Обрученные судьбой. Книга вторая. На переломе

Роман Булгар

Продолжение истории главных героев трилогии «Офицеры». Они своими глазами увидели, как развалили их огромную страну. По воле правителей они оказались по разные стороны границ. Книга о том, как жили люди в то время, когда всем правил Великий Развал, когда они все по воле судьбы оказались на жизненном Переломе. Армии, в которой служили советские офицеры, более не существовало. Не стало страны, которой они все присягали. И отыщет ли наш герой свое место в новых реалиях их быстро меняющейся жизни…

Глава вторая

Когда уходит почва из-под ног

1

— Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершил посадку в аэропорту города Краснодар. Просьба ко всем пассажирам оставаться на своих местах до полной остановки двигателей…

С большим трудом Дина сдерживала себя, чтобы не вскочить и не помчаться к выходу, туда, где еще лениво подкатывался трап, сновали чуть подуставшие проводницы, донельзя довольные тем, что они снова оказались на твердой земле. Прошли безразличные ко всему пилоты. Их лица говорили, что в очередной раз им удалось посадить на землю свой воздушный борт, который неизвестно как до сих пор еще летает и пока не развалился в воздухе от запредельных перегрузок.

— В госпиталь, — коротко кинула Дина подкатившему частнику, не обратив должного внимания на озвученную им кусачую сумму.

По пути водитель много говорил. О чем-то спрашивал, на что-то по дороге показывал, но она ничего вокруг себя не замечала. Только одно, одно у нее было на уме. Она стремилась к нему, и оно же пугало ее.

Никак она не могла взять в толк, ну, почему, почему он так с нею поступил. Ушел бродяга, навсегда ушел. И вот теперь она должна будет проститься с ним. С тем, без кого она не чаяла свою жизнь. И эта мысль казалась невыносимой. Прожить всю оставшуюся жизнь без него, зная, что его уже нет. Существовать, зная, что ей больше никогда уже не услышать его родного голоса, не ощутить рядом с собой его крепкое и дружеское плечо. От всего этого можно было запросто сойти с ума.

— Приехали. С вас… — обиженно буркнул водитель, уязвленный тем, что залетная дамочка и глазом не повела в его сторону, не оценила его, кстати, довольно популярную в округе местную знаменитость.

Многие пассажирки считали для себя за особую честь сесть именно в его машину и лихо проехаться с ним. Он уже не говорил про то, что оказывал своим клиенткам и иные услуги. Но стильная дамочка, видно, оказалась с приветом. А может, она из тех, чьих родственников свозили весь вчерашний день? Мертвяков доставляли со стороны гор, где шла настоящая война. Тогда, ее можно понять. У человека большое горе…

Мечась по госпитальным коридорам, Дина рвалась в морг, но ее в мрачноватый подвал упорно не пускали. Люди в белых и в застиранно-зеленых одеждах никак не могли ее понять. А она, в свою очередь, не могла постигнуть их. Господи, думалось ей, какие же они все до ужаса непонятливые! Она должна, должна опознать его…

Разве трудно им взять в толк, что ее Рэм не может, что он просто не должен валяться в общей куче? Ее муж заслуживает лучшей участи. Для этого она и прилетела… Что, о чем еще можно говорить?

Наконец, когда женщина объяснила, что приходится женой майору, у которого не было документов, но нашелся ее снимок, дежурный врач в приемном покое скинул с себя отчужденную маску, которая позволяла ему абстрагироваться от густо ползущего по всем коридорам, наполняя собой операционные и реанимационные палаты, невыносимого горя.

Не сразу, а постепенно до нее доходят слова, повергшие ее в шок.

— Да жив он, жив. С чего вы взяли, что он погиб? — мужчина в белом халате успел приветливо улыбнуться. — Его уже опознали сослуживцы. И почему же вы, милая моя, говорите о нем, как о погибшем? Повторяю вам, что он жив. Жив. Вместе с ним уцелело еще шесть человек. Они обложили раненых камнями и бронежилетами, снятыми с погибших товарищей. Это позволило некоторым из них выжить…

Медленно, теряя опору в ногах, Дина оседала на каменный пол. Она была стоически готова к тому, что его уже нет, а радостное известие ее буквально подкосило. Не только одно непомерное горе, но и безмерное счастье тоже, оказывается, может запросто свалить человека с ног.

Всполошенно замелькали перед женскими затуманенными влажной пленкой глазами чьи-то растопыренные пальцы. За узенький краешек уже уходящего сознания зацепился испуганно-требовательный крик:

— Сестра, быстро нашатырь!

С глухим стоном женщина опустилась на пол. У нее в последнее время пошаливало давление. Глубокий обморок…

–…Тяжелая контузия, многочисленные ушибы внутренних органов, — монотонно перечислял лечащий врач. — Множественные осколочные ранения конечностей, рук и ног. Снаряд разорвался в нескольких шагах от него. Наверное, только чудо спасло майора. Чудо и, может, огромное желание выжить. Ему одну за другой сделали несколько операций. Он еще не отошел от наркоза. Надо ждать, пока он не придет в себя…

— Я буду ждать, доктор. Буду ждать столько, сколько будет нужно. Хотя бы это ожидание и длилось бы всю оставшуюся жизнь…

На израненного мужа ей трудно было смотреть без содрогания. Весь он перебинтованный. Лицо у него, как один сплошной кровавый синяк.

Появившийся луч надежды, а вместе с ним свалившаяся на хрупкие женские плечики невероятная усталость, исподволь накопившаяся за долгую, тяжелую дорогу. Волнение. Помалу они все скопом брали свое. Прошел час, второй, и ее голова незаметно, помимо воли склонилась на грудь. Когда женщина, очнувшись, открыла глаза, она встретилась с его неподвижным и напряженным взглядом. Господи, он очнулся…

— Рэмка, — Дина прильнула к его груди, — дорогой мой, любимый мой! Но почему, почему ты снова захотел уйти от нас?

— А-а-а, — донеслось до нее сквозь его распухшие губы.

Видимо, муж силился что-то ей сообщить, но у него не получалось.

— Что ты хочешь мне сказать, родной мой? Тебе что-то нужно? — она подняла его руку и прижала к своим губам.

Морщась от тянущей боли, Рэм отрицательно качнул головой, и Дина снова услышала:

— А-а-а…

— Звездочка? Да? — к ней внезапно пришла догадка. — Родной мой, ты называешь меня Звездочкой?

В знак согласия он прикрыл глаза, помолчал, набираясь новых сил.

— А-а… у-у… а-а… — он хотел и силился сказать ей еще что-то.

— Ты? Ты… любишь… меня?

— А-а… — выдав все, что желал, Рэм закрыл глаза, а по его небритой щеке катилась крупная слеза — он снова вернулся к Ней…

Судьба не захотела разлучать их. Она им дала еще один шанс.

Генерал Буров распорядился, и Ингу срочно откомандировали в тот госпиталь, куда отвезли пострадавшего во время подрыва автомобиля новоиспеченного прапорщика, Лесю Ищенко.

— Ты присмотри там за ней, — генерал доверительно задержал узкую женскую кисть в своей широкой ладони. — Как только врачи разрешат, перевезем ее к нам. — Езжай, с Богом…

Сдавший свою должность и рассчитавшийся со всеми, Ключников надоедливым репейником увязался за своей любовницей. Сама Цветкова особой радости не проявила, когда Кеша, прознав, что Инге дают авто до Краснодара, банным листом прицепился до нее. Пожав плечиками, она разрешила прапору поднести вещи до «санитарки». Особо не возражала Инга, когда он бесцеремонно уселся рядом с нею на боковом сиденье.

Устроились они в гостинице КЭЧ, сняли двухместный номер. За все широким жестом рассчитывался Ключников.

— У меня в запасе три дня, — сообщил он Инге по дороге. — Гульнем, шалава, напоследок. А в Питер я махну на самолете. Раз и там…

Не успела горничная прикрыть за собой дверь, как парень тут же набросился на Ингу, принялся срывать с нее одежду, подталкивать ее к широкой кровати…

— Как с цепи один сорвался! — Цветкова досадливо рассматривала свое пришедшее в негодность нижнее белье. — Оно денег стоит…

— Купи себе новое! — Кеша самодовольно ухмыльнулся и кинул на стол пачку денег. — Одену тебя, как королеву…

В ресторане Ключников шиковал, заказывал еду и дорогие напитки, сорил деньгами налево и направо, что не осталось незамеченным.

— Все, я пошла, — Инга, отставив бокал с шампанским, поднялась. — Я в госпиталь. А ты смотри, мимо номера не промахнись…

Еще не затихли ее удаляющиеся к выходу шаги, как к их столику подрулила накрашенная девица в коротенькой кожаной юбчонке.

— Закурить не найдется?

— Падай, подруга, на стул! — Ключников повеселел.

Не прошло и получаса, как он успел напрочь позабыть о том, зачем и с кем он прибыл в город. Новая знакомая очаровала его своим милым южнорусским акцентом. Если поначалу он просто хотел поразвлечься и поболтать ни о чем с не первой свежести обладательницей крупных форм, то после нескольких рюмок водки с удивлением разглядел милые черты на ее широкоскулом лице, утяжеленном мощным подбородком.

— Я тебя люблю! — пьяно пробормотал он и пропустил момент, когда подружка ловко подсыпала ему в рюмку щепотку белого порошка.

В голове у прапора зашумело, перед глазами бурно заштормило.

— Тебе надо освежиться, — услышал он и послушно поднялся.

Поддерживаемый девицей, Кеша нетвердой походкой по синусоиде продефилировал к мужскому туалету. Заведя прапора в кабинку, милая чаровница обнажила пышную грудь, резко приблизилась, и Ключников плюхнулся на стульчак, поймал губами крупный сосок.

— Прелестно… — выдавил он из себя и через мгновение отключился.

Очнулся Кеша, когда его всколоченную голову засунули под кран с холодной водой, повозили пьяной мордой по керамической раковине.

— Эй, ты чего? — возмутился он, выпрямляясь.

— Мы закрываемся. Платите по счету…

Кивая головой, Кеша сунул пятерню в карман. Пусто. Моргнув, он полез рукой в другой карман. И там оказалось пусто. Ничего не понимая, прапор быстренько пробежался по всем сусекам. Пустота…

В госпитале Ингу знали. У них она проработала не меньше года. Ей легко пошли навстречу, выделили кресло-каталку для ее подопечной.

— Привет, приблуда, — Инга присела возле раненой.

— Ты? — Леся удивленно моргнула. — Откуда?

Не отвечая на тривиальный вопрос, Цветкова выгрузила из пакета на стол фрукты и овощи. Открыла она минералку, налила в стаканчик.

— Пей, тебе повезло. Осколок попал в мякоть бедра. Через неделю, максимум две, как кузнечик, запрыгаешь…

Бодрый и оптимистичный тон Инги подействовал успокаивающе, и Леся, почувствовав себя лучше, вымученно улыбнулась.

— А что с Дьяченко? — спросила она.

— Ему повезло меньше, — Цветкова тяжело вздохнула. — Точнее, ему вовсе не повезло. Нет его больше. Сама понимаешь. Война…

С помощью санитара Лесю осторожно усадили в коляску.

— Свежий воздух, — объявила Инга, — тебе пойдет на пользу…

Проезжая по коридору, Ищенко безразличным взглядом скользила по стенам, по лицам встречных людей, пациентов и медперсонала.

— Стой! Назад! — Леся, будто пытаясь затормозить каталку, с силой уцепилась в подлокотники. — Черт! Черт!

Если секунду назад она еще могла позволить себе подумать, что ей лишь показалось, что видение вызвано разгоряченным воображением, то теперь сомнений у нее не осталось. В палате для рядового состава лежал Панас. Как же Загоруйко, хотелось бы ей знать, попал в тот же самый госпиталь? Мистика. Или судьба. А может, само провидение.

— Знакомого встретила? — Инга пытливо прищурила левый глаз.

— Хуже…

Внутри у Леси боролись противоречивые чувства. Она боялась, что Панас может ее выдать. И ей хотелось нанести превентивный удар. С другой стороны, Леся понимала, что разоблачение Загоруйко может, да и не пройдет для нее бесследно и бумерангом ударит по ней самой.

— У меня проблема… — призналась Ищенко. — Понимаешь…

Обычно Инга не курила. Лишь изредка баловалась она в компании с друзьями, а тут потянулась за пачкой, вытянула сигарету, закурила.

— Ну, ты даешь, подруга! — протянула она, качнув головой.

То, что ей открылось, поначалу несколько шокировало ее, а потом жутко рассмешило. Ей показалась дикой сама комичность их ситуации.

— А Борис мне намекал, что ты заодно с боевиками…

По лицу Леси пробежалась тень сильного испуга.

— Не бойся. Он уже никому не расскажет.

— А ты?

— А я? — Инга пожала плечиками. — Я еще не знаю…

И в самом деле Цветкова не знала, как ей поступить. Она никогда не причисляла себя к пионеркам. Чувство патриотизма ей не привилось. Когда раздавали понятия долга и ответственности, скорее всего, она в то самое время стояла в очереди за чем-то другим, более прагматичным.

— Вот Буров-то наш обрадуется, когда узнает… — представив себе потрясенное лицо генерала, Инга расхохоталась. — Втюрился и приказал принять на службу вражеского агента…

В отличие от Цветковой страдающей Лесе было вовсе не до шуток.

— Ты меня сдашь?

— Я? — Инга прищурилась. — Какой мне смысл тебя сдавать…

Насколько она понимала, ей следовало использовать ситуацию по самой полной программе. Много всего о себе возомнивший, Ключников считал, что она полная по жизни дурочка. И тут братец Кеша ошибался, сильно ошибался. Ее мозги в нужный момент кое-что соображали.

— У меня есть деньги, много денег… — зашептала Ищенко.

Аккуратно затушив окурок носочком туфли, Инга вытянула вторую сигарету, чиркнула зажигалкой, прикурила, глубоко затянулась.

