Дурная кровь

Роберт Гэлбрейт, 2020

Корморан Страйк навещает родных в Корнуолле. Там к частному детективу, вновь попавшему на первые полосы газет после того, как он поймал Шеклуэллского Потрошителя и раскрыл убийство министра культуры Джаспера Чизуэлла, обращается незнакомая женщина и просит найти ее мать, пропавшую при загадочных обстоятельствах в 1974 году. Страйку никогда еще не доводилось расследовать «висяки», тем более сорокалетней выдержки; шансы на успех почти нулевые. Но он заинтригован таинственным исчезновением молодого доктора Марго Бамборо и берется за дело, которое оказывается, пожалуй, самым головоломным в его практике. Со своей верной помощницей Робин Эллакотт, успевшей стать в их агентстве полноправным партнером, Страйк разыскивает неуловимых очевидцев и опрашивает ненадежных свидетелей, ищет подходы к сидящему четвертое десятилетие за решеткой маньяку-убийце, с отвращением осваивает гадание по картам Таро и астрологические премудрости – и постепенно убеждается, что даже дела настолько давние могут быть смертельно опасны… Впервые на русском!

Часть первая

Пришло раздолье Лета…

Эдмунд Спенсер. Королева фей

1

Поборник правды, тверд в бою как сталь

Сей рыцарь по прозванью Артегаль…

Эдмунд Спенсер. Королева фей

— Да ты по всем статьям наш, корнуолльский парень, — распинался Дейв Полворт. — Только фамилия какая-то левая: Страйк. А по факту ты — Нанкарроу. Или будешь и дальше мне втирать, что, дескать, привык считать себя англичанином?

Этим теплым августовским вечером в пабе «Виктори-Инн» было такое столпотворение, что посетители, не сумевшие найти места в зале, выплескивались наружу и устраивались на широкой каменной лестнице, спускавшейся к бухте. Полворт и Страйк заняли угловой столик, и каждый уже влил в себя не одну пинту по случаю дня рождения Полворта, которому исполнялось тридцать девять. Полворт отстаивал корнуолльский патриотизм уже минут двадцать, которые для Страйка растянулись на целую вечность.

— Считаю ли я себя англичанином? — задумался он вслух. — Нет, я бы, пожалуй, назвался британцем.

— Ладно врать-то. — Полворт мало-помалу закипал. — У тебя бы язык не повернулся. Ты меня спецом выбешиваешь.

На вид в них не было ничего общего. У Полворта, невысокого и щуплого, как жокей, с обветренной, не по возрасту морщинистой физиономией, редеющие волосы едва прикрывали загорелую лысину. На эту встречу он явился в рваных джинсах и мятой футболке, которая, наверное, валялась на полу или в корзине с грязным бельем. На левом предплечье красовалась наколка — черно-белый крест святого Пирана Корнуолльского; правую руку прорезал глубокий шрам — память о близком контакте с акулой. Старые друзья называли его Аборигеном или Живцом.

Его друг Страйк напоминал вышедшего в тираж боксера, что, впрочем, соответствовало истине: крупный, почти двухметрового роста, со слегка свернутым набок носом и темной курчавой шевелюрой. Наколок он не признавал и, невзирая на всегдашнюю легкую небритость, выходил из дому наглаженным и свежим, что выдавало в нем бывшего полицейского или военного.

— Ты же отсюда родом, — гнул свое Полворт, — а стало быть, корнуоллец.

— Ну, знаешь, если так рассуждать, тогда ты — брамми.

— Что ты гонишь?! — Полворт, глубоко уязвленный, вновь сорвался на крик. — Меня из Бирмингема привезли сюда двухмесячным, у моей матери девичья фамилия Тревельян. Только на этой земле и слышен зов крови. — Полворт уже бил себя кулаком в грудь. — Мои предки по материнской линии веками жили в Корнуолле…

— Ты пойми: для меня кровь и почва никогда не были…

— А тебе известны результаты последнего опроса? — перебил Полворт. — В графе «национальная принадлежность» половина, то бишь пятьдесят процентов, участников отметили клеточку «корнуоллец», а не «англичанин». Колоссальный рост самосознания.

— Потрясающе, — сказал Страйк. — И дальше что? Добавим еще клеточки для думнониев и римлян?

— Давай-давай, залупайся, — фыркнул Полворт, — поглядим, далеко ли уедешь. Лондон тебе не на пользу, братан… Когда человек гордится своим происхождением — это нормально. Когда местные сообщества требуют, чтобы Вестминстер передал им часть полномочий, — это нормально. На будущий год шотландцы всем прикурить дадут. Вот увидишь. Добьются для себя независимости — и остальные за ними потянутся. Кельтские народы один за другим начнут поднимать голову. Повторим? — без всякого перехода добавил он, указывая на опустевший пивной стакан Страйка.

Направляясь в паб, Страйк рассчитывал снять напряжение и тревогу, а не дискутировать о корнуолльской политике. Но с момента их последней встречи Полворт, очевидно, полностью сроднился с патриотической партией «Сыны Корнуолла», в которую вступил еще шестнадцатилетним подростком. Обычно Дейв поднимал Страйку настроение, как никто другой, но не терпел шуточек по поводу независимости Корнуолла, тогда как у Страйка эта тема вызывала не больше эмоций, чем шторы в гостиной или наблюдение за поездами. Страйк уже подумал было сказать, что ему пора к тетушке, но от этой мысли ему сделалось едва ли не более тоскливо, чем от гневных обличений в адрес супермаркетов, не желающих помечать товары местного производства крестом святого Пирана.

— Ага, спасибо, — ответил он и протянул свой пустой стакан Дейву, который стал протискиваться к стойке, кивая направо и налево бесчисленным знакомым.

Оставшись в одиночестве, Страйк рассеянно обвел глазами паб, который он всегда считал для себя чуть ли не родным. С годами это заведение изменилось, но все еще напоминало то место, где он лет в восемнадцать-девятнадцать тусовался со своими корнуолльскими приятелями. На него нахлынуло двойственное, острое чувство родства и в то же время отчуждения: здесь он ощущал себя своим, но никогда своим не был.

Когда Страйк бесцельно скользил взглядом от деревянных половиц к офортам с морскими видами, он неожиданно для себя уставился прямо в большие настороженные глаза женщины, которая вместе с подругой задержалась у бара. Ее вытянутое, бледное лицо обрамляли черные с проседью волосы, спадавшие на плечи. Он ее не узнавал, но в последние полчаса беспрерывно ловил на себе взгляды кое-кого из местных, вертевших головами, чтобы получше его рассмотреть. Страйк отвел глаза, достал мобильный и сделал вид, будто набирает сообщение.

Улови эта публика хоть малейший знак, от желающих пообщаться не было бы отбоя: в городке Сент-Моз каждая собака, похоже, знала, что десять дней назад у тетушки Джоан диагностировали запущенный рак яичников, после чего Страйк с единоутробной сестрой Люси и тремя ее сыновьями поспешили сюда, к Джоан и Теду, чтобы оказать им любую необходимую поддержку. Вот уже неделю Страйк, выходя за порог, отвечал на расспросы, благодарил за сочувствие и терпеливо отклонял предложения помощи. У него сводило скулы от необходимости подбирать вежливые слова и объяснять: «Да, видимо, в последней стадии; да, всем нам сейчас паршиво».

С двумя очередными пинтами Полворт протиснулся к столику.

— Продолжим, Диди, — сказал он, залезая на высокий барный табурет.

Это давнишнее прозвище Страйк получил в местной начальной школе: то ли из-за высокого роста, по созвучию с «дылдой», то ли по созвучию с корнуолльским «дидикой» — «цыган», «бродяга». Заслышав такое словечко, Страйк оттаял и вспомнил, почему дружба с Полвортом оказалась самой прочной в его жизни.

Тридцать пять лет назад Страйк поступил в начальную школу Сент-Моза, причем в середине учебного года: необычно крупный для своего возраста, он вдобавок принес с собой какой-то говорок, который резал слух местным жителям. Он действительно появился на свет в Корнуолле, но молодая мать, едва оправившись от родов, сбежала с младенцем под покровом ночи, чтобы вернуться к полюбившейся ей лондонской жизни, где она кочевала с одной гулянки на другую, из квартиры в квартиру, от сквота к сквоту. Четыре года спустя она вернулась с ним и с новорожденной дочкой в Сент-Моз, но долго там не выдержала и как-то на рассвете опять пропала, бросив сына и его единоутробную сестру Люси. Что именно говорилось в записке, оставленной на кухонном столе, он так и не узнал. Не иначе как Леда повздорила с квартирным хозяином или с очередным сожителем, а может, не смогла отказать себе в поездке на музыкальный фестиваль; так или иначе, вести привычный для нее образ жизни с двумя малыми детьми на руках оказалось ей не под силу. По каким-то причинам ее отсутствие затянулось, и невестка Леды, Джоан, которая была добропорядочна и ответственна, не в пример своей легкомысленной и сумасбродной золовке, купила Страйку школьную форму и вместе с мужем повела его в подготовительный класс.

Ровесники-приготовишки вытаращились на него во все глаза. Когда учительница объявила, что новенького зовут Корморан, по классу прокатились смешки. В школе ему не понравилось: он твердо помнил, что мама упоминала «домашнее обучение». Но при попытке втолковать дяде Теду, с которым Страйк всегда находил общий язык, что мама заругается, он услышал суровое «так надо» и «придется», хотя даже странный говорок этих чужих ребят разбирал с трудом. Страйк никогда не был плаксой, но, сев за старую, обшарпанную парту, еле сумел проглотить застрявший в горле ком, твердый, как яблоко.

По какой причине коротышка Дейв Полворт, староста класса, потянулся к новичку, осталось загадкой даже для Страйка. Вряд ли из страха перед физической силой, ведь двое лучших дружков Полворта были крепышами из рыбацких семей, да и сам Дейв, заядлый драчун, даром что не вышел ростом, всегда мог за себя постоять. Однако к концу первого дня Полворт стал новичку не только другом, но и заступником, внушив остальным, что со Страйком нужно считаться: по рождению тот корнуоллец, племяш местного спасателя Теда Нанкарроу, брошен беглянкой-матерью, а если говорит не по-здешнему, так это не его вина.

В тот вечер тетушка Страйка, совсем слабая и несказанно обрадованная приездом племянника, который сумел выкроить всего неделю и наутро собирался уезжать, буквально вытолкала его из дому «отметить рожденье малютки Дейва». Она необычайно ценила старые знакомства и даже сейчас, по прошествии многих лет, поощряла дружбу Страйка с Дейвом Полвортом. Более того, Джоан считала эту дружбу доказательством своей правоты (не зря, как видно, она отдала мальца в школу вопреки желаниям вертихвостки-матери) и подлинных корней Страйка, хотя судьба долго носила его по свету, а нынче забросила в Лондон.

Полворт сделал длинный глоток из своей четвертой пинты и сказал, бросив колючий взгляд через плечо в сторону темноволосой женщины и ее подруги-блондинки, которые до сих пор не сводили глаз со Страйка:

— Понаехали тут… черт-те откуда.

— Да где б ты был со своим парком, — заметил Страйк, — если бы не приезжие?

— Вот только не надо, — осадил его Полворт. — У нас местный туризм на подъеме, многие не по одному разу приезжают.

Полворт недавно ушел из инженерно-технической фирмы в Бристоле, где занимал кабинетную должность, и устроился старшим садовником в большой общественный парк на побережье. Классный дайвер, серфер от бога, многократный участник конкурса «Железный человек», Полворт с детства терпеть не мог сидеть без движения, и годы конторской работы его не переделали.

— Значит, не жалеешь? — спросил Страйк.

— Было бы о чем! — с жаром ответил Полворт. — Охота в земле покопаться. Свежим воздухом подышать. Мне через год сороковник стукнет. Либо сейчас, либо никогда.

Подав заявление о приеме на новую работу, Полворт ни словом не обмолвился жене. Когда его вопрос был решен положительно, он уволился из фирмы, а придя домой, поставил родных перед фактом.

— Как там Пенни, успокоилась? — поинтересовался Страйк.

— Каждую неделю разводом грозит, — равнодушно ответил Полворт. — Правильно я сделал, что не стал рассусоливать, иначе бы еще лет пять собачились. А так все срослось — лучше некуда. Ребятишкам в местной школе лафа. Пенни в другой филиал перевелась — в столицу. — Полворт имел в виду отнюдь не Лондон, а Труро. — Теперь сама довольнехонька. Только признаваться не хочет.

