На службе зла
Робин Эллакотт получает с курьером таинственный пакет – в котором обнаруживается отрезанная женская нога. Ее начальник, частный детектив Корморан Страйк, не так удивлен, но встревожен не меньше. В его прошлом есть четыре возможных кандидатуры на личность отправителя – и каждый из четверых способен на немыслимую жестокость. Полиция сосредоточивает усилия на поиске одного из этих четверых, но Страйк чем дальше, тем больше уверен, что именно этот подозреваемый ни при чем. Вдвоем с Робин они вынуждены взять дело в свои руки и погрузиться в пучины исковерканной психики остальных троих подозреваемых. Но таинственный убийца наносит новые удары, и Страйк с Робин понимают, что их время на исходе… «На службе зла» – дьявольски увлекательный роман-загадка со множеством неожиданных сюжетных поворотов, а также – история мужчины и женщины, пребывающих на перепутье как в профессиональном плане, так и в том, что касается личных отношений.
Оглавление
10
With no love, from the past.
Из-за непрерывного потока транспорта Страйк не смог сразу перейти Тотнэм-Корт-роуд; оставалось только ждать, всматриваясь в толпу прохожих на противоположном тротуаре. Наконец он пересек проезжую часть и заглянул в окно японского кафе, но не увидел камуфляжной куртки. Ни один из посетителей, одетых в рубашки и футболки, ни ростом, ни телосложением не напоминал того типа в солнцезащитных очках. У Страйка в кармане куртки дрогнул мобильник. Пришло сообщение от Робин:
Спокойно.
Ухмыльнувшись, Страйк помахал на прощание окнам «Корта» и направился в сторону метро.
Возможно, Робин права: зря он так дергается. Какова вероятность того, что псих, приславший эту ногу, будет в открытую следить за Робин? И все же пристальный взгляд того громилы в камуфляжной куртке вызывал определенные подозрения, как и его темные очки: на улице не так уж и солнечно. Случайно ли он исчез как раз в тот миг, когда оказался вне поля зрения Страйка? Беда в том, что воспоминания сыщика о внешности троих интересовавших его сейчас людей были, по сути, бесполезны: ведь он не видел Брокбэнка уже восемь лет, Лэйнга — девять, а Уиттекера — целых шестнадцать. Любой из них мог за это время набрать или сбросить вес, полысеть, отрастить бороду или усы, стать инвалидом или накачать мышцы. Сам Страйк со времени знакомства с ними успел лишиться ноги. Единственное, чего не замаскируешь, — это рост. Все трое субъектов, не дававших покоя Страйку, были ростом как минимум выше среднего, и Камуфляж вполне отвечал такому описанию.
Вблизи станции метро «Тотнэм-Корт-роуд» у Страйка в кармане завибрировал телефон; звонил, к счастью, Грэм Хардэйкр. Отойдя в сторону, чтобы не мешать прохожим, Страйк ответил на звонок.
— Здорóво, — послышался голос его бывшего сослуживца, — как дела, старина? Слышал, тебе присылают отрезанные конечности?
— Я так понимаю, ты сейчас не в Германии? — отозвался Страйк.
— В Эдинбурге, уж полтора месяца. Недавно вот прочитал о тебе в «Скотсмене».
У Отдела специальных расследований Королевской военной полиции был филиал в Эдинбургском замке: тридцать пятый отдел. Назначение туда считалось престижным.
— Харди, дело есть, — сказал Страйк. — Требуется кое-какая инфа. Ноэла Брокбэнка помнишь?
— Забудешь такого, как же. Седьмая бронетанковая, если память мне не изменяет?
— Ага, он самый. Второй — Дональд Лэйнг. Я его знал еще до знакомства с тобой. Он из Королевского собственного пограничного полка. Мы с ним на Кипре служили.
— Вернусь в контору — сделаю все, что смогу, дружище. Я сейчас в чистом поле стою.
Беседу об общих знакомых прервал усилившийся в час пик шум транспорта. Хардэйкр пообещал перезвонить, когда наведет справки в военном архиве, и Страйк спустился в метро. Через полчаса он вышел на станции «Уайтчепел» и обнаружил эсэмэску от человека, с которым у него была назначена встреча:
Приболел отбой перезвоню.
