Светлая сторона тьмы. Сборник рассказов

Роман Брюханов, 2023

Первая книга рассказов дальневосточного писателя Романа Брюханова. В каждой истории герои преодолевают себя и обстоятельства, добро борется со злом и побеждает. Кажется, так и должно быть. Но автор ведет нас глубже самого замысла и идеи рассказа, он показывает, что «тьма» скрывается не в страшном животном с одним глазом, а в том, как ведет себя отец семейства по отношению к жене и сыну, тьма – в людях (рассказ «Кандар»). В рассказе «Шифр» автор довольно серьезно размышляет над будущим русского языка и над сутью человеческого общения, в рассказе – язык словно растворяется в технологических приемах и приборах; в рассказе «Юный техник» автор переживает о будущем поколении, которое может переступить порог технологической «черной дыры» и отправиться в неизвестное будущее. Особый интерес вызывает сама структура книги: автор собрал свои рассказы как некое движение от «темного» к «светлому», и в этом движении он, скорее всего, видит свою просветительскую и литературную задачу.

Chef-d'œuvre

В тот вечер я пришел навестить моего друга Стёпу Ермакова, потому что он перестал выходить на связь. Иногда такое случалось, но стоило приехать, и выяснялось, что Стёпа находился в творческом кризисе или безбожно пил, а эти два состояния в его случае часто дополняли друг друга.

Когда я подошел к его квартире, меня удивила главным образом не раскрытая нараспашку входная дверь, а половина ноутбука с торчащими из неё проводами на полу прихожей. Пришлось как следует вглядеться, чтобы убедиться, что я не ошибся. Я щелкнул выключателем, но свет не зажегся. Тогда я поддел увиденный предмет ботинком, вытолкнул его в пятно света, льющегося из комнаты, и мои опасения подтвердились: Стёпа разломал свой ноут. Не разуваясь, ибо Степан этого очень не любил — когда в его квартире разуваются — я прошел в единственную комнату, где застал друга лежащим в трусах и майке на диване и подпирающим взглядом потолок. Майку раскрашивали красно-желтые пятна. На полу в углу комнаты лежала верхняя половина компьютера. По монитору расползлись нити трещин.

Я огляделся.

Рабочий стол Стёпы пустовал, пол укрывали исписанные мелким почерком листы бумаги. Там же, как гильзы из расстрелянной пулеметной ленты, валялись ручки и карандаши, сточенные до трехсантиметровых огрызков. На комоде в компании с китайским радиоприемником стояла любимая и единственная Стёпина жёлтая пол-литровая кружка, с края которой свешивались хвосты чайных пакетиков, не меньше пяти штук. Один хвостик был обмотан вокруг ручки. Сосуд окружали обломки печенья, на одном из обломков восседал таракан.

Порядок обнаруживался только на книжном стеллаже, где книги стояли ровно, корешок к корешку, строго по алфавиту и в соответствии с жанром. Другой мебели у Стёпы не было.

Я принялся собирать листы бумаги с пола. Сразу заговаривать с другом было недопустимо. Творческие кризисы случались у него и раньше, но до сего дня ноутбук их благополучно переживал. Когда я выуживал карандаш, закатившийся под диван, Стёпа заговорил хриплым простуженным голосом.

— Лестница, брат.

Я поставил стакан с карандашами на стол и уставился на друга.

— Лестница?

— Лестница, — повторил он, по-прежнему глядя в потолок. — Лестница в небо. Лэд Зэппелин.

— Это она тебя довела?

— Можно и так сказать.

— А как ещё можно сказать? — Стёпа любил, чтобы ему задавали наводящие вопросы.

— Эта песня гениальна, брат, — сказал друг и повернул ко мне небритое лицо с огромными темными кругами под глазами. — Ты так не думаешь?

— Она прекрасна, — сказал я, разведя руками. — О чём тут говорить? Это шедевр.

— Вот! — Степан рывком сел на диване. — Это шедевр! Это чертов шедевр! И никто, и ничто не властно над ним! Она была шедевром в семьдесят первом, и она шедевр сейчас, через пятьдесят лет. Полвека, брат!

Стёпа вскочил и заметался по комнате, ероша свои черные, слегка припудренные сединой волосы. Он выхватил из стакана ручку и стал грызть её со стороны стержня.

— Ты понимаешь? — вдруг остановился он, схватив меня за плечо. — Ты понимаешь?

— Конечно, понимаю, — ответил я. — Песня — огонь. Только при чем тут твой ноут? Он тихо её играл?

Степан застонал и закрыл рукой глаза. Затем защелкал пальцами и стал рыскать взглядом по потолку.

