Рассказы из колодца

Роман Алимов, 2022

Сборник мистических рассказов, вовлекающий читателя в судьбы и духовный мир главных героев. Кристально честные и навсегда испорченные, живые душой и давно ушедшие в преисподнюю – личности. Они мечтают рассказать свои истории, поделиться ошибками и личным опытом, разделить переживания утрат и приобретений.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Рассказы из колодца предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Монах и ведьма

Неспешно шел монах по пыльной дороге, припеваючи выходил из густого леса, направлялся к деревне за пригорком. Вдали слышался лай собак, тянул аромат дымка из печных труб и манил запах домашних, свежеиспеченных пирогов.

— Авось угостят, бедного монаха, не зря топал в такую даль, — тихо бурчал Фома, на что ему отвечал похожими звуками голодный живот.

— Пора бы и поесть, — присаживаясь на старый пень, — жизнь у меня одна, а вас вон сколько, что ни день к умирающему зовут, только и бегай туда-сюда.

Вытаскивая из котомки кусок твердого сухаря, размышлял вслух:

— Да-а, таким харчем сыт не будешь, надо бы поплотнее чего. Вообще, раз отправили в путь, надобно и провиант выдавать, ну да ладно, терпи пока брюхо, выслушаем умирающего, а там и пожуем.

Долго сидел, идти дальше совсем не хотелось, над головой, по густым веткам прыгала проворная белка, таскала орехи в дупло, над верхушками елей плыли причудливые облака.

— А-а-а, — сладко зевнул, — сейчас бы вздремнуть малехо. Ну да ладно, раз вызвали, пойду, а то глядишь и солнце зайдет, может и приютят на ночь, не откажут. Как-никак, а божье дитя.

Деревня затихла после трудового дня, по дороге важно шагали утки, пастух плелся за стадом коров, что возвращались с луга, за спиной послышался скрип телеги и топот усталой лошади.

— Здоров будешь отец! Никак в Петров двор торопишься? — окрикнул Фому, крестьянин с телеги.

— И тебе не хворать! Угадал, к ним спешу, — повернулся в сторону скрипучих колес, монах.

— Ну садись. Раз так, подвезу, они-то на окраине живут, далеко еще.

Усталая лошадка остановилась и фыркнула, надоедливые мошки старались забраться прямо в нос.

Фома забрался на край телеги и свесив ноги удобно уселся:

— Эх брат, хорошо тут у вас! — разглядывая босоногих крестьянок с деревянными граблями на плечах, что возвращались с поля и протяжно пели свежими девичьими голосами.

— Да, отец, неплохо! — ухмыльнулся крестьянин, — Да ты никак новый, а где ж Никодим? Его обычно к нам посылают!

Фому передернуло, он вспомнил, как брат Никодим отчитывал его за лень, внимание к женскому полу и нерадивость к службе еще пару дней назад.

— Молится. Все молится, а теперь я буду вместо него, — с прищуром произнес монах.

Лошадь шла неторопливо, проезжали мимо деревенского ставка, где купались ребятишки, вдоль пасеки и стогов, затем телега проплывала вдоль мельницы, у которой дымил трубкой огромный мужик. Наконец крестьянин дернул вожжи, и телега пошатнулась.

— Добрались. Вот он — Петров двор! — кивнул крестьянин.

— Благодарствую, — отряхивая от соломы котомку, ответил Фома.

— Ты это… там смотри, жена у Петра непростая. Уж не знаю и чего они позвали вас, монастырских. Осторожнее там, отец, ну, бывай! — телега тронулась, крестьянин, махнув рукой, поехал дальше.

— Ладно уж, не впервой, разберемся, — поглядывая на высокий забор, проговорил Фома.

За забором надрывалась от лая собака, почуявшая лошадь. Через мгновение широкая дверь отворилась и за ней показался статный мужик в плотной рубахе с густой черной бородой.

— А-а, монашествующие прибыли! Что ж вы отец, с утра выглядываем, померла баба, не дождалась покаяния! Ай, беда, беда, что делать-то?! — причитал мужик, пропуская монаха во двор, под лай злющего цепного пса.