Густое облачко лениво поплыло к коротко остриженным кустикам, цепляясь за них, прячась за ними и растворяясь.

— «Бабки» — это хорошо. Плохо, когда их нет…

— Если ты мне поможешь, я отстегну тебе три «штуки». Баксами…

— Надо подумать…

Наблюдавшим за ними со стороны могло показаться, что две милые подружки непринужденно болтают о несущественных мелочах, чешут язычками, перемывают косточки всем своим знакомым без исключения.

Большие деньги за «просто так» никто обычно не платит. Чтобы их заполучить, Инге следовало хорошо постараться. Прожив определенное время вместе с полковником ФСБ, Инга многое почерпнула из немалого опыта Пестикова. Под хорошее настроение, за рюмочкой и закусочкой Борис частенько рассказывал ей много интересного и полезного…

Главный урок, который извлекла Инга, состоял в том, что только то хорошо, что идет на пользу самому себе. Основополагающий принцип британской империи: правильно исключительно лишь то, что не несет вреда Англии, а все остальное существует вне правовых рамок закона…

С точки зрения морали ничего худого в том, чтоб ликвидировать пособника боевиков, Цветкова и вовсе не видела. Поразмыслив, Инга пришла к обоюдно приемлемому выводу, что запросто посодействует Лесе в скорейшем устранении возникшей проблемы.

2

Прошло несколько дней, и Рэм с трудом, но начал говорить.

— Рэмка-Рэмка, родной ты мой, — припав к его груди, прошептала-простонала женщина, — ну, объясни мне, пожалуйста, как, как ты попал на Кавказ? Что тебя привело на войну? Ты, мой дорогой, потерял свое место в этом мире и решил, что это самое простое решение всех твоих проблем? Скажи, откуда у тебя взялось это желание, с чего началось?

— Ты, родная, хочешь знать, как я попал на войну? — муж горько усмехнулся и прикрыл глаза. — Как я попал сюда… Ты послушай…

Не раз и не два размышлял он над тем, откуда пошел разлад. В его понимании первые шаги к войне страна проделала не год и не два назад.

Как цепная реакция покатилась-покатилась волна, вскоре названная парадом суверенитетов. Ящик Пандоры 16 ноября 88-го года открыла Эстонская ССР. 18 апреля 89-го эстафету подхватила Литва. 24 же июня 90-го о своем суверенитете провозгласила РСФСР. Не желая оставаться в хвосте всех событий, 16 июля 90-го выступила Украина, на территории которой они в ту пору все вместе и счастливо жили-поживали.

По всей Украине гуляли сотни и тысячи листовок и воззваний. Подлые провокаторы, грамотно манипулируя цифрами, рьяно и истово доказывали непросвещенному в этом вопросе населению, что Украина является первым донором всего СССР, что вся Россия и все остальные республики живут исключительно за счет несчастной Малороссии.

В ход шли отдельные данные, выгодно отличающиеся от остальных цифр. На их основе всем красочно показывалось то, как хорошо зажил бы украинский народ, если бы он отделился от клятых москалей.

В наглядном списке фигурировали: зерно, подсолнечник, сахарная свекла, молочная продукция, уголь, металлургия…

Со столь ярким примером трудно было не согласиться. Но забывали указать, что все у них работает на дешевом газе, почти даром идущим не откуда-нибудь, а из России. Не объясняли люду, откуда качается нефть, широким потоком идущая на их нефтеперерабатывающие заводы.

Лукаво не говорили подстрекатели всему народу о том, что средний показатель на душу населения рассчитывался на всех жителей СССР, в составе которого имелись республики, зерна и вовсе не производящие.

Тишком помалкивали вражины про то, что Россия-то сама по себе обеспечивает себя полностью или почти всем. И вообще не упоминали о том, сколько всего она отдает другим, взамен себе самой почти ничего не оставляя, обрекая на полуголодное существование целые регионы Поволжья и Урала. Москва и Ленинград — это еще не вся Россия…

Аки рыжие тараканы, изо всех щелей на белый свет поползли ярые националисты. Простому народу открыто и целенаправленно дурили голову. В национальные герои выдвигались одиозные Симон Петлюра и Степан Бандера, воины дивизии СС «Галичина».

Здравый мир дружно осуждал фашизм и нацизм, а этих недобитков призывали уравнять в правах с участниками и ветеранами войны.

И кое-кто из новой волны политиков, ярых националистов, щедро спонсируемых и направляемых Западом, явно останавливаться на том не собирался. Лжеученые рьяно принялись начисто переписывать историю, очерняя прошлое, гулко вбивая клин между двумя братскими народами, русскими и украинцами. Замаячил призрак гетмана Ивана Мазепы…

Подошел август 90-го, на весь мир оглушительно грянуло непонятое многими событие, названное Путчем. Классики революционной борьбы издавна поясняли, что путч — это неудачно закончившаяся революция. В свою очередь, революция — это путч, доведенный до своего логического завершения — завоевания верховной власти в стране. Вот и вся разница, как сказали бы в Одессе, в городе на берегу Черного моря…

Кучка авантюристов, имевшая в своих руках все рычаги управления государством, позорно не сумела довести начатое дело до логического конца. Что помешало им? Может, они, стоящие у руля власти, оказались на деле никчемными руководителями? Или имел место просто-напросто самый настоящий фарс, масштабно организованный ими с молчаливого согласия самого Горбачева, если и не с его прямой подачи?

Возможно, события элементарно вышли из-под контроля. Бывает…

Морально разложенная и деморализованная армия не дернулась в защиту разваливающегося и агонизирующего строя. Устала она от всего.

Преданная в Тбилиси и в Риге, с треском выгнанная из Европы и брошенная на произвол судьбы, армия не нашла в себе сил поддержать и встать на защиту того, кто на протяжении последних семи лет всячески оскорблял ее и жестоко унижал. Возмездие свершилось…

Тайком от всех в Беловежскую пущу слетелись стервятники, и они начали раздирать еще живую добычу, выхватывать себе самые лакомые и жирные кусочки. А тот, кто все это затеял, готов был отдать соседям едва ли не все из своих законных территорий, лишь бы те поддержали его и помогли ему свалить первого и, как потом окажется, последнего Президента СССР. И Горбачев трусливо отступил, подписал заявление о своем уходе. И о нем тут же, в этом же зале, все стыдливо забыли…

И впоследствии помнить о нем и привечать Михаила Сергеевича будут лишь те, кто в свое время присудил ему Нобелевскую премию мира, данную Генсеку за успешный развал собственными руками СССР — американцы и англичане…

Назойливая муха жужжала в углу, мешала Дине сосредоточиться на своих мыслях. Она стояла у окна, смотрела на дворик, где из санитарной машины разгружали раненых.

— Все везут и везут, — прошептала женщина.

— Не смотри, — глухо обронил Рэм. — Ты не в кино пришла…

В дверь тихонечко постучали, и створка неслышно приоткрылась. В палату вошла новенькая медсестра. Раньше Рэм ее не видел.

— Я у вас временно, — девушка улыбнулась. — Зина заболела. Меня просили ее подменить. Меня зовут Инга…

Посмотрев на часы, Дина заторопилась:

— Прошу меня извинить, я оставлю вас. Я пойду на почту, домой по междугородке дочке позвоню. Настенька ждет моего звонка…

Привычными движениями Инга вставила иглу в венозный катетер, подсоединила шприц, ввела препарат прямо в кровоток без повторного прокалывания вены. Пациент практически ничего не почувствовал.

— Вот и все, — девушка приятно улыбнулась. — Ничего страшного…

Внутривенный катетер для того-то и изобрели, чтобы постоянно не протыкать стенку вены. Ибо та от частого прокалывания деформируется и воспаляется. На ее поверхности образуются тромбы. Опасная штука…

Подобный тромб образовался у раненого, лежавшего в палате для рядового состава. Сестрички, видать, не доглядели. Сосуд закупорился, что привело к печальным последствиям. Летальный исход…

А еще накануне ничто не предвещало беды. Врач осмотрел Панаса и ободряюще кивнул:

— Ну-с, молодой человек, вы у нас пошли на поправку…

Во внутренностях еще побаливало, но Загоруйко постарался широко улыбнуться и заискивающе попросил:

— Может, позволите режим чуток ослабить?

— Если только капельку…

Разрешительный кивок лечащего врача Панас воспринял, как сигнал к немедленному действию.

— Слетай, браток, — сразу же после обхода он зашептался с рядовым Юрченко, ходячим больным, а потому часто бегающим на посылках у всех лежащих и не ходячих, — горло треба промочить, кишки согреть…

Личный состав палаты едва дождался отбоя. Боец Юрченко стоял на розливе и на разносе тары. Через час все дружно храпели.

Ночная медсестра вошла в палату. Поморщилась она, зажала носик. В палате застыл густой запах дешевого пойла. Местные сестрички к тому привыкли. Идущие на поправку пациенты частенько нарушали у них режим, а начальство обычно смотрело на то сквозь пальцы.

— Спи, дорогой товарищ, — одними губами прошептала Инга, вводя в физраствор сильнодействующий препарат на основе атропина.

Как глазные капли это лекарство применялось широко. Достать его трудности не представляло. Отравление же им приводило к нарушению зрения, галлюцинациям, бреду, эпилептиформным судорогам…

В тяжелых случаях наступала кома, возникала опасность паралича. В малых дозах атропин служил лекарством. В больших дозах на фоне употребления алкоголя он мог привести к остановке сердца.

Через капельницу жидкость прямо попадала в кровеносную систему спящего богатырским сном Панаса. Но он ничего не чувствовал…

Утром все забегали, но спасти Загоруйко не удалось.

Услышав про печальную новость, Леся расцвела. Как ей думалось, ничто более не угрожало ее спокойствию…

Новенькая сестричка вышла, неслышно притворив за собой дверь. В палату вернулась тишина. А вместе с нею все пространство заполонили воспоминания, возвращавшие Рэма в недалекое прошлое…

Вокруг все рушилось, ломалось. В безжалостные жернова перемен угодила и их, казалось бы, устоявшаяся семейная жизнь. Дину перевели в Киев. Она уехала, забрала с собой их Лягушонка, маленькую Настю. И Рэм остался один в опустевшей трехкомнатной квартире.

Армии, в которой он служил, по сути, не существовало. И к развалу ее вел, как ни странно оно все звучало, новый министр обороны СССР.

Евгения Ивановича Шапошникова Рэм знал лично. Познакомились они совершенно случайно. Старший лейтенант Валишев нес службу в гарнизонном патруле. В зону его ответственности подпадали Штабной переулок, окружной госпиталь, музей Одесского военного округа.

— Товарищ старший лейтенант, — инструктировали его на разводе патрулей, — у вас самый ответственный участок. Сами понимаете, штаб округа, командующий, ЧВС — Член Военного Совета…

Барражируя по Пироговской улице, Рэм, изнывая от жары в кителе, перепоясанном портупеей, бездумно оглядывал окрестности, плавающие в лениво покачивающемся знойном мареве.

— Снова ты! — раздался за плечом веселый девичий голосок. — И…

Не оборачиваясь, он расшифровал особу, которой мог принадлежать этот неповторимый с оттенками доброжелательности и язвительности, с четко поставленной и правильной русско-разговорной речью голосок.

— Мир тесен, Мирослава! — мягко поприветствовал Рэм.

Славку он знал несколько лет. С ее мужем, Баталовым, Рэм вместе обучался в военном училище. Несколько раз они встречались, когда он служил в Германии. Их части находились поблизости.

— Я тебя арестовываю! — со смешком выпалила Павлова. — Садись с бойцами в машину. Едем на Школьный аэродром…

На долю секунды Рэм призадумался. Он, конечно же, прекрасно знал, что Славка приходилась ЧВС приемной дочерью. Точнее, она была его внебрачным ребенком. Павлова могла позволить себе многое, если и не больше того. И все же… порядок, он и в Африке тоже порядок…

— Расслабься, старшой. Я своих под монастырь не подвожу. Вопрос о тебе с комендантом решен. Едем встречать Шапошникова…

Включив бортовой компьютер, Рэм стремительно прокачивал все, что у него имелось на Шапошникова. До 87-го года Евгений Иванович занимал должность командующего ВВС Одесского военного округа.

Жил Шапошников в том же доме, что и Славка. Получил он хату в той самой «Голубой мечте», в которой обитали многие военные шишки.

— Он пока у нас, — пояснила Павлова, — командующий ВВС Группы советских войск в Германии. Я в эти дни отвечаю за его безопасность. Его выдвигают на первого заместителя главкома ВВС…

Военный Ту-104 сел на полосу с опозданием на целых два часа. За это время Рэм и Славка успели переговорить о многом. Вспомнили они про то, как вместе служили в Германии. Офицеры старательно избегали говорить о Баталове, муже Павловой. На то было много причин.

— Рада была с тобой повидаться, Рэм, — произнесла, прощаясь с ним, Славка. — Мало, увы, есть на свете стоящих друзей…

Не думал Рэм, что Шапошников запомнит его скромную персону, но тут он ошибся. В 89-м, незадолго до падения Берлинской стены, на офицера ГРУ Павлову совершили покушение, устроили автокатастрофу.

Похоронили Славку в Одессе, на 2-м кладбище, в двух шагах от церкви, хоть и не верила она в Бога. Поставили у изголовья мраморную плиту. С постамента смотрела на мир улыбающаяся молодая женщина в парадном майорском кителе с двумя орденами Красной Звезды на груди. Баталов, муж Славки, на траурное мероприятие не приехал…

На похороны прилетел Шапошников. Он приказал разыскать Рэма и пригласил его на поминки. Сидели они за одним столиком…

— Мирослава говорила о тебе много хорошего, старший лейтенант, — Евгений Иванович грустно улыбнулся. — Выпьем за упокой ее души. Таких, как она, в мире раз-два и обчелся… Куда наш мир катится…

Квартиру в «Голубой мечте» будущий маршал оставил за собой. И раз в год, приезжая в Одессу, приглашал Рэма выпить за Славку.