— Ты пойми, брат, — наконец, сказал он, буравя меня глазами, — Пейдж и Плант^[4] могли ничего больше не сочинить в жизни. Могли даже не сочинять. Им можно было завязать с сочинительством и играть всю жизнь одну только «Лестницу». И всё равно они были бы круты, а песня была бы шедевром. Это ты понимаешь?

Я щелчком сбил таракана с печенья, сгреб крошки в ладонь и высыпал их в кружку.

— Я понял твою мысль. При чём тут ноут? Ты же знаешь, что не заработаешь на новый.

— Да как при чём?! — вскричал Стёпа. — Ещё как при чём! Леонардо да Винчи мог написать одну Джоконду и бросить кисти. Квины могли записать одну «Рапсодию» и забить нахрен! Харпер Ли — «Пересмешника», Достоевский — «Бесов», Сэлинджер — «Над пропастью»…

— Ли и так только «Пересмешника» написала, — перебил я его. — Всё остальное там что-то не очень-то получилось, как я понимаю.

— Вот! — Стёпа победно затряс кулаком перед моим лицом. — И она вошла в историю! Написала одну книгу и вот она, — он не глядя ткнул пальцем в стеллаж, угодив на «Марсианские хроники» Брэдбери, — стоит на полках во всех квартирах! Ещё и Пулитцера получила!

— Ну, во всех — это ты хватил, конечно, — сказал я.

— Да фу! — скривился друг. — Ты не про то! И я не про то!

— Стёпа, дружище, — я постарался, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее, — мысль свою ты до меня донес. Есть люди, которые сотворили шедевры, отметились в истории. Дальше что? Ноут зачем располовинил?

Степан отвернулся к окну и скрестил руки на груди, устремив взгляд в воображаемую даль. Ни дать ни взять — император Нерон над горящим Римом. Губы плотно сжаты, скулы напряжены, майка-туника почти развевается на ветру.

— А я — нет, — произнес он.

— Ты нет что?

— Я не сотворил.

— Мм, — промычал я.

— Что «м»? — Стёпа начал закипать. — Я пишу долбанные рассказы уже десять лет. Десятка, брат! И где я? Дохлый самиздат и яндекс дзен? Проза, мать её, ру? Куда я иду? Где мой шедевр? Такой рассказ, чтобы все прочитали и сказали, ну всё, можно сдохнуть, ибо ничего лучшего больше никто никогда не напишет! Где он? Где этот текст?!

— Стёпка, — сказал я и сдернул его кружку с комода, — пойдем-ка чаю вскипятим. Тебе надо чайку глотнуть, крепкого. Заварка-то у тебя хоть есть?

Он не ответил.

Я прошел на кухню. В раковине высилась груда грязной посуды со следами любимого нами в студенческие годы «кетчонеза» — смеси майонеза и кетчупа. Те же следы, что на его майке. В алюминиевой кастрюле на газовой плите в мутно-желтой жиже плавали серые бляшки плесени, источая смрад. На крохотном столе в углу кухни стояла солонка и сахарница, стол был усеян смесью соли и сахара, в которой валялись трупики тараканов.

Я стал шарить по шкафам, в большинстве своем пустым, и в одном из них нашел смятую коробочку с чайными пакетиками. Набрал в чайник со свистком воды из-под крана и поставил его на газ.

Маленький «Стинол» встретил меня сияющей белой пустотой. В его дверце стояли бутылки с кетчупом, майонезом и двумя другими соусами бурого цвета, о природе которых трудно было догадаться, поскольку Стёпа сорвал с бутыльков этикетки. В морозильной камере лежали три пачки пельменей, одна початая.

— Дружище, — спросил я, — а ты когда ел в последний раз?

Степан что-то пробубнил из комнаты.

— Когда-когда?

— Еда, — сказал Стёпа, входя в кухню, — только отвлекает от творчества. Я не могу писать на сытый желудок. Все великие писали голодными и нищими, чтобы после смерти стать…

— Сытыми и богатыми? — съязвил я.

— Великими! — рявкнул Стёпа, потрясая кулаками. — Именно это делало их великими.

Я пожал плечами и принялся мыть посуду.

— Я сомневаюсь, что Стивен Кинг объявляет голодовку каждый раз, как пишет роман.

— Стивен Кинг опопсел, — Степан присел на табурет и водрузил локти на стол, прямиком в рассыпанный по его поверхности соленый сахар. — Но когда он начинал писать, он был нищим и часто голодал.

