Сент-Ив

Роберт Льюис Стивенсон, 1897

«В мае 1813 г. я имел несчастье попасть во вражеские руки. Благодаря знанию английского языка на меня возложили тяжелую обязанность, и это было причиной моих бед. Хотя, мне кажется, солдат не может отказаться от даваемых ему поручений, не имеет права стараться отделаться от той или другой опасности, – быть повешенным за шпионство дело далеко не привлекательное, и я вздохнул с облегчением, когда сделался военнопленным. Меня поместили в Эдинбургскую крепость, которая стоит на крутой скале. Туда же заключили несколько сотен таких же несчастных пленников, как я, таких же рядовых солдат. Почти все они были людьми простыми и невежественными…»

Глава VIII

Курятник

По крайней мере, полчаса провел я в обществе этих обескураживающих двуногих; я был один со своими размышлениями и страданиями. Мои ободранные руки сильно болели, и я не мог ничего сделать, чтобы уменьшить боль; мне хотелось есть и пить, но мне неоткуда было ждать еды или питья. Я страшно устал и не находил, куда бы сесть. Конечно, я мог бы опуститься на пол, однако, это казалось мне отвратительным. Послышались шаги, и настроение мое исправилось. Ключ заскрипел в замке, и в курятнике показался мастер Рональд; он запер за собой дверь и прислонился к ней спиною.

— Ну, признаюсь! — проговорил мальчик и с мрачным видом покачал головой.

— Я знаю, что это дерзость, — произнес я.

— Адская неприятность, — ответил Рональд. — Я поставлен в крайне затруднительное положение.

— А что вы скажете о моем положении? — спросил я.

По-видимому, мой вопрос совершенно смутил мальчика. Рональд смотрел на меня с тем выражением, которое служит характерной чертой юности и невинности. Мне хотелось засмеяться, но я не был бесчеловечен до такой степени.

— Я в вашей власти, — произнес я, делая легкое движение рукой. — Поступите со мной так, как сочтете справедливым.

— Да! — воскликнул Рональд. — Если бы я знал, что нужно делать!

— Видите ли, если бы вы получили чин офицера, вопрос стоял бы иначе. Собственно говоря, вы еще не сражающийся человек, а я перестал быть воином, потому мне кажется, что теоретически мы находимся в положении двух частных людей, а в этом случае дружба всегда берет перевес над законом. Помните, это только теоретическое замечание. Бога ради, не подумайте, что я хочу навязать вам свое мнение. С войной связано множество неприятных мелких вопросов, которые каждый порядочный человек должен решать по своему собственному разумению. Если бы я был на вашем месте…

— Ну, что сделали бы вы тогда?

— Честное слово — не знаю, — проговорил я. — Вероятно, колебался бы так же, как вы.

— Вот что я скажу вам, — снова произнес мальчик. — У меня есть один родственник, и меня заботит мысль о том, что бы он сказал. Это генерал Грэгем из Лайнедоча, сэр Томас Грэгем. Я мало знаком с генералом, но преклоняюсь перед ним, мне кажется, больше, чем перед Господом Богом.

— Я сам восхищаюсь им, — заметил я. — Да, у меня есть достаточная причина глубоко чтить его. Я дрался с ним, был побежден и бежал. Veni, victus sum, evasi.

— Как? — воскликнул Рональд. — Вы были при Бароссе?

— Был там и вернулся, а это немногие могут сказать. Славное было дело, жаркое; испанцы вели себя отвратительно, как всегда в открытом поле. Маршал герцог Беллуно выглядел дураком, и не в первый раз; на долю вашего друга, сэра Томаса, выпал наилучший жребий, если только можно говорить о лучшем жребии в данном случае. Он храбрый, владеющий быстрой сообразительностью офицер.

— Ну, так вы меня поймете, — проговорил мальчик. — Мне хочется нравиться сэру Томасу. Как поступил бы он на моем месте?

— Слушайте, я вам расскажу об одном истинном происшествии; оно случилось как раз во время боя при Чиклане, или, как вы называете, при Бароссе. Я был в восьмом линейном полку, мы потеряли знамя первого батальона, наиболее пострадавшего, но это вам дорого обошлось. Не стоит даже считать, сколько натисков отразили мы. Наконец ваш 87 полк стал подступать очень тихо, но и очень уверенно; перед солдатами ехал седовласый офицер, он держал шляпу в руках и спокойным голосом отдавал приказания своим батальонам. Наш майор, Виго-Руссильон, пришпорил лошадь и поскакал вперед, чтобы ударом сабли убить командира, но, увидав перед собой очень красивого старика, разговаривавшего так спокойно, точно он сидел в кафе, майор не решился поразить его, повернул лошадь и ускакал обратно. Вы понимаете, что в течение одного мгновения они были очень близко друг от друга и заглянули один другому в глаза. Вскоре после этого майора ранили, взяли в плен и перевезли в Кадис. В один прекрасный день Виго-Руссильону передают, что сэр Томас Грэгем желает его видеть. Генерал берет майора за руку и говорит: «Кажется, раз на поле битвы мы стояли лицом к лицу!». Это был тот седовласый командир!