Фома прошел в дом, переступив порог, услышал завывание женского голоса. На стульях сидели люди и молча смотрели на опоздавшего гостя. На стене висела большая картина с купальщицами, над печкой сушились травы, под которыми спал черный, как ночь — кот, а в перерывах между завыванием из соседней комнаты, жужжала толстая муха, что билась в окошко.

— Ну отец, проходи, раз пришел, — к Фоме подошел хозяин дома, прося благословения.

Фома перекрестил его и не спрашивая разрешения, присел на скамейку у стола.

— Горе отец, померла Фроська, второй день, как послали за тобой, а все нет никого! Говорит болезная — помирать буду, уж сил больше нету ждать, так и отошла, — вздохнул хозяин, — ты, теперь не обессудь, хоронить будем, отпой ее, да три дня чтобы молитвы, как полагается, а я отблагодарю!

Фома хотел выдумать историю, о том, как его задержали в лесу неприятности, вывихнутая нога или даже свирепые волки, но ясно не смог представить подходящее оправдание, поэтому по привычке ответил:

— Ну отпевать так отпевать. Про молитвы не волнуйся, все выполним по чину, как нужно, только что же, мне к вам каждый день теперь прогуливаться? Чай неблизкий свет, сам видишь, сколько брел! — в надежде, что его оставят на ночевку, накормят, да еще и оплатят труды.

Хозяин дома ответил:

— Уж потрудись, сам видишь — покойница, гостя не смогу разместить, сейчас почитай, а завтра снова приходи, заплачу, и харчей в дорожку получишь, до монастыря пару часов ходьбы, а если поторопишься, то и быстрее доберешься.

Услышав о еде, Фома обнадежился и стал вытаскивать книги из котомки, начиная готовиться к молитвам.

Покойница лежала на кровати — молодая женщина, с красивыми чертами лица, длинными волосами и каким-то странным цветом кожи, как будто живая. Совсем рядом стоял добротно отделанный, закрытый гроб.

Люди постепенно разошлись, стемнело, муха перестала жужжать и биться в окно, упав в ведро с водой и барахтаясь там в надежде выбраться. В комнате воцарилась бы мертвая тишина, если бы ее не пронизывал унылый гул Фомы, что второпях читал одну за другой строчки из книг. Муж покойницы сидел рядом и внимательно слушал. Спустя несколько часов Фома произнес последнюю молитву и перекрестившись громко захлопнул тяжелую книжку, от чего поднялась пыль от страниц, и монах громко чихнул.

— Все брат Петр! Пора мне! — засовывая книгу второпях в сумку.

Хозяин выдал монаху сверток с едой, и проводя за ворота, произнес:

— Завтра утром жду тебя отец, пораньше приходи, не будешь ночью по лесу бродить!

Фома торопился как мог, на ходу отрывая шмат хлеба, заедал кольцом колбасы, подумалось: «Хороша, с дымком! Надо бы успеть слопать, наместник еще увидит или Никодим, авось завтра и не отпустят».

Минув деревню, подошел к лесу, у первого дерева остановился и вздохнул:

— Луна, слава богу, дорожку бы не потерять.

— А это еще что, тьфу…

— Мать честная, да что там в этой колбасе, — разглядывая сочное домашнее кольцо в свете луны.

Присмотревшись, впотьмах обнаружил внутри сочных белых червей, что, не спеша ползали и тоже, видимо, подкреплялись перед сном.

— Вот тебе Фома и провизия, вот тебе монах — благодарность! — швырнув оставшийся кусок изо всех сил в дальний куст.

Кусок плюхнул, словно упал в воду.

— Что еще за вода, отродясь тут не видал ни озера, ни реки? — свернув с дорожки, что освещалась лунным светом, направился в сторону звука.

Пролез через колючие кусты, затем сквозь густой камыш. Неподалеку послышался смех.

— Это еще кто, посреди ночи в лесу? — пробирался дальше в потемках.

Смех приближался, стало отчетливо слышно девичий голос, что задорно хохотал. Взобравшись на пригорок, высунул голову за камышовые заросли и увидал купающуюся девицу, что плескалась в воде.

