Война

Роман Злотников, 2012

1913 год. В армии Российской империи почти закончена переподготовка офицеров и унтер-офицеров. На заводах по всей стране разрабатываются и производятся новые типы оружия и боеприпасов. Правительство ведет тонкую международную политику. Великий князь Алексей Романов (бывший топ-менеджер из XXI века) уже сделал многое для того, чтобы неизбежная Первая мировая война не застала Россию врасплох. Но Россия только что прошла через жесточайший политический кризис, судьба монархии под угрозой, а война начнется очень скоро…

Глава 2

Как будто в насмешку, Первая мировая война началась здесь тоже в 1914 году. Но совершенно в других условиях. А именно, в момент, когда Россия только-только прошла через жесточайший политический кризис. Вроде как прошла. Потому что действительно ли она через него прошла или нам с императором так только казалось, точно сказать было еще нельзя…

После того как в начале Русско-японской войны по России прокатилась волна репрессий против подпольных организаций социалистической направленности, а затем некоторые социалисты, нацеленные как раз на преобразование империи и созидание, а не на захват власти для себя любимых, то есть такие, как Овсинский, братья Красины, Чернов, Лазарев, Мартов, Аксельрод и другие, отказались от подпольной борьбы, у нас было восемь спокойных лет развития. Впрочем, вероятно, дело заключалось не только в репрессиях и призывах авторитетов — вместе сложились несколько факторов.

Во-первых, существенная часть пассионарной молодежи у нас была, так сказать, утилизирована Союзом Сакмагонских дозоров. Причем, как я разобрался уже позже, в этих дозорах собиралась молодежь обоих краев политического спектра — как левого, из числа которых в «моей» истории рекрутировались боевики социалистических партий, так и правого, из которых набирались самые активные погромщики Союза Михаила Архангела. А поскольку в рамках Союза Сакмагонских дозоров обе эти крайности были жестко ограничены и нацелены не на борьбу и разрушение, а на общественную деятельность и созидание, уровень напряжения в обществе оказался гораздо ниже того, что наблюдался в эти годы в известной только мне истории. Ну да в Союзе Сакмагонских дозоров у нас к настоящему моменту уже состояло более полутора миллионов молодых людей — программа «Защитим Россию» очень поспособствовала резкому притоку свежих кадров.

Во-вторых, многие деятельные и амбициозные люди нашли себе занятие и помимо политики — в рамках того промышленно-строительного бума, который начался в России со строительства моих заводов и шахт в Магнитогорске, а затем в Николаевске, Степном, Павлодаре, Барнауле и Свинцовой горе, ну а после победы в Русско-японской войне просто полыхнул во всю ширь. Тем не менее стремление и крупного капитала, и просто образованных людей (коих в Российской империи во многом и моим тщанием становилось все больше и больше) принять участие в управлении страной никуда не делось. Это стремление являлось и является объективным фактором, и бороться против него нет никакого смысла. Единственное, что можно сделать, — это придать ему некие рамки, при которых суммарный баланс, получающийся из множества воздействий, осуществленных в рамках этого стремления, окажется положительным, а не отрицательным. И не приведет к разрушению страны, как это произошло с Российской империей и с СССР. И в том, и в другом случае массы людей «хотели как лучше», ну а то, что получилось, заставляет вспоминать покойного Виктора Степановича Черномырдина как великого провидца уровня Ванги.

Но я, ослепленный своими успехами и тем уровнем авторитета, который не только имел как член императорской фамилии и родной дядя государя, но еще и завоевал как успешный промышленник, победоносный наместник Дальнего Востока и самый богатый человек мира, — пер как лось сквозь подлесок. Более того, когда начались напряги с немцами, я недрогнувшей рукой перенацелил основные силы жандармов на противодействие разведывательной деятельности Германии и Австро-Венгрии. И это принесло свои плоды — как в том, что мы сумели серьезно ослабить разведывательные сети немцев и австрийцев на своей территории, так и в том, что нам удалось серьезно расширить собственные возможности для получения информации. Причем Буров еще и изрядно продвинулся в создании сетей на землях Румынии, Сербии, Болгарии, Греции, Турции и Швеции, что вкупе с широкомасштабными мероприятиями по дезинформации позволило нам скрыть истинный уровень боеготовности и боеспособности наших войск от вероятных противников и даже от союзников (что было не менее важным). Но обратной стороной предпринятых усилий стало то, что мы упустили из виду сначала подспудный, а затем неожиданно ставший резким рост политической активности людей в России. Впрочем, у той части жандармского корпуса, которая была нацелена на контроль состояния общества, было еще одно оправдание, кроме своего существенного ослабления: со времен Русско-японской войны основные усилия жандармов были направлены на предупреждение и жесткое противодействие терроризму, а волна поднялась в совершенно другой области.

Все началось осенью 1913-го, и вот ведь насмешка судьбы — 7 ноября. То есть совпадение было, конечно, только нумерологическим^[7], поскольку Великая Октябрьская социалистическая революция началась по действующему сейчас календарю 25 октября. Именно поэтому она и продолжала называться Октябрьской, хотя праздновалась в СССР 7 ноября. Здесь же 7 ноября соответствовало 20-му числу того же месяца по принятому в СССР григорианскому календарю. Но все равно, когда мне с утра 7 ноября доложили, что на нескольких крупнейших предприятиях Санкт-Петербурга начались предупредительные однодневные забастовки с политическими требованиями, я ошалел.

— Как забастовки?!!

Генерал Саввич, командир Отдельного корпуса жандармов, слегка съежился. Я несколько мгновений сидел молча, переваривая новость, а затем коротко приказал:

— Докладывайте.

