Миссия Шута

Робин Хобб, 2001

В королевстве Шесть Герцогств царят мир и спокойствие. В прошлом остались войны красных кораблей. Нет больше короля Верити. Страной, пока не достиг совершеннолетия принц Дьютифул, правит вдовствующая королева Кетриккен. Фитц Чивэл, бывший королевский убийца, давно отошел от дел и вот уже много лет живет в хижине неподалеку от покинутого городка Кузница. Но однажды к Фитцу является его старый учитель Чейд и зовет бывшего ученика в Олений замок – обучать юного принца владению древней магией династии Видящих. Навещает Фитца и давний друг, который некогда был шутом в Оленьем замке. Он также утверждает, что пришла пора вернуться в большой мир. Фитц не поддается на уговоры. Но вот приходит страшное известие – наследник трона бесследно исчез, и если его не найти, сорвется помолвка принца и не будет заключен союз, на который королева возлагала большие надежды…

V. Смуглый человек

В древних рукописях, найденных на территориях, которые в дальнейшем стали Шестью Герцогствами, говорится, что Дар не всегда был презираемым видом магии. Впрочем, эти свидетельства обрывочны, а точность переводов древних манускриптов часто подвергается сомнениям. Но большинство мастеров-писарей соглашаются с тем, что было время, когда существовали целые поселения, где люди рождались Одаренными и часто пользовались этой магией. В некоторых свитках утверждается, будто они являлись исконными жителями этих земель. Видимо, поэтому Одаренные называют себя Древней Кровью.

В те времена эти земли были не слишком густо заселены, и те, кто на них обитал, жили по большей части за счет охоты и дикой природы и не занимались возделыванием земли. Возможно, тогда связь между человеком и диким зверем не казалась столь необычной, поскольку люди, добывая себе пропитание, не слишком отличались от хищников.

Даже в более поздних свидетельствах редко встречаются упоминания о том, чтобы Одаренных убивали. Тот факт, что о них вообще писали, говорит об их необычности, ведь необычное достойно истории. Только после короткого правления короля Чарджера, которого называли принц Полукровка, в рукописях начали появляться утверждения, что Дар навлекает на человека, им владеющего, позор и человек этот заслуживает смертной казни. И тогда по всей стране прокатилась волна казней. Имеются даже свидетельства о том, что гибли целые деревни. После этого либо людей с Древней Кровью стало меньше, либо они опасались признаваться в том, что природа наградила их Даром.

Теплые летние дни сменяли друг друга, словно синие и зеленые бусины, нанизанные на нитку. У меня не было причин жаловаться на жизнь. Я работал в саду, подлатал дом, который давно нуждался в ремонте, а по утрам и в сумерках охотился с Ночным Волком. Мои дни были заполнены простыми заботами. Погода стояла прекрасная. Когда я работал, меня грело солнце, а легкий ветер обдувал лицо, если я выбирался на скалы по вечерам, земля в саду радовала своими дарами. Мир и покой были готовы снизойти на меня, но я не подпускал их к себе.

Порой я чувствовал себя почти счастливым. Посадки в огороде буйно шли в рост, бобы наливались силой, а горох упорно карабкался к солнцу. У меня было мясо — столько, что я даже смог запасти кое-что на зиму, а дом с каждым днем становился все чище и уютнее. Я гордился своими достижениями. Но иногда я обнаруживал, что стою около амулета Джинны в саду, задумчиво перебираю бусины и смотрю на дорогу. Я ждал. Ждать возвращения Неда было не так трудно, пока я не понимал, что жду его, но это ожидание стало аллегорией всей моей жизни. Мне пришлось спросить себя — а что будет, когда он вернется? Если он заработает достаточно денег, он снова уйдет. И это то, на что я должен надеяться. Потому что если ему не удастся накопить необходимую сумму, мне придется искать другой способ ее собрать. Но я буду продолжать ждать. Ожидание его возвращения превратится в ожидание того времени, когда он меня снова покинет.

А что потом? Потом… что-нибудь еще, подсказывало мне сердце. Но я никак не мог сообразить, что же меня беспокоит, откуда взялась тревога, которая гложет душу. В такие дни работа валилась из рук, и мне казалось, что весь мир против меня. Тогда волк со вздохом вставал и подходил ко мне. Оттолкнув носом мою руку, он клал свою большую голову мне на колени.

Перестань тосковать. Ты портишь радость сегодняшнего дня, заглядывая в завтра. Мальчик вернется, когда вернется. Ну что ты грустишь? С нами, с тобой и со мной, все в порядке. Завтра все равно наступит — причем гораздо быстрее, чем ты думаешь.

Я знал, что он прав, и обычно стряхивал дурное настроение и принимался за работу. Должен признаться, что один раз я спустился к скамейке у моря, сел на нее и долго смотрел на воду. И даже не пытался использовать Силу. Возможно, прошедшие годы помогли мне понять, что справиться с одиночеством он мне все равно не поможет.

Погода по-прежнему стояла великолепная, и я каждое утро получал от природы чудесный свежий солнечный дар. Однако, раздумывал я, вынимая рыбу из коптильни, настоящим сокровищем стали вечера. Дела сделаны, можно и отдохнуть. Иногда, когда я позволял себе это, я чувствовал удовлетворение. Рыба закоптилась так, как я любил: с жесткой корочкой и достаточно мягкая внутри, чтобы сохранить вкус и аромат. Я положил последний кусок в сетку. В доме на потолочной балке уже висели четыре такие сетки. На зиму хватит. Волк наблюдал за тем, как я вошел в дом и забрался на стол, чтобы повесить последнюю.

— Давай встанем завтра пораньше, — сказал я, не оборачиваясь, — и поищем кабана.

Я не терял никакого кабана. А ты?

Я удивленно посмотрел на волка. Он отказался идти на охоту, да, с шуточками, но все-таки отказался, а я ожидал, что он будет счастлив. Лично я не люблю охотиться на кабанов, слишком много требуется сил, чтобы справиться со столь могучим противником. Я хотел порадовать волка. В последнее время я заметил, что он стал каким-то скучным и ко всему равнодушным, — наверное, ему не хватало Неда. Из мальчика получился отличный товарищ, с которым Ночной Волк с радостью ходил на охоту. Боюсь, по сравнению с Недом я для него староват. Я знал, что он почувствовал мое удивление, но ушел в свои мысли, оставив на поверхности лишь легкий, окутанный дымкой след.