В июле 90-го Шапошникова назначили главнокомандующим ВВС — заместителем министра обороны СССР.

Промозглой осенью следующего года маршал авиации, задумчиво глядя на сидящего перед ним капитана, неожиданно поведал о том, что от остальных скрывалось за семью печатями:

— В свое время я поставил на Ельцина. Как видишь, не прогадал…

Рэму стало известно, как Ельцин и его «демократическая команда» усиленно обрабатывали чинов из высшего армейского руководства, тех, кого считали наиболее подходящими для того кандидатурами.

— Переманить их, — ставил задачу Борис Николаевич, — посулами и должностями. Чтоб, случись что, они не дернулись в защиту Мишки…

Один из отобранных претендентов, Павел Грачев, входил в особую группу по подготовке введения чрезвычайного положения, что работала при КГБ с 7-го августа 1991 года.

— Пора им определиться, за кого они… — пробасил Ельцин.

Именно усиленным прессингом со стороны ельцинской команды объяснялась некая двойственность поведения ряда военных на первом этапе «путча», в частности того же самого Грачева…

В комнате резко потемнело, на небе появились первые звездочки. Хозяин квартиры включать свет не стал. Зажег он свечку на канделябре. Желтое подрагивающее пламя заискрилось на хрустальных рюмках.

— Понимаешь, капитан, поначалу Янаев и сотоварищи полагали, что введение режима ЧП поддержит сам Президент…

Высокопоставленными заговорщиками подразумевалось, что при полной поддержке Горбачевым введение режима выглядело бы вполне легитимным. И события пошли бы совершенно по иному сценарию…

Подперев скулу, капитан слушал и одновременно размышлял над тем, куда бы могла пойти их страна, если бы путчисты одержали верх. Наверное, ни к чему хорошему кучка дилетантов привести их страну не смогла бы. Все их начинания изначально были обречены на неуспех…

Со стороны парка Шевченко возвращался один из последних на тот поздний вечер трамваев. Дождь разогнал праздношатающуюся толпу. На улицах было непривычно тихо. А потому казалось, что вагоны катились под самыми их окнами, будто рельсы перебежали, чтоб подслушать их.

Выпив глоток коньяка, выдержав недолгую паузу, маршал хитро прищурился и усмехнулся:

— Мы должны были определиться, с кем мы и за кого…

Евгений Иванович негромким голосом рассказывал, а в душе Рэма крепло ощущение, что он сам становился очевидцем, соучастником всех тех событий, словно капитан крутился в их самой гуще…

19 августа в шесть утра по телевидению всем объявили о введении чрезвычайного положения и формировании ГКЧП. Для всей страны это известие грянуло как гром с ясного неба.

К тому времени и Грачев, и Шапошников уже знали, что Горбачев не поддержал введение режима ЧП и открестился от путчистов.

Об этом стало известно, когда переговорщики вернулись из Фороса, где президент проводил свой отпуск. Возвратились они ни с чем.

Вареников, Болдин, как ни старались, не смогли убедить Горбачева. Михаил Сергеевич предпочел занять выжидательную позицию.

Утром 19 августа министр обороны СССР Язов приказал Грачеву перебросить два полка Болградской воздушно-десантной дивизии из места постоянной дислокации в Москву. Грачев колебался. И тут звонок.

— Как настроение? — раздался в трубке голос Шапошникова.

Решившись, Грачев бодро ответил:

— Мы, ВДВ, никуда ввязываться не будем…

— Язов не поймет…

— Мы все запутаем. Посадим полки на два аэродрома, Чкаловский и Кубинку. Смешаем батальоны из разных полков, кинем их вперемешку, чтоб потом их всех вместе сразу не собрать…

217 и 299 воздушно-десантные полки из 98-й гвардейской Свирской воздушно-десантной краснознаменной ордена Кутузова II-ой степени дивизии подняли по тревоге. Военные городки загудели…

В автопарках готовили технику. Чумазые водители проверяли масло и смотрели на щупы, протирали их тряпочками и снова тыкали ими.

Зампотех батальона с 217-го полка на повышенных тонах ругался с начальником службы ГСМ, старшим лейтенантом, сидевшим на пункте заправки и отмечавшим в путевых листах количество отпущенного им топлива на каждую боевую единицу.

— Ты что, крыса-то тыловая, творишь, а? — майор совал заправщику путевку под нос, показывал на коряво нацарапанные циферки.

— А что? — старший лейтенант сотворил непонимающее лицо.

— Ты залил в бак десять литров, а вписал все сто сорок!

— И что? Зам по тылу приказал. Война все спишет…

Поняв, что правды ему не добиться, майор сплюнул и развернулся, потопал к боксам с техникой. Они воюют, жизнями рискуют, а тыловики на всем руки греют. Интересное получается у них кино…

Возле продовольственных складов стояли машины. На них грузили мешки с крупами, ящики с сухими пайками, консервами.

Пузатенький капитан с быстро бегающими маленькими глазками — начальник продовольственной службы лично руководил сим процессом, дабы ни одна живая душа, кроме него самого, ничего не уперла. Дело такое — не усмотрит он, без него тороватые прапора все растащат…

В старинном здании, где располагалось управление дивизии, по всем этажам, коридорам сновали озабоченные майоры и подполковники. Они носили бумажки из одного кабинета в другой, согласовывали, снова торопились внести правки и отдать все на печать. Машинистки стучали, строчили пулеметами и все равно ничего не успевали…

— Валерий Александрович! — в кабинет командира стремительно вошел начальник штаба дивизии. — Я ничего не могу понять! Директива, та, что пришла, где два полка перебросить под Москву…

Герой Советского Союза полковник Востротин указал своему заму на стул подле себя, достал из-под стола два стакана.

— Выполняй указание! — разливая коньяк, усмехнулся комдив.

Начштаба моргнул, покачал в жилистой руке граненый стаканчик.

— Если точно следовать тому, что нам предписано, мы неделю будем разгребать то, что неминуемо случится во время разгрузки…

— Ты не думай, а выполняй… Им в Москве виднее, что делать…

Глядя в окно, полковник размышлял над тем, что ему намного легче было, когда он командовал ротой при захвате резиденции президента Демократической Республики Афганистан Хафизуллы Амина — дворца «Тадж-Бек» в городе Кабул. Тогда все было намного проще. А тут… как бы не попасть впросак. Проявит он инициативу и выполнит все в срок, войдет в город, а потом окажется, что поспешил и людей насмешил. А не перекинет дивизию, затянет с переброской — путчисты смешают его с грязью, и конец карьере. Все коту под хвост: тяжелые ранения и четыре звания, что были получены досрочно: «старший лейтенант», «капитан», «майор», «полковник». И не видать ему Военной академии Генштаба.

— Ты делай все, как нам предписано, — повелел Востротин, зажевав лимончиком. — Эту бумагу, думается мне, составил тот, кто сам не хочет, чтоб наша дивизия скоро попала в Москву…

— За успех нашего безнадежного дела! — начштаба шумно выдохнул.

Подполковник спал и видел, как сядет он в кресло комдива.

По 1-му и по 2-му городку бегали взмыленные посыльные, искали своих офицеров и прапоров, проживающих в панельных пятиэтажках.

Невзирая на объявленную в связи с созданием ГКЧП повышенную боевую готовность, многих командиров на своих местах не досчитались.

— Не пущу! — из открытого окна на втором этаже доносился голос визгливо причитающей женщины лет тридцати в застиранном халатике на голое тело. — Не пущу! Убьют тебя!

— Не каркай, дура! — незлобиво отмахивался от цепляющейся за него жены худющий и долговязый капитан. — Ни с кем покамест не воюем…

Стягивая с себя легкую одежку, Варвара оголяла разрыхлившиеся после вторых родов тяжелые титьки, напирала ими на мужа:

— Петр! Я все знаю! Снова вас в пекло! Уймись! У тебя контузия. Тебя в 87-м ранило в Афгане. Тебе вырезали все внутренности. В 89-м в Сумгаите тебе прострелили грудь. Я так больше не могу!

Уложив РД — рюкзак десантника, капитан выпрямился, обхватил обеими руками расплывшееся вширь женское тело, попытался урезонить свою не на шутку разошедшуюся супругу:

— Тише ты, Варя! Уймись. Перед соседями стыдоба…

— Плевать! Они, что ли, Вовку и Кольку вырастят, если что с тобой нехристи всякие сотворят? Мне муж нужен! Живой! Чтоб я бабой себя могла завсегда почувствовать!

Глянув на часы, Веретенников подтолкнул верещащую бабенку к раскладному диванчику. Супруга, смекнув, сама охотно опрокинулась на спину, потянула мужа на себя. Капитан жарко дохнул:

— Давай, по-быстрому. Помоги мне…

Раскинув в стороны свои жирные ляжки, Варвара тяжело задышала, потянулась ладошками, настраивая семейную скрипку любви…

По-быстрому у них выходило крайне редко, чаще оно затягивалось. Женщина разохотилась и не отпускала мужика от себя, пока по всему ее крупному телу не разлилась удовлетворенная утомленность…

— Я пошел, — капитан потуже затянул ремень от портупеи.

— Веретенников! — не поднимаясь с дивана, выкрикнула Варька.

— Чего тебе?

— Не будь ты дураком! В пекло не лезь, а начальству больше глаза мусоль, выказывай перед ним свое рвение и усердие. Лови момент…

Потерев скулу, Петр повернулся к жене, окинул ее взглядом:

— Ты еще будешь меня учить!

— И буду! — женский голос взвился. — Ты с Востротиным в один год училище окончил. Он в полковниках ходит, а ты на своей роте восьмой годок сидишь. Карьерист хренов… Нашла одна, за кого пойти…

— Заткнись, дура! — капитан заиграл желваками.

Не снимая сапог, мужик прошел на кухню, достал бутылку, плеснул в граненый стаканчик, выпил, поморщился. Карьера у него не пошла, не попал он, как у них говорят, в струю, не пофартило ему. Это факт…

На общее построение капитан опоздал. На плацу разорялся, рвал глотку комбат. Шпынял майор ротных налево и направо.

— Веретенников, твою же по куполу мать! Где ты шлялся? Я твоих бойцов строить должен? На кой хрен ты мне сдался?

— Его баба на войну не пускает! — ехидно хихикнули слева.

— Боится, что он домой не вернется, — съязвили справа.

Стоя в строю, бойцы оживленно обсуждали маршрут и конечный пункт назначения. Одно было ясно — им предстояла дальняя прогулка за казенный счет. Куда и зачем — дело уже второе…

— Командиры рот, доложить о готовности к маршу…

Десантные подразделения выдвигались на взлетную полосу…

Евгений Иванович отказался выполнить приказ путчистов поднять в воздух авиацию. Его поведение повлияло на принятие решения другими высшими военными чинами. Лидеры «путчистов» особой волей к победе не блистали, с первого часа перепугавшись собственного же поступка. И когда они узрели пассивность военных, услышали от них «невозможно» и «не получится», их полностью деморализовало…

В Москву вернулся Горбачев, потускневший, потерявший всю свою уверенность. Президент провел новые назначения силовиков союзного уровня, чем вызвал крайнее неудовольствие Ельцина, потребовавшего согласовывать с ним все кандидатуры. И Горбачев пошел на попятную.

Ранее их президент по телефону И.О. министра обороны поспешно назначил Моисеева, нынешнего начальника Генштаба.

Неожиданно для многих совсем иную фигуру предложил Бурбулис. Он написал записку Коржакову: «Есть… очень удачная кандидатура…». Коржаков отдал записку Ельцину, и тот, прочитав ее, приказал вызвать Шапошникова в Кремль. А первым туда прибыл Моисеев. Его накануне успел пригласить к себе Горбачев.

— Скажите ему, что он больше не министр! — в своей обычно грубой форме напористо рубанул Ельцин.

— Мы приняли решение… — промямлил Горбачев.

Моисеев с достоинством выслушал и вышел.

— Вы, наверное, — прибывшего Шапошникова встретил Коржаков, — немного удивлены приглашением в Кремль, но скоро поймете, для чего вас столь срочно вызвали…

В приемной Шапошников увидел Моисеева и все понял. В судьбе его нежданно-негаданно случился крутой поворот.

Ельцин оказался, против обыкновения, краток, и спустя несколько минут указ о назначении Шапошникова был подписан.

Стоявший в сторонке Коржаков совершенно справедливо подметил:

— Элементарное двоевластие: на одну армию приходится теперь два законно утвержденных министра обороны: российский и союзный…

А Евгений Иванович в ответ только улыбнулся. Он должен был тут же потребовать ликвидации военного ведомства России или сам подать в отставку. Шапошников промолчал. Развал Вооруженных Сил СССР был утвержден двумя президентами и министром обороны СССР.

Распад СССР неизбежно означал и распад его армии. Осенью 91-го года позиция Ельцина обеспечивала ему преданность министра обороны СССР, а это являлось крайне важно в условиях конфликта с Горбачевым. Верх в борьбе за верховную власть одерживает тот, за кем стоит армия.

В Вооруженных Силах развернулась чистка. Министр издал приказ №425 о создании полномочной комиссии. На нее возложили задачу проверки действий руководства ВС на период 19—21 августа.

Посыпались кляузные доносы. Началось подлое сведение личных счетов. Новая власть задалась целью унизить военное руководство.

И в то же самое время Шапошников старался быть демократичным, для всех подчиненных доступным министром. Он со всеми здоровался за руку, широко улыбался, пряча от всех свои мысли…

Между тем Вооруженные Силы быстро деградировали. Проявляя особую прыть в военной политике, Ельцин 28 октября 91-го объявил об установлении моратория на ядерные испытания в пределах РСФСР в течение года. Это означало, что РСФСР выходит из-под юрисдикции президента СССР! И что же Горбачев с Шапошниковым? По сути дела — ничего. Это означало приближение к концу семимильными шагами…

А маршал ясно давал себе отчет в том, что творится в Советском Союзе. На заседании Госсовета 4 ноября он охарактеризовал ситуацию в Вооруженных Силах как грозившую перерасти в острый внутренний кризис с непредсказуемыми международными последствиями.

