Роль музеев в информационном обеспечении исторической науки

Сборник статей, 2015

Цель проекта – серии из трех сборников «Музеи – библиотеки – архивы в информационном обеспечении исторической науки» – заключается в описании поставленной проблемы в преломлении основных хранилищ исторических источников, выступающих в ипостаси музейных предметов, изданий, архивных документов. В сборниках рассматриваются: место музеев – библиотек – архивов в информационной инфраструктуре науки; репрезентация их информационного потенциала; их собрания, фонды как информационный ресурс; технологии извлечения информации из источников и то, что ИКТ дают науке и музеям – библиотекам – архивам; коммуникация научного сообщества и сообществ хранителей информации. Первый сборник серии – «Музеи в информационном обеспечении исторической науки» – имеет международную составляющую (Казахстан, Польша). Его авторы – исследователи из 15 городов России: историки и музееведы, культурологи, искусствоведы, филологи, философы, экономисты, политологи; представители точных, естественных, технических, медицинских наук; известные и молодые ученые, методологи и музейщики-практики, сотрудники научных институтов и вузовской науки. Адресован историкам, музееведам, а также тем, кого интересуют междисциплинарные исследования на стыке исторической науки с гуманитарными и иными науками, науковедением, информатикой.

Музей в информационной инфраструктуре исторической науки

A Museum in Information Infrastructure of Historical Science

Е. А. Воронцова

Музей как базовый элемент информационной инфраструктуры исторической науки^[1]

E. A. Vorontsova

A Museum as a Basic Element of Informational Infrastructure of Historical Discipline

УДК 069, 930.2

Аннотация: статья посвящена важному аспекту проблемы информационного обеспечения исторической науки — музею как базовому элементу ее информационной инфраструктуры. Содействуя увеличению объема и разнообразия информации, совершенствованию ее качественных параметров, и музей, и историческая наука играют существенную роль в увеличении хронологической глубины социальной памяти, противостоят информационной энтропии, но добиваются этого разными способами. Механизмы их взаимодействия во многом определяются тем, что оба эти социальных института являются сложно организованными развивающимися системами, каждая со своей структурой и инфраструктурой. В статье анализируются черты сходства и отличия их инфраструктур, то, как регулируются взаимодействия этих систем друг с другом, а также элементов внутри каждой из них. Постановка вопроса об информационной инфраструктуре потребовала рассмотреть историческую науку и музей как информационные системы; при этом оказалось возможным взглянуть на них и как на базовые элементы информационной инфраструктуры друг друга. Было установлено, что в качестве базового элемента инфраструктуры исторической науки музей выполняет функции информационного ресурса, места репрезентации исторического знания и коммуникации носителя знания (историка, автора музейной экспозиции) с познающим субъектом (учащимся, неспециалистом в области истории).

Abstract: The article is dedicated to an important aspect of informational support of historical discipline — to a museum as a basic element of its informational infrastructure. By helping increase volume and variety of information and perfect its quality, both a museum and historical discipline play an important role in the deepening of historical memory, fights informational entropy, but do in different ways. Mechanisms of their co-operation are defined by the fact that both social institutions are complex and developing systems, each with its own structure and infrastructure. The article analyses similarities and differences of their infrastructures, the way the cooperation of the systems is regulated, and elements within each of these. The question about informational infrastructure required to interpret historical discipline and a museum as informational systems; thus it becomes possible to view these as basic elements of each other's informational infrastructure. It has been concluded that, being a basic element of the infrastructure of historical discipline, a museum functions as an informational resource, a place of the representation of historical knowledge and of the communication of a bearer of knowledge (a historian, a curator) with a perceiving subject (a student, a visitor who is not an expert on history).

Ключевые слова: историческая наука, музей, информационная инфраструктура, социальная (историческая) память, музееведение/музеология, исторический источник/музейный предмет, информационные стратегии, репрезентация исторического знания, коммуникация, технологические аспекты.

Keywords: historical discipline, museum, informational infrastructure, social (historical) memory, museum studies / museology, historical source / museum object, informational strategies, representation of historical knowledge, communication, technological aspects.

В развитии исторической науки вторая половина XX — начало XXI в. были ознаменованы существенными трансформациями, порожденными прежде всего натиском новых информационных технологий, возрастанием скорости протекания информационных процессов, обретением информационным пространством новой конфигурации, и с формированием, в итоге, информационного общества. В этих условиях особое значение получило ее информационное обеспечение, осознанное наконец и как научная проблема, в том числе в связи музеем [Бородкин, Воронцова, Мироненко, 2013; Воронцова 2014(а); Воронцова, Гарскова, 2013; Воронцова 2014(б)]. В статье речь пойдет об одном из важных аспектов проблемы информационного обеспечения исторической науки — о музее как базовом элементе ее информационной инфраструктуры. Для доказательства того, что такая посылка верна, мы прежде всего рассмотрим музей и историческую науку как социальные институты, их функции и структуру, сосредоточив внимание на точках пересечения — на тех потребностях, для удовлетворения которых они нужны друг другу.

Массив исследований, посвященных музею и исторической науке, насчитывает множество работ (монографий, отдельных статей, сборников) и содержит достаточный объем информации для постановки и исследования вопроса. По ходу рассмотрения конкретных сюжетов на них будут даны ссылки (в силу ограниченности объема статьи — таким образом, чтобы библиографии этих работ дополнили ее библиографию). Отметим, что проблема взаимосвязей исторической науки и музея привлекала внимание исследователей в меньшей степени. Констатируя ограничения такого подхода, большинство музееведов все же сходятся на том, что музей — социокультурный институт, предназначение которого — сохранение культурного наследия (в форме музейных предметов и их совокупностей — музейных коллекций и музейных собраний) [Воронцова, Сундиева, Каулен, Кузина, Дьячков, Чистотинова, 1997; Каулен, 2009; Музееведение и историко-культурное наследие…, 2006–2012, и др.], а также трансляция культурного опыта от поколения к поколению и тем самым сохранение единого культурного пространства [Газалова, 1995. С. 10–12; Музейное дело России…, 2003, 2006, 2010; Пономарев, 2002; Сапанжа, 2011]. В Уставе Международного совета музеев (ИКОМ) музей характеризуется как постоянное некоммерческое учреждение, находящееся на службе общества, открытое для людей, приобретающее, сохраняющее, изучающее, популяризирующее и экспонирующее в образовательных, просветительных и развлекательных целях «материальные свидетельства человека и окружающей среды». Емкое и точное определение музея дано в «Российской музейной энциклопедии»: «Музей — исторически обусловленный многофункциональный институт социальной памяти, посредством которого реализуется общественная потребность в отборе, сохранении и репрезентации специфической группы культурных и природных объектов, осознаваемых обществом как ценность, подлежащая изъятию из среды бытования и передаче из поколения в поколение, — музейных предметов» [Российская музейная энциклопедия, 2001. Т. 1. С. 395]. Изучение музея через призму категории памяти — одно из самых перспективных направлений в современном музееведении [Божченко, 2012; Грусман, 2007; Шнирельман, 2010; и др.].

В контексте нашей проблематики особенно значимо осмысление исследователями миссии музея. Нам созвучны мысли Н. Ф. Федорова — о том, что в музее мы имеем единство «исследования, учительства и деятельности», что «истинный музей есть музей всех трех способностей души, объединенных в памяти», и «только память делает благо всеобщим»; Л. С. Именновой — о том, что в музее должны производиться мировоззренческие смыслы, что музей должен быть посредником в процессе восприятия человеком опыта истории, учить человека смотреть на мир в культурно-исторической перспективе, помогать ему в его культурной идентификации; А. А. Сундиевой — об обретении музеем статуса культурной нормы [Федоров, 1995; Именнова, 2011; Сундиева, 2001. С. 210–215].

Из сказанного вытекает вполне определенный набор традиционно выделяемых социальных функций музея [Артемов, 2001; Социальные функции музея…, 1989. С. 186–204; Равикович, 1987; Юренева, 2003; и др.]: документирование и образовательно-воспитательная. В конце ХХ в. были добавлены функции рекреационная и коммуникативная, репрезентативная, информационная, эстетическая и некоторые другие. Хранение и изучение музейных предметов одни исследователи включают в документирование (нам ближе эта позиция), другие считают самостоятельными функциями. Наиболее значимы для рассматриваемой проблемы функции документирования, а также репрезентативная и информационная. В понимании документирования мы придерживаемся посылок, четко сформулированных в музееведении: это — «извлечение из окружающей среды (в том числе из внемузейных хранилищ) предметов, свидетельствующих, т. е. заключающих в себе информацию, об истории и современном состоянии природы и общества» [Закс, 1991. С. 52]; выявление и отбор объектов природы и созданных человеком предметов, которые могут выступать подлинными (аутентичными) свидетельствами объективной реальности и после включения их в музейное собрание становятся знаком и символом конкретного события и явления, это свойство музейного предмета отражать действительность раскрывается в процессе его изучения и научного описания. Таким образом, процесс документирования предполагает: выявление, отбор и извлечение из среды бытования объектов, являющихся аутентичными свидетельствами об объективной реальности и становящихся в результате этой процедуры музейными предметами (комплектование музейных фондов); хранение таких свидетельств; их изучение, и на этой основе — систематизацию и формирование музейных коллекций [Сборники НИИ культуры…, 1979, 1980, 1981; Изучение музейных коллекций…, 1974; Музей и современность…, 1982; Финягина, 1974; и др.].

Одним из следствий реализации музеем своих функций стало формирование специальной отрасли знаний — науки о музее (музееведения, музеологии), имеющей собственную систему вспомогательных дисциплин (музейные источниковедение, информатика, педагогика и др.) [Музееведение в России первой трети XX века…, 1997; Музееведение: Вопросы теории и методики…, 1987; Музееведческая мысль в России…, 2010; Основы советского музееведения…, 1955; Очерки истории музейного дела в СССР…, 1960–1971; Сапанжа, 2008; Терминологические проблемы музееведения…, 1986; Томилов, 1998; Шляхтина, 2013; и др.]. Развитие этой науки, в свою очередь, стало существенным фактором полноценного развития музея как социального института и как сложноорганизованной системы, необходимой человеку для удовлетворения его базовых потребностей; фактором, часто задающим вектор коммуникации музея с другими институтами (и наукой в том числе).

Некоторые аспекты проблемы взаимосвязи и взаимодействия исторической науки и музея уже привлекали внимание исследователей [Современная отечественная история…, 2000; Дукельский, 1997; Лаптева, 2006; Мастеница, 2010; Научные основы работы музеев…, 1980; Тишков, 1979]. Остановимся на тех, которые наиболее значимы с нашей точки зрения.

Историческая наука, как и музей, в большей степени обращена к прошлому, чем к настоящему: музей хранит его подлинные свидетельства, историческая наука с помощью таких свидетельств — исторических источников — собирает и накапливает знания о нем. Однако оба социальных института при этом работают на будущее — на сохранение и развитие в человеке человеческого. Объект исторического познания не существует в современной исследователю реальности, отсюда — необходимость обращаться к хранимым музеем (а также архивом и библиотекой) свидетельствам прошлого (выступающим тут в роли исторических источников). В этом контексте безусловно остаются актуальными высказывания Н. Ф. Федорова о связи музея и науки: «Музей есть не собрание вещей, а собор лиц; деятельность его заключается не в накоплении мертвых вещей, а в возвращении жизни останкам отжившего… Знание отвлеченное не может быть всеобщею обязанностью, знание же причин, делающих нас врагами, не может не быть долгом для всех, так как оно не может остаться только знанием, а станет делом, религиею, примиренною с наукою… Исследование же, т. е. наука, не может уже оставаться только отвлеченным знанием; она должна сделаться исследованием причин, препятствующих всем нам быть членами музея, исследователями, и соединиться воедино для отеческого дела» [Федоров, 1995. С. 370].

Деятельностный аспект присущ исторической науке, как и музею, только это — познавательная деятельность, имеющая целью выработку объективных, системно организованных и обоснованных знаний об окружающем человека мире, о социальных общностях людей и результатах их деятельности — знаний, обладающих качеством научных (истинных, рациональных) ценностей, являющихся «институциональными регулятивами познавательной деятельности».

Как и музей, историческая наука может быть определена как институт социальной (исторической) памяти, посредством которого реализуется потребность человека в познании самого себя и своего социального бытия во времени и пространстве [Булдаков, 2013(а); 2013(б); Нестеренко, 2012. С. 284–288; Никифоров, 2013; Репина, 2010; 2004; Ростовцев, Сосницкий, 2014; и др.]. Происходит это путем выявления, отбора, накопления, систематизации, сохранения, актуализации (воспроизводства) и передачи субъекту исторического процесса (индивиду и обществу в целом) осмысленной и определенным образом интерпретированной информации о прошлом. Содействуя нарастанию объема и разнообразия информации, совершенствованию ее качественных параметров, и музей, и историческая наука играют чрезвычайно важную роль в увеличении хронологической глубины социальной памяти, противостоят информационной энтропии [Воронцова, 2014(в). С. 9–15] и тем самым работают на благо общества. Однако нужного результата они достигают разными способами. Главное предназначение музея — аккумуляция подлинных свидетельств прошлого и их репрезентация членам социума, а предназначение исторической науки — извлечение информации из этих свидетельств (обретающих в данной ситуации статус исторического источника) и приращение знания. При этом происходит переход информации потенциальной, скрытой в источнике, в актуальную научную информацию, обладающую качествами достоверности, репрезентативности, системности и выраженную почти исключительно в вербальной форме. А поскольку все это осуществляется ради человека и общества в целом, оказывается необходимой трансляция знания, его передача специалистами-историками членам общества (в идеале — всем) и его освоение (усвоение) этими последними. И тут вновь вступает в дело музей.

Для исторической науки музей более всего важен в двух отношениях — как социальный институт, аккумулирующий отобранные на основе достаточно четкой системы принципов (и потому репрезентативные) совокупности исторических источников, а также репрезентирующий (транслирующий) научное историческое знание в такой специфической форме публикации, как музейная экспозиция и музейная выставка. В свою очередь, историческая наука для музея является источником знания (информации), необходимого для изучения музейных предметов и их коллекций, с одной стороны, и для разработки концепций музейных экспозиций и музейных выставок — с другой.

