпения. Всё-таки теперь у своих».

Снова и снова расспрашивали Эли о подробностях захвата вначале сирийцами, а потом русскими. Проверяли его показания на полиграфе и спрашивали повторно.

Дня через три собралось совещание группы, на котором доложили о первых результатах работы с «псевдо-Коэном». Проект в секретных бумагах Моссада так и назывался «Псевдо-Коэн». С Эли по очереди работали двое сотрудников: майор Вентура и подполковник Шор. Заключение Шора было таково, что псевдо-Коэн никакого отношения к повешенному в Дамаске Эли Коэну не имеет. Вентура же высказался лаконично: «Человек, находящийся сейчас в руках Моссада — Эли Коэн, который избежал сирийской казни». После многочасовых дебатов, было решено подключить независимого следователя, который проверит результаты работы Вентуры и Шора, и выдаст окончательное заключение. В отличие от многих бюрократических организаций, Моссад работал быстро и чётко. К концу недели следователь Шилуах встретился с боссом и представил отчет на девяти страницах, с приложениями отпечатков пальцев, генетических исследований, полиграфических записей и стенограмм. Самой важной была последняя строчка — ле сикум (ивр. — «заключение»).

«Находящийся сейчас на исследовании человек является израильским агентом Эли Коэном, пойманным сирийцами и выкраденным незадолго до казни КГБ. В Дамаске был повешен совершенно другой человек. Эли Коэн под другой фамилией жил в течение двадцати лет в Москве и месяц назад в частном порядке вернулся в Израиль. Неделю назад Коэн добровольно сдался Моссаду».

Босс встал и заходил по комнате:

— Спасибо, Шилуах. Не могу сказать, что я обрадован вашему заключению. Оно свидетельствует о нашем двойном провале. Но факты налицо. Мы проверим ваш отчёт. Идите.

Полковник встал и поднял руку в военном приветствии боссу. Босс ответил ему тем же. Молча Шилуах вышел из кабинета. Босс ни минуты не сомневался теперь в подлинности Эли Коэна. Его мучил только один вопрос: «Что делать дальше?» А дальше он должен был идти на доклад к главе правительства и вместе с ним решать судьбу Эли.

Коэн нервно расхаживал по камере, ожидая своей участи. Он знал, что сегодня принимается решение. Суда не будет, судить некого. Будет совместное решение Кабинета и руководителей спецслужб Моссада, Шабака, Амана. Он пытался отвлечься чтением газеты. Посмотрел фильм «Апокалипсис сейчас» с Марлоном Брандо. Эли любил Брандо, но видел его мало, в Москве семидесятых актера и фильмы с ним не очень жаловали. «Апокалипсис» его захватил. Он даже ненадолго отвлёкся от тяжёлых мыслей о решении. Было уже заполночь, и он понял, что сегодня ему уже не сообщат. Попытался уснуть. Но ещё долго ворочался, прежде чем забыться где-то под утро.

Утром его вызвали, сухо, ничего не объясняя, передали пакет. Конверт был коричневатый, казённый, с надписью: «Государство Израиль (Мединат Исраэль)». Он вынул бумаги. Шесть страниц убористого иврита. Славно поработали за ночь.

«Совершенно секретно. Главе Моссада.

Копии: Главе правительства. Главе Шабака. Главе Амана. Господину Эли Коэну, подполковнику Моссада».

Сердце Эли забилось…

«К вопросу о провале Эли Коэна в Дамаске, его спасении и возвращении».

Шло перечисление фактов, скучных, как старая газета. О, вот первая интересная фраза, её Эли прочитал раз пять: «Анализ той обстановки привёл к заключению о значительных просчётах Моссада в оценке силы сирийской разведки и её технической оснащённости. Результат — потеря лучшего разведчика и прекращение доступа к информации Сирии».

Далее: «Вторая неудача Моссада заключалась в полной потере связи с Эли Коэном и невозможности вызволить его из плена. Это оказалось по плечу КГБ, который тайно сменил Коэна на двойника — уголовного преступника, и вывез агента из Дамаска в Москву».

И наконец: «Третий провал связан с абсолютно незамеченным частным возвращением Коэна в Израиль под фамилией Коган».

Заключение гласило: «В месячный срок созвать спецкомиссию по расследованию просчётов в работе Моссада. В течение недели провести полное медицинское обследование господина Коэна, для его дальнейшей реабилитации выделить врача и психолога».

Итак, после этого документа Эли полностью реабилитирован перед собственной совестью. К нему зашёл офицер. Вскинул руку к берету и с широкой улыбкой отчеканил: «Господин подполковник, вы свободны».

Эли вышел из кондиционированной полутёмной комнаты Моссада на залитую полуденным солнцем улицу. За долгие годы работы в разведке выработался иммунитет к сильным эмоциям. В это мгновение выдержка изменила ему. Второй раз за последний месяц. Сейчас его внутреннее освобождение было полным. От солнца и свободы закружилась голова. Он радовался солнцу, свободе и своим чувствам.

«Наконец я частный гражданин. Я могу наслаждаться жизнью. Нормальной человеческой жизнью. Почти тридцать лет ушло на спецшколы, работу в Сирии, жизнь в Москве. А дети… а Надия… а просто книжку почитать или в театр сходить… а друзья… у всех нормальных людей есть друзья…».

Смесь горечи, счастья и надежды ударили ему в голову вместе с полуденным солнцем.