Командор Кощей. Книга первая

Роман Борин

Спустя примерно 3000 лет после Великой катастрофы, которая смела с лица Земли великую культуру исполинов, в районе современных Алтайских гор на усыпанной пеплом и залитой Потопом территории снова поднялась человеческая цивилизация… Её потомками стали мы – современные люди, этносы, нации, государства.

Глава третья. Опасный гость

Не успели Яга и любовник её позавтракать, как пришлось Яге Иванасия защищать. Натурально, с громом и молнией. Которыми, впрочем, Яга только слегка припугнула пришельцев…

Пироги от Бабки Ёжки

До самого утра Иванасий с Ягой предавались утехам. Ни разу за эту короткую ночь они не сомкнули глаз. Яга оказалась настолько ласковой и доброй женщиной, что Иванасий забыл и про колдовские чары, и про своё предназначение не быть ни для кого желанным.

Он ещё не понял, влюбился ли наконец-то первый раз в своей жизни или просто изголодался по ласкам и человеческому теплу, но то, что стыдиться этой мимолётной связи с явно владеющей колдовством незнакомкой никогда не будет (Яга она или кто другой — какая разница) — это Иванасий знал точно. Да и сердце подсказывало ему — тонко-тонко подсказывало — что встретил он в чужих краях далеко от отчего дома по-настоящему родственную душу. Душу, которая не просто из одиночества потянулась к случайному прохожему. А душу, которая по-настоящему излучала любовь, вряд ли по силе и глубине чувства доступную простому смертному.

Яга ласкала его так, как никогда не ласкала родная мать. Иванасий раньше не был близок с женщиной и потому не мог знать, что из себя представляет женская ласка. Однако ласки этой странной женщины ему казались истинно волшебными. Теперь он вовсе не чурался волшебства, как раньше, а получал от этих ласк невиданное до сего момента наслаждение, целое море чувств, ради которого, возможно, он был готов совсем покинуть отчий дом. Тем более, что после смерти матери родимый дом стоял, как сирота, пустой, холодный.

Наконец они оба растратили силы и, счастливые, задремали. Проснулся Иванасий от лёгкого, приятного шуршания в горнице, вызывающего сладкие воспоминания о тех прекрасных мгновениях детства, когда утром сестра или мать собирали на стол. Под ложечкой приятно засосало. И в тот же миг до ноздрей Иванасия достиг чудесный аромат заваривающихся трав. Яга готовила завтрак.

Иванасий хотел было встать, но почувствовал, что Яга сейчас тихонько сама подойдет к нему, нежно пощекочет его лицо своими мягкими волосами, поцелует в губы и… разбудит. Он решил подождать и получил, что хотел.

— Проснулся? — голос Яги звучал, как тихий ручеек в горах. — Ведь не больше часа дремал. Есть небось хочешь

Губы Иванасия сами растянулись в улыбке, а глаза засияли.

— Тогда вставай к столу, соколик. Перекусим чего-нибудь. Любовь много сил отнимает, — в ответ улыбнулась Яга.

На этот раз пирожки были сладкие и ароматные — с мёдом и горным клевером. Под горячий напар Иванасий уплетал их с нескрываемым удовольствием. А Яга при этом почти не жевала — просто сидела напротив и, подперев руками подбородок, внимательно смотрела на парня.

Заметив, что Яга его внимательно, но как бы исподволь разглядывает, Иванушка смутился, покраснел: чего, мол, выискиваешь во мне.

— Ты красиво кушаешь, не как другие мужики, — снова улыбнулась Яга.

— Да? — рассеянно пробормотал пастух, прихлебывая из берестяной кружки вкуснейшего напара. — А как другие едят?

— А жрут, как голодные звери: чавкают, фыркают, хрюкают от удовольствия, повсюду крошки рассыпают и расплёвывают, слюну пускают — смотреть невозможно… А ты, красавчик, кушаешь аккуратно, как настоящий царевич благородных кровей — с радостью, но чистенько. Впору любоваться тобой, когда ты кушаешь.