Очень досадно и не вовремя, но совершенно не удивительно.
Учитывая, что у Страйка не было ни партии наркотиков, ни толстой пачки немеченых банкнот, ни намерения кого-то припугнуть или избить, Штырь и так оказал ему большое уважение, когда соизволил назначить дату и место встречи.
Страйк провел целый день на ногах, культя нещадно ныла, но у метро присесть было негде. Он прислонился к желтой кирпичной стене у входа и набрал номер Штыря.
— Ну чё тебе, Бунзен?
Как возникло прозвище Штырь, Страйк уже забыл и понятия не имел, почему Штырь называет его самого Бунзеном. Они познакомились, когда им было по семнадцать, но их отношения, хотя и довольно тесные, мало походили на обычную подростковую дружбу. По сути, это была не дружба в привычном понимании, а скорее вынужденное братство. Страйк был уверен, что Штырь в случае чего станет оплакивать его смерть, но не сомневался также, что, останься Штырь один на один с его трупом, он приберет к рукам все, что найдет ценного. И при этом будет считать, что где-то на небесах Страйк только радуется, видя, как его бумажник перекочевывает к нему, Штырю, а не к какому-нибудь проходимцу.
— Занят, Штырь? — Страйк закурил.
— Да, Бунзен. Сегодня никак. А чё те приспичило?
— Я Уиттекера ищу.
— Разобраться с ним хочешь?
Перемена в голосе Штыря встревожила бы любого, забудь он, кто такой Штырь и чем занимается. Для него и его братвы единственным верным способом прекратить вражду было убийство, и, как следствие, половину сознательной жизни он провел за решеткой. Штырю было за тридцать, и Страйка удивляло, что тот вообще дожил до такого возраста.
— Просто хочу знать, где он кантуется, — с нажимом ответил Страйк.
Вряд ли Штырь слышал об отрезанной ноге, ведь в его мире новости ограничивались сугубо личными интересами и передавались через знакомых.
— Могу поспрошать.
— Бабло — по таксе, — сказал Страйк, у которого со Штырем была постоянная договоренность о вознаграждении за полезную информацию. — И еще… Штырь? — Этот перец имел обыкновение вешать трубку, когда его что-то отвлекало.
— Еще чего-то? — переспросил Штырь.
Голос его будто удалился, а затем приблизился. Насколько понял Страйк, тот убрал телефон от уха, считая, что разговор окончен.
— Да, — сказал Страйк. — Диггер Мэлли.
Молчание в трубке красноречиво свидетельствовало, что не только Страйк помнит, кто такой Штырь, но и Штырь не забывает, кто есть Страйк.
— Строго между нами, Штырь. Ты ведь не трепался обо мне с Мэлли?
Помолчав еще немного, Штырь мрачно ответил:
— На кой хрен мне с ним трепаться?
— Должен был спросить. При встрече объясню.
Опять тревожная тишина.
— Штырь, я тебя когда-нибудь сдавал? — спросил Страйк.
После непродолжительной паузы Штырь заговорил, как показалось Страйку, своим обычным тоном:
— Короче. Уиттекер, ага? Попробуем, Бунзен.
Раздались отрывистые гудки. Штырь не имел привычки прощаться.
Страйк со вздохом закурил новую сигарету. Поездка оказалась напрасной. Только докурить пачку «Бенсон энд Хеджес» — и можно садиться в обратный поезд.
Вестибюль станции метро, стоявший посреди забетонированного двора, обступали задние фасады жилых домов. Вдали, на фоне горизонта, поблескивал «Корнишон»[19], огромный черный небоскреб в форме пули. Лет двадцать назад, когда семья Страйка какое-то время жила в Уайтчепеле, этого здания еще не было.
Оглядываясь по сторонам, Страйк не испытывал ни ностальгии, ни радости возвращения. Ему были внове и эта забетонированная площадка, и серые спины домов. Даже станция метро казалась лишь смутно знакомой. Сплошная череда переездов и передряг, без которых не обходилась его жизнь с матерью, затуманила воспоминания о конкретных местах; он успел забыть, чья обветшалая квартирка располагалась над угловым магазином и что за паб примыкал к их сквоту.