Механизмы взаимодействия исторической науки и музея во многом предопределяются тем, что оба названных социальных института являются сложно организованными развивающимися системами, каждая со своей структурой и инфраструктурой, которые претерпели существенные трансформации в информационном обществе. Точную характеристику процессов, происходящих ныне в науке, дала Н. П. Лукина, в свою очередь апеллирующая к В. С. Степину: «Исследовательский интерес смещается от собственно логико-методологического анализа науки к ее социальным и культурным основаниям. По-новому формулируется сама проблема оснований науки, которые, по мнению В. С. Степина, „выступают, с одной стороны, компонентом внутренней структуры науки, а с другой — ее инфраструктуры, которая опосредует влияние на научное познание социокультурных факторов и включение научных знаний в культуру соответствующей исторической эпохи“ (Степин В. С. Философская антропология и философия науки. М., 1992. С. 11). Следовательно, анализу подлежат не только внутренние для философии науки проблемы, но и мировоззренческие вопросы, связанные с переосмыслением динамики и трансформаций современной науки. Это предполагает рефлексию по поводу того, как меняется роль науки в жизни общества, как выстраиваются ее отношения с экономикой, культурой, идеологией, властью и другими социальными сферами» [Лукина, 2007].

В самом сжатом, систематизированном виде представления о структуре, т. е. совокупности устойчивых связей, упорядоченности и способах взаимодействия элементов системы (институтов, ролей, статусов) и исторической науки, и музея выражены в их классификациях. При всем их разнообразии применительно к исторической науке речь идет о ряде частных наук, специальных и вспомогательных исторических дисциплин, истории определенных периодов и регионов, а применительно к музею — о профильных и иных группах, типах и видах музеев [Воронцова, 2003 — эта классификация охватила весь спектр музеев, стала общепринятой; при ссылках автора указывают редко; Чувилова, 2009; и др.], выполняющих различный набор по-разному сочетающихся функций. В контексте рассматриваемой проблемы наиболее значима профильная группа исторических музеев, многочисленная и имеющая достаточно сложную структуру [см.: Балакирев, 2008; Каспаринская, 1973; Музееведение. Музеи исторического профиля…, 1988; Разгон, 1993; Станюкович, 1978; Сундиева, 2003; Шмит, 1919; и др.], а также музеи, существующие в системе науки [Сокровища академических собраний Санкт-Петербурга…, 2003; Музеи Российской академии наук…, 1998–2012; Чумакова, 2005; и др.]. «Ядро данной группы составляют музеи Российской академии наук (многие из них являются старейшими и крупнейшими музеями, пользуются мировой известностью), отраслевых академий (Академии медицинских наук, Академии педагогических наук), отраслевых научно-исследовательских учреждений, ряда университетов. Особое их качество определяют, на наш взгляд, доминирующая социальная функция, по которой они могут быть определены как научно-исследовательские, а также ведомственная принадлежность научно-исследовательскому учреждению» [Воронцова, 2001. С. 221]. Эта последняя группа помимо музеев, по профилю непосредственно относящихся к историческим музеям, интересна тем, что одна из основных ее функций — документирование истории развития различных отраслей науки.

Инфраструктура и исторической науки, и музея как институтов социальной (исторической) памяти представляет собой комплекс ресурсов и материально-технических средств, необходимых для обеспечения их нормальной жизнедеятельности и реализации социального предназначения — воспроизводства, хранения (и в итоге — сохранения) этой памяти в форме знания о прошлом (ретроспективной информации), памятника истории, музейного предмета. Она выполняет функцию регулятора взаимодействий как элементов внутри каждой из двух систем, так и самих этих систем друг с другом (и с другими системами тоже), отсюда — важное значение процесса коммуникации и организации управления объектами инфраструктуры. От того, насколько она адекватна потребностям конкретного социума в конкретный момент, и от того, насколько индивиды и их группы готовы следовать выработанным для достижения целей правилам, зависят возможность и эффективность взаимодействий и достигаемый результат.

Важную роль в структуре и инфраструктуре (и в процессе социализации) играют сосуществующие и сменяющие друг друга сообщества (научные, музейные), которые подразделяются на сообщества формальные (институт, научный или образовательный центр и т. п.) и неформальные (научные школы, объединения по интересам и т. п.) [Корзун, 2003; Мягков, 2000; и др.].

Инфраструктуры музея и исторической науки наряду с чертами сходства имеют и отличия, вытекающие из специфики функций этих социальных институтов. Инфраструктура музея ориентирована на обслуживание музейного посетителя, который «потребляет» информацию, репрезентируемую по преимуществу в форме музейных экспозиций и выставок. Главная задача — обеспечить ему доступность этих последних и максимально комфортные условия для его возможно более длительного нахождения в музее. Из этого логично вытекают доминанты — меры доступности музея и музейных услуг для различных категорий посетителей, площадки и помещения для проведения мероприятий, инфраструктура информационная (сайты, каталоги, путеводители, аудиогиды), транспортная (подъезды к музею, стоянки для транспорта и проч.), сервисная (гостиницы, кафе, сувенирные лавки и т. п.). Инфраструктура же исторической науки должна обеспечивать полноценное удовлетворение потребностей исследователя, главная задача которого — производство нового знания, а главный результат его деятельности — переход потенциальной информации, до времени сокрытой в историческом источнике, в актуальную. По этой причине музей интересует его в первую очередь как хранилище исторических источников (в форме музейных предметов), и в музее для него наиболее привлекательны фонды.

Постановка вопроса об информационной инфраструктуре напрямую связана с подходом к объекту исследования (в нашем случае — к исторической науке и музею) как к информационным системам, т. е. системам, предназначенным для сбора, обработки, хранения и репрезентации информации, применяющим адекватные этим задачам организационные формы и информационные технологии и, в итоге, работающим на сохранение исторической памяти и преодоление информационной энтропии. В этом своем качестве и историческая наука, и музей имеют собственные информационные инфраструктуры, т. е. комплексы материально-технических средств и средств информационного взаимодействия (информационных центров, баз и банков данных, систем коммуникации и т. д.), необходимых для выполнения ими своих функций, в том числе для обеспечения контакта «поставщиков» и «потребителей» информации и доступа «потребителей» к информационным ресурсам.

В настоящее время в повестке дня стоит уже вопрос о распределенной инфраструктуре информационных технологий и ресурсов: «Задача e-Science… — создание организационных и технологических структур, разработка соответствующего программного обеспечения для функционирования новой информационной среды с распределенными ресурсами (информационными и вычислительными), обеспечивающими доступ к ним индивидуальных пользователей, исследовательских групп, лабораторий и институтов (эти сообщества называют виртуальными организациями, collaboratories). Основное русло реализации задач e-Science прокладывают грид-технологии. Эта концепция (нередко ее называют Grid Computing — распределенные сети, или „решетки“ вычислительных ресурсов) соответствует одному из ведущих и перспективных направлений развития ИКТ. Одна из наиболее сильных сторон Grid-технологий — новые возможности эффективного распространения информации и обучение с доступом к обширным ресурсам… специфика термина „e-Social Sciences“ заключается не только в предметной области используемых распределенных информационных ресурсов, но и в акценте на взаимодействие ученых-обществоведов со специалистами по ИКТ… Что касается гуманитарных наук, то перспективы использования грид-технологий связываются здесь во многом с расширяющимися возможностями онлайнового доступа к огромным массивам оцифрованных книг, журналов, изобразительных материалов и т. д. Эффективность использования этих ресурсов резко возрастает, когда исследователь может связывать не только различные тексты, но и тексты с изобразительными источниками, историческими картами, записями интервью, видеоматериалами и т. д., размещенными на различных сайтах» [Бородкин, 2009. С. 25–26].

При том, что историческая наука и музей являются самостоятельными информационными системами, их можно рассмотреть и как базовые элементы информационной инфраструктуры друг друга. В истории «инфраструктурных» взаимодействий исторической науки и музея много позитивного опыта, успешно реализованных проектов, значимых конференций. Тем не менее с сожалением приходится констатировать, что для большинства музеев исследователь — персонаж не слишком желанный. Здесь есть и объективная, и субъективная составляющие. Вольно или невольно он несет угрозу сохранности музейного предмета (или воспринимается так музейными сотрудниками); создание комфортных для него условий требует существенных материальных и организационных затрат (выделение места для работы, его техническое оснащение, трансформация музейных описей и каталогов под исследовательские нужды, стандартизация процедур доступа в фонды и многое другое), а отдача от него в контексте социокультурных задач музея не так очевидна. Однако в информационном обществе огромные массивы информации, таящиеся под спудом, — непозволительная роскошь, поэтому ускорение движения музея и исторической науки навстречу друг другу неизбежно. Сделать его осмысленным, системным, работающим на общественное благо — в интересах всего общества.

Рассматривать музей как базовый элемент инфраструктуры исторической науки необходимо в контексте проблемы информационного обеспечения исторической науки. «Под информационным обеспечением исторической науки мы понимаем деятельность по поиску, сбору, обработке, накоплению и хранению, распространению и использованию репрезентативной и достоверной информации, необходимой для решения исследовательских задач в области изучения истории, а также саму такую информацию, определенным образом структурированную (организованную) и представленную в удобном для исследователя виде» [Воронцова, Гарскова, 2013. С. 488, сноска 6]. Результат этой деятельности — пополнение существующих и формирование новых информационных ресурсов, а необходимое условие — технологии, оптимальные для решения поставленных научным сообществом задач. В этой связи отмечу, что наш подход отличается от подхода большинства исследователей: мы исходим из того, что технологии — форма, а на первом плане в деятельности по приращению научного знания все же стоит содержание (мысль, гипотеза, концепция исследователя, его анализ информации), и что информационное обеспечение — фактор, определяющий развитие науки, управление ею и «ее самоорганизацию и саморегуляцию на основе саморефлексии».

Реалии информационного общества (глобальный характер информационных сетей и информационного поля, принципиально иные возможности коммуникации) ставят в повестку дня выработку информационных стратегий, отвечающих на вызовы времени, адекватных современной ситуации, обладающих прогностическим потенциалом, нацеленных на эффективное удовлетворение потребностей науки в целом и исторической науки в частности. «Формирование новой информационной среды (масштабных информационных ресурсов и информационной инфраструктуры) привело к появлению принципиально новых возможностей работы с информацией в архивном, музейном и библиотечном деле и к существенным трансформациям функций архивов, музеев и библиотек. Функция хранения информации остается одной из основных функций этих институций, однако в информационном обществе чрезвычайно возрастает роль коммуникации и репрезентации информации» [Воронцова, Гарскова, 2013. С. 492]. Из этого вытекает и значение музея для исторической науки: он — приемник, накопитель информации и канал репрезентации исторического знания, его передачи широкому кругу потребителей-неспециалистов.

Как базовый элемент информационной инфраструктуры исторической науки музей выполняет следующие основные функции: информационного ресурса, места репрезентации исторического знания, места коммуникации носителя знания (историка, автора музейной экспозиции) с познающим субъектом (учащимся, неспециалистом в области истории). Информационным ресурсом является музейное собрание, состоящее из музейных предметов, объединенных в коллекции, и с точки зрения историка представляющее собой упорядоченную целенаправленно, на основе определенных принципов, совокупность исторических источников, их выборку. Однако эти источники сверх всего обладают еще и качеством музейного предмета [Голоса истории…, 1990; Иванова, 2006; Кнабе, 1991; Разгон, 1984; Черкаева, 2009], поэтому здесь возникает уже упомянутое нами противоречие между сохранной миссией музея и потребностью исследователя в использовании источника (предмета) для извлечения из него информации, что чревато нанесением ему ущерба и даже его разрушением. Другая сторона этой коллизии (позитивная) заключается в том, что в музейных собраниях помимо прочего происходит специфическое взаимодействие источников в их качестве музейных предметов, дающее исследователю материал для умозаключений, которые без этого вообще не были бы возможны: музейные предметы группируются в коллекции, выставляются в экспозициях и на выставках.

Полноценное функционирование музея в качестве информационной системы и его собрания — как информационного ресурса требует эффективных стратегий пополнения музейных собраний, формального описания, а также типологического и сравнительно-исторического изучения исторических источников/музейных предметов, что происходит в процессе комплектования и научно-фондовой работы [Герасимов, 2013; Музей и современность…, 1982; Финягина, 1975; и др.], осуществляемых с применением методов, которые для исторических источников разрабатывает источниковедение, а для музейных предметов — музейное источниковедение [Проблемы теории…, 2004; Самарина, 2006; и др.]. Реалии информационной эпохи настоятельно подталкивают музейное сообщество к поиску решений, инновационных не только в технологическом, но и в содержательном отношении. Для повышения информационной отдачи необходимы оптимизация структуры музейных собраний, совершенствование принципов их комплектования, систематизации и каталогизации — с учетом таких факторов, как нарастание скорости поступления и объема информации, разнообразие интер — и полидисциплинарных связей и взаимодействий, качественное изменение субъекта информационного процесса — «потребителя» информации. Очевидно, что здесь, как и во многих других отношениях, музею и исторической науке не обойтись друг без друга, о чем свидетельствуют успешно реализуемые совместные проекты.

Основная форма репрезентации исторического знания в музее — это постоянные экспозиции и сменные выставки. Комплексу вопросов, связанных с музейной экспозицией (разработка принципов экспонирования, проектирование и функционирование экспозиций, их содержательное наполнение, художественные аспекты и т. д.), в музееведении уделялось и уделяется достаточное внимание [Закс, 1970; Искусство музейной экспозиции…, 1977, 1982, 1985; Каулен, 2005; Михайловская, 1964; Музейная экспозиция…, 1996, 1997; Поляков, 1996; Пчелянская, 2005; и др.]; сказанное в полной мере относится и к историческим экспозициям [Крылова, 2005; Левыкин, Разгон, 1984; Проблемы совершенствования экспозиций…, 1975; Сыченкова, 2010; и др.]. В этой последней группе особого упоминания заслуживают издания, в которых получили отражение дискуссии историков и музееведов по проблемам, возникшим в постперестроечный период в связи с утратой монополии одной концепцией истории (формационной), появлением альтернативных концепций и, соответственно, — возможности выбора и экспериментальной проверки различных подходов (в том числе и на базе музейных экспозиций) [по хронологии: История XX века в музейных экспозициях…, 1995; Современная историография и проблемы содержания…, 2002; Исторические экспозиции региональных музеев…, 2009; Роль музеев в формировании исторического сознания…, 2011].

Значительным эвристическим потенциалом обладает идея М. Ф. Румянцевой о разграничении репрезентации и позиционирования исторического знания («…репрезентация — это в данном случае представление исследователем-историком — и, шире, субъектом исторического познания — своего видения истории, в более строгом смысле — видения исторического процесса как результата научного исследования; позиционирование — внедрение в сознание адресата определенных исторических конструкций/„мест памяти“») [Румянцева, 2012. С. 17]. Она предлагает взглянуть на экспозицию как на особую форму создания исторического текста — историописание, что выводит нас на задачу гораздо более существенного, системного использования при создании экспозиций достижений истории исторической мысли (историографии).