Иванасий не ответил, только ещё больше смутился, потупил взор будто девица красная. Яга тоже взяла пирожок и с аппетитом его сжевала, затем изящно запила из берестяной кружки.

— Ты так аппетитно ешь, что самой хочется отведать, — усмехнулась Яга.

Иванасий поймал себя на мысли, что сидящая перед ним красавица вовсе не собирается превращаться обратно в старуху. А она словно увидела, о чем он подумал:

— Мне, Ванюша, от роду на самом деле почти триста лет будет, — и снова голос будто чистый ручей журчит: — Но телом и душой я почти что твоя ровесница, если не моложе. Ты же испытал это сам в своих ощущениях. Глаза можно обмануть. Да вот объятия чистые не обманешь, прикосновение рук и губ не обманешь, дыхание горячее не обманешь…

— Я и вправду по нашим меркам ещё молодая совсем. Да и ты моложе своих лет по телу и душе, по глазам и ясности мысли. Это и понятно: не пьешь зелья всякие дурьголовые, траву-косоглазку не куришь, брюхо чем ни попадя не набиваешь под завязку, не ругаешься и завистью не исходишь. Оттого ты в свои тридцать три сохранился как на двадцать пять. Красивый ты парень. А главное — нежный. Давно я такой нежности человеческой не испытывала.

— Какой же я красивый?! Какой же я нежный?! — от смущения Иванасий даже возмутился. — Нечто я тебе Краса ненаглядная, которую Кощей проклятый в подземелья запер! Я мужик, деревенщина неотесанная, пастух сиволапый. Даром что в кожаных сапогах хожу, в батиных.

Яга лишь усмехнулась, глядя на парня с ещё большей любовью в синих глазах.

— Нет, — гнёт своё Иванасий, — положительно я никакой не благородный и не красивый. Бревно я неотесанное. Сколько лет прошло с той поры, как сила вражья мою сестру любимую уволокла, а я токмо сейчас отважился на дело пойти. И то, думаю, из-за того лишь, что для любви не рождённый оказался — никто из девок мне и знака не подал. Разве красавец остался бы бобылём, как я?

— Глупое какое слово придумали — бобыль, — спокойно ответила Ягуся. — Люди, чаю я, вообще на глупости и пошлости горазды. Только ты совсем другой, Ванюша. От неотёсанного бревна у тебя ни толики нет. Ты же чувствительный, тонкий в душе, отзывчивый. Только вот себя любить не научился.

— Как это — себя любить? — удивился Иванасий.

— Горе ты моё, горе, — не удержавшись, Яга потрепала его за кудлатую макушку. — Простых вещёй не понимаешь из-за своей дурной привычки считать себя низшим существом. А ведь если не по духу, то в душе ты точно наш, соколик. Мы, коши лесные, твои душевные братья, а не люди твоего рода — племени.

— Коши? — наморщил Иванасий лоб. — Это кто ещё такие?

— Это, юноша, народ такой древний, очень древний народ: лешие всякие, шайтаны степные, кикиморы болотные, русалки озёрные, бабки Ёжки, ведьмы и колдуньи чащобные — всё это, браток, коши и есть. Мой народ то есть, дорогой Иванушка — Афонюшка.

— А, — понимающе протянул Иванасий, — я сразу понял, что ты колдунья. Оно понятно теперь, почему ты из дряхлой старухи в молодуху крепкую превратилась. Понравился я тебе, вот ты и приняла облик, который для утех со мной больше подходит.

— Не совсем так, — мягко поправила Яга. — Ты мне, конечно, очень по сердцу пришёлся. Стосковалась я, Ванюша, по доброй мужской ласке, по тому теплу, который только от простого, здорового душой и телом парня исходит. И вот судьба тебя привела в мой дом. Но никакая я, Афонюшка, не старуха. Вот какая я есть перед тобой сейчас — то мой истинный облик. А дряхлая ворчливая бабка — это образ мой такой, маскарад, театральный облик. Ты, Ванюша, слыхал про театр?