Из краткого доклада выяснилось, что забастовки идут на Путиловском заводе, заводах Нобеля, Лесснера, Эриксона и некоторых других, сплошь принадлежащих крупному капиталу. Казенные предприятия типа Обуховского завода и Адмиралтейских верфей забастовка не затронула. Пока или вообще — на данный момент было не ясно. Так что к государю я поехал с весьма неполными и противоречивыми вестями. Но выволочку получил вполне себе основательную. Впрочем, вполне заслуженную. И вообще этот Николай ничем не напоминал мне того — безвольного, растерянного и испуганного по жизни царя, чей образ тиражировали сначала советские, а потом и постсоветские литература и кинематограф. Да, он был довольно добр и относительно незлобив, слегка романтичен и явно неплохой семьянин. То есть обладал теми качествами, которые при неудаче способны были сделать из него мямлю. Но в то же время Николай был хорошо образован, обладал острым умом, умел действовать жестко, принимать и проводить в жизнь то, что в моем будущем называли «непопулярными решениями». Впрочем, возможно, дело было в том, что в этой истории я оказал на него достаточно сильное воздействие, привив навыки планирования и контроля крупных промышленных проектов еще в те времена, когда он был цесаревичем, а также немного рассказав про такие вещи, как геополитка и политическая экономика. Да и семья у него здесь была совершенно другая. Жена — более спокойная и покладистая, дети — здоровые. Ну и Русско-японская война тут не нанесла чудовищного удара по его психологическому состоянию и авторитету в России и зарубежом, а стала источником гордости и уверенности в себе. К тому же следует помнить о том, что и вспышки революционного террора здесь также не случилось. А представьте себе, как могло бы отразиться на лидере страны положение, при коем одна часть его подданных безжалостно уничтожает другую, а никакие, так сказать, цивилизованные методы противодействия этому не срабатывают и для прекращения кровавой вакханалии приходится соглашаться на создание чрезвычайных органов типа военно-полевых судов, порождающих встречную, не менее кровавую волну, которая только и гасит пожар… Да и развитие находящейся под его рукой страны сейчас шло столь могучими темпами, что восторженная и склонная к экзальтации французская пресса уже именовала российского императора «величайшим из властителей Европы». Так что Николай II образца текущего 1913 года был вполне компетентен и уверен в себе.

К исходу дня стало понятно, что забастовки — это не инициатива снизу, а сговор владельцев заводов с некими силами, имеющими влияние в рабочей среде. Уж больно гладко проходило «мероприятие». Рабочие явились на завод в праздничных одеждах, лозунги и транспаранты были приготовлены заранее, а на заводских дворах силами неясных пока благодетелей организована раздача чая и доставленной из ближайших булочных дешевой выпечки типа пирогов с капустой, картошкой и требухой. Сама забастовка продлилась до гудка, означающего окончание рабочего дня, после чего народ чинно и благородно разошелся по домам. Да и требования, выставленные забастовочными комитетами, оказались исключительно политическими — свобода партий и собраний, учреждение Государственной думы, разработка и принятие конституции. Никаких экономических требований вроде повышения заработной платы или улучшения условий труда. (Впрочем, с условиями труда у нас здесь все было намного лучше, чем на этот же момент, но в той России, о которой знал только я. Ну, как мне представляется, лучше… Уж в чем в чем, а в истории трудового законодательства в Российского империи я никогда не был силен. Хотя часто страдал от этого. Причем куда больше, чем от того, что не знал технологию производства автомата Калашникова или, скажем, полупроводников — как оказалось, без них обойтись куда легче, чем без приличного закона о цеховых инспекторах или о рабочих страховых кассах…)

К нашему стыду, мы даже не представляли себе, что это за силы. Нет, как позже выяснилось, у полиции, да и у жандармерии были сведения о создании на множестве предприятий кружков так называемой «экономической грамотности», которые успешно функционировали уже года два. Причем основной теорией экономики, изучавшейся в этих кружках, являлся марксизм. Но поскольку, как было известно полиции и жандармерии через своих осведомителей и подтверждено по другим каналам, ни о какой террористической деятельности на занятиях и речи не шло, а их участники тщательно избегали всякого упоминания слова «социалистический», зато старательно декларировали именно «экономическую грамотность», обе структуры — и полиция, и жандармерия — прохлопали ситуацию ушами.

Впрочем, на самом деле все было не настолько уж плохо. В конце концов, в настоящий момент марксизм считался одной из самых проработанных в мире экономических теорий и вполне соответствовал этому званию. Проблемы начались позже, когда он был объявлен «единственно верным учением», то есть вершиной всей научной, политической и экономической мысли человечества, выше которой ничего быть не может. В принципе вполне объяснимая ошибка. Куда позже марксизма таковой вершиной был объявлен либеральный демократический капитализм. Мистер Фукуяма свой труд так и обозвал: «Конец истории…»^[8]. Основной проблемой было то, что 7 ноября марксизм как чертик из табакерки выскочил из кружков и вышел на улицы, начав движение в сторону уже однажды закончившегося катастрофой утверждения: «Учение Маркса всесильно…»

Кроме того, сыграла роль и тщательная зачистка политического поля, когда после покушения на меня жандармы выметали уже не просто террористические, а вообще любые идеологические организации. Это (естественно, вкупе с немного другим устройством экономической и общественной жизни страны и бурным промышленным ростом) принесло свои плоды, позволив нам прожить практически безмятежное в политическом плане десятилетие. Но как ни загоняй джинна в бутылку, рано или поздно он оттуда вырвется. Что сейчас и произошло, хотя и не совсем так, как можно было ожидать. Ибо рабочие выступили с не совсем свойственными марксистам лозунгами. От этих ребят скорее можно было бы ожидать экономических требований… Как позже выяснилось, дело было в том, что на тот момент марксисты со своими кружками «экономической грамотности» оказались у нас практически единственной организованной структурой, имеющей некоторое влияние в рабочей среде. А нашим «денежным мешкам» пока еще страшновато было не просто языки чесать в клубных или ресторанных кабинетах, а создавать некую политическую организацию. Вот они и вошли, так сказать, в сговор, чтобы, как пафосно выразился барон Федор Кнопп, «всколыхнуть болото, в которое превратилась российская общественная жизнь после того, как клика Романова подгребла под себя всю власть в стране». При этом жаждавшему власти купечеству, банкирам и промышленникам тут отводилась роль «кошелька», а господам марксистам — «руководящей и направляющей силы рабочего движения». Господа «денежные мешки» снова наступали на те же грабли, полагая себя умнее всех и считая, что здесь и сейчас, как и всегда, кто платит, тот и заказывает музыку, а ежели что пойдет не так — все можно списать на инициативных господ марксистов. Марксисты же тоже считали, что уже выросли из коротких штанишек, которыми являлись кружки «экономической грамотности», и теперь готовы громко заявить о себе. А что это будет делаться на деньги тех самых «денежных мешков», с кем они вроде как собираются бороться, так что ж — Маркс же писал, что капитализм сам роет себе могилу, создавая и умножая численность собственного могильщика — рабочего класса. Так что всё по теории…