— Что за диво-о-о эдакое? — прошептал монах, почесывая скудную бороденку.

Нагая девушка играла с водой, но веселье ее было странным, вода неестественно поднималась и обнимала ее, затем красавица шлепала по ней, отчего волна вздымалась и падала каплями вниз. Приглядевшись, Фома опомнился и прошептал:

— Какие еще движения вод, когда ветра нет, а волна прямо как живая, что за чертовщина?! Нужно топать отсель, пока не заметила, — не сводя глаз с девичьего тела, попятился назад и оступившись, кубарем покатился с края пригорка прямо в воду.

Плюхнувшись в озеро, оказался спиной на отмели, лишь голова да сапоги торчали на поверхности, а совсем рядом у камыша, лежало кольцо колбасы.

— Все из-за тебя, негодная ты снедь! И как я теперь в монастырь явлюсь в эдаком виде?

Волна застыла в ожидании, а обнаженная чаровница тоже остановилась, уставившись на Фому.

Не прошло и минуты, как девица пальцем поманила его к себе, отчего вода вокруг монаха взвихрилась и потащила его прямиком по направлению к красавице.

Фома стал сопротивляться, пытаясь грести руками назад, к камышам, но не тут-то было, волна еще быстрее волочила его вместе с сумкой прямо по поверхности озера. Через мгновение он оказался у ног девицы. Прямо у нее над головой оказалась яркая луна, потому разглядеть лицо не представлялось возможным, но что-то необычное или даже знакомое промелькнуло в ее чертах.

Монах попытался рассмотреть ее, но девица, усмехаясь, произнесла:

— Что же это делается? Монахи по ночам больше не молятся, а по кустам шастают!

— Да я-я-я, э-э, заблудился немного, темно, — промямлил в ответ.

— Ну-ну, раз пришел, давай купаться! Вместе веселее, — девица махнула в сторону озера, отчего волна отпустила Фому и он встал на ноги.

По колено в сапогах хлюпала вода, выцветший старый подрясник облепила тина, а заплечный мешок значительно потяжелел.

— Я того. Я лучше пойду, меня брат Никодим заругает, нельзя мне, — пытаясь отвести взгляд от девицы, тихо промычал Фома.

— Ну как знаешь, как желаешь! — ответила девушка и кивнула озеру.

Вода поднялась и встала столбом, от которого одна за другой отлетали капли, постепенно создавая огромную скульптуру. Затем скрутившись в узел, вздрогнула и снова став изящно-фигурным телом, от которого отпали ненужные куски, превратилась в полную копию собеседницы Фомы. Фигура протянула водянистые руки к нему, приблизилась, обняла и страстно поцеловала в щеку, а девица захихикала и прыгнула в озеро, оставив от себя лишь круги на воде.

Монах постоял, вылил воду из сапог и отправился назад в лес.

— Ай да чудеса, и что это такое, никак ведьма?!

— Ба! Да уже светает, и сколько же я там времени провел, пойду-ка назад в деревню, все равно не успею выспаться.

Пока добрался до деревни, до Петрового двора, успел слегка обсохнуть, снова встречал его лай собаки, а хозяин у ворот рубил дрова.

— Что не весел отец, не выспался? А я вот, решил протопить, холодает. Заходи, можешь начинать свое дело.

Ефросиния лежала в новой белой рубахе, волосы были прибраны, на устах застыла печать покоя, а губы, казалось, сложились в улыбку.

Вытащил мокрые книжки, и аккуратно переворачивая страницы, чтобы не порвать, начал читать.

На кухне гремел дровами хозяин, разжигая печку. Молитва совсем не шла, и Фома изредка поглядывал по сторонам, вертясь в сторону печки в надежде, что скоро станет теплее и он согреется, а книги просохнут, изредка посматривал на настенные часы, ожидая окончания, то рассматривал покойницу, читая по памяти. Внезапно Фома вздрогнул, по шее Фроси стекли обильные капли воды.

