Вопрос взаимности

Роберт Дункан Милн, 2023

В данной книге собраны лучшие работы Роберта Дункана Милна, который стал отцом-основателем американской научной фантастики, опубликовав более 60 рассказов в конце 19 века. Сейчас Университет Данди объявил о попытке возродить интерес к «Шотландскому ответу Герберту Уэллсу», чьи работы регулярно появлялись в литературном журнале Сан-Франциско «Аргонавт», и к тому, как он предвидел изменения климата, боевые действия беспилотников и спутниковую связь. Доктор Уильямс сказал: «Милн написал поразительное количество научно-фантастических рассказов и создал список воображаемых технологий, некоторые из которых были близки к тому, что было возможно создать в то время, но другие забежали далеко вперед, поразительно прозорливы и гораздо более точны и верны, он был неординарнее в своих предсказаниях, чем многие его современники. Он действительно позабытый отец американской научной фантастики».

СОВРЕМЕННОЕ ОДЕЯНИЕ НЕССУСА

В греческой мифологии Несс был кентавром, убитым Гераклом. Умирая, Несс сказал Деянире, жене Геракла, что если у нее когда-нибудь возникнут сомнения в любви своего мужа, она должна завернуть его в рубашку, пропитанную кровью Несса, поскольку это обеспечит его постоянство. Деянира последовала этому указанию, но кровь кентавра оказалась мощным ядом, который убил Геракла, разъедая его тело. В литературе термин"Одеяние (или Рубашка) Нессуса"обозначает то, что вызывает неумолимое разрушение, разорение или несчастье.

— Я мог бы рассказать вам, — сказал баскский пастух, раскуривая трубку после ужина и придвигая свой табурет поближе к огню, одновременно наполняя кувшин красным вином из бочонка в углу и протягивая мне чашку, — я мог бы рассказать вам историю великих из высшего общества, историю, единственным хранителем которой я теперь являюсь; и не будет вреда рассказать ее, потому что все те, к кому она относится, включая мою собственную Лизетт, мертвы. Горе мне! — продолжал он, задумчиво проводя рукой по лбу. — проклятие той ночной работы пало и на нее.

Я весь день путешествовал по предгорьям Сьерра-Невады в округе Марипоса, а ночью обнаружил, что пользуюсь гостеприимством пастушьей хижины. Мой хозяин, несмотря на свою грубую одежду, имел вид человека опытного и размышляющего, и его поведение свидетельствовало о том, что, хотя он и не впитал манеры с молоком матери, он все же приобрел кое-что от того, что характеризует светское взаимоотношение джентльменов путем общения или открытости сердца. Он сделал большой глоток вина, задумчиво посмотрел на огонь минуту или две и начал:

— Вы были в Париже? Двенадцать лет назад? Ах! Тогда вы не могли лично знать о событиях, о которых я собираюсь вам рассказать, поскольку они произошли двумя годами ранее, в 64 году. Тем не менее, вы, возможно, помните, как читали в газетах того времени о поджоге особняка маркиза де Б. во время бала-маскарада и о побеге в ту же ночь мадам маркизы с неким аббатом, в то время хорошо известным в Париже. А! Вы помните, что что-то слышал об этом? Что ж, все, что вы, возможно, слышали или читали, было неправдой. Я единственный из живых людей — ибо даже Доктор, который сейчас находится на галерах, может только подозревать, что произошло, — могу рассказать вам истинную историю этого дела, поскольку я был главным действующим лицом в нем. Если я расскажу об этом, это облегчит бремя моего разума, то есть, если вы захотите это услышать? — вежливо спросил пастух. Будучи уверенным, что ничто не может быть более уместным и желанным, чем рассказ в это время, после того, как он подбросил еще одно полено в огонь, баскский пастух начал:

Я не всегда был таким, каким вы видите меня сейчас, но неудача преследовала меня с тех пор, как я покинул Францию. Это правда, что я один из людей, но когда-то мое состояние было намного лучше, чем сейчас.

В то время, о котором я говорю, я занимал должность камердинера маркиза де Б., а Лизетт была тем, кого вы называете камеристкой мадам маркизы. Я был тогда моложе, чем сейчас, — не более тридцати лет, а Лизетт было двадцать пять. Мы откладывали наши заработки в течение нескольких лет и намеревались осенью оставить службу, жениться и вернуться в Беарн, где мы решили открыть отель, но этому не суждено было сбыться.

Месье маркиз был высоким, гордым и богатым; мадам Маркиза была высокой, гордой и красивой, но, на мой вкус, далеко не такой хорошенькой, как Лизетт. Месье было пятьдесят лет, а мадам (Лизетт сказала мне, что узнала это с обратной стороны миниатюры) было тридцать пять. Месье любил веселье, и мадам тоже; и посторонним, несомненно, должно было показаться, что они были очень счастливой, хорошо подходящей друг другу парой. Но у нас, домашних, конечно, была возможность наблюдать за каждой мелочью, и мы с Лизетт часто сравнивали замеченное нами и делали выводы из того, что видели и слышали.

Примерно за три месяца до того времени, о котором я пишу, мадам маркиза поссорилась со своим отцом-исповедником и нашла нового вместо него. Аббат Р. был самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видел. Он был такого же роста, как маркиз, но намного моложе; его спина была прямой, осанка величественной, взгляд проницательным, нос орлиным, а добродушная улыбка всегда играла в уголках его губ. Он был очень добр и мил со мной и Лизетт, всегда разговаривал с нами, когда заходил, и обычно дарил монету в пять франков кому-нибудь из нас, а в одном или двух случаях даже наполеон¹. Он очень часто навещал мадам маркизу, которая принимала его в своем будуаре, который выходил одной дверью в большую гостиную, а другой — в зимний сад. Лизетт говорила, что, по ее мнению, мадам, должно быть, совершала в последнее время больше грехов, чем обычно, поскольку для исповеди в них стало требоваться гораздо больше времени, но это она говорила только мне, потому что мы были очень сдержанны, чтобы распространяться о наших мыслях. Аббат обычно приходил до полудня, когда месье спускался в свой клуб или развлекался в бильярдной, поскольку месье очень мало беспокоился о религиозных упражнениях мадам.