Помимо прочего, две эти противоположности объединяла ненависть ко мне. Как к явлению, самим своим существованием опровергавшему множество идеологических догм. Скажем, о вырождении старой аристократии. То есть то, что председателем Совета министров Российской империи является член императорской фамилии и ближайший родственник государя, действовало на господ промышленников как красная тряпка на быка. Ни уровень компетентности, ни успехи в промышленной и социальной политике, ни победа в Русско-японской войне как для «господ Ходорковских» местного разлива, так и для господ, вооруженных «самой передовой и единственно верной на все века экономической теорией», аргументами не являлись. Все застили жажда порулить и «идеалы демократии, народовластия и Правды», ярким примером которых одни видели Французскую республику и САСШ, где все политические процессы уже давно находились в руках крупного капитала, а другие — некую гипотетическую страну, построенную в точном соответствии с постулатами их теории. Короче, всё как в стихотворении, известном в Интернете моего XXI века:

Мы в мир принесем Чистоту и Гармонию,

Он будет купаться у нас в Красоте.

Здесь женщины пляшут, там бегают кони.

Поверьте, мы знаем дорогу к мечте.

Все будет проделано быстро и слаженно…

Так, это не трогать — это заряжено.

В принципе да и бог бы с этим. В конце концов, я уже достаточно сделал для того, чтобы даже при самом катастрофическом развитии событий Россия вышла из всех испытаний куда более сильной, чем «в прошлый раз». Даже если теперь все пойдет по тому же самому сценарию, что и в той истории, что здесь знал только я. И уровень грамотности населения у нас сейчас уже превышал шестьдесят процентов (в среднем, то есть с учетом присоединенных лет сорок — пятьдесят назад южных мусульманских окраин). И станочный парк был раза в четыре больше, чем к 1917 году в «моей» истории. Да и населения у нас здесь изрядно прибавилось. То есть даже если страна понесет все те же потери, которые она понесла в «моей» истории, все равно даже после отделения Финляндии, Польши, Бессарабии и западных областей Украины и Белоруссии новообразованный Советский Союз превзойдет по численности населения Российскую империю 1913 года, но другого варианта реальности. А по сохранившемуся промышленному потенциалу если и уступит ей, то не в семь раз, а гораздо меньше — раза в полтора. То есть пойди здесь все так, как и в «моей» истории, у Сталина не будет необходимости проводить новую индустриализацию. А если учесть, что у нас тут и уровень медицины куда выше, то и потери как от войны, так и от эпидемий тифа и «испанки»^[9] здесь могут оказаться значительно ниже.

Но меня просто взбесило то, как эти люди, прикрываясь самыми высокопарными лозунгами, попытались в преддверии войны перетянуть одеяло на себя. Блин, ну нельзя, нельзя ни накануне, ни во время сильных потрясений раскачивать государственную лодку, ибо это есть не что иное, как откровенное предательство. Поэтому по окончании расследования я приказал… ничего не предпринимать. Они сами выпустили джинна из бутылки — пусть сами и расплачиваются. Помните, как в анекдоте: «Дорогой, мама упала в бассейн с крокодилами!» — «Дорогая, твои крокодилы, вот ты их и спасай».

Самым сложным в воплощении этого решения в жизнь оказалось удержать за штаны Николая, крайне возмущенного подобным вероломством. Он жаждал поквитаться и с марксистами, и с промышленниками. И мне пришлось несколько вечеров подряд во время своих докладов успокаивать государя и разъяснять ему последствия жестких действий с его стороны, если они будут предприняты. Хотя я и себя-то с трудом сдерживал. Ох как тянуло «рубануть шашкой»! Впрочем, возможно, вероятность войны для затеявших все это являлась неочевидной. Ну, вывернулись же как-то в 1911–1912 годах. А тогда еще опаснее было, на самой грани балансировали. Сейчас же все спокойно, даже благостно…

Как бы там ни было, мои усилия не пропали втуне — Николай согласился с доводами, и ситуация начала развиваться так, как я и рассчитывал. Следующие четыре месяца события шли по нарастающей. Двадцатого декабря, перед Рождеством, состоялась мощная демонстрация, на которой, помимо политических, уже зазвучали и экономические лозунги, причем такие, каких я и ожидал от марксистов — об увеличении заработной платы, об улучшении условий труда, об открытии бесплатных столовых и создании заводских больничных касс, «как это сделано на наиболее прогрессивных предприятиях». И вот ведь парадокс-то: в число этих наиболее прогрессивных предприятий входили все мои заводы и фабрики скопом. И бесплатные столовые, и заводские страховые и больничные кассы у такого монстра, как я, уже давно имелись и эффективно работали. А вот для некоторых господ из числа тех, кто после бурных экзальтированных дебатов в дальних комнатах Английского клуба и отдельных кабинетах «Данона» и «Яра» составил комплот против «романовской клики», такой поворот дела оказался неожиданным и сильно нежелательным. Эти «господа Ходорковские» местного разлива и власть-то собирались забрать себе для того, чтобы больше получать, а не для того, чтобы делиться, — и тут такой пассаж!

Следующая предупредительная забастовка состоялась уже в конце января и породила «Обращение к Государю русских промышленников и торговцев» с просьбой «унять смутьянов, мутящих рабочих и подбивающих их на действия, наносящие ущерб законопослушным подданным и ввергающие государство Российское в революционную смуту». Я же использовал все это для резкого увеличения числа охранных батальонов и массового перевооружения их пистолетами-пулеметами Баганского. Во-первых, немцы не должны были принять это за увеличение армии (обучали личный состав таких батальонов по тем же методикам, что и обычную линейную пехоту, то есть это стало чем-то вроде скрытой мобилизации). Во-вторых, мы смогли развернуть массовое производство пистолетов-пулеметов, а я прекрасно понимал (вероятно, единственный из всех здесь живущих), какое значение они приобретут при переходе войны в так называемую «окопную» стадию. Ну и в-третьих (по счету, а не по важности), в случае резкого обострения ситуации это позволило бы мне применить силу без отвлечения войск от боевой подготовки.