Вместо того чтобы вернуться в метро, он машинально приближался к той точке, которую обходил стороной вот уже семнадцать лет, — к дому, где умерла его мать. Это был последний сквот, в котором она ютилась, — ветхое двухэтажное строение в минуте ходьбы от метро. По пути он начал мало-помалу вспоминать. Еще бы: по этому металлическому мосту над рельсами Страйк ходил учеником выпускного класса. Всплыло в памяти и название улицы: Каслмэйн-стрит. Определенно, здесь жила одна шепелявая девчонка, его одноклассница…
Дойдя до конца Фулборн-стрит, Страйк замедлил шаг, поймав себя на какой-то двойственности восприятия. Смутные воспоминания об этом месте, полустертые сознательными попытками забыть, вставали у него на пути, как выцветшие слайды. Здания с облупленной штукатуркой остались такими же ветхими, какими запомнились, а вот офисы и магазины были совершенно незнакомы. Страйк будто вернулся в какую-то местность, виденную во сне, но потом сдвинутую и покалеченную. Естественно, ничто не вечно в этих бедных кварталах Лондона, где сменяют друг друга хлипкие предприятия-однодневки; убогие вывески крепятся кнопками, чтобы сподручнее было вешать новые; владельцы уходят: кто в другие пределы, кто в мир иной.
Страйк не помнил номера дома и решил отыскать знакомую дверь, которая вела в бывший сквот; через пару минут она обнаружилась рядом с магазинчиком азиатской и европейской одежды, в котором, по расчетам Страйка, прежде находилась ямайская продуктовая лавка. Указателем послужил латунный почтовый ящик. Каждый приход и уход он отмечал пронзительным лязгом.
Черт, черт, черт…
Прикурив вторую сигарету от первой, Страйк быстро вышел на заставленную рыночными палатками Уайтчепел-роуд. Все те же дешевые шмотки и яркая пластмассовая утварь. Страйк прибавил шагу. Он сам точно не знал, куда идет, но узнавал некоторые приметы: эта бильярдная находилась здесь и семнадцать лет назад… эта старинная литейня[20] тоже… воспоминания, пробуждаясь, жалили так, будто он разворошил гнездо спящих змей…
На пороге своего сорокалетия мать стала заглядываться на мужчин помоложе, и Уиттекер был из них самый молодой: ему исполнился всего двадцать один год. Страйку было шестнадцать, когда Уиттекер появился у них в доме. Музыкант со впалыми, болезненно яркими, золотисто-карими глазами, он уже тогда выглядел разбитым и опустошенным. На плечи спадали темные косички-дреды; ходил он в одних и тех же джинсах и футболке; от него всегда воняло. В голове Страйка, устало бредущего по Уайтчепел-роуд, в такт шагам звучала расхожая истина.
Что на виду, того не видать. Что на виду, того не видать.
Многие, вероятно, решили бы, что Страйк одержим, несправедлив, не способен отпустить то, что бередит душу. Они сказали бы, что при виде посылки с ногой Страйк тут же заподозрил Уиттекера, поскольку до сих пор не мог смириться, что тот разгуливает на свободе, избежав наказания за убийство Леды. И даже разъясни Страйк причины, по которым подозревал Уиттекера, люди, скорее всего, только высмеяли бы предположение о том, что записной любитель извращений и садизма мог отрезать женщине ногу. Страйк знал, как сильно укоренилось в людских головах убеждение, что злодей всегда скрывает свою опасную склонность к насилию и подавлению. Если же склонность эта выставляется напоказ, доверчивый люд только хохочет, объявляет ее позерством и находит в ней определенную изюминку.
С Уиттекером Леда познакомилась в студии звукозаписи, где была секретаршей, мелкой сошкой, причастной к истории рока и сидевшей идолом в приемной. В свою очередь, Уиттекер, который бренчал на гитаре и писал тексты для нескольких трэш-металлических команд, поочередно выгонявших его за неадекватное поведение, пристрастие к наркотикам и агрессивность, утверждал, что познакомился с Ледой, когда пришел заключать договор о записи альбома. Впрочем, Леда потом призналась сыну, что в момент их первой встречи охранники выталкивали Уиттекера за порог, а она убеждала их быть помягче с этим мальчиком. Леда привела музыканта к себе домой, где он и обосновался всерьез и надолго.