Примерно через два месяца после того, как аббат начал наносить свои визиты, Лизетт однажды утром вбежала в мою комнату, очень взволнованная и взбудораженная, и сказала, что в большом салоне произошла грандиозная ссора между месье и мадам, что месье ходил взад и вперед, скрестив руки на груди, и топал ногами, и выглядел чернее ночи, в то время как мадам полулежала на диване в слезах, закрыв лицо руками. Лизетт видела их через замочную скважину и, очевидно, произошло что-то очень необычное и экстраординарное, хотя мы так и не узнали, что это было. Мы, однако, каким-то образом связали это с аббатом, поскольку заметили, что с того дня он больше не приходил.

В течение недели после этого мадам была очень печальной и грустной, в то время как месье оставался мрачным и суровым. Затем мадам внезапно просветлела и начала подходить и уговаривать месье так усердно и таким милым, обаятельным образом, что месье рассеял свое мрачное настроение, и вскоре весь дом узнал, что полным ходом идут приготовления к грандиозному балу-маскараду, который должен был затмить все, что происходило и такого не видели в Париже со времен золотых дней Луи XIV, ибо господин маркиз был очень богат и совсем не боялся тратить свои деньги.

Это было в марте, и бал должен был состояться как раз перед началом Великого поста, чтобы, как сказала Лизетт, у знатных людей остались приятные воспоминания, которые помогли бы им пережить те скучные недели, когда они были лишены самих настоящих удовольствий. Наш дом был одним из лучших в предместье Сен-Жермен и стоял особняком на своей территории. Великолепные салоны были первоклассными, они состояли из пяти апартаментов, занимающих все крыло, будуар мадам находился в конце двух салонов, которые тянулись вдоль бокового крыла и выходили в оранжереи. Все было перевернуто вверх дном. В трех залах для танцев натерли воском полы из полированного дуба, в то время как два соседних с зимними садами, обставленных роскошнейшими коврами и украшенных множеством настенных росписей, были отведены для бесед и отдыха. Я помню все подробности так хорошо, как если бы это было вчера. Цветники и рощи деревьев были перенесены из садов. Водопроводные трубы были хитро проложены вдоль стен и в углах, чтобы распределять ароматизированные брызги и способствовать охлаждению воздуха. Это был день бала, и мне довелось исполнять несколько маленьких обязанностей в музыкальном салоне, рядом с будуаром мадам, когда, к счастью или к несчастью, я стал свидетелем разговора, который происходил там и который сразу поразил меня своей необычностью. Диалог вели мадам с одной стороны и посетитель мужского пола с другой. Заговорила мадам:

— Значит, месье уверен, что нет риска разоблачения?

— Абсолютно никакого, мадам, — ответил посетитель. — Чтобы доказать вам, с какой осторожностью и осмотрительностью я выполнил ваше поручение, я скажу вам, что я собственными руками приготовил волокна, что затем я отправил шелк на ткацкий станок в Лионе, откуда изделие было отправлено костюмеру в этом городе и сшито его работниками. Я тщательно скрыл все следы этих действий, так что в случае любого непредвиденного происшествия шансы собрать звенья улик в связную цепочку сведены к математическому минимуму.

— Не будет ли мсье доктор любезен еще раз объяснить природу и действие этого платья, чтобы я могла быть уверена, что не совершу ничего непреднамеренного? — продолжила мадам.

— С удовольствием, — ответил посетитель. — Вещества, которыми пропитаны волокна шелка, хорошо известны химикам, хотя и не в том сочетании, в котором я их использовал. Воздействие тепла и влаги кожи на эти вещества таково, что их свойства проявляются постепенно. Их действие, поначалу незаметное, проявляется прежде всего в восхитительном запахе, который, в свою очередь, приводит к афазии и параличу нервов и мышц. В этом состоянии субъект может оставаться совершенно беспомощным, но полностью владеющим своими чувствами, в течение примерно получаса. Затем платье должно быть снято — обязательно запомните это, — иначе начнутся судороги, наступит настоящий паралич и, наконец, смерть.

— Но, конечно, месье не думает, что я могу допустить подобную случайность?

— Конечно, нет. Ваша цель, как вы мне доверили, состоит в том, чтобы держать вашего друга в состоянии беспомощного сознания или сознательной беспомощности, пока вы выполняете поставленную вами цель. Насколько я понимаю, это особенность маскарада. Тем не менее, если непредвиденные обстоятельства, о которых я говорил, произойдут, мадам маркиза может быть уверена, что причина этого навсегда останется тайной даже для самого опытного физиолога.

— Продолжайте, господин доктор.

— Я так точно определил количество и силу веществ, которыми пропитан шелк, что смерть наступит только в результате их полного впитывания порами. Их действие непосредственно на те мириады нервов, концы которых лежат в основе всей поверхности кожи, с противодействующим действием на мышечную систему, от их присутствия в тканях или каких-либо выделениях не останется и следа. Самый искусный и подозрительный химик был бы сбит с толку, обнаружив малейшее количество веществ, будь то в шелке или в человеке, и его вердикт был бы:"смерть от паралича".

— Боже упаси, чтобы это когда-нибудь подверглось испытанию, — благочестиво воскликнула маркиза. — Задолго до этого моя цель будет достигнута, и слуге будет отдан приказ раздеть моего друга и уничтожить платье.