С идеями М. Ф. Румянцевой сопрягается интенсивно разрабатываемая в музееведении и культурологии в рамках семиотического подхода идея экспозиции как текста культуры, целенаправленно структурированного, определенным образом организованного, обладающего глубиной и системой смыслов, не сводимого к составляющим его музейным предметам, имеющего автора(ов) и адресата(ов) (каждого со своими ожиданиями и интеллектуальными предпочтениями), предполагающего умение «читать» его, интерпретируя историко-культурные коды. В итоге экспозиция предстает завершенным «синтетическим научно-художественным произведением» [Словарь актуальных музейных терминов…, 2009] и представляет собой особый тип публикации (данный аспект авторского права практически не разработан).

В таком контексте логична характеристика музейной экспозиции как «разговора предметами», в котором сначала ее создатели, а затем и музейная аудитория осмысляют вещь как посредника (знака) в коммуникативных процессах [Дукельский, 1987; Никишин, 1988], причем одновременно в рамках прошлой и современной культур. Экспозиция организована так, что в процессе трансляции знаний к силе слова (вербальная составляющая) добавляются сила изображения (визуальная составляющая), сила звука (аудиосоставляющая), сила соприкосновения с трехмерным предметным рядом (тактильная и пространственная составляющие). Здесь музейное время и пространство накладываются на время и пространство историческое, создавая совершенно особое пространственно-временное единство, базирующееся на подлинных свидетельствах ушедшей в небытие реальности (экспонатах / исторических источниках / музейных предметах / памятниках истории и культуры) и позволяющее потомкам соприкоснуться со своими предками, с их ментальностью и идентифицировать самих себя. В итоге, по верному замечанию Л. С. Именновой, достигается аутентичность как научная, образная, символическая точность. В рамках рассмотрения музея как базового элемента информационной системы важен взгляд на экспозицию как на «информационную систему, отражающую явления исторического процесса через музейные предметы-экспонаты как знаковые компоненты и строящуюся через их осмысление автором экспозиции в расчете на определенное понимание ее воспринимающим субъектом» [Арзамасцев, 1989. С. 48], т. е. представляющую собой особый способ актуализации информации.

Выполнение музеем описанных выше функций (информационного ресурса, места репрезентации исторического знания) невозможно без взаимосвязи и взаимодействия участников информационного процесса, т. е. их коммуникации. Взгляд на экспозицию как на центральное звено музейной коммуникации [см.: Гнедовский, 2006; Именнова, 2010; Музейная коммуникация…, 2010] делает главными взаимодействующими фигурами носителя знания (историка, автора музейной экспозиции) и его «потребителя» — познающего субъекта (учащегося, неспециалиста в области истории). Они в равной мере необходимы друг другу: настоятельная потребность подталкивает носителя знания поделиться им, высказаться и быть услышанным, а адресат (сторона, принимающая информацию) в идеале жаждет получить знание, нужное ему для самореализации. Диалог дает им шанс к развитию, самосовершенствованию, интеллектуальному взаимообогащению. Здесь могут быть выделены два уровня: коммуникация музейных сотрудников с историками в процессе создания экспозиции и опосредованная экспозицией коммуникация музейных посетителей с теми и другими как авторами этого специфического текста.

Однако, когда речь идет об отношениях музея и исторической науки, не менее значимой становится и другая пара контактеров — хранитель информации и ее потребитель-профессионал. Коммуникация имеет в данном случае иную цель, иные формы и иной результат, а именно — приращение научного исторического знания в результате актуализации информации, ее извлечения историком из исторических источников/музейных предметов. Ключевой момент для достижения этой основной для исторической науки цели — обеспечение доступа исследователей к носителям информации. И тут мы сталкиваемся с оппозицией науки и музея и противодействием со стороны хранителей (музейных работников) устремляющимся в фонды исследователям. Напомним, что данная оппозиция имеет объективную составляющую, ведь одна из главных функций музея — обеспечение сохранности подлинных, аутентичных, свидетельств.

Но при ее абсолютизации из поля зрения выпадает факт, многократно подтвержденный на практике: актуальная информация сохраняется лучше потенциальной, остающейся пока невостребованной; риски ее утраты, нарастания в этом месте информационного поля информационной энтропии существенно выше. По этой причине более перспективным во всех отношениях нам представляется другой путь: так организовать процесс коммуникации, использование историками носителей информации (аккумулируемых и хранимых музеем источников), чтобы свести к минимуму риски их повреждения и утраты. Специфика коммуникации в случае исторической науки и музея определяется тем, что первая выступает в роли поставщика информации, добываемой из исторических источников, и, одновременно, «потребителя» информации, хранимой музеем, а второй — в роли распорядителя необходимого исторической науке информационного ресурса и институции, не только аккумулирующей информацию, но и актуализирующей культурное наследие (в форме музейного предмета, коллекции, музейного собрания). Основное условие на сегодня (помимо достаточного количества оборудованных под нужды исследователей рабочих мест) — правильно выстроенная деятельность по оцифровке коллекций, результатом которой является система баз и банков данных, тематических интернет-ресурсов, отвечающих требованиям репрезентативности и научности. Интересные результаты может дать создание в стенах музея библиотек, являющихся, с одной стороны, коллекцией раритетных изданий, а с другой — специализированным книжным собранием (соответственно, для исследователя это источник одновременно и исторический, и историографический).

К сожалению, пока приходится констатировать: такие примеры скорее исключение, чем правило. А ведь от эффективности коммуникации, от полноценной кооперации усилий производителей, хранителей и потребителей научной информации напрямую зависит и вектор развития исторической науки (по восходящей или по нисходящей линии), и востребованность музея обществом, что на современном этапе является вопросом его выживания.

В разговоре о музее как о базовом элементе информационной инфраструктуры исторической науки невозможно обойти стороной технологические аспекты, потому что они затрагивают все функции музея в данном его качестве — функции информационного ресурса, места репрезентации исторического знания, места коммуникации носителя и потребителя (приемника) знания. И в исторической науке, и в музееведении, и в музейной деятельности этим аспектам уделяется настолько большое внимание, что сформировались специальные научные дисциплины — историческая информатика [библиографию см.: Воронцова, Гарскова, 2013. С. 504–505] и музейная информатика [Ноль, 2007. С. 36–39]. При том, что толчок развитию той и другой дали процессы компьютеризации соответствующих институций (исторической науки, музея), что технологическая (техническая, программная) сторона в них имеет много общего, что обе дисциплины решают задачи извлечения информации часто из одних и тех же носителей (исторических источников/музейных предметов), с применением одних и тех же технологий, векторы их развития во многом не совпадают, а получаемые на выходе информационные продукты служат удовлетворению разных потребностей разных же категорий потребителей информации. Адресатом в первом случае является исследователь-историк, во втором — с одной стороны, музейный посетитель (и, шире, музейная аудитория), с другой — музейный сотрудник; первая «обслуживает» познавательную (научную) деятельность, для второй важнее прикладные аспекты, о чем свидетельствуют проблематика в целом и интенсивность исследования конкретных проблем: музеи как информационные центры [Музей будущего…, 2001]; компьютеризация музеев [Компьютер в музее, музей в компьютере…, 1991; Ноль, 1999; и др.]; информационные технологии в музейной деятельности в целом [Борисова, 2006; Заславец, 2007; и др.]; музейные сайты, представительство музеев в сетях [Валетов, 2003; Лебедев, 2002; и др.]; электронные (виртуальные) музеи и проекты [Лещенко, 2011; Селиванов, 1997; и др.]; источниковедческие аспекты применения современных информационных технологий, цифровые источники, проблема доступа к источникам [Борисова, Каулен, Черкаева, Чувилова и др., 2009; Ноль, 1991; и др.]; применение современных информационных технологий в экспозиционной деятельности [Черненко, 2011]. Исследователи отмечают противоречивость взаимодействия технологий сетевой коммуникации с традиционными формами музейной коммуникации, их неоднозначное влияние друг на друга и даже угрозу утраты музеем своей идентичности.

Вместе с тем нельзя не отметить и того факта, что точки соприкосновения здесь есть. Выше уже говорилось о том, в чем историческая наука и музей (и как социальные институты, и как информационные системы) необходимы друг другу в плане содержательного наполнения. Не меньше пользы может принести соединение усилий и в области информационных и коммуникационных технологий (особенно — их разработка для музеев с учетом потребностей исторической науки), реализация совместных проектов по созданию баз и банков данных, тематических сетевых и иных информационных ресурсов, более активное привлечение историков к информатизации тех сторон деятельности музеев, которые нацелены на обеспечение доступа к хранимым в них носителям информации, учет интересов исследователей при разработке стратегий оцифровки музейных сокровищ. Очевидным результатом такой кооперации станет повышение информационной отдачи и конкретных источников, и их совокупностей, переход значительных массивов потенциальной информации в информацию актуальную, лучшее информационное обеспечение исторической науки. Передовым отрядом в решении этой задачи могут и должны стать специалисты в области исторической и музейной информатики.

Рассмотрение спектра вопросов, дающих представление о роли музея как базового фактора информационной инфраструктуры исторической науки, подводит к выводу, что этот аспект взаимодействия музея и исторической науки заслуживает внимательного, взвешенного, программного подхода. Его изучение нужно вести и в теоретико-методологическом, и в конкретно-историческом, и в прикладном (научно-методическом) отношениях, координируя деятельность исследователей, принадлежащих к широкому кругу научных дисциплин. Немаловажное значение здесь имеет преодоление издержек узковедомственного подхода (к музеям — только как к учреждениям культуры, к научным институтам — только как к учреждениям науки; добавим еще: к школам и вузам — только как к учреждениям образования). В итоге на выходе и профессиональные сообщества историков и музейных сотрудников, и общество в целом, и конкретные индивиды могут получить разнообразные информационные ресурсы, жизненно необходимые им для развития по восходящей.

Библиография

Актуальные проблемы фондовой работы музеев. М., 1979, 1980, 1981.

Артемов Е Г. Социальные функции современного музея исторического профиля // Теория и практика музейного дела в России на рубеже XX–XXI вв. М., 2001. С. 99–105. (Труды ГИМ; вып. 127).

Балакирев А. С. Музеи исторического профиля. Культурная миссия / ГЦМСР. М., 2008. 174 с.

Божченко О. А. Историческая память как форма музейной рефлексии // Вестник Санкт-Петербургского гос. ун-та культуры и искусства. 2012. № 3 (12). С. 112–116.

Борисова Н. А. Инфокоммуникационные технологии в музейной деятельности // Почтовые музеи: взгляд из прошлого в будущее. [2006]. С. 23–36.

Борисова М. В., Каулен М. Е., Черкаева О. Е., Чувилова И. В. и др. Культурное наследие в контексте инновационных гуманитарных технологий // Музееведение и историко-культурное наследие. Кемерово, 2009. Вып. III. С. 5–90.

Бородкин Л. И. Сетевые структуры гуманитарной информатики: технологии ehumanities // Гуманитарная информатика. 2009. Вып. 5. С. 25–26.

Бородкин Л. И., Воронцова Е. А., Мироненко С. В. Роль библиотек в информационном обеспечении исторической науки // Исторический журнал: научные исследования. 2013. № 6. С. 572–577. DOI: 10.7256/2222-1972.2013.6.11513

Булдаков В. П. Историк и иллюзии исторической памяти // Россия и современный мир. 2013(а). № 2. С. 34–47.

Булдаков В. П. Историк и миф. Перверсии современного исторического воображения // Вопросы философии. 2013(б). № 8. С. 54–65

Валетов Т. Я. Музеи в Интернете: обзор глобальной сети // Круг идей: электронные ресурсы исторической информатики. Труды VIII конференции Ассоциации «История и компьютер». М.; Барнаул, 2003. С. 328–358.

Воронцова Е. А. Информационное обеспечение исторической науки: к постановке проблемы // 150 лет на службе науки и просвещения: сборник материалов междунар. науч. конференции, посвященной 150-летию открытия для публики Чертковской библиотеки, 75-летию бренда «Государственная публичная историческая библиотека» и 130-летию открытия Государственного исторического музея, состоявшейся 5–6 декабря 2013 г. М.: ГПИБ России, 2014(а).

Воронцова Е. А. Музей как элемент системы информационного обеспечения исторической науки: теоретико-методологические аспекты проблемы // Гуманитарные науки в Сибири. Серия: История. 2014(б). № 3. С. 82–85.

Воронцова Е. А. Очерки по теории и истории культуры. М.: Летний сад, 2014(в). 171 с.

Воронцова Е. А. Музеи в системе науки // Культурные миры: материалы науч. конференции «Типология и типы культур: разнообразие подходов (20–22 марта 2000 г., Москва)». М.: Рос. ин-т культурологии, 2001.

Воронцова Е. А. Классификация музеев // Музейное дело России/ Под ред. М. Е. Каулен, И. М. Коссовой, А. А. Сундиевой. М.: ВК, 2003. С. 235–251.

Воронцова Е. А., Гарскова И. М. Информационное обеспечение российской исторической науки в информационном обществе: современное состояние и перспективы // Исторический журнал: научные исследования. 2013. № 5. С. 487–505. DOI: 10.7256/2222-1972.2013.5.9811.

Воронцова Е. А., Сундиева А. А., Каулен М. Е., Кузина Г. А., Дьячков А. Н., Чистотинова С. Л. Музеи — особо ценные объекты культурного наследия. Аналитические материалы. Методы ранжирования. Деп. в ИНИОН РАН (№ 52996 от 20.10.1997).

Газалова K. M. Музей как социальный институт в России XX столетия // Проблемы теории, истории и методики музейной работы / ГЦМСИР. М., 1995. С. 10–12.

Герасимов Ю. В. Информационно-методическое обеспечение научно-фондовой работы в музее: коллекции археологии // Вестник Томского гос. ун-та. Серия: История. 2013. № 2 (22). С. 158–161.

Гнедовский М. Б. Музейная коммуникация и музейный сценарий. М.: Литера, 2006. 380 с.

Голоса истории: музейные материалы как источник познания прошлого / Центр. музей Революции. М., 1990. Кн. 1. 240 с.

Грусман В. М. Музей как институт формирования исторической памяти // Известия Рос. гос. пед. ун-та им. А. И. Герцена. 2007. Т. 8, № 35. С. 92–98.

Дукельский В. В поисках музейной концепции истории // Музейная экспозиция: Теория и практика, искусство экспозиции, новые сценарии и концепции / Под ред. М. Т. Майстровской; Рос. ин-т культурологии / М., 1997. С. 33–41 (На пути к музею XXI века.)

