Бездна

Роберт Шмидт, 2016

«Метро 2033» Дмитрия Глуховского – культовый фантастический роман, самая обсуждаемая российская книга последних лет. Тираж – полмиллиона, переводы на десятки языков плюс грандиозная компьютерная игра! Эта постапокалиптическая история вдохновила целую плеяду современных писателей, и теперь они вместе создают «Вселенную Метро 2033», серию книг по мотивам знаменитого романа. Герои этих новых историй наконец-то выйдут за пределы Московского метро. Их приключения на поверхности Земли, почти уничтоженной ядерной войной, превосходят все ожидания. Теперь борьба за выживание человечества будет вестись повсюду! Имя, данное ему при рождении, он забыл. Имя, под которым он был известен когда-то, лучше не вспоминать. Ныне его знают как Учителя. В мире, где больше нет места любви, жалости, искренности – ничему человеческому, – он старается жить по-людски. Чтить справедливый кодекс анклава, воспитывать сына, заниматься с детьми в школе. Иногда приходят страшные воспоминания, но ненадолго. И все же наступает время, когда темное прошлое, которое он так хотел забыть и искупить, снова требует крови. И он бежит по грязным подземным тоннелям и зараженным улицам Вроцлава. Но разве от прошлого – убежишь?..

Глава 2

Анклав

— Учитель, тебя Белый вызывает!

Сидящий перед тройкой детей массивный, совершенно лысый мужчина в выгоревшем «моро»^[1]отвел взгляд от потрепанной и уже крепко пожелтевшей страницы, которую держал в руках. С интересом, как и его ученики, глянул на задыхающегося гонца.

Его не удивил ни вызов, ни личность того, кто этот вызов принес. Лютик был порученцем Белого, одним из двенадцати членов гвардии, которые выполняли в анклаве функции полиции, а потому именно на нем или на ком-то из его коллег лежала обязанность сообщать людям, когда их вызывает предводитель этого сообщества.

Куда интересней ему показалось то, что Лютик прибежал в школу прямо в кожаной защите, которую носили во время ежедневных вылазок на поверхность. Броня его, к тому же, припахивала кровью и за километр воняла трупом.

Что-то наверняка случилось, и это «что-то» было действительно важным, если уж Белый отослал его сразу после того, как спустился с поверхности.

— Иду, — ответил Учитель, откладывая страницу потрепанного учебника в затертую коробку от обуви, в которой лежали остальные части ценного тома. — Передай Белому, что буду у него через пять минут.

Лютик покачал головой.

— Он приказал тебя доставить.

Бровь сидящего на разваливающемся стуле учителя поползла вверх. Вместе с нею задвигались вытатуированные на виске линии. Длинный шрам, идущий по правой щеке от линии волос до подбородка, слегка побелел, выдавая растущее раздражение. Однако учитель не произнес ни слова, лишь махнул рукой, отпуская учеников. Дети собрались мгновенно, понеслись к выходу и, порскнув мимо гвардейца, исчезли в полумраке за подъемом коридора. Они терпеть не могли школу, это было видно с первого взгляда. Мужчина, ответственный за их обучение, не слишком этому удивлялся. Здесь, под землей, кроме зубрежки и выполнения заданий, подопечные его должны были еще и трудиться. Причем — тяжело. В анклаве Иного ел лишь тот, кто на это наработал.

— Ну, тогда пошли, — проворчал Учитель.

Он поставил коробку с учебником рядом с другими картонками на верстак, сколоченный из пары кривых досок, осмотрелся в последний раз, тщательно погасил все масляные лампы и вышел из бокса, гордо именуемого школой.

Три стены из местами насквозь проржавевшей гофрированной жести, которую примотали проволокой к обычным стойкам. Старое армейское одеяло, служащее дверью. Так выглядела альма-матер анклава Иного. Над ее уродством насмехались бы даже в трущобах глубочайшего африканского зажопья, но здесь, в каналах Вроцлава, школой изрядно гордились. В «стенах» ее училось уже второе поколение людей, переживших атомный пожар. Еще пара лет — и в единственном классе сядут внуки тех, кто первыми закончил подземную школу жизни.