Весна 1914 года принесла уже массовые демонстрации и буквально стон «господ Ходорковских», требовавших от царя принять меры. Но Николай с беспредельным, как я подозреваю, удовольствием ответил, что полностью поддерживает требования «своего народа», направленные на повышение уровня жизни и условий труда. Более того, во время состоявшейся 7 июня массовой рабочей демонстрации Николай II вышел из дворца и, присоединившись к рабочим, прошел в составе колонны демонстрантов до Исаакиевского собора, в котором состоялся «импровизированный» молебен, мгновенно превративший демонстрацию в одухотворяющий акт единения императора и его народа.

На следующий день после этого, в понедельник 8 июня, Государственным советом был принят и в тот же день подписан императором пакет законов, серьезно меняющих экономические отношения в стране. Например, в Российской империи впервые в мире была установлена минимальная суточная заработная плата. Кроме того, на всех предприятиях предписывалось создать страховые и медицинские кассы, что ранее только рекомендовалось, а не являлось обязательным требованием. Малым же и средним предприятиям, на которых из-за небольшого числа работников создание заводских касс можно было считать нецелесообразным, предписывалось застраховать своих работников в уже действующих в стране страховых компаниях.

Что же касается свободы партий и собраний, его величество сообщал своим подданным, что также считает это необходимым, для чего он создает специальную комиссию по разработке закона, которая должна будет приступить к делу 1 июля текущего, 1914 года, и просит всех граждан до принятия закона воздержаться от демонстраций, а все свои пожелания и предложения направлять в индивидуальном порядке в адрес комиссии, каковой будет опубликован сразу после начала ее работы. На следующий день в газетах было разъяснено, что приниматься будут именно и только индивидуальные обращения. Конечно, запретить собираться и спорить по ресторанным кабинетам, трактирам, квартирам и дачам подданным было невозможно. К тому же в стране имелось гигантское количество различных объединений, ассоциаций и обществ — горное, географическое, физико-химическое, электротехническое, цветоводов, пчеловодов, любителей хорового пения и прочие. Так что где сойтись и подрать глотку было. Но накал страстей, к нашему удовольствию, удалось сбить. Многие решили, что, ежели принимают только индивидуальные обращения, «так чего это я буду тут перед всеми разоряться — а ну как украдут мои великие идеи и комиссии их изложат от своего имени?»

Хотя чего мне стоило убедить Николая хотя бы двинуться в этом направлении, и представить нельзя. Мой племянник свято следовал завету своего отца Александра III — беречь и хранить русское самодержавие, и потому поначалу даже слышать не хотел ни о каких политических партиях. Тут ведь дело такое — только начни, а там, глядишь, парламент завелся, а потом откуда ни возьмись — конституция. И да, он был прав: так все в жизни и случается. Но… наступали другие времена. И обойтись без парламента с конституцией в ХХ веке Россия могла лишь в том случае, если к власти в стране пришли бы большевики. Впрочем, без конституции и парламента и они не обошлись, просто превратили их в фикцию… Такое вот поветрие было в мире. Именно парламент и конституция сегодня считались непременной дорогой к светлому будущему. Ну, как в XVIII веке — просвещение, а в СССР и среди всего прогрессивного человечества — коммунизм. И ведь действительно люди во все это верили. Искренне. И Вольтер в прошлом, и Кембриджская пятерка^[10] в еще не наступившем здесь будущем. Ведь не из-за денег же английские джентльмены работали на советскую разведку — и денег, и влияния у них и так было столько, что они могли бы советской разведке еще и приплачивать…

Как бы то ни было, к 28 июня, когда в Сараеве, являвшемся территорией Австро-Венгрии, прозвучали выстрелы, оборвавшие жизнь едва ли не самого приличного представителя австрийского правящего дома — эрцгерцога и наследника австрийского престола Франца Фердинанда, Россия подошла изрядно умиротворенной. Во всех отношениях. Наши «олигархи», обжегшись на своих попытках манипулировать рабочими, прикусили язык, а рабочие, добившись довольно многого и будучи обласканы самим государем, также более не испытывали желания устраивать забастовки и манифестации. Марксисты же получили от ситуации максимум возможного — громко заявили о себе и при этом избежали «наезда» репрессивного аппарата, на что они, начиная акцию, не смели даже надеяться, поскольку готовились к потерям и собирались «положить жизнь на алтарь Отечества». Поэтому в настоящей момент марксисты были настроены лояльно, ожидали принятия закона и были уверены, что вскоре станут одной из влиятельнейших политических партий в стране. Кстати, так потом и произошло…

А я смог извлечь из ситуации еще и дополнительную пользу, увеличив численность боеготовых войск почти на сорок тысяч человек. Да-да, как раз за счет увеличения числа батальонов внутренней охраны. Так что это убийство, запустившее процесс чудовищной бойни, застало Россию, несмотря на все произошедшее, в куда более боеготовом состоянии, чем она была на этот момент в той истории, что здесь знал только я.

В принципе, подготовка к мировой войне шла своим ходом. Мы получили от англичан последние два линкора, а в Ваенге уже заканчивалось строительство временных пирсов для Северной эскадры в составе двух линкоров, четырех крейсеров и трех дивизионов новых эсминцев. Кроме того, там начали сооружение пирсов и строительство казарм и складских помещений для размещения дивизиона подводных лодок. Поскольку эта база флота не была защищена крупнокалиберными береговыми батареями, лодкам предстояло принять на себя функцию охраны от крупных кораблей противника. Что было вполне в духе тогдашних воззрений на использование подводных лодок.