— Нам при всем уважении к намерениям суверенных республик иметь в перспективе свои национальные вооруженные формирования, — заявил Шапошников, — следует найти цивилизованные, рациональные пути решения всех вопросов и, главное, избежать того, чтобы мощный современный военный потенциал второй сверхдержавы превратился в объект дележа, беспорядочной национализации и приватизации…

Иначе же, по мнению министра, СССР превратится в «конгломерат противоборствующих княжеств», в результате гигантские Вооруженные Силы будут неизбежно втянуты в политическое противоборство.

— Поскольку мы все пытаемся, — Ельцин поддержал Шапошникова, — несмотря на трудности, создать новое государство — Союз Суверенных Государств, оно, безусловно, должно иметь и единую армию — единые Вооруженные Силы…

Даже республикам, отделившимся от Союза, как считал Ельцин, не стоило позволять «резать по живому» целостный, воедино связанный организм, его стратегические силы — ракеты, авиацию, морской флот…

— Это же самоубийство будет. Мы не можем этого разрешить…

И Шапошников, и Ельцин пытались сохранить армию в нынешнем ее виде. Министр пытался уберечь Вооруженные Силы СССР от развала. Президент РСФСР надеялся, что такая армия нового союза государств обеспечивала бы Москве полное доминирование. Президенты союзных государств оказались бы послушными марионетками в его руках…

Неужто, горько думалось Рэму, глядя на маршала, ни Ельцин, ни сам Шапошников не понимают одной простой истины? Вот, к примеру, Кравчук, Шушкевич, Назарбаев и прочие — они вовсе не простачки…

Все руководители союзных республик прекрасно разумели, что без своих национальных вооруженных сил никакая независимость просто невозможна. Распад СССР неизменно означал и распад его армии…

И полная иллюзорность планов Ельцина и Шапошникова начала проясняться довольно скоро. Уже 11 ноября 91-го года Гамсахурдиа объявил о национализации имущества Вооруженных Сил СССР на всей территории республики. Его примеру 13 ноября последовал президент Молдавии Мирча Снегур. Далее пошло и того веселее. 26 ноября первый чеченский президент Джохар Дудаев ввел запрет на вывод боевой техники, находящейся в Чечне, за пределы республики. И сразу начался постепенно усиливающийся ее захват «мирными гражданами»…

Положение войск в союзных республиках стало исключительно тяжелым. Множились нападения на военных, членов их семей. Кругом расхищались оружие и военное имущество… Полнейший бедлам…

Выполнив всю возложенную на нее часть обязанностей, Цветкова заглянула в палату к Лесе.

— Прогуляться не желаете? — Инга подкатила коляску.

По дороге она, пристально наблюдая за реакцией Ищенко, поведала о том, что майор, получивший ранение в Ущелье Шайтана, пошел на поправку. До чего же охочим до жизни и живучим оказался мужичек.

— Майор? — Леся от неожиданного известия вздрогнула.

По ее разумению, в колонне из старших офицеров находилось всего два человека: подполковник и майор. Ошибки тут быть не могло. Она все поле боя не раз, не два прощупала через перекрестие своей винтовки.

— Майор… Что, и его следует убрать? — Инга прищурила глазок.

Не расслышав в голосе Цветковой насмешки, Леся серьезно кивнула головой и голосом подтвердила свою решимость:

— Если он тот самый.

И тут Инга саркастически поддела разгоряченную пациентку:

— Ага. Поставим на поток. Ты будешь меня дергать за веревочки, а я, как безмозглая кукла, послушно в такт дергаться…

— Ну, Инга!

Пряча улыбку, Цветкова покачала головой:

— Не выйдет. Это тебе не местный житель, за телом которого до сей поры никто не заявился. Списали его, и нет человека…

Решившись идти ва-банк, Леся скинула последний козырь:

— И этого спишут. Мало ли майоров на свете…

— Нет, милая. Этот майор не прост. У моего Пестикова целое досье на него имелось. Его дважды представляли к ордену. Да у него жена, как я узнала, полковник милиции. Правда, тетка с Украины… Так все та же милиция. Вцепится баба мертвой хваткой, не вырвешься…

Жалостливым голоском Ищенко протянула:

— Мне хотя бы на него посмотреть. Одним глазком.

— Посмотреть можно. Могу до него тебя с ветерком прокатить. Если он узнает тебя, все — амба тебе, сливай воду в сортире. Житие в аду покажется тебе намного легче и слаще, чем твоя никчемная жизнь…

Крестника Леся сразу узнала по его насмешливой улыбке. Точно так спокоен он был и на поле боя. И майор сразу признал ее, качнул головой и приставил палец к своим потрескавшимся и бледным губам.

— Катись ко мне, — едва слышно прошептал майор.

От страха Леся резво крутанула колеса, попятилась назад.

— Не бойся меня… — больше догадалась, чем услышала она.

Движимая неосознанным чувством, Ищенко вкатилась в палату. Как только она приблизилась, офицер тихо заговорил:

— У тебя такие красивые, как у Врубеля на картинах, распахнутые глаза. У меня была женщина с такими же глазами. Ты живи. Я ничего и никому не скажу. Но ты беги из госпиталя. Возвращайся к себе домой. Нарожай детей, забудь об этой войне. Война не для вас, не для женщин. Ваше предназначение в ином. Вы созданы для продолжения рода, а не для убийства себе подобных существ…

Леся раскатилась по коридору. По щекам ее потекли слезинки. Ей навстречу шла красавица-блондинка, миниатюрная, с тонкой талией. И лишь годы и переживания слегка оставили свой отпечаток на ее лице.

— Кто это был у тебя? — закрыв дверь, Дина приотворила окно.

— Одна знакомая, — Рэм широко улыбнулся. — Встречались мы как-то на стрельбище. Пришла она проведать меня, спросить за жизнь…

Чуть прищурив левый глазок, женщина пристально посмотрела на мужа. Не понравился ей голос Рэма. Так, видать, и не научился муженек ее врать, когда дело касалось непростых жизненных вопросов.

Вошедшая в палату, Инга застала Ищенко в состоянии панического замешательства. Побледневшее лицо Леси, мелко подрагивающие губки с головой выдавали ее состояние, вышедшее из положения равновесия.

— Он, представляешь, меня узнал!!!

— И какого, прости меня, черта ты к нему полезла?

Оглянувшись, Цветкова плотно прикрыла дверь. Ситуация вышла из-под контроля. Вечер, как говорится, перестал быть томным. Впрочем, лично ей пока ничто не грозило. Не в интересах Ищенко было вешать на себя дело Панаса. И все же, подстраховаться ей не помешало бы.

— Вот дура я, — накинув на себя сокрушающуюся маску, надрывно проговорила Инга, — что связалась с тобой! Попала в засаду!

Бессмысленно глядя в дальний угол, Леся глухо пробормотала:

— Бежать мне надо, бежать…

На губах у медсестры заиграла ироничная улыбка. Хорошая мысль. И главное, что поступила она на всеобщее рассмотрение крайне вовремя.

— Помоги мне бежать. Я в долгу не останусь!

Не отвечая, Инга прошла к окну. Мучительная пауза затягивалась.

— Инга, не молчи!

— И твои предложения? — Цветкова повернулась лицом к Лесе. — На костылях попрыгаешь? Куда ты попрешь без документов?..

В ответ Ищенко, морщась от боли, встала на ноги, шагнула разок.

— Я уже пробовала. Мне бы палочку яку… И паспорт…

С документами проблем не вышло. Их удалось забрать тихо и без шума. Как раз проходила выписка выздоровевших бойцов. Оформляли на них соответствующие бумаги. Перекинувшись с подругой ничего не значащими словечками, Инга ловко извлекла из общей кучи документы на Ищенко, опустила себе в карман. Выходя, она весело пошутила:

— Смотри, Матрена, не ошибись. Запишешь еще вместо руки ногу…

— И тебе, Инга, не хворать… — Мотя тут же про нее позабыла.

Доставку Леси к государственной границе с Украиной возложили на Ключникова. После страшнейшего конфуза, приключившегося с ним в ресторане, Кеша оказался на мели, просрочил вылет в Питер. Он про все свои злоключения подруге не говорил. Хорохорился, отбрехивался, что не едет он исключительного из-за того, что не может оставить Цветкову одну без присмотра в рассаднике ловеласов и законченных бабников.

В момент исчезновения Ищенко из палаты Инга присутствовала на операции, помогала анестезиологу. Ключников повез Лесю на такси.

Путь покороче лежал через Крымск, Тамань и дальше на Керчь. Но они двинулись в сторону Ростова-на-Дону. Там Кеша посадил девушку на автобус до Мариуполя, что находился на территории Украины.

Получив приличную сумму в конвертируемой валюте, Ключников подсуетился, приобрел билет на самолет, часа через три вылетел.

Ищи-свищи теперь ветра в поле. Пропал человек, исчез бесследно, растворился на отныне независимых окраинах распавшегося СССР…

3

Пропажу не ходячей пациентки обнаружили перед самым ужином, но особого значения не придали. Тревогу забила медсестра, дежурившая ночью. Девушка пришла делать укол. Не обнаружив Ищенко на месте, она заволновалась, подняла всех на ноги. Вызвали Цветкову.

— Как нету ее? — Инга хлопнула ресничками и застыла с широко раскрытыми глазками. — Может, в парке она сидит, вздыхает на луну…

Обыскали всю прилегающую территорию. Коляску Ищенко нашли возле тыльных ворот. Пациентка так и не объявилась…

Лишь вдогонку за чрезвычайным происшествием по распоряжению начальника госпиталя усилили пропускной режим. Возле КПП торчал гарнизонный патруль. У всех без исключения проверяли документы.

— Рэм, пропала твоя знакомая по стрельбищу, — Дина с ироничной улыбкой воззрилась на отстраненно смотревшего перед собой мужа. — У тебя имеется, что беспристрастно и откровенно сказать суду…

— Нет, — Рэм прикрыл глаза, в который раз возвращаясь в прошлое.

23 февраля 92-го года на плацу училища вручали награды. В обед в узком кругу они собрались у Ветровых. Когда Рэм учился, Юрок служил командиром взвода в их батарее. Племянник Ветрова, Сашка Григорьев, обучался в соседнем подразделении. С Александром Рэм подружился. Они вместе служили в одном полку в Германии.

За столом было непривычно тихо. Веселье никак не клеилось.

— Чего вы набычились, — едко съязвил Димка Хлебников, командир взвода в 12-й роте, — будто зубры в Беловежской Пуще…

— Я бы их всех за ноги повесил, — хмуро произнес Валера Пожарчук, бывший командир 12-й батареи, передавший свою должность Ветрову.

Без излишнего уточнения присутствующие за столом вмиг поняли, о чем пошла-покатилась речь. Свежи предания…

8 декабря 91-го года в Беловежской пуще три коммунистических начальничка совершили антигосударственный акт. Ельцин, Кравчук и Шушкевич (при самом активном участии Бурбулиса, Гайдара, Шахрая, Козырева, Илюшина), не имея на то никаких законных полномочий и в нарушение всех итогов мартовского референдума, втихаря подписали соглашение о том, что «Союз ССР как субъект международного права и как геополитическая реальность прекращает свое существование».

Путчисты провозгласили «Содружество Независимых Государств» с признанием государственными границами искусственные большевицкие границы между ними. Госсекретарь РСФСР Бурбулис о настоящей цели Беловежского путча сказал: «Да неужели Вы не понимаете, что теперь над нами уже никого нет!». Власть Горбачева кончилась…

Взмахом руки Пожарчук словно пригвоздил их к позорному столбу:

— Сами трусились, как шакалы, боялись, что всех загребут, и в то же время по живому раздирали страну на части… Это же насколько надо быть охочими до не ограниченной никем власти, чтоб так рисковать…

А Димка Хлебников в ответ не без основания предположил:

— За Ельциным стояли американцы, они поддерживали его…

Собравшиеся офицеры доподлинно не ведали, но догадывались, что, не ощущая за собой мощи заокеанских покровителей, скорее, сам Борис Николаевич вряд ли решился бы на столь безрассудный шаг. Не знали они, что из охотничьего домика Ельцин позвонил президенту Бушу:

— Горбачев еще не знает этих результатов… Уважаемый Джордж… это чрезвычайно важно! Учитывая сложившуюся между нами традицию, я не мог подождать даже десяти минут, чтобы не позвонить Вам…

После звонка заокеанскому хозяину к Ельцину пришло ощущение свободы и легкости. В эти мгновения он почувствовал сердцем: большие решения надо принимать легко и не оглядываться назад и по сторонам…

Большое и легкое решение они отпраздновали шумным застольем. А затем наступило похмелье. По приезду в Москву Ельцин долго ждал момента, когда придут, арестуют его по обвинению в измене Родине.

— Натворили мы дел! — тяжко вздыхал он, разливая по рюмкам.

Близкое окружение российского президента прекрасно понимало, что Борис Ельцин, подписав Беловежское соглашение, пошел на грубое нарушение статей 74—76 Конституции СССР 1977 года, Закона СССР от 3 апреля 90-го года «О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из СССР», статей 4, 5, 68, 70, 71, 76 Конституции РСФСР 1978 года, статей 4, 6 Закона РСФСР от 24 апреля 1991 года «О Президенте РСФСР». И он совершил указанные действия вопреки воле народов РСФСР о необходимости сохранения СССР, выраженной во время всенародного голосования (референдума) от 17 марта 1991 года. В свободной Америке сей букет стоил бы с десяток пожизненных сроков…

Неумолкающая радиоточка возвестила о том, что в Москве пробил девятый час вечера. Недалеко от дома бухнуло. В парке Ленина давали праздничный салют. Восемнадцать орудий палили холостыми.

Салютные установки запускали ввысь заряды с фейерверком. Яркие вспышки на мгновения озаряли небо и, затухая, гасли. Артиллеристы еще не знали, что производят последний салют…

Вернувшись с балкона, офицеры расселись по своим местам. Через один тост общий разговор вновь вернулся к волновавшей всех теме.

