Весы Лингамены

Роман Александрович Орлов, 2023

Учёные научного центра ИКИППС проводят эксперимент по доказательству существования кармы. Но что-то рушит умозрительные конструкции, а неистовый ветер причинности, словно потешаясь над потугами доказать его существование, всё быстрее раскручивает неуловимый маховик событийности. Видя бессилие науки, молодая сотрудница ИКИППСа Дарима принимает решение в одиночку противостоять ужасающей силе инерции 4-го тысячелетия…Книга получила высокую оценку известного буддолога и востоковеда Н.В.Абаева.

Возвращение мезозойского ящера

В первый день лета выдалась отличная погода: в воздухе разливалось тепло, а ясное утро уже битый час заигрывало, то и дело норовя пролезть солнечными лучами в щёлки занавесок и пощекотать ими лежащего. Какой уж тут сон! Ромагор потянулся и разлепил глаза: пора вставать. Нет, спешить было положительно некуда. Но человеку ведь свойственно двигаться — ну, хотя бы затем, чтобы совсем не прирасти к дивану. Он вышел на крыльцо и огляделся. У Велисов, дом которых виднелся метрах в ста к югу, уже вовсю кипела жизнь: дети с радостным гомоном делали гимнастику, родители совершали пробежку. И все они такие счастливые, пышущие жизнью. Что ж, когда-то и он…

Ромагор привычно погрузился в уютное кресло во дворе дома. Здесь он проводил большую часть своего времени — под сенью раскидистого дерева и живительными струями ионного охладителя. Приятно ведь просто отдохнуть со стаканчиком сока в руках. Хотя, отдыхают обычно от чего-то: от трудовых будней, от умственного или нервного напряжения; от безделья, наконец. Но, скажите мне, чем тут, в поселении, вообще можно заниматься? По большому счёту — всё тем же, чем и на «большой земле», только в меньшем масштабе. Вот и от одиночества тут имелось старое, проверенное средство — общение с себе подобными. Почти каждый день Ромагор захаживал в гости к этим радушным весельчакам Велисам, с готовностью окунаясь в невинное плутовство подростков и неиссякаемый оптимизм взрослых. Да, там ему всегда были рады. Эх, они-то — да, но вот если б Наланда…

Эта заноза в сердце не давала ему покоя уже много лет. Она была сродни стихийным бедствиям — наводнениям, ураганам, землетрясениям; приходила внезапно и пожирала без остатка. И если всеми природными явлениями человек научился управлять уже несколько веков назад, то распознавать происходящее в собственной душе пока что были способны весьма немногие сыны Земли. Сколько раз Ромагор пытался её забыть, выкинуть из головы — ведь столько лет прошло! Но если хочешь забыть — беги и не оглядывайся, старайся жить новым. А строить свой дом в прямой видимости обители своего минувшего счастья, годами тайно надеяться, что однажды она зайдёт и улыбнётся тебе как раньше… это самообман, ничего больше.

Как раньше… Вот она вся перед взором памяти — юное лицо, светло-русые локоны, задорная улыбка искрящихся глаз. Ромагор всегда читал в этих глазах что-то не предназначавшееся ему и потому так и оставшееся непонятным. Он принимал это за некую чудинку любимой женщины. Как и горячее желание Наланды участвовать в Эксперименте поначалу счёл за юношеские порывы чрезмерно романтичного сердца и обычное женское любопытство. Но это только поначалу, ибо быстро летели счастливые годы, и вот уж появились на свет Кхарну и Персефея, родился Ангарис. Наланда стала чураться людей, замыкаться, искать уединения. Он помнил её взгляд; помнил застывшее в нём сомнение и отрешённость. Но как мог он помочь ей, чем? Он никогда не проявлял интереса ни к идеям Наланды, ни ко всему Эксперименту в целом. Он и пошёл-то на всё это только из-за желания быть с любимой.

«Неужели ей так плохо жилось там? — сокрушённо вопрошал себя Ромагор. — Нам дан прекрасный мир без тяжёлого труда, голода и войн. Но почему некоторым нужно непременно копать там, где решительно ничего нет? Ох, ну зачем только было такие сложности выдумывать? Мы же обычные люди. Жили бы себе, растили детей. Хоть здесь, хоть там. Но главное — вместе. Вот как дружная семья Велисов. А заумными вопросами пусть в Совете Земли занимаются… Но теперь Наланда, наверно, разочаровалась в своих былых идеалах, и меня заодно оттолкнула, как будто я виноват в её неудачах».

Так, не имея никакой возможности познать внутренний космос друг друга, растаскиваемые центрифугой отчуждения, эти две звёздные системы разбегались всё дальше, и непонимание мёрзлой, неодолимой стеной тёмной материи воздвиглось между ними, поправ останки нежных чувств Наланды.

В этот день все мы, не сговариваясь, оказались в институте раньше обычного. Хотя и ясно было, что причину сбоя теперь искать долго, смутное предчувствие чего-то важного не давало покоя, поднимало с кровати, скорее гнало к рабочему месту. В институт, однако, сегодня я пришёл последним. Только приоткрыв дверь в наш «мозговой центр», я тут же словно споткнулся о поджидавший меня порог перемен, на котором я тут же и растянулся, нелепо взмахнув руками в намагниченном донельзя воздухе в поисках опоры. Нет, внешне-то всё выглядело достаточно буднично, но быстро осмотревшись, я понял, что чутьё меня не обманывает. В центре залы протирал глаза явно невыспавшийся Гелугвий; перед пультом управления усиленно кусал ногти Штольм; повернувшись к окну, буровила улицу отсутствующим взглядом Дарима; она то и дело приглаживала рукой волосы, хотя все они явно лежали ровно и давно не нуждались в улучшении своего положения.

Я молча уселся за стол и предался сосредоточенному созерцанию его идеально ровной поверхности. Все чего-то ждали, никто не решался начать. Наконец, Дарима бросила созерцание улицы и резко повернулась к нам:

— Так, значит, месяц, говорите? А я думаю, нам понадобится гораздо меньше времени!

Спокойным, уверенным шагом, обогнув наш рабочий стол, Дарима направилась к стене с экранами. Гелугвий, который всё ещё стоял посреди комнаты, наконец, оторвался от протирания своих красных глаз и в сильном волнении стал наблюдать за происходящим. Похоже, он единственный догадался, что произойдёт в ближайшие секунды.

— Дари, нет! Только не это! — услышали мы его крик.