Общее число современных эсминцев в нашем флоте достигло шестидесяти, причем они были организованы в дивизионы из шести кораблей — меня убедили, что так будет лучше. По флотам они распределялись так: четыре дивизиона на Балтике и по два в Черном море, на Дальнем Востоке и на Севере. Впрочем, имелся план с началом войны перегнать один дивизион новых эсминцев и дивизион броненосных крейсеров в Ваенгу с Дальнего Востока для лучшего обеспечения полярных конвоев, с помощью которых я собирался снабжать англичан и французов сырьем, продукцией промышленности и продовольствием, после того как немцы попытаются прервать наше с союзниками морское сообщение. Все равно трафик по Северному морскому пути с началом войны существенно сократится, когда с него уйдут немцы и бельгийцы, а возможно, и датчане со шведами. Так что ледоколы освободятся. Ну а там посмотрим. Может, англичане сподобятся перевести часть трафика на Север, если у них начнутся какие-нибудь напряги в Средиземном море. Там-то будут оперировать аж две державы Тройственного союза — Австро-Венгрия и Италия. Хотя итальянцы в последнее время как-то не демонстрируют особого желания соблюдать свои союзнические обязательства, все чаще делая реверансы в противоположную сторону, в первую очередь англичанам. Нечего кораблям Тихоокеанского флота застаиваться на Дальнем Востоке, пусть повоюют. Все равно мои опасения насчет японцев в настоящий момент не имели под собой оснований. Реконструкция береговой обороны Тихоокеанского побережья у нас была почти завершена, хотя и в значительно урезанном виде по сравнению с тем, что планировалось, но и того хватало. А наши взаимоотношения с японцами были хороши как никогда. Их уровень характеризовал такой факт: когда англичане в конце июля провели секретные переговоры с японцами насчет возможного вступления их в войну на стороне Антанты, пообещав не препятствовать захвату колониальных владений Германии в Китае и Юго-Восточной Азии, японцы, прежде чем подписать соглашение, обратились к нам — мол, не будет ли Россия возражать против таких действий? Мы заверили их, что никаких возражений не имеем, ежели район оперирования японских армии и флота будет располагаться южнее Великой Китайской стены. То есть японцы ближайшие несколько лет явно будут заняты перевариванием германских владений. Да и их флот к настоящему моменту еще не восстановил своей численности до того уровня, при котором он мог бы представлять для нас серьезную угрозу, — за время, прошедшее с Русско-японской войны, они сумели построить только два десятка эсминцев и два броненосных крейсера… Ну да японцы только году в 1912-м кое-как начали выкарабкиваться со дна той долговой ямы, в которую ввергли их проигранная война и потеря ресурсов Кореи. И до кучи Япония к настоящему моменту была связана с нами мощной пуповиной торгово-промышленных отношений, она оказалась для России одним из лучших на Дальнем Востоке рынков сбыта промышленной и сельскохозяйственной продукции, а также угля, стали, чугуна и нефти. Так что слегка ослабить Тихоокеанский флот было вполне допустимо.

А вот выход предназначенного для Североморской эскадры дивизиона подводных лодок из Либавы, являвшейся основной их базой на Балтийском море, надо было всемерно ускорять. Как, кстати, и вывод нашего коммерческого флота с Балтики на Северное море.

Подводные лодки у нас тут строились двух типов: «Салака» водоизмещением где-то двести / двести пятьдесят тонн с двумя носовыми торпедными аппаратами и суммарным боезапасом в четыре торпеды старого четырехсотшестидесятимиллиметрового калибра, и «Щука» водоизмещением пятьсот / шестьсот сорок тонн с четырьмя носовыми и двумя кормовыми торпедными аппаратами под новые торпеды калибра пятьсот шестьдесят миллиметров. «Салаки» предполагалось использовать в шхерах, а перед «щуками» ставились более общие задачи. Дивизион «щук» в сопровождении двух легких крейсеров-пятитысячников, призванных усилить дивизионы эсминцев Северной эскадры, и одного танкера (он понадобился, потому что радиус действия лодок составлял всего тысячу с небольшим миль надводного хода, а до Ваенги им было идти около двух тысяч) 5 июля покинул базу подводных лодок в Либаве и двинулся в путь.

Скорость надводного хода у лодок составляла одиннадцать узлов, пройти Скагеррак и повернуть на север они должны были не позднее 8 июля — я был уверен, что немцы их остановить не успеют. Да и с чего бы им останавливать? Чем меньше русских сил окажется в Балтийском море, тем лучше для немцев. Потопить — другое дело. Но пока войну еще никто никому не объявлял, даже Австро-Венгрия — Сербии, хотя ультиматум она уже предъявила. Правда, сразу же после выхода кораблей последовало раздраженное обращение Великобритании, которой как раз ослабление русского Балтийского флота было что нож острый. Но мы успокоили англичан, напомнив, что в Либаве все еще базируются четыре дивизиона подводных лодок — два «щук», общим числом восемь единиц, и два подводных минных заградителей типа «Краб», а кроме того, в составе Балтийского флота остаются еще четыре легких крейсера-пятитысячника той же серии, что мы отправляем на север, да и шесть дредноутов из восьми кораблей английской постройки также базируются на Кронштадт и Гельсингфорс. В последнем, кстати, помимо прочего, есть и два дивизиона «салак». И все это не говоря о нескольких дивизионах броненосцев, броненосных крейсеров и эсминцев более старой постройки. Ну и на стапелях и у достроечных стенок в разной степени готовности находится почти три десятка кораблей разных классов. Короче, русских сил на Балтике достаточно для того, чтобы создать угрозу германскому флоту и заставить его выделить часть кораблей на противодействие российскому Балтийскому флоту. Впрочем, у англичан все равно осталось некое ощущение того, что они чего-то пока недопонимают. И это им очень, ну просто жутко не нравилось.

Похоже, такое же ощущение возникло и у немцев, вследствие чего 15 июля в Санкт-Петербург на переговоры снова прибыл Теобальд фон Бетман-Гольвег.