— Горбачев, иуда, — сверкнул глазами Хлебников, — упустил момент. Промедлил, струсил, не принял мер, чтоб арестовать изменщиков…

Валера Пожарчук в горячке хлопнул ладошкой по столу:

— Треба было тогда брать их всех, подлецов, тепленькими, хватать за шиворот и прямиком тащить в «Матросскую тишину». Хай бы сидели вместе с Янаевым, Крючковым, Язовым и прочими…

— Столько горя людям принесли… Вдумайтесь только…

На днях на закрытом совещании до них довели секретные данные о том, что за пределами Российской Федерации оказались 25 миллионов русских, а вместе с малороссами и белорусами — вдвое больше. Стали они иностранцами на родной земле. Оказался разделенным осетинский народ. Вопреки их воле были отделены абхазы. Права разделенных и отделенных народов расчленителями никак не обговаривались.

Те, кто разрушал СССР, действовали в нарушение существовавшего законодательства и Хельсинкского Акта 1975 года о неизменности государственных границ.

Этот принцип не раз подтверждался, к примеру, на аналогичном совещании в Вене в 1989 году. Но тут его нарушило само правительство Российской Федерации — в ущерб самим русским интересам — из личных эгоистичных соображений косящего под «демократа» честолюбца.

Прищурившись, Димка попенял указующим перстом:

— А Запад одобрительно хлопал в ладоши и слезно умилялся, глядя на творящиеся беззакония и безобразия. Хоть бы слово против вякнули…

К несказанному их удивлению, западные демократии поддержали на всей территории бывшего СССР явно нелегитимные режимы бывших вождей КПСС, будто все произошло строго в рамках всех законов…

— А как наши вожди, — усмехнулся Ветров, — и думать позабыли про все свои прежние коммунистические идеалы, сорвали с себя маски…

Рэм тут покачал головой. Не только один их преподаватель-майор с первой кафедры, с пеной у рта доказывавший, что правильнее научного коммунизма может быть только научный коммунизм, вдруг запел совсем иные песни. Подобных перевертышей насчитывалось море…

Партийные лидеры вмиг перекрасились в демократов, утверждаясь на антирусской националистической идеологии — с поощрения США.

— Дожились, — вздохнул Хлебников, — американцы хозяйничают на всей бывшей нашей территории, как у себя дома. Шеварднадзе захватил власть в Грузии при прямой поддержке ЦРУ посредством переворота против законно избранного президента. Творят, что хотят…

Знающий чуть больше своих гостей, Ветров предположил:

— И Москва всецело поддержит эти родственные по происхождению режимы, исправно дотируя всех соседей своими поставками дешевых энергоносителей — несмотря на репрессии этих самых режимов против русского населения на своих территориях. Ельцин исправно заплатит за то, что его поддержали в борьбе против Горбачева…

— А этот наш Комбайнер трусливо отступил, поджав хвост…

Для всех них стало большой неожиданностью, что 25 декабря 1991 года Горбачев ушел с поста президента СССР. Не знали они, что в виде отступных тот выдвинул целый список, который «практически весь состоял из материальных требований. Пенсия в размере президентского оклада с последующей его индексацией. Президентская квартира, дача, машина для жены и для себя. Но главное — Фонд… бывшая Академия общественных наук, транспорт, оборудование. Охрана».

Все это Горбачев получил. 26 декабря верхняя палата Верховного Совета СССР — Совет республик — приняла декларацию о прекращении существования СССР как государства.

— Иуда! Думал только о себе. За державу даже и не радел…

Раздался звонок в дверь. Ветров пошел открывать.

— Что, не ждали? — на пороге стоял генерал в отставке, Ершов Павел Евгеньевич. — Как поживаешь, племянничек…

За столом оживленно загудели. Генерал от военной разведки мог, не задумываясь, при желании ответить практически на любой вопрос.

Провозгласив тост за здоровье хозяев и их детишек, Ершов выпил, с аппетитом нацепил на вилочку маринованный огурчик.

— Павел Евгеньевич…

На вопрос Рэма генерал презрительно пожал плечами и ответил с ходу, будто заранее готовился к предстоящему выступлению:

— Ему свыше на роду предписано быть послушным и услужливым исполнителем чужой воли. Став в одночасье по стечению обстоятельств полновластным Хозяином могущественной державы, он так и не смог уже обходиться без чьих-либо подсказок и нашел их не где-нибудь, а в Белом доме в лице американского президента. Сейчас про это, конечно же, можно говорить все, что кому угодно, но результат его деятельности налицо. Своим бездействием он позволил развалиться Союзу. Союзные республики по-воровски разбежались, прихватив с собой самые лучшие куски, с кровью отодрав их от России…

После недолгой паузы Ветров задал вполне уместный вопрос:

— Это, дядя, твое личное мнение или оно кем-то подтверждено?

Бывший разведчик хитровато прищурился:

— Я на память зачитаю выдержки из беседы с одним влиятельным человеком. На заданный ему вопрос он отвечал, что утверждения о том, что Советский Союз был обречен, что это было противоестественное образование — чепуха. Как экономист он не считал, что при Брежневе был застой — скорее политический термин, а не историческое понятие. Темпы роста в 60-х годах были довольно значительны. В 70-е — начале 80-х годов они сократились до трех процентов, но это характерно для любой развитой, «технологически зрелой» экономики…

По его мнению, перестройка или реформы всегда были нужны. Реформы — процесс непрерывный и при социализме, и при капитализме. Они синхронизируются с определенным этапом научно-технического развития, социального прогресса, с ростом потребности людей…

Изменения постоянны, поэтому и экономическая политика должна непрерывно изменяться, учитывать новые ситуации, новые потребности общества. Это было многим понятно. Поэтому они все приветствовали приход Михаила Горбачева, объявленные им цели, в том числе в рамках заявленной им перестройки…

В ходе частной беседы весь упор делался на том, что в разрушении Союза главную роль сыграли субъективные факторы. Некомпетентность союзного руководства. Эгоистическое желание всех лидеров союзных республик избавиться от контроля центральных властей, использовать идущие горбачевские демократические реформы для разрушения основ государства и принципов общества…

Выслушав генерала, офицеры долго молчали. До понятия многого они и сами доходили, но кое-что расползлось за рамки их понимания.

— Выходит, что Горбачев с самого начала хотел изменить в стране социальный строй, но по известным причинам эту цель от всех скрыл.

Ершов с ответом не спешил, обдумывал каждое свое слово. Совсем непросто было ему ответить на то, над чем бьются многие НИИ.

— Я так не думаю. Он был достаточно убежденным коммунистом, но на него большое влияние оказывал Запад. Горбачев хотел сравняться с западными лидерами, занять место среди них. К сожалению, у него, как у многих советских лидеров, был комплекс неполноценности в общении с западными лидерами. Запад его подталкивал к реформам, но Миша по своему образованию и жизненному опыту не был готов к их разумному проведению. Он не имел ни тактики, ни стратегии — были сплошная импровизация и губительное желание все изменить одним махом…

Вбросили лозунг: ускорение. Генсек объявил, что до восьмидесяти процентов машиностроительной продукции должно соответствовать мировому уровню. Это пахло дилетантизмом, и, естественно, кампания провалилась. Под видом реформ происходила революционная ломка структуры управления. Единым махом уничтожили все министерства, связанные с производством техники для предприятий легкой и пищевой промышленности, животноводства, потом набросились на ВПК…

Печальный же итог волюнтаристского подхода к крайне серьезным вопросам экономического блока нам всем известен…

Антиалкогольная кампания по существу провокационная. Возник не контролируемый самим государством подпольный рынок производства алкоголя, взрывным образом расползлась наркомания…

Появился дефицит продовольствия. Потом начали шантажировать население повышением цен — изобретение министра Павлова…

Грядущее повышение напугало людей, привыкших к стабильным ценам. Возник ажиотажный спрос, прилавки мигом опустели…

В условиях, когда едва устанавливающееся рыночное равновесие было искусственно нарушено, начались споры по поводу выбора модели экономического развития. Одни члены правительства говорили одно, другие — иное. Появились планы Абалкина, Аганбегяна, Явлинского…

Многие обыватели совершенно потерялись в ориентирах. Началось брожение умов в поисках внезапно утерянной истины…

А когда все непродуманные экономические эксперименты привели на практике к хаотическому спаду экономики, правящая элита решила компенсировать свою неспособность управлять великой страной за счет политической демагогии. Появились гласность, идеи о «новом Союзном договоре» вопреки действующей Союзной Конституции и прочее…

Речь генерала произвела убойный эффект. Офицеры раздумывали. Тревожное молчание нарушила Светлана, жена Ветрова:

— Надо полагать, Павел Евгеньевич, наш Горбачев разбудил спящие общественные силы, и они начали на него давить.

За окном задребезжал на повороте старенький трамвай, донеслась заливистая трель. Ершов выдержал паузу, прищурил левый глаз:

— Его постоянно подталкивали с двух сторон. С одной стороны на него давили ортодоксальные марксисты из политбюро и секретариата: Лигачев, Медведев и прочие, а с другой его били буквально под руку лидеры межрегиональной депутатской группы во главе с неким Юрием Афанасьевым. Они не давали Горбачеву опомниться. Почувствовав, что он близко к сердцу принимает критику, они нашли больную точку — его желание считаться демократом — и постоянно на нее давили: твердили, что он уступает ортодоксальным марксистам, что он нерешительный и надо смелее равняться на Америку и так далее. Позже я сказал одному из тогдашних сопредседателей, что это ведь они разрушили Союз. На что он мне со смехом ответил: «Кроме тебя, никто этого не знает»…

Не выдержав, Валера Пожарчук подлил масла в огонь:

— Они развалили СССР. Потом перебежали к Ельцину, сеют смуту в его окружении. Нам с Украины и то видно.

— А что, — иронично хмыкнул Дима Хлебников, — коммунисты ваши лучше? Они же первые разрушили единство, отпочковавшись от КПСС, создав свою КПРФ и начав оголтелую травлю Горбачева. Публично идея выхода Российской Федерации из состава Союза прозвучала из уст одного коммуниста-писателя на съезде народных депутатов СССР. Да и проголосовали за выход из состава Союза они практически единогласно — из депутатов Съезда Советов против суверенитета России было только пять или шесть человек…

Поднявшись с кресла, Ветров прошелся по комнате, вслух озвучил один из постоянно тревожащих его вопросов:

— Я думаю, что Горбачев собственными руками лепил могильщиков себе, партии и Союзу…

Все они знали, как относится учение марксизма-ленинизма к роли отдельной личности в истории. Но ход истории нередко поворачивают личные качества лидеров. Горбачев был неравнодушен к критике. Он не мог простить в 87-м Бориса Ельцина за критику на Пленуме ЦК КПСС.

И, считая себя демократом, не смог Горбачев расправиться со своим противником. Его качества, нерешительность и мнительность, привели к кровавым событиям в Закавказье, Прибалтике, в Средней Азии.

Не сбрасывали они со счетов, что, будучи первым секретарем МГК КПСС, Ельцин был чрезвычайно популярен. Он критиковал курс партии, говорил о недостаточности реформ. Еще тем был Борис демагогом.

Особенно людям нравилось то, что он объявил войну привилегиям. Говорил он, что все должны быть равными, иметь достойные условия жизни. Люди искренне верили, что им нужен именно такой лидер.

— Этот пламенный борец с привилегиями, — хмыкнула Светлана, — окружил себя роскошью, о которой его предшественники и не мечтали.

— Власть портит человека, а безграничная власть доводит пороки до самого абсурда, — подытожил Ветерок.

А Рэм невесело улыбнулся. Абсурд добрался и до его личной жизни. Он никак не мог понять, почему их семья живет не по-человечески, не по-людски, врозь, а не вместе. И кому, и для чего такая жизнь нужна…

Политический диспут на время закрыли, отдали должное горячим блюдам. Но народ, пропустив по рюмочке и по второй, вернулся-таки к наболевшей теме. Димка Хлебников ловко зашел с заковыристым хоть на первый, хоть на второй взгляды вопросом:

— Павел Евгеньевич, а этот неуправляемый процесс, на ваш взгляд, можно было предотвратить? Я тут про распад СССР хотел бы…

Трудный вопрос, но генерал от военной разведки ответил достойно:

— Конечно. Надо было ему срочно, не медля, созвать внеочередной Съезд народных депутатов. Принять на нем справедливое и главное, что законное решение вернуть назад в состав РСФСР все земли, щедро розданные налево и направо нашими недальновидными руководителями.

Гости одобрительно захлопали. Мысль, озвученная Ершовым вслух, пришлась всем по душе. Эстафету подхватил майор Пожарчук.

— Вот-вот! — постучал он пальцем по столу, — Грузии оставить то, с чем она пришла к России, слезно умоляя о защите от Оттоманской Турции, клянясь в вечной дружбе, когда от ее населения оставалось не более сорока-пятидесяти тысяч, а от всех земель — жалкий клочок…

Как выразился далее Валера, Украину следовало бы оставить в тех границах 1654 года, когда хохлы на Переславльской Раде подписали Договор о добровольном присоединении к России. В них и близко не входили богатые земли современных областей: Одесской, Николаевской и Херсонской. Что и говорить про курортный Крым, который им взял и волюнтаристски подарил Хрущев в честь 300-летия воссоединения.

К Молдавии присоединили кусок, в несколько раз превышающий саму Бессарабию. Казахстану «радетели» своей щедрой рукой прирезали бескрайнее море земель, бездумно проводя границы по карте с помощью карандаша и линейки…

Маленькая стрелка на часах приближалась к цифре «12», когда взял заключительное слово отставной генерал:

— Об истинных причинах распада СССР, конечно, еще долго будут вестись неутихающие политические споры. Но надо сказать, независимо от степени недальновидности тех или же иных правителей конечная катастрофа курса, взятого Горбачевым, была неизбежна…

С сожалением и горечью приходится констатировать лишь тот факт, что развод мог осуществиться поэтапно, на основе всех известных мировому сообществу правил, через согласительные механизмы, через прагматичный торг, как обстояло дело с Британским содружеством.