— Ты плохо себя чувствуешь? — с беспокойством спросил я.

Волк резко повернулся к двери.

Кто-то идет.

— Нед? — Я быстро спрыгнул со стола и бросился к двери.

На лошади.

Я оставил дверь слегка приоткрытой, волк подошел и выглянул, навострив уши. Я встал у него за спиной. Через несколько минут я услышал ровный топот копыт.

Старлинг?

Нет, не Воющая Сука.

Он не скрывал своего облегчения, что это не Старлинг. Мне стало немного обидно. Я только недавно понял, как сильно Ночной Волк ее не любил. Я ничего не сказал вслух и даже не послал ему никакой мысли, но он все равно понял, бросил на меня извиняющийся взгляд и быстро ускользнул из дома.

А я вышел на крыльцо и стал ждать, прислушиваясь к топоту копыт. Хорошая лошадь. Даже сейчас, в конце дня, она была полна сил и энергии. Когда появились всадник и лошадь, я затаил дыхание, увидев столь благородное животное. Чистокровный белый скакун с белоснежной шелковистой гривой и хвостом, словно только что расчесанными конюшенным мальчиком. Черные ленточки, вплетенные в гриву, великолепно сочетались с черно-серебряной упряжью. Лошадка была не слишком крупной, но в том, как она прядала ушами, почуяв волка, который бежал вдоль лесной тропинки, я сразу почувствовал характер. Она его не боялась и начала выше поднимать копыта, словно предупреждала, что у нее хватит сил либо с ним сразиться, либо убежать.

Всадник был достоин своей лошади. Он прямо сидел в седле, и я почувствовал, что этот человек и его скакун прекрасно друг друга понимают. Его черный костюм, отделанный серебром, дополняли черные сапоги. Мрачное сочетание, если бы вышивка серебром не украшала летний плащ и кружевные белые манжеты. Серебряная лента стягивала волосы, чтобы не падали на глаза, черные перчатки облегали руки, точно вторая кожа. Моим глазам предстал стройный молодой человек, глядя на которого сразу становилось ясно, что природа наградила его легкостью движений и силой. Позолоченные солнцем кожа и волосы, тонкие черты лица — смуглый незнакомец приближался ко мне совершенно безмолвно, только ровно стучали по земле копыта лошади. Оказавшись совсем близко от меня, всадник едва уловимым движением руки остановил скакуна, но остался в седле, глядя на меня своими янтарными глазами. Затем он улыбнулся.

И у меня защемило сердце.

Я облизнул губы, но не смог выдавить из себя ни единого слова. Сердце говорило мне одно, а глаза — совсем другое. Медленно улыбка сползла с лица моего гостя, и на ее месте появилась неподвижная маска. Когда он заговорил, слова прозвучали тихо, ровно, без намека на чувства.

— Ты даже не хочешь со мной поздороваться, Фитц?

Я открыл рот, затем беспомощно развел руки в стороны. Мой жест сказал ему все то, что я не мог выразить словами, и его лицо снова озарила улыбка. Он сиял, словно в его душе горел яркий огонь. Мой гость потянулся ко мне, но тут из леса появился Ночной Волк, и лошадь, испугавшись, метнулась в сторону. Шут покинул седло быстрее, чем собирался, однако ему все равно удалось спрыгнуть на землю и устоять на ногах. Лошадь отошла, но мы не обратили на нее внимания. Я быстро сбежал с крыльца, поймал Шута и прижал к себе, а волк скакал вокруг нас, точно легкомысленный щенок.

— Шут, — задыхаясь, проговорил я. — Неужели это ты? Не может быть, нет… Ладно, мне все равно.

Он обнял меня и прижал к себе так сильно, что серьга Баррича впилась мне в шею. Мы довольно долго так стояли, Шут не отпускал меня, словно влюбленная женщина; волку наконец это надоело, и он влез между нами. Тогда Шут опустился на одно колено, прямо в пыль, — похоже, ему было плевать на свой роскошный костюм — и обхватил волка за шею.

— Ночной Волк! — радостно прошептал он. — Я не думал, что увижу тебя. Как же я рад, старина! — И, вытирая слезы, он спрятал лицо в густой шерсти зверя.

Это вовсе не уронило его в моих глазах, потому что по моим щекам тоже катились слезы, на которые я не обращал внимания.

В следующее мгновение Шут вскочил на ноги таким знакомым движением, которое я видел множество раз в своей прошлой жизни. Потом он положил мне руку на затылок, как делал раньше, и прижался ко мне лбом. От него пахло медом и абрикосовым бренди. Неужели перед нашей встречей он решил немного поддержать свой дух спиртным? Через несколько минут Шут отодвинулся от меня, но руки не убрал. Он смотрел на меня, заметил белую прядь в волосах, пробежал глазами по знакомым шрамам на лице. Я тоже не мог отвести от него взгляда: меня поразило не то, как сильно он изменился, превратившись из белокожего заморыша в смуглого красавца, а как раз наоборот — то, что он совсем не изменился. Он выглядел так же молодо, как пятнадцать лет назад, когда я видел его в последний раз, — и ни единой морщины на лице.

— Ну, — откашлявшись, проговорил Шут, — ты не собираешься пригласить меня в дом?

— Собираюсь, конечно. Только сначала займемся твоей лошадью, — осипшим голосом ответил я.

Его широкая ухмылка словно стерла разделявшие нас годы.

— А ты ничуть не изменился, Фитц. Ты всегда первым делом заботился о лошадях.

— Не изменился? — Я покачал головой, глядя на него. — Это ты не постарел ни на один день. А что касается остального… — Я снова покачал головой и направился к его лошади. Она сделала шаг назад, как будто не хотела подпускать меня к себе. — Ты стал золотым, Шут. И одет так же роскошно, как когда-то одевался Регал. Я тебя даже не сразу узнал.

Он с облегчением вздохнул и рассмеялся:

— Значит, я зря испугался, решив, что ты не хочешь меня видеть?

Такой вопрос даже не заслуживал, чтобы на него отвечали, и я пропустил его мимо ушей, снова шагнув к лошади. Она отвернулась, чтобы я не мог дотянуться до поводьев, стараясь не выпускать из вида волка. Я заметил, что Шут с интересом за нами наблюдает.