— Не пойму я что-то, — нахмурился Иванасий. — То Ванюшей, то Афонюшкой меня называешь. Иванасий я, поняла? Так отец меня назвал. А наши деревенские кликали просто — Ванас. Иногда Ван. Ну да ладно уж. Афоня, вроде, хорошо звучит. Ванюша ещё милее. Ты меня лучше Ванюшей зови — сердцу так хорошо становится, когда ты этак говоришь.

Противиться Яга не стала:

— Будь по-твоему. Будешь ты, красавчик, у меня Ванюшей — милушей, — и снова рот до ушей. — Так знаешь, парень, про театр или нет?

— Угу, — Иванасий откусил полпирога величиной аж с две ладони. — Конечно знаю. Бывал я в городе. Правда, то было давно. Ещё меня отец возил — на рынок. Там балаган разбили и дурными голосами что-то кричали. Они были в обмотках каких-то, кудлатые-мохнатые. Я ничего не понял, а народ вокруг глаза от хохота пучил. И отец мой тоже веселился от души.

— Помню твой город, — Яга на время задумалась, глаза ее сделались грустными. — Тогда в нём вольготно людям жилось. И артисты бродячие частенько в него захаживали, — Яга печально вздохнула: — А теперь, Ванюша, в этот город только разное отребье и забредает: ворье всякого пошиба, насильники, грабители.

Иванасий видел, как быстро в лице меняется хозяйка дома. Нет, не черты её изменялись колдовским образом. Менялось её настроение. Только что синие глаза её грустили, и вдруг заблестели насмешкой.

— Ничего-то у вас, людишек, не задерживается. Только начинаете ладно жить, по-доброму, как тут же вам это надоедает, и полезла из ваших голов разная дурь. Вдруг судьи в одночасье продажные стали, ростовщики откуда-то возникли, будто тараканы из щелей! Торгаши вороватые место честных купцов заняли, а блюстители порядка превратились в мироедов и обдирал! Ей богу недоделанные вы создания!

Всё вроде верно говорила Яга, да только, слушая её слова, наш Иванасий рассердился:

— А ты как будто рада этим переменам, — вмиг «протрезвел» он, вспомнив, что находится сейчас не где-нибудь, а под Кощеевой горой — вполне возможно вовсе не в гостях, а в самом настоящем плену. — Только и знаешь род людской чернить. А и что с тебя взять! Нечисть какой бы пригожей не прикидывалась — всё одно на сердце у неё зло затаилось!

— Дурачок ты, Ванюша, — простодушно отмахнулась Яга. — Вроде бы взрослый мужчина с виду, а на деле — совсем ещё глупый мальчишка.

— А ты видать очень умная! Как же! Колдунья дурой не бывает. Это я дурак: силу вражью в тебе не углядел — польстился на ласку чародейскую, — закипела в парне обида на самого себя: попался, дескать, как карась на крючок, как муха в паутину — нечистую силу за доброю деву принял.

Но Яга и виду не подала.

— Может я, Ваня, и вправду колдовать умею. Только ласка моя не чародейская. По сердцу ты мне пришёлся, по душе. Да, мне на самом деле почти триста лет уже от роду. Но я не нечисть. Нечисти, Ваня, вообще нет среди таких, как я. Вся нечисть — среди человеков. И ты знаешь, о ком я говорю. А мы, коши, добры и простодушны. Может, оттого нас люди по большей части и поубивали в бессильной злобе.

— Вас перебьешь, — буркнул Иванасий, невольно теряя вспыхнувшую было агрессивность. — Сколько ни трави вашего брата, а нечисти разной в степях да перелесках всё одно полно шастает.