— Да, в таком случае платье лучше уничтожить. Позвольте мне поблагодарить мадам за десять тысяч франков, которые я имел удовольствие получить от ее банкиров. Пусть успех и удовольствие ждут ее в ее маленьком эксперименте с другом. Всего хорошего.

Я застыл от удивления, услышав эти слова, невероятность которых настолько глубоко запечатлелась в моей памяти, что я отчетливо помню их даже спустя столько времени. Я смог понять, что они угрожали злом кому-то, кто был объектом отвращения маркизы. Но какое зло? И кому? Я спрятался за большой фарфоровой вазой в оранжерее и стал ждать развития событий. Дверь будуара открылась, и мужчина, чей внешний вид выдавал в нем костюмера, с большим свертком под мышкой, вышел из будуара и направился к выходу через салоны.

Несмотря на его маскировку и то, как шапочка скрывала его лицо, я узнал известного врача Латинского квартала, чья репутация честного человека была столь же низкой, сколь выдающейся была его репутация профессионала в его ремесле. Я как раз решал, что делать, когда в будуар вошел камердинер и сообщил мадам, что ждет еще один костюмер. Я решил остаться там, где был, и ждать развития событий. Дверь будуара закрылась за высокой фигурой, закутанной в плащ, лицо которой было скрыто под широкополой шляпой чрезмерных размеров, но чей нарядный ансамбль показался мне знакомым. Кружевные занавески, закрывавшие окна будуара, выходящие в оранжерею, были так тщательно задернуты, что сквозь них ничего нельзя было разглядеть, но я мог слышать звук быстрого шуршания платья, а затем звук, похожий на вздох, чередующийся с другим звуком, который я принял за звук поцелуя, а затем прошептанные слова:

— Франсуа!

— Матильда!

Я узнал этот голос. В этом не могло быть никаких сомнений. Это был аббат."Ха, ха! Господин аббат, — подумал я, — вы смелый человек, если таким образом призываете на себя месть моего хозяина; но, честное слово! несмотря на ваши пятифранковые монеты и наполеоны, он узнает про это, и тогда…"(Тут баскский пастух наполнил свою жестяную кружку вином из кувшина и, сделав большой глоток, продолжил:)

Маркиза подошла к окну, раздвинула кружевные занавески и осторожно выглянула в оранжерею. Я плотнее присел за своей вазой и остался незамеченным. Она снова задернула занавески, успокоившись, и удалилась. Между аббатом и маркизой состоялся разговор, который, как и предыдущий, неизгладимо запечатлелся в моей памяти последующими событиями.

— Наконец-то, — пробормотала маркиза.

— Наконец-то, — ответил аббат.

— Все готово?

— Каюты заказаны на"Бельгике", он выходит из Гавра завтра в восемь утра. Мы покидаем Париж в полночь. У северной двери нас будет ждать экипаж, который доставит нас до конечной станции. Оказавшись на борту, мы будем в безопасности от преследования. В Америке начнется наша новая жизнь. Нас будут звать Дюбуа.

— Вам перевели деньги?

— Да. Вот расписка; а мантия?..

— Это одеяние Мефистофеля. Это выбор нашего друга.

— Ничто не может быть более подходящим — Мефистофель перехитрил сам себя, — засмеялся аббат.

— Тебе нравится идея с лекарственным платьем?

— Восхитительно, это гениальный ход.

— За что мы должны поблагодарить Доктора. Он считал его гораздо более подходящим для этой цели, чем анестетики.

— Да, я понимаю. Простое оцепенение или бесчувственность лишили бы перемены смысла и лишили бы ваш отъезд его блеска. Это была бы история без морали.

— Я могу представить, как он лежит там на диване, бессильный в своей ярости, неспособный говорить или двигаться, но все же чувствующий все, пока мы стоим перед ним, неторопливо ведя нашу последнюю тайную беседу перед побегом. Разве это не смешно, мой друг?

— И машем ему на прощание, перед выходом.

— Я должна хотя бы раз поцеловать его, прежде чем попрощаться, — жалобно заметила маркиза.

— И оставить распоряжение его няне раздеть бедного ребенка и уложить его в постель, — засмеялся аббат.

Теперь я весь стал вниманием, но голоса были понижены, очевидно, обсуждая какие-то более конфиденциальные вопросы. Однако я услышал достаточно, чтобы убедиться, что платье, упомянутое в двух подслушанных мною разговорах, предназначалось для маркиза, поскольку я уже знал, что он решил появиться в роли Мефистофеля. Кроме того, я мог бы сделать вывод, что маркиза и аббат в сговоре, что они, очевидно, были в самых близких отношениях, и что маркиз был объектом этого заговора. Разговор вскоре возобновился в более громком ключе.

— А это твое платье, Франсуа — Мефистофель, как и у нашего друга. Когда он, по моему приглашению, в одиннадцать часов отправится сюда отдыхать, ты займешь его место в салонах. Ваш ансамбль похож, и образ будет идеальным. Кроме того, это усилит эффект нашего прощания, когда он увидит, что его место занято таким лестным заместителем, — засмеялась маркиза.

— Если… предположим… ха! ха! вы, конечно, предусмотрели и это — возможно произойдет какая-то ошибка, и платья будут перепутаны. Мысль не из приятных.

— Невозможно. Вуаля! Костюм нашего друга украшен двумя маленькими крестиками из белой ленты, один здесь, на задней части воротника, другой на левой лодыжке брюк. На твоем нет таких украшений.

— Твое предвидение восхитительно.

— Вам, как костюмеру, была выделена комната на третьем этаже. Я отнесу туда твое платье своими собственными руками. Ты появишься на этаже в одиннадцать. Если у меня будет возможность связаться с вами, наш пароль — "круа блан". Теперь иди.

— Тогда до одиннадцати. До свидания! — и названный костюмер в плаще вышел, за ним последовала маркиза, одетая для ежедневной прогулки по Булонскому лесу.