Гелугвий, более тесно, чем мы со Штольмом, соприкасающийся с чувственным миром, первым ощутил, что сейчас произойдёт то, чего ещё не бывало со дня основания института; он будто видел, что грядёт глобальный переворот, в том числе или даже первую очередь — в его собственной жизни. А Дарима, тем временем, медленно, как во сне тянулась к экранам. В эту секунду предчувствие неотвратимой Руки плотно запеленало уже всех собравшихся в комнате.

У вас тоже случался столь беспросветный день, когда вдруг рушилось всё, во что вы верили и десятилетиями разрабатывали, кропотливо оттачивали бессонными ночами, лелеяли и любили как родное дитя?.. Двадцать лет мы приходили в эту комнату, в это «обиталище надежды человеческой»; двадцать лет следили за чёрточками на экране и закладывали программы в вычислители; двадцать лет, за которые мы так сроднились и стали ощущать себя настоящей командой. Но пока Дарима несколько метров шла к кристалловизорам, перед нашими глазами все эти годы промчались за несколько мгновений. «Сейчас всё изменится», — мелькнула мысль.

Девушка коснулась сенсоров, экраны кристалловизоров на стенах разом засветились, и мы узрели в них быстро растущую фигуру человека, идущую сквозь кармоанигилляционные «предколпачные» камеры, и двигавшуюся, казалось, прямо на нас. Дарима непроизвольно отпрянула от панелей, словно человек, изображённый там, мог столкнуться с ней.

— Кто это, Неймар меня побери? — глухо пророкотал Гелугвий. Доселе слипающиеся от бессонницы красные глаза учёного теперь были широко распахнуты. Он бессмысленно жал одну и ту же клавишу на пульте, как будто от этого можно было избавиться от невероятного видения на экранах.

Штольм медленно стянул очки с носа на лоб, хотя этот древний жест дальнозорких никак не мог помочь ему ещё лучше разглядеть странного пришельца.

— Неймар уж два века как по земле не ходит, — тихо донёс он до всех бессмысленную сейчас информацию. — Ни там, ни здесь.

Больше никто не проронил ни слова, и длинная, косая морщина тишины прорезала ровную гладь комнаты. Наверное, в такие моменты люди седеют или получают инфаркты — а от сильных ударов по нервам современный человек всё ещё никак не застрахован. Мы молчали, не зная, что делать дальше. Растерзанные, подавленные, мы лишь растерянно переводили взгляд друг на друга. Это был полный крах. Финал. Помпеи. Извержение Везувия…

Но вот изображение на экранах кристалловизоров сменилось, появились более привычные блок-схемы, перемежающиеся с картинками. Штольм дёрнулся к пульту управления и стал лихорадочно набирать команды. Первое оцепенение прошло, и тут, казалось, заговорили все разом.

— Ишь ты, каков соколик! Залётный, мезозойский! — присвистнул Штольм.

— Скорее уж тогда — птеродактиль! Ящер! — живо откликнулся Гелугвий.

— Да, — согласился Штольм с коллегой, — пусть будет Ящером. Такого варварства не видали на планете уж добрый миллион лет.

— Хм, ну, миллион — это много, — вставила реплику Дарима, — а вот лет пятьсот — вполне может быть.

Гелугвий лишь бегло взглянул на советника и снова вернулся к экранам. В спешке он не догадался, на что намекала моя подруга. Но я-то мгновенно понял. Сумеречный Варвар. И оставленное им зашифрованное послание, поле значений ключа которого наши машины вскоре должны полностью перебрать — только недавно это проверял. Какое-то странное совпадение, если это вообще можно так назвать. «А ведь таким же Варваром вчера мог стать я, — мелькнуло у меня уже без былого сожаления. — Хотя нет, таким же всё равно не мог — он уже сделал то, что я только собирался».

— Хотя кристалловизоры ведь всё записали, — продолжил я свои мысли вслух. Но никто, конечно, не мог знать о двойном смысле сказанного.

— Мы же не пользовались, как ты знаешь, — сказал Гелугвий. — Что нам скрывать…

Но он не закончил фразу, потому что как в раз в этот момент схемы исчезли, и мы, что называется, переключились на «прямую трансляцию с места событий». Перед нами во всей красе возник Внутренний Мир, который до этого мы ещё никогда не видели вживую! Одновременно с появившимся изображением нас заставили вздрогнуть пятьдесят лет стоявшие в полном безмолвии динамики, явственно передавшие сейчас звук человеческих шагов по мягкой траве. Со смешанным чувством мы наблюдали, как мужчина средних лет уверенно двигается по полю к «пляжу», где летом обычно отдыхает Наланда. По углам экранов в это время фиксировались мельчайшие оттенки его настроения и желания. Но всё это мы проанализируем после… Пришелец подошёл к Наланде сзади, и мы услышали:

— Здравствуй, Наланда.

Датчики настроения тут же выплеснули на экраны целую гамму цветов. Женщина обернулась на голос, и мы увидели удивлённое лицо человека, явно не ожидавшего ничего подобного. На вид Наланда оказалась, как и многие современные люди, здоровым человеком средних лет, своего рода детищем комфорта и достатка; лишь затесавшаяся в расселине бровей складка говорила о том, что внутри ей, вероятно, не так хорошо, как могло показаться при первом на неё взгляде. Впрочем, кое-кто из нас, как позже выяснилось, разглядел в эту секунду куда больше остальных…

— Кто ты такой? — произнесла Наланда после недоумённой паузы. И не дожидаясь ответа, тут же иронично закивала головой сверху вниз, и глаза её сверкнули сталью. — А-а-а! Ну да, ну да, как же. Давненько не видели. Значит, это опять ты!

— Кто? — несколько опешил от такого радушного приёма пришелец.

— Сумеречный Варвар! Читал про такого?

Ящер немного помедлил и неохотно произнёс:

— Да, я слышал про него. Но я не собираюсь никому вредить. Я лишь хочу освободить вас от этих оков, — он обвёл рукой вокруг себя, словно мог осязать своим зрительным органом поле Колпака.

— Зачем ты всё рушишь? Тебе ведь нечего предложить нам взамен! Как и в тот раз!

— А почему ты так уверена, что это… я? — немного напрягся Ящер.

— Да потому что больше некому! За пятьсот лет только ты один здесь так хорошо отличился, что память о тебе не изгладилась до сих пор. Ты вернулся отбывать свою карму, но, похоже, опять решил встать на старые рельсы. Ты…

— Вы скрываете от детей правду! — перебил Ящер. — Вы используете их в своём изуверском эксперименте без их на то согласия!

На миг Наланда потупила взор — пришелец словно откуда-то прознал об её постоянных сомнениях и самокопании. Но идти на попятную она не намеревалась. Не для того она провела здесь добрых пять десятков лет.