— Не надо, Ванюша, не разочаровывай меня, соколик. Не будь я старше на целых три-четыре жизни человеческих — отлупила бы тебя в сердцах за оскорбление памяти погибших кошей. Но знаю: не от сердца ты ведешь столь злые речи. Ума у тебя просто не хватает. Как и у всех вас, людей маложивущих. Только добром своим внутренним ты меня к себе притянул… А коши… Их ведь когда убивают, в ловушку загнанных, они, сердешные, даже тогда боятся поранить человека. Любим мы вас, дурачков. Больше себя любим, больше собственной жизни…

Не устоял Иванасий перед тихой речью бабы Яги — успокоился, пришёл в себя, забыл о вражьих чарах. Но сомнения в нём всё-таки задержались:

— Ну а ежели не чарами ты меня опутала, то как объяснить твоё столь быстрое превращение? Маску что ли сняла и горб? А голос почему из старушечьего в девичий превратился?

— А это, Ванюшка, уметь надо. Это, друг мой, искусство. Кабы знал ты о театре не как о балагане, понял бы меня.

Грусть, что звучала в голосе хозяйки, и впрямь не казалась Иванасию поддельной. Ему даже как-то неудобно стало: неверием своим тоску навёл на женщину, которая, кем бы она ни была, приютила его, обласкала, накормила, мужчиной по-настоящему дала почувствовать. Да и вдруг женщина эта никакая не прислужница Кощея, а просто одинокая отшельница, знающая толк в травах и умеющая ладить со зверями.

Думая сгладить хозяйкину грусть, Иванасий заинтересованно спросил:

— А зачем тебе, такой красивой и нежной женщине, какой-то старухой притворяться? Ловко у тебя это получается — ничего не скажешь. Только смысл в этом какой? Кто ещё кроме меня видел твой маскарад?

— Вот ты о чём, Ванюша. Дело-то в том, юноша, что в этих местах то и дело разбойники появляются. А они до молодых да красивых девок ох как охочи. Всё пристать норовят. И вот так всегда у вас, у людей, — снова отвлеклась Яга. — Как молодая да пригожая — так притягивается к ней всякая шваль, отбросы общества. А те, кто этой молодой, красивой да нежной, достойны — сидят себе посиживают где-нибудь в тени, не торопятся своё счастье найти. Вот ты, Ваня, к примеру. Чего так долго один оставался? Что, достойных тебя девчат рядом не было? Ни за что не поверю!

— Опять ты за своё, — поморщился Иванушка. — Что тебе до меня? Я ж о тебе спросил, не о себе.

— Ладно, ладно, соколик, не сердись, — снова улыбнулась Яга. — Гордый ты, смотрю, откровенный. Так вот. Дабы всякое отребье бандитское ко мне не липло и мне не пришлось бы применять то, что ты принимаешь за волшебство, то есть, не гневить Бога — я решила отбить им охоту с помощью маскарада. Сам ведь знаешь: старую да страшную и самые отпетые боятся. Была бы моя воля, давно бы я всем этим браткам мозги повправляла. Жаль, что нельзя. Вот и приходится в старуху даже ночью наряжаться. Они ведь, разбойнички удалые, и ночами шатаются здесь.

— Послушай, Ягуся! А какого рожна разбойникам здесь нужно? Нешто здесь караваны купеческие проходят, чтобы их ограбить можно было?

— Представь себе, парень, проходят. Многие думают, что, мол, у границ Кощеевых владений поживиться нечем. Дескать, из-за страха перед злодеем никому и в голову не придёт под горой Кощея с товарами пройти. А купцы, представь себе, точно также соображают: раз все думают, что здесь никто не пойдет, стало быть и разбойники сюда не сунутся. Значит, путь свободен. Страх перед Кощеем этот путь охраняет. И всё бы ничего. Только купцы язык за зубами держать не умеют.

— Напьются и давай друг перед другом хвастать: я, мол, под охраной самого Кощея свои товары из города в город провожу, на сильной охране экономлю. А разбойники везде свои уши да глаза имеют. Вот и поджидают иной раз здесь какого-нибудь богатенького простофилю. Два-три каравана пропустят, чтобы других не напугать. А следующий пограбят.

— При том как хитро они, подлецы разбойные, слухи об этом ограблении распустят! Дескать, баба Яга, костяная нога, над ними командир. Во как! Попробуй кому докажи, что это вранье. Тем более, что они, братки эти лукавые, ко мне на самом деле любят заглянуть — кваску холодного попросить. Недавно вот на берложника моего глаз положили. Захотелось им, вишь ты, жареной медвежатины. Я, разумеется, им такую острастку задала, что они потом повсюду растрепали про злобность и коварство Бабы Яги, черти эдакие!