Дукельский В. Ю. Музейные коллекции и предметный мир культуры // Некоторые проблемы исследований современной культуры. М., 1987. С. 26–34.

Закс А. Б. Из истории экспозиционной мысли советских музеев (1917–1936) // Труды НИИ музееведения. Вып. 22. М., 1970. С. 128–165.

Заславец H. H. Информационные технологии в музейной практике // Диалог со временем. Вып. 20. М., 2007. С. 299–303.

Изучение музейных коллекций / Сост. и науч. ред. У. М. Полякова; НИИ культуры. М., 1974.

Именнова Л. С. Музей в глобальном мире // Вестник Московского гос. унта культуры. 2011. № 1. С. 138–143.

Именнова Л. С. Музейная коммуникация как пространство символического // Культура глобального информационного общества: противоречия развития: сборник науч. статей. М.: Изд-во Московского гуманит. ун-та, 2010. С. 522–534.

Искусство музейной экспозиции / НИИ культуры. М., 1977, 1982, 1985

Исторические экспозиции региональных музеев в постсоциалистический период / Отв. ред. И. В. Чувилова. СПб.: Алетейя, 2009. 304 с.

История XX века в музейных экспозициях / Центр. музей Революции. М., 1995. 205 с.

Каспаринская С. А. Мемориальные музеи исторического профиля // Историко-революционные и литературные мемориальные музеи / НИИ культуры. М., 1973. С. 3–87.

Каулен М. Музей и наследие // Музей. 2009. № 5. С. 10–19.

Каулен М. Е. Экспозиция и экспозиционер // Хранители наследия. Альманах ассоциации муниципальных музеев. Вып. 2. Барнаул, 2005. С. 140–168.

Компьютер в музее, музей в компьютере. Труды Всесоюзного семинара по проблемам компьютеризации музеев за 1990 г. М.: ГТГ, 1991. 128 с.

Корзун В. П. Научные сообщества в исторической науке как исследовательская проблема // Исторический ежегодник за 2002–2003. Омск, 2003. С. 36–46.

Лаптева М. А. Соотношение истории как науки и музейного дела в культуре XX века (к постановке проблемы) // Вестник Красноярского гос. технического ун-та. Вып. 41. Красноярск, 2006. С. 66–70.

Лебедев А. В. Пространство музея в Интернете // Справочник руководителя учреждения культуры. Вып. 4. 2002. С. 85–92.

Левыкин К. Г., Разгон А. М. Экспозиция музея и историческая наука // История СССР. 1984. № 3. С. 66–76.

Лещенко А. Эволюция и революция в мире виртуальных музеев // Музей. 2011. № 7. С. 12–15.

Лукина Н. П. Образ науки информационного общества: опыт философской рефлексии // Гуманитарная информатика. Вып. 4. Томск, 2007. Электронный ресурс: URL: huminf. tsu.ru/journal.

Мастеница Е. Н. Музейная интерпретация истории: подходы и методы // Музей. 2010. № 10. С. 8–12.

Михайловская А. И. Музейная экспозиция: организация и техника. М.: Советская Россия, 1964. 517 с.

Музееведение в России первой трети XX века / Сост.е. Н. Вакулина; Центр. музей Революции. М., 1997. 283 с.

Музееведение и историко-культурное наследие: сборник статей. Вып. I–IV. Кемерово: КемГУКИ, 2006–2012.

Музееведение. Музеи исторического профиля / Под ред. К. Г. Левыкина, B. Хербста. М.: Высш. шк., 1988. 431 с.

Музееведение. Музеи мира / Отв. ред. Е. Е. Кузьмина; НИИ культуры. М., 1991. 378 с.

Музееведение. Вопросы теории и методики / Под ред. В. Ю. Дукельского; НИИ культуры. М., 1987. 167 с.

Музееведение. На пути к музею XXI века / НИИ культуры. М., 1989. 224 с.

Музееведческая мысль в России XVIII–XX веков: сборник документов и материалов / Под ред. Э. А. Шулеповой. М.: Этерна, 2010.

Музей будущего: информационный менеджмент / Сост. А. В. Лебедев. М.: Прогресс-Традиция, 2001. 315 с.

Музей и современность. Комплектование музейных коллекций / НИИ культуры. М., 1982. 140 с.

Музеи Российской академии наук: альманах. М.: Научный мир, 1998–2012.

Музейная коммуникация: модели, технологии, практики / Отв. ред. В. Ю. Дукельский / Рос. ин-т культурологии. М., 2010. 199 с.

Музейная экспозиция / Рос. ин-т культурологии. М., 1996, 1997 (На пути к музею XXI века).

Музейное дело России / Под ред. М. Е. Каулен, И. М. Коссовой, А. А. Сундиевой. М.: ВК, 2003, 2006, 2010.

Мягков Г. П. Научное сообщество в исторической науке: опыт «русской исторической школы». Казань: Изд-во Казанского гос. ун-та, 2000. 298 с.

Научные основы работы музеев исторического профиля / Центр. музей Революции. М., 1980. 184 с.

Нестеренко А. Н. Историческая память и современность // Вестник РАН. 2012. Т. 82. № 3. С. 284–288.

Никифоров А. Л. Историческая память и общество // Личность. Культура. Общество. 2013. Т. 15, № 2. С. 90–102.

Никишин Н. А. Язык музея как универсальная моделирующая система музейной деятельности // Проблемы культурной коммуникации в музейной деятельности / Ред. В. Ю. Дукельский; НИИ культуры М., 1988. С. 7–15.

Ноль Л. Я. 30 лет информатики в российских музеях // Музей. 2007. № 1. C. 36–39.

Ноль Л. Я. Автоматизированные базы данных по памятникам истории и культуры: проблемы и решения // Музееведение. Музеи мира / Отв. ред. Е. Е. Кузьмина; НИИ культуры. М., 1991. С. 232–248.

Ноль Л. Я. Компьютерные технологии в музее. М.: Рос. ин-т переподготовки работников культуры, искусства и туризма, 1999. 114 с.

Основы советского музееведения. М.: Гос. изд-во культурно-просветительной литературы, 1955. 373 с.

Очерки истории музейного дела в СССР. Вып. 2–7. М., 1960–1971.

Поляков Т.П. Как делать музей? (О методах проектирования музейной экспозиции) / Рос. ин-т культурологии. М., 1996. 253 с.

Пономарев Б. Б. Несовершенный музей в несовершенном мире. М.: ИПК Робин, 2002. 168 с.

Проблемы совершенствования экспозиций по истории советского общества / НИИ культуры. М., 1975. 234 с.

Проблемы теории, истории и методики музейной работы (источниковая база музеев) / ГЦМСИР. М., 2004. 216 с.

Равикович Д. А. Социальные функции и типология музеев // Музееведение. Вопросы теории и методики / Под ред. В. Ю. Дукельского; НИИ культуры. М., 1987. С. 10–24.

Разгон А. М. Исторические музеи в России (с начала 18-го века до 1861 г.). М.: Гнозис, 1993. 231 с.

Разгон А. М. Музейный предмет как исторический источник // Проблемы источниковедения истории СССР и специальных исторических дисциплин. М.: Наука, 1984. С. 174–183.

Репина Л. П. Историческая память и история историков // Исторические записки. 2010. № 13 (131). С. 154–164.

Репина Л. П. Историческая память и современная историография // Новая и новейшая история. 2004. № 5. С. 33–45.

Роль музеев в формировании исторического сознания: Междунар. науч. — практическая конференция. Рязань, 25–28 апр. 2011 г.: материалы и доклады / Отв. ред. И. В. Чувилова. М.: ООО «НБ-Медиа», 2011. 188 с.

Российская музейная энциклопедия / A. A. Сундиева, Е. А. Воронцова, Т. Н. Кадаурова и др.: В 2 т. М.: Прогресс, «РИПОЛ классик», 2001.

Ростовцев Е. А., Сосницкий Д. А. Направления исследований исторической памяти в России // Вестник Санкт-Петербургского гос. ун-та. Серия 2. Вып. 2. 2014. С. 106–126.

Румянцева М. Ф. Музейная экспозиция как форма репрезентации / позиционирования актуального исторического знания: от постмодерна к постпостмодерну // Роль музеев в формировании исторического сознания / Отв. ред. И. В. Чувилова. М., 2012.

Самарина Н. Г. Проблемы музейного источниковедения в историографии второй половины XX — начала XXI века // Собор лиц: сборник статей / Под ред. М. Б. Пиотровского и А. А. Никоновой. СПб., 2006. С. 349–360.

Сапанжа О. С. Методология теоретического музееведения. СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2008. 115 с.

Сапанжа О. С. Теория музея и музейности: исторический обзор и историческая типология. СПб.: Экспресс, 2011. 98 с.

Селиванов H. Л. Субъективный взгляд на музей из виртуальной реальности // Музеи Москвы и музеология XX века: Тезисы науч. конференции 25–26 ноября 1997 г. М.: РГГУ, 1997. С. 35–38.

Словарь актуальных музейных терминов // Музей. 2009. № 5.

Собор лиц: сборник статей / Под ред. М. Б. Пиотровского и А. А. Никоновой. СПб., 2006.

Современная историография и проблемы содержания исторических экспозиций музеев. По материалам «круглого стола», состоявшегося 18 мая 2001 г. в Орле / [сост.е. А. Воронцова, Л. И. Скрипкина]. М.: ГИМ, 2002. 295 с.

Современная отечественная история в музеях: материалы конференций музейных работников, состоявшихся в гг. Москве и Иванове в 1999 г. М., 2000.

Сокровища академических собраний Санкт-Петербурга: альбом / Сост. Ю. А. Петросян, Е. А. Иванова. СПб.: Наука, 2003. 520 с.

Станюкович Т. В. Этнографическая наука и музеи. Л.: Наука, 1978. 288 с.

Сундиева А. А. Исторические музеи в современной России // Ориентиры культурной политики. Вып. 8. М., 2003. С. 55–62.

Сундиева А. А. Музей как культурная форма // Культурные миры: Материалы научной конференции. М.: РИК, 2001. С. 210–215.

Сыченкова Л. А. О способах представления истории в музейных экспозициях // Вопросы музеологии. 2010. № 2. С. 124–135.

Терминологические проблемы музееведения / Центр. музей Революции. М., 1986. 230 с.

Тишков В. А. О сотрудничестве с музеями исторического профиля // Вестник АН СССР, 1979, № 8, С. 100–104.

Томилов Н. А. Музееведение. Его периодизация и основные понятия // Известия Омского гос. историко-краеведческого музея. Омск, 1998. Т. 6. С. 52–64.

Триумф музея?: сборник статей / Отв. ред. А. А. Никонов. СПб.: Осипов, 2005. 458 с.

Федоров Н. Ф. Из философского наследия: Музей и культура. М., 1995. 318 с.

Финягина Н. П. Состав и структура музейных фондов, содержание фондовой работы // Музейное дело в СССР / Центр. музей Революции. М.: Советская Россия, 1975. С. 19–38.

Финягина Н. П. Фондовые коллекции в музее // Вопросы музейной работы / НИИ культуры. М., 1974. С. 104–118.

Черкаева О. От предмета к музейному собранию // Музей. 2009. № 5. С. 26–30.

Черненко В. В. Информационные технологии в экспозиционной и выставочной деятельности // Современные тенденции в развитии музеев и музееведения. Новосибирск, 2011. С. 330–335.

Чувилова И. Классификация музеев и проблемы наследия // Музей. 2009. № 5. С. 20–25.

Шляхтина Л. М. Современная музеология: горизонты теоретизирования // Вопросы музеологии. 2013. № 1 (7).

Шмит Ф. И. Исторические, этнографические, художественные музеи. Очерк истории и теории музейного дела. Харьков: Союз, 1919. 104 с.

Шнирельман В. А. Музей и конструирование социальной памяти: культурологический подход // Этнографическое обозрение. 2010. № 4. С. 8–26.

Юренева Т. Ю. Музееведение: учебник для высшей школы. М.: Академический проект, 2003. 560 с.

О. С. Сапанжа

Историческая типология музеев и проблемы информационного обеспечения исторической науки

O. S. Sapanzha

Historical Typology of Museums and Problems of Information Support of Historical Science

УДК 930.85

Аннотация: в статье рассматривается круг проблем, связанных с современной ситуацией усиления просветительских и рекреационных функций музея и его роли как института, хранящего и представляющего исторические артефакты и документы. На основе концепции исторической типологии музея и его протоформ представлена панорама исторической эволюции музея и его роли в информационном обеспечении науки.

Abstract: In this article is analyzed a wide range of issues regarding current situation of in creasing educational and recreational functions of museums and thier institutional role of keeping and presenting historical artifacts and documents. Based on the concept of a historical typology of the museum and its «protoforms» are presented a historical panorama of the evolution of the museum and its role in information support of science.

Ключевые слова: музеология, музей, музейность, культурная форма, артефакт, документ, история музейного дела, историческая типология, историческая наука.

Keywords: museology, museum, museum quality, cultural form, artifact, document, history museum, historical typology, historical science.

На рубеже XX–XXI вв. произошло определенное смещение фокуса в понимании цели и смысла деятельности музея. На первый план окончательно вышла проблема диалога и сотрудничества с посетителем-непрофессионалом, общим стало утверждение приоритета образовательной, просветительской и рекреационной функций музея. Можно говорить о том, что в споре человека и человечества победил человек, которому и служит музей как социокультурный институт.

Этот процесс вполне закономерен и отражает общую динамику культуры и изменившийся угол зрения на проблему сохранения и трансляции культурных кодов. Если еще 20 лет назад музей искал пути диалога со зрителем, но не предполагал возможности активного участия непрофессионала в выборе тем и сюжетов выставок, их интерпретации и даже в процессе разработки, то сегодня такой подход стал вполне привычным, особенно в тех сегментах музейного пространства, которые стараются наметить новаторские пути развития музея как пространства не только диалога, но и сотрудничества [Культура участия, 2015].

Эти (несомненно, положительные) тенденции имеют, тем не менее, и обратную сторону: все чаще профессиональные исследователи подозрительно относятся к музейному пространству как пространству эксперимента, творчества, диалога, но не как к площадке научной дискуссии и решения музейными средствами задач источниковедческого (информационного) обеспечения науки. Не секрет, что доступ в музейные фонды часто затруднен даже для специалистов, работающих над теми или иными проблемами, но не являющихся научными сотрудниками музеев. Для этой группы исследователей (не столь малочисленной) именно экспозиция и особенно выставки становятся возможностью познакомиться с важными материалами, артефактами и документами. Пространство эксперимента и диалога заставляет относиться к выставке с подозрением. Между тем наряду с форумом музей выполняет и функции обеспечения исторической науки.