— Ночной Волк, ты мне мешаешь — и прекрасно это знаешь, — сердито проворчал я.

Волк опустил голову и наградил меня лукавым взглядом, но перестал дразнить лошадь.

Если бы ты мне не мешал, я бы и сам мог загнать ее в сарай.

Шут склонил голову набок и вопросительно на нас посмотрел. Я почувствовал, как от него исходит понимание, ускользающее и едва заметное, тонкое, словно остро отточенный клинок, и тут же забыл про лошадь. Инстинктивно я прикоснулся к метке, которую он оставил много лет назад, — серебристые отпечатки пальцев у меня на запястье, которые давным-давно потускнели и стали серебристо-серыми. Шут снова улыбнулся, поднял руку в перчатке и указал на меня пальцем, как будто хотел освежить метку.

— Все прошедшие годы, — сказал он, и его голос показался мне таким же золотистым, как и его кожа, — ты был со мной, словно я касался тебя кончиками пальцев. Даже когда нас разделяли годы и моря. Я всегда тебя слышал и чувствовал, точно легкий аромат, принесенный ветром. Разве ты не знал?

Я сделал глубокий вдох, понимая, что мой ответ может причинить ему боль.

— Нет, — тихо сказал я. — Мне очень жаль. Я слишком часто чувствовал себя одиноким, если не считать, конечно, Ночного Волка. Сколько раз я сидел на скалах, пытаясь прикоснуться к кому-нибудь, но никто никогда мне не отвечал.

Шут тряхнул головой, услышав мои слова.

— Если бы я по-настоящему владел Силой, ты бы знал о моем присутствии. Знал бы, что я с тобой, — но я не мог произнести ни слова.

Я и сам не понимал почему, но от его слов мне стало легче. И тут он издал необычный звук — нечто среднее между птичьей трелью и кудахтаньем, и его лошадь сейчас же к нему подошла и уткнулась носом в ладонь. Шут передал мне поводья, прекрасно понимая, что мне ужасно хочется вскочить в седло.

— Возьми ее. Поезжай до конца тропы и возвращайся назад. Могу побиться об заклад, тебе еще ни разу в жизни не приходилось сидеть верхом на такой лошади.

Как только поводья оказались у меня в руках, кобыла подошла ко мне, прижалась носом к груди и начала принюхиваться, словно запоминала мой запах. Затем она подняла голову и ткнулась мне в подбородок, как будто пыталась заставить принять заманчивое предложение Шута.

— А вам известно, сколько времени я вообще не сидел в седле? — спросил я их обоих.

— Очень долго. Ну же, давай не тяни, — уговаривал меня Шут.

Он, словно мальчишка, хотел поделиться со мной радостью обладания столь замечательным существом, и мое сердце отозвалось на его щедрость. Я понял, что не важно, сколько лет и какие расстояния пролегли между нами, наши отношения не изменились.

Я не стал дожидаться нового приглашения, вставил ногу в стремя и вскочил в седло и тут же увидел, несмотря на прошедшие годы, разницу между этой кобылой и моей старушкой Угольком. Лошадь Шута была меньше, миниатюрнее, тоньше — и я чувствовал себя неуклюжей деревенщиной, когда тронул пятками бока, направляя ее вперед, а затем легким движением поводьев показал, что она должна повернуться. Потом я чуть переместил свой вес и натянул поводья, и кобыла тут же послушно отступила назад. На моем лице расцвела идиотская улыбка.

— Она была бы гордостью Оленьего замка, когда конюшни Баррича славились по всем Шести Герцогствам, — сказал я.

Я положил руку на холку кобылы и почувствовал пляшущее пламя ее живого ума. Она меня не боялась, лишь испытывала любопытство. Волк сидел на пороге и с серьезным видом за мной наблюдал.

— Поезжай по тропе, — сказал Шут, тоже улыбаясь. — И не особенно ее придерживай, пусть покажет, на что способна.

— Как ее зовут?

— Малта. Я купил ее в Шоксе по дороге сюда и сам придумал имя.

Я кивнул. В Шоксе выращивали небольших легких лошадей для путешествий по широким равнинам. Такую лошадь совсем просто содержать, она мало ест и отличается выносливостью. Я чуть наклонился вперед и проговорил:

— Малта.

Лошадь услышала обещание в моем голосе и помчалась вперед.

Если она и устала после целого дня пути, я этого не почувствовал. Наоборот, казалось, что она радуется возможности размяться после бесконечной дороги. Мы промчались под нависшими над дорогой ветвями деревьев, копыта выбивали ровный музыкальный ритм на утоптанной земле, отзываясь мелодичной песней в моем сердце.

Там, где тропа выходила на большую дорогу, я натянул поводья — лошадь дышала ровно, словно ни капельки не устала от безумной скачки. Она лишь выгнула шею, как будто хотела показать мне, что готова мчаться дальше. Мы остановились, и я оглядел дорогу. Меня поразило, как сильно изменился мой взгляд на окружающий мир, когда я посмотрел на него под другим углом зрения. Я сидел на великолепном скакуне, а дорога, точно тонкая лента, убегала вдаль. День клонился к вечеру, но даже в мягком свете сумерек передо мной в окутанных голубыми тенями холмах и высоких горах, прочертивших горизонт, раскрывались тысячи возможностей. Я вдруг увидел мир. Я не шевелился, оглядывая дорогу, которая могла привести меня в Баккип, как, впрочем, в любое другое место, — стоило мне только пожелать. Моя тихая жизнь с Недом вдруг показалась мне тягостной, стала давить на плечи, словно старая, изношенная кожа. Мне мучительно захотелось сбросить ее, как это делают змеи, и, будто родившись заново, выйти в открытый мир.

Малта тряхнула головой, и в воздух взметнулась белая шелковистая грива, украшенная ленточками, — я понял, что уже долго сижу не шевелясь, глядя в пространство перед собой. Солнце целовалось с горизонтом. Лошадь, не обращая внимания на зажатые в моей руке поводья, сделала несколько шагов. Она показывала мне норов — ей хотелось помчаться по дороге навстречу неизвестности или вернуться домой. Ей наскучило стоять на месте. И потому я выбрал компромиссное решение — повернул ее к дому, но отпустил поводья. Малта выбрала ровный, ритмичный галоп, и вскоре мы оказались возле моего домика, из двери которого выглядывал Шут.