В глубине души Страйк усомнился в правдивости этих заявлений. Полворт с его страстью к приключениям и риску никогда не придавал значения комфортному существованию. Впрочем, Страйк не хотел вникать в эти дела, у него хватало своих проблем; он поднял стакан в надежде отвлечь Полворта от политики:

— За тебя, братан, и чтоб не последний раз.

— Будем здоровы, — откликнулся Полворт. — Как мыслишь, у «Арсенала» есть шансы? Хотя бы отборочные пройдет?

Страйк только пожал плечами: подтверди он, что его лондонский клуб имеет все шансы выйти в финал Лиги чемпионов, разговор непременно вернулся бы на рельсы корнуолльского патриотизма.

— У тебя-то как на личном фронте? — Полворт решил зайти с другого боку.

— Никак, — ответил Страйк.

Полворт ухмыльнулся:

— Джоани спит и видит, чтоб ты сошелся со своей напарницей. С этой… Робин.

— Ну-ну, — сказал Страйк.

— Сама мне доложила — я на прошлых выходных к ним заходил. «Скайбокс» им настраивал.

— Они мне не рассказывали, что это твоих рук дело, — отметил Страйк и снова поднял пивной стакан за Полворта. — Молодец, братан, давай за тебя.

Если он хотел уклониться от темы, ему это не удалось.

— В один голос твердили. И она, и Тед, — продолжил Полворт, — оба ставят на Робин.

Страйк промолчал, но Полворт решил его дожать:

— И никаких подвижек?

— Никаких, — сказал Страйк.

— Это почему же? — Полворт опять нахмурился; мало того что Страйк не поддерживал тему независимости Корнуолла, так он еще отказывался признать очевидное и желаемое. — Девушка видная. В газете фото ее было. Пусть не такая краля, как Миледи Змеюко. — Этим прозвищем он когда-то наградил бывшую невесту Страйка. — Но зато вменяемая, безо всяких там закидонов, правильно я говорю, Диди?

Страйк хохотнул.

— И Люси ее привечает, — не унимался Полворт. — Говорит, из вас идеальная пара выйдет.

— Когда, интересно, вы с Люси успели обсудить мою личную жизнь? — Страйк немного напрягся.

— Да с месяц назад, — ответил Полворт. — Она мальцов своих на выходные привозила, и мы их всех на барбекю позвали.

Страйк молча тянул пиво.

— Все говорят: вы нормально контачите, — добавил Полворт, сверля глазами друга.

— Наверное.

Вопросительно вздернув брови, Полворт застыл в ожидании.

— Но я не допущу, чтобы бизнес пошел псу под хвост, — вырвалось у Страйка. — Не могу ставить под удар агентство.

— И это правильно, — сказал Полворт. — Но помечтать-то не вредно, да?

Повисла короткая пауза. Страйк намеренно отводил взгляд от темноволосой женщины и ее подруги, которые определенно перемывали ему кости.

— Возможно, бывали моменты, — признал он, — когда мне и самому лезли в голову такие мысли. Но у нее затягивается достаточно холерный развод, а мы с ней и так половину жизни проводим вместе, и она меня вполне устраивает — как деловой партнер.

Если бы не их давняя дружба, не перепалка насчет политики и не день рождения Полворта, неужели он не высказался бы начистоту по поводу этого спектакля с допросом? Каждый женатый мужик стремится заманить других в ту же ловушку, даже если сам являет собой полную антирекламу брака и семьи. Взять хотя бы супругов Полворт: вся их жизнь, насколько можно судить, протекала в состоянии вражды. Страйк своими ушами слышал, что Пенни, говоря о муже, чаще называет его не по имени, а «этот придурок», тогда как сам Полворт в кругу друзей охотно расписывал уловки, которые давали ему возможность потакать собственным интересам и прихотям в пику, а то и в ущерб супруге. Казалось, и мужу, и жене всегда неуютно в смешанной компании: в тех редких случаях, когда Страйк бывал у них в гостях, там происходила естественная сегрегация: женщины тусовались в одной части дома, мужчины — в другой.

— А если Робин захочет детей, что тогда? — спросил Полворт.

— Это вряд ли, — сказал Страйк. — Она слишком любит свою работу.

— Все они так говорят, — небрежно бросил Полворт. — Ей годков сколько?

— На десять лет моложе нас с тобой.

— Скоро захочет родить, — с уверенностью заявил Полворт. — Все они одинаковы. Тем более что им торопиться надо. Часы-то тикают.

— Ну, со мной такой номер не пройдет. Я младенцев не люблю. И не хочу. А с возрастом все больше убеждаюсь, что жениться мне противопоказано.

— Дак да, братан, я тоже так думал, — сказал Полворт. — Но со временем допер, в чем суть. Я ведь тебе рассказывал, как это произошло? Как я в конце концов сделал предложение Пенни?

— Не припоминаю, — ответил Страйк.

— И эту байду про Толстого не рассказывал? — Полворту не верилось в такое упущение.

Страйк собрался хлебнуть еще пива, но от изумления даже опустил стакан. С раннего детства Полворт, наделенный цепким умом, презирал любые виды знания, которые не приносили немедленной практической выгоды, и не держал в руках никаких печатных изданий, кроме технических инструкций. Ошибочно истолковав удивление друга, Полворт объяснил:

— Толстой. Писатель такой был.

— Ага, — сказал Страйк. — Вот спасибо. И каким боком Толстой?…

— Я ж тебе рассказываю, ты меня слушаешь или нет? Мы с Пенни тогда разбежались во второй раз. Она мне все кишки вывернула насчет помолвки, а я эту помолвку в гробу видал. Короче, сижу как-то в баре, рассказываю дружбану моему, Крису, что, мол, задолбала уже, кольцо требует… да ты его знаешь, Криса. Здоровенный такой, шепелявый. Ты его видал на крестинах Розвин. В общем, рядом за стойкой сидит мужик в возрасте, хлыщ такой, пиджак у него вельветовый, волосы уложены, и реально меня бесит, потому как в открытую подслушивает, ну я его и спрашиваю, чего, мол, тут вынюхиваешь, а он смотрит на меня в упор и говорит: «Да, как нести груз и делать что-нибудь руками можно только тогда, когда груз увязан на спину, — а это женитьба. И это я почувствовал, женившись. У меня вдруг опростались руки. Но без женитьбы тащить за собой этот груз — руки будут так полны, что ничего нельзя делать. Посмотри Мазанкова, Крупова. Они погубили свои карьеры из-за женщин». Ну, я и подумал, что Мазанков и Крупов — дружбаны его. И на кой черт, спрашиваю, мне про них знать? А он такой: да это я, дескать, писателя одного цитирую, Толстого. Слово за слово, разговорились, и вот что я тебе скажу, Диди: в моей жизни это был момент истины. Как будто лампочка вспыхнула. — Полворт ткнул пальцем в воздух над своей лысеющей головой. — Он мне многое тогда открыл. Мужскую судьбу. И вот он я: ищу, где бы перепихнуться в четверг вечером, потом в одиночку тащусь домой, поиздержался, на душе гадостно; прикидываю, сколько ушло на баб, на всю эту мороку, и захочется ли мне к сорока годам в одиночестве порнуху смотреть, а сам думаю: зри в корень. Ведь есть же причина жениться. А кого я найду лучше Пенни? Сколько можно с девками в барах трепаться про всякую фигню? Мы с Пенни друг к дружке притерпелись. Бывает ведь и хуже. Она и на личико миленькая. И все тридцать три удовольствия дома ждать будут, разве не так?

— Жаль, она сейчас этого не слышит, — заметил Страйк. — Влюбилась бы в тебя по новой.

— Пожал я руку тому хлыщу, — продолжал Полворт, не замечая сарказма. — Попросил его записать мне название книжки и прочее. Вышел из бара, схватил такси — и прямиком к Пенни домой, стал в дверь молотить, разбудил ее. Она страсть как обозлилась. Решила, что напился и за неимением лучшего к ней на ночь приехал. А я такой: ах ты, корова сонная, да я потому приехал, что жениться на тебе хочу. А книжка вот как называлась, — закончил Полворт, — «Анна Каренина». — Он залпом допил пиво. — Мутотень.

Страйк рассмеялся.

Полворт громко рыгнул и посмотрел на часы. Он знал толк в репликах под занавес и долгие прощания любил примерно так же, как русскую литературу.

— Я пошел, Диди, — сказал он, слезая с барного стула. — Если вернусь до полдвенадцатого, мне на день рожденья подарочек сделают, причем французский… вот, собственно, в чем суть. В этом, братан, вся суть.

Усмехаясь, Страйк пожал ему руку. Полворт передал привет Джоан, напомнил Страйку, чтобы тот позвонил, когда вновь окажется в родных краях, протиснулся к дверям и скрылся из виду.

2

Чье сердце бередит тревоги гнет,

Тому бальзам надежды сон вернет.

Эдмунд Спенсер. Королева фей

Все еще усмехаясь рассказу Полворта, Страйк понял, что темноволосая женщина у барной стойки прикидывает, как бы к нему подойти. А блондинка в очках, судя по всему, ее отговаривает. Страйк допил последнюю пинту, забрал со стола бумажник, нащупал в кармане пачку сигарет и, на всякий случай придерживаясь за стенку, встал, чтобы для начала сделать пробный шаг. После четвертой пинты протез обычно плохо слушался. Как оказалось, равновесие ничуть не пострадало, и Страйк направился к выходу, сухо кивая тем немногим знакомым из местных, кого просто не мог оскорбить невниманием; никто его не окликнул, и он беспрепятственно вышел в теплый сумрак.

Широкие, неровные каменные ступени, спускавшиеся к бухте, по-прежнему были оккупированы курильщиками и любителями пива. Страйк лавировал между ними, на ходу доставая сигареты.

В этот благодатный августовский вечер по живописной набережной все еще прогуливались туристы. Страйку было минут пятнадцать ходу, но часть пути представляла собой крутой подъем. Страйк наугад свернул направо и перешел через дорогу, в сторону высокой стены, отделявшей автостоянку и паромный терминал от моря. Прислонившись к этой каменной ограде, он закурил, вгляделся в серебристо-серый океан и тут же превратился в туриста, которому не нужно отвечать на вопросы про онкологию, а можно спокойно сделать пару затяжек и заодно оттянуть возвращение к неудобному дивану, на котором он ворочался шесть ночей кряду.

По приезде Страйк услышал от тети Джоан, что ему, человеку одинокому, да к тому же с армейской закалкой, постелено в проходной комнате, потому как он «где угодно заснет». Тетушка решительно отвергла высказанное по телефону робкое предложение Страйка подыскать на эти дни комнату с завтраком, чтобы никого не стеснять. Страйк был редким гостем, а уж когда приезжал с сестрой и племянниками, радости Джоан не было предела: ей хотелось насладиться их компанией сполна, вновь почувствовать себя хозяйкой и кормилицей — ну разве что немного ослабевшей от химиотерапии.

Так и получилось, что Страйк, рослый и грузный, который предпочел бы простую походную койку, ближе к ночи покорно укладывался на жесткий диван, набитый конским волосом и обтянутый скользким атласным чехлом, а чуть свет просыпался от топота малолетних племянников, регулярно забывавших, что до восьми утра врываться в гостиную нельзя. Джек хотя бы для приличия извинялся. А вот старший, Люк, с грохотом и гиканьем скатывался по узкой лестнице и только хихикал, проносясь мимо Страйка на кухню.

Люк сломал совершенно новые дядины наушники, и матерый сыщик через силу делал вид, будто это сущие пустяки. А еще старший племянник придумал себе такую забаву: однажды утром он выбежал в сад, прихватив с собой протез Страйка, и резвился под окном, размахивая этой искусственной ногой. Когда мальчишка соизволил вернуть протез, Страйк, у которого уже лопался мочевой пузырь из-за невозможности вприпрыжку подняться по крутой лестнице в единственный туалет, негромко высказал племяннику свое мнение, отчего тот потом ходил как в воду опущенный. Между тем Джоан каждое утро встречала Страйка словами «Ты хорошо выспался», без малейшего намека на вопросительный знак. За долгие годы жизни у Джоан выработалась привычка с помощью легкого давления заставлять домочадцев говорить то, что ей хочется услышать. В ту пору, когда Страйк ночевал у себя в конторе и ждал неминуемого банкротства (хотя, конечно, не делился этими сведениями с родней), Джоан по телефону приговаривала: «У тебя хорошо идут дела», и ему, как всегда, казалось верхом наглости оспаривать ее оптимистические заявления. Когда ему в Афганистане оторвало голень, Джоан, стоя в слезах у его больничной койки, пока он пытался разогнать туман морфина, повторяла: «Тебе хотя бы лежать удобно. Тебе боль снимают». Он любил тетушку, которая, по сути, опекала его в детстве, но от долгого нахождения рядом с ней начинал задыхаться и давиться от спазмов. Ее неизменная привычка передавать из рук в руки фальшивую монету общительности, закрывая глаза на неудобные и неприглядные истины, вытягивала из него все жилы.