Во время последней части этого разговора мои чувства переполнились отвращением. Отвращение и ненависть заняли место любопытства. Возможно ли, спрашивал я себя, что Франция, что весь мир, может породить такие воплощения низости и злобы? Возможно ли, чтобы преступление, подобное задуманному, могло быть совершено для достижения какой-либо цели вообще? Возможно ли, что это могла быть мадам Маркиза, которую я знал столько лет, не зная ее истинной натуры, или ее натура стала ужасно и внезапно извращенной и изменилась? Я провел руками по лбу, чтобы вытереть капли пота, которые собрались на нем, как роса.

Я тщетно пытался убедить себя, что это был какой-то ужасный кошмар. Я попытался пошевелиться, отползти, но какое-то смертельное очарование, которому я не мог сопротивляться, свело на нет силу моей воли и остановило движение. Постепенно созерцание чудовищности услышанного уступило желанию противодействовать и помешать этому. Это, в свою очередь, вызвало волнение. Я поднялся из тени вазы. Я полетел к Лизетт, которую нашел в ее комнате, и она посмотрела на меня так, как будто я был призраком.

— Беги! Лети! — закричал я. — Быстрее! Смени ленты на платьях, или мы пропали… пропали!

Бедная девушка разрыдалась и упала на колени, взывая к святым о защите. Она подумала, что я сошел с ума. Но я подхватил ее на руки и почти понес в будуар мадам. Там лежали два красных шелковых костюма, состоящих из туник и чулок — абсолютно одинаковые одеяния Мефистофеля, за исключением того, что на воротнике и лодыжках одного костюма были маленькие крестики из белой ленты.

— Теперь, Лизетт, — воскликнул я, — поскольку ты дорожишь моей любовью, как ты дорожишь своей собственной жизнью, как ты дорожишь своими надеждами на небеса, возьми иголку и нитку и — быстро! — отдели эти ленточные кресты от этого костюма и пришей их в точно таких же местах на другой.

Бедная девушка дрожала и смотрела на меня с испуганным выражением лица, не говоря ни слова из-за страха, потому что теперь она была полностью убеждена, что я сумасшедший, но повиновалась мне механически так быстро, как только позволял ей страх, и, наконец, ленты поменялись местами на одежде. Затем я аккуратно разложил костюмы в те же положения, в которых я их нашел, отвел Лизетт обратно в ее комнату и умолял ее успокоиться и обещал, что я все расскажу ей в свое время.

До сих пор я действовал, не задумываясь, и исключительно под влиянием момента. Теперь кровь хлынула в мою голову, как поток, когда я, наконец, нашел время подумать. Что я наделал? Разве я не стал каким-то образом участником этой ужасной махинации? Я ввел в мероприятие новую комбинацию, последствия которой меня ужаснули. Разве я не был ответственен за нечто? Но за что? Мой мозг пошатнулся. Я не мог собраться с мыслями. Я бросилась в будуар, полный решимости уничтожить ужасные одежды, таящие в себе, я не знал, какую смертельную опасность для этой семьи. Я решил немедленно уничтожить платья. Я подошел к пуфику, на котором они лежали. Моя трусость взяла верх надо мной, и я боялся прикоснуться к ним. Если я действительно возьму их, как мне объяснить их исчезновение? Мадам сразу же хватиться их по возвращении. Лизетт, которая одна имела привилегию входить в будуар, будет допрошена, и она, бедная, простая девушка, сознается во всем. Как я должен объяснить свое обладание ужасной тайной? Мой страх перед последствиями для себя и для нее был слишком велик, чтобы позволить мне предпринять какие-либо действия. Я услышала шаги снаружи, что заставило меня в тревоге поспешно ретироваться в зимний сад. Это был просто один из рабочих, пришедших, чтобы закончить подгонку драпировок в салоне. Выйдя из будуара, я не осмелился вернуться, и этим действием или бездействием данное событие закончилось. Тогда я решил немедленно отправиться к маркизу и рассказать ему все, что я видел и слышал. Я поспешил в его кабинет. Он был пуст. В бильярдную. Его там не было. Я расспросил консьержа. Он сообщил мне, что маркиз отправился в свой клуб. Я вскочил в карету и поехал туда, но обнаружил, что он уже отправился с компанией в Версаль. Я вернулся в дом, снова разыскал Лизетт и все ей рассказал. Я с трудом смог заставить ее понять ситуацию. Когда она наконец все поняла, эффект отличался от того, что я ожидал. Она смеялась над моими страхами и пыталась убедить меня, что все, что я слышал, просто относится к какой-то хитроумной выдумке — какому-то механическому сюрпризу, — который мадам собиралась показать для удовольствия своих гостей. Но аббат? Я настаивал. Лизетт рассмеялась. Почему бы аббату не прийти на маскарад? Он был очень приятным, вежливым джентльменом, и она не видела ничего плохого в том, что он восхищался мадам. Я был в отчаянии от ее глупости.

— Давай уедем, Лизетт! — воскликнул я. — Давайте немедленно вернемся в Беарн, где мы сможем жить счастливо и вдали от этих странных развлечений.

— Что? — воскликнула она, — и лишиться нашего жалованья? Боже мой, Филипп, ты действительно сумасшедший. Кроме того, если ужасная развязка, которую ты предчувствуешь, действительно произойдет, не будет ли наше бегство истолковано как признание вины, и не должны ли мы быть арестованы и возвращены, чтобы ответить за все, что может произойти?

Мой разум подсказывал мне, что это было очень даже верно, и на в деле это был неопровержимый аргумент. Поэтому я решил положиться на обстоятельства и дождаться события, рассказав все маркизу как можно скорее.