Определяя существенные компоненты информационного обеспечения исторической науки, Е. А. Воронцова дает следующее рабочее определение: «… информационное обеспечение исторической науки — это деятельность по поиску, сбору, обработке, накоплению и хранению, распространению и использованию репрезентативной и достоверной информации, необходимой для решения исследовательских задач в области изучения истории, а также сама такая информация, определенным образом структурированная (организованная) и представленная в удобном для исследователя виде». Музеям, по мысли автора, принадлежит особое место в этом обеспечении: «… в информационном обществе чрезвычайно возросла роль коммуникации (общения) и, как следствие, репрезентации информации. В стремлении остаться востребованными, хранители (архивы, музеи, библиотеки) начали конкурировать на этом поприще с репрезентирующими институциями (издателями, сетями и пр.). При этом музеи и архивы хранят подлинники, ценность которых как исторических источников пока серьезному сомнению не подвергается (даже при наличии оцифрованных копий)» [Воронцова, 2014. С. 365].

Таким образом, можно отметить следующее противоречие: с одной стороны, в условиях возрастающей роли репрезентации информации возрастают роль и значение музеев как хранителей подлинных артефактов и документов прошлого, а с другой — концепция «музея для посетителя», ставшая основным вектором развития музейного мира последних десятилетий, требует усиления рекреационных технологий при моделировании музейного пространства как креативного пространства и музейного мира как творческого кластера в целом.

В этой связи интересно проследить, как менялось представление о формах хранения и представления артефактов в музейных и протомузейных формах. Отметим, что протомузейным формам стоит уделить не меньшее внимание, чем собственно формам организации музейности в виде привычного социокультурного института — музея [Сапанжа, 2009; Сапанжа, 2011]. Понимая под музейностью способ наделения субъектом особыми свойствами объектов реального мира с целью сохранения исторического потенциала и творческого резерва опыта человека и человечества, реализуемый в собраниях предметов, репрезентирующих этот опыт, стоит подчеркнуть, что именно музейность является «культурной формой», которую осваивает человек, создавая музейное пространство как динамичную структуру культурных артефактов. Появление тех или иных видов музея — ответ культуры на запрос по актуализации музейности на каждом этапе развития.

Первым этапом является возникновение и осознание новой потребности (интереса). В истории музейного дела (как, впрочем, и в истории иных культурных форм) этот этап является самым продолжительным, а его корни можно при желании обнаружить в самых отдаленных периодах развития человечества, известных науке [Художественная культура…, 1985. С. 85]. Систематизируя различные формы домузейного собирательства, В. П. Грицкевич предлагает анализировать их в контексте мотиваций — причин возникновения коллекций. Он выделяет сакральную мотивацию, экономическую, социального престижа, групповой принадлежности, доказательства родства с легендарными предками, патриотического характера, как средство возбуждения любознательности, как средство исследовательской деятельности, как средство эстетического переживания [Грицкевич, 2004. С. 70–92]. Очевидно, что большинство мотиваций уже имело место в древнейшем обществе. Среди основных видов бытования предмузейных собраний в архаичном, древнем и средневековом обществах Грицкевич выделяет гробницы, пожертвования, трофеи, реликвии, культовые предметы, сокровища [Там же. С. 94]. Как видим, задач информационного обеспечения не ставилось, да и не могло ставиться в условиях синкретичной культуры.

Показательно, что, предлагая периодизацию истории музейного дела, В. П. Грицкевич выделяет первый «этап, на котором реализация музейного принципа (то есть стремления собирать, хранить и представлять изъятые из утилитарного обихода материальные предметы, представляющие в глазах собирателей особую ценность) происходила без создания самостоятельного социокультурного института, в виде предмузейных собраний» [Там же. С. 250]. Под «музейным принципом» можно понимать «музейную потребность», реализация которой впоследствии привела к рождению культурной формы — музея.

Музей как новая форма собраний предметов, утративших утилитарное значение, хранящихся в особом помещении и выставляемых напоказ, появляется в XV в., так как именно «в Италии в эпоху Возрождения существовали все три предпосылки создания музея как самостоятельного социокультурного явления» [Там же. С. 104]. Несмотря на то что эти собрания часто носили другие названия («студьоло», «антикварии», «кунсткамера», «галереи» и пр.), по функциям это были уже музейные учреждения. Связано это с самим принципом организации коллекций и определенными тенденциями их демонстрации (в формах, не связываемых прямо с экспозиционными принципами и предполагающими возможность знакомства с коллекцией весьма ограниченного круга лиц). Не только художественные коллекции (среди которых наиболее известны коллекции папского двора и флорентийской династии Медичи), но и другие собрания (минералогические коллекции, ботанические сады, зверинцы, анатомические театры и научно-технические коллекции) появляются в XV–XVI вв. Некоторые были доступны для публики (как, например, коллекция минералов врача К. Геснера из Цюриха, которая стала доступной для публики в 1550 г. [Там же. С. 154]), но «широкой популярности среди населения эти учреждения не имели» [Там же. С. 160]. Тем не менее интеграция культурной формы «музей» в социальную практику состоялась, начался процесс ее символического освоения в качестве «своей», идентифицирующей культурной особенности.

Период функционирования культурной формы в социальной практике (для музея период с XVI по XXI в.) осуществляется в виде прямого и вариативного воспроизводства в культурных артефактах, формировании стандартов ее смысловой интерпретации и их постепенной изменчивости.

Таким образом, можно говорить о трех формах проявления в культуре специфической потребности: домузейной, музейной и внемузейной. Первая форма охватывает период до возникновения музея как социокультурного института и включает различные варианты проявления внеутилитарного интереса к пространству материальных объектов (среди которых преобладают сокровищницы), вторая представляет собой наиболее типичную яркую форму общественного выражения этой потребности (типичная не означает постоянная; напротив, музей как социокультурный институт подвержен постоянному изменению в зависимости от логики развития культуры или вопреки ей), третья — различные варианты немузейного удовлетворения потребности.

Представленный вектор исторического анализа (достаточно разработанный в отечественной науке) раскрывает институциональную динамику культурной формы. Стоит также отметить, что именно в институциональной плоскости следует искать самые надежные показатели динамики и развития изучаемой сферы культуры [Художественная культура…, 1985. С. 85].

Но данный подход не позволяет проследить динамику культурной формы как способа актуализации памяти. В зависимости от типа культуры трансформируются конкретные формы хранения/ воспроизведения текста. Традиционная культура помнит все, но только в актуализированной форме — не посредством хранения памятника, а посредством постоянного воспроизведения текста, постоянно же потребляемого (произведение, специально сохраняемое как оригинал в силу сакрального, меморативного или прикладного статуса). Идея хранения неактуализированного сейчас наследия может возникнуть только в условиях динамичной культуры, когда изменчивость искусства становится нормой и минувшее осознается как невозвратимое. Данное положение имеет принципиальное значение для анализа причин появления музея как социокультурного института, изначально осуществляющего хранение объектов, окончательно изъятых из контекста утилитарного использования. Формы проявления музейности в античной и средневековой культуре предполагали именно постоянное «потребление» текста, его активное использование. В дальнейшем идея такого «использования» памятника продолжала существовать в «скрытых» формах коллекционирования. Сегодня же установка традиционной культуры на постоянную актуализацию того, что можно обозначить как наследие, в контексте культуры постмодерна приобретает обновленное звучание. Наряду с отношением к памятнику как безусловному артефакту, который надлежит тщательно охранять, защищать и не включать в различные активные практики, отчетливо прослеживается тенденция, связанная с использованием (вплоть до утилитарного) объектов, одновременно воспринимаемых как памятники. Расцвет различных форм демонстрации музейного отношения к действительности, связанный с собиранием и использованием бытовых предметов, ярко иллюстрирует это положение.

В контексте исторической типологии представляется целесообразным выделить два ключевых типа представления музейности: тип традиционной музейности и тип динамической (креативной) музейности. Хронологические границы традиционного типа музейности соответствуют истории традиционной культуры, т. е. охватывают время до эпохи Возрождения. Этот этап характеризуется, в первую очередь, хранением и использованием (презентацией) материальных предметов в актуализированной форме. Подобная установка традиционной культуры определила возникновение соответствующих форм представления музейности, не ориентированных на создание специального института, в задачи которого входили бы сохранение и презентация, но не активное «потребление» артефактов. Напротив, каждая из исторических форм представления музейности в рамках традиционной культуры неизменно включала предметы в плоскость их функционального использования.

Самые первые формы представления традиционной музейности можно обозначить как архаические праформы, непосредственным образом связанные с важнейшими вопросами происхождения человека и рождения культуры. Музейность можно рассматривать как элемент «социокультурной генетики», связанной с небиологической передачей от индивида к индивиду и из поколения в поколение вырабатываемого людьми опыта [Каган, 2000. С. 44]. В связи с тем что первобытная культура не знает отчетливой дифференциации по видам человеческой деятельности, формы представления музейности максимально интегрированы в общую картину синкретической деятельности человека. В праформах выражения музейности, включенных в общую картину мира, которые не удается вычленить в самостоятельные проявления, безусловно, сказывается синкретизм традиционной культуры с ее целостностью, взаимосвязанностью элементов. Первые признаки проявления музейности можно обнаружить в древнейшем ритуале — погребении, связанном с возникновением представлений о человеке и окружающем мире.

Лишь последовавшая дифференциация человеческой деятельности способствовала выделению первых самостоятельных форм проявления музейности. Возникновение производящего хозяйства, которое определило переход от социального и культурного синкретизма, формирование трех различных типов культур (скотоводов-кочевников, земледельцев, ремесленников — жителей городов Античности) [Там же. С. 149–161], позволяет четко провести границы между конкретными коммуникационными каналами, в связи с чем большое распространение имеют различного вида переходные формы (сочетающие прообразы различных институтов или действий). Формы представления музейности в данных типах культур можно определить как контекстуальные: собрания существовали не как самоценное образование, важен был контекст их использования. В частности, сложно говорить о внеутилитарности собраний Древнего Египта.

В Античности коллекционирование приобретает, казалось бы, самостоятельный характер. Тем не менее само слово «мусейон», давшее название современному институту, обозначало «место, посвященное музам», и представляло собой святилище муз, которое могло стать и местом проведения творческих состязаний поэтов. Мусеи, таким образом, представляли собой центры интеллектуальной жизни.

Если же говорить о коллекциях предметов, накапливаемых в древнегреческих храмах, то речь должна идти не о сознательном коллекционировании предметов, не обладающих утилитарными функциями, а о существовании подобных коллекций как части общего культа приношения богам, характерной для древнегреческой культуры. В Древнем Риме изменяется характер источников пополнения храмовых сокровищниц (вместо индивидуальных подношений основным становится способ пополнения собраний «трофеями»), однако их сакральный характер не изменяется, приобретая лишь усилившиеся черты репрезентативности.

Общая для средневековой культуры доминирующая роль двух сил — религии и Церкви — определила представление музейности в рамках традиционной культуры в форме храмовых сокровищниц, что позволяет также анализировать их как контекстные формы представления музейности, имеющие значение как сакральные предметы, включенные в религиозную практику. Если же мы говорим о «сокровищницах» (к которым относятся королевские сокровищницы, такие как сокровищница Карла Великого, располагавшаяся в Ахенской капелле, или Карла V Мудрого, сокровищницы русских царей), то речь идет не о формах сознательной аккумуляции предметов и наделении их особыми смыслами, а о презентации власти.

С XIV в. начинают появляться формы не контекстного, а специального представления музейности, связанные с систематическим собирательством, определившим развитие новых форм музейности в рамках типа динамической музейности (соответствующей динамической культуре). Они получают яркое воплощение в культуре Возрождения, определив основные векторы развития форм представления музейности вплоть до новейшего времени. Контекстные формы музейности нельзя признать исчезнувшими, но их стоит рассматривать как утратившие основные функции — являться частью иных значимых социальных и культурных практик. Именно включенность форм представления музейности в иные формы в качестве одного из элементов является важнейшей чертой, позволяющей трактовать их как служебные, не обладающие самостоятельными функциями и собственным морфологическим строением. Попытки преодоления подобной «служебности», как уже отмечалось выше, были предприняты в Античности, но не получили достаточного развития.

Новые формы, обозначившиеся до возникновения креативной культуры, но утвердившиеся в ее рамках, можно обозначить как самостоятельные или специальные формы представления музейности. Именно новые, самостоятельные (специальные) формы представления музейности стали одним из способов сохранения значимой информации и культурного кода креативной культуры. Не осознававшаяся традиционной культурой потребность в извлечении ряда объектов из активного использования (при наделении их особыми смыслами) в креативной культуре приобретает ключевой характер. Основываясь на достижениях культуры традиционной, культура креативная, тем не менее, стала развиваться в темпах, невероятно превосходящих предшествующее развитие. Ввиду существенно ускорившихся темпов развития и способов выработки внегенетической информации потребовались новые формы сохранения многообразных достижений. Новые формы сохранения музейности предложили варианты по сохранению достижений культуры.

Потребность в таких формах возникла в эпоху Возрождения. М. С. Каган отмечал, что при изучении перехода от одного исторического типа к другому (произошедшего в рассматриваемую эпоху) речь должна идти о трех основных путях: политической Революции, религиозной Реформации и научно-художественном Возрождении [Там же. С. 16]. Эпоху Возрождения неслучайно называют переходной: это был своеобразный синтез Античности, Средневековья и Нового времени. При анализе различных форм проявлений музейности это утверждение оказывается верным: коллекции эпохи Возрождения, в значительной мере основанные на античном материале, демонстрировали ценностные ориентации новой культуры и ее стремление сохранить историческую информацию, открывали перспективы развития новых форм, осуществившиеся в Новое время.

Среди основных вариантов самостоятельных (специальных) форм представления музейности стоит назвать собрания памятников Античности и произведений искусства (сочетающих черты коллекций и экспозиций), собрания диковинных, оригинальных вещей (кунсткамеры) и первых собраний естественных предметов (естественно-научные кабинеты). Помимо собраний произведений античного искусства, представлявшего особый интерес для эпохи Возрождения, формируется традиция собирания произведений современного искусства. Основоположником этой традиции стоит признать Дж. Вазари. Для подкрепления ряда положений своей знаменитой книги «Описания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей зодчих» Вазари собрал коллекцию рисунков, сделанных им с картин разных художников (предвосхитив, таким образом, на практике положения концепции А. Мальро). Первые легли в дальнейшем в основу художественных музеев и иных художественных коллекций, во вторых (учитывая возможность собирать то, что интересно, оригинально) можно усмотреть истоки многочисленных проявлений музейности, связанные с интересом к многообразному миру вещей, получившим развитие со второй половины XIX в., когда вещь стала рассматриваться как носитель личностных смыслов, третьи стали прообразом естественно-научных музеев и коллекций.