Лютик соскочил на уровень канала, идущего чуть ниже, в русло, которым перед Атакой текли стоки. Двинулся вперед, грозно покрикивая на немногочисленных прохожих. Не оглядывался. Хотя он и не принадлежал к излишне сообразительным, но знал, что Учитель пойдет за ним. В сообществе действовала железная дисциплина. Лютик даже представить себе не мог, чтобы кто-то сумел проигнорировать приказ Белого.

Учитель и его проводник покинули короткое боковое ответвление канала, в котором кроме школы располагалось еще несколько мастерских, где старшие ученики могли учиться по выбранной специальности. Миновав кузницу, устроенную точнехонько под канализационным колодцем, что служил естественным дымоходом, они повернули вправо, входя в туннель, ведший к главной артерии анклава. Здесь тянулся ряд «апартаментов», как именовали — некогда с иронией, а нынче всерьез — возведенные из того, что под руку попадется, боксы: тут гнездились восемьдесят четыре гражданина, из которых и состояло все их общество. Включая шестерых детей.

Дети…

Учитель ухмыльнулся. В этих подземельях в зрелый возраст вступали куда раньше, чем перед Атакой. В постъядерном мире человек достигал совершеннолетия уже после десятого дня рождения, хотя, если верить слухам, в южных районах Вроцлава все еще существовали анклавы, в которых относительно беззаботное детство длилось несколько дольше. Но здесь, на краю Запретной Зоны — так называли пояс наиболее пораженной поверхности, — ситуация выглядела совсем иначе, чем в более освоенных и менее пострадавших районах города.

Сорокасемилетний Учитель был старейшим гражданином этого сообщества и одновременно — последним из местных Помнящих, — как называли в туннелях людей, родившихся за много лет до Атаки и хорошо знавших обычаи погибшей цивилизации. Остальные обитатели анклава Иного пришли в мир уже в каналах — или попали сюда в первые годы жизни и не могли знать о тех временах слишком многого.

Взрыв, который оставил между Подвальем и Рынком кратер глубиной метров в тридцать и превратил в стеклоподобную гарь целые кварталы Старого Города, был лишь прелюдией кошмара. Кто-то некогда сказал, что те, кто выживет в атомной войне, позавидуют погибшим. Забытый автор этой сентенции был прав. Момент Атаки пережило много вроцлавцев — после тревоги в каналы и подземелья сумели сойти десятки тысяч людей, — но это был не конец, а лишь начало их долгой дороги страданий. Излучение, голод и атомная зима собрали богатый урожай. Особенно в первые годы после апокалипсиса. Уцелевшие в атомном пожаре «счастливчики» мерли в туннелях буквально как мухи; от голода, холода и болезней. Однако те, кому удалось выжить в худшее время, произвели под землей более сильное потомство. Ницше был прав, когда заявлял: «Что меня не убивает, делает меня сильнее». Люди эти были наилучшим тому примером.

Немногочисленные обитатели, мимо которых проходили Учитель и Лютик, поглядывали на двух мужчин с интересом. Их лица и фигуры Учитель видел или в бледно-голубом свечении, испускаемом вездесущими фосфоресцирующими грибами, которые в шутку звали неонками, или в золотом свете масляных ламп, которые разгоняли тьму в немногочисленных боксах, где пребывали люди, отдыхающие от трудов или готовившиеся к очередному выходу на поверхность. Жизнь в каналах была такой же монотонной, как отсидка пожизненного. По сути, здесь либо работали, либо спали. Да время от времени прикладывались к самостоятельно гонимой моче, недостойной зваться алкоголем.

Гвардеец и идущий за ним Помнящий добрались до самого широкого, транзитного туннеля, которым многие годы шли люди, несущие товары и новости из самых дальних уголков Вроцлава. Окрестные анклавы пульсировали жизнью — в лучшие времена Иной держал под своим управлением вчетверо больше душ, чем нынче было у его сына. Теперь старый путь из Купеческой Республики в просторы Шарикового поля был пуст. От комнаток для странников и мест для ночлега, нанимаемых пришельцами из отдаленных районов, не осталось и следа. Исчезли и почти все лавки местных купцов, а в тех, что все еще стояли, можно было найти лишь кучу малостоящего мусора.

В половине дороги между двумя жилыми туннелями, в стене слева, находился выложенный дополнительным слоем кирпича зев короткого технического коридора, который вел к четырем большим камерам. Три первые, прилегающие к боковым стенам прохода, служили складами. В последней — и наибольшей — пребывал предводитель сообщества. Единственный сын и наследник Иного, прозванный Белым из-за его альбинизма.