В четыре маркиза вернулась с прогулки и позвала Лизетту в будуар. Я притворился, что делаю что-то в салоне, и наблюдал, как они вышли и удалились в апартаменты маркизы, Лизетта несла в руках два платья. Гости начнут прибывать не раньше десяти, и долгие часы казались вечностью, пока они медленно проходили, и я ждала возвращения маркиза. В семь — время обеда — маркиза еще не было, и мадам ужинала одна. Мое волнение росло по мере того, как вечер тянулся, пока я не почувствовал, что меня бросает в сильнейший жар. Как мне подойти к маркизу, когда он прибудет? Как сообщить ему ужасную новость, знание которой было так важно, но и так зловеще? Я мучил себя тем, как мне следует начать, и тем, как он, вероятно, воспримет мое сообщение. Я хорошо знал неуправляемую природу его страсти, когда он, бывало, был достаточно возбужденным, что, надо отдать ему должное, случалось редко. Обычно он был вежлив и фамильярен со мной, и я льстил себе мыслью, что могу даже затронуть неприятную тему с определенной степенью безопасности и уверенности. Но это… Я дрожал, думая о том, что может случиться. Именно тогда с чувством трепета, сродни чувству вины, я наконец увидел, как карета остановилась перед портиком, маркиз вышел и удалился в свои апартаменты. Меня вызвали к нему почти сразу. Личные апартаменты маркиза состояли из трех комнат: первая, или самая дальняя, была прихожей, вторая — комната отдыха и третья — спальня. Маркиз обычно занимал вторую из них и был там, когда я вошел. Он казался в отличном настроении и хорошем расположении духа.

— Ну что, Филипп, — сказал он, — все готово? Париж ожидает, что я буду валять дурака часок-другой, и я полагаю, что мне нужно привести себя в порядок, чтобы сделать это. У тебя есть Мефистофель, а? — и он зевнул, потягиваясь на диване и попыхивая сигаретой.

— Если месье маркиз позволит мне сказать… — начала я, а затем заколебалась, нервно расставляя вещи по комнате и не в силах продолжить.

Месье не обратил внимания на мои слова, но рассеянно затянулся сигаретой.

— Случилось кое-что, что, месье… то есть маркиза, — пробормотал я в манере, совершенно не свойственной мне, что привлекло рассеянное внимание маркиза.

— Что, Филипп? У тебя сообщение от мадам!

— Прошу прощения, месье. Я собирался рассказать о деле огромной важности. В то время, когда я был в музыкальном салоне. Аббат…

— Что?! — прогремел маркиз, вскакивая с дивана. — Что ты сказал? Аббат Р. в моем доме — в оранжерее? Злодей, — он приблизился и яростно схватил меня за воротник, — быстро! объяснись или с помощью…

— Выслушайте меня, месье, — взмолилась я, вырываясь из его хватки, — это была не моя вина. Если месье только выслушает меня, я объясню…

— Ты лжешь! — закричал он. — Консьерж и слуги получили строгий приказ не впускать этого человека. Если я обнаружу, что ты обманул меня или воспользовался моей доверчивостью, чтобы служить своим собственным целям — какими бы они ни были — клянусь Богом, я кое-что сделаю, — и он еще крепче сжал мой воротник.

Физически он был намного сильнее меня, и я содрогнулся при мысли о рукопашном поединке. Я подумал, что лучшее, что я мог сделать, это хранить молчание. Через несколько секунд он ослабил хватку на моем воротнике. Он, очевидно, собрался с силами. Любопытство и интерес взяли верх над страстью. Вскоре он отпустил меня и начал ходить взад и вперед по комнате. Я так плохо преуспел в своей попытке рассказать свою историю, что, что бы ни случилось, на этот раз я решил позволить ему вести разговор.

— Вы говорите, что аббат Р. был сегодня в моем доме, — сказал он наконец. — Будьте осторожны с ответом — как он вошел?

— В одежде костюмера, если это будет угодно месье.

— Где ты его видел?

— В будуаре мадам.

Он резко остановился на ходу, обернулся и посмотрел на меня со свирепым, как у дикого зверя, выражением, его тело сильно содрогалось. Он сделал движение ко мне, потом сдержался; я тем временем неподвижно стояла у туалетного столика. Он попытался заговорить, но потерпел неудачу. Он возобновил свою механическую ходьбу. Через минуту он снова остановился.

— Филипп, — прошипел он, — что бы ты ни слышал или чему бы ни был свидетелем, я прошу тебя рассказать мне все, без страха или скрытности, но остерегайся сокрытия или искажения фактов. Продолжай.

Он остался стоять, и я начал рассказывать ему о беседе маркизы и доктора, как я уже говорил вам, и по мере того, как я продолжал, я видел, как его лицо окаменело, зубы сжались, и мертвенная бледность распространилась по всем его чертам. Иногда он ходил взад и вперед во время моего повествования, иногда делал паузу — но его действия были механическими. Я продолжал рассказывать ему о беседе между мадам и аббатом, каждую минуту ожидая нового всплеска страсти, но ничего не произошло. Вместо этого было холодное и жесткое выражение лица, показывающее какую-то неизменную решимость. Немного подумав, он заговорил.

— Филипп, — спокойно сказал он, — ты оказал мне большую услугу, я не забуду этого. Есть еще одна услуга, которую ты должен мне оказать — последняя. Ты любишь Лизетт. Вы помолвлены, чтобы пожениться. Ты долгое время был у меня на службе. Сегодня вечером эта служба заканчивается. Вам обоим я должен вам около восьми тысяч франков. Я заплачу пятьдесят тысяч при условии, что ты сегодня же отправишься в Америку.

— Но, месье, — начал я, совершенно ошеломленный, — подумайте о времени, к тому же мы не женаты.

Маркиз достал часы и позвонил в колокольчик.

— Уже девять часов.

Затем обратился к слуге, который ответил на вызов:

— Возьмите экипаж и немедленно доставьте сюда месье Лавуазье, нотариуса. Поторопитесь.