Шестнадцатилетний Страйк не мог знать наверняка, действительно ли Уиттекер наслаждается садистскими и демоническими ритуалами, или все это сплошное фиглярство. Не сомневался он только в одном: что ненавидит Уиттекера всеми фибрами души и ненависть эта гораздо сильнее тех чувств, которые он испытывал к другим временным сожителям Леды. За уроками ему приходилось вдыхать вонь этого подонка, едва ли не пробовать ее на язык. Уиттекер относился к подростку-пасынку свысока: внезапный град язвительных оскорблений демонстрировал его красноречие, которое он предусмотрительно скрывал, когда подлаживался к публике попроще из окружения Леды. Но Страйк тоже не лез за словом в карман. Кроме того, мозг его был не так сильно отравлен марихуаной, а лишь слегка подернут вечным облаком дурмана, висевшим в сквоте. Пока Леда не слышала, Уиттекер издевался над Страйком за решение возобновить прерванную учебу. Высокий и жилистый, Уиттекер сохранял на удивление хорошую форму для человека, ведущего малоподвижный образ жизни; но и Страйк уже перерос за метр восемьдесят и занимался боксом в местном клубе. Напряжение между этими двумя сгущало прокуренный воздух и грозило вылиться в бойню.
Постоянными издевками, домогательствами и насмешками Уиттекер заставил сводную сестру Страйка навсегда уйти из дома. Отчим с самодовольным видом разгуливал по комнате нагишом, почесывая татуированную грудь и глумясь над униженной четырнадцатилетней девочкой. Однажды вечером она добежала до телефонной будки на углу, позвонила дяде с тетей и упросила забрать ее к себе. С рассветом их машина остановилась у сквота: они всю ночь добирались до Лондона из Сент-Моза. Люси поджидала их с маленьким чемоданчиком, куда уместились ее скудные пожитки. Больше она никогда не возвращалась к матери.
Стоя на пороге, Тед и Джоан уговаривали Страйка тоже уехать с ними. А он все еще надеялся выжить Уиттекера из дома, чтобы не оставлять маму с ним наедине, и потому отказывался. С каждым теткиным увещеванием его решимость только крепла. Ведь он слышал, как Уиттекер говорил о своем желании отнять у кого-нибудь жизнь, будто о какой-то приятной эпикурейцу мелочи.
Тогда Страйк не верил в серьезность его намерений, но знал, что Уиттекер угрожает расправой соседям, а стало быть, по-прежнему пышет злобой. Леда не поверила рассказам Страйка о том, как у него на глазах отчим пытался прибить разбудившую его кошку. В тот раз Страйк вырвал тяжелый ботинок из рук Уиттекера, который с матюгами, размахивая своим говнодавом, бегал по комнате, чтобы покарать обидчицу.
По мере того как Страйк ускорял шаг, в культе, опиравшейся на протез, нарастала боль. Справа, словно по заказу, перед глазами возникло приземисто-квадратное кирпичное здание бара «Конская голова». При входе он заметил вышибалу в темной униформе и вспомнил, что бар переоборудован под стриптиз-клуб.
— Оборзели, — буркнул Страйк.
Его совершенно не трогало, что рядом будут егозить полуголые девицы, лишь бы пиво подавали приличное, но такой заоблачный ценник был ничем не оправдан, тем более что Страйк за один день потерял сразу двух клиентов.
Поэтому он перешел в соседний «Старбакс», нашел свободное место и, положив ноющую от боли ногу на свободный стул, принялся задумчиво помешивать двойной эспрессо. Мягкие серо-коричневые диваны, кофе с пенкой в высоких чашках, сноровистые ребята-бармены за надраенным до блеска стеклянным прилавком — все это, конечно, могло стать идеальным противоядием от гнусного, неотвязного призрака Уиттекера. Но Страйк поймал себя на том, что бессилен против этих воспоминаний…
Пока Уиттекер жил с Ледой, о его былых неладах с законом знали только социальные службы на севере Англии. Он без конца сыпал байками о своей криминальной юности, явно приукрашенными и зачастую противоречивыми. Буквально сразу после его ареста по обвинению в убийстве кое-какая информация все же просочилась — не иначе как от людей, всплывших из его прошлого: одни рассчитывали на мзду от газетчиков, другие рвались отомстить за себя, а третьи как могли пытались его выгораживать.