А господа Ельцины, Шушкевичи и Кравчуки своим совместным решением разодрали всю огромную страну на куски, заложили при этом разделе десятки мин замедленного действия и вменили себе в заслугу.

Впрочем, что еще можно было ожидать от деятелей, взращенных на всех ханжеских идеалах КПСС, так называемых верных продолжателей Ленинской национальной политики…

Отставной генерал тяжело дышал. Обычно спокойные глаза Ершова налились яростным негодованием. Ветров глухо обронил:

— Теперь, дядя, об этом уже поздно, наверное, поднимать вопросы?

— Теперь, Юрок, все крайне сложно. Нет того Союза, который был правомочен решить эти вопросы у себя внутри. А теперь это отдельные самостоятельные государства. Они прикроются международным правом и будут яростно драться за каждый кусок перепавшей им землицы…

Не поднимая головы, Рэм ковырялся вилкой, пытаясь подцепить маринованный грибок. А тот, будто дразня, не поддавался, ускользал. И время от них коварно ускользнуло, вспять его, увы, не оборотить.

Конфликты на национальной почве жарко вспыхнули и в Южной Осетии, и в Аджарии, и в Абхазии, территориально входящих в Грузию.

Не все здорово в Молдавии. Этнические волнения уже начались в Нагорном Карабахе. Оттуда начали выгонять армян, проживающих на территории Азербайджана. Эти нации и так не любили друг друга, а кто-то умудрился целый армянский район включить в состав Азербайджана.

Огромная страна развалилась. К власти устремились всякого рода проходимцы и все авантюристы. Нечистая сила всех мастей вырвалась наружу. Ничего хорошего от бала Сатаны ждать им не приходилось…

Будто по команде друзья-товарищи поднялись, попрощались. Дверь за ними закрылась. Присев на стульчик, женщина горестно вздохнула:

— Все так, Евгений Павлович, на самом деле плохо?

— Да, Светлана, — Ершов кивнул головой, — если и того не хуже. И то хорошо, Юрок, что вопрос о твоем переводе в Ленинград-Петербург решен. И с обменом квартиры мы по всем пунктам договорились…

Ближе к весне Ветровы уехали, простившись с южным городом и со своими друзьями. Украина хотела жить самостоятельно. Многим людям по их идейным соображениям в ней места более не находилось.

А Рэм остался в этом городе один. Пусто стало на душе. Разлад шел во всем. Наверное, тогда и появилась трещинка у него на душе, и в ней начался свой разлад. Нет, не правда. Он сам себя пытается обмануть. Все это началось немного раньше, за полтора года до всего этого…

4

…В то лето они повезли своих курсантов на стажировку. Почти сто пятьдесят человек — половина третьего дивизиона приехала на практику.

Артиллерийский корпус, расквартированный в городке-спутнике Уручье, раскинулся в двадцати минутах езды от города-героя Минск, столицы радушной и хлебосольной Белоруссии.

Компактный военный городок и рядом с ним жилые кварталы с домами для семей военнослужащих. Добротная инфраструктура и все, что нужно для комфортной городской жизни.

Махнув на прощание прапорщику Оранскому, вместе с которым служил в Германии, Рэм прошел через КПП и медленно прогуливался по улице. Он с интересом поглядывал на вывески магазинов, старался на будущее запомнить быстро достижимые места их расположения.

— Рэм! Рэмка! — некто со спины догнал его и положил свои руки ему на плечи. — Постой…

Еще не решаясь и уже боясь сделать простенький разворот назад, он остановился. Внутри у него резко похолодело. Потом его бросило в жар. Женский голос был настолько до боли знаком, что он боялся поверить.

Скорее всего, он боялся того, что окажется прав, что память ему не изменила. Не мог, не мог он ее голос забыть. Он помнил его всегда.

— Рэм, ну, что с тобой?

Теперь сомнений, вернее, путей для бегства не оставалось, и парень начал медленно поворачиваться.

— Ты? — Рэм, как ни старался, скрыть свое изумление он не смог.

— Я, как видишь… — ликующе выдохнула сероглазая красавица.

Женское лицо сияло и красноречивее всех слов свидетельствовало о том, что, по крайней мере, она их встрече несказанно рада.

— Ты… как тут оказалась?

— Рэм, я здесь живу. Здравствуй, Рэм. Я рада тебя видеть.

Внутри у мужчины крупно колотило, он, скрывая все свое волнение, суховато произнес:

— Здравствуй, Рина.

— Ты, я вижу, не рад нашей встрече? — красавица моргнула.

На лице у Марины появилась недоуменно обидчивая улыбка. Она покраснела, и он, не желая обижать ее, поспешил исправить ситуацию:

— Нет, Рина, я рад. Просто я никак не могу прийти в себя. Я рад видеть тебя. Безумно рад.

— Пойдем со мной, — она потянула его за собой. — Идем же, идем…

Послушно повиновался, увлекаемый ее уверенной настойчивостью, и только, когда они поднимались по лестнице, он запоздало спросил:

— Куда мы идем?

— Потом. Потом ты все сам поймешь.

Входная дверь за ними захлопнулась. Ее губы потянулись навстречу его лицу. Он отступил от нее на шаг назад и уперся спиной в стенку.

Прикрыв глаза, Рэм грустно усмехнулся. Вот он и сам, сам по своей собственной глупости угодил в западню. Так просто теперь из ее рук не вырваться. Ни за что не вырваться. Но хочет ли этого он сам? Вырваться и уйти? Трудно признаться даже самому себе. Настолько Марина своим появлением все запутала, перекрутила в противоречивый жгут…

Тонкие женские пальцы нежно и ласково дотронулись до его лица. Рэм вздрогнул, ибо неожиданно и ошеломляюще остро подействовали на него ее прохладные прикосновения. Они зажгли в нем огонь желания.

— Не надо, Рина, — на его лице проступили муки внутренней борьбы. — Я не могу. Я женат.

— Один поцелуй, — она закрыла глаза и потянулась к нему. — Всего один невинный поцелуй…

Всем своим видом Рина говорила, что многого она пока не просит. И разве можно было отказать человеку, которого не видел столько лет? У него не хватило сил отвести от себя руки, добравшиеся до его затылка.

«Всего один поцелуй, и я… я тотчас уйду», — мелькнула в мозгу мужчины примирительная мысль.

— Рина, всего один поцелуй… — предупреждая, произнес Рэм.

И кого же он снова хотел обмануть? Самого себя? Он же прекрасно понимал, чем все оно может закончиться. Он еще не забыл упоительный вкус ее губ. Они тянули его за собой, и ничего он уже не мог поделать со своим собственным влечением. Шаг, еще один шаг…

— Рэм, ты вспоминал обо мне? — спросила она, нежась на груди человека, ближе которого, наверное, у нее в жизни никогда не было.

— Да, Рина. Да, моя сладкая погибель. Я очень часто вспоминал. Да и сейчас вспоминаю о тебе.

— Да? Это при живой-то красавице жене? — вопрошала его Марина.

Подняв на лежащего рядом мужчину свои сияющие радостью глаза, женщина недоверчиво покачала головой. Потом она вздохнула:

— Ты, Рэмка, сочиняешь, чтоб сделать мне приятное…

И ей подумалось, что, наконец-то, и он научился лукавить. Раньше молвил он то, что видел и думал, что чувствовал и чем жил. Жалко оное осознавать, но слышать все-таки приятно, если не думать, что…

— Нет, это чистая правда… — признался Рэм.

По его лицу проскользнула грустная улыбка, и он пальцем легонько нажал на кончик ее носика:

— Если ты, Рина, еще не забыла, то я никогда не был склонен к тому, чтобы говорить тебе неправду. Ты права, рядом с Диной, кроме как о ней, ни о чем другом не думаешь. Но она не в состоянии всегда быть со мною. И тогда… — он снова улыбнулся. — Знаешь, я часто ловил себя на мысли, что втайне жду того, что снова услышу веселый перестук твоих жизнерадостных каблучков, что кто-то шаловливо накроет мои глаза своими узкими ладошками, и тогда я снова услышу твой чудный голос…

Прикрыв глаза, он вспомнил, как подобное случалось не раз, когда он служил в Германии, когда у них с Диной было все ужасно плохо.

— Рэм, это что, признание в том, что я тебе небезразлична?

Женские глаза радостно распахнулись. Неужели, все же случилось то, на что, казалось, надежды никогда не имелось.

— Да, Рина. Ты мне, как оно выяснилось, вовсе небезразлична. Когда ты уехала из Германии, я вдруг понял, что полюбил. Чувство пришло, и я не знал, что мне с ним делать. Я не стал бороться с ним, — Рэм ласково дотронулся до ее губ и провел по ним пальцем. — Я просто спрятал его глубоко внутри себя и изредка, когда мне никто не мог помешать в этом, извлекал его оттуда и заново переживал все то, что было между нами. Может, кто-то и посчитает меня ненормальным, но это меня нисколько не волнует. Это мое собственное, глубоко личное…

Рэм машинально потер скулу. Ему всегда казалось, что именно там оно навеки и останется. Если бы не нежданная и негаданная встреча с его прошлым, и горьким, и сладким одновременно.

— А Дина знает? Она что-нибудь спрашивала обо мне?

— Дина?.. Нет, — он неопределенно пожал плечами. — Она никогда не интересовалась именем той, с кем я в Германии жил до нее. Мне всегда казалось, что она намного старательнее, чем я сам, обходит тот вопрос десятой стороной. Сам не знаю почему, но это так…

Неожиданный вздох вырвался из женской груди. Чего в нем было больше: огорчения, сожаления или же тихой радости? О чем задумались чудные глазки, укрывшись дымчатой пленкой? Глядя в них, Рэм молчал, ожидая очередного вопроса, который долго ждать себя не заставил.

— У вас, Рэм, с ней все хорошо? — сероватые глаза-озера очистились от хмари и засияли в тревожном ожидании.

В ее душе затеплилась надежда. А вдруг, а вдруг… И тогда, тогда…

— Да, Рина. Ты же знаешь, что она прекрасный человек.

Согласно кивнув, Марина снова вздохнула:

— Знаю. Поэтому я ей, как только узнала, что у вас родилась дочь, и уступила. Живя со мною, ты бы скоренько проклял и меня, и себя…

— А ты, девочка, изменилась… — негромко произнес мужчина.

Пока суд да дело, мужские чуткие глаза и пальцы замечали все.

— Я стала некрасивой и больше тебе не нравлюсь?

В заданном вопросе, кажется, было чуть каприза. Немного кокетства примешалось в нем. И присутствовало еще что-то неясное.

— Нет, почему же, — он широко улыбнулся. — Ты стала женственнее. У тебя в жизни, Рина, было большое потрясение. Возможно, оно связано со мной. Прости меня, Рина, если это, действительно, так. Но ты сумела пережить все. В твоих глазах я не увидел следов боли, тоски и печали. Они у тебя играют всеми жизненными красками. Не думаю, что то лишь следствие того, что я рядом с тобой. В тебе нет гнетущей неуверенности. Значит, дела у тебя складываются, в общем-то, неплохо…

И Рэм чувствовал, что все это несказанно его радует. Намного было бы хуже, если б дела у Рины складывались бы не столь хорошо. Тогда его вина во всем произошедшем только удвоилась бы или утроилась б.

— Хотя отсутствие постоянного мужского внимания чувствуется…

В этом он не мог ошибиться. Об этом говорило, громко кричало ее тело, бесстыдно раскрывшее перед ним всю свою неудовлетворенность.

— Да, — женщина целиком подтвердила его предположения, — тут ты прав. У меня страшно-страшно давно не было мужчины.

Найдя ее руку, Рэм прикоснулся губами к тоненьким пальчикам, заодно прикрыл от женщины свой взгляд и тихо произнес:

— Я тебе как-то говорил, может, еще помнишь, что тебе следовало бы завести себе близкого друга.

— Зачем? — Марина удивленно улыбнулась. — У меня есть ты. Ты же мне друг? Нет, ты скажи мне, скажи…

Совершенно не понимая, куда она клонит, мужчина неопределенно пожал озадаченными плечами:

— Друг…

— И ты мне больше, чем друг?

Окинув ироничным взглядом разобранную постель, Рэм, конечно же, был вынужден подтвердить:

— Выходит, что больше…

— Ну вот! Зачем же мне еще кто-то?

Рэм крепко-крепко зажмурился. Боже, в нем все содрогнулось. Она совсем не понимает того, о чем он толкует. Или же она искусно ведет неведомую, пока нисколько непонятную ему игру? Чего она добивается? Ах, Рина-Рина…

— Рина, девочка, но я далеко от тебя. Что толку от далекого друга?

И снова его щедро одарили лукаво загадочной улыбкой:

— Да, ты прав, конечно. Тепла от тебя, как от луны. Но даже мысль о тебе согревает мою душу. Мне этого вполне пока достаточно. Пока…

Глядя на Рину, мужчина хмыкнул. Его-то все равно на мякине не провести. Он давно уже не мальчик и кое-что в этой жизни пока еще понимает, и кое в чем неплохо разбирается. Особенно в женских глазах.

— Может, это и не мое дело, но у тебя, Рина, все-таки кто-то есть. Ты не похожа на одинокую по всем статьям женщину. Признайся…

Вспыхнули ярким огоньком женские глазки, которые он смог столь верно просчитать, и предусмотрительно поспешили уйти в сторону:

— Рэм, я бы пока не хотела касаться этой темы.

— Значат ли эти твои слова, что мне следует скромно замолкнуть? — прикрыв свой рот широкой ладонью, Рэм озорно подмигнул.

Если ей неприятно, то он оставит все свои наблюдения при себе. Только, насколько он еще помнит, Рина всегда обожала послушать его.

