На рыбалке
Для удилища я выбрал лещину (судя по форме листа, медвежий орех), безжалостно отвоевавшую у молодого березняка весь южный склон невысокого холма, спрятавшего за своим изумрудным горбом от любопытных глаз вездесущих грибников, заплутавших в ельнике и ненароком оказавшихся в этих местах, правильной округлой формы торфяное озерцо, ничем с виду не примечательное, если не считать прекрасно отгоняющих комара и слепня початков рогоза, кои, будучи собраны в период созревания и запалены, помимо великолепного густого дыма дают еще и умопомрачительный аромат, и золотистых карасей размером всего с ладонь, но по-особенному вкусных и совсем не костлявых.
Отбор «кандидата» прошел довольно быстро: заприметив прямой трехметровый прут-десятилеток, я достал из кармана охотничий нож — подарок, теперь и не вспомнить, кого, и сделал надрез — дамасская сталь без труда отделила плоть от плоти, лишив ветку корней, а через секунду и мелких отростков с листочками. Еще минута, и орех обзавелся лесой с грузилом, поплавком и крючком — удочка, на загляденье, была готова.
Я прошелся вдоль берега, скучного в своем однообразии и лишавшего меня не столько самого выбора места, сколько возможности найти хоть малейшее отличие в просветах штакетника камышин для определения лучшей, как мне казалось, соборной точки местных карасей. Наконец мои терзания были прерваны осознанием полной бесполезности поиска нужного в единообразной, а значит, безликой среде, и ровно там, где случилось это ментальное событие, я, подтянув болотники повыше, вошел в мутную рыжеватую субстанцию. Заросли сочного рогоза нехотя расступились подобно тому, как легкая пехота ландскнехтов2 разваливается, когда в ее только что стройные ряды влетает обряженный в броню конь вместе с наездником и его длинным копьем, пропустив настырного рыбака к чистой воде; когда же «кофейная гуща» добралась до колен, я остановился и полез в сумку за наживкой.
Вообще-то, надо признаться, на утреннюю зорьку я опоздал: не то чтобы важные дела задержали меня или отвлекло нечто неординарное, например, падение небесного тела, предвестника всеобщего Апокалипсиса, — нет, я просто проспал, и теперь, когда солнце разогнало остатки белесого тумана над зеркалом озера, а легкий ветерок начал будоражить блюдца кувшинок, карась после ночного безделья уже успел нажраться всякой донной дряни и лениво болтался у самой поверхности, наслаждаясь теплыми струями и утренней трескотней скворцов.
«Что ему сейчас эта колбаса?» — думал я, насаживая на крючок дождевого червяка, вяло реагирующего на подобную экзекуцию медленными изгибами розового тела. — «Но коли пришел, попробую».
Подтянув поплавок поближе к грузилу (искать удачи на глубине смысла не имело), я отправил теперь уже безвольно болтающегося беспозвоночного метров на десять ближе к центру водоема. Хлюп — жертва с грузилом исчезла в желтовато-розовом бульоне, а поплавок удобно расположился на поверхности, несколько раз качнувшись на волне.
Не питая ни малейшей иллюзии, я уставился на него с надеждой и в этом дихотомическом состоянии начал погружаться в благостный транс, известный всем рыбакам как ожидание клева.
Рыбак — существо чертовски терпеливое и… любящее самообман: скажи ему, что в этой луже водится золотая рыбка, и он окаменеет возле нее, готовый ждать вечность и еще пару часов. Ветер немного усилился и поднял беспокойную рябь, а выскочившее из-за верхушек елей солнце принялось охаживать яркими бликами всю поверхность озера, устраивая то там, то тут непрекращающиеся вспышки и сполохи, словно не в глухом лесу, а на красной дорожке, и не в болотных сапогах, а во фраке очутился вдруг ваш покорный слуга, ослепленный суетой папарацци.
Пришлось прикрыть веки — нет-нет, не для того, чтобы предаться сладким грезам о шикарной и беззаботной жизни, а по причине желто-зеленых кругов, поплывших перед глазами нескончаемой вереницей. Периодически я бросал быстрые взгляды на поплавок, весело подскакивающий на волнах без какого-либо намека на присутствие под ним хоть самого ленивого красноперого самца, и снова погружался в дремоту момента.