Родился Уиттекер в обеспеченной семье, принадлежавшей к верхушке среднего класса. Главой семейства был возведенный в дворянское достоинство дипломат, которого Уиттекер вплоть до двенадцати лет считал своим отцом. Именно в этом возрасте ему стало известно, что его старшая сестра, которая, как ему внушали, жила в Лондоне и работала учительницей по системе Монтессори, в действительности — его мать, опустившаяся алкоголичка и наркоманка, отвергнутая родными и прозябающая в нищете. С той поры Уиттекер, и без того трудный подросток, склонный к беспричинным вспышкам злобы и агрессии, сделался решительно неуправляемым. Исключенный из частной школы-интерната, он примкнул к местной банде и вскоре стал в ней главарем. Этот жизненный этап завершился отбыванием срока в исправительной колонии: Уиттекер, державший нож у горла девушки, проходил вместе со своими дружками по делу о групповом изнасиловании. В пятнадцать лет он сбежал в Лондон, оставив за собой след мелких правонарушений, и в конце концов отыскал родную мать. Недолгая радость встречи сменилась взаимными оскорблениями и неприязнью.
— Тут не занято?
За спинку стула, на который Страйк положил протезированную ногу, взялся рослый парень. Смазливый кудрявый шатен, он смахивал на Мэтью, жениха Робин. Буркнув что-то невнятное, Страйк убрал ногу, отрицательно помотал головой и посмотрел вслед парню, который забрал стул, чтобы подсесть к ожидавшей его компании человек из шести. Страйк заметил, что девушки очень обрадовались возвращению красавчика; видя, как разрешилась ситуация, они приосанились и просияли. То ли из-за сходства с Мэтью, то ли из-за отнятого стула, то ли в силу интуитивной неприязни Страйк счел поведение парня нестерпимым. Разозлившись, что его потревожили, он даже не притронулся к своему кофе, встал и ушел. На Уайтчепел-роуд его застиг дождь. Больше не противясь взрывной волне воспоминаний, он двинулся по улице, прикуривая одну сигарету от другой.
Уиттекер испытывал почти патологическую потребность быть в центре внимания. Если Леда работала, занималась детьми или общалась с подругами, он приходил в бешенство и переключался на соседок по сквоту, пуская в ход весь арсенал своих гипнотических способностей. Даже Страйк, смотревший на него со стойким отвращением, как на глиста, нехотя признавал, что редкая женщина могла устоять перед чарами Уиттекера. Выдворенный взашей из своей последней музыкальной группы, Уиттекер продолжал грезить о славе. Гитарных аккордов он мог взять не более трех, но любой попадавшийся ему под руку клочок бумаги тут же покрывался сочиненными им текстами, в значительной степени навеянными «Сатанинской библией», которая вечно валялась на тюфяке, где спали Уиттекер с Ледой; Страйку запомнился черный переплет с эмблемой из пентаграммы и козлиной головы. Уиттекер досконально изучил жизнь и творчество Чарльза Мэнсона, главы американской секты. К школьным выпускным экзаменам Страйк готовился под скрежет виниловой пластинки «Manson’s LIE: The Love and Terror Cult»[21].
Уиттекер еще до знакомства с Ледой был о ней наслышан; теперь его увлекали ее рассказы о тусовках, где она бывала, о мужчинах, с которыми переспала. Через нее он как бы сошелся со знаменитостями, и Страйк, узнав его поближе, заключил, что Уиттекер жаждет славы — пожалуй, больше всего на свете. Отчим не видел нравственных различий между своим кумиром Мэнсоном и такими, как рок-звезда Джонни Рокби. И тот и другой заняли прочное место в общественном сознании. Пожалуй, Мэнсон преуспел в этом даже больше, поскольку миф о его личности не зависел от колебаний моды: зло всегда притягательно.