Таким образом, начиная с эпохи Возрождения становится возможным выделить самостоятельные формы представления музейности, которые сохраняют определенную стабильность на протяжении длительного времени. Основными проявлениями специальных форм становятся общественные музеи и частные коллекции, неизменно расширяется круг объектов для собирательства и демонстрации. Об актуализации и ориентации на зрителя речи не идет.

К началу XX в. были сформированы основные варианты самостоятельных форм представления музейности, что определило рождение научного направления, призванного их осмыслить.

Однако к середине XX в. структура самостоятельных форм стала обнаруживать отчетливые черты кризиса. Истоки этого кризиса стоит усматривать в общих тенденциях развития культуры XX в. Переходным считал этот век П. Сорокин, нестабильным называл его Х. Ортега-и-Гассет. XX век — век кризиса культуры, научно-технических революций и формирования общества массового потребления, массовых коммуникаций.

Анализ новых форм представления музейности позволяет выделить ряд тенденций, свидетельствующих если не о кризисе, то о существенных трансформациях. Первая связана с расширившейся сферой объектов, подвергающихся сохранению и презентации. Названная тенденция проявляется как в стремлении сохранить максимально большее количество предметов окружающего мира, так и в «разрастании» объектов сохранения: территорий, памятников архитектуры. К концу XX в. предметом особого музейного отношения может стать практически любой объект реального мира. Вторая связана с усложнением форм представления музейности: количество вариантов представления объектов реального мира растет. Третья проявляется в стремлении современной культуры активно включить памятник в систему жизни человека (о чем шла речь в начале статьи), что позволяет пока очень осторожно говорить об интересе к тому типу актуализации памятника, который был характерен для первых этапов развертывания идеи музейности в культуре, и сделать вывод о формировании во второй половине XX в. новых синтетических форм представления музейности как проявление кризиса креативной культуры. Эти формы характеризуются, прежде всего, включением максимального количества объектов в круг специфической музейной деятельности и стремлением актуализировать эти объекты в качестве элементов современной культуры.

Задачей развития музейного пространства является, как представляется, создание системы, обеспечивающей необходимый баланс между развитием музея как пространства диалога, творчества, эксперимента (а музейного мира как креативного кластера) и функциями музея по сохранению, систематизации, представлению достоверной исторической информации и обеспечению ею современной науки.

Библиография

Воронцова Е. А. Информационное обеспечение исторической науки: к постановке проблемы // 150 лет на службе науки и просвещения: сборник материалов междунар. науч. конференции, посвященной 150-летию открытия для публики Чертковской библиотеки, 75-летию бренда «Государственная публичная историческая библиотека» и 130-летию открытия Государственного исторического музея, состоявшейся 5–6 декабря 2013 г. М.: ГПИБ России, 2014. С. 363–372.

Грицкевич В. П. История музейного дела до конца XVIII века. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского гос. ун-та культуры и искусства, 2004. 304 с.

Каган М. С. Введение в историю мировой культуры: В 2 кн. Кн. 1. СПб.: Петрополис, 2000. 290 с.

Культура участия: музей как пространство диалога и сотрудничества / Ред. — сост.д. Агапова. СПб.: б. и., 2015. 160 с.

Сапанжа О. С. Категория музейности в музееведении и культурологии // Вестник Ленинградского гос. ун-та им. А. С. Пушкина. № 4. Т. 2. Серия: Философия. СПб., 2009. С. 189–198.

Сапанжа О. С. Предчувствие музея: культурология музейности // Вопросы культурологии. № 4. 2010. С. 68–71.

Художественная культура в докапиталистических формациях. Структурно-типологическое исследование / Науч. ред. М. С. Каган. Л.: Изд-во Ленинградского гос. ун-та, 1984. 304 с.

М. Ф. Румянцева

Музейный предмет и музейная экспозиция в структуре актуального исторического знания

M. F. Roumiantseva

Museum Object and the Museum Exhibition in the Structure of Actual Historical Knowledge

УДК 930.1

Аннотация: в статье рассматриваются проблемы музейного предмета как исторического источника в системе информационных ресурсов исторической науки и места «музейной истории» в структуре актуального исторического знания. Выявляется воздействие трансформации социокультурной ситуации на изменение социального запроса к историческому знанию и соответственно на модификацию взаимоотношений между «музейной историей» и историческим знанием в целом. Исследуется влияние трансформации теоретико-познавательной ситуации на вовлечение в научный оборот изобразительных и вещественных исторических источников — музейных предметов. Анализируется музейная экспозиция как форма репрезентации истории в контексте соотношения исторической науки и социально ориентированного историописания.

Abstract: Discusses the problems of a museum object as a historical source in the system of information resources of historical science and space of «museum history» in the structure of actual historical knowledge. It also reveals the impact of the transformation of social and cultural situations, social change request to the historical knowledge and, accordingly, modification of the relationship between the «museum history» and historical knowledge in general. Examines the impact of the transformation of the epistemological situation to engage in scientific circulation of visual material as historical sources — museum objects. Analyzed the museum exhibition as a form of representation of history in the historical context of the relation of science and socially oriented research.

Ключевые слова: историческая наука, музееведение, музейный предмет, музейная экспозиция, репрезентация, исторический нарратив, постмодерн, постпостмодерн, визуальный поворот, изобразительные исторические источники, вещественные исторические источники.

Keywords: historical science, museum study, museum object, museum exposition, representation, historical narrative, postmodern, post-postmodern, visual turn, visual historical sources, material historical sources.

Базовый тезис настоящей работы в своей основе не оригинален. Я воспроизвожу его лет двадцать — с 1990-х гг., когда в отечественной исторической науке стал явственно ощущаться кризис исторического метанарратива / мастернарратива, который многие историки, и особенно неисторики, приняли за крах советской идеологизированной картины прошлого. Кризис идеологии, несомненно, имел место быть — глупо было бы это отрицать, — но важно осознать другое: этот кризис идеологии наложился на глобальные процессы в историческом познании, обусловленные ситуацией последней трети XX в. — ситуацией постмодерна.

Разрабатываемый мною в те времена тезис применительно к музейной экспозиции выглядел так: в ситуации постмодерна музейная экспозиция, по необходимости, перестала быть иллюстрацией мастернарратива и приобрела самостоятельное значение в позиционировании исторического знания (эта позиция зафиксирована в моем докладе на заседании Научного совета исторических и краеведческих музеев при Минкультуры России 19–22 ноября 2002 г. [опубл.: Румянцева, 2005]). В основе этого утверждения — понимание музея как научного учреждения, одной из основных функций которого является именно позиционирование исторического знания. Я, естественно, не претендую на нормативный характер этого определения, это рабочий вариант, используемый исключительно в контексте настоящих размышлений. Но на рубеже XX–XXI вв. произошла существенная трансформация как социокультурной, так и теоретико-познавательной ситуации; это заставило уточнить сформулированный выше тезис, что было сделано в докладе на международной научно-практической конференции «Роль музеев в формировании исторического сознания» (Москва — Рязань, 25–28 апреля 2011 г.) [Румянцева, 2011].

В том докладе я отмечала сложность анализа незавершенной исторической ситуации. Ситуация остается незавершенной, но осмысление ее продолжается, что дает возможность несколько уточнить изложенные в вышеупомянутом докладе воззрения. Но дело не только, а может быть, и не столько в уточнении проведенного несколько лет тому назад анализа ситуации, а в том, что ситуация хотя и сохраняет свою качественную определенность ситуации постпостмодерна, но продолжает модифицироваться, заставляя выявлять все новые нюансы актуальной познавательной ситуации в сфере исторического знания.

Суть этой модификации, на мой взгляд, в следующем: в актуальном историческом знании музейная экспозиция приобретает функции не только позиционирования (о чем подробно говорилось в докладе 2011 г.), но и репрезентации (если использовать этот термин в понимании Ф. Анкерсмита) истории.

И еще раз подчеркну, что дело здесь не только в уточнении моей позиции, но и в происходящих на наших глазах трансформациях. Наиболее зримое подтверждение таких трансформаций — ряд крупных выставочных проектов, например проект «Моя история», в рамках которого была организована выставка-инсталляция «Династия Романовых» [Проект «Моя история», 2013–2015].

Выделим две проблемы: 1) музейного предмета как исторического источника в системе информационных ресурсов исторической науки, 2) соотношения и взаимодействия «музейной истории» и «истории историков». Во втором случае, ввиду явственно ощущаемой ограниченности дискурсивных возможностей, я вынуждена использовать кавычки. Поясню, что под «музейной историей» я подразумеваю все виды работ музея по изучению и позиционированию аккумулированных в музее исторических источников — музейных предметов, особенно неписьменных — вещественных и изобразительных. А под «историей историков» я, очевидным образом, подразумеваю традиционное историческое знание, получаемое историками преимущественно из письменных исторических источников и позиционируемое в письменной (печатной) форме. Здесь важно подчеркнуть, что место работы такого «традиционного» историка не имеет значения: это может быть сотрудник института системы Академии наук или преподаватель университета, а может быть и сотрудник музея.

Рассмотрим каждую из проблем в двух системах координат — по вертикали и по горизонтали. По вертикали — надо попытаться уловить трансформации социокультурной ситуации, определяющие изменение социального запроса к историческому знанию и соответственно модификацию взаимоотношений между «музейной историей» и «историей историков», и ситуации теоретико-познавательной, влияющей на место изобразительных и вещественных исторических источников — музейных предметов в системе информационных ресурсов исторической науки. По горизонтали — необходимо выявить структуру современного исторического знания, как минимум в той мере, которая позволит рассмотреть вторую из заявленных проблем — соотношение «музейной истории» и «истории историков».

Социокультурная ситуация: от модерна — через постмодерн — к постпостмодерну, или закон отрицания отрицания. В рамках настоящей статьи я не буду подробно останавливаться на характеристике социокультурной ситуации (тем более что не раз это делала в предыдущих работах), ограничусь только одним аспектом, непосредственно выводящим нас на изменение теоретико-познавательной ситуации и структуры исторического знания.

Переход от модерна к постмодерну на рубеже второй-третьей трети XX в. (в качестве реперной точки здесь выступает 1968 г.) может расцениваться как «конец истории» (по определению Ф. Фукуямы), т. е. конец мегацикла существования человечества, характеризующегося историческим типом социальной памяти, которой присущ письменный механизм фиксации. Ситуация постмодерна оказалась не очень длительной, но на ее протяжении отчетливо проявились две интересующие нас в контексте «музейной истории» тенденции: 1) кризис исторического метанарратива, своеобразно подытоживающий кризис линейной модели истории, столь соответствующей письменной форме ее репрезентации, 2) потребность расширения источниковой базы исторической науки за счет источников иных типов, нежели письменные, соответствующие письменному механизму фиксации социальной памяти исторического типа [подробнее см.: Источниковедение, 2015. С. 105–109].

Переход от постмодерна к постпостмодерну в начале XXI в. усилил вторую тенденцию. Что касается нарратива, то все более явственно обнаруживается стремление к ренарративизации, происходит своего рода отрицание отрицания. Природу ренарративизации мы здесь обсуждать не будем, но отметим, что одним из факторов этого процесса является имманентно присущий социуму постпостмодерна манипуляционный характер.

Теоретико-познавательная ситуация: расширение источниковой базы исторической науки. Трансформации исторической науки с конца XIX до начала XXI в. принято описывать через понятие поворот — социологический, психологический, антропологический, лингвистический и т. д. Каждый такой поворот вел к нарастанию междисциплинарных взаимодействий исторической науки и, как следствие, — к необходимости расширения ее источниковой основы. На рубеже XX–XXI вв. происходят визуальный и вещный / вещественный (он в меньшей степени акцентирован исследователями) повороты в историческом знании [подробнее см.: Гайдук, 2014; Мазур, 2010–2015], что, по-видимому, обусловлено новой визуализацией культуры при развитии компьютерных коммуникаций и особенно формированием виртуальной реальности / реальностей. Естественно, что внимание к визуальным и вещественным историческим источникам влечет за собой внимание исторической науки к музейному предмету в качестве исторического источника.

Но здесь историки сталкиваются с весьма серьезной проблемой — неразработанностью археографии музейного предмета, т. е. методов его публикации (и вообще введения в научный оборот). Археография музейного предмета — это фактически место встречи хранящихся в музеях вещественных и изобразительных источников с исторической наукой, это способ включения музейных предметов в комплекс информационных ресурсов исторического познания. На это я обращала внимание в докладе 2011 г. Для поиска путей решения этой проблемы в 2012 г. была проведена конференция по археографии музейного предмета, однако она в большей мере выявила неудовлетворительный уровень разработки этой области археографии [Археография музейного предмета, 2012], чем способствовала решению проблем. И каких-то подвижек в этой области пока не видно.

Теоретико-познавательная ситуация: от кризиса метанарратива к ренарративизации. Проблема репрезентации. В ситуации постмодерна наложились друг на друга две тенденции: с социокультурной точки зрения — кризис доверия к историческому метанарративу [Лиотар, 1998. С. 10], с теоретико-познавательной точки зрения — проблематизация нарратива, его познавательной ценности. Ф. Анкерсмит, отмечая успехи теории исторического познания, достигнутые в середине XX в. на методологической основе аналитической философии, сформулировал проблему нарратива наиболее отчетливо: «…проблема, касающаяся того, как историк с помощью повествования [выделено автором. — М. Р.] интерпретирует результаты исторического исследования, была почти полностью оставлена без внимания. Это упущение кажется тем более серьезным, что именно в этом, скорее всего, и заключается сущность исторического знания: в историографии ценность исторического сочинения определяется не столько фактами, открытыми в нем, сколько нарративной интерпретацией этих фактов» [Анкерсмит, 2003. С. 13].

Труды Ф. Анкерсмита и других историков по проблеме нарратива утвердили в научном сообществе мысль о невозможности его верификации и, как следствие, породили весьма скептическое отношение к его познавательным возможностям.

Однако на излете постмодерна ситуация начала меняться. Ал. Мегилл отмечает: «…в последние тридцать лет, или около того [работа опубликована в 2007 г. — М. Р.], так много голосов было поднято в пользу ренарративизации многих областей исследования для придания им нравственной цели, здравого смысла, маргинальных голосов, независимой рациональности, демократических идеалов и пр.» [Мегилл, 2007. С. 175].