— Ты не можешь жить в этом мире и сваливаешь вину на заблудившееся, по твоему мнению, в дебрях бессмысленного технического прогресса человечество. Или в этот раз ты что-то новое придумал?.. А мы вот не отрицаем всё без разбора. Мы ищем ответ!

— Но ваше пребывание здесь изначально лишено смысла. В институте ничего не добились в течение полувека, и не добьются никогда!

После таких заявлений на сосредоточенном лице Наланды, наконец, заиграла лёгкая улыбка. Это слишком походило на какой-то оголтелый юношеский максимализм.

— Ну, хорошо. А детей что, за ручку отсюда уведёшь через дырочку в заборе? Они воспитанные: не пойдут с чужим дядей… в другой мир!

— Самый развитый из них уже всё знает. И на сей раз ты ошибаешься — мне есть что предложить. Потому как именно с ним я буду строить новый мир.

Наланда с возрастающим беспокойством впилась взглядом в говорившего.

— Н-да, вот это дела! — проговорил я. — Если бы не прыгающая эмоциональная подсветка на мониторах, я бы, честное слово, подумал, что это Кхарну создал роботехнический организм и таким образом хочет что-то донести до мамы.

— А что, может, и правда — создал? — обернулся ко мне Гелугвий и вопросительно посмотрел. На мимически развитом лице учёного не сей раз невозможно было прочитать что-либо определённое. Непонятно было, шутил он, или серьёзно рассматривал такую возможность.

— Даже если так, — сказал Штольм, — то что же он, по-вашему, хотел донести до Наланды?

— Ребята, ну что вы как маленькие! — призывно взмахнула руками Дарима. — Ведь ясно же, что то, о чём говорит этот человек, Кхарну просто не знает. Или не знал.

— Значит, его «машинка» такого робота точно не создаст, — резюмировал Гелугвий.

— Разумеется, — подтвердила Дарима. — Кроме того, тут и без кармических зависимостей очевидно, что роботы могут выполнять лишь то, что закладывает в них создатель…

— А мы хорошо знаем, — добавил Штольм, — что вот уж пятьсот лет, как их создают только для выполнения простой работы. А чтобы роботехнический ящер эпохи кайнозоя… или как там… мезозоя… революционные идеи провозглашал… нет, это совершенно невозможно!

— Разгромили в пух и прах! — улыбнулась Дарима. — А кристалловизоры меж тем говорят, что Ящер проходил сквозь Врата. Так что не Внутреннего Мира это рук дело.

— Да что мы тут обсуждаем, — нетерпеливо выпалил я, — Наланда с первого взгляда поняла кто это!

— Ну да. А мы — учёные, нам доказательства нужны, — белоснежно оскалился мне Гелугвий. — Забыл?

— Я как раз не забыл, — парировал я. — Просто ни на протяжении моей жизни, ни в последние несколько веков никаких подобных действий никем и нигде не совершалось. И поверить, что некий человек сознательно пошёл на такое… как? — Я перевёл дыхание. — Честно говоря, раз такие вещи стали твориться, то даже то, что мы видели его на экранах, и даже то, что он точно проходил через Врата, пока ни в чём еще не убедило меня.

Тут даже хладнокровный Штольм оторвался от пульта.

— Так что же ты полагаешь? У тебя своя версия произошедшего? — спросил он.

— Вы верите в какие-нибудь неизведанные силы? — спросил я сразу всех. — Их раньше «потусторонними» называли.

— Я верю в Учение Будды, — ответила тихо Дарима и подошла ко мне.

— А я верю, что всё можно объяснить, — твёрдо молвил Штольм.

— И я, — добавил Гелугвий.

— Но вот погодите! — воскликнул я с ноткой торжества. — Недавно я в единой базе ковырялся, факты кое-какие искал. Сейчас покажу. — Я пощёлкал клавишами вычислителя. — Ага, вот оно. Во втором тысячелетии до нашей эры в древнеегипетском храме материализовался трёхметровый атлант, рассказал жрецу о путешествии души в загробном мире, а через несколько дней просто растворился в воздухе. — Я посмотрел на слушающих.

— Ты это называешь фактами? — уныло проговорил Штольм. — Таких историй записано превеликое множество, а что там на самом деле было — кто знает…

— Но самое-то главное, — оживился тут и Гелугвий, — наш-то «атлант» в воздухе не растворился; и, наверное, вовсе не собирается исчезать.

— В любом случае — перед нами феномен, — сказал я.

— Давайте же немного глубже копнём, — предложил Гелугвий и что-то набрал на клавиатуре. Экраны кристалловизоров заполнились схемами и значками.

— Как видите, — прокомментировал оператор происходящее, — у этого голубка явно есть серьезная причина для таких действий. Он не принадлежит ни к каким религиозным сектам, не состоит ни в одном тайном братстве. И сам согласился на считывание данных из памяти. И даже больше — он сам и предложил нам прочитать себя.

— Как это? Ты что, с ним говорил? — не понял Штольц.

— С ним «говорили» кристалловизоры. Он же знал, что мимо не пройдёшь.

— Точно! Что-то я совсем забыл некоторые замечательные свойства этих приборов, — кисло улыбнулся Штольм. — Давно не приходилось пользоваться, знаете ли.

— Так у него и мотивация присутствует, — сказал я, глядя на экраны. — Правда, сложно разобраться в этой мешанине чувств и желаний. Эмоциональная расцветка неустойчива и прыгает туда-сюда.

— Но Наланде-то он прямо объявил цель своего визита, — Дарима, которой вечно не сиделось, встала и обошла вокруг стола. — И фон при этих словах был зелёный, то есть — правдивый.

— Мы ещё продолжим изучение Ящера, — сказал я. — Но давайте узнаем, о чём Кхарну говорил с Наландой. Ведь это второй выпавший кусок загадочной мозаики.

Экраны показали темноволосого, хорошо сложенного юношу с волевыми чертами лица. Выделялись заострённые скулы, в уверенном взгляде сквозила убеждённость. Мальчик подошёл к Наланде, сидящей на крыльце дома.

— Мама, я хочу рассказать тебе об очень важном событии! — начал он решительно. — У меня вчера был один разговор…

— У меня уже сегодня был подобный разговор, — натянуто улыбнулась Наланда сыну. — Наверно, ты об этом?