Переговоры с рейхсканцлером у нас шли трудно. Теобальд то пытался купить меня, обещая, что немецкое правительство возьмет на себя все мои долги немецким банкам, то шантажировал раскрытием информации о том, почему русский премьер-министр пошел на резкое сокращение вооруженных сил во время прошлых переговоров. Я же с милой улыбкой отбивал все его наезды. У меня не было никакой необходимости в том, чтобы немцы отдавали за меня мои же кредиты. Наоборот, согласие на это было бы моей крупнейшей ошибкой, ибо в данный момент немцам просто нечем было меня шантажировать. Единственное, что они могли бы мне предъявить, — это странное совпадение сроков заключения прошлого соглашения и выдачи мне кредита. Но это был далеко не первый кредит, который я получал в иностранных банках. Что же касается сокращений, предусмотренных соглашением, то, как бы этого ни хотелось господину фон Бетман-Гольвегу, все они были проведены в полном соответствии с планами, разработанными Генеральным штабом задолго до того, как мы с господином рейхсканцлером пришли к неким соглашениям.

Да-да, планы были подготовлены заранее. От меня тогда потребовалось только продержаться подольше и затянуть переговоры настолько, чтобы мы закончили все задуманное. Содержать почти целый год лишние несколько сотен тысяч человек, поставленных под ружье, никто и так не собирался — деньги нам еще очень понадобятся на долгую войну, да и эти несколько сотен тысяч пар рабочих рук за год успели сделать много полезного. Так что даже если немцы вбросят в нашу прессу некую информацию, мне было чем ее опровергнуть.

В принципе я немцев просто развел. Но сообщать об этом господину рейхсканцлеру, разумеется, не стал. Самоутверждаться путем унижения кого бы то ни было и выпячивания своих достоинств я прекратил еще в покинутом мною будущем, когда дал себе труд проанализировать мотивы тех, кто так поступает. Ибо так, как правило, поступают те, кто страдает от комплекса неполноценности, от ощущения собственной недооцененности, незначительности и неуспешности. Вот такие фрукты и пытаются, вместо того чтобы создать нечто значимое, обругать и принизить созданное другими. В XXI веке Интернет был просто переполнен подобными типами… У меня же поступать так не было необходимости. После всего, чего мне удалось добиться и здесь, и в покинутом будущем, я и так знал, что я куда круче вареных яиц. Как, впрочем, и то, что каким бы крутым я ни был, в мире всегда найдется некоторое количество людей не менее, а может, и более крутых, чем я. Ну жизнь так устроена, что даже когда ты становишься самым-самым — это ненадолго. Пройдет день, год или чуть больше — и на самую крутую вершину вскарабкается кто-то еще. Ну и что? Жизнь-то на этом не заканчивается. А если ты сделал что-то значимое, это сделанное останется даже после того, как твоя душа вознесется в рай. Либо рухнет в ад. Ну и, кроме того, все, что я делал, имело под собой вполне понятные и в большой степени прагматичные основания, а вовсе не было продиктовано желанием продемонстрировать окружающим мою непомерную крутость…

Так что наши переговоры с рейхсканцлером, вопреки его периодическим наездам, закончились вполне мирно. Однако результаты немцев совсем не обрадовали. Более того, я понял, что ситуацию, несмотря на нашу неполную готовность, стоит даже форсировать. Ибо если раньше я боялся того, что новую коалицию государств, направленную против России и включающую в себя и Великобританию, и Германию, создадут англичане, то теперь у меня появилось опасение, что инициаторами ее создания могут выступить немцы. Сложилось впечатление, что немцы хоть и пытались слегка запугать меня неготовностью России к войне — мол, обученных резервов у вас кот наплакал, с вооружением по штату тоже до сих пор проблемы, с мобильностью войск и скоростью развертывания опять же не всё слава богу, — на самом деле они нас уже боялись. И чуть ли не больше, чем французов и англичан. Все-таки, невзирая на всю нашу секретность и широкомасштабные программы дезинформации, кое-что, а то и довольно многое нам так и не удалось скрыть. В связи с этим я уведомил Теобальда фон Бетман-Гольвега, что более не способен удерживать российского императора, который желает существенно расширить сеть железных дорог в европейской части страны…

В общем, я провожал немецкую делегацию с надеждой на то, что Германия на нас непременно нападет, и скоро, просто побоявшись дальше тянуть время. Ибо как там оно сложится с англичанами — один Бог знает, а все те наши недостатки, о которых немцы говорили, через год-два сами по себе исчезнут. Сейчас же они еще думают, что у Германии пока есть шанс. Маленький, рискованный, но есть.

Короче, все вроде бы шло своим чередом. Но я решил немцев еще и подтолкнуть, поэтому не ограничился конфиденциальной информацией, и на следующий день после отбытия немецкой делегации Министерство путей сообщения объявило о том, что предпринимает строительство еще трех железных дорог в европейской части России. Причем строиться они должны были не частными подрядами, а специальными железнодорожно-строительными частями, набор в которые начался спустя два дня после сего объявления. Немцы не могли не отреагировать на наш шаг. В конце концов, как только мы введем в строй эти дороги, весь их план Шлиффена пойдет псу под хвост. Для нас же это было не чем иным, как скрытой мобилизацией, ибо места развертывания железнодорожно-строительных частей определили аккурат неподалеку от складов, где хранилось вооружение для второочередных полков. Наряду с этим призывные пункты предприняли скрытую рассылку повесток расчетам коллективного оружия и специалистам технических специальностей — артиллеристам, пулеметчикам, телефонистам, дальномерщикам и так далее. Гонка началась.

Еще через три дня, 28 июля, Австро-Венгрия под предлогом, что требования ультиматума не выполнены, объявила Сербии войну. И австрийская тяжелая артиллерия немедленно приступила к обстрелу Белграда, расположенного практически на границе с Австро-Венгрией, а регулярные войска Австро-Венгрии пересекли сербскую границу. В этот же день Николай II заявил, что Российская империя не допустит оккупации Сербии.