В то же время Ф. Анкерсмит, поставивший в работе 1983 г. проблему нарратива и исследовавший нарративную логику, продолжив разработку этой проблематики, пришел к отказу от понятия «нарратив», предложив заменить его более приемлемым для научного исторического познания понятием репрезентации: «Наконец, о нарративизме. Его использование в философии истории достойно сожаления. Например, нарративизм имеет тенденцию редуцировать историческую репрезентацию к рассказыванию историй, где, как и в случае с вымыслом, не существует требование репрезентационной адекватности. Рассказывая свою историю, романист обладает некоторой свободой, которая отсутствует, когда историки пытаются отдать должное прошлому, „каким оно было на самом деле“ ‹…›. Именно поэтому мы должны отказаться от понятия „нарративизм“ в пользу „репрезентации“. Последняя предполагает, что взаимодействие между репрезентированным и репрезентацией есть наш путеводитель и компас в поисках исторической Истины» [Анкерсмит, 2009. С. 15].

Не ставя перед собой цели сколь-либо подробно проанализировать понятия «нарратив» и «репрезентация», а также их соотношение, приведу лишь одно наблюдение Ф. Анкерсмита: «В отличие от словаря описания и объяснения, словарь репрезентации способен принять во внимание не только детали прошлого, но также и способ, которым эти детали были объединены в границах всей тотальности исторического нарратива» [Там же. С. 177]. На мой взгляд, именно эта особенность репрезентации делает ее релевантной для описания музейной экспозиции как результата исследовательской работы историка-музейщика.

Затронем еще одну проблему, непосредственно выводящую нас на возможности репрезентации истории, — проблему фрагментации исторического знания, смысл которой Ал. Мегилл видит в следующем: «Предположение, что единственная История существует, не может быть поддержано ни субъективно, как научное предприятие, ни объективно, как действительно большой нарратив, который можно рассказать сейчас или в будущем» [Мегилл, 2007. С. 294]. Ал. Мегилл справедливо замечает: «Вера в то, что синтез — это достоинство, а фрагментация — недостаток, глубоко укоренилась в культуре академических историков. Каждые несколько лет выдвигаются предложения того или другого синтеза. Давайте, однако, быть начеку, все призывы к синтезу — это попытки навязать интерпретацию…» [Там же. С. 256–257]. И далее: «…„синтез“ и „интеграция“ никогда [выделено автором. — М. Р.] не вбирают в себя все возможно существенные исторические феномены…» [Там же. С. 257].

Таким образом, «музейная история» (впрочем, как и «история историков») выскальзывает из-под влияния метанарратива, которого больше нет не только в качестве «нормативной» реальности исторического прошлого, но и в качестве конечной цели исторической науки — идеального результата, в который необходимо вписать репрезентируемый «фрагмент реальности». «Музейная история» обретает самостоятельность в репрезентации истории.

Историческая наука и социально ориентированное историописание в структуре современного исторического знания. Наиболее важная и одновременно наиболее спорная особенность актуальной ситуации, ситуации постпостмодерна, — разрыв исторической науки и социально ориентированного историописания, которое, подчеркнем, требует не меньшего, а, можно сказать, даже большего профессионализма, чем собственно наука, поскольку эта сфера, в отличие от научных исследований, имеет тенденцию ускользать от внимания экспертного сообщества. При этом важно отличать социально ориентированное историописание, с одной стороны, от научно-популярной истории, которая имманентно соответствует классической модели науки, изжившей себя уже к концу XIX в., а с другой — от так называемой публичной истории (public history), под которой понимается публичное выступление профессионального (университетского) историка. Причем во втором случае, если только не предполагать, по умолчанию, что профессиональный историк владеет истиной и не имеет иных задач, кроме как ее позиционировать, мы вынуждены будем вывести public history за пределы рассмотрения, поскольку она выделена по совершенно иному критерию, нежели научная и социально ориентированная история.

Убеждение в том, что задача профессионального историка — преодолевать «заблуждения массового сознания», является по-прежнему весьма устойчивым. Представляется, что эта позиция более характерна для англоязычной и, отчасти, французской историографии. Например, стоит оценить (пусть и в переводе) яркий дискурс американского историка (канадского происхождения) Ал. Мегилла, который, рассматривая вопрос в контексте проблематики памяти, пишет: «…мой тезис состоит в том, что история, скорее, должна элиминировать память и заменить ее чем-то другим [sic! — выделено мной. — М. Р.], что не так привязано к потребностям настоящего» [Там же. С. 101]. Но тот же автор вынужден признать: «Ориентированная на память историография есть особый случай более общей категории историографии, которую можно назвать аффирмативной, т. е. утверждающей, потому что ее главная цель состоит в том, чтобы утвердить и превознести определенную традицию или группу, чью историю и опыт она изучает» [Там же. С. 99].

Таким образом, в начале XXI в. складывается парадоксальная, на первый взгляд, ситуация: в условиях визуального и вещного поворотов в историческом знании, когда особо остро ощущается потребность исторической науки в актуализации информационных ресурсов музея, хранящего как раз вещественные и изобразительные исторические источники, происходит жесткое разделение / разрыв исторической науки и различных форм позиционирования исторического знания — в первую очередь социально ориентированного, — что не может не сказаться на взаимоотношениях «музейной истории» и «истории историков», поскольку существенная, если не ведущая, роль в позиционировании исторического знания принадлежит музею и эта роль усиливается в связи со все более заметным преобладанием в культуре визуального над письменным.

Итак, согласившись с идеей одного из ведущих теоретиков исторического нарратива Ф. Анкерсмита о том, что применительно к научному историческому познанию более корректно говорить о репрезентации истории, а не о ее нарративизации [Анкерсмит, 2009. С. 213–258], подчеркнем, что музейная экспозиция выступает, с этой точки зрения, как самостоятельная, равноправная с историческим нарративом (в строгом смысле) форма репрезентации истории. И именно осознание этого статуса, на мой взгляд, позволит снять сформулированное выше противоречие.

В этом контексте по-новому может быть рассмотрена проблема «музейного источника», который в структуре музейной экспозиции выступает как исторический факт, совокупность которых и выстраивается в музейную экспозицию по законам исторической репрезентации.

С этой точки зрения необходимо поразмышлять над еще одной проблемой, лежащей в плоскости источниковедения историографии, — включением каталога выставки в систему видов историографических источников [подробнее см.: Источниковедение, 2015. С. 525–560]. Исследование каталога выставки как историографического источника должно изменить ракурс его рассмотрения: каталог выставки должен восприниматься не только и не столько как форма публикации отдельных музейных предметов — исторических источников, но как целостная репрезентация истории.

Библиография

Анкерсмит Ф. Р. История и тропология: взлет и падение метафоры. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. 400 с.

Анкерсмит Ф. Р. Нарративная логика: Семантический анализ языка историков. М.: Идея-Пресс, 2003. 360 с.

Археография музейного предмета: материалы международной научной конференции, г. Москва, 16–17 марта 2012 г. М.: РГГУ, 2012. 201 с.

Гайдук В. Л. Визуальный поворот в исторической науке в конце XX — начале XXI века // «Стены и мосты» — II: междисциплинарные и полидисциплинарные исследования в истории: материалы Международной научной конференции, Москва, Российский государственный гуманитарный университет, 13–14 июня 2013 г. М.: Академический проект, 2014. С. 148–156.

Источниковедение: учеб. пособие / И. Н. Данилевский, Д. А. Добровольский, Р. Б. Казаков и др.; отв. ред. М. Ф. Румянцева; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2015. 685, [3] с.

Лиотар Ж. — Ф. Состояние постмодерна. М.; СПб.: Ин-т экспериментальной социологии; Алетейя, 1998. 160 с.

Мазур Л. Н. «Визуальный поворот» в исторической науке на рубеже XX–XXI вв.: в поисках новых методов исследования // Источниковедение. ru [Электронный ресурс]. Электрон. дан. М., cop 2010–2015. URL: http://http://ivid. ucoz.ru/publ/lappo_150/mazur_ld/16-1-0-144 (дата обращения: 04.09.2015).

Мегилл А. Историческая эпистемология. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2007. 479 с.

Проект «Моя история» // Фонд гуманитарных проектов. [Электронный ресурс]. Электрон. дан. М., cop 2013–2015. URL: http://www.romanovi-expo.ru/my-history/ (дата обращения: 16.05.2015).

Румянцева М. Ф. Историческая память и музейная экспозиция в ситуации постмодерна: размышления профессионального зрителя // XVIII век в истории России: Современные концепции истории России XVIII века и их музейная интерпретация. М.: ГИМ, 2005. С. 6–21. (Труды ГИМ. Вып. 148).

Румянцева М. Ф. Роль музеев в формировании исторического сознания: Международная научно-практическая конференция. Рязань, 25–28 апр. 2011 г.: материалы и доклады / Отв. ред. И. В. Чувилова. М.: ООО «НБ-Медиа», 2011. С. 16–26.

Л. С. Именнова

Историческое пространство и музей

I. S. Imennova

Historic Space and Museum

УДК 304.44

Аннотация: в статье исследуются концепты «историческое пространство» и «культурное пространство», различные аспекты их проявления в современном мире. Основное внимание уделяется конструированию музейного пространства. Музей, показывая события в пространственно-временном единстве, призван восстанавливать и сохранять историческое пространство. К какой бы профильной группе он ни относился, музей является историческим феноменом и как хранитель исторической памяти и культурного наследия представляет интерес для исторической науки.

Abstract: The author analyse «historic space» and «cultural space» concepts in cultural paradigms, various aspects of time perception. The researcher focused on the creation of museum space. Showing events in spatiotemporal unity the museum is intended to restore and to preserve the historic space. The museum is a historical phenomenon, and as the keeper of the historical memory and cultural heritage is of interest for historical science.

Ключевые слова: историческая наука, музееведение, историческое пространство, пространство культуры, музейное пространство, гетеротопия, постмузей, экспозиция, музейная дестинация, идентичность, аутентичность.

Keywords: historical science, museology, historic space, cultural space, museum space, heterotopy, post-museum, exposition, museum destination, identity, authentic.

Как бы современный музей ни старался быть актуальным, обращенным к проблемам сегодняшнего дня, в своей социокультурной специфике он остается хранилищем исторической памяти. По адресному посылу музейные выставки и экспозиции обращены к нашему современнику, ориентируются на насущные проблемы; по представляемым музейным предметам, освещаемым событиям, лицам они основываются на историческом фундаменте, «делах давно минувших дней». Музей как хранитель культурного наследия, к какой бы профильной группе он ни относился, всегда исторический феномен, потому представляет интерес для исторической науки. По мнению исследователей, содействуя увеличению объема разнообразия информации, совершенствованию ее качественных параметров, историческая наука и музей увеличивают хронологическую глубину социальной памяти [Воронцова, 2014. С. 9–15].

Связь музея и исторической науки на отдельных этапах их развития была более тесной. В XVIII–XIX вв. музей существовал как преимущественно научное учреждение; в XIX в. «музейная деятельность не только следовала за существовавшими тогда научными представлениями, но и оказывала на них проективное воздействие. Многие дисциплины естественно-научного и исторического цикла, так же как и ряд разделов искусствоведения, обязаны своим возникновением той работе, которая велась в стенах музеев»; в конце XIX в. «происходит переориентация от концепции научного, по существу закрытого, музея к концепции музея научно-просветительного, открытого для широкой публики» [Гнедовский, 1988. С. 70, 72]. В XX в. музей оказался ориентирован не на научное познание мира, а на его музейно-образную интерпретацию; инициатива музейных работников в создании новых способов передачи информации о предметном мире была направлена на его художественное, образное осмысление. В XXI в., определяемом как информационная эпоха, информационная функция в функциональной системе музея провозглашена одной из ведущих.

Информационная эпоха обусловливает особую роль знаний и образования в современном мире. Образовательный и интеллектуальный уровень общества в целом и посетителей музея в частности значительно вырос. Изменения коснулись и требований к кадровому составу музеев. Работа в крупных, ведущих музеях России для профессиональных ученых-историков была и остается престижной, что наглядно демонстрирует пример Государственного исторического музея (А. С. Уваров, И. Е. Забелин, Н. С. Щербатов и многие другие). В наши дни даже в небольших историко-краеведческих музеях для сотрудников желательно (а по сути — обязательно) историческое образование, полученное в образовательной организации или в процессе самообразования. Музейный работник (сотрудник фондов или экспозиционер) — это научный работник, что и отражается в названии должности. Таким образом, жесткой оппозиции «историческая наука — музей» не существовало и не существует. Тем не менее на практике в институциональном взаимодействии ученого-теоретика и научного сотрудника — музейного практика имеются объективные, а чаще всего субъективные трудности.

Утверждение о родстве и взаимообусловленности деятельности историка-ученого и научного работника музея представляется справедливым для научно-фондовой составляющей деятельности музея, которая заключается в извлечении информации из первоисточников и приращении исторического знания (с поправкой на теоретический или прикладной характер научной деятельности и специфику работы с музейными фондами). Что же касается экспозиций, то тут очевидна особенность музейной экспозиционно-выставочной практики, в основе которой должно лежать историческое исследование, однако презентация полученного в его результате знания специфична, на чем и представляется необходимым акцентировать внимание в настоящей статье.

В презентационной составляющей музей выступает хранилищем исторического пространства, понимаемого как совокупность общественно-культурных, экономических, политических, природно-географических процессов, протекавших на определенной территории.

Концепт «пространство» является одним из способов «рационализации мира, лежащим в основе миропонимания» (еще Аристотель говорил о величии и труднопостижимости топоса, т. е. местопространства); как важнейшая категория он занимает «центральное место в культурологическом осмыслении феномена музея» [Именнова, 2011. С. 81]. Историческое пространство формирует неповторимый облик музейной экспозиции, уникальность дестинации. Культурологи оперируют понятием «пространство культуры», «культурное пространство». Понятие «культурное пространство» реализуется в двух значениях: географическое или физическое пространство распространенности той или иной культуры; функциональное членение пространства на культурные зоны (жилую, хозяйственную, сакральную, погребальную и др.) [Флиер, 2010. С. 210–211].

Отмечается важность разграничения сакрального и профанного: «Область сакрального обычно отождествляется с центром пространства, представление о котором формируется еще до перехода к оседлости. Этот центр чаще всего отмечается алтарем, а затем храмом, на основе чего формируется абстрактное представление о мировой оси. Сила сакрального считается ослабевающей к периферии, и ее освоение рассматривается как приобщение новых областей к освоенному совместному пространству путем ее сакрализации. Отсюда столь важное значение символа пути, обозначающего движение от сакрального центра пространства к периферии или в противоположном направлении» [Пигалев, 1998. С. 141].