По какой-то невидимой глазу связующей ниточке, протянутой между матерью и сыном, Кхарну почувствовал, что мать не одобряет действий того, с кем он говорил, и выплеснул свои чувства наружу:

— Да! — вскричал юноша. — Он рассказал мне то, что ты не могла или не имела права открыть мне. Я хочу изменить мир! Или хотя бы найти себя там, на «большой земле». Хочу быть полезным, а не оставаться всю жизнь секундной стрелкой в гигантских часах кармического циферблата Сансары.

— Ой, какие громкие выражения! — вымученно улыбнулась Наланда. Ей моментально вспомнились собственные подобные взлёты пятидесятилетней давности. А, может, уже и шестидесятилетней. — Послушай, сынок…

— Там я смогу приносить пользу! — с силой проговорил Кхарну. — Какой здесь от нас толк, уже целых полвека продолжается эта бессмысленная вакханалия; да, и началась она задолго до моего рождения.

Наланде было очень нелегко, но сейчас следовало собрать в кулак все силы, чтобы не сказать лишнего. Малейшая небрежность в беседе с сыном могла оставить неизгладимый рубец в ещё нежной душе подростка. О том, что, возможно, теперь весь полувековой Эксперимент сорван, ей даже некогда было подумать.

— Чтобы приносить пользу в нашем мире, — аккуратно начала Наланда, — уже недостаточно одного лишь желания. Сейчас нет нуждающихся, нет голодных, как нет и тяжело больных. Да, во множестве есть люди, ищущие максимальной осмысленности бытия, жаждущие обрести дело жизни или просто веру, наконец. Ты уверен, что сможешь всем им помочь?

Кхарну опустил взгляд и, насупившись, молчал. Первоначальный порыв его прошёл, и теперь он уже не знал, как продолжать. Да и какие у него могли быть аргументы кроме искреннего, присущего его возрасту желания улучшить мир?

— Поверь мне, сынок, — ласково произнесла Наланда, взяв сына за плечо, — у меня тоже много вопросов. И всё далеко не так однозначно, как может показаться. Пришелец являлся и ко мне. Но какую же пользу он принёс людям своим визитом?

— Он сообщил мне правду.

Против этого тяжело было возражать, и всё же Наланда решилась.

— Кхарну, пойми, у нас был задуман эксперимент, на который мы пошли добровольно, чтобы попытаться помочь всему человечеству. А этот самозванец вновь явился на планету, чтобы разрушать. Он, наверно, не стал тебе рассказывать, что пятьсот лет назад на Земле был очень похожий по характеру действий варвар? Как и тот, этот, нынешний, ничего не создаёт — только рушит старое. Он рассказал тебе о каких-то своих идеях? Может, у него есть планы?

Наланда осторожно пыталась навести мосты. Ей хотелось выведать, что ещё может натворить странный пришелец. Но Кхарну молчал, отвернувшись в сторону.

— Ах, сынок, ничего ты ещё в жизни не прошёл, — произнесла женщина и обняла ребёнка. — Чтобы действительно помочь людям, нужно много работать в одном направлении, долго, целенаправленно учиться, и тогда, быть может…

— Лет через десять-пятнадцать стать Наблюдателем Второго Порядка? Чтобы целый день алгоритмы обсуждать, по которым, дескать, ветер гоняет песок на пляжах бессамостности?

Но Наланда не ответила на эти не в меру взрослые речи своего сына. Она лишь крепче прижала к себе ребёнка. «Грядут большие перемены», — подумала она.

— Признаться, — нарушил я тишину в комнате, — я и сам хотел вчера всё закончить. Я даже открывал Кнопку. И я мятусь теми же вопросами, что и Наланда. И…

— Но перемены уже произошли! — пламенно воскликнул Гелугвий, словно не замечая моей откровенности. — Друзья, я восхищаюсь Наландой; какая вера в Эксперимент, какой высокий полёт! Я просто влюблён! Всю жизнь мечтал я встретить такого человека. И почему-то сейчас совсем не стесняюсь сказать вам об этом!

— Да, в последнее время чем дальше, тем всё меньше стеснения у людей, — проворчал Штольм. — Вокруг нас реют чувственные вихри, и из-за этих завихрений, так сказать, одеяло нашей обыденности стало трещать по швам.

— Прохудилось в самом неожиданном месте, я бы сказал! — дополнил Гелугвий.

— Да, в последнее время чем дальше в лес… как это там говорилось?.. А давайте чаю попьём, — предложила Дарима. — Я сделаю.

«Машинка» выдала четыре чашки ароматного чая и свежие пирожные. Поставив всё это на стол, Дарима сказала:

— Теперь то ли плакать, то ли смеяться. Главный вопрос: что делать? И второстепенный вопрос: нужно ли что-то делать? Я применительно к ситуации.

— Вот именно! — поддержал Штольм. — С одной стороны, у нас есть Эксперимент, и он продолжается, несмотря на последние события. С другой…

— С другой, — подхватил Гелугвий, — нужно понимать, что по-старому уже ничего не будет. Поле Ящер, положим, не отключит, однако там, внутри, теперь всё с ног на голову. Кхарну взбунтуется и потребует выпустить его. — Учёный помолчал и неожиданно добавил:

— Кроме того, я увидел Наланду!

— И что, тоже взбунтуешься и потребуешь впустить тебя под Колпак? — не удержался я от шутки.

— Но-но, я этого не говорил… — чуть смутился Гелугвий.

— Товарищи, давайте попробуем разобраться, — попытался вернуть рабочую обстановку Штольм. — Посмотрим, что у нас есть. Мы теперь в точности знаем, отчего процент сильно колебался. Это раз. И два — Ящер решил внести свои «коррективы», и сколько десятков лет теперь достигать нам прежних показателей…

— Штольм, мне кажется, как-то я уже говорила об изначальной, или, точнее, «нулевой» карме, — начала Дарима, но изложить мысль полностью ей не дали.

— Да, точно! — отозвался Гелугвий за коллегу, прихлёбывая чай. — Вот если бы мы знали, кто кем был в прошлых рождениях, мы бы мигом все данные проанализировали и поняли, что движет нашей залётной рептилией.

— «Если бы», да, — усмехнулся Штольм. — Карма-то не знает сослагательного наклонения.

— Ну, ты ещё скажи, что эксперимент вообще бесполезен, потому как у нас на складе нет в наличии никакой «нулевой» кармы, не завалялась, видишь ли, и мы не в силах создать город «с чистого листа», — ответил Гелугвий и с вызовом воззрился на Штольма.

Тут у нас начался полный балаган, накопившееся напряжение, наконец, нашло выход, и наше поведение никак не напоминало учёных-выходцев из цивилизованного четвёртого тысячелетия. Скорее из какого-нибудь варварского 20-го века. Правда, мы в этот момент меньше всего об этом думали.