В очередной раз открыв глаза, дабы удостовериться в несокрушимости мира и сытости местной фауны, я обратил внимание на странное свечение в середине озера, слишком стабильное среди буйства вспышек, миганий, бликов и отражений разогнавшегося на полный ход солнечного июльского дня. Прищурившись, я смог разглядеть, что необъяснимое явление имело форму креста, как если бы кто-то установил зеркальные полоски перпендикулярно друг другу и направил бы на них пучок света. Сияние было невыносимым, пришлось зажмуриться и дать глазам отдохнуть. Я подумал: может, от греха подальше смотать удочку и удалиться восвояси, в конце концов, за карасями нужно было приходить раньше, а разбираться с огнедышащей аномалией, чем бы она ни была на самом деле, совершенно излишне.
— Андрей! — мелодичный мягкий голос, который я не вложил бы ни в уста женщине, ни мужчине, прервал мои раздумья. Вообще-то я ношу другое имя, но спорить с неизвестностью не хотелось, да и к чему? Андрей — хорошее имя, мне нравится.
Я открыл глаза: сияющий на всю округу крест превратился в человека, одетого в белоснежные одежды, с темными лучезарными глазами на худом лице, терновым венцом поверх длинных каштановых волос и кровавыми стигматами на запястьях. Облик незнакомца явно выдавал в нем Христа, посему тот факт, что человек стоял на воде как на земле, нисколько меня не смутил.
Приняв видение за результат испарений торфа, я подмигнул Спасителю и сказал:
— Как рыбак, так Андрей?
Иисус совсем по-человечески улыбнулся в ответ:
— Да, но не всяк Андрей — апостол.
Я немедленно согласился с этим утверждением, полагая, что к испарениям добавилось воздействие солнечных лучей на мою ничем не прикрытую макушку.
— Хочешь предложить мне половить на червя людские души? — вспомнил я, и весьма кстати, библейскую историю.
— Для начала, — Иисус поводил большим пальцем правой ноги по поверхности, — поймать бы свою.
— Чтобы ни значил сей каламбур, — выдали мои уста, и я подивился собственной находчивости (или наглости), — мне он непонятен, впрочем, так же, как и тот факт, что ты ходишь по воде и не тонешь.
Христос посмотрел под ноги и состроил уморительную физиономию, словно и сам удивился такой способности.
— А, это? Тут все просто: во мне духа больше, чем плоти. Появись сейчас здесь мой антипод…
— Антихрист? — в ужасе выдохнул я, будто хвостато-рогато-зубастое существо уже нависло надо мной.
— Можешь назвать и так, — смиренно согласился Иисус. — Он бы еле волочил ноги по дну, придавленный к тверди весом собственного тела, лишенного души полностью.
— Бедняга, — усмехнулся я, успокаиваясь.
— Не совсем, — Христос сделал несколько шагов навстречу (поразительное зрелище). — Он с легкостью принял бы нужную ему форму: в плотном мире мой антипод — Хозяин.
— Змеи́, — сказал я утвердительно, произведение великого Дюрера тут же всплыло в памяти.
— Или крокодила, — хохотнул Спаситель, разглядывая со своего места глубины озера, — и прекрасно управился бы в любой среде физического мира.
— Значит, — я потоптался в рыжеватой взвеси, желание выбраться из камышей на берег после шутки про крокодила начало жечь изнутри, — разница между вами в — наличии души?
— Ага, — Христос достал кусок лепешки из кармана, покрошил хлеб и бросил в воду, — в ее присутствии. Убери из человека Частицу Бога, и он станет глиной, откуда и вышел, превратится в Антипода. Тело удерживает душу от вознесения, душа — тело от падения; очищая душу, оказываешься ближе к Богу, огрубляя — приближаешься к Аду.
Душа — поплавок, Бог — рыбак, Антипод — рыба, человек — наживка.
Я невольно переключился на червяка — как он там, бедняга? — а Спаситель продолжил:
Конец ознакомительного фрагмента.