Часовые гвардейцы расступились, когда Лютик приостановился на миг, чтобы впервые проверить, где приведенный им Учитель. Тот же был всего в шаге за его спиной, потому они сразу прошли пост и, миновав охрану складов, добрались до некогда красной портьеры, что перегораживала коридор и у которой стоял еще один гвардеец. По знаку поручика парень отвел тяжелую ткань, открывая короткий, очень тесный проход и видимые в глубине, настежь распахнутые стальные двери, из-за которых бил яркий свет.

Прямоугольная, шесть на восемь метров, комната была очень высокой, особенно если сравнивать с окружающими ее туннелями; кроме того, потолок ее, видимый в мерцающем свете развешанных по стенам ламп, нисколько не напоминал привычные своды каналов девятнадцатого и начала двадцатого веков. В отличие от них, был он прямым и не кирпичным, а бетонным — на крошащейся, покрытой лишаями влажных пятен поверхности все еще виднелись следы опалубки. Но самый интересный элемент зала аудиенций, как звали это место, все же находился под ногами Учителя. Ведь помещение имело два уровня. Из дна водосборника, которым некогда оно было, до половины наполненного ранее водою или стоками, вырастала почти четырехметровая колонна, на которую опирались две скрещивающихся посредине балки шириной метра в полтора. Прямоугольные отверстия между ними и стенами были забраны тяжелыми чугунными решетками. Предводитель анклава правил наверху, а ниже устроили тюрьму, куда сажали осужденных за различные преступления граждан.

Белый пребывал на троне — как его отец привык называть слегка обгоревшее раскладное кожаное кресло, которое притянули сюда много лет назад, естественно, кружной дорогой, через сливные каналы, поскольку настолько крупная мебель черта с два поместилась бы в каком-то из канализационных люков. От входа его отгораживал уставленный на поперечном помосте стол, у которого иной раз сиживали судьи, доверенные советники или приглашенные гости. Сегодня все расшатанные стулья стояли под стенами, рядом с деревянными, грубой склейки плитами, которыми во время собраний закрывали часть решеток, чтобы ни с кем не случилось несчастье. А на столе… На столе, на военной палатке, лежало тело.

Учителю даже не пришлось вглядываться в изуродованные останки, чтобы понять, кто погиб во время нынешнего заманивания. Его лишь удивило, каким чудом Белый сумел получить останки любимой женщины. Шарики, котокаты и крылачи не позволили бы отобрать добычу, а сарлак не рвал жертву в клочья…

Лютик остался в дверях; заинтригованный Учитель спокойно обошел его, приблизившись к столу. Внимательно всмотрелся в располосованный плащ и разорванное пополам, почти лишенное внутренностей тело. Меловая белизна лица Ловкачки казалась такой спокойной, словно девушка и не почувствовала перед смертью, что сотворила с ней разъяренная тварь.

Помнящий перевел взгляд на сидящего в нескольких метрах предводителя анклава.

— Что случилось?

— Это ты мне скажи, Учитель, — ядовитым тоном ответил альбинос.

— Не понимаю.

Зал аудиенций наполнила гробовая тишина. Толстый полог и находящийся за ним коридор в несколько метров гасили звуки. В конце концов Белый не выдержал, вскочил с кресла и подошел к столу. Склонился над трупом, его лишенные пигмента радужки кроваво блеснули.

— Твоя ловушка не сработала, как нужно.

— Это невозможно, — пойманный врасплох Учитель снова опустил взгляд, чтобы присмотреться к ранам девушки. — Все было рассчитано точно. Если порвался один из тросов, ты не можешь иметь претензий ко мне. Не я их…

Белый ударил кулаком в стол с такой силой, что тело девушки вздрогнуло, словно внезапно вернув себе возможность дышать.

— Хватит нести херню! — заорал Белый, обрызгивая слюной себя, собеседника, труп. — Это все твоя вина!

— Не думаю, — мужчина с татуировкой на виске смерил предводителя гневным взглядом. — Не знаю, что случилось на поверхности, но я уверен, что мы можем спокойно все выяснить, если…

— Мы не можем и не станем ничего выяснять! — альбинос двумя кулаками уперся в край столешницы. Дышал он тяжело, словно едва сумел сбежать от шариков. — Мы сделали ловушку, поскольку ты утверждал, что она будет безопасной, и, как видно, хрен там получилось! — эту фразы он едва ли не прорычал.