— «Нулевой» кармы нет, говоришь? — и Штольм как-то странно уставился на Гелугвия. Затем вдруг резко схватил «машинку» и добавил:

— Вот я сейчас тебе этим «венцом прогресса» по голове дам, тут-то и конец всему! Ну, то есть — начало. Глядишь, и «нулевая» карма сразу появится!

— Но!.. — у Гелугвия на секунду округлились глаза, но он быстро совладал с собой и продолжил более спокойно: — Но в мире вот уже пятьсот лет как не совершается никаких умышленных злодеяний. Стало быть, не сможешь ты меня этим увесистым «венцом прогресса» по голове огреть, товарищ учёный!

— А что, может, получить «венцом» — это не отработанная карма твоя, которую ты пятьсот один год назад породил? — не унимался Штольм. — Вот как раз накануне приземления прошлого чешуйчатокрылого друга учёных?

— И что, по-твоему, все пятьсот, ах, ну, то есть, простите, пятьсот один год, карма, значит, в кустиках сидела в засаде, ждала своего звёздного часа? А потом как выскочит, и как пойдут клочки по закоулочкам?! — съязвил Гелугвий.

Дарима уже отвернулась, прикрывая себе рот и пытаясь сдержаться, но её порывистое хихиканье раздавалось всё громче.

— Мужики¹¹, — не выдержал я, — но это же детсад¹² какой-то! По-моему, очевидно, что если пятьсот один год назад Гелугвий не посеял таких семян, чтоб они сейчас проросли падающими на голову «машинками желаний», значит, Штольм при всём своём желании ударить товарища не сможет.

— Да, — поддержал меня Штольц, несколько обмякнув. — Я и правда не могу. Хотя, может желания маловато, а? — и он ехидно взглянул на Гелугвия.

— Довольно, довольно, — примирительно сказал последний. — Давайте всё же поговорим о «нулевой» карме. Дарима, прости, что прервали. Так что ты можешь нам сказать по этому поводу?

Девушка к этому времени уже практически справилась с собой, мне лишь на миг показалось, что по её заострённому восточному лицу блуждает чуть заметная ехидная улыбка, которую выдавал мне блеск её родных карих глаз.

— Помните, я недавно вам уже говорила, что стопроцентно доказать существование причинно-следственной связи невозможно? Можно только просветлиться и тогда духовным зрением увидеть единую картину всего.

В ожидании новых откровений люди устремили взоры к говорившей.

— Под «нулевой» кармой вы понимаете некое изначальное состояние, которое вам хотелось бы запечатлеть в памяти вычислителей в надежде получить вожделенное доказательство. Хорошо. Но я вас спрошу: а как вы себе представляете это «нуль-состояние» всего?

— Честно говоря, вообще не представляем, — сказал Штольм. — Расскажи нам.

— Я могу только пересказать, что в сутрах написано.

Дарима вздохнула, закрыла глаза и произнесла нараспев:

«Время от времени, монахи, настаёт пора, когда по истечению длительного периода этот мир свёртывается. Когда свёртывается мир, то существа по большей части переходят в мир сияния. Там они находятся долгое, длительное время, состоя из разума, питаясь радостью, излучая собой сияние, двигаясь в пространстве, пребывая во славе.

Время от времени, монахи, настает пора, когда по истечению длительного периода этот мир развёртывается. Когда развёртывается мир, то появляется пустой дворец Брахмы. И тогда то или иное существо, оттого ли, что окончился его срок или окончилось действие заслуг, оставляет существование в сонме сияния и вновь рождается во дворце Брахмы»¹³.

— Да, вот бы такая безоблачная ясность как в сутрах была у меня в мозгу! — восхитился я услышанным. — Но опять тут этот загадочный Брахма…

— Мне тоже нравится, — начал Гелугвий. — Но даже если мир свёртывается, информация о том, что было, всё равно должна быть где-то записана. Должна где-то обитать.

— Хм… — недоверчиво выпятил губу Штольм. — А можно тебя спросить: кому же она это должна?

Гелугвий посмотрел на собрата по занятиям и почувствовал, что от работы их речевых аппаратов сейчас снова может разразиться бесполезный воздушный шторм.

— Потому что вселенная вовсе не хаотична, — ответил Гелугвий как можно более спокойно.

Штольм тоже не хотел ругаться, но всё же не удержался от нескольких ехидных фраз.

— Так, так, так, — вкрадчиво протянул он. — Но ведь исходя из сутр, никакой «нулевой» кармы быть в принципе не может. Она всегда основывается на каких-то предыдущих действиях.

Цвет лица чувствительного учёного, к которому была обращена фраза, начал слегка меняться. Краска проступила на щёках, грудь заметно вздымалась. Гелугвий посмотрел на Дариму, затем на своего оппонента и промолвил через силу:

— Выходит, «нулевой» вообще никогда не было! Как и, собственно, самого начала. Я не замахиваюсь на всю информацию о мире, но за последние пятьсот лет ведь записан довольно большой объём происходившего на планете. В мельчайших подробностях.

— Ах, вот ты куда, — заулыбался Штольм. — Хорошо. Тогда попробуй, найди мне хотя бы это наше настоящее. Вот это, — он обвёл рукой всю комнату. — Да. Этот наш Буддой забытый институт, и вычислитель твой. Ты сможешь исходя из имеющихся в доступности данных всё это математически предсказать?

— Если данные есть, то и это, и явление Ящера предсказуемо. Не думаю, что для его появления нужна информация из начала времён…

— Но мы этого не знаем, Гелугвий! — Штольм положил другу руку на плечо. — Неужели ты за это возьмёшься? Ну, подумай: сколько там действительных ветвей Гейнома плюс нарастающая со временем экспоненциальная погрешность. Просеивание через причинную решётку Кардано уйму времени займёт. А уж взвешивание на Весах…

— Я уже решил кое-что и буду над этим работать. Нет, не над предсказанием прихода Ящера, — дополнил Гелугвий, видя недоумённые лица.

— Я же пойду другим путём, — ответил Штольм, показывая тем самым, что не поддерживает начинания коллеги. — У меня тоже есть наработки, которые не вчера родились.

— Погодите, — влез я, — ну а что же наш Эксперимент? Из всего вышесказанного, да и согласно простой логике, следует то, что Ящер этот — вовсе не случайный штришок в орнаменте бытия. По крайней мере, пятьсот лет назад был очень похожий по своим действиям и образу мышления человек.