— Я поставил чайник, — доложил он. — Принеси мою седельную сумку, ладно? В ней кофе из Удачного.

Я устроил Малту в сарае рядом с пони и дал свежей воды и сена. Впрочем, его оказалось не слишком много. Пони любил поесть и с удовольствием пасся на поросшем жидким кустарником склоне холма за домом. Роскошная лошадь Шута странно смотрелась на фоне простых серых стен моего сарая. Когда я подошел к дому, уже почти совсем стемнело, внутри уютно горел очаг и слышался грохот кастрюль. Я вошел и положил седельную сумку на стол, обратив внимание, что волк лежит у огня, чтобы просушить влажную шерсть, а Шут осторожно его обходит, занимаясь чайником. На мгновение мне показалось, будто я снова оказался в маленькой хижине Шута в горах, лечусь от старых ран, а он защищает меня от остального мира. Сейчас, как и тогда, он создавал вокруг себя ощущение реальности, дарил мне успокоение, став маленьким островком тепла, окруженным сиянием огня в камине и запахом пекущегося хлеба.

Шут повернулся ко мне, и в его золотистых глазах отразилось пламя, теплый свет озарил лицо, запутался в волосах. Я только покачал головой:

— За несколько минут, пока садилось солнце, ты показал мне весь мир, каким его видит человек, сидящий на лошади, и его душу внутри моего собственного дома.

— О друг мой, — только и сказал он, но большего и не требовалось.

Мы едины.

Шут задумчиво склонил голову набок. У него был вид человека, который пытается вспомнить что-то очень важное. Мы с волком переглянулись, и я понял, что зверь прав. Шут вернул нам целостность — будто склеил осколки разбитого горшка так искусно, что и трещин не видно. Если визит Чейда пробудил во мне вопросы и тоску, то присутствие Шута стало утешением, дарило удовлетворение и несло в себе ответы.

Он, не смущаясь, сходил в мой огород, а потом в кладовую, и теперь в котелке варилась картошка с морковкой и бело-розовой репой. Свежая рыба, присыпанная базиликом, тушилась в сковороде под крышкой, которая весело постукивала, словно отплясывая праздничный танец. Когда я удивленно кивнул в сторону сковороды, Шут просто сказал:

— Волк вспомнил, что я люблю рыбу.

Ночной Волк прижал уши и показал мне язык. Горячие булочки и черничное варенье ждали нас на десерт. Шут достал бренди — то, что из Песчаных пределов, — и поставил бутылку на стол.

Затем он вытащил из своей седельной сумки мешочек с коричневыми кофейными зернами, которые маслянисто поблескивали в свете огня.

— А ну-ка, понюхай, — велел он и тут же заставил меня молоть зерна, а сам налил воды в последнюю пустую кастрюльку и подвесил ее над огнем.

Мы почти не разговаривали. Шут тихонько что-то напевал, трещали дрова в камине, по-прежнему радостно стучала крышка на сковороде, время от времени с шипением в огонь проливался соус. Я прислушивался к уютным домашним звукам и молча молол кофе. Мы словно повисли в пространстве и времени, радуясь настоящему, забыв о прошлом и не задумываясь о будущем. Этот вечер навсегда остался для меня одним из самых дорогих воспоминаний, словно золотистое бренди в хрустальных бокалах.

С поразительным мастерством, мне недоступным, Шут умудрился готовить одновременно несколько блюд — ароматный кофе варился рядом с рыбой и овощами, а булочки лежали под чистым полотенцем — чтобы не остыли. Мы вместе уселись за стол, и Шут выделил кусок тушеной рыбы волку, тот ее съел, хотя предпочел бы, чтобы она была сырой и холодной. Мы не стали закрывать дверь в дом, и к нам заглядывали звезды, высыпавшие на ночное небо.

Грязную посуду мы убрали, но решили заняться ею позже, а сами вышли на крыльцо с чашками кофе в руках. Я впервые попробовал этот чужеземный напиток. Мне показалось, что на запах он лучше, чем на вкус, но я сразу почувствовал, как у меня прояснилось в голове. Как-то так получилось, что, продолжая держать в руках кружки с еще теплым кофе, мы вместе спустились к ручью. Волк долго пил холодную воду, а потом мы отправились назад и остановились в саду. Шут перебирал бусины на амулете Джинны, а я рассказал ему, как она его мне подарила. Затем он легонько тронул пальцем колокольчик, и нежное позвякивание нарушило ночную тишину. Мы сходили к его лошади, и я закрыл дверь в сарай с курами, чтобы ночью к ним никто не забрался. После этого мы медленно вернулись к дому, и я уселся на крыльцо. Не говоря ни слова, Шут отнес мою пустую кружку в дом.

Когда он вернулся, в кружке плескалось бренди. Шут опустился на крыльцо рядом со мной, волк устроился с другой стороны. Я сделал глоток бренди и погладил зверя по голове.

— Я не навещал тебя столько, сколько мог вынести, — вздохнув, сказал Шут, и его слова прозвучали как извинение.

— Когда бы ты ко мне ни приехал, я был бы рад тебя видеть, — удивленно ответил я. — Как же часто я задавал себе вопрос, что с тобой стало.

Шут серьезно кивнул:

— Я не приезжал, надеясь, что ты наконец обретешь мир и радость.

— И я их обрел, — заверил я его. — Я доволен своей жизнью.

— А теперь я вернулся, чтобы все это у тебя отнять, — сказал он, не глядя на меня.

Он смотрел в ночь, в тени, окутавшие деревья. Потом принялся болтать ногами, точно мальчишка, и сделал глоток бренди.

Сердце сжалось у меня в груди, я думал, что он приехал, чтобы просто повидаться.

— Значит, тебя послал Чейд? — осторожно спросил я. — Просить меня вернуться в Олений замок? Я уже дал ему ответ.

— Правда? — Шут помолчал немного и принялся задумчиво болтать бренди в стакане. — Мне следовало догадаться, что он уже здесь побывал. Нет, друг мой, я не видел Чейда много лет. Но то, что он к тебе явился, подтверждает мои худшие опасения. Пришло время, когда Белый Пророк снова должен прибегнуть к помощи Изменяющего. Поверь мне, если бы был другой путь, если бы я мог оставить тебе мир и покой, я бы так и сделал. Честное слово.