В воде блеснуло что-то серебристо-гладкое, а затем появилась пара угольно-черных глаз: у берега лениво кружила нерпа. Он понаблюдал за ее вращениями, сомневаясь, что она его видит, и по какой-то необъяснимой причине обратился мыслями к совладелице их общего детективного агентства.

Страйк намеренно не сказал Полворту всей правды о своих отношениях с Робин Эллакотт, которые, впрочем, никого не касались. А правда заключалась в том, что в его чувствах присутствовали некоторые нюансы и сложности, которых он предпочитал не касаться. Например, маясь от одиночества, тоски или подавленности, он ловил себя на том, что хочет услышать ее голос.

Страйк посмотрел на часы. У нее сегодня выходной, но все же сохранялась ничтожно малая вероятность, что она еще не спит, а у него был благовидный предлог для отправки сообщения: с недавних пор у них работал по договору некий Сол Моррис, которому не были возмещены накладные расходы за истекший месяц, а Страйк не оставил на этот счет никаких указаний. Если написать про Морриса, то появится шанс, что Робин перезвонит — захочет справиться о самочувствии Джоан.

— Извините, пожалуйста… — раздался у него из-за спины нервозный женский голос.

Даже не повернув головы, Страйк уже понял: это темноволосая мадам, которую он приметил в пабе.

У нее был говор, характерный для уроженки Центральных графств, а в интонации соединилась точно выверенная смесь смущения и восторженности, которую он нередко слышал в речи желающих побеседовать о его детективных победах.

— Да? — отозвался он, разворачиваясь лицом к незнакомке.

Она пришла все с той же блондинкой-подругой; Страйк, впрочем, допускал, что их связывают более чем дружеские отношения. Между ними чувствовались узы какой-то близости. Обе выглядели лет на сорок. Обе были в джинсах и рубашках; блондинку отличала та легкая обветренность и поджарость, какая дается регулярными горными походами или велосипедными прогулками. Кто-то, возможно, назвал бы ее внешность «мужественной», имея в виду отсутствие косметики. Высокие скулы, очки и стянутые в конский хвост волосы — все это добавляло ей суровости.

Брюнетка выглядела более субтильной. На продолговатом лице выделялись большие светло-серые глаза. В ней, как в средневековой мученице, чувствовалось какое-то напряжение, граничившее с фанатизмом.

— Вы, случайно, не… вы Корморан Страйк? — спросила женщина.

— Он самый, — без эмоций ответил он.

— Надо же, — выдохнула она с нервным жестом одной руки. — Это так… это так странно… Вам, наверное, не хочется… простите мою назойливость, понимаю, вы на отдыхе… — у нее вырвался нервный смешок, — но… меня, кстати, зовут Анной… и я хотела спросить… — она сделала глубокий вдох, — хотела спросить, нельзя ли побеседовать с вами насчет моей матери.

Страйк молчал.

— Она исчезла, — начала рассказывать Анна. — Звали ее Марго Бамборо. Работала врачом общей практики. Однажды вечером закончила прием больных, вышла на улицу — и с тех пор никто ее не видел.

— Вы заявили в полицию? — спросил Страйк.

На лице Анны мелькнула непонятная усмешка.

— А как же… полиция была в курсе, делу дали ход. Но никаких следов не нашли. А исчезла она, — закончила Анна, — в семьдесят четвертом году.

Темная вода лизала каменную кладку, и Страйку почудилось, что нерпа фыркает своим влажным носом. Мимо, пошатываясь, к паромному терминалу прошли трое юнцов. У Страйка в голове мелькнуло: неужели они не знают, что последний паром отчалил в шесть вечера?

— Понимаете, совсем недавно, — зачастила женщина, — буквально на той неделе… я побывала у экстрасенса.

Капец, подумал Страйк.

За время своей сыскной деятельности он порой сталкивался с экстрасенсами и не испытывал к ним ничего, кроме презрения: эти пиявки — такими они ему виделись — только высасывали деньги у чересчур доверчивых и потерявших надежду.

Водную гладь с пыхтеньем вспарывал катерок; мотор дробил ночную неподвижность. Очевидно, те трое юнцов вызвали водное такси. Сейчас они хохотали и толкали друг друга локтями, предвидя неминуемую морскую болезнь.

— От экстрасенса я узнала, что мне будет знамение, — не останавливалась Анна. — Мне прямо так и сказали: «Ты узнаешь, что сталось с твоей матерью. Тебе будет знамение: не отступайся. Путь откроется перед тобой очень скоро». Поэтому, заметив вас в пабе — сам Корморан Страйк в «Виктори»: какое невероятное совпадение! — я подумала, что просто обязана с вами переговорить.

Мягкий бриз шевелил темные, с серебристыми нитями волосы Анны. Блондинка резко скомандовала:

— Идем, Анна, уже поздно!

Она обняла подругу за плечи. Страйк заметил, что у нее на пальце сверкнуло обручальное кольцо.

— Извините за беспокойство, — бросила она Страйку.

И бережно, но вместе с тем решительно попыталась увести Анну. Та всхлипнула и забормотала:

— Вы уж меня простите… наверно, слишком много выпила.

— Минуту.

Страйк часто ругал себя за неистребимую любознательность, за желание почесать, где зудит, особенно когда накатывала усталость, вот как сегодня. Но тысяча девятьсот семьдесят четвертый — это год его рождения. Марго Бамборо считается без вести пропавшей ровно столько, сколько он живет на свете. Он ничего не смог с собой поделать: ему захотелось докопаться до истины.

— Вы приехали сюда в отпуск?

— Да. — В разговор вступила блондинка. — У нас дом в Фалмуте. А постоянное место жительства — Лондон.

— В Лондон я возвращаюсь завтра, — сказал Страйк (Кто тебя за язык тянет, звездобол недоделанный? — проснулся голос у него в голове), — но мог бы, наверное, с утра заехать в Фалмут, если не помешаю.

— Правда? — захлебнулась Анна. Она смахнула невидимые Страйку слезы. — Ой, это было бы замечательно. Спасибо. Мы так благодарны! Я оставлю вам адрес.

У блондинки перспектива новой встречи не вызвала никакого энтузиазма. Но, видя, что Анна роется в сумочке, она все же бросила: «Не надо, у меня с собой визитка», вытащила из заднего кармана портмоне и протянула Страйку визитную карточку, на которой значилось: «Д-р Ким Салливен, психолог, лицензированный член Британского психологического общества»; ниже следовал адрес в Фалмуте.

— Отлично. — Страйк убрал визитку в бумажник. — Что ж, в таком случае до завтра.

— Вообще говоря, утром у меня рабочее совещание, — заявила Ким. — Освобожусь не раньше двенадцати. Для вас это, наверное, слишком поздно?

Подтекст был предельно ясен: любые беседы с Анной — только в моем присутствии.

— Нет-нет, меня вполне устроит, — сказал Страйк. — Значит, увидимся завтра в двенадцать.

— Огромное вам спасибо! — воскликнула Анна.

Ким взяла ее за руку, и женщины пошли своей дорогой. Страйк проследил, как они пересекли круг света под уличным фонарем, и вновь повернулся к морю. Катер, тарахтя, увозил на другой берег троицу молодых пьянчуг. Посреди широкой бухты водное такси казалось совсем крошечным, а рокот мотора вскоре сменился тихим жужжаньем.

На миг забыв о сообщении, адресованном Робин, Страйк вновь закурил, достал мобильный и погуглил Марго Бамборо.

Перед ним возникли два разных фото. Первое представляло собой зернистый любительский снимок: миловидное лицо с правильными чертами, широко посаженные глаза, русые волосы, расчесанные на прямой пробор. Из одежды можно было различить длинную английскую блузу, наброшенную поверх трикотажной майки с круглым вырезом.

Со второй фотографии смотрела та же самая женщина, только моложе, затянутая в пресловутый черный корсет плейбоевской зайки и черные чулки, на голове — для полноты образа — черные ушки, сзади белый хвостик. В руках поднос, вроде бы с сигаретами, улыбающееся лицо обращено прямо к объективу. Из-за ее спины выглядывает другая сияющая красотка в точно таком же костюме, но с более пышными формами и торчащими вперед зубами.

Страйк принялся скролить вниз и увидел, что в связи с Марго всплывает одно нашумевшее имя.

…молодая мать, врач по профессии, занимавшая кабинет в амбулатории «Сент-Джонс» (Кларкенуэлл), Маргарет «Марго» Бамборо, чье исчезновение 11 октября 1974 года по ряду признаков сходно с организованными Кридом похищениями Веры Кенни и Гейл Райтмен, договорилась в 18:00 встретиться с приятельницей в ближайшем пабе «Три короля», где так и не появилась. Согласно показаниям очевидцев, примерно в это время в сторону места встречи на высокой скорости проследовал белый фургон. По версии инспектора Билла Тэлбота — именно он вел дело об исчезновении Бамборо, — молодая женщина-врач стала жертвой серийного убийцы, который беспрепятственно орудовал в юго-восточных районах Лондона. Однако в подвальном помещении, где Деннис Крид удерживал, истязал, а затем обезглавил семь женщин, никаких следов Бамборо обнаружить не удалось. В качестве своей метки Крид оставлял…

3

Но дале сказ пойдет о Бритомарт,

О происках злокозненных судеб.

Эдмунд Спенсер. Королева фей

Если бы день складывался, как задумано, Робин Эллакотт нежилась бы сейчас в кровати у себя в съемном жилище близ станции метро «Эрлз-Корт» и читала бы какой-нибудь новый роман, разделавшись со стиркой белья и неспешно приняв ванну. Но вместо этого она без сил сидела за рулем своего видавшего виды «лендровера», дрожа от озноба, несмотря на теплый вечер, в той же самой одежде, которую не имела возможности сменить с половины пятого утра, и следила за освещенным окном «Пицца-экспресс» в городке Торки. В боковом зеркале отражалось ее бледное лицо с покрасневшими от недосыпа голубыми глазами и черная вязаная шапка, скрывающая немытую землянично-рыжеватую голову.

Время от времени Робин запускала руку в пакет миндаля, поставленный на пассажирское сиденье. Когда сидишь на одном месте, ничего не стоит скатиться до частых — просто от скуки — перекусов фастфудом и шоколадками. Хотя у Робин был ненормированный рабочий день, она старалась воздерживаться от нездоровой пищи, но миндаль после долгого хранения сделался малосъедобным, и она бы сейчас отдала что угодно за маленький ломтик «пепперони», отрезанный от той пиццы, которую подали раскормленной паре за ресторанным окном. Робин прямо чувствовала на языке этот вкус, хотя воздух в салоне автомобиля отдавал только морской солью с неистребимым припахом резиновых сапог и мокрой собачьей шерсти, въевшимся в старые чехлы.

Объект слежки, получивший у них со Страйком прозвище Хохолок из-за неудачно подогнанной накладки на лысину, сейчас исчез из поля зрения. В пиццерию он вошел полтора часа назад в компании трех спутников, включая подростка с загипсованной рукой, и оставался в пределах видимости Робин, если та, изогнув шею, наклонялась над передним пассажирским сиденьем. Такой маневр она проделывала каждые минут пять, чтобы видеть, приближается ли эта четверка к завершению обеда. При последней проверке им подали мороженое. Следовательно, ждать оставалось уже недолго.

Настроение у Робин было хуже некуда: сказывались, как она понимала, и переутомление, и невозможность размяться, и потеря долгожданного выходного. Из-за вынужденного недельного отсутствия Страйка ей пришлось отработать двадцать дней подряд. Их лучший внештатный сотрудник Сэм Барклай с сегодняшнего дня должен был взять на себя слежку за Хохолком в Шотландии, но вопреки их ожиданиям Хохолок не вылетел в Глазго. Вместо этого он вдруг направился в Торки; Робин не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ним.