Я в этот момент находился у себя в Магнитогорске. После отъезда немцев стало совершенно ясно: пошел обратный отсчет, и я решил, что пора запускать в производство те проекты, воплощение которых было отложено до начала войны. Например, минометы. В их разработке я принял непосредственное участие. Ну да здесь не было никого, кто лучше меня представлял, как должен выглядеть настоящий миномет, — пришлось наплевать на всякую конспирацию и собственноручно исполнить сколь возможно подробные чертежи минометов, устроенных по схеме «мнимого треугольника» с производством выстрела самонакалыванием, с опорной плитой, сошками и обязательно с механизмом для предотвращения двойного заряжания. А также нарисовать мину и разъяснить на пальцах идеи основного и дополнительных зарядов, надеваемых на сам снаряд, а не закладываемых в гильзу, как у гаубиц. Восьмидесятисемимиллиметровый миномет стрелял осколочно-фугасной миной весом почти четыре килограмма версты на три, а стосемимиллиметровый — десятикилограммовой на пять с половиной. К моменту моего приезда в Магнитогорск восьмидесятисемимиллиметровых минометов было произведено двадцать штук — все они сейчас на артиллерийском полигоне проходили испытания, при которых параллельно готовились наставления и рассчитывались таблицы стрельбы. А стосемимиллиметровых — аж шестьдесят штук; испытания они уже прошли, так что там же, на артиллерийском полигоне, вовсю шла подготовка четырех первых в российской армии минометных рот, которые должны были войти в состав горнострелковых бригад Закавказского военного округа. Впервые применить это новое оружие предполагалось именно на Кавказском фронте — подальше от промышленно развитых немцев. Конечно, если немцы сумеют втянуть Османскую империю в войну. Ни в какой Тройственный союз турки не входили, но насколько я помнил из военной истории, Турция воевала в Первую мировую, причем как раз на стороне Тройственного союза. Скорее всего, и здесь так будет. Тем более что после той кровавой бани, которую я собирался устроить немцам и австриякам в самом начале войны, им просто делать нечего будет, кроме как попытаться отвлечь русских от своего Восточного фронта созданием у нас еще одного очага войны. Так что испытаем минометы в боевых условиях, внесем усовершенствования в конструкцию, да и развернем массовое производство. Мины-то сейчас изготавливались сплошным потоком. Но все равно мало будет. Миномет — оружие жутко прожорливое. Зато развернуть производство мин можно почти в любой мастерской с парой станков, за этим дело не станет.

Кроме того, на моем заводе стрелкового оружия сейчас проходил испытания первый в этом мире крупнокалиберный пулемет под тот самый пятилинейный патрон, который мы разработали и начали выпускать на немецкий кредит. В принципе с этим пулеметом мы обогнали время не так уж сильно. Насколько я помнил, американский крупнокалиберный «браунинг» был разработан году в 1917-м. Причем, что интересно, на вооружении этот пулемет оставался до момента моего «переноса» сюда, то есть больше девяноста лет — и конструкция оказалась довольно удачной, и задач, для решения которых нужно было оружие, стреляющее таким мощным патроном, также было предостаточно. Более того, насколько я помнил, во время Корейской и Вьетнамской войн пулемет Браунинга широко использовался снайперами. Вот такой вот «дед-долгожитель широкого профиля». А в конце 1990-х под этот патрон даже разработали специальные снайперские винтовки. Вот я и решил подсуетиться слегка заранее, рассудив, что дорога́ ложка к обеду. Слегка — чтобы не перехватили идею, а заранее — чтобы с первыми выстрелами мировой войны развернуть производство и более или менее быстро вооружить войска. А то и торгануть с союзничками. Согласно моим планам, и минометы, и крупнокалиберные пулеметы должны были поступить на вооружение в полки, вследствие чего полковая пулеметная рота с пулеметами Максима развертывалась до батальона огневой поддержки, в состав которого входили еще и рота восьмидесятисемимиллиметровых минометов, и взвод крупнокалиберных пулеметов. Стосемимиллиметровые минометы шли на усиление огневых возможностей бригад и в горнострелковые части.

Ну и последним по счету, но не по значимости среди тех проектов, которые я собирался запустить в массовое производство с началом мировой войны, были ручные гранаты. Дело в том, что в истории, которую здесь знал только я, очень многое из того, что появилось в арсенале передовых армий, было изобретено во время Русско-японской, а она тут протекала совсем не так, как в «моей» реальности. Поэтому к настоящему моменту на вооружении даже самых передовых армий отсутствовал, например, такой вид оружия, как минометы или ручные гранаты. Ну не было в здешней истории у русских особой необходимости изощряться в осажденном Порт-Артуре и придумывать всякие способы насолить врагу — от метания устаревших морских мин с помощью задранного вверх ствола сорокасемимиллиметровой морской пушки (отчего это оружие и получило название миномет) до набивания стреляных гильз от этой же пушки пироксилином и швыряния их в наступающих японцев. Поскольку не было здесь самой осады Порт-Артура. Так что, даже если кому и приходили в голову подобные мысли, без подтверждения практикой они себе дорогу не пробили… Точно так же здесь не строили, скажем, линейных крейсеров — не показали себя японские крейсера в отгремевшей войне так, как в том, другом варианте истории, вот и не стали англичане, инициировавшие «там» строительство подобных крейсеров, «здесь» этим заморачиваться, сосредоточившись исключительно на линкорах. Зато бронепалубных крейсеров-охранителей британской торговли англичане, перепуганные действиями бурских вспомогательных крейсеров, понастроили около двух сотен.

При некоторой удаче уже к началу 1915 года у русской армии должно было появиться довольно сильное техническое преимущество перед любыми армиями мира. Ну, так планировалось, а как оно получится, еще предстояло посмотреть…

Ну и до кучи, еще весной на Магнитогорском авиационном заводе были испытаны три чисто военных типа аэроплана. Вернее, новых типов было два, третий же — двухместный разведчик — новым считать было нельзя, поскольку он уже поступал на вооружение авиаотрядов корпусов. Единственное отличие вариантов мирного и военного времени составлял пулемет, который крепился на турели в кабине летнаба и служил для защиты от истребителей противника. Но поскольку в этом мире, благодаря и моим усилиям, мысли о военном применении авиации успешно подавлялись (ну, за исключением разведки), в настоящий момент еще не существовало вооруженных самолетов. Поэтому корпусные авиаотряды сейчас пока были оснащены самолетами без вооружения. Ничего, к тому времени, когда у противника появятся первые истребители, успеем установить турели на все самолеты, которые еще останутся в строю. А новые пойдут с завода уже вооруженными.