Слуга поклонился и удалился.

— Идите, — продолжал маркиз, — и передайте мои наилучшие пожелания мадам маркизе, и скажите, что я хотел бы на несколько минут увидеть Лизетту, если она сможет ее отпустить. Я полагаю, вы принимаете мои условия? Сегодня вечером могут произойти события такого характера, что потребуется ваш арест и задержание в качестве свидетелей. В ваших и моих интересах вам следует покинуть Францию. Ты должен знать об этом.

Я был совершенно сбит с толку. Все мои жизненные планы разлетелись по ветру в одно мгновение! Теперь нет пути назад в Беарн! Превосходящая воля маркиза овладела мной. Если бы я задумался, я бы, возможно, заколебался. Какой она была — Америка? Я много слышал об этой стране. И пятьдесят тысяч франков! Это было состояние, о котором я никогда не мечтал.

Я отправился в апартаменты мадам маркизы и через одного из слуг в прихожей передал послание маркиза. Лизетт вышла.

— Лизетта, — прошептал я, — немедленно пойдем со мной в покои маркиза. Сегодня вечером мы поженимся и уедем в Америку с пятьюдесятью тысячами франков.

Лизетт посмотрела на меня так же, как тогда, когда я заставил ее поменять ленты на платьях, как будто она подозревала, в здравом ли я уме. Она сделала движение, чтобы убежать обратно в покои мадам, но я был слишком быстр. Я схватил ее за запястье и, ведя в апартаменты маркиза, попытался втолковать ей, что от нее требуется. Внезапность и странность последних событий были слишком сильны для нее, и она машинально повиновалась. Я сказал ей оставаться в прихожей, пока я не выйду. Маркиз сидел за столом и писал. Он стал спокоен — сверхъестественно спокоен; от его недавнего возбуждения не осталось и следа. Он не поднял глаз, когда я вошел, но продолжал писать. Я стоял и молча ждал.

Вскоре послышался стук в дверь, на который я поспешил ответить. Это был нотариус, которого я сразу же ввел в присутствие маркиза.

— Добрый вечер, месье Лавуазье, — сказал маркиз, — прошу садиться. Лизетт здесь? — обратился он ко мне.

— Она ждет, если это будет угодно месье, — ответил я.

— Позови ее.

Я ввел ее, и мы предстали перед маркизом и нотариусом, которые сидели по разные стороны центрального стола.

— Эти молодые люди хотят пожениться, месье Лавуазье. Пожалуйста, оформите необходимые документы немедленно, так как мы не можем терять времени.

Нотариус сделал, как ему было велено и после того, как вопросы и формальности были пройдены, мы с Лизетт стали мужем и женой, и нотариус, положив в карман свой гонорар, удалился.

— Я дал указание своим банкирам, — продолжал маркиз, постукивая рукой по написанному им письму, — разместить на ваш счет в Нью-Йорке указанную мной сумму. Завтра вы покинете Гавр бельгийским пароходом. Карета будет ждать сегодня вечером у северной двери, чтобы доставить вас на конечную станцию, — добавил он, многозначительно глядя на меня. — Лизетт теперь может вернуться к своим обязанностям до тех пор, но не должна никому рассказывать ни малейшего намека на то, что произошло. Заставь ее понять это, Филипп, а затем немедленно возвращайся.

Я проводил Лизетт обратно в апартаменты мадам, убедив ее в необходимости сохранения абсолютной тайны в отношении того, что произошло, и сказал ей быть готовой уйти в любой момент. Затем я поцеловал ее и вернулся к маркизу.

Шум экипажей во дворе и приглушенный гул голосов в салонах внизу были достаточным доказательством того, что гости прибывали в полном составе, поскольку было уже больше десяти часов. Не потребовалось много времени, чтобы нарядить маркиза в красную шелковую тунику и лосины, которые мадам предназначила для аббата; и, добавив короткий плащ, шпагу и шляпу с перьями, а также маску (копии всего того, что было предоставлено аббату), он стал, должен признаться, иметь весьма поразительное сходство с обычным Мефистофелем со сцены. Одеваясь, он давал мне указания относительно того, что я должен сделать в отношении мадам и аббата, смысл и последствия которых покажет продолжение. Затем он спустился в салоны, оставив меня одного.

Пережитое мной волнение, столь необычное для моего образа жизни, подействовало как мощный стимул на мой мозг и нервы; и теперь я чувствовал себя как человек под воздействием сильных опьяняющих веществ, собравший всю свою энергию, чтобы совершить или отважиться на любые действия, к которым могут привести обстоятельства, но без притупление умственных способностей, которое обычно придает алкоголь. Мое восприятие было странно острым, но я не позволял себе размышлять. Я ясно видел, в какие опасные осложнения сам себя втянул, но я утешал себя мыслью, что верно служу своему хозяину и что несколько коротких часов сделают Лизетт и меня вне досягаемости для опасности.

Моим первым приказом было находиться как можно ближе к мадам, чтобы она могла использовать меня в качестве носителя любого сообщения, которое она пожелает отправить. С этой целью я спустился в салоны и смешался с гуляками. Все было настолько блестящим и привлекательным, насколько это могли сделать неограниченные расходы и безупречный вкус. Бомонд Франции был там, наслаждаясь, как может только бомонд Франции. Самая голубая кровь старого режима развлекалась с самозабвением, которого можно достичь только в маскараде. Ходили слухи, что сам император почтит праздник своим присутствием; и, действительно, из того, что я знаю о слабостях королевских особ — ибо я сопровождал маркиза при всех дворах Европы — он, возможно, в тот самый момент был на полу, веселый, как самый безумный из них всех.