Впрочем, Уиттекера влекла к Леде не только ее известность в определенных кругах. Его возлюбленная успела родить детей от двух состоятельных рок-музыкантов, которые платили ей алименты. Уиттекер стал обитателем сквота в твердом убеждении, что Леда намеренно ведет такой богемно-нищенский образ жизни, а сама держит где-то рядом кубышку, в которую рекой текут денежки Джонни Рокби и Рика Фантони — отцов Страйка и Люси соответственно. Похоже, он не вдавался, да и не верил в истинное положение дел: за годы, прожитые с неуемной транжирой Ледой, оба ее прежних сожителя научились оберегать свои средства, чтобы не пойти по миру. Месяц за месяцем Уиттекер исходил злостью и все чаще зубоскалил над Ледой, не желавшей на него тратиться. Он закатывал нелепые сцены, когда Леда отказывалась раскошелиться на приглянувшийся ему «Фендер Стратокастер» или на фирменный бархатный пиджак, который ему, вонючему голодранцу, вдруг приспичило на себя нацепить. Давление усиливалось; Уиттекер сочинял наглые и легко опровергаемые байки: дескать, его пошатнувшееся здоровье требует дорогостоящего лечения; дескать, за просроченный долг кредитор грозится переломать ему ноги. Леда то смеялась, то отчаивалась.
— Милый, ну нет у меня денег, — повторяла она. — Честное слово, дорогой, я сама без гроша, неужели я бы для тебя пожалела?
Леда забеременела, когда Страйку исполнилось восемнадцать: он только-только подал документы в университет. Его охватил ужас, но даже тогда он не верил, что мать выйдет за Уиттекера. Она не переставала твердить сыну, как ненавистно ей замужество. Ее первый, ранний брак продлился всего две недели, после чего она сбежала. Да и Уиттекер, казалось, не имел намерения жениться.
Но все же свадьба состоялась, потому что Уиттекер, несомненно, увидел в ней единственный надежный способ добраться до мифических припрятанных миллионов. Церемонию, по стопам двух участников группы «Битлз», назначили в отделе регистрации Марлибона. Не иначе как Уиттекер воображал, что его начнут фотографировать в дверях, словно Пола Маккартни, но никому не было до него дела. Только смерть ослепительной невесты могла бы собрать на ступенях толпу папарацци.
Неожиданно Страйк обнаружил, что оказался у станции метро «Олдгейт-Ист». Он корил себя за бессмысленный крюк. Сел бы на поезд в Уайтчепеле — уже преспокойно ехал бы к Нику с Илсой. Но его за каким-то дьяволом понесло не в ту сторону, и в метро он оказался в самый час пик.
Его крупная фигура, да еще с рюкзаком за спиной, вызывала скрытое недовольство и раздражение стоящих рядом пассажиров, но Страйк даже не обращал на них внимания. На голову выше остальных, он держался за поручень и, глядя, как его отражение покачивается в темных оконных стеклах, вспоминал последнюю и самую отвратную сцену: Уиттекер в зале суда требует освобождения из-под стражи, потому как следствие нашло нестыковки в его показаниях о собственном местонахождении в тот день, когда его жена ввела себе под кожу иглу; противоречивыми оказались также сведения о происхождении героина и об истории наркозависимости Леды.
Цепочка разношерстных соседей-сквоттеров дала показания о том, что Уиттекер проявлял буйство и жестокость по отношению к жене, что Леда отвергала героин в любой форме, что Уиттекер терзал ее своими угрозами и изменами, твердил об убийстве и деньгах, а когда нашли тело, не очень-то горевал. Свидетели в наивном исступлении, которое шло только во вред делу, твердили, что Леду, вне сомнения, убил Уиттекер. Сторона защиты разбила в пух и прах этот жалкий лепет. Когда же на свидетельское место вызвали студента Оксфорда, чаша весов качнулась в другую сторону.
Поначалу судья не скрывал одобрения, глядя на Страйка: подтянут, умен, излагает четко, хотя и выглядит как грозный великан, даром что в костюме и при галстуке. Сторона обвинения задала вопрос насчет корыстных побуждений Уиттекера. В тишине зала суда Страйк поведал о неоднократных попытках отчима прибрать к рукам денежные средства, которые по большому счету были только плодом его воображения, а также о том упорстве, с каким Уиттекер принуждал Леду вписать его в завещание и тем самым доказать свою любовь.
Золотистые глаза Уиттекера смотрели на него с почти полным безразличием. В последнюю минуту допроса взгляды Страйка и Уиттекера, находившихся в разных концах зала, встретились. Уиттекер издевательски дернул уголками губ. Он приподнял от стола указательный палец и незаметно дернул им в сторону.