— Понятно, — задумчиво кивнул Иванасий, машинально отхлёбывая из кружки горячего настоя. И вдруг словно спохватился, глянул Яге в глаза с проснувшимся внезапно интересом: — Всё-таки, Ягуся, никак не возьму я в толк, каким таким чудесным образом ты красоту свою сохранила. С одной стороны, как сердце мне подсказывает, сейчас передо мной ты в своём истинном обличье. С другой — сомнения разум всё-таки одолевают. Ежели тебе на самом деле триста лет, то почему такая несправедливость: все простые женщины уже в пятьдесят старыми кажутся, а ты — в триста молодка. Неужто совсем-совсем без колдовства обходишься?

— Совсем-совсем, Ванюша, — с серьезным видом кивнула Яга. — По крайней мере без того колдовства, о котором в народе думают.

Иванасий сделал вид, будто последнюю фразу Яги не расслышал:

— Может, хотя бы молодильные яблоки лопаешь?

— Какие ещё яблоки, бог с тобой, Афонюшка, — рассмеялась Яга. — Любишь ты, однако, сказки всякие. Да здесь, в горах, окромя дичков кислых и не водится ничего. А сохранилась я так хорошо, Ванюша, потому, что я, как и все другие коши — не вашего, человеческого рода-племени.

— Это и так ясно, — бурчит Иванас, продолжая изучать Ягу пытливыми глазами.

— Ага, — как бы невзначай соглашается хозяйка. — Точнее, я человек, но другой, не такой, как ты и все остальные отрантурийцы. Сыны и дочери нашего древнего племени живут раз в десять дольше, чем нынешние люди. То есть, по нашим меркам мне сейчас столько же, сколько по вашим тридцать лет.

— Может, ты от меня родить собралась? — подшутил Иванасий, допивая настой.

— А вот это нет, дорогой мой, — Яга ответила серьезно и даже как-то печально. — Ни зачать, ни выносить, ни тем более родить я не могу. Не только я, но и все наши бабы, кто ещё жив. Это беда нашего племени, его катастрофа. Мы ведь не от Бога столь долгую жизнь получили. Мы действительно пили эликсир молодости. И те, кто нам начало дал, тоже в себе многое, как ты говоришь, наколдовали.

— Так все-таки было колдовство!

— Было, Афонюшка, — Яга вздохнула. — Но не то, какое ты себе представляешь. И тогда это называлось научным экспериментом. Мы, те, кто родился от «наколдовавших» в себе, стали действительно очень долго расти. В твои тридцать я внешне пятилетней девчонкой была, хотя владела силой, простым смертным неведомой. В сто я стала подростком, и только в сто пятьдесят меня начали сватать, думая, что мне всего семнадцать. Нам всем пришлось уйти в непролазные чащи, дабы людям глаза не мозолить. А двадцать лет назад мне сюда пришлось переселиться. Знаю, что спросишь. Затем, что Кощей меня вызвал.

— Так ты, стало быть, Кощею служишь? — глаза Иванасия вмиг похолодели.

— Так я и знала, — лицо Яги тоже сделалось строгим, непроницаемым. — Не хочешь мне верить. Я могла бы подчинить тебя только подумав об этом. Вам, простым смертным, такая сила не дана. Да, я владею колдовством. Но не придуманным вами, людьми, а реальным, научно объяснимым. Но я не хочу тебя неволить, Ванюша. Знаю, ты заблудился — думаешь о Кощее как о великом злодее мира. А это не так, Афонюшка!

— А кто он тогда, коли не злодей! — шипит Иванасий.

Их спор прервал сигнал медведя. Он рычал отчаянно и яростно, однако же не злобно. Так обычно предупреждают о готовности защищать родное логово до последнего.