— Нет-нет, Рэм, ты продолжай. Я хочу выслушать тебя до конца. Но ты, пожалуйста, не задавай мне вопросов, — предупредила она.

Многозначительной улыбкой женщина дала ему понять, что придет время, и она на все ответит. Но только не сейчас, а после того, как…

— Хорошо, Рина, — уголки мужских губ понимающе опустились вниз. — Боюсь, конечно, ошибиться, но я выскажу предположение, что изменившиеся формы твоих грудей говорят мне о том, что ты, девушка, возможно, рожала.

— Даже так? — женщина озадаченно моргнула.

Нарвавшись на его граничащую с полной бестактностью или же с дерзостью откровенность, она смутилась и отвела глаза в сторону.

— Ты, Рэмка, помнишь, какими они были? Это мы не обсуждаем. Но тебе не кажется? — она, придя в себя, негодующе взмахнула ресничками.

— Что мне не кажется? — отпарировал Рэм вкрадчивым вопросом.

Мягким движением руки он заставил ее смотреть ему прямо в глаза.

— Ты хочешь сказать, что я вторгаюсь в запретную зону? Но это не я затащил тебя в постель, а ты — меня. Разве ты, девочка, не знаешь, что близкие отношения могут предполагать и что-то еще? Извини, конечно, если я случайно задел твою больную тему. Но я не склонен думать, что испытанное тобою потрясение как-то связано с потерей ребенка.

— Нет, не связано, — словно подтверждая, ее лицо осветилось мягкой улыбкой. — Можешь не беспокоиться. Ты не сказал мне ничего такого, что могло бы причинить мне боль. Что ты еще можешь сказать обо мне?

— Я могу предположить, что ты эту квартиру снимаешь. Причем, уже давно. Возможно, что она даже принадлежит тебе. Хотя, признаться, я теряюсь в догадках и пока не могу уяснить, как могло случиться, что у тебя появилось собственное жилье…

Наверное, он попал в самую точку, потому как в ее глазах зажглись веселые и чуточку дразнящие огоньки. Рина чуть сузила один глазик:

— И что заставляет тебя думать подобным образом?

— Я знал от Сашки Григорьева, что ты уехала в эти места к своим родственникам. Но хочу заметить, Рина, что тут городок для военных. Знаешь, получить среди них квартиру? Весьма проблематично. И трудно понять, каким же образом. Но живешь ты здесь прилично.

— Почему? С чего ты взял? — мгновенно спросила она.

Затаив дыхание, Рина, выжидая, прищурилась. Ее всегда поражала его способность к аналитическому мышлению и не только.

— Потому что тут, Рина, милая девочка, нет чужих запахов. Ну, нет, к примеру, чужих парфюмерных запахов. Исключительно твои. Да-да, присутствуют одни запахи твоих духов. Я еще хорошо помню твой вкус. У тебя всегда был отменный вкус. Наверное, оно у тебя врожденное…

— Однако же! — женщина усмехнулась. — Ты, Рэм, слишком много помнишь для человека, у которого есть любимая жена. Но я рада…

— Чему? — мужчина чуть наклонил голову.

Рэм внимательно посмотрел на женщину. Ему хотелось знать, чему это Рина так рада. За эти годы она стала другой. Из немного наивной и очаровательно взбалмошной девчонки Рина превратилась в совершенно обворожительную и изысканно утонченную женщину.

— Твоему отношению ко мне. Я еще раз убедилась, что не была для тебя в те дни простой игрушкой, одним лишь удобным средством для удовлетворения твоих собственных потребностей.

Грустно усмехнувшись, мужчина укоризненно качнул головой:

— Рина, кажется, тогда я тебе обо всем четко и довольно ясно сказал. Я тебе во всем откровенно признался. Мы во все внесли ясность.

— Может быть, — она задумчиво провела пальчиками по его лицу. — Но мне, знаешь, могло показаться, что ты качнулся в мою сторону от охватившего тебя глубокого отчаяния. А потом, когда все переменилось, ты резко повернул оглобли своих саней в другую сторону.

— Рина, поверь мне… — Рэм придержал ее пальчики возле своих губ.

Он нахмурился. Прошлое снова настигло его, накатило тяжелой волной, и его глаза подернулись серой дымкой.

— Рина, ты же не знаешь, как тяжело было мне принять то решение. Мое сердце разрывалось на две части. Если бы не дочка, я бы к ней, к Дине, никогда не вернулся бы. Я остался бы рядом с тобой…

— Когда-то ты говорил, что не смог бы прожить со мною всю жизнь.

— Сейчас я так не думаю.

— Почему?

— С годами, Рина, все-все меняется. На некоторые вещи начинаешь смотреть несколько иначе, а порой и совсем по-другому…

То, что ему когда-то казалось совершенно невозможным, сейчас таковым не видится. Если бы в его жизни не существовало бы Дины, он с огромной радостью стал бы жить ради Рины, ради ее счастья…

— Почему ты, когда я тебя позвала, ничего не спрашивая, послушно пошел за мной? Пошел ты на заклание, как жертвенный барашек…

— Почему я пошел за тобой? — он улыбнулся. — Дело было так:

Улыбка нежная твоя,

Загадку вечную тая,

Подав сигнал мне и маня,

Лишила напрочь сил меня…

— Мило, однако. Ты все еще говоришь стихами?

— Нет, Рина, почти нет. Пропала юношеская восторженность миром. Все приелось. Внутри все больше горькой желчи. Где уж тут говорить стихами? Из истерзанной мучительными сомнениями и колебаниями души рвутся одни лишь отборные и многоэтажные матюги…

И еще он хотел добавить, что не его в том вина, а всего того, что окружает их, что на самом корню душит все яркое и индивидуальное, не вписывающееся в общие рамки. Хотел Рэм сказать, но промолчал.

— Как грустно. Я знала тебя немного другим.

Мужчина поймал женские ладошки, приблизил их к своим губам:

— Я же говорил тебе, Рина, что все в жизни меняется. Видишь, и я не исключение в этом ряду, что только подтверждает само правило…

Соскользнув с постели, женщина накинула на себя легкую ткань и, удаляясь, неожиданно для него спросила:

— Рэм, а если бы я в Германии забеременела от тебя? Что ты сказал бы по этому поводу? Как бы ты поступил?

— Рина… — гость резко встряхнул головой.

В вечернем воздухе ощутимо разлилась невидимая тревога, и глаза мужчины мгновенно настороженно сузились:

— Ты, девочка, не шути такими вещами. Зачем говорить о том, чего нет? — он весь передернулся, на один миг представив себе неимоверную ситуацию, в которую неминуемо попал бы, случись оное.

— Ну… — грудным голосом протянула Рина.

Неопределенно пожав плечами, она издалека кинула взгляд, полный загадочности, пробуждая в нем непонятное волнение.

— Рина, давай-ка, закончим мы с тобой эту опасную игру. Она может привести к непредсказуемым, никому ненужным результатам.

— Ты чего-то боишься? — женщина одарила его лукавой и немного дразнящей улыбкой

— Знаешь, Рина, — он недовольно поморщился, — иногда за, вроде бы, невинными вещами может стоять нечто большее. Извини меня, но я не готов к серьезному разговору с тобой. Ты уже не та девочка, какой была. Мне сейчас трудно говорить с тобой игриво снисходительным тоном, за которым всегда легко удавалось спрятать свою неуверенность или еще что-то. Ты стала совсем взрослой… — признался Рэм.

И, если честно сказать все самому себе, он теряется. Он начинает чувствовать себя неуютно. И напрочь рушится идиллическая атмосфера феерического праздника, что царила в самом начале их встречи.

— Все, Рэмка, все, — она чутко уловила перемену в его настроении. — Давай, лучше вернемся к более приятному. Так ты говоришь, что грудь моя сильно изменилась?

Легкими шажками искусительница приблизилась к нему, развела полы халатика. Соблазнительные розовые комочки замаячили перед его восторженно раскрывшимися глазами.

— И она тебе больше не нравится?

— Не нравятся? Твои груди? — воскликнул мужчина.

В ответ на ее вопрос ресницы его удивленно заколыхались.

— Они стали другими, но прелести своей не потеряли. Они созрели, налились, как дивные заморские плоды. Меня жутко тянет попробовать их изумительно терпкий вкус…

В подтверждение вышесказанного им мужчина губами потянулся навстречу одному из ее выставленных напоказ плодов.

— Ах, как чудесно! — чувственно простонала она. — Боже! Почему они столь бесстыдно чувствительны?

— Знать, мать-природа наша приложила все усилия для того, чтобы женщина, кормя свое дитя, испытывала только радость и наслаждение. Это и есть самое настоящее чудо…

— Ты думаешь? — чуть наклонив голову, Рина прищурилась.

Порой, нет, она всегда поражалась его способности и умению найти всему всеобъемлющее объяснение, искусно скрытое от простого глаза.

— Мне, Рэмка, всегда почему-то казалось, что так создано природой исключительно для чувственного наслаждения.

— Нет, Рина, в природе самое главное — продолжение своего рода. Все остальное является лишь следствием стержневого закона. Хотя, надо признаться, человек достиг всех мыслимых и немыслимых пределов и вознес искусство наслаждения на невообразимую высоту.

— Да, Рэмка, я оное славно чувствую на себе, — тихо прошептала женщина, опускаясь в лодку, плывущую по бурной реке наслаждения.

Прикрыв глазки, Рина вздохнула. Как давно она об этом мечтала…

Чужой будильник непривычно тикал под самым его ухом. И Рэм не смог бы сказать, что это его сильно раздражало. Но оно настраивало на томительно тревожную волну. Вчерашнее весело пьянящее очарование неожиданной встречи, всколыхнувшей всю его душу, тихо уступало свое место обыденной реальности. Пора бы ему уже и опуститься с небес на грешную землю. Пришло время дать оценку всему произошедшему.

Лежащая рядом с ним женщина зашевелилась во сне и еще крепче прижалась к нему. На ее губах гуляла счастливая улыбка. Она спокойна, довольна, ей хорошо. В который раз она смогла добиться своего.

С нежной грустью смотрел Рэм на Маринку. Вот и снова она смогла урвать у судьбы кусочек счастья, которого ей так, может быть, сейчас не хватает. И раз ими дело сделано, то какая теперь разница в том, сколько он еще сможет подарить ей пьянящую возможность пребывания в этом радостном состоянии. Пусть ей будет хорошо. А со своей совестью он разберется потом. Семь бед — один ответ…

Пробуждаясь, Рина сладко потянулась всем телом. Она умилительно по-детски причмокнула губами и открыла глаза. Дивная сказка ей не приснилась. Он и точно существует, и находится рядом с нею.

Сбылось то ее потаенное, о чем ей жарко мечталось который год подряд с тех самых пор, как она увидела первых курсантов, приехавших в их военный городок для прохождения войсковой стажировки. Правда, тогда, кажется, приехали сумчане. Потом у них побывали хмельничане.

Последними в тот год отметились курсанты с их родного, как она считала, имея на то полное право, училища. Но тот, кто ей был нужен больше всех, с ними не приехал. Не прибыл он и на следующее лето.

В прошлом году она лицом к лицу столкнулась с одним офицером, и тот ее узнал. И она его сразу узнала. Он учился в той же батарее, что и ее муж Мишка. Этот Володька, да, именно так его все звали, популярно растолковал ей про существующий порядок стажа: кто и когда едет на практику. Судя по его словам, дивизион, в котором служил Рэм, должен был стажироваться на следующий после них год.

С всевозрастающим нетерпением ждала Марина приближения лета. Ждала она и вот, наконец, дождалась. Пусть хоть и всего на несколько дней Рэм будет ее и только ее. Она и сама удивилась, но на этот раз он и не сильно-то противился их сближению. Значит, он все же любит ее. В глубине души своей, по-своему, но все же любит. Это ли не счастье — сознавать, что она кому-то небезразлична, что ее любят…

— Мне пора, — шепнул он, поймав ее вопросительный взгляд.

— Ты еще придешь? — едва ли не одними губами спросила Рина.

Черные глаза-омуты расширились, позволив заглянуть на их самое дно. Там плескалось искреннее желание вернуться наряду с неясным и самим им не осознанным сомнением в правильности такого шага.

— Это зависит от тебя.

— То есть? — она удивленно встрепенулась, услышав от него столь неожиданный ответ.

— Я приду, если ты, конечно же, меня пригласишь…

Едва различимая в утреннем свете улыбка чуть заиграла на уголках его губ и тихо угасла, неуловимо глазу растаяла.

— Знаешь, я не привык навязываться. Тем более, если это касается женского общества…

До нее, наконец, дошло, и женщина облегченно прыснула в кулачок:

— Рэмка! Ты все шутишь, а у меня сердечко так и екнуло в испуге от того, что я больше тебя не увижу. Ты был, есть и всегда будешь самым желанным гостем в моем доме…

Заявляя об этом, она нисколько не кривила душой. Оно так есть, так всегда и будет. Ближе и дороже Рэмки нет у нее человека. Точнее, он один из самых дорогих и близких ей людей.

— Спасибо, Рина… — Рэм кивком поблагодарил ее.

По мужскому лицу гуляла задумчивая улыбка. Хотя, в принципе, он все уже для себя окончательно решил, о чем и сообщил, чуть погодя:

— Я думаю, что скоро вернусь. Узнаю, как там дела и сообщу своим, где меня надо искать, случись что. Кажется, в прихожей я заметил нечто похожее на телефон. Ты позволишь мне оставить им твой номер?

— Конечно, Рэмка, пусть звонят к нам, — она поняла, что он не прочь проводить с нею большую часть своего времени. — Можно, я пройдусь, прогуляюсь с тобой? Или ты побоишься появиться вместе со мною?

— Нет, девочка, — он усмехнулся. — У нас, в нашей среде, не принято громко трезвонить о столь деликатных вещах. К тому же, у меня крепкая репутация, — его левая щека пару раз дернулась. — Они легко проглотят от меня любое мое объяснение…

Услышав в его чуть ироничных словах скрытое согласие, Маринка быстро собралась и вышла на улицу вместе с мужчиной, открыто держа его под руку, не обращая внимания на изумленные взгляды соседок.