— А! — воскликнул мальчик с пылающими глазами.

— И вот что самое важное, — продолжал я, — с этого дня сэр Томас начал посылать майору обед в шесть блюд с собственного своего стола.

— Это прекрасно! Прекрасная история! — заметил Рональд. — Между тем тут дело не совсем такого рода.

— Охотно соглашаюсь, — сказал я.

Мальчик глубоко задумался.

— Ну, я возьму это на мою ответственность! — вскрикнул он. — Может быть, я совершаю государственную измену (а за такое преступление, помнится, полагается позорное наказание), но будь я повешен, если у меня повернется язык выдать вас.

Я был тронут не меньше Рональда.

— Право, мне почти хочется попросить вас выдать меня, — сказал я. — Я поступил дурно, нечестно, придя к вам. Вы — благородный враг и будете благородным солдатом.

В моей голове блеснула очень счастливая мысль: оказать любезность воинственному юноше; я вытянулся и отдал ему честь по-военному.

Рональд смутился, лицо его вспыхнуло.

— Ну, хорошо, я пойду принесу вам чего-нибудь поесть, только не ждите шести блюд. — Он улыбнулся. — Я принесу то, что мы достанем контрабандой. Видите ли, тетушка мешает нам.

Юноша ушел и снова запер меня с негодующими курами.

Вспоминая об этом мальчике я всегда улыбаюсь, но узнав, что и читатель тоже улыбнулся, я почувствую стыд. Если мой сын будет походить на Рональда в его лета, я сочту это счастьем для себя и несчастьем для Франции.

Однако когда вместо Рональда вошла его сестра, я не опечалился. Флора принесла мне несколько корочек хлеба и кувшин молока, которое она превкусно приправила виски по шотландскому обычаю.

— Мне жаль, — сказала молодая девушка, — что я не могу предложить вам ничего другого, но я боялась распорядиться иначе. Нас немного, и тетя строго смотрит за прислугой. Я налила в молоко немножко виски — так оно полезнее; если к этому прибавить несколько яиц, то образуется нечто вроде кушанья. Сколько яиц нужно вам к молоку? Остальные мне придется отнести к тетке, под этим предлогом я и пришла сюда. Я думаю оставить вам три или четыре яйца. Сумеете вы сбить их в молоке или хотите, чтобы я сделала это за вас?

Желая задержать Флору на несколько лишних минут, я показал ей свои окровавленные ладони. При виде их девушка громко заплакала.

— Моя дорогая мисс Флора, вам не удалось бы сделать яичницы, не разбивая яиц, — сказал я, — а убежать из Эдинбургского замка не безделица! Один из наших, думается мне, убит.

— Да и вы-то бледны как полотно, — произнесла Флора, — и еле держитесь на ногах. Я постелю мою шаль в уголке; сидите, я же собью яйца. Посмотрите, я принесла и вилку. Правда, я сумела бы заботиться об якобитах или ковенантерах в старые времена! Сегодня вечером у вас будет кушанье получше: Рональд принесет из города все необходимое. У нас достаточно денег, хотя мы и не можем распоряжаться съестными припасами. Ах, если бы домом управляли мы с Рональдом, вам не пришлось бы ночевать в этом сарае! Брат так восхищается вами.

— Дорогой друг, — проговорил я, — не отягощайте меня еще новой милостыней! Я с восторгом принимал ее из этой руки, когда она была мне необходима, но теперь я не нуждаюсь в подаянии. Если я и терплю недостатки в чем-либо, а мне недостает очень многого, то уж, конечно, не в деньгах.

Я вынул связку банковских билетов и взял бумажку, лежавшую сверху; это был чек на десять фунтов, подписанный знаменитой личностью — Абрагамом Ньюлэндсом.

— Сделайте мне одолжение, которое я сделал бы для вашего брата, если бы мы с ним поменялись ролями, возьмите эти деньги на расходы. Мне понадобится не только пища, но и платье.

— Положите деньги на пол, — сказала она. — Я не могу перестать бить яйца.

— Вы не обиделись? — вскрикнул я.

Она ответила мне взглядом, который сам по себе был наградой и, по-видимому, сулил мне самые небесные надежды на будущее. В нем крылась тень упрека и столько откровенной задушевности, что я не был в силах выговорить ни слова. Я только смотрел на Флору, пока она приготавливала молоко.

— Ну, — сказала молодая девушка, — теперь попробуйте-ка это.