— Погоди-ка, Ванюша! Незваные гости пожаловали, — тихо, но строго сказала Яга, жестом показывая, чтоб не вставал из-за стола. — Не двигайся, тогда он тебя не разглядит. По твою душу этот враг пришел, — и заметив, как Иванасий побледнел, попыталась его успокоить: — Да не бойся, я тебя не выдам. Подожди-ка, я с ним потолкую, чтоб он тут не задерживался долго.

Незваные гости

Солнце уже поднялось над верхушками деревьев, растущих у подножия горы. Облачившись в свой старушечий наряд, Яга колченогой походкой вывалилась из избушки и увидела… высокого двуногого кота — всё у него было человеческое, только морда оставалась кошачьей.

Поджидая хозяйку дома на каменистой тропе, гость принял подчёркнуто надменную позу, одной ногой опираясь о высокий, лежавший на склоне перед жилищем Яги, белый валун. Приглядевшись к незнакомцу повнимательнее, нельзя было сказать, что к человеческому телу прилепили голову кота: она органично вписывалась в его общий облик, даже изгиб рук и ног у него был особенный, чем-то едва уловимым похожий на котовый. Одет незнакомец был в чёрный блестящий комбинезон, приталенный точно по контуру тела. Руки-лапы же он надменно скрестил на груди, а глазами косил на висящий у пояса пистолет с ярко-белым стволом. Из-за спины котообразного существа с ехидной усмешкой выглядывал другой гость — с удивительно похожей на морду дикобраза физиономией.

Дорогу к избушке обоим загораживал медведь. Поднявшись на задние лапы, он яростно махал передними и устрашающе ревел.

Некоторое время гости и Яга внимательно смотрели друг на друга. Наконец Яга заговорила — старческим, дребезжащим, недовольным голосом:

— Ну и какого рожна ты сюда приволокся, Баюн?! Что тебе здесь надо?! Знаешь ведь прекрасно, что не любит тебя мой зверь, так ведь все одно прешься!

— Не ори, — котообразный с презрением перебил Ягу. — А тупую зверюгу свою приструни и вдругорядь сажай на цепь, да покрепче. А не то я просто выжгу ей мозги. Чтоб шкуру не портить.

— Напугал! Тоже мне, герой! Без пугача своего никуда не суешься. Посмотрела б я на тебя безоружного, как бы ты от берложника моего улепетывал. А ну, сказывай, зачем явился! — замахала Яга клюкой, в которой, похоже, был тоже замаскирован «пугач».

— Ага! — сплевывает Баюн себе под ноги. — Будто сама не знаешь!

— И знать не хочу о твоих желаниях! — кричит Яга. — Достал ты меня уже вот как, — чиркнула она клюкой над головой. — Да ещё своих говнюков на меня насылаешь! Я, мотри, вот другой раз всыплю им горячих, так и знай.

— Ты мне, старая, зубы-то не заговаривай! — повышает голос Баюн. — Где ты спрятала этого ублюдка? Небось в своей развалюхе держишь его?

А дикобразоподобный мерзким скрипучим голосом поддакнул:

— Да! Что это там у тебя в окне мерещится?

— А ты бы вообще помалкивал! Мерещится ему! Прячешься коту за спину, а туда же — мерещится! — с издёвкой передразнила Яга.

— Так все-таки где он, тот, кого ты ночью приютила?! — Баюн решил перейти на тон делового человека. — Может, поладим с тобой на этот счет? Сама подумай: на кой ляд тебе сдался какой-то человечишко? Ему все одно каюк, а ты, укрывая врага Командора, подписываешь себе приговор. Отдай мне этого мужичка, и я ничего не скажу нашему повелителю.

— Ты и так ему ничего не скажешь, — зловеще изрекает Яга. — Не в твоих интересах, чтоб Кощей узнал об этом парне.

— Так он все-таки у тебя! — ловит Ягу на слове кот Баюн, делая шаг вперед.

Медведь ревет, намереваясь броситься на незваного гостя, Яга неуловимым движением останавливает его, а Баюн выхватывает пистолет.