— Какой у нас выбор? — ответил мне вопросом Гелугвий. — Машины уже приняли в расчёт все события последних дней. В результате чего мы, как недавно стало известно, получили значительное снижение процента попадания. Можно, конечно, попытаться загрузить информацию о Ящере и его прошлом воплощении, копнуть на пятьсот лет назад и вложить в вычислители новый океан информации. Но, боюсь, это задача для будущих веков.

— Да, наука говорит о том, — произнесла Дарима с неким ореолом загадочности, — что чем больше информации о текущем, тем точнее можно спрогнозировать будущее. Но представим, что через пару сотен или тысяч лет, уже после нас, когда процент снова будет подбираться к заветной точке, опять вдруг случится непредвиденное — новый Ящер, глобальное потепление или остывание солнечного диска — неважно, что именно. И в который раз учёные поймут, что вся беда в недостаточности начальной информации. И что тогда делать? Колпак под Колпаком сооружать? Или снова ждать энное количество лет, пока нужный кармопроцент не накрутится? Но это уже какой-то «ящеропроцент», честное слово, извините за прямоту! Всё время его точность от чего-то да будет зависеть. И это что-то мы никогда не будем иметь в полной мере. И кроме того: как вы предскажете выбор свободной воли человека? Это не то, что зависит от кармы, это то, что создаёт её.

— Печально, печально, Дарима! — воскликнул Гелугвий. — И всё же, пока что чисто гипотетически — ведь и о прошлых циклах должна быть информация. Больше информации — больше процент.

— На это есть один ответ, — невесело протянула советник, — который тебе, скорее всего, не очень понравится. Чем больше информации ты будешь загружать в вычислители, тем всё больше времени это будет занимать, и, теоретически, при объёмах, стремящихся к бесконечности, время загрузки данных тоже будет стремиться к бесконечности.

— Подумать только! — воскликнул тут Штольм, поражённый проницательностью Даримы. — И это только время загрузки данных! При бесконечности мировых циклов — если это, конечно, верная информация — выходит, бесполезно даже начинать просчёт, так как даже если предположить, что скорость загрузки информации в недра машины будет быстрее скорости её поступления извне, то начинать просчёт без полной детерминированности нет никакого смысла. А полной никак не достичь при наших технических возможностях…

— При безначальности мировых циклов идея просчитать полную картину мира является абсурдом при любых технических возможностях, — невесело констатировала Дарима.

— Но опять же, — никак не мог поверить я в услышанное, — ведь есть же какой-то определённый временной «коридор», в течение которого полностью вырабатывается карма. Например, пятьсот лет или пятьсот один год, про которые говорили. Карма всё-таки не может вечно «сидеть в кустиках». Не будет же она целый мировой цикл таиться? Тогда рано или поздно нам или нашим потомкам удастся доказать существование кармы хотя бы на замкнутой системе! — воодушевлённо произнёс я. — Мы ведь имели 55% до…

— Минжурчик, — прощебетала Дарима с лёгкой укоризной, — тебе всё ещё не кажется, что это бесполезное занятие?

Я сглотнул, и косо глянув на последнего оратора, перевёл взгляд на остальных участников «консилиума лучших умов». Гелугвий тёр лоб. Штольм морщился и чесал затылок.

— Дари, — начал я ровно, — ты предлагаешь нам всем бросить изыскания и уверовать в Учение? Мы тоже кармики, но мой и твой умы имеют различные рёбра жёсткости. Мой ум не настолько гибок. Или, может, у меня нет заслуг. Но когда-то я задался главными вопросами, и я хочу помочь себе и всему человечеству. Иначе моя жизнь не имеет смысла.

— И моя, — с пасмурным видом протянул Гелугвий.

Штольм с равными промежутками лишь молча кивал в знак согласия; он раскачивал головой туда-сюда словно маятник. Со стороны казалось, что у него в уме запущен фоновый процесс, работающий над какой-то секретной задачей.

— Что вы, дорогие друзья! — тут Дарима, видя наше удручённое состояние, подошла ко мне ближе и похлопала по плечу. — Я не пытаюсь сбить вас с пути исследований и мгновенно обратить в беспрекословных последователей Учения. Я работаю вместе с вами, и причины этого весьма схожи с вашими. И я очень хочу помочь. Просто в последнее время получается, что моя помощь в основном заключается в том, чтобы уберечь вас от пути… — она вздохнула и не договорила. Повисла тишина.

— Так те пресловутые 55%, — сказал я через некоторое время, — это что, значит, полная ерунда, профанация, дырка от бублика?..

— Ну что-о-о-о ты, — протянула Дарима с таким чрезвычайно важным и напыщенным видом, какой только смогла на себя напустить. — Это ведь половинчатая карма!

Все вдруг начали хихикать и смеяться, Гелугвий радостно стучал ладонью по столу, Штольм ухал, а мы с Даримой взявшись за руки, прыгали по комнате.

— Будем дальше работать! Будем искать решение! Но мне кажется, всем нам нужен хотя бы небольшой перерыв, — решила за всех главная радетельница науки, когда все чуть успокоились.

— Вам может показаться, что я много умного наговорила тут, — продолжала она. — Но всё это были вещи очевидные, многие из которых я почерпнула из сутр. На самом деле мне самой сейчас нелегко. Я чувствую, мне нужно обратиться за советом к своему учителю! Неужели мы настолько заблуждаемся в своих экспериментах, что нам уже выдали посланника… оттуда? То есть, он сам себя явил и сообщил внутренним. А мы как тюремщики, держащие в неволе своих подопечных и боящиеся занести сорняк в прекрасный огород.

Мы так утомились, что переваривали сказанное уже молча. Пора было отдыхать.

— Минжур, — обратилась Дарима уже ко мне одному, — мне сейчас надо уединиться в медитации на часок, поэтому я домой. — Она кивнула всем, беспомощно развела руками и вышла из зала.

Я встал, сделал три чашечки чая и поставил на стол. Мы тихонько пригубливали его, думая каждый о своём. Говорить больше не хотелось. Я посмотрел на ребят. Хоть в тексте я в основном и называю их «коллегами», все мы сильно сблизились за два десятилетия совместной работы. Мы были родственниками по духу, по общему, связавшему нас делу. И вот теперь наступил критический момент. Никто из нас не знал, как будет складываться далее деятельность нашего института. Всем лишь было ясно — причём, без всяких научных расчётов — что так как раньше уже точно не будет.

— Ну что же, — наконец, разбил я хрустальный сосуд тишины, выросший из ранних отражений сказанного сегодня, — оказывается, иногда и помолчать бывает полезно.

