Ильин Роман. Автобиография

Роман Валерьевич Ильин, 2018

Краткая, насколько это возможно, автобиография Романа Ильина – ничем, по сути, не примечательного, – но всех так нездорово заинтересовавшего. Рекомендуется к прочтению.

Глава вторая

Глава вторая для многих началась лихими воровством девя ностых, для меня же унизитительным взрослением в одиночестве, и периодом подстроееных людьми, — знакомыми и нет, — событиями, не законченным до сих пор.

Квартира, в которую переехал остаток семьи, была сорок девятая — что странно, но не странно то, что окном своим выходила на одиннадцатую медсанчасть, к которой мать попыталась привязать меня на всю жизнь.

Но, если говорить о больницах, я, — пятилетний ребе — нок, — был таскаем в другую — деткую, где отсидел с огромным удовольствием и любовью не один час и очередь. В основном, по обычным для детей заболеваниям. Когда Туле стало ясно, что необычное заболевание было уже тогда, лечащий врач в 2013 году «умер». Как предпочло «умереть» много людей, посчитавших свою жизнь ценнее загубленной моей.

Об этом позже и все время.

Переезд начался с впускания внутрь квартиры вновь полученного маленького кота модели «норвежский лесной» с именем «малыш». Квартира была пустая, и «Малыш» решил обозначить всю территорию, как свою, и продолжал обозначать ее до момента своей — для меня — пропажи. Малыш вырос в злого кота, который драл задними ногами в кровь мне руки (шрамы остались до сих пор), которого запирали в ванной, когда уходили из дома, который насиловал мои колготки и один раз умудился сбежать с четвертого этажа квартиры. Прыжком об землю. В результате получил сломанную ногу и рентген в Симашко. Кости срослись, малыш пришел в форму, и продолжил выживать и охотится на меня и, наверно, и на мать. Поэтому, однажды, она сказала, что его больше нет — отвезен куда-то в частный дом. Уверен, что его просто усыпили.

С малыша начались мои физические травмы. Встретившись с ним однажды в туалете, появилась необходимость его пнуть, что кончилось уже сломанной моей ногой. И что обидно, но почему-то было всегда весело рассказывать «друзьям», например, Павлику Кузьмину (о нем много и ниже), — удар пришелся не по коту, а по унитазу. Но это были уже школьные времена, 6-7 класс и 96-97 года.

Попытаюсь вернуться в начало. Россия 90-х была плачевным зрелищем с китайским содержимым для детей и залитая водкой для взрослых.

Дорогой японский робот сменился китайской поделкой на его тему, машинки стали такими-же и появился полицейский набор с пистолетом, значком и дубинкой. Теперь появилась стопка заявлений в полицию и суды. Развитие налицо.

Отец начал отдавать свой отеческий долг каждый год, первого сентября, приезжая на машине «Рено» (позже сменилась на семерку и исчезла вместе с ним) и оствозя меня в Парк им. Белоусова, пытаясь купить дорогие игрушки (я не мог согласиться — неудобно и дорого — всегда за молчаливым «да» говорил «нет», — а он и не настаивал), ходя со мной по аттракционам и иногда фотографируясь. Его я стеснялся, о чем говорить, и что говорить — не знал, поэтому встречи были короткими, и через 2-3 года прекратились. Зато в парке стоял замечательный пассажирский самолет Ту-какой-то, ржавели люльки с гнутыми пропеллерами ЯКов, — и как бы не был он по-советски запущен, парк был мил и дорог. Сейчас бездушен и осквернен современными дураками.

Отец отметил мое присутствие в жизни еще пару раз, прислав раз на день рожденья телеграфную ленту на 10 слов, переданную мне в открытке бабкой. Что в ней говорилось, кроме тчк, папа, с днм рждния, — я не помню. Помню, что от него же, мне, — еще в 6 летнем возрасте, — досталась музыкальная открытка, очень мной любимая. Года до 2015, когда в глаза бросилось, что действительно на ней изображено. На переднем плане грустная человекообразная собачка, сидящая в люльке сдутого воздушного шара, и, на фоне — другие — взлетающие или наполняющие свои шары воздухом собаки.

Как-то раз, вынося мусор (помойка была около дома Кузьмина) кто-то открыл люк, — а я, увлеченный в игру «робокоп» (представлял себя роботом полицейским, наводил на всех при цел, и, наверно, стрелял — пистолет из бедра доставал точно) — в этот люк провалился. Конечно, тулякам, придумавшим такое, труп ребенка в люке был не нужен, поэтому глубиной он был с меня — чуть больше полутора метров, и заполнен проводами.

Еще один раз пришлось представлять себя робокопом в стадии починки и настраивать ноги, которые, почему-то, начали ходить подгинаясь, и перестали полноценно управлять ступнями.

Было постоянное ощущение, что за мной следили, — и видели, — что я делаю в пустой квартире. Была даже фантазия, что за мной летает миниатюрная камера и следит за всем. Так и оказалось. Следили. Вот почему и как — вопрос.