Учитель тоже склонился над столом.

— Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, — произнес, понижая голос так, чтобы Лютик и стоящие на краях помоста гвардейцы его не услышали. О заключенных думать не приходилось, камеры внизу стояли пустыми вот уже несколько месяцев. — Правда. Однако ты должен мне сказать, что там случилось, в противном случае…

Белый не слушал.

Взревел, запрокидывая лицо к бетонному потолку. Когда же наконец умолк, то отвернулся и, не глядя на собеседника, пошел к трону. И лишь с него окинул Помнящего кривым взглядом — а после ухмыльнулся так скверно, что Учитель почувствовал, как по спине у него поползли мурашки. Трагическая смерть будущей партнерши вызвала у этого неопытного восемнадцатилетнего паренька, не пережившего до сей поры ни единой трагедии, немалый шок. Матери он не знал, та умерла родами, а отец отдал душу после длительной болезни. Тогда у Белого хватило времени, чтобы смириться с фактом потери единственного родственника — да и не слишком-то он его и уважал. Зато Ловкачка…

— По твоему лицу, — захрипел альбинос, вырывая Помнящего из глубокого раздумья, — я вижу, что ты уже прикидываешь, какие словечки использовать, чтобы меня умилостивить. Но это не удастся. Не на этот раз. Не после того, что случилось во время заманивания.

— Ты так и не сказал мне до сих пор, что там, собственно, случилось, — татуировка на виске Учителя, когда он щурился, странно шевелилась.

— Я сказал.

— Тогда повтори, но на этот раз опиши, как все происходило, более подробно. — Помнящий с трудом удерживался от вспышки. Краем глаза он заметил, что гвардейцы покидают посты, а их ладони — ложатся на рукояти ножей. Пятеро… взгляд украдкой в сторону двери дал понять Учителю, что именно столько вооруженных людей находится в зале… он не справится, особенно учитывая, что никакого оружия у него с собой нету, а эти парни — по настоящему хороши в своем ремесле. Он об этом знал, поскольку сам же их и вышколил. Двое страховали оставшуюся троицу, держа наготове пращи. — Прошу тебя, — добавил он, переводя взгляд на предводителя.

— Да что ты! — произнес с издевкой Белый, усаживаясь поудобней. — Ладно, если просишь — скажу. Мы заманили шариков на последний этаж и съехали к другой стене, согласно твоим инструкциям. Пять вшивых собак попали в ловушку, но две последних — уцелели. Ловкачка… — в этот момент голос его слегка задрожал, — Ловкачка попыталась их рассердить, заставить прыгнуть.

— И подошла слишком близко… — догадался Учитель.

— Не прерывай меня, старик! — заорал альбинос, вскакивая с кресла.

Старик? Это было что-то новое. Этот щенок ранее никогда не выказывал столь серьезного отсутствия уважения к последнему из Помнящих. К человеку, которому отец его был многим обязан, не исключая и возможности править этим анклавом.

— Я лишь…

— Я сказал, не прерывай! — Белый вытер губы тыльной стороной ладони и снова рухнул на сиденье. — Нет, она не подъехала слишком близко. До отметки оставалась еще пара метров.

Он вспомнил об окрашенном в желтый цвет фрагменте веревки, указывающем место, до которого, теоретически, мог допрыгнуть атаковавший хищник. Учитель высчитал это расстояние после нескольких недель наблюдений. Провел немало часов на поверхности, присматриваясь к бродящим в руинах шарикам. Измерил все очень точно, набросил еще кусок на безопасность, чтобы знать наверняка: обойдется без несчастного. Он был уверен, что все дело в недоразумении.

— Тогда я совершенно не понимаю, как…

— И в этом вся проблема, Учитель, — бесцеремонно прервал его альбинос. — Или ты ничего не понимаешь, или ничего не знаешь, а я… Я из-за твоего незнания потерял женщину.

— Это не так…

Белый махнул рукою, словно отгоняя муху.

— Хватит нести херню. Твоя ловушка не настолько гениальна, как ты нам тер. Ты и только ты несешь ответственность за то, что случилось.

