Незримые

Рой Якобсен, 2013

Хронологические рамки романа – с 1913 по 1928 гг. Повествование полностью посвящено жизни одной семьи на острове Баррёй в Северной Норвегии. Остров маленький, на нем живет всего одна семья: супруги Ханс и Мария, отец Ханса Мартин, сестра Ханса Барбру, психически не совсем нормальная, и маленькая дочь Ханса и Марии по имени Ингрид. В начале повествования девочке около трех лет. Начинается война, и на Баррёе появляются пятеро шведов. Один из них, Ларс Клемет, приходится по вкусу Барбру. Вскоре у нее рождается сын, которого называют Ларсом. Ингрид идет в школу на материке, возвращаясь на выходные домой. Мария пристраивает ее няней, в семью обеспеченного торговца. Новая жизнь Ингрид нравится, но проходит еще какое-то время и родители детей, за которыми присматривает Ингрид, внезапно исчезают. Позже выясняется, что отец семейства покончил с собой, а мать отправили в приют для умалишенных в Будё. Ингрид возвращается на остров, забрав с собой и детей хозяина. Внезапно умирает Ханс, а Мария впадает в депрессию. Главой семьи становится подросток Ларс. Ингрид чувствует себя хозяйкой дома. Вместе с Ларсом они налаживают торговлю рыбой и гагачьим пухом. Рой Якобсен (р. 1954) считается одним из самых значительных авторов в современной Норвегии. Он стал первым норвежским писателем, вошедшим в шорт-лист Международной Букеровской премии и Международной литературной Дублинской премии IMPAC за роман «Незримые», ставший бестселлером почти во всех 30 странах, где был издан.

Глава 13

В последующие дни они прочесывают побережья на южном берегу острова, Ханс Баррёй — с вилами, Мартин с багром, а остальные — с граблями. Они ворошат кучи выброшенных штормом на берег водорослей — мощные, коричневые сосиски, завалившие землю, повисшие на изгородях, переплетенные друг с дружкой, словно плотные скользкие веревки, островитяне ворошат их и находят кусочки древесины, и корзины для хранения канатов, и подозрительную коробку из-под чая с нарисованным на крышке скорпионом, а еще настенные часы без механизма и разбухшую от воды книгу без букв — они поднимают эти предметы, разглядывают и с возгласами удивления показывают друг другу, после чего складывают находки в тачку, в которую впряжен сутулый конь; он жует губами, а потом, устав стоять, ложится в траву и теперь лежит между оглоблями, словно корова.

Конь.

Это немолодой конь. Он появился на острове уже немолодым. Его привезли на корабле, такого большого корабля Ингрид сроду не видала, коня подхватили за ремни и краном спустили с корабля и поставили на площадку возле лофотенского лодочного сарая, там, где однажды построят пристань. Конь заметался, во взгляде светилось безумие, он закатывал глаза, и лягался, и ржал, и кусался. Ничего не оставалось, кроме как освободить его и отпустить бегать, пока не опомнится. А конь был вроде как спокойный, по крайней мере таким он показался Хансу на лугу перед факторией. Вообще-то свое он уже отработал. Поэтому и достался Хансу так дешево. Почти за бесценок.

Впрочем, наблюдать за этим новым жителем острова было занятно. Словно обезумевший, он проскакал остров до противоположного берега, резко развернулся, наткнувшись на восточной стороне на море, и помчался на юг, где его снова ждало море, тогда он опять повернул и побежал на север. Старичье, а вспомнил былую норовистость и давай метаться по своему новому дому, снова и снова натыкаясь на стену моря, пока не побывал в каждом его закутке и закоулке и не удостоверился, что попал на остров, который не покинуть. Ему тоже не покинуть.

Но конь был совсем недобрый.

Он стоял в хлеву вместе с другими животными, однако кормушку ему выделили свою, а от коров отгородили перегородкой, потому что конь кусался, и справлялся с ним только Ханс, поначалу пинками и кулаками. Но со временем они пришли к своего рода согласию: конь обычно поступал, как ему вздумается, и это всех устраивало, коль скоро он перевозил сено, торф и сеялку, применение которой находилось только на четырех самых плоских лугах, и еще таскал незамысловатый плуг, доставшийся Хансу в придачу к коню же, — плугом распахивали картофельные поля, чтобы сажать было проще, и по всему поэтому Ханс смотрел сквозь пальцы на то, что конь то и дело засыпал и неожиданно вскидывал голову, не давая дочке кататься на нем, даже когда его вели в поводу. Но имени у коня не было.