— Ну, знаешь, — ответил я, не поворачивая головы, — если твой сосед Вадик с третьего этажа, перестанет есть, он вряд ли создаст шедевр, а вот язву себе заработает, учитывая, сколько он бухает.

Степан вздохнул.

— Ты не понимаешь.

— Куда мне…

Пока я мыл посуду и ставил на огонь пельмени, мы молчали. Прибравшись на кухне и накормив моего друга, я посчитал, что на пару дней вполне могу оставить его одного.

— Бабу тебе надо, Стёпыч, — сказал я уже на пороге. — Рассказы у тебя хорошие. Пиши их дальше. С ноутом я что-нибудь придумаю. А пока, вон, на бумагу строчи. Давай, счастливо.

Степан помолчал, затем подобрал с пола нижнюю часть ноутбука и скрылся в комнате.

Дела закрутили меня больше, чем на два дня, и к Степану я попал только на четвертые сутки. Когда я вошел в его грязное обиталище, комнату заливал яркий солнечный свет, окно было широко распахнуто, короткие суконные занавески колыхались. Сам хозяин сидел на полу и, сдвинув брови и высунув набок язык, скотчем приклеивал нижнюю часть ноутбука к монитору. На этот раз Степан накинул махровый халат, а на ноги надел клетчатые тапки с рваными дырками на месте больших пальцев.

— Ты серьезно? — спросил я без приветствия. — Скотч? Стёпа, это же не поделка из картона.

— А где ноут, который ты обещал? — парировал Степан, не глядя на меня.

Я почесал в затылке.

— Один мой кореш, он работает в сервисе, сказал, что как только получится, он соберет тебе комп из кусков, но на это нужно время. В любом случае, скотч твой ноут не воскресит.

— Это ты так думаешь, — сказал Степан, заклеивая широкой лентой трещины на мониторе. — Я думаю иначе.

Я пожал плечами и огляделся.

На столе лежали исписанные листы бумаги. Только Стёпа мог писать один и тот же текст разным почерком, будто писали разные люди. Сначала это были аккуратные, тщательно выведенные буквы, как в школьной прописи. Через пару абзацев они превращались в дутые кругляши и будто катались по странице туда-сюда. Потом строки становились угловатыми, резкими, как порывы колючего зимнего ветра, а к концу страницы они расплющивались и вытягивались в струну, так что разобрать написанное не смог бы даже заправский врач.

— Я, — сказал Стёпа, бережно водружая склеенный ноутбук на стол поверх листов бумаги, — буду молиться электронному богу, и он воскресит мой комп. А потом я помолюсь литературному богу, и он спустит на меня вдохновение, чтобы я создал шедевр.

— Ты лучше помолись богу еды, чтобы он не дал тебе умереть от голода. А то скоро этот халат тебя и придавит. Собирайся, пойдем погуляем. Погода отменная сегодня. Посидим у фонтана на площади Ленина, пофилософствуем, как в старые добрые.

Стёпа с тоской посмотрел на меня.

— Я тебе мороженое куплю, — добавил я.

— Два, — с нажимом сказал Степан.

— Ну, хорошо, два.

Друг просиял и побрел одеваться.

Я взглянул на ноутбук. Старичок перекосился, поник, его густо оплетала паутина клейкой ленты, не закрывая, однако, клавиатуры. Кнопка Delete отсутствовала. Трещины на мониторе образовывали что-то вроде большого глаза без зрачка, и на секунду мне показалось, что компьютер смотрит на меня, ехидно ухмыляясь. Я потряс головой, отгоняя наваждение.

— Ты идешь? — спросил за моей спиной Степан. — Сколько тебя можно ждать?

Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и курил.

Мы вышли.

Стёпа доедал второе мороженое, когда вдруг спросил:

— Что бы ты отдал, чтобы создать шедевр и навсегда войти в историю?

Солнце стояло высоко. Время от времени порывы ветра сдували в нашу сторону освежающие брызги фонтана. Мимо нас пролетали дети на скейтбордах и роликовых коньках, по площади прохаживались парочки, вальяжно вышагивали голуби, искоса поглядывая, не выроним ли мы какой-нибудь еды.

Я пожал плечами.

— Да фиг его знает. Не уверен, что мне нужен такой обмен.

— А мне нужен, — сказал Стёпа. — Только с кем меняться?

Он осмотрелся по сторонам, словно в поисках обладателя нужного ему товара.

— Всё-таки хорошо, что ты меня вытащил, — добавил друг. — Сто лет тут не был, — он помолчал. — Да и теперь понимаю, что понаписал полную ерунду за эти дни. В корзину её. Заново начну.

— Ты не спеши с корзиной-то… — начал я.