До военного городка добрались быстро. Рэм прошел на территорию. А Рина стояла рядом с КПП, с независимым видом наблюдая за тем, как два солдатика усиленно мели прилегающую улицу, а боец с казенным металлическим чайником в руке деловито поливал небольшой пятачок горячего асфальта перед воротами. Все это она уже видела. Вдоволь она насмотрелась, когда простаивала в ожидании своего мужа-курсанта.

— Рэмка, а я знала, что ты в этом году должен приехать, — открыла Рина свой большой секрет, когда они возвращались назад, дала своему спутнику понять, что встреча их вовсе не случайна.

— Вот как? — остановившись, он прищурился, с немалым удивлением смотрел на нее. — И, исходя из чего, ты пришла к интересному выводу?

Весело улыбаясь и ничегошеньки не утаивая, Марина бесхитростно выложила перед ним все свои мудреные соображения.

— Вполне логично, — выслушав ее, согласился он. — Да, надо сказать, тебе жутко повезло. В этом году к вам приехала половина дивизиона. Шансы были один к двум. А если бы я к вам не приехал?

Думалось одному умнику, что поставит милую девушку в тупичок, а она в ответ, не раздумывая, скоренько и откровенно призналась:

— Я бы собралась и сама поехала к тебе.

— Нет, Рина, — он отрицательно качнул головой. — На территории, где обитает Дина, ничего подобного случиться не могло…

И она прекрасно поняла его и с легкой улыбкой на лице успокоила:

— Я и не думала о том. Но ты был нужен мне для одного крайне важного для меня разговора.

— И о чем же, если не секрет? — попытался он чуток рассеять туман.

Но женщина, загадочно улыбаясь, в который уже раз легко ушла от прямого и конкретного ответа:

— Чуть позже, Рэм, не сейчас. Время для него еще не пришло.

— Хорошо, — он пожал плечами, призадумался.

И это они покамест отложат. Только успеет ли он потом предъявить ей счет на все отложенное ими?.. Рина будто прочитала его мысли:

— Успеешь, Рэм. Ты все еще успеешь. Скажи, Рэм, ты можешь одну знакомую девушку пригласить в ресторан?

Моргнув, мужчина смущенно улыбнулся:

— Запросто, Рина. Извини, что я не догадался предложить первым. Может, потому что у нас с тобой все сразу пошло не тем чередом, а?

Чудные серые женские глазки, встретившись с его испытывающим взглядом, недоуменно расширились:

— Это как?

— Ну, сначала-то, как правило, по сценарию идет ресторан, цветы и ужин, а потом уже постель… Да-да…

Крылышки ее носика негодующе расширились. Вот в чем дело! Да он снова мастерски прикалывается над нею! Ужо он погоди!

— Правильно, — она укоризненно покачала головой. — И поэтому ты решил, что первое теперь можно скромненько опустить. Чё молчишь, а?

— Ну, как тебе, Рина, это сказать? — он бросил на нее лукавый взгляд. — Скупенький мужичек нынче пошел. Решил, что можно сэкономить…

И для пущей наглядности Рэм тут же ловко напустил на себя вид тороватого скупердяя. Играя, захлопал лицедей по карманам, чем смог вырвать из благодарной зрительницы короткий смешок:

— На тебя, вроде бы, не похоже было.

— Стареем, Рина, стареем… — Рэм для убедительности вздохнул.

По мужским губам пробежалась усмешка. Куда-то молодость все уходит. А вместе с нею отмирают и прежние барские замашки.

Как кружится у нее голова! От выпитого шампанского или оттого, что он рядом, что она танцует с ним? Сбылась еще одна ее мечта.

Его руки бережно придерживают ее, а она, не обращая ни на кого внимания, крепко-крепко прижимается к нему. Она всегда восхищалась его умением танцевать, непринужденно вести свою партнершу, легко и изящно, словно всю жизнь только этим одним и занимался.

— Рэмка! — горячо выдохнула она возле его уха.

— Да, девушка, я слушаю вас.

— Рэм, ты еще способен на сумасбродные поступки?

Ее вопрос несколько озадачил мужчину. Он спросил себя: способен ли он еще на оное? Смотря, конечно, на что и для кого…

— Как? — прищурился он. — Что ты хочешь сказать?

— Рэм, я еще никогда не была в Москве. И чувствую, что никогда уже, наверное, туда не попаду.

Все вокруг двигалось, а перед ним неотрывно стояли ее огромные, невыразимо прекрасные и умилительно умоляющие глаза.

— Рина, девочка, а как ты это себе представляешь? — спросил он у нее, снова оказавшись за столиком.

— Самолетом, Рэм. В субботу мы летим в Ленинград. Ночью мы на поезде переезжаем в Москву. А после обеда заглянем в наш Город.

— В наш Город? — мужчина озадаченно моргнул.

В общем-то, против всей этой идеи в целом он ничего не имел. Но, что касалось последнего пункта, то это, пусть его извинят, перебор.

— Да, я так соскучилась по нему. Хочется снова пройтись по его улицам. Хотя бы на несколько часов. А утром в понедельник вернемся.

— У-у-у, — потянул он. — Ишь, как одна замахнулась!

— Рэм, я очень тебя прошу. Ты у меня единственный друг, к кому я могу обратиться с подобной просьбой. Ты думаешь, что это невозможно, что я прошу чего-то немыслимо заоблачного?

Рэм призадумался. Да, конечно, выглядит как-то так, за той гранью дозволенного, но отнюдь не невообразимо невыполнимого.

— Ну, почему же? — неопределенно протянул он.

— И ты… ты бы смог прокатиться? — она с надеждой заглядывала в его затянувшиеся рассудительным сомнением глаза.

— В принципе, да… — Рэм своей ладонью накрыл женскую кисть.

В этот раз он ответил твердо, не захотев, по своему обычаю, ходить вокруг да около, заставляя ее замирать и волноваться.

— Что-то, Рэмка, на тебя больно не похоже, — Марина с подозрением заглянула в его глаза. — Или ты распинаешься, полагая, что у нас все равно ничего не выйдет? Мол, лето на дворе, билетов туда по-всякому не достанешь. Так ты на пролет особо не рассчитывай. Я билеты достану.

— Да? — моргнув, Рэм усмехнулся.

Пришел черед удивляться ему самому. Все оказалось не так просто.

— Ты, девочка, меня все больше и больше интригуешь.

— Так что? Ты согласен?

— Я… — мужчина осознал, что его окончательно загнали в угол.

Не выдержав ее настойчивого взгляда, Рэм смущенно улыбнулся, опустил глаза, ускользнул в свою защитную раковину.

— Я, Рина, принципиально согласен. Если я смогу договориться с ребятами и со старшим. Думаю, проблем не возникнет. Останется только найти прорву денег. У меня с собой нужной суммы нет, — он виновато развел руками. — Знаешь, я не рассчитывал на то, что встречу здесь тебя. А потому весь твой прожект на практике неисполним…

— У меня есть деньги! — она обрадованно улыбнулась. — Я тебе дам!

— Нет, Рина, ничего не выйдет. За твой счет я никуда не поеду, — Рэм покачал головой. — Извини, но это не по правилам.

Мужские глаза ярко сверкнули. Еще не хватало, чтобы женщина оплачивала все его удовольствия. Жиголо он не был и никогда им не станет. Хватит с него того, что два с половиной года, пока учился, жена его в поте лица трудилась, принося в дом основной их доход.

— Да брось же ты, Рэм, свои дурацкие правила! — Марина искренне возмутилась. — Я тебе предложила, я и оплачу. Какие проблемы…

— Нет, Рина, и еще раз нет, — мужчина твердо стоял на своем.

— Тьфу ты, черт! Я так и знала, что ты все равно, так или иначе, но найдешь причину, чтобы вежливо мне отказать!

Расстроившись, женщина поникла, и глаза ее влажно заблестели.

— Рина, девочка, — он дотронулся до ее руки. — Я постараюсь найти деньги. Займу у кого-нибудь. Нас тут много. С миру по нитке — нищему на кафтан. Что-нибудь придумаем…

— А занять их у меня… ты… можешь? — нащупав подходящее, на ее взгляд, решение возникшей проблемы, Марина с ходу уцепилась за пришедшую ей в голову спасительную мысль.

— Занять у тебя? — он, улыбнувшись, покачал головой. — Ах, Рина-Рина! Девочка, как же ты настойчива в своем желании.

— Ну, так что, на такие условия ты согласен?

Мужская ладонь чуть сжала узкую женскую кисть:

— На такие, да.

— Тогда я, Рэм, завтра займусь билетами! — обрадованная женщина снова засияла и на глазах расцвела.

А он с непонятной улыбкой на губах наблюдал за нею…

5

Их самолет вырулил на взлетку и замер, копя силы перед разбегом. Двигатели дружно взревели, быстро набирая рабочие обороты, сотрясая весь салон мелкой дрожью. От неожиданности Рэм вздрогнул. Чья-то рука с силой вцепилась в него чуть выше колена. Он повернул правый глаз и скосил его в сторону. Соседка его побледнела и трусилась в такт с самолетом, может, еще сильнее. Вот новость! Кто-то страшится полета?

— Рина, — он склонился к женскому уху, — что с тобой? Ты боишься?

— Рэмка… — глубоко вздыхая, она через силу виновато улыбнулась. — Знаешь, я лечу первый раз в моей жизни, и мне ужасть как страшно. Я сама не знала, что могу оказаться страшной трусихой. Ты уж прости…

— Успокойся, девочка. Все будет хорошо, — широкая ладонь ласково опустилась на ее руку. — Ты вспомни-ка что-нибудь приятное из своей жизни, и тебе сразу станет намного легче.

Под крылом самолета замелькали зеленые квадратики полей, линии лесопосадок и шоссейных дорог, зеркальные овалы голубых озер…

— Спасибо, Рэмка, — почувствовав перетекающую в нее уверенность, Марина окинула соседа благодарным взглядом. — Мне чуточку стало легче от одних твоих слов.

Задорно подмигнув, Рэм предложил:

— Рина, хочешь, я тебе что-нибудь привру про Ленинград?

— Да, конечно же, Рэм… — постепенно ее глаза оживились, и в них пропало гнетущее напряжение. — Как-то ты мне рассказывал про Берлин. Было захватывающе интересно.

— Ну, тогда, слушай:

…На небольшом Заячьем острове 27 мая 1703 года наш первый и самый неугомонный император Петр, гонимый вперед своей страстной мечтой о прямом выходе к морю, заложил посреди болот в устье Невы небольшую «фортецию», получившую свое название Санк-Питер-Бурх. Постепенно вокруг этой крепости и возник город, ставший впоследствии столицей российского государства…

Милая соседка, сильно увлеченная его обстоятельным рассказом, похоже, не заметила, что самолет, выпустив шасси, заходил на посадку.

Аэропорт Пулково. Веселый таксист лихо, с ветерком, домчал их до площади Декабристов, бывшей когда-то Сенатской. И вот увлекательная экскурсия по историческим местам продолжилась.

И вот Марина своими глазами смогла наглядно, на месте, увидеть то, о чем ее спутник живописно обрисовывал во время полета.

Рэму оставалось лишь улыбнуться, когда после захода в один из торговых центров у него на руках появилась сумка довольно приличных габаритов. И к вечеру безразмерная тара оказалась набитой до отказа.

И к этому он был готов. Ее привычки он неплохо знал. Да и почему бы, раз уж они в Питере, не совместить приятное с полезным?

С облегчением вздохнул он, опускаясь на пластиковое сиденье в зале ожидания на Московском вокзале.

— Рэмка, ты голоден? — с лукавой улыбкой спросила она.

— Как черт! — ответил он, делая безрассудно веселые глаза.

Знал мужчина, куда клонит его спутница. Тут же, незамедлительно, от нее проследовало интригующее приглашение:

— Тогда, двинули в ресторан?

— В ресторан, — кивнул он. — Если есть в наличии свободные места.

— Ничего, мы подождем… — Рина озорно стрельнула глазками.

Довольная улыбка последние часы не сходила с ее лица.

— И подождем, — он моргнул ей одними ресницами.

Фирменный скорый поезд готовился к отправлению в дальний путь. Объявили посадку, и они поспешили занять свои места.

— Двухместное? — присвистнул он от удивления, едва успев открыть дверь второго купе.

— Как видишь, — она скромно потупилась.

— Вижу, — вздохнул он. — Видно, и сегодня, Рина, мне от тебя никуда не деться. Ты нарочно, девочка, взяла дорогущие места, чтобы никто не смог нарушить нашего с тобой уединения. Представила себе, Рина, что нам могут помешать досадливо докучливые соседи…

Резко развернувшись, Марина натолкнулась на его насмешливые глаза и в упор спросила-усмехнулась:

— А ты прям так хочешь? Чтоб нам помешали…

— Да нет, не особо. Это же здорово… ехать вдвоем. И нам с тобой, может, хватило бы и одной полки. Всего одной, но широкой…

Не удержавшись от озорного соблазна, он задорно подмигнул, вводя ее в краску своим бесцеремонно пристальным взглядом.

— Жалко только, что нельзя брать один билет на двоих.

— Тебе жалко денег?

— Нет, конечно же, — мужчина пожал плечами. — В нашем мире за все удовольствия в жизни надо платить. Много платить или мало, рано или поздно… — философски добавил он.

— Рэмка, может, ты хочешь глянуть, как будут смотреться на мне мои обновки? Что скажешь? — обдало его волнительным жаром.

Расположившись возле самого зеркала, одна жутко обольстительная кокетка лукаво предлагала ему веселую и увлекательную игру.

— О! — Рэм сверкнул глазами, — Хорошая идея. И помнится мне, что такое со мной когда-то уже бывало. Вот только не могу вспомнить, чем оно все тогда закончилось? — он сокрушенно повел плечами.

Конец ознакомительного фрагмента.