— Попробуй выстрели! — шипит Яга, направляя конец клюки на Баюна (дикобразоподобный при этом охает и скрывается у Баюна за спиной). Ещё шаг, и я устрою тебе горный обвал! Камни точно на тебя упадут. А ну, проваливай, пока я не рассердилась.

Остановившись, Баюн усилием воли заставляет себя спрятать оружие и шипит, злобно вращая глазами:

— Как ты мне надоела, чертовка. Сжёг бы я тебя вместе с твоей халупой, да Командор будет недоволен.

— Недоволен?! — восклицает Яга. — Не то слово! Ха-ха! Да он повесит тебя на первом же суку! За твои бесплодные яйца! — и громко, нарочито хохочет.

— Ну смотри, — Баюн разворачивает туловище, мордой продолжая смотреть на Ягу. — Найду я все-таки способ спеть прощальную стихиру на твоих похоронах. А медведя твоего береги, стерва, пуще прежнего! А не то полакомятся мои разбойники вяленой медвежатиной!

— Смотри, как бы свою прощальную песню тебе петь не пришлось, Баюн! А ну проваливай подобру-поздорову, пока пчел на вас не натравила. Мне их не жалко. На днях семья раздвоилась, так что на твою шкуру их хватит, — хихикает Яга. — А вздумаешь ещё раз прийти сюда — я устрою тебе очень теплый прием!

— Пока, — небрежно бросает Баюн через плечо, поднимаясь по склону. — До твоего приговора!

Баюн свистит. Из кустов появляется летательный аппарат, очень похожий на ступу, только вдвое большую, чем обыкновенно привыкли люди видеть у Яги. Оба прогнанных гостя залезают в эту ступу, и она с тонким свистом уносит их в только им ведомом направлении.

Иванасий тут же вышел на крыльцо.

— Ты куда! — испугалась Яга. — А ну живо назад!

Как бы в подтверждение ее опасений в козырек над крыльцом с грохотом ударил сверкающий заряд. Переломившись пополам, козырёк едва не свалился парню на голову, однако Яга успела-таки втолкнуть Иванасия в сени.

Ещё через минуту они снова сидели за столиком у окна, которое на этот раз Яга предусмотрительно закрыла ставнями изнутри.

— Нельзя тебе никуда уходить отсюда! — с жаром увещёвала хозяйка полюбившегося гостя. — Не во мне дело! Мало ли что ты мне понравился! Я, Афонюшка, боюсь за тебя. Хищник этот ведь и с неба достать тебя способен. Он-то ведь знает, что ты здесь.

— Тогда тем более мне надо уходить! — упорствовал Иванас.

— Надо, надо, милый! Но не сейчас! Долго здесь тоже оставаться нельзя. Но дня три — четыре только здесь ты будешь в безопасности. А за это время я приготовлю тебе убежище, которое ему с месяц не найти.

— Ну а дальше что? — гнул своё Иванасий, чувствуя однако, что Яга права.

Да и, по большому счёту, не хотелось парню покидать столь скоро красавицу хозяйку и уютное гнёздышко.

— Погоди, милый, я и сама пока не знаю. Но месяц — это срок! Что-нибудь придумаем с тобой.

Помолчали они, собираясь с мыслями, повздыхали, отходя от только что пережитого стресса. Наконец, уже тише и спокойнее Иванасий спросил:

— И что ж, так я и буду взаперти сидеть, впотьмах?

В ответ Яга зажгла свечку — сразу стало светлее, романтичнее, спокойнее. И продолжилась у них тёплая беседа.

Иванасий:

— Это хорошо, но… Дело-то мое стоит. Я с тобой здесь от Кощеевых легавых прячусь, а там земля людским стоном полнится. В Кощеевых подвалах пленники томятся. И среди них — Краса Ненаглядная!

Яга:

— Эх, Ванюша, не дело ты задумал. Не на верном ты пути, парень. Доброе у тебя сердце — о несчастных и убогих ты думаешь. Да только благими намерениями, Афонюшка, зло великое вымащивается. Ты людям добра желаешь, а выйдет у тебя зло. А скорее, ничего у тебя, Ваня, не выйдет. Но ежели ты сейчас отсюда уйдешь, непременно попадешь к Баюну в лапы.

