Незримые

Рой Якобсен, 2013

Хронологические рамки романа – с 1913 по 1928 гг. Повествование полностью посвящено жизни одной семьи на острове Баррёй в Северной Норвегии. Остров маленький, на нем живет всего одна семья: супруги Ханс и Мария, отец Ханса Мартин, сестра Ханса Барбру, психически не совсем нормальная, и маленькая дочь Ханса и Марии по имени Ингрид. В начале повествования девочке около трех лет. Начинается война, и на Баррёе появляются пятеро шведов. Один из них, Ларс Клемет, приходится по вкусу Барбру. Вскоре у нее рождается сын, которого называют Ларсом. Ингрид идет в школу на материке, возвращаясь на выходные домой. Мария пристраивает ее няней, в семью обеспеченного торговца. Новая жизнь Ингрид нравится, но проходит еще какое-то время и родители детей, за которыми присматривает Ингрид, внезапно исчезают. Позже выясняется, что отец семейства покончил с собой, а мать отправили в приют для умалишенных в Будё. Ингрид возвращается на остров, забрав с собой и детей хозяина. Внезапно умирает Ханс, а Мария впадает в депрессию. Главой семьи становится подросток Ларс. Ингрид чувствует себя хозяйкой дома. Вместе с Ларсом они налаживают торговлю рыбой и гагачьим пухом. Рой Якобсен (р. 1954) считается одним из самых значительных авторов в современной Норвегии. Он стал первым норвежским писателем, вошедшим в шорт-лист Международной Букеровской премии и Международной литературной Дублинской премии IMPAC за роман «Незримые», ставший бестселлером почти во всех 30 странах, где был издан.

Глава 2

Все мало-мальски ценное приходит на остров извне — все, кроме земли. Однако островитяне здесь не благодаря ей, и сами они носят в себе тягостное осознание этого. Вот и сейчас у Ханса Баррёя сломалось последнее косовище и он вынужден прервать сенокос. Смастерить новое косовище из того, что имеется на острове, не получится — нужен ясень, который только в фактории купишь, ну или самому выстругать, бесплатно, но из другого дерева.

Ханс втыкает лезвие косы в стожар, доходит по тропинке до причала и, вытолкав на изумрудно-зеленую воду лодку, уже собирается было запрыгнуть в нее, но меняет решение и возвращается к дому, где Мария, сидя возле южной стены, латает штаны. Увидев, что Ханс выворачивает из-за угла, она поднимает голову.

— Где девчонка? — нарочито громко спрашивает Ханс. Он знает, что Ингрид его видела и спряталась, чтобы он искал ее, а найдя, подхватил и закружил.

Мария чуть кивает в сторону погреба с картошкой. Но отец все так же громко говорит, что тогда Ингрид он с собой не возьмет, кстати, он на Скугхолмен собрался, и даже делает несколько шагов в обратную сторону, однако успевает пройти всего пару метров, как слышит сзади ее шаги и приседает на корточки. Ингрид запрыгивает ему на спину, обвивает руками шею и вопит, а он скачет как конь к морю, издавая звуки, на которые отваживается, лишь когда рядом никого, кроме нее, нет.

Вот только смех у нее…

Он спрашивает, надо ли взять с собой овчину.

— Да! — кричит девочка и хлопает в ладоши.

Ханс идет в лодочный сарай и берет одну из овечьих шкур, кладет ее на ахтерштевень, соорудив в лодке что-то вроде лежанки. Снова идет на берег, подхватывает дочку на руки и переносит на лодку, девочка ерзает, устраиваясь поудобнее, откидывается на штевень и, пока отец гребет, озирается, вертит из стороны в сторону головой и выглядывает из-за борта, уцепившись белыми, словно червяки-пескожилы, пальчиками за угольно-черную обшивку лодки.

Ее смех…

Ханс огибает мыс и прокладывает среди россыпи островков и шхер кратчайший курс на Скугхолмен, толкуя о состоявшихся три недели назад крестинах; церковь украсили пышно, еще бы, крестили восьмерых детей с островов, однако лишь Ингрид способна была самостоятельно дойти до купели и назвать собственное имя, когда священник спросил, как будут звать ребенка. Так что, говорит отец, она уже большая стала и негоже ей валяться, как мертвой, на овчине, могла бы и пользу приносить, грести, например, или леску закинуть, глядишь, привезли б тогда домой не только заготовки для косовища, но и парочку сайд. Ингрид отвечает, что большой ей вырастать не хочется, и перевешивается сперва через левый борт, а потом через правый, хоть Ханс и велел ей сидеть в лодке смирно. Он меняет курс — если прежде правил на Отерхолмен, то сейчас двинулся на сосну, растущую на южной оконечности Молтхолмена, снова меняет курс через восемьдесят гребков и проводит лодку между шхерами Лундешэрене, как раз там, где вода сейчас высокая, а после, табаня, обходит гору и приближается к ней с внутренней стороны островка, там, где когда-то вбил в скалу крюк.