Все дикое на острове имеет имя.

Заячья трава, клевер, золотой корень, журавельник, лютики, ятрышник, таволга, дягиль, колокольчики, наперстянка, камнеломка, ромашка и щавель. Серебристая чайка, гагарка, баклан, кайра, тупик, цапля, бекас, кроншнеп, каменка и трясогузка. Водяная крыса и морской еж, морской черенок, исполинов котел и северный кряж, вороника, вереск, ревень, крапива и лебеди-кликуны, приветствующие два времени года своими скорбными трубными криками… У всей домашней живности два имени — у коров, овец, кошек и даже свиньи, которая прожила всего полгода, а вот у коня имени нет, и это вдвойне примечательно, потому что он не просто домашнее животное, но и не похож ни на кого из своих собратьев, однако с этим конем вообще так, он ни на кого не похож.

Тачка полна, и Ханс, наградив коня пинком в ребра, заставляет его подняться, цокает языком и идет рядом с ним, по садам, до лодочного сарая на северном берегу, где дает коню сухого сена в холщовом мешке, а мешок привязывает к двери, чтобы конь не утащил его.

Островитяне разгружают все, что принес шторм, сортируют добычу — в основном это дрова, их распиливают и укладывают в штабель, но есть еще двадцать восемь кухтылей, их Мартин найдет как приспособить, и пять сигнальных вех с буями и без, за одной тянется сто восемьдесят футов канатов — их Ханс сматывает и вешает на крюк в лодочном сарае. Четыре целых крючка с остатками снасти, пять ящиков для рыбы, которые распихали по обоим лодочным сараям, три корзины для канатов, одна без ручки, но Мартин обещается починить ее, еще жердье, достаточное для половины вешал, корабельный люк от трюма, поднять который можно лишь вдвоем, шесть рыбацких сапог, все на левую ногу и только один непригодный, потому что пятка у него отрезана, а может, откушена.

И карнавальная маска.

Ханс подносит ее к лицу, хочет напугать Ингрид, но срывает ее с себя, запах у маски неприятный, и ее лучше сперва вымыть в горячей воде.

Маска изображает дьявола, с молниями вместо бровей, черными усами и пустыми глазницами, беззубым ртом и высокими белыми скулами с красными завитками, из-за которых рожа кажется одновременно опасной и добродушной. Отчаянная рожа с разинутым ртом. Как выяснится, когда с нее смоют слизь, и водоросли, и налет, — очень красивая, удивительного оттенка, словно покрытая потрескавшимся лаком, загадочная, так что ее повесят на стену в парадной комнате, и она будет висеть там незнамо сколько, пока не заметит пришлый гость и не предложит за нее немалые деньги. Он скажет, что, разумеется, таких денег она не стоит, но интересен сам факт, что маска, совершенно инородное здесь тело, висит в скромном доме на уединенном острове, это наверняка знамение, говорит гость, однако в подробности не вдается.

Тем не менее этот разговор вызывает у островитян недоверие, и маску они продать отказываются, пускай и дальше висит себе на стене, теперь они знают, что маска французская, пить-есть она не просит, а верят они не в знамения, а в Господа Бога.

После шторма они еще находят пять просмоленных бревен, все с просверленными в них отверстиями, во многих даже болты сохранились, и все отверстия чистые. Это позволяет предположить, что бревна были когда-то пристанью. Значит, кого-то шторм лишил целой пристани, причем довольно новой. И те, кому эта пристань принадлежала, живут где-то неподалеку, может, это даже кто-то из знакомцев с островов чуть к югу, поэтому Ханс с Мартином выуживают бревна и складывают туда, где лежат все остальные бревна, которым суждено когда-нибудь превратиться в их собственную пристань, но чуть поодаль. Все, что приносит штормом, принадлежит тому, кто это нашел, однако, решают они, на такие ценные бревна это правило не распространяется, это все равно как если тебе лодку течением принесет, с номером и названием, такая лодка принадлежит владельцу, а уж там видно будет. Стройматериалов у них сейчас много даже и без этих новых бревен, и они еще на шаг приблизились к уверенности — уверенности в том, что без пристани жить тут больше нельзя.