— Да кто такой, этот Баюн? Зачем я ему понадобился?

— Баюн — это, Афонюшка, самый страшный злодей. Вся беда в том, что Кощей ему доверяет. Пока, во всяком случае. А он, котяра эта алчная, интриган и подлец, каких свет не видывал. Я его давно раскусила и поперк глотки ему встала. Он бы давно убил меня, да боится. Не столько Кощея, сколько меня самой и моих сестер остерегается. Я ведь, как ты понял, и одна отпор кому хочешь дам. Как вот и сейчас дала двум этим типам. А тебя, Афонюшка, Баюн хочет поймать, чтобы никто не рассказал о тебе Кощею.

Иванасий (удивленно):

— Ничего не пойму. Ежели он не хочет, чтоб Кощей прознал обо мне, стало быть он не враг мне, а друг!

Яга:

— Какой же ты наивный, Ваня. Али не знаешь пословицы «бойся незнакомца, который тебе в друзья набивается, пуще врага своего». Не могу я пока что растолковать как следует, почему Кощей не враг тебе, как и всем, кого ты жаждешь освободить от Кощея, но скажу, что Баюн — не человек. Он — кот. Но не из тех, к которым ты с детства привык. Он очень злой и коварный. А тебя он или убьет, или, того хуже, сделает подлым убийцей — будешь по его команде убивать исподтишка, на кого он тебе укажет. Поверь мне, я этого гада давно знаю.

Иванасий:

— Хочешь сказать, он меня заколдует?

— Вроде того. Хотя, не так заколдует, как ты думаешь.

Иванасий задумчиво хмыкает:

— Но пошто он не хочет, чтоб Кощей прознал обо мне?

— Недогадливый ты, Ваня, — покачала головой хозяйка дома. — Ведь ежели Кощею про тебя донесут, он тут же пошлёт за тобой, чтоб привели и представили пред очи его.

— И что? — не понял Иванасий.

— А ничего! Баюн знает, что ты человек добрый и не глупый. Не такой как все! А Кощей такому зла не причинит. Он любит вот таких наивных, верящих в сказки.

— Но, но! — обиделся было Иванасий. — С чего это ты взяла, что я в сказки верю?!

— Ай, Ваня! — снова улыбается Яга. — По тебе ж видно! Красу Ненаглядную из плена освободить, чтоб радость к людям вернулась! Кощея в честном поединке сразить! Разве не твои это мечты?

— Мои, — согласился Иванасий.

— Вот именно! Твои. А мечты и есть сказки, — умело ушла от спора Яга. — Словом, Кощей в таких как ты опасного для себя не видит. Но Баюн думает иначе.

— Стало быть, этот Баюн не дурак, — усмехнулся Иванасий.

— Подожди, Ваня, дай досказать. Не дурак, это не то слово. Он хитрец, каких свет не видывал. Но в том, что ты опасен, даже и ему Кощея не убедить. Он боится, что Кощей тебя к себе приблизит и про все свои слабые места тебе с дуру разболтает. Ты его секреты выведаешь, но убрать тебя тогда Баюн уже не сможет, поскольку под Кощеевым глазом ты будешь неуязвим. Вот потому-то, Ваня, Баюн и стережет тебя под горой.

— Да, дела-а-…, — морщит лоб Иванасий. — На самом деле трудно разобраться в том, что ты понаболтала. Однако, что-то мне спать охота. Пожалуй, ты права. Не стану я покуда из твоей халупы уходить. Вздремну-ка лучше часок-другой.

Яга облегченно вздыхает:

— И то правда, всю ночь ведь мы с тобой не спали.

А дальше произошло то, что и должно происходить в подобных случаях. Хозяйка и гость встали из-за стола, подошли к кровати, установленной Ягой у дальней стены, и спокойно улеглись на неё, взявши друг дружку за руку…