— Точно! — поддержал Штольм. — А мы всё: «карма то, карма сё». Так можно до того договориться, что покажется, что сидит себе некто и отвешивает сколько кому по штанам положено. Этому кулёк пряников, а этого и кнутиком можно немного по мягкому месту…

— У-у-у! — довольно прогудел Гелугвий. — Так это прямиком в институт Богоявления! К монархистам.

Мы со Штольмом засмеялись.

— Кстати, что-то они давно на связь не выходили, — заметил он.

— Последние события мимо них не пройдут, это уж не надейтесь! — провозгласил Гелугвий. — Опять мы вернулись к нашим баранам. У нас что ни разговор, всё об одном.

— Ну, так мы и работаем, чтобы постоянно к этому возвращаться, — сказал Штольм и подмигнул товарищу.

— К баранам? — хихикнул Гелугвий.

Я встал и протянул руку ребятам.

— Ох, — утомлённо промямлил я, — кто к баранам, а я, пожалуй, вернусь… к Дариме. Правда, она меня каждый день метафизически бьёт по голове сутрами. Но может, оно всё же лучше, чем «машинкой желаний»? — подмигнул я ребятам и направился к выходу. — Надеюсь, вы не поссоритесь тут без меня!

При моём появлении двери дома гостеприимно распахнулись. Впрочем, так же они поступают и при появлении любого другого человека. Гостям мы всегда рады.

Только я устало скинул обувь и собрался завалиться на мягкую лежанку, как в дальнем конце зала мои органы чувств уловили какое-то подозрительное копошение. Я пригляделся. Приглушённый свет выхватил из тьмы фигуру у моего письменного стола. Кто-то с хрустом и шелестом что-то ворошил там. Я потихоньку подкрался ближе. Ну, конечно, это не «кто-то». Это Дарима. Я осторожно заглянул ей через плечо.

— Научные достижения института изучаем на досуге? — издевательски процедил я. — Или это теперь называется «медитацией на часок»?

Я хищно оскалился, приготовившись. Застигнутая врасплох «мисс любознательность» резко обернулась: в глазах вспыхнул игривый огонь, казалось, в моей подруге проснулась дремавшая дикая кошка. Она схватила из разворошённой кипы бумаг несколько листов и, застыв, пару секунд вызывающе пронзала меня взглядом, словно призывая принять правила игры.

Я попытался изъять ценные бумаги — между прочим, научные расчёты! — из рук возлюбленной, но шустренькая Дари вырвалась и побежала по комнате, нараспев провозглашая строки из «ценнейшего манускрипта нашего времени»:

— Извлечение кубического корня из суммы карм трёх пересекающихся в астроплоскости индивидуумов!

— Отдай!.. — кричал я, пытаясь угнаться за «воровкой».

— Параметрическое скольжение причинной решётки Кардано в минимаксных подмножествах усечённых древ Бульштадтского!

— Стой!

— Интеграл последовательных шахматных полей бесконечного проращивания причины…

— Приращения вообще-то! — крикнул я и, споткнувшись об диван, отстал.

Но догонять больше и не потребовалось. Дарима не выдержала и, завалившись прямо на пол, начала неистово гоготать:

— Половинчатая карма, ха-а-а-а! О, Тара, спаси меня…

Тело девушки неистово сотрясалось. Несмотря на всю свою врождённую сдержанность, проказница Дашинимаева ещё ой как могла отчудить!

— А-ха-ха, непроявленная карма… — продолжала выкрикивать она тем временем. — Карма в квадрате!..

Я с деланно серьёзным лицом поспешил подобрать рассыпавшиеся по полу разработки новой кармосчётной машины.

Наконец, утечка мозгов в ненаучную астроплоскость с кубическими корнями из карм прекратилась, и разыгравшаяся шалунья была крепко взята мной за руку. По правилам игры пойманной негодяйке пора было отчитываться, и я ждал.

— Минжурчик, ты прости, я не специально, — аллегро затараторила Дарима с самым невинным видом, в то время как глазки её ещё неистово сверкали, — я тут стол твой протирала, а то, знаешь, запылился малость, пока ты там в институте за причинами всякими по коридорам подмножеств гоняешься, ха, задела стопку с бумагами, они тут посыпались, да все формулы прям мне под нос, я случайно прочитала и… ха-ха, корень из кармы… ха-ха-ха!

Я слушал, слушал, и от такого милого концерта моя наигранная досада стала куда-то быстро улетучиваться.

— Всё-то ты у нас знаешь, всё умеешь, и даже научными разработками искусно жонглировать можешь, как оказалось! Так, может, на все наши вопросы сразу и ответишь? — начал я игриво. — Ну, или хотя бы стукнешь там кое-кому по знакомству, — я ткнул пальцем в небо, и как всегда никуда, разумеется, не попал. — Может, подсказку нам кто оттуда спустит? А то пока только одни директивы вниз идут! — и я засмеялся, чувствуя, что меня совсем отпускает. Нелёгкий все-таки был денёк. Дарима уловила моё настроение и взяла мои ладони в свои.

— Всему своё время, не сдавайся, — сказала она, всё ещё задорно улыбаясь. — Просто путь у тебя такой.

— Простите, путь к кому? К Будде? — пошутил я.

— Ко мне! — ответила Дарима и обвила меня своими тоненькими ручонками за шею.

Когда возница этого чрезмерно насыщенного дня наконец раскатал шёлковый полог ночи над моей кроватью, спорые лапки густого сновидения цепко оплели мои переполненные мозговые полушария.

…мы бежали на ходу меняющими форму коридорами нашего института. Знакомые места перемежались с совершенно чужими и странными. Лёгким облачком маячила впереди Дарима, которую мне никак не удавалось догнать. Но это уже была не игра — я должен был узнать у неё что-то очень важное. Я хотел крикнуть, чтобы она подождала меня, но плотно сжатые губы мои склеились и не разжимались. Коридоры некоторое время петляли, но вскоре привели нас к двери с надписью «ЫЫЫ», створки которой сразу же приглашающе разъехались перед нами. Дарима в этот миг куда-то исчезла, и я ступил через порог в одиночестве. Дверь за мной закрылась.

Я осознал, что меня заманил в своё нутро бескрайний дворец Брахмы. Сколько мог охватить глаз, вдаль уходили сотни, тысячи веревочек: как толстых, так и средних, а также совсем малых, толщиной буквально с волосок. Одни были подписаны, другие нет; прочие перекручены несколько раз вокруг своей оси. Что же это за поле такое? Оно что-то мучительно напоминало, но правильный ответ никак не приходил. Тут, сжав пальцы, я ощутил в ладони свёрток бумаги и вспомнил, что его мне недавно дал на работе Штольм. Из маленького кусочка передо мной развернулся целый ватман размером с письменный стол. Он представлял собой чертёж, испещрённый стрелочками, блок-схемами и подписями. Так вот что напоминает поле передо мной — схему Штольма!