Два же других типа действительно были новыми, хотя и собранными, так сказать, из «кубиков» уже выпускающихся моделей. Истребитель, как и планировалось, создавался на основе почтового самолета и отличался от него только чуть сдвинутой назад кабиной и установкой двух синхронизированных пулеметов в передней части «тулова». А бомбардировщик был получен заменой кабины «Воздушного лимузина». Он мог нести до трехсот килограммов бомб, но они пока практически не выпускались. В первую очередь из соображений секретности. Тут уж я дул на воду — даже мыслей о военном использовании авиации ни у кого не должно было возникать… Так что в качестве бомб первоначально планировалось использовать оснащенные стабилизаторами новые осколочно-фугасные снаряды стосеми — и стопятидесятидвухмиллиметровых гаубиц, а уж затем, после начала боевых действий, развернуть производство полноценных бомб. И их разработку я также запустил сразу по прибытии.

К моменту моего появления в Магнитогорске оба новых самолета прошли испытания и поступили в серийное производство. Истребителей уже было в наличии двадцать единиц, а бомбардировщиков — шестнадцать, вследствие чего на заводе полным ходом шло формирование первого в мире смешанного истребительно-бомбардировочного авиаполка. Его планировалось отправить на Австрийский фронт. Авиация у австрийцев была крайне слаба, а их летчики имели недостаточную подготовку, так что мы рассчитывали набраться первоначального боевого опыта, не понеся при этом значимых потерь. К тому же там мы планировали активно наступать, и в случае потери самолетов над вражеской территорией была большая вероятность того, что новейшая техника не попадет в руки противника, по крайней мере на срок, достаточный для ее изучения.

Впрочем, наша стратегия на начало войны предусматривала наступление на всех фронтах. Просто наступление на Германском фронте имело целью не захват территории, а нанесение максимального ущерба инфраструктуре немцев и создание им максимальных трудностей в подготовке ответного наступления. Сразу же бодаться с немцами на равных я не хотел. Возможно, в том состоянии, которого мы достигли к настоящему моменту, это для русской армии было бы вполне реально, но войска, сидящие в хорошо подготовленной обороне, приобретают ничуть не меньший боевой опыт, чем наступающие, а вот потерь несут куда меньше. С австрийцами же другое дело. С ними мы, пожалуй, способны покончить одним ударом. Но вот делать этого я пока не собирался. Если мы выведем австрийцев из войны, то немцы, чего доброго, сразу сдадутся. А нам это было категорически не нужно. Мы должны были выйти из войны с черноморскими проливами, заработав на поставках и после того, как все воюющие стороны будут изрядно обескровлены. А то, если этого не произойдет, мы, глядишь, лет через пять после столь скорого окончания первой мировой получим вторую, в которой немцы с англичанами будут вместе воевать против нас. Причем никаких преимуществ в заранее подготовленном производстве новых видов вооружения у нас уже не будет. Нет уж, ребята, давайте-ка воевать по-серьезному. Так, чтобы вы потом еще минимум лет пятнадцать — двадцать не могли и подумать затевать новую большую войну. Нашей стране после этой понадобится хорошая передышка…

Вот потому, едва мы разобрались с немцами, я отпросился у государя и самолетом рванул в Магнитогорск. Ибо теперь предстояло максимально быстро перейти на массовое производство вооружения — не только вышеупомянутых новых образцов, но и уже давно выпускающихся — и сделать это в условиях, при которых достаточно большое количество подготовленного персонала будет призвано в армию. Поэтому альтернативы конвейеру у меня не было. На самом деле основным преимуществом конвейера является не рост производительности труда. Нет, он есть, и значительный. Когда Форд перешел на конвейерную сборку своей модели «Т», производительность труда выросла почти на пятьдесят процентов. Но этот рост во многом купируется гораздо бо́льшими трудностями подготовки производства при смене модели, сокращением предлагаемых потребителю вариантов и другими сложностями. Всем известны слова Форда о том, что потребитель может заказать себе автомобиль любого цвета, при условии, что этот цвет черный. И это не был снобизм или пренебрежение потребителем. Просто требованиям конвейерного производства по скорости сушки удовлетворял только черный японский лак — никакая другая краска, выпускавшаяся в то время, по своим возможностям для конвейерного производства не подходила… Но главный выигрыш конвейера в том, что он позволяет разбить производство на массу простых операций. Это резко снижает требования к квалификации работников и позволяет производить такие сложные устройства, как современное воооружение и техника, куда менее квалифицированному персоналу. И вот именно этим я и занялся. Ибо считал перевод производства на военные рельсы самым главным залогом нашей будущей победы в войне. А со всем остальным и без меня справятся.

Так что объявление Германией 1 августа войны России застало меня не в Санкт-Петербурге, а в Магнитогорске и не в своем кабинете, а в цеху, без пиджака и в окружении инженеров. В отличие от армии я уже вовсю воевал…

Примечания

7

Нумерология — система знаний или верований о мистических или эзотерических связях между числами и физическими объектами или живыми существами и их сознанием.

8

«Конец истории и последний человек» (The End of History and the Last Man) — вышедшая в 1992 г., сразу после краха СССР, книга влиятельного американского философа, политического экономиста и писателя японского происхождения Фрэнсиса Ёсихиро Фукуямы, в которой он заявляет, что века страданий и поисков позади и человечество наконец-то нашло наилучшую форму своей организации, непременно ведущую ко всеобщему счастью.

9

Испанский грипп, или «испанка», был, вероятнее всего, самой массовой пандемией гриппа за всю историю человечества. В 1918–1919 гг. за 18 месяцев от «испанки» умерло 50–100 млн человек, или 2,7–5,3 % населения Земли. Было заражено около 550 млн человек, или 29,5 % населения планеты. Эпидемия началась в последние месяцы Первой мировой войны и быстро затмила это крупнейшее кровопролитие по масштабу жертв.

10

Кембриджская пятерка — ядро сети советских агентов в Великобритании, завербованных в 1930-х гг. в Кембриджском университете. Состояла из лиц, принадлежащих к высшим слоям английского общества. Так, например, один из членов пятерки, Энтони Блант, был родственником самой Елизаветы II и советником ее отца короля Георга VI; другой, Ким Филби, — дальним родственником маршала Монтгомери; третий, Дональд Маклин, — сыном министра.