— Чего ты от меня хочешь? — едва слышно прошептал я.

Но его ответ был таким же неясным и уклончивым, как если бы он по-прежнему оставался шутом короля Шрюда, а я бастардом, внуком короля.

— Мне нужно от тебя то, что было нужно всегда, с тех самых пор, как я узнал о твоем существовании. Если я хочу изменить течение времени и вывести мир на верный путь, заставив его свернуть с того, по которому он сейчас идет, мне потребуется твоя помощь. Твоя жизнь — это что-то вроде палки, которая нужна мне, чтобы выгнать будущее из норы.

Он посмотрел на мое недовольное лицо и рассмеялся.

— Я пытаюсь, Фитц, правда пытаюсь. Я стараюсь говорить как можно понятнее, но ты все равно не поверишь тому, что услышишь. Я прибыл в Шесть Герцогств к королю Шрюду много лет назад, чтобы предотвратить катастрофу. Я не знал, что нужно делать, только понимал, что должен. И что я обнаружил? Тебя. Бастарда, да, но наследника династии Видящих. В разных вариантах будущего, которые я видел, тебя не было, однако, когда я вспомнил предсказания моего народа, ты фигурировал в них, во всех до единого. В намеках и дополнительных упоминаниях — я всюду встречал тебя.

И потому я постарался сделать все, что было в моих силах, чтобы защитить тебя, спасти от смерти, — впрочем, главным образом мои попытки сводились к тому, чтобы привлечь твое внимание к опасности, которая тебе угрожала. Я, подобно улитке, пробирался сквозь туман по узкому сияющему следу предвидения. И действовал, исходя из знания о том, что должен предотвратить катастрофу, а вовсе не пытаясь что-нибудь создать. Мы обманули будущее — все его возможные варианты. Я посылал тебя навстречу опасности и вырывал из лап смерти, не думая о причиненной тебе боли, и твоих шрамах, и твоих несбывшихся мечтах. Однако ты справился, а когда страшные события в Бакке остались в прошлом, династия Видящих получила наследника. Благодаря тебе. И неожиданно у меня возникло чувство, будто я забрался на горный пик, возвышающийся над долиной, окутанной туманом. Нет, я не мог разглядеть того, что он скрывал, но словно парил над ним и видел вдалеке горные кряжи нового, возможного будущего. Будущего, зависящего от тебя.

Шут посмотрел на меня своими золотистыми глазами, которые, казалось, сияли в тусклом свете, падающем из открытой двери. Он просто на меня смотрел, и я почувствовал себя старым, а шрам от стрелы, попавшей мне в спину, вдруг так отчаянно заныл, что я на мгновение перестал дышать. А потом меня охватило темно-алое предчувствие, сродни страшной, мучительной боли. Я сказал себе, что просто слишком долго сидел в одном положении.

— Ну? — спросил Шут и посмотрел мне в лицо.

В его глазах я увидел выражение, похожее на голод.

— Я бы выпил еще бренди, — признался я, потому что каким-то непостижимым образом моя кружка опустела.

Он осушил свою и взял у меня из рук пустую кружку. Когда он поднялся, мы с волком последовали за ним в дом. Шут покопался в своей сумке и вытащил пустую на четверть бутылку. Я снова отбросил мысль, которая уже во второй раз пришла в голову: похоже, Шут волновался перед нашей встречей и пытался укрепить свою решимость при помощи спиртного. Он вынул пробку и наполнил наши кружки. А мне стало интересно, чего именно он боялся — самой встречи или того, что ему придется мне сказать. Наши с Недом стулья стояли у камина, но я и Шут опустились на пол у затухающего огня. Тяжело вздохнув, волк растянулся между нами и положил голову мне на колени. Я погладил его и неожиданно ощутил боль зверя. Тогда я провел рукой по его спине и принялся мягко массировать суставы. Ночной Волк тихонько зарычал, мои прикосновения заставили боль отступить — впрочем, не слишком.

Очень плохо?

Не твое дело.

Очень даже мое.

Если боль разделить, она не становится меньше.

А я в этом не уверен.

— Он стареет, — вмешался Шут в наш разговор.

— Я тоже, — напомнил ему я. — А ты выглядишь таким же молодым, каким был пятнадцать лет назад.

— На самом деле я значительно старше вас обоих, взятых вместе. И сегодня мои годы тяжелым грузом давят на плечи. — Словно в доказательство своих слов, Шут легко подтянул колени к груди и положил на них подбородок, обхватив ноги руками.

Если бы ты выпил эльфийской коры, тебе стало бы легче.

Огради меня от своих глупостей и продолжай растирать мои суставы.

По губам Шута скользнула мимолетная улыбка.

— Я почти вас слышу. Словно комар жужжит мне в ухо или забытая мысль пытается вдруг всплыть в памяти. А еще — будто я пытаюсь вспомнить приятный вкус, легкий, едва различимый аромат на ветру. — Он посмотрел мне в глаза и добавил: — И тогда мне становится ужасно одиноко.

— Извини, — сказал я, потому что не смог придумать ничего лучше.

Мы разговаривали с Ночным Волком вовсе не затем, чтобы исключить его из нашей компании. Просто мы стали единым целым и не могли этим ни с кем делиться.

А когда-то могли, напомнил мне Ночной Волк. Когда-то могли. И это было здорово.

Мне кажется, я не смотрел на руку Шута. Возможно, он гораздо ближе к нам, чем сам думает, потому что он тут же стащил с нее тончайшую перчатку.

Я увидел изящную руку с тонкими пальцами. Однажды он случайно прикоснулся ими к рукам Верити, наполненным Силой. Это прикосновение посеребрило его пальцы и подарило осязательную Силу — Шут мог узнать историю любой вещи, просто потрогав ее рукой.

Тогда я посмотрел на собственное запястье — там, где к нему прикоснулись его пальцы, до сих пор остались едва различимые серые отпечатки. Некоторое время наши сознания были соединены так, будто он, Ночной Волк и я стали настоящими магами Силы. Но серебро на пальцах Шута погасло, так же как и отпечатки на моем запястье, а с ними и ослабла наша связь.

Шут поднял один тонкий палец, словно хотел меня о чем-то предупредить. Затем повернул ко мне ладонь, как будто предлагал невидимый дар. Я закрыл глаза, чтобы справиться с искушением, и покачал головой.