Ханс велит дочке выйти со швартовочным тросом на берег, и Ингрид стоит на берегу и, будто корову на привязи, держит лодку за трос, а Ханс выпрямился и огляделся, точно тут есть на что глядеть — птицы в небе, горы вдалеке, за его родным Баррёем, и пронзительные крики крачек, бело-черными полосами рассекающих воздух над ними. Ханс выходит из ялика и показывает девочке, как вязать шлаг. У нее не получается, он показывает заново, они завязывают его вместе, и она смеется, шлаг на крюке. Отец разрешает ей поплавать в исполиновом котле, а то в лесу, куда он пойдет, полным-полно насекомых.

— Только одежу снять не забудь.

В ложбине, протянувшейся с севера на юг, в небольшой рощице, он отыскивает четыре прямых деревца, не ясень, но нечто, что настолько далеко на севере обычно не растет, и у одного возле корня имеется изгиб, значит, в него удобно будет упираться плечом. Такой удачи Ханс и не ожидал. Он закидывает заготовки на плечо, поднимается на гору и сваливает добычу возле вымоины, где по шею в воде сидит Ингрид, разглядывая свои руки, сплетая под водой пальцы и хлопая по ней ладонями. Брызги дождевой воды летят ей в лицо, отчего она вопит и корчит рожи. Опять этот смех. И Ханса накрывает беспокойство, не покидающее его с рождения дочери.

Он откидывается навзничь, прижав лопатки к бугристой скале, упершись затылком в камни, смотрит на сонм крачек в небе и слушает болтовню Ингрид, обычные вопросы, какие задает любой ребенок, и призывы тоже прийти искупаться, плеск воды и ленивый восточный ветер, соль на губах, пот и море, он исчезает в круговерти света и тьмы и, очнувшись, щурится на Ингрид. Она стоит в лучах солнца совершенно голая и спрашивает, можно ли ей вытереться одеждой.

— Вот, возьми-ка, — он снимает с себя рубаху и протягивает ей, она смеется, потешается над тем, какая бледная у него кожа под рубашкой и какие чернющие руки и шея, он похож на куклу, которую смастерил ей из разномастных деталек — как порой бывает у детей, и это тоже нормально, куклу зовут иногда Оскаром, а иногда Анни.

На обратном пути им поймались три сайды, они лежат у нее в ногах, а сама Ингрид сидит, завернувшись в отцову рубаху. Он просит вернуть ему рубаху: сейчас, к вечеру, холодает. Ингрид падает на овчину и, ухватившись руками за ноги и поддразнивая его, выглядывает из-за собственных коленок.

— И все-то тебе потешно, — говорит он и думает, что разницу между шутками и строгостью она понимает, плачет редко, не упрямая и не строптивая, никогда не хворает, все, что надо, схватывает, пора бы ему изжить это беспокойство.

— Не возьмешь? — он кивает на рыбу.

— Фу, скользкие!

— Это ты с чего взяла?

— Мама так говорит.

— Мама у нас нежная. Но мы-то нет?

Сунув в рот два пальца, она задумывается.

— Чайки оголодали, — говорит он.

Ингрид разрывает самой большой рыбине брюхо, вытаскивает потроха и с отвращением разглядывает их. Ханс меняет направление, а Ингрид кидает за борт рыбьи потроха, глядя, как чайки устремляются к ним, как разбрызгивают воду, как расклевывают пищу и дерутся не на жизнь, а на смерть. Ингрид сует руку во вторую рыбину, швыряет потроха птицам и, перевесившись за борт, по очереди прополаскивает рыбин, после чего раскладывает их на дне лодки, самую крупную — ближе к правому борту, среднюю посередине, а маленькую возле левого борта. Потом она долго и тщательно моет руки, нет, голова у этого ребенка без изъянов, — и Ханс успокаивается. Прикрыв глаза, он по движению лодки чувствует, что дочка по-прежнему свешивается за борт и водит по воде рукой. На перекосившейся лодке он возвращается домой и лишь наполовину вытаскивает ее на берег, подперев чурбаками, пока вода не спадет.

Девочка бежит перед ним по тропинке, она тащит улов, и последние капли рыбьей крови катятся по щуплым ножкам. На плече у Ханса четыре заготовки для косовища, под мышкой топор, в руке — сухая дочкина одежда. Остановившись, он смотрит на северо-запад, небо тусклое, подернуто дымкой, вскоре покажется луна, и Ханс не знает, как лучше — взяться чинить косу прямо сейчас или прилечь на несколько часов, пока в Розовом саду не выпадет утренняя роса. Роса всегда сперва выпадает в Розовом саду, там, где трава удивительного красного цвета.