Для ее подавленности были, конечно, и другие причины: одну она признавала, а мысли о другой яростно гнала прочь, но так и не смогла выбросить из головы, отчего сильно злилась на себя.

Первой, вполне объяснимой причиной стал затянувшийся развод, который с каждой неделей обрастал новыми проблемами. После того как Робин застукала мужа с поличным, они виделись только один раз; встреча — по удивительному совпадению в «Пицца-экспресс», рядом с местом работы Мэтью, — прошла холодно и жестко: они договорились о формулировке «развод по обоюдному согласию после двухлетнего срока раздельного проживания». В силу своей честности Робин не могла не признать, что на ней тоже лежит часть вины за их рухнувший брак. Да, Мэтью совершил супружескую измену, но сама Робин никогда полностью не отдавала себя семейной жизни: оказываясь перед выбором, она почти всегда ставила работу на первое место, а Мэтью отодвигала на второе и под конец уже принялась искать повод для расставания. Измена Мэтью стала для нее ударом, но вместе с тем и освобождением.

Однако за те двенадцать месяцев, что минули после встречи в пиццерии, Робин осознала, что муж не только отверг для себя идею развода по обоюдному согласию, но и всячески старался переложить вину на нее, да еще вознамерился ее покарать за нанесенные обиды. Совместный банковский счет, на котором хранились средства от продажи их старого дома, был заморожен, дабы адвокаты сторон смогли определить долю Робин, чьи заработки намного уступали доходам Мэтью и чье желание выйти за него замуж — на это указывали недвусмысленные намеки в последнем письме — было продиктовано исключительно жаждой материального обогащения, какого она нипочем не достигла бы самостоятельно.

Каждое письмо от адвоката Мэтью вызывало у нее дополнительные муки, стрессы и приступы ярости. Ей даже не требовались разъяснения собственного адвоката, чтобы понять: Мэтью совершенно очевидно стремится повесить на нее дополнительные судебные издержки, которые ей не по карману, и тянет время, чтобы обобрать ее до нитки.

— Впервые в жизни сталкиваюсь с таким сложным разводом бездетных супругов, — сказал ей адвокат, как будто это могло ее утешить.

Мэтью занимал в ее голове не меньше места, чем в период их совместного проживания. Ей уже стало казаться, что она читает его мысли сквозь мили и молчание, разделяющие их на нынешних жизненных путях. Мэтью никогда не умел достойно проигрывать. Но сейчас он поставил перед собой цель: выйти победителем из позорно короткого брака, прикарманить все деньги и выставить Робин единственной виновницей этой гнусной истории.

Так что ее подавленность возникла не на пустом месте; но была и другая причина, потаенная, прилипчивая, от которой Робин, к своей досаде, не могла отмахнуться.

Все произошло накануне в агентстве. Сол Моррис, с недавних пор трудившийся у них по договору, не получил причитающиеся ему выплаты за месяц, а потому Робин, проводив Хохолка до их с женой дома в Виндзоре, поехала на Денмарк-стрит, чтобы произвести расчеты с Солом.

Моррис сотрудничал с агентством полтора месяца. Бывший полицейский, голубоглазый брюнет, он, несомненно, отличался эффектной внешностью, однако некоторые его привычки раздражали Робин до зубовного скрежета. В разговорах с ней, даже на самые нейтральные темы, он понижал голос, пересыпал речь игривыми фразами и позволял себе комментарии недопустимо личного свойства; в присутствии Морриса ни одно мало-мальски двусмысленное слово не оставалось незамеченным. Робин проклинала тот день, когда Сол установил, что они с ним оба находятся в процессе развода: это, похоже, давало ему благодатную почву для интимных откровений.

Ей хотелось вернуться из Виндзора до ухода Пат Шонси, работавшей у них в агентстве офис-менеджером, но когда Робин поднялась по лестнице, она увидела Морриса, ожидающего перед запертой дверью.

— Извините, — сказала Робин. — Пробки жуткие.

Достав из нового сейфа наличные, она расплатилась с Моррисом и резко заявила, что торопится домой, но он прилип к ней как репей и начал пересказывать содержание сообщений, которыми бывшая жена бомбардирует его по ночам. Робин старательно дозировала вежливость и холодность, пока на столе, за которым она работала в бытность свою секретаршей, не зазвонил телефон. В другой ситуации она бы дождалась, чтобы сообщение отправилось в голосовую почту, но сейчас объявила:

— Извините, я должна ответить. Всего доброго. — И подняла трубку. — Детективное агентство «Страйк», Робин слушает.

— Привет, Робин, — ответил хрипловатый женский голос. — Босс у себя?

Хотя с Шарлоттой Кэмпбелл они столкнулись только раз в жизни, три года назад, Робин, как ни странно, узнала ее сразу. После той встречи она с абсурдной дотошностью анализировала те несколько слов, что услышала от этой женщины. Сейчас Робин явственно различила смешливые нотки, как будто чем-то позабавила Шарлотту. Легкость, с которой та назвала ее по имени, и словечко «босс», произнесенное в адрес Страйка, тоже давали пищу для размышлений.

— К сожалению, его нет, — ответила Робин и с бьющимся сердцем потянулась за шариковой ручкой. — Что ему передать?

— Пусть он перезвонит Шарлотте Кэмпбелл. У меня появилось нечто такое, что будет ему полезно. Мой номер телефона он знает.

— Непременно, — пообещала Робин.

— Большое спасибо, — сказала Шарлотта все с теми же смешливыми нотками. — Ну все тогда, до свидания.

Робин старательно вывела: «Звонила Шарлотта Кэмпбелл, у нее для тебя что-то есть» — и отнесла записку к нему в кабинет.

Шарлотта в прошлом была невестой Страйка. Их помолвка завершилась четыре года назад, в тот самый день, когда Робин пришла в агентство на место временной секретарши. Хотя Страйк не любил распространяться на эту тему, Робин знала, что они были парой шестнадцать лет («с перерывами», как подчеркивал Страйк, потому что эти отношения рушились много раз, пока не разорвались окончательно), что Шарлотта обручилась со своим нынешним мужем через две недели после того, как Страйк ее бросил, и теперь воспитывала близнецов.

Но Робин знала и многое другое, так как после разрыва с мужем прожила месяц с лишним в доме Ника и Илсы Герберт, ближайших друзей Страйка. За тот срок она и сама подружилась с Илсой, а теперь они с ней вдвоем частенько захаживали в кафе. Илса не скрывала: она ждет не дождется, когда же Страйк и Робин поймут — уж поскорей бы, — что «созданы друг для друга». Хотя Робин не раз просила ее воздержаться от таких прозрачных намеков, утверждая, что они со Страйком вполне довольны своими дружескими и чисто рабочими отношениями, Илса не теряла оптимизма.

Робин искренне привязалась к новой подруге, но столь же искренни были ее мольбы о прекращении этого сватовства. Она боялась, как бы Страйк не заподозрил ее в соучастии, тем более что Илса постоянно организовывала какие-то вылазки для четверых, очень похожие на двойные свидания. Последние два приглашения Страйк отклонил: агентство было настолько перегружено работой, что им было не до светской жизни, но Робин, сгорая от стыда, подозревала, что он разгадал тайные намерения Илсы. Оглядываясь на свою супружескую жизнь, Робин убеждалась, что никогда не относилась к окружающим так, как сейчас относится к ней Илса, которая весело, без страха задеть чьи-нибудь чувства, порой шла напролом, лишь бы только устроить чужое счастье.

Чтобы раскрепостить Робин в отношении Страйка, Илса, например, сплетничала про Шарлотту, и здесь Робин ощущала за собой вину, потому что почти никогда не пресекала эти разговоры, которые втайне сравнивала с фастфудом: и поглощать стыдно, и удержаться невозможно.

Теперь она знала об ультиматумах «либо я, либо армия», о двух суицидальных попытках («В Арране было обыкновенное притворство, — презрительно заявляла Илса. — Банальная манипуляция»), о принудительном десятидневном курсе лечения в психиатрической клинике. Выслушала она и целую коллекцию рассказов, озаглавленных по образцу дешевых триллеров: «Ночь хлебного ножа», «Дело о черном кружевном платье», «Кровавая записка». Робин узнала, что Илса считает Шарлотту распущенной, но отнюдь не сумасшедшей и что Ник с Илсой ссорятся по одному-единственному поводу: из-за Шарлотты, которая «была бы счастлива такое о себе услышать», неизменно добавляла рассказчица.

И вот теперь эта Шарлотта набирает номер агентства и требует, чтобы Страйк ей перезвонил, а Робин, голодная и смертельно усталая, сидя перед пиццерией, бередит себе душу мыслями об этом звонке, как язык бередит язвы во рту. Если Шарлотта позвонила в агентство, значит она не в курсе, что Страйк уехал проведать тяжелобольную родственницу, а следовательно, регулярных контактов они не поддерживают. Но в то же время насмешливый тон Шарлотты, по всей видимости, намекал на какое-то единение между ней и Страйком.

Лежащий на пассажирском сиденье, рядом с пакетиком миндаля, мобильный телефон зажужжал. Робин обрадовалась возможности немного отвлечься; сообщение пришло от Страйка.

Спишь?

Робин ответила:

Да

Как она и ожидала, звонок последовал немедленно.

— А надо бы поспать, — без предисловия начал Страйк. — Ты, наверно, с ног валишься. Сколько там, три недели без отдыха моталась за Хохолком?

— И сейчас занимаюсь тем же.

— Что? — Страйк был недоволен. — Ты в Глазго полетела? А Барклай где?

— В Глазго. Был на низком старте, но Хохолок не явился на посадку. Он поехал в Торки. Сейчас ужинает в пиццерии. А я в наружке сижу.

— Фигли его понесло в Торки, когда в Шотландии любовница ждет?

— Решил провести время с первой семьей, — сообщила Робин, жалея, что не видит, какое сейчас у Страйка лицо. — Он у нас двоеженец.

Эта весть была встречена молчанием.

— Ровно в шесть я была у его дома в Виндзоре, — продолжала Робин, — собиралась проводить его в Станстед, посмотреть, как он сядет в самолет, и сообщить Барклаю, чтобы встречал, но в аэропорт он не поехал. Выскочил из дому как нахлестанный, доехал до ближайшей камеры хранения, сдал туда свой чемодан и вышел с совершенно другим багажом, причем без накладки-хохолка. А потом отправился сюда… Нашей виндзорской клиентке предстоит узнать, что официально она не замужем, — добавила Робин. — Хохолок двадцать лет состоит в браке с этой мадам из Торки. Я разговаривала с соседями — якобы проводила социологический опрос. Одна из женщин с той же улицы присутствовала на их свадьбе. Хохолок, по ее словам, часто ездит в командировки. Душа-человек, обожает сыновей… Их у него двое, — рассказывала дальше Робин при изумленном молчании Страйка. — Подростки, лет восемнадцати, и каждый — точная копия отца. Один вчера упал с мотоцикла — это я вытянула из той же соседки, — так что теперь у него рука в гипсе, а сам весь в синяках и порезах. До Хохолка, видимо, дошла весть об этой аварии, вот он и примчался сюда, а в Шотландию не полетел. Здесь он известен не как Джон, а как Эдвард Кэмпион: Джон — его среднее имя, в Сети можно посмотреть. У него с первой женой и сыновьями прекрасная вилла с окнами на море, с обширным садом.

— Мать честная! — вырвалось у Страйка. — Стало быть, наша беременная подружка в Глазго…

–…это наименьшее из зол для госпожи Кэмпион-Виндзор, — подхватила Робин. — Хохолок ведет тройную жизнь. Две жены и любовница.

— С виду — плешивый бабуин. Но редкий везунчик. Говоришь, он там ужинает?

— В пиццерии с женой и детками. Я припарковалась у входа. Не успела щелкнуть его с сыновьями, но обязательно это сделаю, поскольку дети выдают его с головой. Мини-Хохолки, точь-в-точь как виндзорские близняшки. Как по-твоему, что он им рассказывает о своих перемещениях?

— Что был на нефтяных разработках? — предположил Страйк. — За рубежом? На Ближнем Востоке? Не зря же он так старательно подновлял загар.

Робин вздохнула:

— Клиентку ждет потрясение.

— Да и шотландскую любовницу тоже, — добавил Страйк. — Она уже на сносях.