— Это не слишком разумно, — с трудом выдавил из себя я.

— А Шут должен быть существом разумным, верно?

— Ты всегда оставался самым разумным человеком из всех, кого я встречал. — Я открыл глаза и встретил его серьезный взгляд. — Знаешь, Шут, я хочу этого так сильно, что тебе и не снилось. Убери. Пожалуйста.

— Если ты уверен… нет, жестокий вопрос. Смотри, она спряталась. — Он надел перчатку и сцепил руки.

— Спасибо.

Я сделал огромный глоток из своей кружки, ощутил вкус летнего сада и услышал жужжание пчел, резвящихся вокруг созревших и упавших на землю фруктов. Мед и аромат абрикосов. Потрясающий, ни с чем не сравнимый букет.

— Никогда не пробовал ничего подобного, — сказал я, радуясь тому, что можно переменить тему разговора.

— Да. Боюсь, я себя слишком балую. Впрочем, теперь я могу себе это позволить. В Удачном имеется прекрасный запас, а хозяин ждет от меня письма с распоряжением, куда его отправить.

Я искоса на него посмотрел, пытаясь понять, шутит он или нет, и увидел, что он совершенно серьезен. Прекрасная одежда, великолепная породистая лошадь, экзотический кофе из Удачного, а теперь еще и это…

— Ты богат? — предположил я.

— Это слишком мягко сказано. — На золотистых щеках появился смущенный румянец, словно Шут стыдился признать, что я прав.

— Рассказывай! — с улыбкой потребовал я, искренне радуясь тому, что ему повезло в жизни.

— Слишком длинная история, — покачав головой, ответил Шут. — Давай я попытаюсь рассказать ее вкратце. Мои друзья настояли на том, что я должен разделить внезапно свалившееся на них сказочное состояние. Сомневаюсь, что они понимали, сколько стоит то, что они заставили меня взять. В одном торговом городке, далеко на юге, у меня есть приятельница. Она продает эти редкие вещи по максимальным ценам, которые можно за них выручить, а в Удачный посылает бумаги и счета. — Шут печально покачал головой, словно его возмущала удача, выпавшая на его долю. — Мне кажется, сколько бы я ни тратил, становится только больше.

— Как же я за тебя рад, — сказал я искренне.

— Я знал, что ты будешь рад, — улыбнулся Шут. — Но, понимаешь, ничего не изменилось. Моя судьба остается прежней, и не важно, на чем я сплю — на простынях с вышивкой золотом или на соломенном тюфяке. И твоя тоже.

Итак, мы вернулись к тому, с чего начали. Я собрал все свои силы и твердость.

— Нет, Шут, — решительно сказал я. — Я больше не желаю иметь никакого отношения к политическим интригам Оленьего замка. У меня теперь своя собственная жизнь, и она здесь.

Он склонил голову набок, и на его лице заиграла улыбка, напомнившая мне прежнего шута-насмешника.

— Ну, Фитц, твоя беда в том, что у тебя всегда была собственная жизнь. И своя судьба. А насчет того, что она здесь… — Он быстро оглядел мою комнату. — Здесь — это место, где ты стоишь в настоящий момент. Или сидишь. — Шут тяжело вздохнул. — Я приехал не для того, чтобы увести тебя за собой, Фитц. Время привело меня сюда. И тебя. Так же точно оно заставило Чейда приехать к тебе и вызвало все произошедшие с тобой недавно перемены. Разве я не прав?

Он был прав. Это лето стало огромной петлей, запутавшей всю мою гладкую, спокойную жизнь. Я ничего ему не сказал, да он и не ждал от меня ответа. Он его знал. Шут откинулся назад и вытянул перед собой длинные стройные ноги. Он несколько минут задумчиво покусывал большой палец, потом прислонился головой к стулу и закрыл глаза.

— Ты однажды приснился мне, — неожиданно сказал я то, о чем говорить не собирался.

Он открыл один желтый, кошачий глаз.

— Мне кажется, давным-давно у нас уже был похожий разговор.

— Нет. Тут совсем другое. Я только сейчас понял, что это был ты. Впрочем, может быть, знал и тогда.

Ночь выдалась беспокойной, много лет назад, а когда я проснулся, сон не желал уходить. Я понимал, что он имеет какое-то значение, но то, что я видел, казалось мне таким глупым, что я никак не мог понять какое.

— Понимаешь, я не знал, что ты стал золотым. Но сейчас ты откинулся назад и закрыл глаза… Ты — или кто-то другой — лежал на грубом деревянном полу. Над тобой наклонился какой-то человек, и я почувствовал, что он хочет причинить тебе вред. Поэтому я… Я набросился на него, воспользовавшись Даром так, как не делал этого много лет. Резко, с животной силой оттолкнул его, а потом подчинил себе, воспользовавшись магией, которой он не понимал, но которую ненавидел. Ненависть в нем была равна страху.

Шут молчал, дожидаясь продолжения.

— Я оттолкнул его от тебя. Он был в ярости, ненавидел тебя, хотел причинить боль. Но я надавил на его сознание и приказал привести людей, которые тебе помогут. Он должен был сказать кому-нибудь, что ты в беде. Он противился тому, что я с ним делал, но не мог не подчиниться.

— Потому что ты использовал еще и Силу, — тихо проговорил Шут.

— Возможно, — неохотно признал я.

Естественно, весь следующий день у меня отчаянно болела голова, а все мое существо тосковало по Силе. Я много думал, и мне стало не по себе. Я пытался убедить себя, что не могу использовать Силу таким образом. В моей памяти всплыли кое-какие сны, но они были другими, и я прогнал их. Нет, убедил я себя, они другие.

— Это случилось на палубе корабля, — тихо сказал Шут. — Вполне вероятно, спас мне жизнь. — Он вздохнул. — Я так и подумал, что произошло нечто подобное. Мне было непонятно, почему он не избавился от меня, когда ему представилась такая возможность. Порой, оказавшись в одиночестве, я смеялся над собой за то, что не желаю расставаться с надеждой. За то, что верю, будто значу для кого-то так много и он, этот кто-то, отправился во сне ко мне на помощь.

— Зря ты сомневался, — пробормотал я.

— Правда?