Примерно в девяностом-девяносто первом началась с моей стороны учебная деятельность, — а со стороны матери, — «беготня» со мной по дошколным секциям английского языка, какимто еще, — и, в итоге, устраиванием меня в дошкольную школу при первой гимназии номер один города Тулы, находившейся в детском саду за домом, в котором я «живу» теперь. Начальные знания письма, математики, рисование, физкультура. Проблемой, причину которой я не могу вспомнить, — было отношение ко мне учителя и директора — огромной женщины. Она что-то хотела сделать, вторая была необоснованно недовольна. Тафинцева Любовь Михайловна, просто так, для информации. И недовольство ее кончилось тогда, когда я, как ученик уже 4-го класса гимназии после начальной школы был не переведен в среднюю, а «вытурен», как говорил директор, за «поведение, несоответствующее высокому званию гимназиста». Еще позже, когда меня вернули обпратно, уже в шестой класс, — он говорил, что «вы все закончите со справками». Институт я закончил тоже на четвертом курсе и именно со справкой. И живу пятый год с берушами в ушах, как и работает в них до сих пор и он (для него — чтоб дети не орали). Но это случайность, к тому же рассказанная мне Павликом Кузьминым, а о них позже.

В дошколе мне подозрительно навязчиво понравился запах резины на физкультурных мячах (воспитание отца не прошло даром), а вот упражнения давались как-то подозрительно тяжело.

Из начальной школы помню мало, — только то что учился нормально, не перечил и не дрался. Ребенком был замкнутым, и сидел за одной партой с Наташей Зайцевой, — как и в дошколе. Помню еще, как сидевший на окне детской веранды, мой друг Андрюша Леваков, был мной столкнут, — столкнут с усилием, — и, упав, сломал руку. А я стоял и не понимал, ни что произошло, ни кто или что управлял моим поступком. Зато мать получила возможность посещать со мной больного. Дружба, естественно не увеличилась, но у матерей возникло подобие общения, которое я встречал иногда до каких-то последнил лет.

К девяти годам меня отправили на обучение в музыкальную школу, которую закончил в 99 году пианистом. На занятия специальностью приходилось ездить к 7 часам утра, чтобы мать, отвезя меня, успевала на работу. Поэтому заниматься любил не совсем, и дома домашние задания делал редко. Все произведения отрабатывались уже на уроках. что не помешало играть аттестационные концерты и здавать экзамены на четверки. Учительница, Людмила Анатольевна Пьяникова (за что и к тому же меня пытаютя назвать пьяницей) была хорошим преподавателем, и учитывая мой без самоотдачи подход, терпеливой. Из-за этого и не заинтересованной в будующем пианиста. Поэтому пианист, по окончанию школы, из-за невостребованности ни родными, ни основной школой, — гимназией, — играл мало. Но были ансамбли с альтисткой (по-моему) и такой же учащейся Лизой Фатневой, которая училась некоторое время в том же «А» классе гимназии, и с которой мы исполняли дуэт «Платье в горошек и лунный свет», — однажды даже репетируя у меня дома. Лиза хотела подарить мне конский волос от смычка, но я не взял. Потом она, классу к десятому, женилась на Роме, — и родила ему сына.

Остальные дисциплины — сольфеджио и хор проходили тя жело. Из хора меня выгнали в первый же год, солфеджио было для ребенка тяжелее математики и настолько же неинтересно. За то, что при выполнении заданий по разрешению аккордов, в которых я не понимал ничего до времени, когда стал более плотно заниматься на инструментах — а это уже настоящее, — или уже прошлое время, — я был часто оставляем после занятий один в темном классе с раздолбанным рыжим роялем, что никак не прибавило любви к музыкальной теории и матери, которая приходила забирать меня из школы гораздо позже, чем кончались занятия. Приходил в музыкальную школу десятилетний ребенок ночью, и уходил ночью. А дома ждал детский синтезатор касио с размером клавиши под палец ребенка. Поэтому первый год или два дома я вообще не играл. Зато играл на домашних мероприятиях у частной учительницы английского языка, дочь которой была одноклассницей из параллельного класса гимназии и к которой записала меня любящая мать. Дочь впоследствии тоже пришла учиться в музыкальную школу к тому же преподавателю. Обычное пианино «Аккорд» было куплено позднее. При покупке мать была обманута — пианино привезли другое и умудрились при подъеме на этаж уронить его. Треснули фанерные части, настройщик долго занимался их склейкой и вгонкой колков, и в итоге оказалось, что прошлое его не очень способствовало его сохранности. Но стоит пианино — вот — рядом, на торце крышки выбито 013, настроено недавно, хотя и держит строй на некоторых колках плохо. Есть ключ, китайский, а у меня — возможность подстраивать его. Школа музыкальная закончилась, что жаль, документом с четверками, в котором мой преподаватель подпись свою ставить не стал. Хорошо хоть, что не «умер».

Конец ознакомительного фрагмента.