Мысль пронзила голову: «Да неужто, это она?! Или я с ума сошел, покойница мокрая вся, да вот, и на руках то же самое, вода, волосы влажные? Не-е-ет, не может такого быть, та молодая, а эта уже в годах, выдумал же себе».

Продолжил читать, а мысль все не унималась: «Да как же она тогда мокрой стала? И правда, похожа на ту нагую, что при луне!»

Остановив чтение, обернулся и спросил:

— Хозяин! А что у вас покойница мокрая вся, аж течет с нее?

Петр оторвался от розжига и ответил:

— Да, как же! Отец, да ведь обмыть полагается, вот и мокрая она, ты читай, читай, не отвлекайся, я сейчас.

«Фух, аж вспотел. Ну и лезут же мысли дурные, а ведь говорил мне брат Никодим — будешь и дальше лентяем, попустит тебе Господь скорби! Пора, пора мне исправиться!»

Усердно читал, молитва пошла как нужно, даже хозяин стал шепотом повторять за Фомой строки из псалмов.

Отчитал все, что требовалось, мягко закрыл книжку, чтобы не разорвать и уселся рядом с теплой печкой. Хозяин накрыл стол. Фома согрелся, поел, сразу же поклонило в сон.

— Э-э нет отец! Пора тебе обратно! Ко мне сейчас бабы придут, все равно не уснешь, готовить будем съестное на похороны, да и ты вон в каком виде, — хозяин ухмыльнулся, прищурившись, — так, что иди отдыхай, а завтра жду тебя раненько. А за службу благодарю. Тебе в котомку снедь положил.

Снова поплелся в сторону леса. Вышел на большую поляну и возле стога сена расположился отдохнуть.

— И что он там мне засунул, — бурчал, развязывая котомку.

В котомке лежали пироги, а в баклаге молоко. Наполовину опустошив сосуд, Фома заприметил внутри горлышка свежую озерную тину, ощутив болотный привкус, вылил остатки на траву.

— Да что же это, порченые они там в этом дворе или как, что ни еда, то на выброс!

— Эх, не дадут человеку поесть! Ну, хоть отдохну.

Задумался о ночной встрече, о красавице. Пока размышлял, зашуршали кусты и оттуда вылетел крупный ворон. Подлетел к сумке, выхватил пирог и поволок его назад в сторону зарослей.

— А, ну ка, наглец, я тебе покажу! — монах поднялся от стога и бросил в кусты палку, не попав в птицу.

Кусты шелохнулись, затряслись и оттуда вылетел разъярённый черный кабан, с красными как огонь глазами. Не останавливаясь, прямо с разбегу вонзился он острыми клыками в ногу Фомы.

Монах завопил что есть мочи, но животное не отреагировало, а разбежавшись снова нанесло удар по второй ноге. Фома упал, ужасная боль сковала тело, от страха он стал ползком пробираться в сторону ближайшего дерева, пока дикий зверь возился с мешком, разнося содержимое в клочья, по всей поляне. Дополз до дерева и цепляясь за ветки почти забрался на одну из них, но ощутил сильный толчок, а затем его дернули сзади и жестко поволокли вниз лицом, прямо по влажной траве лесной поляны. Лицо и руки бились об коренья деревьев, цеплялись за сухие ветки и камни, пока тот, кто тащил его не остановился у высокого дуба. Невероятная сила подняла его как легкое перышко за ноги, и что-то черное все мелькало за пеленой грязи в глазах. Сразу же он ощутил, как болтается на мощном суку дерева, вниз головой. Паника, страх и острая боль в ногах накатила одновременно, всего минуту назад, сидел он и спокойно размышлял у стога, а сейчас болтался на суку, словно попал в руки к разбойникам.

— Вы кто? Чего надо, у меня нет ни денег, ни добра! Монах я, монах, слы-ы-ышите, отпустите?! — вопил Фома.

Резкий и противный запах ударил в нос, по глазам провели словно шерстью жесткой кисти, оттряхивая облепленную грязь, что отваливалась кусками.

Болтаясь из стороны в сторону, монах открыл глаза и развернув голову, обнаружил прямо перед собой ужасное существо, размером с корову, которую поставили на задние лапы, с загнувшимся толстенным хвостом, которым невиданное существо стряхивало с лица Фомы остатки грязи.