— Не думаю, — пробормотал Учитель. Он был уверен в своих расчетах, недаром же он посвятил этому проекту столько времени и стараний. — Ты не говоришь мне всего.

— Чего-чего? — Белый грозно прищурился.

— Ты в глубоком шоке, как я погляжу. И это не удивительно. Всякий чувствовал бы себя так на твоем месте. — Помнящий выразительно глянул на гвардейцев, и те непроизвольно кивнули. — Потому позволь мне поговорить с ножовщиками…

— Ты говоришь, что я вру?! — Белый снова сорвался с трона.

Его подчиненные отреагировали моментально, выхватывая ножи из-за поясов и раскручивая пращи. Атмосфера сделалась нервной, одно неосторожное слово могло привести к концу разговора и к началу резни.

— Нет! Я не говорил ничего подобного! — воскликнул Учитель, высоко вскидывая руки и медленно поворачиваясь, словно желая продемонстрировать всем отсутствие дурных намерений. На самом деле он проверял местность, расстановку противников, их вооружение. Хорошего было мало. Выход контролировали двое парней с пращами в руках. Потянись они за мачете, Помнящий имел бы больше шансов, но если воспользуются метательным оружием, то подстрелят его раньше, чем он успеет разоружить кого-нибудь из ножовщиков, а тех было трое, по одному с каждого конца помоста. Если уж бой начинать нельзя, то Помнящий решил потянуть время. — Я не говорю, что ты врешь, — добавил он примирительным тоном. — Однако я вижу, что ты ужасно расстроен, а в таком состоянии… — он замолчал, увидев, как альбинос синеет лицом. — Позволь мне проверить расчеты, поговорить с ножовщиками, они видели… видели все с другой перспективы.

Белый качал головой, и с каждым мгновением все сильнее.

— Нет, нет и еще раз нет!

Учитель замолчал. Однако продолжал стоять с широко разведенными в стороны руками, словно заверяя этим жестом окруживших его гвардейцев, что вожаку не стоит его опасаться. Однако это их не успокоило, они не отступили ни на шаг и не опускали оружия. Если Помнящий хотел выйти из схватки живым-здоровым, то требовалось изменить тактику.

— Да, ты прав. Ловушка не подействовала, как должна. И все же уверяю тебя, что я приложил все усилия, чтобы всякий манок, добравшийся до веревок, был на них в безопасности. Но мы могли что-то пропустить, — он специально использовал множественное число, чтобы дать понять Белому: он — не единственный человек, которого можно обвинить в несчастном случае. — Из того, что ты говоришь, я могу сделать вывод, что шарики нынче быстрее или сильнее, чем еще год назад… — он изобразил задумчивость, словно прокручивая эту мысль. — Да, это может оказаться настоящей причиной нашей проблемы. В конце концов, мы имеем дело с мутантами. Не знаем мы о них ничего, кроме того, что они эволюционируют из поколения в поколение.

Альбинос замер. Он не ожидал такой быстрой капитуляции противника. Может, даже рассчитывал, что облыжно обвиненный Учитель возразит ему, как делал это во время многих менее важных споров. В случае открытого противостояния он бы получил возможность на ком-то сорвать злость, переживания из-за смерти партнерши. И никто не стал бы тогда обвинять гвардейцев, рань они — или даже убей — опасного противника, который напал на предводителя анклава, когда тот лил слезы над трупом любимой.

Учитель понял это моментально. Не видя другого выхода, решил поддаться еще сильнее. «Согнись, и не будешь сломлен. Уступи — и победишь». Эти максимы древних мастеров искусства боя сохраняли актуальность даже в постъядерной реальности. Потому Помнящий решил воспользоваться скрытой в них мудростью, чтобы выиграть это столкновение. Белый не был настолько уж умен, чтобы меряться с ним словами, но упорства ему хватало, да и не уступал он так уж легко.

— Значит, ты признаешься, что отвечаешь за смерть Ловкачки? — спросил альбинос после короткого молчания.

— Признаюсь, что могу в какой-то степени нести за нее общую ответственность, — ответил Учитель, осторожно подбирая слова.

— Ха! — Белый тяжело опустился в кресло. Он тоже начинал тянуть время, не зная, как выбраться из расставленных силков. — Ха! — повторил он.