Я услышал в его вопросе намек на вызов, и он посмотрел на меня таким испытующим взглядом, какого до сих пор ни разу на меня не обращал. Я не понимал, отчего в его глазах появились страдание и надежда. Ему было что-то от меня нужно, но я не знал что. Я попытался найти какие-то слова, но, прежде чем я их придумал, момент прошел, Шут отвернулся, словно освобождая меня от необходимости выполнить его просьбу. Когда он снова на меня посмотрел, выражение его глаз изменилось, и он заговорил о другом:

— Итак, что произошло после моего бегства?

Его вопрос застал меня врасплох.

— Я подумал… но ты сказал, что не видел Чейда много лет. Тогда как ты меня нашел?

Вместо ответа Шут закрыл глаза и соединил перед собой указательные пальцы левой и правой руки. Потом открыл глаза и улыбнулся. Я знал, что он ничего не скажет.

— Даже не знаю, с чего начать.

— А я знаю. Еще бренди.

Шут легко поднялся на ноги, и я протянул ему свою пустую кружку. Положив руку на голову Ночного Волка, я почувствовал, что зверь парит между сном и явью. Если у него и болели суставы, он сумел это от меня скрыть. В последнее время он все лучше и лучше прятал от меня свои мысли. Я никак не мог понять, почему он отгораживает меня от своей боли.

А ты хочешь поделиться со мной своей болью в спине? Оставь меня в покое и перестань пытаться взять на себя мои заботы. Не все беды в мире принадлежат тебе.

Ночной Волк убрал голову с моего колена и, тяжело вздохнув, растянулся в полный рост у камина. А в следующее мгновение я почувствовал, что между нами будто упал занавес, — я больше не слышал своего старого друга.

Я медленно поднялся на ноги, держась за поясницу, которая отчаянно болела. Волк прав. Порой бессмысленно пытаться разделить боль с другим живым существом. Шут снова наполнил наши кружки абрикосовым бренди, и я уселся за стол, поставив свою кружку перед собой. А он принялся расхаживать по комнате, не выпуская кружки из рук, остановился перед незавершенной картой Шести Герцогств, которую рисовал Верити и которая теперь висела у меня на стене, заглянул в угол, где раньше спал Нед, и в конце концов прислонился спиной к двери в мою спальню. Когда у меня в доме появился Нед, я добавил еще одну комнату, которую назвал своим кабинетом. В ней был маленький камин, стояли стол и шкаф для свитков. Шут остановился около двери, а затем смело вошел внутрь. Я за ним наблюдал, и у меня возникло ощущение, будто я смотрю на кота, исследующего незнакомый дом. Он ни к чему не прикасался, но все замечал.

— Как много свитков, — проговорил он.

— Я пытаюсь написать историю Шести Герцогств, — сказал я громко, чтобы он меня услышал. — Много лет назад, когда я был еще мальчишкой, эта мысль пришла в голову Пейшенс и Федврену. Нужно же чем-то заниматься вечерами.

— Понятно. Можно посмотреть?

Я кивнул. Шут уселся возле моего стола и развернул свиток, посвященный игре в камни.

— Ах да, помню.

— Чейд сказал, что хотел бы его почитать, когда я закончу. Время от времени я ему кое-что посылал со Старлинг, но после того, как мы расстались в горах, встретился с ним только месяц назад.

— Понятно. Значит, ты виделся со Старлинг.

Шут сидел ко мне спиной, и я не знал, какое выражение появилось у него на лице. Они со Старлинг не слишком ладили и на время не слишком охотно заключили перемирие, но я всегда оставался для них главным яблоком раздора. Шут никогда не одобрял моей дружбы со Старлинг и не верил, что эту женщину по-настоящему заботит мое благополучие. От этого мне еще труднее было сказать ему, что он оказался прав.

— Да, я встречался со Старлинг. Время от времени, в течение семи или восьми лет. Это она привезла ко мне Неда лет семь назад. Ему недавно исполнилось пятнадцать. Сейчас его нет дома, он отправился на сезонные работы в надежде скопить денег, чтобы стать учеником краснодеревщика. Для мальчишки у него неплохо получается. Стол и шкаф для свитков он сделал сам. Однако я сомневаюсь, что из него выйдет хороший столяр, ему не хватает терпения в отделке деталей. Но ему хочется пойти учиться к одному краснодеревщику в Баккипе. Его зовут Гиндаст, и он настоящий мастер своего дела. Даже я о нем слышал. Если бы я знал, что Нед выберет его, я бы постарался отложить побольше, но…

— Старлинг? — вопрос Шута вернул меня к действительности.

Мне было очень нелегко ответить на его вопрос.

— Она вышла замуж. Не знаю, как давно. Мальчик узнал об этом, когда она взяла его с собой в Баккип на праздник Встречи Весны. Вернувшись домой, он мне все рассказал. — Я пожал плечами. — Пришлось положить конец нашим отношениям. Старлинг понимала, что Нед не станет скрывать от меня правду, но тем не менее ужасно разозлилась. Она хотела оставить все как есть, ведь ее муж ничего не ведал.

— В этом вся Старлинг. — Голос Шута прозвучал на удивление спокойно, словно он рассуждал о насекомых, напавших на мой сад. Затем он повернулся на стуле, чтобы взглянуть на меня. — Ты в порядке?

— У меня было полно дел, — откашлявшись, ответил я. — И я о ней не думал.

— Потому что у нее нет совести, а ты считаешь, что один во всем виноват. Старлинг обладает поразительной способностью перекладывать свою вину на других. Какие красивые красные чернила. Где ты их взял?

— Сам сделал.

— Правда?

Любопытный, точно мальчишка, Шут вытащил пробку из бутылки, стоящей у меня на столе, и засунул в нее мизинец, а потом принялся разглядывать алое пятно на пальце.

— Я сохранил серьгу Баррича, — неожиданно сказал он, — решил не отдавать ее Молли.

— Понятно. Хорошо, что не отдал. Они не должны знать, что я жив.

— Ага, вот я и получил ответ на один из вопросов. — Шут вытащил из внутреннего кармана белоснежный платок и стер чернила с пальца. — Итак, ты расскажешь все по порядку или мне придется силой вытаскивать из тебя мелкие детали, из которых потом сложится цельная картина?

Я вздохнул, мне ужасно не хотелось ничего вспоминать. Чейда интересовали события, связанные с династией Видящих. Шута занимало еще и многое другое. Я понимал, что он должен знать, как прошли последние пятнадцать лет моей жизни, даже если я сам мечтал о них забыть.