— Удивительное постоянство вкуса, — отметила Робин. — Если выстроить их в ряд — жену из Торки, жену из Виндзора и любовницу из Глазго, — то получится изображение одной и той же особы с промежутками в двадцать лет.

— Где собираешься заночевать?

— В «Трэвелодже» или в семейной гостинице, — Робин уже в который раз зевнула, — если найду свободную койку в разгар сезона. По мне, лучше было бы в Лондон вернуться, но сил нет. Я в четыре утра встала — это притом что вчера десять часов отработала.

— Никаких разъездов, никаких ночевок в машине, — отрезал Страйк. — Сними комнату или номер.

— Как там Джоан? — спросила Робин. — Если тебе нужно задержаться в Корнуолле, мы здесь справимся.

— Хлопочет вокруг нас день и ночь. Тед согласен, что нужно дать ей покой. Через пару недель я снова к ним наведаюсь.

— А ты с какой целью звонишь — узнать новости про Хохолка?

— На самом деле звоню я совсем с другой целью: рассказать о последних событиях. В местном пабе…

Он вкратце обрисовал ей знакомство с дочерью Марго Бамборо.

— Я успел ее погуглить, эту Марго Бамборо, — сообщил Страйк. — Врач, двадцать девять лет, замужем, годовалая дочь. В конце рабочего дня вышла из амбулатории в Кларкенуэлле, обмолвившись персоналу, что перед уходом домой ненадолго встретится с подругой в ближайшем пабе. Подруга ждала, но Марго так и не появилась, и никто ее больше не видел.

Наступила пауза. Робин, не сводя глаз с окна пиццерии, спросила:

— И эта дочка считает, что ты почти сорок лет спустя выяснишь, что произошло с ее матерью?

— Она, похоже, вдохновилась, когда увидела меня в пивной, поскольку до этого побывала у экстрасенса и услышала, что ей будет «знамение».

— Хмм… — протянула Робин. — И каковы, по-твоему, шансы на успех по прошествии такого срока?

— От призрачных до нулевых, — ответил Страйк. — Но в то же время истина где-то близко. Люди не испаряются бесследно.

Робин услышала знакомую интонацию, которая указывала на раздумья о проблемах и возможностях.

— Значит, с утра пораньше ты опять встречаешься с осиротевшей дочерью?

— Согласись, это повредить не может, — сказал Страйк.

Робин не отвечала.

— Я знаю, о чем ты подумала, — сказал он с некоторым вызовом. — Но клиентка доведена до крайности… уже обращается к экстрасенсам… грех не помочь в такой ситуации.

— Думаю, охотники помочь в такой ситуации найдутся и без тебя.

— Но я же могу выслушать человека, правда? И денег зря не возьму, в отличие от многих. А если исчерпаю все возможности…

— Я тебя знаю, — перебила Робин. — Чем меньше ты накопаешь, тем больше врастешь в это дело.

— Если в условленный срок я не представлю никаких результатов, мне наверняка придется иметь дело с ее супружницей. Видишь ли, это однополая пара, — уточнил он. — И супружница — психол…

— Корморан, я перезвоню. — Не дожидаясь ответа, Робин прервала разговор и бросила мобильный на пассажирское сиденье.

Из пиццерии только что вышел Хохолок, а за ним жена и сыновья. Улыбаясь и болтая, они направились к своей машине, припаркованной ярдах в пяти от ее «лендровера». Подпустив их на достаточное расстояние, Робин подняла фотокамеру и быстро отщелкала серию снимков.

К тому моменту, когда они поравнялись с «лендровером», камера уже лежала у нее на коленях, а сама Робин склонила голову над телефоном и сделала вид, что набирает сообщение. Глядя в зеркало заднего вида, она проследила, как Хохолок с семейством загрузились в машину и направились в сторону своей виллы.

В очередной раз зевнув, Робин позвонила Страйку.

— Все сделала, что собиралась? — спросил он.

— Угу. — Не отпуская телефона, Робин одной рукой проверяла сделанные фотографии. — Есть пара четких снимков его с сыновьями. Надо же, какая мощная наследственность. Все четверо детей — на одно лицо. — Она убрала фотоаппарат в сумку. — Ты понимаешь, что я сейчас нахожусь в двух часах езды от Сент-Моза?

— Пожалуй, в трех, — уточнил Страйк.

— Если хочешь…

— Не делать же тебе такой крюк, чтобы потом отсюда пилить в Лондон. Ты сама сказала, что вконец измочалена.

Но Робин почувствовала, что эта мысль его зацепила. Он добирался до Корнуолла по железной дороге, потом на такси и на пароме, так как после ампутации ноги долгие автомобильные поездки стали для него делом нелегким и малоприятным.

— Мне тоже хотелось бы побеседовать с этой Анной. А после, так и быть, подброшу тебя обратно.

— Если не шутишь, было бы здорово. — Страйк заметно приободрился. — Это дело так или иначе придется раскручивать сообща. Надо будет просеять гигантский объем информации: с висяками всегда так, а ты, похоже, сегодня закрыла вопрос с Хохолком.

— Закрыть-то закрыла, — вздохнула Робин, — но в итоге сломала чуть ли не с десяток жизней.

— Ты лично никому жизнь не сломала, — запротестовал Страйк. — Это все он. И потом, что лучше: если все три женщины узнают правду прямо сейчас или после его смерти, когда всплывает столько дерьма, что они в нем захлебнутся?

— Понимаю. — Робин вновь не сдержала зевоту. — Ладно, куда мне подъехать: к вашему дому в Сент-Мо…

У Страйка вырвалось резкое, рубленое «нет».

— Они — Анна с супругой — базируются в Фалмуте. Там и встретимся. Как-никак дорога до Фалмута короче.

— О’кей, в котором часу?

— К половине двенадцатого успеешь?

— Легко, — сказала Робин.

— Место встречи уточню. А сейчас отправляйся на поиски ночлега.

Поворачивая ключ зажигания, Робин отметила, что настроение у нее значительно улучшилось. И как будто перед лицом взыскательной коллегии присяжных, куда среди прочих входили Илса, Мэтью и Шарлотта Кэмпбелл, она сознательно погасила улыбку, прежде чем задним ходом выехать с парковки.

4

Одною матерью от двух отцов зачаты,

Они несхожи, точно воск и латы.

Эдмунд Спенсер. Королева фей

Наутро Страйк проснулся незадолго до пяти. Через тонкие занавески в доме Джоан уже пробивался свет. Набитый конским волосом диван каждую ночь ухитрялся намять Страйку какую-нибудь часть тела, и сегодня ощущение было такое, словно ему двинули по почке. Он потянулся за телефоном, проверил время, но понял, что боль уже не даст ему заснуть, и сел.

Потянувшись и почесав под мышками, он дождался, чтобы глаза привыкли к полумраку гостиной Теда и Джоан, где со всех сторон вздымались непонятные силуэты, и взялся повторно гуглить Марго Бамборо; после беглого просмотра фотографии улыбающейся женщины-врача с волнистой укладкой и широко посаженными глазами результаты поиска привели его к сайту, посвященному серийным убийцам. Здесь был помещен длинный текст про Денниса Крида, перемежавшийся его портретами в разном возрасте, от снимка трогательно-кудрявого, светловолосого малыша до полицейских фото анфас и в профиль, на которых был изображен стройный мужчина с безвольным, чувственным ртом, в больших квадратных очках.

Затем Страйк перешел на сайт книжного магазина и отыскал биографию этого серийного убийцы, изданную в 1985 году и озаглавленную «Демон Райского парка». Ее автор, ныне покойный, славился своими журналистскими расследованиями. С яркой обложки смотрело невыразительное лицо Крида, по которому плыли призрачные черно-белые тени замученной и убитой им семерки женщин. Марго Бамборо среди них не было. Страйк заказал на адрес агентства подержанный экземпляр стоимостью в один фунт.

Он поставил телефон на подзарядку, пристегнул протез, взял сигареты и зажигалку, боком протиснулся мимо целого выводка шатких столиков с сухими букетами в вазах и, не сбив плечом ни одной декоративной тарелочки, прошел по коридору, спустился на три крутые ступени вниз и оказался в кухне. Линолеум, памятный ему с раннего детства, льдом холодил босую подошву единственной ноги.

Заварив себе большую кружку чая, он — как был, в трусах-боксерах и футболке, — вышел через дверь черного хода в приятную рассветную прохладу, прислонился к стене дома и, вдыхая между затяжками соленый морской воздух, погрузился в размышления о пропавших матерях. За истекшие десять дней ему не раз вспоминалась Леда, полная противоположность Джоан.

— Ты уже курить пробовал, Корми? — однажды как бы невзначай спросила она, выпуская изо рта голубоватый дымок. — Табак — это вред, но, видит бог, я без него жить не могу.

Окружающие порой недоумевали: почему органы опеки не обращают внимания на семью Леды Страйк? Ответ лежал на поверхности: Леда, которая никогда и нигде не задерживалась на длительный срок, просто не попадала в поле их зрения. Бывало, ее дети ходили в новую школу считаные недели, а после мать, поддавшись очередному увлечению, срывала их с места и перебиралась в другой город, в другой сквот, где подселялась на этаж к своим знакомцам или — куда реже — снимала угол. В органы опеки с полным правом могли бы обратиться Тед и Джоан, чей дом служил для детей единственным островком надежности, но Тед, как видно, не хотел полного разрыва со своей блудной сестрой, а Джоан считала, что дети ей этого не простят.

Среди самых отчетливых детских воспоминаний Страйка сохранился тот случай, когда Леда откуда ни возьмись появилась в Сент-Мозе после полутора месяцев его учебы в подготовительном классе. Пораженная и разгневанная тем, что такое важное решение было принято без нее, она тут же повела сына с дочкой на паромную переправу, заманивая их всевозможными соблазнами Лондона. Страйк упирался, пытаясь объяснить, что они с Дейвом Полвортом давно сговорились на ближайших выходных обследовать пещеры контрабандистов; пещеры эти, скорее всего, существовали только в воображении Дейва, но для Страйка были реальнее некуда.

— Пещеры никуда не денутся, — приговаривала Леда, закармливая его конфетами в лондонском поезде. — И этого, как там его, тоже скоро увидишь, обещаю.

— Дейв, — всхлипывал Страйк, — его зовут Д-дейв.

Гони прочь эти мысли, велел себе Страйк, прикуривая вторую сигарету от первой.

— Стик, застудишься и помрешь — надо же, в одних трусах вышел!

Он оглянулся. На пороге, кутаясь в шерстяной халат, стояла его сестра в тапках из овчины. Брат с сестрой были настолько непохожи, что многие отказывались верить в их родство. Люси, приземистая, светловолосая и румяная, была копией своего папаши-музыканта, который, уступая в известности отцу Страйка, по крайней мере не забывал родную кровиночку.

— С добрым утром, — отозвался Страйк, но Люси уже исчезла, чтобы тут же вернуться с его брюками, туфлями и носками.

— Люс, мне не холодно…

— Воспаление легких заработаешь. Одевайся!

Подобно Джоан, Люси свято верила в непогрешимость своих суждений о благе родных. Только близкий час отъезда заставил Страйка собрать в кулак всю свою выдержку, чтобы взять принесенные сестрой вещи и тут же их надеть, с трудом удерживая равновесие и рискуя свалиться на гравий. К тому времени, как он натянул носок и туфлю на уцелевшую ногу, Люси успела вынести и себе, и ему свежезаваренный чай.

— Мне тоже не спалось, — сообщила она, протянула ему кружку и уселась на каменную скамью.

Впервые за всю неделю они остались наедине. Люси буквально прилепилась к Джоан, не давая ей заняться ни стряпней, ни уборкой, а Джоан не понимала, как можно сидеть без дела, когда у нее полон дом гостей, всплескивала руками и все равно суетилась. В те редкие моменты, когда Джоан не оказывалось рядом, суета исходила от сыновей Люси: Джек жаждал общения со Страйком, а двое других клянчили что-нибудь у матери.

— Ужасная напасть, да? — говорила Люси, издалека наблюдая за Тедом, который любовно обихаживал цветочные клумбы.

— Не говори, — вздохнул Страйк. — Но постучим по дереву. Как-никак химиотера…

— Химия не лечит. А только продлева… про… — Тряхнув головой, Люси утерла глаза смятым клочком туалетной бумаги, который оторвала от рулона, извлеченного из недр халата. — Я чуть ли не двадцать лет звоню ей по два раза в неделю, Стик. Это место — второй дом для моих мальчишек. Она для меня — настоящая мать.