Я отведал приготовленное ею кушанье и поклялся, что оно вкусно, как нектар. Флора собрала яйца и присела передо мною, чтобы смотреть, как я ем. В эту минуту в красивой высокой девушке было что-то материнское, восхищавшее меня. Я до сих пор удивляюсь своей сдержанности.

— Какого рода платье вы желаете иметь? — спросила Флора.

— Приличное для дворянина, — ответил я. — Не знаю, правильно или нет, но я думаю, что я лучше всего могу сыграть джентльмена. Мистер Сент-Ив (я буду путешествовать под этим именем) представляется мне чем-то вроде театральной личности, и его внешний вид, конечно, должен соответствовать всему остальному.

— А между тем в нарядном костюме есть одно неудобство, — сказала она. — Если бы вы оделись в простое платье, было бы все равно, впору вам оно или нет. Но платье джентльмена — другое дело, оно должно хорошо сидеть, это необходимо! Особенно при ваших… — Флора на мгновение остановилась, — при ваших, по нашим понятиям, выдающихся манерах.

— Бедные мои манеры! — сказал я. — Но, мой дорогой друг Флора, роду человеческому постоянно приходится страдать от того, что ему кажется выдающимся, заметным. Видите ли, сами вы были очень заметны даже в толпе, приходившей в замок посмотреть на пленников.

Я побоялся спугнуть посетившего меня ангела и сейчас же, без передышки прибавил несколько указаний относительно цвета материи моего будущего костюма.

Глаза Флоры широко раскрылись.

— О, мистер Сент-Ив, — вскрикнула она, — ведь теперь так следует называть вас, я не говорю, что выбранные вами цвет и покрой неприличны, но мне кажется, они непригодны для путешествия! Боюсь… — Флора слегка засмеялась, — боюсь, что подобный костюм придаст вам слишком щегольский вид.

— А разве я не щеголь?

— Начинаю это подозревать.

— Я вам все объясню. Подумайте, как долго я представлял из себя посмешище. Неужели вы не согласитесь со мною, что, может быть, самой горькой стороной моей жизни в плену была одежда? Посадите меня в заключение, закуйте в цепи, если вам угодно, только позвольте мне оставаться самим собой. Вы не подозреваете, что значит быть маскарадной фигурой среди врагов.

Последние слова я произнес с большой горечью.

— Право, вы несправедливы! — вскрикнула Флора. — Вы говорите так, точно кому-нибудь приходило на ум смеяться над вами! Никто не думал насмехаться над вашим несчастьем. Всем нам было глубоко жаль вас. Даже тетке; конечно, она порой вела себя бестактно… Но послушали бы вы, что она говаривала дома! Тетушка принимала в вас такое участие. Каждая заплата на вашей одежде опечаливала нас. Мне всегда казалось, что ваше платье должна была бы чинить рука сестры.

— У меня нет и не было сестры, — проговорил я. — Но так как вы говорите, что я никогда не представлялся вам смешным…

— О, мистер Сент-Ив, никогда, ни одной минуты. Было так печально видеть джентльмена…

— Одетого в костюм арлекина и просящего милостыню? — подсказал я.

— Нет, видеть джентльмена в несчастии, которое он переносил с полным достоинством.

— Разве вы, мой прелестный неприятель, не понимаете, что даже если бы все было так, как вы говорите (то есть, если бы шутовской наряд не казался вам смешным), мне ради себя, ради моей страны, ради вашей доброты — должно было бы только еще больше хотеться, чтобы вы увидели человека, которому помогали, в одежде, соответствующей положению, назначенному ему Богом? Разве вы не понимаете, что я хотел бы, чтобы при воспоминании об этом человеке в вашем воображении вставал какой-нибудь другой образ, кроме образа небритого нищего в плохо сидящей на нем одежде серого цвета?

— Вы слишком много думаете о платье, — сказала она, — я не такая девушка.

— Боюсь, что я-то такой человек, — сказал я. — Но не судите меня слишком строго. Я только что говорил о воспоминаниях. В моей душе кроется много этих прелестных сокровищ, с которыми я не расстанусь, пока не умру или не потеряю способности мыслить. Я помню великие деяния, лелею воспоминания о высоких доблестях, о милосердии, о подвигах веры и прощения. Но рядом с этим во мне также живет память о мелочах. Мисс Флора, забыли ли вы тот ветреный день, в который я впервые увидел вас? Не хотите ли, я расскажу, как вы были одеты?

Мы стояли, Флора уже держалась за ручку двери. Может быть, мысль о том, что она сейчас уйдет, придала мне смелости и принудила воспользоваться оставшимися мгновениями нашего свидания. Во всяком случае, было ясно, что мои последние слова заставили ее поторопиться уйти.

— О, вы слишком романтичны, — сказала молодая девушка со смехом.

После этого мое солнце закатилось, моя очаровательница упорхнула, и я снова остался в полумраке, один с наседками.