Я протолкался сквозь ослепительную и постоянно меняющуюся толпу рыцарей, флиртующих с пастушками, и греческих богинь, томящихся с черномазыми, и заметил маркизу, одетую как одалиска, в салоне-оранжерее, рядом с будуаром, где я и ожидал ее найти. Она казалась озабоченной, пока ее глаза не остановились на мне, и тогда она мгновенно поманила меня к себе.

— Филипп, — сказала она, — немедленно иди и найди маркиза и скажи ему, что я должна сказать ему нечто важное, если он согласится встретиться со мной в будуаре. После того, как вы проводите его туда, идите в голубую комнату на третьем и скажите, что мадам маркиза желает видеть месье Круа-Блана, костюмера, на несколько минут в северном коридоре.

Я поклонился и поспешил найти маркиза по предварительной договоренности в самом дальнем конце пяти салонов и ознакомил его с посланием мадам. Он проводил меня в северный коридор, где по его просьбе я перочинным ножом оторвал от его платья маленькие белые ленточки с крестиками и, оставив его, проследовал в комнату аббата.

Я постучал в дверь, и мне ответили изнутри измененным голосом, спрашивая, чего я хочу, но дверь не открыли, из чего я заключил, что аббат еще не закончил свой туалет.

— Госпожа маркиза, — сказал я, — желает немедленно видеть господина Круа-Блана в своем будуаре.

— В ее будуаре, вы сказали? — спросил голос.

— Да, месье, — ответил я. — Мадам просила передать, что непредвиденное обстоятельство требует немедленного присутствия месье Круа-Блана в ее будуаре.

— Передайте мадам, что я спешу выполнить ее приказ, — ответил голос. — Путь мне известен, я не стану утруждать вас проводить меня туда.

Я был совершенно уверен в этом, но прекрасно понимал, что аббат не хотел появляться передо мной в точно таком же наряде как и маркиза, поскольку такой шаг мог вызвать у меня подозрения, поэтому я демонстративно удалился, чтобы дать ему возможность пройти в салоны без риска быть обнаруженным. Оказавшись там, ему нечего было бояться, кроме личной встречи с маркизом, которую он, конечно же, доверил мадам, чтобы она защитила его.

Теперь моя роль заключалась в том, чтобы рассчитать время своего возвращения к маркизе так, чтобы увести ее подальше от будуара до прихода аббата, но при этом не допустить, чтобы она увидела его, когда он будет спускаться по лестнице. Жест приветствия с его стороны разрушил бы все, если бы он случайно увидел ее, в то время как, с другой стороны, появление Мефистофеля на лестнице в равной степени раскрыл бы личность, которую теперь маркиз пытался скрыть. Соответственно, я задержался у подножия лестницы, пока не услышал шаги на верхнем этаже, а затем, быстро предсав перед мадам, сообщил ей, что маркиз приближается к будуару, и что месье Круа-Блан ждет в северном коридоре.

— Размышляя о моем поведении в ту ночь, — прервал рассказ баскский пастух, обращаясь ко мне, — даже через столько времени я чувствую глубокий стыд за свое двуличие, каким бы благим намерением оно ни было оправдано. Я был увлечен чувствами и интересами момента, и поистине, горько я заплатил за это!

Он продолжил повествование:

Целью мадам было не встретиться с маркизом, а заманить его в свой будуар и подождать там. Поэтому она избегала ближайших салонов и перешла в оранжереи. Вскоре я последовал за ней, получив от маркиза указание занять свою позицию за вазой и подать ему условленный знак, когда влияние лекарственного платья должно было привести аббата в беспомощное состояние.

Ночь была теплой, и одно из окон будуара было оставлено с приоткрытой створкой, через которую, с того места, где я находился, был виден интерьер. Через несколько мгновений дверь из гостиной открылась, и вошел Мефистофель, которого по росту, фигуре, осанке и одежде я не смог бы отличить от маркиза, если бы не знал, что это аббат, настолько хорошо искусство помогло природе создать сходство.

Он постоял, словно в раздумье, минуту или две, а затем начал беспокойно расхаживать по комнате. Часы в будуаре пробили одиннадцать. Аббат остановился, повернулся, выглядя нерешительным и, наконец, нетерпеливым жестом растянулся во весь рост на диване, подперев щеку рукой. Я пристально наблюдал за ним. Часы тикали пять минут, десять, но фигура так и не изменила своего положения. По чертам лица под маской ничего нельзя было понять, но положение конечностей указывало на полный покой. Казалось, что платье, очевидно, делало свое дело, единственный вопрос заключался в том, наступил ли момент сообщить об этом маркизу. Еще через пять минут наблюдения я решил выяснить состояние аббата, и соответственно кашлянул и издал шуршащий звук там, где я был. Фигура не двигалась. Осмелев, я подошел к открытому окну и позвал тихим, отчетливым голосом:"Месье Круа-Блан! Месье Круа-Блан!"Голова не сделала попытки приподняться, тело слегка пошевелилось, но ответа не последовало. Очевидно, время пришло. Распростертая передо мной фигура, по-видимому, достигла второй, или безмолвной и беспомощной стадии, которую доктор описал мадам, так что, очевидно, моим долгом было проинформировать маркиза.

Я вернулся в салоны и вскоре обнаружил Мефистофеля, прогуливающегося под руку с одалиской. Я прошел перед парой, казалось, не замечая их — знак, предварительно согласованный с маркизом. Обернувшись, я увидел, что они движутся в направлении будуара, и, как только я смог сделать это, не привлекая внимания, я вернулся в оранжерею и занял свое прежнее место за вазой, маркиз приказал мне сделать это, чтобы я мог быть в пределах досягаемости, если понадобится. Когда я посмотрел в полуоткрытое окно, моему взору предстала странная сцена. Там, в будуаре, на диване, точно так же, как я его оставил, лежал Мефистофель в маске, которого я знал как аббата, а перед ним стояла одалиска — иначе мадам Маркиза — опираясь на руку другого Мефистофеля, которого она приняла за аббата, но который был в реальности маркизом.