— Я бы отдал всё, что угодно, — перебил меня Степан. — Не думая, вот хоть сейчас. Даже жизнь. Дайте мне месяц на рассказ, а потом в гроб. Без кистей и глазетов.

— А как же понежиться в лучах славы?

Степан окинул меня презрительным взглядом, встал и подтянул едва державшиеся на тощих бедрах джинсы.

— Шедевры, брат, нужны миру, — пояснил он. — Общественности, народу. Искусство в массы! Пускай себе восхищаются, оды пишут, в журналах печатают. Я выше этого.

Друг приложил козырьком руку ко лбу и обвел взглядом площадь.

— Вот, для них. Я буду писать для этих людей. А «Нимфа», — подмигнул он мне, — разве товар даёт? Пойдем, не станем тратить время на пустые разговоры.

Ничего другого мне не оставалось.

Через пару недель я снова посетил Стёпину квартиру. Дверь беспрепятственно впустила меня, а пустая прихожая встретила привычным полумраком.

Сквозь распахнутое окно в комнату врывался свежий ветер, играя занавесками и наполняя комнату ароматом свежескошенной травы. С улицы доносилось жужжание нескольких бензотриммеров.

На столе, сверкая черным глянцевым монитором, стоял новенький ASUS. Все кнопки ноутбука занимали свои места, справа пристроилась черная беспроводная мышь. Я попытался припомнить, какой ноут был у Стёпы, но словно пелена закрыла мою память. Комната пустовала. Она выглядела какой-то неполноценной, осиротевшей, и дело было вовсе не в отсутствии хозяина.

Я уселся на табурет.

Несколько минут потребовалось мне, чтобы понять, что не хватает стеллажа с книгами. Стёпина гордость и объект поклонения. Мой друг со скрупулезностью педанта и одержимостью маньяка долгие годы книгу за книгой собирал свою библиотеку. Стеллаж сконструировал наш общий знакомый, преуспевший в производстве мебели, и сделал он это абсолютно бесплатно, из уважения к таланту Стёпы и любви к литературе.

Теперь всего этого не стало.

А новый ноутбук — стал.

Я покосился на девайс. Вновь злобная ухмылка почудилась мне в темноте монитора, в том, как он смотрел на меня своим циклопическим зрачком веб-камеры.

— Да фу, — замотал я головой. — С кем поведешься…

В прихожей раздался грохот, и Стёпа ввалился в комнату, держа в руках два огромных пакета с натянутыми до предела ручками.

— О, привет, — пропыхтел друг, — хорошо, что ты здесь! Продукты помоги в холодильник распихать, — он грохнул пакеты на пол, и мне послышался треск лопнувшего стекла. — Ну, чего уставился, как солдат на вошь? Да, я купил продуктов. Помоги, пожалуйста.

Борясь с начавшим разбирать меня смехом, я утащил пакеты в кухню и, не без интереса ознакомившись с их содержимым, принялся выкладывать продукты на стол.

— Дружище, — сказал я, — да ты полон сюрпризов! Ты уверен, что в холодильник всё это влезет? Твой «Стинол» отродясь столько жратвы не видал.

— Пихай-пихай! — крикнул Стёпа из комнаты. — Что не влезет — за окно вывесим.

— С ума сошел? Лето на дворе. Пропадет всё к чертям.

— У меня не пропадет! — Стёпа вошел в кухню уже в домашнем халате и принялся раскладывать продукты по полкам.

— Откуда дровишки-то? — спросил я. — И это… стеллаж куда дел?

— О, да, брат, — друг погрустнел и опустился на табурет. — Со стеллажом и книгами пришлось расстаться. Сердце кровью обливается до сих пор. Искусство сам знаешь, чего требует. Зато теперь, — Стёпа просиял, — у меня есть, на чем творить! Ну, и вот это вот всё, — он развел руками над горой продуктов. — Теперь дело попрёт!

Налопавшись вяленого мяса вприкуску с зеленым луком и лавашом, мы сварили кофе и расположились с чашками и двумя плитками шоколада на полу комнаты.

— И что, — спросил я, — идеи какие-то есть, о чем писать?

Степан сделал небольшой глоток из чашки, почмокал губами, удовлетворенно кивнул и воззрился на меня.

— Пока ещё нет, — сказал он. — Но я над этим работаю, брат. Не всё сразу, как говорится. Шаг за шагом. Степ бай степ.

Он оглядел комнату.

— Добра у меня немного, но главное ведь — написать рассказ, так?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Джимми Пейдж и Роберт Плант, основатели британской рок-группы Led Zeppelin.