— Уверяю тебя, что я сделал все, что в моих силах, чтобы ловушка действовала безупречно. По крайней мере, на последнем этапе приманки. Сегодня она подвела нас впервые, а пользуемся мы ею вот уже семь месяцев. Случилось жуткое, я не стану спорить. Потому — прими мое глубочайшее сочувствие, — Помнящий склонил голову, но так, чтобы не выпустить оппонента из поля зрения. — Я переживаю твою утрату столь же тяжело, как и ты.

— Не пытайся меня разжалобить, — предостерег его Белый, рассерженный неожиданной утратой инициативы. — Кара должна наступить! — добавил он, повышая голос.

— Конечно, — сразу же согласился Учитель. — Если я провинился, то я должен принять последствия этого. Я сам созову совет анклава, чтобы тот оценил мой проступок и вынес справедливый приговор.

Совет анклава состоял из четырех наиболее доверенных советников — ранее Иного, а теперь его сына. Помнящий стоял во главе его, прекрасно знал остальных членов и верил в их рассудительность. У Белого при столкновении с ними не будет и шанса. Если пожелают его обвинить, потерпит постыдное поражение, поскольку этих людей он не сумеет ни подкупить, ни запугать, а попытка избавиться от всех советников сразу может привести к серьезным беспорядкам — и как знать, не к утрате ли власти. Потому мысль созвать совет показалась Учителю гениальной, как и все простые решения. Не говоря уже о том, что все произойдет согласно предписаниям кодекса, который даже наследник Иного не мог поставить под сомнение. «Туше, белячок!»

Альбинос нервно закусил нижнюю губу. Конфронтация с Помнящим пошла не так, как он задумал. Отец готовил его к управлению несколько лет, но мудрость, истинную мудрость, невозможно привить, даже если человек внимательно слушает наибольших мудрецов и изучает самые выдающиеся из их трудов. Таким-то образом можно обрести знание, которое сильно пригодится любому правителю, но чтобы суметь им воспользоваться, необходимо много лет практики и немалый опыт. А последнего-то наследнику Иного и не хватало.

Однако порой для того, чтобы выбраться из ряда ситуаций, хватает толики счастья, проблеска одной идеи в нужное время… как, увы, случилось и в этом случае. По крайней мере, так показалось Учителю.

— Нет, — ответил на удивление спокойным тоном альбинос. — Нам нет нужды собирать совет. Ты признал вину при свидетелях. При пяти свидетелях, — подчеркнул он с удовольствием. — А если я не ошибаюсь, кодекс четко говорит, что уже троих достаточно, чтобы я вынес приговор.

Помнящий мысленно выругался. Засранец случайно загнал его в угол. «А может, вовсе и не случайно… — и эта мысль заставила его похолодеть. — Возможно ли, чтобы альбинос все это спланировал? Использовал смерть Ловкачки, чтобы…»

Хоть еще минуту назад такое показалось бы ему маловероятным, Белый хладнокровно прокачивал ситуацию. Присутствие в зале пятерых наиболее доверенных гвардейцев говорило о том, что изначально дело было в чем-то большем, чем просто в желании сорвать злость на человеке, который, возможно, — всего лишь возможно! — нес некоторую толику ответственности за трагедию, до которой дошло на поверхности. А это все меняло коренным образом.

Учитель уже давно понимал, что раньше или позже дойдет до столкновения с новым предводителем анклава. Потому сразу после смерти Иного он заверил альбиноса, что власть его не интересует. Он не стремился к ней ни разу за время главенства Иного — хотя имел к тому немало возможностей — и тем более не намеревался делать этого сейчас. Единственное, о чем он просил, — о сохранении статус-кво, на что Белый сразу же дал согласие. Это, как думалось Помнящему, решило дело. Но, видимо, его оппонент имел несколько иное мнение на этот счет. Оказался он и куда большим сукиным сыном, чем кто-то мог допускать. Прикрываясь потрясением от смерти любимой, пытался теперь испечь двух крыс на одном костре. Что, похоже, ему удастся при том преимуществе, которого он достиг.

— Я сказал, что могу в какой-то степени нести за нее общую ответственность, а это, не можешь не признать, кое-что иное, чем то, что ты говоришь. Потому я бы предпочел, чтобы именно совет решил… — Учитель замолчал, поняв, что любая попытка спастись приводит его к исходной точке. — Давай позволим разрешить этот спор тем людям, которым оба мы доверяем, — закончил он максимально безопасным для себя образом.