— Я попытаюсь. Но я устал, мы выпили слишком много бренди, да и событий произошло столько, что за один вечер не расскажешь.

Шут откинулся на спинку стула.

— Ты полагаешь, я завтра утром уеду?

— Я так подумал, — осторожно ответил я, наблюдая за его лицом. — Но надеялся, что ты у меня задержишься.

Он поверил мне на слово.

— Очень хорошо. Потому что ты правильно надеялся. Ладно, иди спать, Фитц. Я лягу на кровать мальчика. А завтра мы попытаемся заполнить событиями те пятнадцать лет, что не виделись.

Абрикосовое бренди Шута оказалось забористей того, что привез мне Чейд, а может быть, я устал больше, чем обычно. Покачиваясь, я отправился в свою комнату, стянул рубашку и повалился на кровать. Я лежал, комната медленно вращалась вокруг меня, а я прислушивался к легким шагам Шута в соседней комнате. Он погасил свечи и закрыл дверь на засов. Возможно, никто другой, кроме меня, не заметил бы, что он не слишком твердо держится на ногах. Потом он уселся в мое кресло и вытянул к огню ноги. Волк заскулил и поменял во сне положение. Я мягко прикоснулся к его сознанию, он спал и был всем доволен.

Я закрыл глаза, и комната бешено завертелась, тогда я чуть-чуть приподнял веки и взглянул на Шута. Он сидел совершенно неподвижно и смотрел в огонь, тени от которого оживляли его черты. Казалось, будто отблески пламени позолотили его лицо и глаза, но я знал, что это не так.

Мне было трудно поверить, что передо мной не тот прежний озорной шут, который служил королю Шрюду и защищал его столько лет. Если не считать цвета кожи, тело Шута нисколько не изменилось. Изящные руки с длинными пальцами лежали на подлокотниках, волосы, когда-то белые и легкие, точно пух одуванчика, были сейчас зачесаны назад и убраны в золотистую косу. Огонь камина словно ласкал аристократический профиль. Его нынешний великолепный костюм по сочетанию цветов отдаленно напоминал прежний черно-белый шутовской наряд, но я мог бы побиться об заклад, что он больше никогда не будет носить колокольчиков и ленточек и не возьмет в руки скипетр, увенчанный крысиной головой. Теперь жизнь Шута принадлежала только ему самому. Я попытался представить его в роли богатого человека, который может жить и путешествовать так, как ему заблагорассудится. Неожиданно в голову пришла новая мысль, которая вывела меня из задумчивости.

— Шут! — крикнул я в темноту.

— Что? — Он не открыл глаз, но то, как он быстро ответил, означало, что он еще не успел заснуть.

— Ты ведь больше не шут. Как тебя теперь называют?

Едва уловимая улыбка коснулась его губ.

— Кто и когда и как меня называет?

В его голосе я уловил знакомые шутовские интонации. Я знал, что, если я попытаюсь разделить его вопрос на составные части, он впутает меня в словесную акробатику, а я так и не получу от него ответа. И потому я не попался на его удочку, просто взял и повторил вопрос.

— Я больше не должен звать тебя Шутом. Как ты хочешь, чтобы я тебя называл?

— Ха, как я хочу, чтобы ты меня называл? Понятно. Вот это правильно поставленный вопрос. — Насмешка в его тоне звучала музыкой, легкой и приятной.

Я помолчал и сформулировал свой вопрос как можно проще:

— Как твое настоящее имя?

— Ах. — Он вдруг стал серьезным и медленно вздохнул. — Мое имя. Ты имеешь в виду, как меня назвала мать, когда я родился?

— Да, — ответил я и затаил дыхание.

Шут редко говорил о своем детстве, и я вдруг понял, что прошу у него очень многого. Я подумал о древней магии имени: если я знаю твое истинное имя, я обладаю над тобой властью. Если я назвал тебе свое, я даровал тебе эту власть. Я часто задавал Шуту прямые вопросы и, как и прежде, одновременно боялся и с нетерпением ждал ответа.

— И если я тебе его открою, ты будешь им меня называть? — спросил он таким тоном, что я понял: необходимо как следует взвесить свой ответ.

Я задумался. Его имя принадлежит только ему, и не мое дело выбалтывать его кому ни попадя.

— Только когда мы одни. И только если ты захочешь, — серьезно проговорил я, считая свои слова торжественной клятвой, которую нельзя нарушить.

Шут повернулся ко мне лицом, на котором был написан восторг.

— Я захочу, — заверил он меня.

— Ну? — повторил я свой вопрос, неожиданно мне стало не по себе, показалось, что он снова меня перехитрил.

— Имя, которое дала мне мать, я отдаю тебе, ты можешь меня им называть, когда мы вдвоем. — Он снова вздохнул и снова отвернулся к огню, потом закрыл глаза, но его ухмылка стала еще шире. — Любимый. Она называла меня только так — Любимый.

— Шут! — запротестовал я.

Он весело рассмеялся, явно наслаждаясь происходящим.

— Но она так меня называла, — настаивал он на своем.

— Шут, я серьезно.

Комната начала медленно вращаться вокруг меня, и я понял, что, если скоро не засну, меня вытошнит.

— А ты думаешь, я шучу? — Он издал театральный вздох. — Ну, если не можешь называть меня Любимый, тогда, полагаю, тебе придется продолжать называть меня Шут. Потому что я всегда останусь для тебя Шутом, Фитц.

— Том Баджерлок.

— Что?

— Теперь я Том Баджерлок. Меня все знают под этим именем.

Он помолчал немного, а потом решительно заявил:

— А я — нет. Если ты настаиваешь на том, чтобы мы с тобой сейчас взяли себе новые имена, я буду называть тебя Любимый. И тогда ты будешь звать меня Шут. — Он открыл глаза и откинул голову назад, чтобы взглянуть на меня. Изобразив на лице дурацкую улыбку влюбленного, тяжело вздохнул и сказал:

— Спокойной ночи, Любимый. Мы слишком долго не виделись.

Я капитулировал, зная, что разговаривать с ним, когда он в таком настроении, бесполезно.

— Спокойной ночи, Шут.

Я устроился поудобнее и закрыл глаза. Может быть, он мне и ответил, но я его не слышал, мгновенно провалившись в сон.