Страйк все понял. Незаметный жест предназначался только ему: уменьшенная копия отработанного удара, который Уиттекер наносил ребром ладони в шею обидчику.
«Ты дождешься, — любил приговаривать Уиттекер, сверкая безумными золотистыми глазами. — Ты дождешься!»
Он хорошо подготовился. Кто-то из его толстосумов-родственников выложил кругленькую сумму, чтобы нанять прожженного адвоката. Ухоженный, прилично одетый, Уиттекер все отрицал спокойным, мягким, почтительным тоном. К заседанию суда он как раз обзавелся продуманной легендой. Все доводы обвинения, изобличавшие его истинную сущность (Чарльз Мэнсон на древнем проигрывателе, «Сатанинская библия» на кровати, укуренные разговоры про наслаждение от убийства), разбивались о легкое недоумение Уиттекера.
— Даже не знаю, что сказать… Я ведь музыкант, Ваша честь, — в какой-то момент проговорил он. — Искусство рождается из мрака. Она понимала это, как никто другой.
Его голос театрально дрогнул, и Уиттекер зашелся в бесслезных рыданиях. Адвокат участливо спросил, не нужен ли ему перерыв.
И тогда Уиттекер, мужественно помотав головой, изрек афористичное заявление о смерти Леды:
— Она звала смерть — Девчонка-Негашенка.
Аллюзию понял, видимо, один Страйк, постоянно слышавший эту песню в детстве и юности. Уиттекер процитировал «Mistress of the Salmon Salt».
Отчим вышел сухим из воды. Хотя судебно-медицинская экспертиза подтвердила, что Леда не страдала героиновой зависимостью, репутация сыграла с ней злую шутку. Она употребляла многие другие наркотики. И вдобавок слыла заядлой тусовщицей. Люди в завитых париках, чья работа заключалась в квалификации тяжких преступлений, сочли вполне закономерным, что Леда умерла на грязном тюфяке, стремясь к наслаждению, которого земная жизнь дать не могла.
На ступенях здания суда Уиттекер заявил, что собирается написать биографию покойной жены, и тут же исчез. Обещанная книга так и не вышла в свет. Ребенка Леды и Уиттекера усыновили многострадальные прабабка и прадед с отцовской стороны, и Страйк больше не видел своего единоутробного брата. Без лишнего шума отчислившись из Оксфорда, он завербовался в армию; Люси поступила учиться; жизнь продолжалась.
Время от времени имя Уиттекера мелькало в прессе — каждый раз в связи с очередной криминальной историей, и дети Леды не могли читать об этом без содрогания. Разумеется, на первые полосы газет он не попадал: его уделом стало жениться на отставных любовницах знаменитостей разного калибра. Добытая таким путем слава была лишь тусклым отражением чужого отражения.
— Этот навозный жук так и будет ползать в дерьме, — сказал Страйк Люси, но она не засмеялась. Грубый юмор как способ описания мерзостей жизни она понимала еще хуже, чем Робин.
Страйк устал и проголодался, у него ныла культя, и, покачиваясь вместе с вагоном, он ощущал усталость и подавленность, в основном из-за собственной участи. В течение многих лет он уверенно смотрел в будущее. Прошлое не изменить: он не отрицал случившегося, но зачем понадобилось снова это ворошить, отправляться на поиски сквота, где он не был уже двадцать лет, вспоминать лязг почтового ящика и вопли обезумевшей кошки, в который раз переживать зрелище лежащей в гробу бледно-восковой матери, одетой в платье с рукавами-колокольчиками.
«Ты долбаный идиот, — в ярости твердил себе Страйк, изучая схему метро, чтобы понять, сколько придется сделать пересадок, чтобы добраться до Ника и Илсы. — Уиттекер не имеет отношения к той посылке. Ты просто ищешь повод ему отомстить».
Роковую посылку отправил кто-то методичный, расчетливый и упертый; Уиттекер, по воспоминаниям двадцатилетней давности, был взбалмошным, сумасбродным и переменчивым.
И все же…
Ты дождешься…
Quicklime Girl…
— Черт! — громко выругался Страйк, напугав окружающих.
В этот миг он понял, что проехал пересадку.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги На службе зла предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