Грубый и насмешливый голос произнес:

— Ну что братик, такой же черный, как и я? Давай дружить! — затем лохматое существо хлестко шлепнуло Фому по ноге хвостом, от чего он затрясся и завопил снова.

— Ты кто такой? Поставь меня на землю, я монах, меня нельзя!

— Монах он, ха-ха! Монахи сидят да молятся, а не по кустам дрыхнут. Брат ты мой черный, ты вот в Петров двор ходишь, да Фроську мучишь. Прекрати, а то хуже сделаю! Считай нашу встречу предупреждением. Ефросинья моя! Нечего возле гроба ее бормотать, всю жизнь нам служила, а тут ты приперся да отнять ее задумал, смотри мне! Сейчас же топай в свой монастырь, да сиди невылазно, а то покажу!

Фома протер глаза и рассмотрел существо. Морда его больше походила на свиную, но что-то шевелилось в ней человеческое, вместо ушей торчали рога, вместо пальцев согнутые острые когти, а под крючковатым хвостом виднелись копыта. Существо воняло хуже помойной ямы, но слова произносило с хорошо поставленным произношением, что делало его еще ужаснее.

Монах почувствовал, что рогатая тварь отвязывает веревку на суку и через мгновение полетел вниз, больно ударившись носом о камень. Лежал и не шевелился от страха, а мохнатое копыто придавило его щеку плотно к земле:

— Смотри отец! С нами шутки плохи, лучше прекрати, Фроська моя!

Монах закрыл глаза и стал молиться, внезапно копыто испарилось. Поднял голову, потер вдавленную щеку.

В кустах послышалось:

— Ефросинья моя! Моя-я-я!

Сердце вылетало из груди, тело тряслось. Открыл глаза и вздохнул, обернувшись от удивления, обнаружил, что сидит снова под стогом сена в центре поляны, на ветвях поют птички, на земле лежит нетронутая сумка.

— Неужели приснилось? — почесал голову и встал.

Ой-ой, какой ужас бывает во сне, такого не придумать, пойду-ка лучше дальше.

Сделав шаг, ощутил пронзительную боль в ногах. Задрал подрясник и штаны и обнаружил крупные синяки, в том самом месте, где приснился удар кабана.

— Хм, бесовщина какая-то, надо будет потом духовнику рассказать, может, посоветует, что, — и спешно отправился в монастырь.

Добрался вскоре в келью, положил книги на просушку и отправился, прихрамывая на вечернюю службу. Братья, с кем здоровался Фома, странно на него косились, а некоторые даже хихикали вслед.

Навстречу шел строгий отец Никодим:

— Так! И где же ты отец шляешься второй день? А это еще что у тебя такое? — глядя пристально на щеки монаха, — угу, понятно все. Давай-ка друг назад, в келью, а потом разбираться будем, что ты такое вытворяешь!

— Не пойму. Вы сами меня отправили на исповедь к умирающей, а теперь ругать. Как скажете, пойду назад, — ответил Фома.

— Ты сходи на себя глянь, молитвенник ты наш! — ухмыльнулся отец Никодим.

Дошел до кельи, присмотрелся в отражение в бочке с дождевой водой, что стояла у входа.

— Ба! Да это же женские губы, засос на щеке! Какой стыд, и это я так уже второй день хожу, вот ведь негодная ведьма!

Крепкий поцелуй озерной девицы убрать не получилось, поэтому из кельи до утра не выходил, лишь как солнце взошло, нагрянул к нему наместник с отцом Никодимом. Наложили на него дополнительные послушания и велели завершить, что начал в Петровом дворе. Делать нечего, хоть и страшно, а пришлось выполнять порученное.

Измученный и уставший снова приплелся в деревню, закрыл лицо мантией, только одни глаза торчат, чтобы не выставлять щеку свою напоказ. Пробрался мимо цепной собаки, прошел в комнату, а покойницу уже в гробу прилежно лежит, сложа руки. Стал он молитвы вслух читать, да так ревностно старался, что даже охрип, пришлось заканчивать шепотом. Вскоре мужики деревенские подоспели, гроб выносят на улицу, чтобы в церковь нести, отпевать покойницу.