Страйк не хотел заглатывать наживку, однако не удержался и сказал:

— То есть помимо нашей родной матери.

— Леда не была мне матерью, — холодно возразила Люси; Страйк никогда не слышал от нее столь резких суждений, хотя в разговорах нередко подразумевалось именно это. — Я перестала считать ее мамой в четырнадцать лет. Если не раньше. Моя мама — Джоан!

И, не дождавшись ответа от Страйка, добавила:

— Ты выбрал Леду. Я знаю, ты любишь Джоан, но у тебя и у меня сложились с ней совершенно разные отношения.

— Ни за что бы не подумал, что здесь имеет место конкуренция, — сказал Страйк, закуривая следующую сигарету.

— Я просто объясняю тебе свои ощущения.

«А заодно и мои».

За неделю вынужденного соседства она не раз отпускала ядовитые комментарии в адрес Страйка, который слишком редко навещал родню. Он придерживал язык, чтобы не обострять ситуацию. Страйк поставил перед собой цель: уехать из этого дома, ни с кем не разругавшись.

— Мне были ненавистны те дни, когда Леда приезжала нас забирать, — не унималась Люси, — а ты всегда был готов сорваться с места.

В этом заявлении он расслышал голую констатацию факта при полном отсутствии вопросительного знака, совсем как у Джоан.

— Далеко не всегда, — возразил Страйк, вспоминая паром, Дейва Полворта и пещеры контрабандистов, но сестре, похоже, втемяшилось, что ее хотят чего-то лишить.

— Я просто хочу сказать, что ты потерял свою мать давным-давно. А нынче я… все к тому идет… теряю мою.

Она вновь утерла глаза отсыревшей туалетной бумагой.

Страйк молча стоял и курил; у него ломило поясницу, глаза щипало от недосыпа. Он догадывался, что Люси была бы рада навсегда вычеркнуть Леду из памяти, а припоминая, на что порой обрекала их Леда, не мог не посочувствовать сестре. Но сегодня утром вокруг него на облачке сигаретного дыма витал призрак Леды. Ему слышался ее голос: «Не сдерживайся, поплачь как следует, доченька, — сразу легче станет» и «Подай-ка старушке-матери сигаретку, Корми». У него в сердце не находилось места для ненависти.

— Это в голове не укладывается: ты вчера вечером отправился выпивать с Дейвом Полвортом. Накануне отъезда!

— Джоан буквально вытолкала меня из дому. — Страйка задел этот упрек. — Она в Дейве души не чает. И потом, я через пару недель опять приеду.

— Неужели? — Сестра захлопала мокрыми ресницами. — А вдруг погрязнешь в делах и попросту забудешь?

Страйк выпустил дым в светлеющий голубоватый предрассветный воздух. В правой стороне, над крышами примостившихся на склоне домов, намечалась граница между небом и водой.

— Нет, — сказал он. — Не забуду.

— Я не спорю, в кризисной ситуации на тебя можно положиться, но там, где речь идет о постоянных обязательствах, у тебя, мне кажется, большие проблемы. Джоан нуждается в поддержке из месяца в месяц, а не только в тех случаях, когда…

— Это понятно, Люс. — Страйк все же начал закипать. — Ты, вероятно, не поверишь, но я знаю, что такое недуг и восстанов…

— Вот я и говорю: когда Джек попал в больницу, ты был на высоте, но когда все идет своим чередом, тебе до близких дела нет.

— О чем ты говоришь: я только в прошлом месяце возил Джека в…

— Но даже не потрудился приехать на день рождения Люка! Он всем приятелям рассказал, что ты собираешься…

— Зачем болтать лишнее? По телефону я тебе открытым текстом сказал, что…

— Ты сказал, что постараешься…

— Нет, это ты сказала, что я постараюсь, — не сдержавшись, заспорил Страйк. — Это ты сказала: «Хорошо, если сможешь, приедешь». Но я не смог. И предупредил заранее, а уж как ты это преподнесла Люку, меня не касается.

— Я ценю, что ты изредка вывозишь куда-нибудь Джека, — перехватила инициативу Люси, — но неужели тебе не приходит в голову взять с собой и двоих других? Адам весь вечер плакал, когда Джек вернулся из «Военных комнат» Черчилля! А теперь ты приехал сюда, — Люси, похоже, решила воспользоваться случаем, чтобы выплеснуть все, что накипело, — с подарком для одного Джека. А как же Люк и Адам?

— Тед позвонил насчет диагноза Джоан, и я тут же примчался. Значки для Джека у меня были куплены давно, вот я их и привез.

— И как, по-твоему, должны себя чувствовать Люк и Адам? Естественно, они начинают думать, что ты любишь их не так, как Джека!

— Конечно не так, — сказал Страйк, исчерпав запас терпения. — Адам — змееныш и слюнтяй, а Люк — полный засранец.

Он смял сигарету о стену, зашвырнул окурок в кусты и вернулся в дом, оставив Люси, как выброшенную на берег рыбу, ловить ртом воздух.

В неосвещенной гостиной он тут же наткнулся на выводок столиков: ваза с сухим букетом тяжело рухнула на узорчатый ковер, а Страйк, сам не зная, как это получилось, наступил протезом на хрупкие стебли и пергаментные венчики, которые рассыпались в пыль. Когда он с трудом собирал с пола сухой мусор, через гостиную молча прошагала Люси, оскорбленная в лучших материнских чувствах. Страйк водрузил пустую вазу на столик, выждал, когда Люси захлопнет за собой дверь в спальню, и в раздражении поднялся по ступеням в ванную с туалетом.

Включать душ он не стал, чтобы не разбудить Теда и Джоан, а потому только облегчился и слил за собой воду, совершенно забыв, как грохочет допотопная канализация. Осторожно умываясь под едва теплой водой, раз уж все равно сливной бачок наполнялся с диким ревом, Страйк подумал, что не проснуться от этой какофонии может только покойник.

Разумеется, открыв дверь, он нос к носу столкнулся с Джоан. Теткина макушка едва доставала до его груди. В глаза ему бросились редеющие седые волосы и прежде синие, как незабудки, глаза, нынче выбеленные старостью. Подбитый ватой стеганый халат выглядел на ней как торжественное кимоно актера театра кабуки.

— Утро доброе. — Страйк попытался придать своему голосу жизнерадостность, но лишь скатился до фальшивого панибратства. — Я тебя разбудил, да?

— Нет, что ты, я давно не сплю. Как с Дейвом посидели? — спросила она.

— Отлично! — с жаром ответил Страйк. — У него новая работа, он в позитиве.

— А как там Пенни, как дочурки?

— Они просто счастливы, что вернулись в Корнуолл.

— Вот и славно, — сказала Джоан. — Матушка Дейва всегда считала, что Пенни, скорее всего, не захочет уезжать из Бристоля.

— Все вышло как нельзя лучше.

За спиной у Джоан распахнулась дверь спальни. На пороге в пижаме стоял Люк, демонстративно потирая глаза.

— Вы мне спать не даете, — заявил он Страйку и Джоан.

— Ох, прости, голубчик, — сказала Джоан.

— А можно мне «коко-попс»?

— Конечно можно, — любовно проворковала Джоан.

Люк помчался вниз, стараясь наделать как можно больше шума, но тут же прибежал обратно. Его веснушчатая физиономия лучилась злорадством.

— Бабуля, дядя Корморан все твои цветочки переломал.

«Вот говнюк мелкий».

— Да, извини, — обратился Страйк к Джоан. — Сухой букет. Сбил нечаянно. Ваза цела…

— Ой, это мелочи, — ответила Джоан, уже двигаясь к лестнице. — Сейчас пылесосом пройдусь.

— Не надо, — поспешил остановить ее Страйк. — Я там уже…

— Весь ковер в мусоре, — сообщил Люк. — У меня что-то под ногами хрустнуло.

«Ну погоди, ты сам у меня сейчас под ногами хрустнешь, засранец».

Страйк и Люк спустились вслед за Джоан в гостиную, где Страйк силой отобрал у тетки пылесос, допотопный, хлипкий, купленный еще в семидесятые годы. Пока он орудовал этим неповоротливым устройством, Люк, с ухмылкой стоя на пороге кухни, набивал рот шоколадными шариками. Когда Страйк закончил чистку ковра и предъявил работу Джоан, к утреннему сбору присоединились Джек и Адам, а за ними и полностью одетая Люси с каменным лицом.

— Мам, сегодня на пляж пойдем?

— Нам поплавать охота.

— Можно мы с дядей Тедом поедем на лодке кататься?

— Присядь, — обратился Страйк к Джоан. — Я тебе чаю заварю.

Но его опередила Люси. Она протянула Джоан кружку, испепелила Страйка взглядом и устремилась в кухню, на ходу давая ответы сыновьям.

— Что тут происходит? — Тед, еще в пижаме, шаркал по полу, растревоженный утренней суматохой.

Когда-то он был ростом со Страйка, да и внешнее сходство между ними бросалось в глаза. Со временем его курчавые волосы будто занесло снегом, а смуглое лицо прорезали даже не морщины, а борозды, но, невзирая на легкую сутулость, в нем еще чувствовалась физическая сила. Однако диагноз Джоан, похоже, стал для него тяжелым ударом. Он не оправился от потрясения, двигался неуверенно и будто бы потерял ориентацию в пространстве.

— Да вот собираю вещи, Тед, — ответил Страйк, которому не терпелось поскорее убраться. — Тороплюсь на первый паром, чтобы успеть на самый ранний поезд.

— Вот оно что, — сказал Тед. — Прямиком в Лондон, да?

— Ага, — кивнул Страйк, убирая в рюкзак зарядное устройство и дезодорант; все остальное уже было упаковано. — Но через пару недель опять наведаюсь. Держи меня в курсе, ладно?

— Без завтрака ты никуда не поедешь, — захлопотала Джоан. — Сейчас приготовлю тебе сэндвич…

— Я в такую рань не ем, — солгал Страйк. — Чашку чая выпил — и достаточно. В поезде возьму что-нибудь пожевать. Скажи ей, — попросил он Теда, потому что Джоан его не слушала и уже суетилась в кухне.

— Джоани! — крикнул Тед. — Он есть не будет!

Страйк сорвал со спинки стула куртку и выставил рюкзак в прихожую.

— Тебе бы еще поспать, — сказал он Джоан, которая семенила попрощаться с племянником. — Я, честное слово, не хотел тебя будить. Отдыхай, ладно? А по хозяйству пару недель пусть пока другие управляются.

— Все жду, когда же ты бросишь курить, — печально выговорила Джоан.

Страйк умудрился комично закатить глаза и обнял тетушку. Она прижала его к себе, как делала всякий раз, когда Леда, приезжая забрать у нее детей, всем своим видом изображала нетерпение. Разрываемый двойственным чувством, Страйк тоже обнял ее покрепче, будто стал и полем битвы, и трофеем, будто мучился от необходимости назвать своими именами какие-то вещи, не поддающиеся ни определению, ни пониманию.

— Счастливо, Тед, — сказал он, обнимая дядю. — Позвоню, когда приеду, — наметим следующую встречу.

— Я бы тебя подвез, — слабо проговорил Тед. — Может, все-таки подбросить?

— Мне и на пароме неплохо будет, — солгал Страйк, хотя неровные ступеньки причала преодолевал с большим трудом и обычно с помощью паромщика; но чтобы доставить удовольствие старикам, добавил: — Помню, как вы возили нас детьми в Фалмут за покупками.

Из дверей гостиной Люси следила за ним притворно равнодушным взглядом. Люк и Адам не пожелали оторваться от сухого завтрака ради прощания с дядей, и только Джек втиснулся в тесную прихожую со словами:

— Спасибо за значки, дядя Корм.

— Не за что, мне приятно, — ответил Страйк и взъерошил мальчишеские волосы. — Пока, Люс, — бросил он и добавил: — До скорого, Джек.

5

Смолчал, но сердцем храбрым закипел

И гневом преисполнился тотчас,

Таких речей он сроду не терпел,

И хмурый лик стал грозен, как и глас…

Эдмунд Спенсер. Королева фей

Спальня в семейной гостинице, где заночевала Робин, еле вмещала узкую кровать, комод и раковину, кое-как закрепленную в углу. Фиолетово-розовые обои с цветочками даже в семидесятые годы, по мнению Робин, определенно считались мещанскими, постельное белье на ощупь оказалось влажным, а спутанные тканевые жалюзи не защищали от солнца.