— Франсуа, — сказала одалиска, глядя на своего партнера, — ты можешь, по крайней мере, говорить без утайки. Сегодня ты не раскрыл своих уст. Прошу вас, не будьте настолько невежливы с месье маркизом, чтобы даже не попрощаться с ним. Я уверена, что он никогда не простил бы нам нехватку вежливости.

Стоящий Мефистофель оставался неподвижным, не выдавая ни словом, ни действием, что он слышал одалиску. По телу лежащего Мефистофеля пробежала дрожь, которая показала, что он услышал и оценил слова мадам. Его рука немного приподнялась, но бессильно упала рядом с ним, в то время как движение маски, казалось, указывало на то, что попытка заговорить оказалась безуспешной.

— Что может быть не так с господином маркизом, — шутливо продолжала одалиска, — что он не встает, чтобы поприветствовать нас? Возможно, слишком много вина — кто знает? Я думаю, нам лучше снять с него маску и впустить свежий воздух. Это может помочь привести его в чувство, — и она сделала движение в сторону кушетки. Ее Мефистофель удержал ее, крепко сжав ее руку своей. Она казалась удивленной, но мгновение или два ничего не говорила.

— Что ж, Франсуа, — наконец заметила она, — похоже, бесполезно затягивать эту беседу. Если никто из вас ничего не скажет, что я могу поделать? Я позвоню Лизетт, которая вызовет Филиппа. Он разденет его и уложит в постель, пока мы совершаем нашу маленькую прогулку, вы согласны, милый? — и она сделала шаг к звонку.

Все еще стоящий Мефистофель, непроницаемый и безмолвный, как и прежде, крепко прижимал ее к себе, и снова лежащий Мефистофель бессильно корчился на ложе. Теперь, впервые, одалиска проявила признаки беспокойства.

— Франсуа, — прошептала она, — Франсуа, давай покончим с этой сценой. Странное предчувствие наполняет меня. Это может зайти слишком далеко. Давайте воздержимся, пока не стало слишком поздно. Давайте позовем Филиппа и немедленно отправимся в путь.

По-прежнему недвижимая и зловещая фигура рядом с ней ничего не говорила и крепко держала ее, а его двойник в маске все еще дрожал на диване. Я скорчился, пораженный ужасом и затаивший дыхание, дрожа от неизвестного страха перед тем, что может произойти.

Внезапно, со скоростью света, одалиска высвободилась из рук своего партнера и, метнувшись к кушетке, сорвала маску с лежащей фигуры, открыв хорошо знакомые черты аббата, которые исказились самым отвратительным образом и, казалось, демонстрировали смертельную муку.

С диким и продолжительным криком одалиска вскинула руки и упала в объятия Мефистофеля. Этим движением она опрокинула восковую свечу с подвесного канделябра на потолке, которая, упав на одну из легких драпировок будуара, мгновенно окутала всю комнату пламенем. Я выпрыгнул в открытое окно и помог маркизу вытащить мадам через боковую дверь в коридор, как раз вовремя, чтобы спасти ее от огня. Когда я бросился обратно в будуар, чтобы спасти аббата, меня перехватил маркиз, который с силой оттолкнул меня назад, сказав:

— Уходи немедленно. Я позабочусь об этом. Забирай Лизетт и уходи.

Я не нуждался во второй команде, но взлетел по лестнице только для того, чтобы встретить бегущую вниз Лизетт. На ней было дорожное платье, а в руках она держала небольшую сумку.

После этого у меня нет четких воспоминаний о событиях. Все запутано. Я помню крики"Пожар! Огонь!"Безумная спешка разношерстной толпы по коридорам и вниз по лестницам. У портика стояли две кареты, в одну из которых четверо мужчин в плащах и капюшонах несли неподвижную фигуру одалиски, а в другой увезли нас с Лизетт. Я помню, когда мы отъезжали, рев пожарных машин, плеск воды, треск пламени, падающие бревна и зловещий блеск горящего здания. Я смутно помню поездку по железной дороге, суматоху отходящего парохода и то, что мне выделили каюту, и то, что ко мне обращались"месье Дюбуа", но только когда мы были в трех днях пути от Гавра, я восстановил душевное равновесие.

Когда мы добрались до Нью-Йорка, я с нетерпением стал искать парижские газеты. Они рассказали о сожжении особняка маркиза де Б. во время бала-маскарада, и о том, что мадам Маркизу больше никто не видел и не слышал, и о том, что аббат Р. таинственным образом исчез в ту же ночь, и поскольку служащий пароходной компании проследил за тем, чтобы на борту"Бельгика"были заняты каюты, и поскольку было доказано, что эти каюты были заняты леди и джентльменом во время перехода в Америку, общественное мнение, естественно, решило, что аббат сбежал с маркизой. В развалинах был обнаружен единственный обугленный и неузнаваемый труп, предположительно одного из слуг. Чей это был труп, я предоставляю судить вам самим. Что касается маркизы, у меня сложилось впечатление, что маркиз планировал тайно увезти ее и замуровать в женском монастыре или сумасшедшем доме, и что карета, в которую, как я видел, погрузили тело одалиски, была там для этой цели. Я помню, что видел сообщение о смерти маркиза три года спустя.

Что касается меня, деньги маркиза не принесли мне ничего хорошего. Я два или три раза открывал бизнес в Нью-Йорке и терпел неудачу. Лизетт умерла два года назад. Затем я приехал в Калифорнию, и вот я здесь. Я вижу, ты дремлешь, так что тебе лучше расстелить одеяло в том углу у камина и лечь спать.

1879 год

Примечания

1

Наполеон — разговорный термин, обозначавший французскую золотую монету.