ЮНЕСКО определяет культурное пространство как место, в котором сосредоточена распространенная и традиционная культурная деятельность, характеризующаяся определенной периодичностью (циклической, сезонной, календарной) или событийностью. Специалисты отмечают, что культурное пространство не обязательно должно быть местом культурного наследия. Культурным пространством может быть названо любое место проведения массовых представлений, местонахождение ассоциированного объекта, коллекции или ландшафта, городская улица, культовое сооружение или комплекс [Мошняга, 2011. С. 82, 83]. В эпоху индустриализации продолжается диверсификация культурного пространства; наряду с другими специализированными типами выделяется культурное пространство музея как характеристика протяженности, структурности, взаимодействия, смысловой наполненности культурной сферы.

Понятие «культурное (социокультурное) пространство музея» имеет несколько значений: 1) продукт деятельности в музейной сфере, музейная ойкумена как совокупность территорий, на которых созданы и действуют музеи; историко-культурные области музейной деятельности, отдельные музеи и музейные учреждения; 2) совокупность межкультурных взаимодействий, информационных и ценностных обменов между социальными, этническими, демографическими, территориальными общностями и субкультурами; 3) совокупность ценностей, норм, правил, которыми руководствуются участники музейного взаимодействия.

Динамику осмысления музея как сакральной зоны прослеживает Ю. В. Иванова: «Изначально музей был тем местом, куда попадали особые предметы, наделенные выдающейся художественной, исторической, познавательной или иной ценностью. С течением времени исключительность, сакральность музейных собраний как бы „отделяется“, „эмансипируется“ от конкретных вещей и переходит на пространство музея как такового. Так инверсия смысла приводит к тому, что к концу XX в. любые предметы, попадающие в музейную экспозицию, автоматически начинают наделяться культурными смыслами и культурной ценностью высшего порядка. Нахождение предметов в пространстве музея придает им статус исторических памятников. Онтологическое и даже сакральное значение получает теперь пространство экспозиции. Музейные экспонаты по факту их нахождения в „священном“ пространстве музея маркируются как некие особые вещи, наделенные высшей подлинностью и целым комплексом смыслов». Музейное пространство выделено из обычного пространства особой организацией и способами функционирования, обладает ярко выраженной спецификой: «Пространственно-временной континуум музея заставляет посетителя переключать свое обыденное восприятие пространства и времени в иной регистр. Музеи провоцируют этот акт переключения, поскольку они ориентированы на „эффект погружения“ в иные культуры или „эффект присутствия“ в ином культурном пространстве» [Иванова, 2005. С. 309–311].

Для культурологического осмысления феномена музея (в частности, музея-заповедника) важно понимание пространства как не только чего-то протяженного, осуществленного, но и пространства как становления, как динамического момента неравнозначности трех его измерений — длины, ширины и глубины: «Длина и ширина, несомненно, присутствуют в чувственном восприятии неподвижного человека как нечто единое, но глубина предполагает особое действие со стороны желающего ее воспринять человека, и благодаря этому движению плоскость только и становится пространством. Принципиально важна конститутивная функция движения по пути, его периодическое повторение образует пространство, характер существования которого скрывает его динамическую сущность» [Пигалев, 1998. С. 142].

Как отмечают исследователи, базовой мотивацией туриста (и музейного посетителя в частности) является поиск нового культурного опыта, личное осознание уникальности и многообразия других культур, познание «другого», принятие или отторжение «чужого». Для этого он входит в пространство «другого», посещает объекты «иной» истории и культуры, участвует в событиях, отражающих традиции «других», вплоть до проживания фрагмента жизни «другого». Позитивный результат заключается в том, что «свой» и «чужой» сохраняют собственную идентичность, свои культурные ценности, свое культурно-сообразное восприятие мира, что становится условием выживания и сохранения уникальности этнокультур.

У исследователя-историка, пришедшего в музей, имеются определенные преимущества перед другими посетителями, поскольку он обладает большей исторической компетентностью, а также отличие — профессиональная мотивация к исследовательской деятельности, основанная на базовых принципах анализа исторического материала: историзме, объективности, аналитичности, психологизме, компаративистике. Однако принцип объективности не означает смысловую однозначность. Историк в научном труде интерпретирует факты, вносит собственные смыслы, оценки. Не исключено влияние на него исторической конъюнктуры. Исследовательская мотивация может выйти за пределы научного измерения, а исследователь может оказаться под социально-политическим влиянием.

Если говорить о таком музейном учреждении, как экомузей, то, пребывая в одном реальном физическом пространстве, музейный посетитель и местный житель находятся в разных отношениях к социокультурному пространству. Для посетителей музейный нарратив создает иллюзию, что движение жизни остановилось, что пространство застыло во временной неизменности [Именнова, 2014. С. 114]. Для них важна идеализация чужеродного пространства, статика ушедшего времени, отсутствие перемен, что не свойственно принимающей стороне, для которой это пространство «свое», пространство дома, с привычным, обыденным образом жизни. Для «хозяев» презентуемое пространство обыденно, повседневно — музейная аудитория ожидает эксклюзивности, уникальности, постоянного подтверждения того, что данное место не похоже на его дом, что в нем наличествует культурная отличность и странность. Объекты наследия должны «оставаться в прошлом», оставаться не тронутыми современностью, сохранять признаки и черты уникальной аутентичной культуры [Мошняга, 2011. С. 130].

Статус культурологической категории придает музейному пространству антропологическое измерение. Пространство музея приобретает индивидуальный, личностный характер, основой которого является интериоризация культурного пространства музея через эмоциональное восприятие и интеллектуальное постижение (в том числе исследователем-историком). Музейное пространство зачастую ассоциируется с музейной экспозицией, в которой ее авторы стремятся создать максимальную приближенность к определенной исторической эпохе, отдаленной от настоящего времени, делая доминирующим «эффект приобщения» [Мастеница, 2010. С. 217].

Специфика пространства и времени, в том числе и музейного, заключается в том, что, в отличие от материальных предметов, они не могут быть восприняты в полном объеме с помощью органов чувств. Сверхчувственное заменяется чем-то наглядным, что позволяет сделать метафора. Образы пространства и времени соединены с определенными метафорами и обусловлены ими [Пигалев, 1998. С. 132].

Культурное пространство экспозиции характеризуется такими параметрами, как протяженность, структурность, смысловая наполненность ее элементов, их взаимообусловленность и композиционное единство. При этом необходимо сохранение целостности исторического пространства (в той мере сохранности, какую мы имеем на сегодняшний день). Тут решающую роль должен сыграть музейный работник, имеющий историческое образование и опирающийся на актуальные научные исследования в области истории.

В музейной практике генерируется совокупность взаимосвязанных современных и исторически обусловленных культурных пространств, сконструированных пространственно-временных знаков, образов, символов. Сложным представляется процесс взаимодействия прошлого, настоящего и будущего в культурном пространстве музея. «Наше» и «чужое» пространство, «мое» и «иное» время — на многогранной игре взаимосвязи и противостояния этих представлений строятся музейные впечатления.

Музей обусловлен реальным пространством. Но в силах (и в задачах) музейного работника конструирование нового музейного пространства, в том числе в рамках экспозиционной, выставочной деятельности. Более того, успешность работы коллектива музея зависит от точности, яркости, глубины решения всего пространства музея как цельного, точного образа. В экспозиции специфически профессионально решаются проблемы моделирования локальных культурных пространств. В рамках каждой научной дисциплины имеется историческая составляющая (история литературы, история искусства, история техники и т. д.). Музейное пространство — пространство истории различных сфер человеческой деятельности, а музейный работник реализует себя как историк, опирающийся на фундаментальные исторические труды и находящийся в курсе новейших тенденций профильной науки.

Пример экспозиционного показа последовательной смены исторических пространств дает Музей археологии и истории Монреаля (Канада) в Пуэн-а-Кальер — месте, где 17 мая 1642 г. высадились первые монреальские поселенцы, 53 человека, прибывшие из Франции. Под зданием Королевского страхового общества (где располагается музей) и прилегающей площадью были произведены археологические исследования. Музей дает доступ к находящимся под ним раскопкам: фрагментам канализационной системы XIX в., фундаменту трактира XVIII в. и кладбища, относящегося к 1643 г.

С понятием «пространство» связано понятие «место», которое мыслится наполненным собственным содержанием. В Древней Греции было положено начало традиции наделять «место» (географическую точку или архитектурное сооружение) особой мнемонической силой: архитектоника места уподобляется сакральному пространству и способствует запечатлению в памяти индивида всего, что с этим местом связано [Жердева, 2010. С. 273].

Чувство «места» в музейной и туристской практиках связано с такой категорией, как «память». Память выступает механизмом формирования индивидуального и социального опыта, мифологизации времени и места, реконструкции прошлого. Память как историческое (и символическое) представление о прошлом является важным фактором культурной идентификации человека. По мнению Ю. А. Жердевой, образы памяти фрагментарны, условны, не обладают целостным значением до момента, пока социум или индивид не проецируют их в конкретные обстоятельства, которые даются им вместе с «местами памяти» (мнемоническими местами). Туристские и музейные практики основаны на поддержании, ритуализации «мест памяти», на стремлении сделать их образность более очевидной, укрепить те стирающиеся со временем стереотипы, которые составляют культурное наследие. Интересна мысль о том, что «места памяти» существуют вследствие существования угрозы разрушения памяти; их предназначение — поддерживать чувство продолжения истории. Выявление таких мест памяти — совместная задача историков, краеведов, музейных работников, соответствующих государственных и муниципальных структур, общественности.

Отношение к месту как фундаментальная черта человеческого существования является отношением человека ко всей окружающей среде. «„Место“ может быть описано как точка, в которой физические и культурные характеристики пространства сливаются с эмоциональным восприятием индивида. Под „чувством места“ мы понимаем отношение человека к своему жизненному пространству, выражающееся в непосредственных переживаниях относительно этого пространства и в осознании мотивов для локальной идентичности на его основе. Чувство места определяется не столько физическими параметрами, воспринимаемыми человеком, сколько уверенностью в том, что у каждого места есть своя особая, только ему присущая, локальная ценность» [Жердева, 2010. С. 273].

Локальный образ «места» уникален, чем он и привлекателен для посетителя музея, который «присваивает» памятное место, интегрирует его в субъективный опыт через локализацию личных пространственных ощущений. Особенной популярностью пользуются мемориальные места — связанные с пребыванием великого человека или со знаменательным событием. Не составляет исключения ученый, историк: переживаемые в таком месте чувства способны придать мысли большую напряженность, остроту. Дополненная эмоциональностью логика может стимулировать исторические мышление.

Пространство жилища человека представляет собой уменьшенную модель пространства мира. В музейной символической системе это представление реализуется в мемориально-бытовых экспозициях, раскрывающих через бытовой интерьер внутренний мир личности (писателя, поэта и т. д.), ее творческую лабораторию, художественную образность его произведений. Перед экспозиционерами стоит трудная, но творчески интересная задача, поскольку считается, что «пространство жизни и пространство культуры — два мира, живущих по своим законам, но в странной зависимости: мечтая о гармоническом союзе, но ни в чем не находя согласия» [Арзамасцев, 2000. С. 14]. Оставаясь материальным, т. е. наполненным реальными предметами, пространство музея в большей степени символично, чем окружающий мир.

Г. Белтинг отмечал особый статус музея как места, куда доступен вход любому, места, которое пока еще не контролируется банками и компаниями: «Конечно, музеем манипулируют сильные мира сего, преследуя свои интересы, рассматривают его в качестве рекламы и места развлечений. Однако это противоречит смыслу, который заложен в нем изначально. Музеи должны быть защищены в качестве анклавов, куда не проник дух торгашества, они не должны служить сценой для маркетинга» [Белтинг, 2002. С. 14]. По отношению к ним Г. Белтинг предлагает использовать термины «гетеротоп», «гетеротопия» (Heterotopie), предложенные М. Фуко (1926–1984) и обозначающие место, альтернативное привычному миру, отделенное от привычной среды, не похожее на другие места в мире и противопоставленное им. «Место», как понимал его М. Фуко, — парадоксальное и, одновременно, образное и реальное пространство, в которое ведут реальные двери и лестницы, но в нем человек встречается с прошлым, с образами времени и пространства.

Таким образом, Г. Белтинг предлагает не приспосабливать музей к условиям современной действительности, а решительно выделить его из обычной среды. Это способствовало бы определению места музея в противоречиях сегодняшнего мира: «На раннем этапе современной эпохи музей являл собой — представьте себе положение Лувра в Париже — нечто воображаемое или чужеродное в центре городской среды. Он действовал как иная сущность, противопоставляя себя реально существующему Парижу. Эта ситуация, кажется, меняется после того, как мы в глобальном мире коммуникаций и потоков информации теряем старый смысл „мест“, высматриваем места, которые еще сохраняют старое значение» [Белтинг, 2002. С. 10–11].

Циклическая и линейная модели времени как глубинные архетипические структуры находят выражение в музейном пространстве в качестве циклически-линейной модели передачи и восприятия музейной информации. Пространственно-временной континуум экспозиции организуется в соответствии с законами восприятия: по возможности в архитектурно-экспозиционном решении, в экскурсионном маршруте реализуется идея кольца, большинство посетителей осматривают экспозицию, двигаясь по часовой стрелке.

Музейное пространство и время условны, специально спроектированы и организованы с опорой на правду места и происходивших там событий, на документальную обоснованность и научную системность многих исторических источников; в музейной коммуникации они замкнуты структурой экспозиции. Если в реальном мире объекты ограничены во времени и пространстве, то в пространство и время экспозиции можно вернуться, допустимо второе ее «прочтение», неоднократная встреча с памятным местом. Протяженность экспозиционного времени не соответствует временным измерениям физического мира: оно более «спрессовано», в экспозиции, которую зрители осматривают за 2–3 часа, подчас уложена информация о событиях десятилетий и столетий; за малый отрезок времени «переживается» жизнь героя, города, страны, событие, имеющее большую временную протяженность.

Экспозиционный пространственно-временной континуум выделен из обыденности, повседневности, актуализирует иные пространственно-временные модели; он обладает качеством, которое музееведы назвали «ритуальность». Синкретичный по природе музей воздействует одновременно на интеллект, воображение, эмоции, посещение музея становится сложным коммуникативным актом, для которого М. Б. Гнедовский предложил термины «ритуал» (т. е. способ «гармонизировать, собрать воедино знание, эмоцию и символические действия человека») и «ритуальность посещения» (преобладание эмоциональности восприятия над информативностью). Эта особенность наиболее ярко проявляется в мемориальных музеях [Гнедовский, 1987. С. 40].

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Впервые опубликовано: Диалог со временем: альманах интеллектуальной истории. Вып. 49. М.: ИВИ, 2014. С. 163–189.