В резком свете единственной голой лампочки, окруженной бесполезным плетеным абажуром, Робин увидела в зеркале свое лицо, изможденное, неухоженное, с впалыми глазами. В рюкзаке были только те вещи, которые она привычно брала с собой, отправляясь на слежку: круглая вязаная шапка, чтобы в случае необходимости скрыть слишком заметные землянично-рыжеватые волосы, солнцезащитные очки, сменная кофта или блуза, банковская карта и пара удостоверений личности на разные имена. Свежая футболка, извлеченная из рюкзака, помялась и выглядела жеваной, но думать нужно было о том, чтобы срочно вымыть голову, однако ни мыла, ни шампуня возле раковины не нашлось, а зубная щетка и паста остались дома: Робин даже подумать не могла, что проведет ночь неизвестно где.

В восемь утра она вновь была за рулем. В городке Ньютон-Эббот пришлось остановиться, чтобы забежать в аптеку, а потом в универмаг — купить необходимые туалетные принадлежности, сухой шампунь и маленький, самый дешевый флакончик одеколона «4711». В туалете универмага Робин почистила зубы и как сумела привела себя в порядок. Когда она расчесывала волосы, пришло сообщение от Страйка.

Буду ждать в кафе «Паласио-лаунж» на площади Мур, это центр Фалмута. Дорогу спросишь на месте.

За пределами города Торки местность становилась все живописнее и зеленее. Уроженка Йоркшира, Робин с изумлением разглядывала пальмы, которые хорошо прижились на английской земле. После голых, однообразных торфяников и холмов эти пейзажи казались чудом. Потом слева сверкающими витражами замелькали ртутные отблески моря, и к цитрусовому запаху купленного второпях одеколона стали примешиваться солоноватые нотки. Это дивное утро и мысли о предстоящей в конце долгого пути встрече со Страйком ободрили Робин и прибавили ей сил.

До Фалмута она добралась в одиннадцать, покружила в поисках парковки по запруженным туристами улочкам, разглядела обросшие пластмассовыми игрушками дверные проемы магазинов, пабы, увешанные флагами, и раскрашенные приоконные ящики для цветов. Парковочное место нашлось прямо в центре, на широкой открытой рыночной площади; там Робин сразу отметила, что в городе есть кое-что еще, помимо аляповатого летнего антуража. Фалмут мог по праву гордиться великолепными зданиями девятнадцатого века; под крышей одного из них располагались ресторан и кафе «Паласио-лаунж».

Высокие своды и классические пропорции этого помещения говорили о том, что оно в свое время служило залом суда; однако нынешний декор отличался намеренной экстравагантностью: обои — вырви глаз, оранжевые в цветочек, сотни китчевых картин в синих рамах и чучело лисы в судейской мантии. Среди публики преобладали студенты и семьи; все сидели на разномастных деревянных стульях, все разговоры отдавались гулким эхом, как в пещере. В считаные секунды Робин засекла крупную, мрачную фигуру Страйка, устроившегося с досадливым выражением лица возле пары молодых семей, чьи малолетние отпрыски в джинсах-варенках носились между столами.

Когда Робин извилистыми путями пробиралась в дальний конец зала, ей почудилось, будто Страйк хочет подняться из-за стола в знак приветствия, но если даже эта мысль была верна, он передумал. Робин давно научилась распознавать, когда его мучит боль в культе: складки у рта делались глубже обычного, словно он долго стискивал зубы. Если у нее самой, как она отметила еще утром, посмотревшись в зеркало, был усталый вид после ночевки в семейной гостинице, то Страйк пришел на эту встречу совершенно обессиленным, с синюшными припухлостями под глазами, да к тому же небритым, отчего подбородок казался грязным.

— Доброе утро. — Ему пришлось перекрикивать счастливые вопли хипповатых детишек. — Припарковалась нормально?

— Прямо тут, за углом, — садясь за столик, ответила Робин.

— Я потому выбрал это заведение, что его легко найти, — сказал он.

В их стол на бегу врезался какой-то мальчонка, и кофе из чашки Страйка пролился на тарелку с крошками круассана.

— Что тебе заказать?

— Я бы кофе выпила. — (Из-за детского визга разговор приходилось вести на повышенных тонах.) — Как дела в Сент-Мозе?

— Все так же, — ответил Страйк.

— Прости, — сказала Робин.

— За что? Ты ни в чем не виновата, — буркнул Страйк.

После двух с половиной часов за рулем, дав крюк только ради того, чтобы его подвезти, Робин ожидала совсем другой встречи. Вероятно, ей не удалось скрыть свое раздражение, потому что Страйк добавил:

— Спасибо, что приехала. Ценю.

И в сердцах мысленно бросил, когда молодой официант, не обращая внимания на его поднятую руку, зашагал в другую сторону: «Ослеп, что ли, ушлепок?»

— Я сама подойду к стойке, — вызвалась Робин. — Мне все равно кое-куда забежать надо.

Когда она в конце концов добилась, чтобы загнанный официант принял у нее заказ, в левом виске от напряжения застучала головная боль. Вернувшись за столик, она поняла, что терпение Страйка вот-вот лопнет: дети вконец распоясались и носились как угорелые, а их родители за соседними столиками даже бровью не вели — они спокойно перекрикивали шум. Робин вспомнила, что должна передать Страйку сообщение от Шарлотты, но решила дождаться более подходящего момента. На самом деле скверное настроение Страйка объяснялось тем, что культя ампутированной ноги жгла его невыносимой болью. При посадке на фалмутский паром он упал (и обругал себя: «Как полный дебил»). На причале пришлось совершить опасный спуск по неровной каменной лестнице без перил, а потом шагнуть на палубу, опираясь только на руку паромщика. При весе под сотню кило Страйк, поскользнувшись, не удержал равновесия и в результате лез на стенку от боли.

Робин достала из сумочки парацетамол.

— Голова разболелась, — объяснила она, перехватив взгляд Страйка.

— Черт, не удивлен ни разу, — холодно бросил Страйк в сторону молодых родителей, которые спокойно перекрикивались под вопли детишек и пропустили мимо ушей этот комментарий.

Страйк хотел попросить у Робин таблетку, но, чтобы избежать суеты и расспросов, которыми был сыт по горло, смирился с необходимостью терпеть молча.

— Клиентка далеко живет? — запив обезболивающее глотком кофе, спросила Робин.

— Отсюда пять минут езды. Район называется Вудхаус-Террас.

В этот миг самая маленькая девочка из тех, что бесились поблизости, споткнулась и упала плашмя на деревянный пол. От ее рева и воплей у Робин чуть не лопнули барабанные перепонки.

— Ой, Даффи! — пронзительно взвизгнула одна из джинсовых мамаш. — Что ж ты делаешь?

Девочка разбила в кровь губы. Мать присела рядом с ней на корточки, едва не опрокинув стол Страйка и Робин, и стала попеременно ругать и утешать дочку; вся малышня сгрудилась вокруг и с жадностью наблюдала за происходящим. В то утро, когда Страйк повалился на палубу, так же вели себя пассажиры парома.

— У него протез, — во всеуслышанье объявил паромщик — отчасти с той целью, подумал Страйк, чтобы снять с себя вину за недосмотр; это объявление ничуть не уменьшило ни крайней неловкости Страйка, ни любопытства зевак-пассажиров.

— Уходим? — спросила Робин, уже встав со стула.

— Чем скорей, тем лучше. — Поднявшись из-за стола и взяв с пола рюкзак, Страйк поморщился. — Шантрапа чертова, — пробормотал он, хромая вслед за Робин в сторону солнечного света.

6

И я продолжу путь, за вас радетель,

Повсюду вас, красавица, храня.

Не пожалеет вас лишь сердце из кремня.

Эдмунд Спенсер. Королева фей. Перевод В. Микушевича

Район Вудхаус-Террас располагался на холме с панорамным видом на залив. На многих домах были надстроены мансарды, но жилище Анны и Ким, как было видно уже с улицы, подверглось наиболее радикальной перепланировке, даже кровлю заменила какая-то квадратная стеклянная коробка.

— Чем занимается Анна? — спросила Робин, когда они поднимались по лестнице к густо-синей входной двери.

— Понятия не имею, — ответил Страйк. — Знаю только, что супруга ее — психолог. И насколько я понимаю, не приветствует идею расследования.

Он нажал на кнопку звонка. До их слуха донеслись шаги — вроде бы по голому деревянному полу, — и дверь открыла, поблескивая очками, доктор Салливен, рослая блондинка, босая, в джинсах и рубашке. Переводя взгляд со Страйка на Робин, она всем своим видом выражала удивление.

— Мой деловой партнер Робин Эллакотт, — отчеканил Страйк.

— Так-так, — недовольно бросила Ким. — Но вы же понимаете, эта встреча намечалась как сугубо предварительная.

— Робин очень кстати оказалась на побережье по совершенно другому делу, так что…

— Я охотно подожду в машине, — из вежливости сказала Робин, — если Анне удобнее будет побеседовать с Кормораном наедине.

— Ну… посмотрим, как настроена Анна.

Отступив назад, чтобы впустить посетителей, Ким распорядилась:

— Вверх по лестнице, в гостиную.

В доме явно был сделан капитальный ремонт, причем на самом высоком уровне. В отделке интерьеров преобладали беленая древесина и стекло. Спальню, как успела заметить Робин через открытую дверь, разместили на первом этаже, возле комнаты, напоминавшей кабинет. Наверху, под стеклянным колпаком, заметным с улицы, располагалось открытое пространство, которое совмещало в себе кухню, столовую и гостиную с великолепным видом на море.

Возле сверкающей дорогой кофемашины стояла Анна, одетая в мешковатый синий комбинезон из натуральной ткани и белые парусиновые туфли (по мнению Робин — стильные, по мнению Страйка — отстойные). Стянутые на затылке волосы подчеркивали изящную форму головы.

— Ой, здравствуйте. — При их появлении она вздрогнула. — Кофемашина шумит — я даже звонка не слышала.

— Анни, — начала Ким, входя следом за Страйком и Робин, — это Робин Эллакотт, ее привел Камерон в качестве своего… мм… партнера. Но она готова уйти, если ты предпочитаешь беседу…

— Корморан, — поправила ее Анна. — Ваше имя, наверное, часто коверкают? — обратилась она к Страйку.

— Чаще, чем хотелось бы, — ответил он с улыбкой. — Имя на самом деле совершенно нелепое.

Анна рассмеялась.

— Останьтесь, я не возражаю, — обратилась она к Робин, делая шаг вперед для рукопожатия; Робин притворилась, будто не заметила, каким взглядом Анна окинула длинный, до локтя, шрам у нее на руке.

— Присаживайтесь, прошу вас. — Ким жестом указала Страйку и Робин на встроенный полукруглый диван у низкого столика из оргстекла.

— Кофе? — предложила Анна, и визитеры согласились.

Бесшумно ступая по пятнам солнечного света, в комнату прокралась крупная трехцветная кошка породы рэгдолл с ясными голубыми глазами, совсем как у Джоан на другом берегу залива. После беззастенчивого осмотра чужаков она легко вспрыгнула на диван и устроилась на коленях у Страйка.

— Ирония судьбы, — сказала Ким, ставя на стол поднос с чашками и печеньем. — Кэгни безоговорочно предпочитает мужчин.

Из вежливости Страйк и Робин посмеялись. Анна принесла кофейник, и хозяйки дома уселись бок о бок, лицом к Страйку и Робин, которых нещадно слепило солнце; хорошо еще, что Анна догадалась взять пульт и опустить кремовые жалюзи.

— Чудесный дом, — сказала Робин, оглядываясь по сторонам.

— Спасибо, — отозвалась Ким. И добавила, погладив Анну по коленке: — Это ее заслуга. Она архитектор.

Анна прочистила горло.

— Хочу извиниться, — начала она, в упор глядя на Страйка своими необычными серебристо-серыми глазами, — за свое вчерашнее поведение. Я выпила больше, чем следовало. Вы наверняка решили, что я не в себе.

— С такими мыслями, — ответил Страйк, — я бы сейчас здесь не сидел. — И погладил громко урчащую кошку.

— Мое обращение к экстрасенсу наверняка создало у вас ложное… Поверьте, Ким уже отругала меня за глупость.