— Ты признался, Учитель, — триумфально заявил Белый. — Пять человек слышало это. Потому мы все решим здесь и сейчас, — добавил он, щеря желтые зубы. — Кодекс отчетливо говорит, что в подобном случае я имею полное право вынести окончательный приговор, и именно это я и намереваюсь сделать.

— Тогда — слушаю, — Помнящий взглянул Белому прямо в глаза.

— Око за око. Зуб за зуб. Так говорит наш закон.

Учитель впервые в жизни пожалел, что подбросил Иному мысль воспользоваться несколькими записями из законов Хаммурапи.

— Так гласит наш закон, — согласился он, сохраняя каменное лицо.

Он понял, что оказался в безвыходной ситуации. Теперь уже лишь чудо могло его спасти. Или Белый вынесет приговор — известно какой, — или станет тянуть до того момента, как у противника сдадут нервы, что также закончится единственно возможным способом.

— Итак… — торжествующий альбинос колебался, но лишь миг. — Впрочем — нет. Сделаем иначе, — обронил он. — Ты знаешь кодекс лучше многих из нас, ведь ты сам был его соавтором. Процитируй мне второй пункт, прошу тебя.

— Рационы даются только тем, кто может на них заработать, — процитировал Помнящий, одновременно пытаясь понять, что пришло в голову альбиноса.

— С сегодняшнего дня правило это станет касаться всех жителей анклава, — заявил Белый. — Без исключений.

Учитель замер. Громко сглотнул. Это был точный удар. Более болезненный, чем могло бы показаться.

— У нас есть уговор… — начал он осторожно.

— У нас? — засмеялся альбинос.

— У меня и твоего отца.

— Верно, у вас был договор, но вместе со смертью Ловкачки он перестал действовать. Немой должен вкалывать, как и все остальные. Бендер! — кивнул он стоящему справа гвардейцу. — Впиши угрёбка в список завтрашних собирателей.

Учитель почувствовал знакомые мурашки по затылку. Лицо его покраснело.

— Ты не можешь этого сделать. Твой отец…

— Мой отец мертв, — альбинос уселся поудобней. Уже знал, что выиграл эту битву, а потому легкомысленно взмахнул рукою. — В свете нашего закона, обязательства моего отца утратили силу с того мига, когда я сел на его трон.

— После его смерти ты согласился…

— Это правда. Я уступил твоим нашептываниям, но теперь я передумал. Привилегии твоего… сына… закончились.

— Не забывай, что это благодаря мне Иной сделался предводителем этого анклава, и если бы не я, ты работал бы простым ножовником или…

— Старые дела, Учитель, — оборвал его Белый. — Времена изменились. Отец с лихвой отплатил тебе за все, что ты для него сделал. Твой ублюдок жил за наш счет более восемнадцати лет. Этого достаточно…

— Ты прекрасно знаешь, отчего я заключил с твоим отцом тот договор. Мой сын — глухонемой. Он не переживет первого же выхода на поверхность.

— Моя женщина тоже там погибла, — гневно фыркнул альбинос, стискивая пальцы на подлокотниках кресла. — Око за око, гласит закон. А теперь… — Белый замолчал, издевательская ухмылочка сбежала с его губ, когда со стороны двери раздался какой-то шум.

Учитель глянул через плечо в сторону выхода. За гвардейцами стояла группка мужчин и женщин с лицами, измазанными пеплом, как требовала погребальная традиция. Это было чудо, которого он ждал.

— Братья и сестры! — проговорил он, поворачиваясь к прибывшим и одновременно отступая от стола, чтобы не дать Белому шанса на скрытое нападение. — Нынче на поверхности погибла одна из нас, Ловкачка, избранница предводителя. Я ощущаю вину за ее смерть, поскольку она оказалась разодрана в построенной мною ловушке, и потому прошу вас стать судьями в моем деле.

— Замолчи, Учитель! — крикнул Белый. — Согласно кодексу…

— Согласно кодексу, — оборвал его Помнящий, — я признаю твой приговор слишком суровым и желаю вердикта двенадцати справедливых!

Примечания

1

Марка польской военной униформы.