Я вгляделся в рисунок более внимательно. Он состоял из множества разнообразных линий, и поначалу я решил, что это разработка нового алгоритма поиска для наших вычислителей. Вскоре, однако, я заметил, что некоторые стрелочки на рисунке перечёркнуты, и рядом другим цветом обозначены обходные пути. На первый взгляд это была какая-то невообразимая мешанина, в которой причудливо пересекались и сплетались нити с подписями «ИКИППС», «вычислители», «Наланда», «Кхарну», «кармопроцент», «Ящер»…

— Ящер? — молвил я вслух, и луч прозрения тот час же наискось взрезал пыльный чердак моего неведения.

Ну, конечно! Штольм, разочаровавшись в работе из-за последних событий, вместо того, чтобы навсегда похоронить наши алгоритмы в глубинах палеогенных модификаторов, решил просто обрезать пару нитей на поле причинно-следственных связей! А свободные концы соединить с другими узелками этих гигантских сот, и, таким образом, избавиться от Ящера. Принудительно вернуть кармопроцент на уровень достигнутых за полвека 55-ти и продолжать с этого места как ни в чём не бывало! И для этого надо обрезать всего-то две ниточки!

Я снял со спины рюкзак и стал вытаскивать оттуда инструмент: молот кузнечный, гидравлические ножницы, плазменный резак, гоготальница пупсиковая¹⁴, фотонное мачете, электромагнитная импульсная пушка… С этими штуками я справлюсь с чем угодно, а не только с парой каких-то там ниточек. А пока в руках у меня оказался обычный садовый секатор, и я принялся за работу. Я прошёл к ниточке с нарисованным Ящером. Она вела к нити, обозначенной «Колпак» и далее ветвилась на нити «Кхарну» и «Наланда». Я уверенно обрезал нить Ящера, ведущую к Колпаку. Но тут же со всех сторон послышался нарастающий гул, словно порыв ветра заколыхал рожь в поле. Шум приближался, и я увидел, как волнуется море верёвочек. Одна за другой крошились они вблизи меня, и нить Кхарну, ведущая к Колпаку, вдруг лопнула посередине, концы её свесились вниз.

— Неймар подери! — выругался я. — Во-о-о-н ту нить забыл обрезать. После второго узла налево, потом направо, два пролёта прямо, и бинго!

Я быстро проделал всё это, но нить Кхарну так и не появилась на своём месте. Пришлось свериться со схемой.

— Тьфу! — вон там ещё две неучтённые, — недовольно проворчал я.

Но подойдя к этим двум, я быстро увидел, что одну ниточку подрезать никак не удастся, так как в этом случае тупиковыми окажутся две другие ниточки, да вон тот прочный канатик, а также многие ниточки перед ними. Тогда я аккуратно соединил разрезанные концы нити Ящера и обмотал их изоляционной кармолентой. Верёвочное поле успокоилось и затихло. Ладно, значит, придётся зайти ещё немного назад, там я уж точно одним махом всё исправлю!

Так блуждал я час, другой, третий… Я вышел на начало моей жизни, затем нашёл нити, ведущие к появлению Ящера. А вот уже и Сумеречный Варвар всплывает из глубины веков. Наученный горьким опытом, я решил, что бесследно вырезать Варвара из свершившейся истории уже никак не получится. Как бы ни велик был соблазн. Оставалось одно — искать дорогу ко времени создания Дворца.

Не знаю, сколько ещё я блудил по верёвочной ниве, но, наконец, где-то вдали разлилось манящее сияние. Я приблизился. На золотом троне восседал Гуру Падмасамбхава¹⁵, но я почему-то решил, что это — Брахма, создатель этой юдоли скорби, в которой бесчисленные кальпы вращаются живые существа. И вела к его трону всего одна толстая нить — махровая такая, с узелками.

Сейчас или никогда!

— Я отсеку этот корень страдания! — в отчаянии крикнул я и выхватил гидравлические ножницы. Я начал неистово резать, жечь и плавить эту последнюю цепь сансары, но она, словно заколдованная, не получала никаких видимых повреждений. С ростом моего отчаяния вокруг происходили всё большие разрушения: повсюду уже виднелись порванные нити, спутавшиеся концы которых, колышимые незримым красным ураганом кармы, кое-где образовывали целые лоскутные одеяла причудливых рисунков и образов, напоминавших картины Сальвадора Дали. Небо потемнело, трон треснул и покосился, его потускневшее золото наполнилось чернеющими провалами. Но бечева привязанности всё так же соединяла трон с остальным Дворцом. Наконец, исчерпав все возможности своего обширного инструментария, я в полном исступлении принялся грызть эту махровую узду неведения зубами. Но тут посреди царящего хаоса каменное лицо Учителя исказила страшная гримаса, раздались раскаты грома, превратившиеся в различимые слова:

— Трон — это зеркало! Обернись!

Медленно, сантиметр за сантиметром, начал я разворачивать голову назад. Повернувшись, я увидел, что вся верёвочная страна приняла свой первоначальный вид. Не было никаких разрушений, утих ветер, подписи веревок вернулись на свои места.

— Это зеркало твоего ума, — услышал я со спины.

Я быстро повернул голову обратно. Золотой трон вновь сиял, Учитель улыбался. Махровая верёвка всё также величаво покачивалась из стороны в сторону.

Я дёрнулся и открыл глаза, проснувшись. Дарима заботливо гладила меня по руке.

— Ты беспокойно шевелился во сне и разговаривал, — прошептала она. — Но ничего, утром мы уедем. А теперь пусть здоровый сон прогонит все твои тревоги.

Я заснул и спокойно почивал до утра.

Примечания

11

Мужик — просторечное слово, которым зачастую называли друг друга мужчины вплоть до середины 25 в.

12

детсад — в далёком прошлом детосодержательная мозговправительная очковтирательная организация для социализации детей. Детсады признаны зловредными в 2724 г., упразднены.

13

см. Брахмаджала сутра, Палийский канон.

14

Оружие, пришедшее из созвездия Волосы Вероники. Смешит противника до такой степени, что он становится совершенно недееспособным.

15

Гуру Ринпоче — знаменитый индийский учитель VIII века. В некоторых традициях — второй Будда.