Фома все сделал как полагается, отпел ее, хозяин остался очень доволен службой. Мужики во дворе возились, а монах так выдохся, что задремал, сидя в теплой церкви.

Стали Ефросинью хоронить, гроб закапывают, а бабы деревенские, которые у могилы стоят, все шушукаются и на странного монаха поглядывают, что сиплым голосом поет, да в мантию по уши завернут.

Закопали гроб, на могилку цветы положили и отправились в Петров двор, поминать всей деревней, приглашали и монаха к застолью, да руками отмахивался. Выдали ему в дорогу угощений две сумки для братии обители, а хозяин щедро службу оплатил, на том и распрощались.

Идет монах по тропинке лесной, закутанный в мантию по уши, подходит к дорожке, что на пруд ведет, а навстречу ему отец Никодим.

— Отец Фома, молился я сегодня, да страх на меня такой напал за тебя, что решил я навстречу выйти, авось случится что! Рад, что встретились, а то пришлось бы до самой деревни топать. Да, что ты завернулся как неродной, знаем мы про твои похождения, ну ничего, отмолишь, дай-ка я тебя перекрещу, — и перекрестил, да за мантию взял, чтобы раскрыть лицо.

Тут мантия спала наземь, а под ней девица нагая. Завизжала что есть сил нечеловеческим голосом и бегом в кусты с воплями и криками, а как отбежала подальше, послышался оттуда топот копыт, словно лошадиный.

Испугался Никодим, но понял, что спасать нужно брата, и как мог, поторопился в деревню. Прибежал, а там поминки уж начались.

Где? — говорит, — могила покойницы, ведите меня к ней, беда приключилась с Фомой нашим!

Мужички встали, да бегом к кладбищу.

Очнулся Фома в темноте. Лежит, да чувствует, как голова трещит от боли, как будто ударил его кто сзади и ничего вспомнить не может, воздуха мало вокруг. Пробовал на ощупь разобрать, где он находится. Теснота, доски какие-то рядом, уперся что есть мочи в них, да нет сил никаких, не открываются.

Как завопит тогда он:

— Да, что же это творится батюшки, да как же я тут очутился, неужто в гробу лежу, да разве же людей заживо хоронят? Уж наверно и отпели раз не слыхать ни звука. Стал он молиться, да так сильно, что чувствует, что вот-вот от напряжения силы совсем иссякнут и сознание потеряет.

Вопил, пока не устал, а затем зашевелились мысли одна за другой. Вспомнил он все свои жизненные беды, что случались с ним, вспомнил как по его нерадению на монастырской мельнице промокли тридцать мешков муки и братия долго еще голодали, припомнилась ему крестьянка, за которой наблюдал часто на службе, а потом бегал на речку чтобы посмотреть как она белье стирает, забыв о данных обетах. Пришла на память и корчма, в которой любил засидеться с местными пьянчугами, драки и порванная одежда, от чего стыдно было потом возвращаться в монастырь.

Смирился Фома со смертью, расслабился, лежит и ждет, как он прямо сейчас в аду окажется. Тело все затекло, шевелиться никак не получается. Стал он просить о помиловании, лежит и в мыслях готовится к худшему. Тут слышит — шорох какой-то, а воздух у него заканчивается, уже и голова думать не может, а шорох все сильнее и громче, будто рядом совсем. Почувствовал Фома, как гроб его качать начало, да потрясывать. Подумалось, что так всегда в ад отправляются грешники, тут и отключился совсем.

Подняли мужики его гроб из могилы, открыли, а он уже и не шевелится, стали трясти его с отцом Никодимом да водой поливать, и понемногу привели его в чувство. Очнулся Фома, огляделся, а волосы седые стали, как будто у старца древнего. Отсиделся немного, выдали ему поесть и отправились вдвоем они с Никодимом в монастырь.

После этого уж не помышлял Фома никогда о нерадивом отношении к служению, да к лени, так его промысел и научил!

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Рассказы из колодца предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я