— Я не говорила, что ты глупая, Анни, — спокойно заметила Ким. — Я говорила, что ты внушаемая. Это не одно и то же.

— Разрешите узнать: что конкретно сказал вам экстрасенс? — спросил Страйк.

— А это существенно? — насторожилась Ким и, как отметила Робин, с подозрением уставилась на Страйка.

— Для расследования — нет, — сказал Страйк, — но поскольку Анна обратилась ко мне именно под влиянием его… ее?… слов…

— Это была женщина, — сказала Анна, — и, по сути, она не сообщила мне ничего полезного… я же не…

С нервным смешком она покачала головой и начала заново:

— Поступок дурацкий, не спорю. Мне… у меня сейчас трудное время… Я уволилась из фирмы, мне вот-вот стукнет сорок, и… понимаете, Ким была в командировке, а мне… мне, наверно, понадобилось…

Она взмахнула руками, словно отгоняя эти мысли, а потом продолжила:

— Женщина совершенно заурядного вида, проживает в Чизике. Весь дом заставлен ангелочками… керамическими, стеклянными, а один, вышитый на бархате, висит над камином. Ким… — с нажимом произнесла Анна, и Робин покосилась на женщину-психолога, сидящую с бесстрастным видом, — Ким считает, что она… та ясновидящая… заранее разузнала, кем была моя мать… нашла все данные в интернете. Я ведь назвалась своим именем. А приехав к ней, только сообщила, что моя мать давно умерла… хотя, конечно… — Анна вновь нервно всплеснула тонкими руками, — никаких доказательств смерти матери у меня нет… это еще не… но, как бы то ни было, я сказала ясновидящей, что моя мать умерла, а как это случилось, мне до сих пор толком не известно. Тогда эта женщина вошла… по-моему, говорится так: «вошла в транс», — смущенно продолжала Анна, — и сказала, что в свое время кое-кто счел нужным меня оградить для моего же блага, но теперь близок момент истины и мне скоро будет знамение. А еще она говорила: «Твоя мать очень тобой гордится», «Она всегда тебя охраняет» и так далее… видимо, это шаблонные фразы, а под конец добавила: «Покоится она в священном месте».

— Покоится она в священном месте? — переспросил Страйк.

— Именно так. Наверное, хотела меня утешить, но я даже в церковь не хожу. Святость — или приземленность — места упокоения моей матери… если, конечно, она похоронена… это сейчас не главная проблема.

— Не возражаете, если я буду делать кое-какие заметки? — спросил Страйк.

Он достал ручку и блокнот; кошка Кэгни, видимо, решила, что ей предлагают новую забаву, и, пока Страйк записывал дату, пыталась ухватить когтями ручку.

— Иди сюда, глупое животное. — Ким, встав со своего места, взяла кошку на руки, чтобы опустить на теплый деревянный пол.

— Теперь давайте по порядку, — сказал Страйк. — Когда пропала ваша мать, вы, очевидно, были еще младенцем.

— Чуть больше года, — ответила Анна, — так что я совсем ее не помню. В моем детстве фотографий матери в доме не было. Долгое время я вообще понятия не имела, что с ней произошло… Естественно, интернет появился позже… короче, после замужества она сохранила девичью фамилию. А я росла под фамилией отца и звалась Анной Фиппс. Доведись мне лет в одиннадцать услышать имя Марго Бамборо, у меня бы даже мысли не возникло, что она имеет ко мне хоть какое-то отношение. В раннем детстве я считала своей мамой Синтию, которая меня вынянчила. Она приходится троюродной сестрой моему отцу, хотя намного его младше, — объяснила Анна, — но тоже носит фамилию Фиппс, и я считала, что мы — образцовая семья. Ну то есть… ничто не вызывало сомнений. Помнится, у меня, когда я пошла в школу, возник только один вопрос: почему я зову Синтию не мамой, а Син. Но когда они с отцом решили пожениться, мне было сказано, что при желании я теперь могу говорить ей «мама», и я еще подумала: ага, понятно, раньше мне из-за того приходилось обращаться к ней по имени, что они не были женаты. Дети многое додумывают сами, правда? У них своя, особая логика.

Когда мне было лет семь-восемь, моя одноклассница сказала: «Она тебе не мать. Твоя родная мать исчезла». Для меня это прозвучало какой-то дикостью. Ни у папы, ни у Синтии я допытываться не стала. А просто запрятала это известие подальше, но для себя решила — вероятно, на подсознательном уровне, — что получила объяснение некоторым странностям, которые были заметны мне и раньше, но оставались без ответов.

Только в одиннадцать лет я разложила все по полочкам. К этому времени чего я только не наслушалась в школе. Например: «Твоя родная мама сбежала». А потом один мальчик, самый зловредный, выдал: «Твою мать убили: ей голову отрезали».

Прибежала я домой, передала эти слова отцу. Хотела, чтобы он посмеялся, чтобы сказал «какая чушь», «вот ведь негодяй какой»… но отец побелел как полотно.

В тот же вечер они с Синтией попросили меня спуститься из спальни в гостиную, усадили перед собой и открыли мне правду. И все мои домыслы рухнули, — негромко сказала Анна. — Мыслимо ли представить, что такие ужасы могут коснуться твоих родных? Я обожала Син. И если честно, была к ней ближе, чем к отцу. А тут я узнаю, что она мне вовсе не мать, что они оба мне лгали, а попросту говоря, дурили мне голову своими недомолвками.

Теперь оказалось, что моя мать как-то вечером вышла из амбулатории и исчезла без следа. Последней, кто ее видел, была девушка из регистратуры. По ее словам, доктор направлялась в паб, что на той же улице, в пяти минутах. Там у нее была назначена встреча с близкой подругой. На встречу моя мать так и не пришла, а ее подруга, Уна Кеннеди, прождав час, решила, что моя мать перепутала день. Она позвонила нам домой. Матери дома не оказалось. Отец стал названивать в регистратуру, но амбулатория уже не работала. На улице стемнело. Мать все не возвращалась, и отец заявил в полицию.

Следствие растянулось на долгие месяцы. И никаких результатов. Ни зацепок, ни улик… по крайней мере, так мне сказали, но с тех пор я нашла много материалов, где говорится совсем другое.

Я спрашивала и у папы, и у Син, где живут родители матери. Мне отвечали, что их уже нет в живых. Это соответствовало истине. Мой дед скончался от сердечного приступа через пару лет после ее исчезновения, а бабушка пережила его на один год и умерла от инсульта. Моя мать была единственным ребенком; других родственников, с кем я могла бы о ней поговорить, не осталось.

Помню, я попросила дать мне какие-нибудь ее фотографии. Отец сказал, что у него не сохранилось ни одной, а Син через пару недель где-то раскопала несколько снимков. При этом она умоляла меня не проболтаться отцу и хорошенько их спрятать. Так я и сделала; у меня был детский дорожный чемоданчик в виде кролика, и материнские фотографии хранились в нем много лет.

— Отец с мачехой не высказывали каких-нибудь предположений — что же все-таки могло случиться с вашей матерью? — спросил Страйк.

— Вы имеете в виду причастность Денниса Крида? — уточнила Анна. — Отдельные намеки проскальзывали, но в подробности меня никто не посвящал. Сказали только, что мать, видимо, лишил жизни… какой-то злодей. Им пришлось об этом заговорить после выходки того мальчишки.

До чего же мучительно было думать, что ее убил Крид… это имя открыли мне одноклассники — каждый рвался показать свою осведомленность. У меня начались ночные кошмары, в которых мать являлась мне без головы. Порой она будто наяву по ночам входила ко мне в спальню. Иногда в своих снах я раскапывала ее голову в ящике для игрушек.

На Синтию с папой я всерьез разозлилась, — продолжала Анна, заламывая пальцы. — Разозлилась, естественно, за их скрытность, но потом задумалась: а не скрывают ли они что-нибудь еще? Не причастны ли к ее исчезновению? А может, сами же и отправили ее на тот свет, чтобы не мешала их счастью? Меня как подменили, я начала прогуливать школу… однажды в выходной день сбежала, и домой меня вернули с полицией. Отец пришел в ярость. Конечно, задним числом его можно понять: после того, что случилось с матерью… мое исчезновение, пусть даже на считаные часы… Если честно, я превратила их жизнь в кромешный ад, — смущенно призналась Анна. — Но надо отдать должное Син: она была на моей стороне. И ни разу не отступилась. К тому времени у них с отцом уже родились свои дети — мои младшие брат и сестра. Син организовала семейную терапию, на каникулах придумывала разные способы нас сблизить, причем по собственной инициативе — отец всячески уклонялся от этих затей. Любые разговоры о матери вызывали у него вспышки гнева и злобы. Помню, как он разорался: неужели до меня не доходит, сколько ему пришлось пережить, и каково ему теперь, когда все кому не лень смакуют подробности, и какие чувства, с моей точки зрения, испытывает он… Когда мне исполнилось пятнадцать, я решила отыскать Уну — подругу, с которой мать договорилась встретиться в тот самый вечер… Кстати, они обе когда-то работали в нарядах плейбоевских зайчиков, — сообщила Анна с едва заметной улыбкой, — но в ту пору я еще этого не знала. Мне удалось найти координаты Уны в Вулвергемптоне, и она растрогалась, услышав в телефонной трубке мой голос. Мы с ней стали перезваниваться, причем к обоюдной радости. Я смогла узнать многое из того, что меня интересовало: какие мать любила шутки, какие предпочитала духи… оказалось — «Рив Гош»… и на другой день я взяла деньги, подаренные мне на день рождения, побежала в магазин и просадила всю сумму на флакон этих духов… и как она обожала шоколад, и как фанатела от Джони Митчелл. В воспоминаниях Уны мать представала более живой, чем на фотографиях или в рассказах папы и Синтии.

Но отец прознал о моих контактах с Уной — и как с цепи сорвался. Вытребовал у меня ее номер телефона, позвонил и наговорил, что она сеет в нашей семье вражду, а я и так не в себе, что состою под наблюдением психиатра и мне противопоказано любое «возбуждение». Кстати, пользоваться духами «Рив Гош» он мне запретил — ему, видите ли, делалось дурно от этого запаха.

С Уной мы так и не встретились, и когда я, уже в возрасте за двадцать, попыталась возобновить наше знакомство, следов ее я не нашла. Допускаю, что она могла умереть. Я поступила в университет, уехала из дому и взялась читать все, что касалось Денниса Крида. У меня начались прежние кошмары, но я ни на шаг не приблизилась к пониманию происшедшего.

Оказывается, следователь, который вел это дело, инспектор криминальной полиции Билл Тэлбот, заведомо считал, что мою мать похитил Крид. Тэлбота, видимо, нет в живых — он уже тогда собирался в отставку.

Через пару лет у меня, еще студентки, возникла гениальная мысль создать свой сайт, — рассказывала дальше Анна. — Мне помогла девушка с нашего курса, прирожденная компьютерщица. А у меня в этом отношении был совершенно девственный ум, — вздохнула она. — Я выложила все сведения о себе и попросила присылать мне любую информацию о моей матери.

Можете себе представить, что тут началось. Чего только мне не писали: одни, явные психи, советовали, где копать, другие говорили, что эта история — дело рук моего отца, третьи утверждали, что я вовсе не дочь Марго Бамборо, а мошенница, жаждущая денег и публичности, четвертые, откровенно злобствуя, твердили, что моя мать сбежала с любовником или еще того хлеще. Связывались со мной и журналисты. Один опубликовал в «Дейли экспресс» грязный материал о нашей семье; другие вышли на моего отца — и тем самым вогнали последний гвоздь в гроб наших отношений. Которые так и не восстановились, — уныло добавила Анна. — Когда я призналась папе в своей ориентации, он, похоже, решил, что у меня в жизни одна цель: ему насолить. А Синтия за последние годы переметнулась на его сторону. Она теперь приговаривает: «У меня есть обязательства не только перед тобой, Анна, но и перед твоим отцом». Вот, собственно, к чему мы пришли, — закончила она.

В гостиной наступила короткая пауза.

— Ужасающая ситуация, — сказала Робин.

— Именно так, — согласилась Ким, вновь опуская руку на колено Анны, — и я, поверьте, целиком разделяю желание Анны поставить точку в этой истории. Но есть ли разумные основания полагать, — она перевела взгляд с Робин на Страйка, — не в обиду будь сказано… что по истечении столь длительного срока вы сумеете утереть нос полиции?

— Разумные основания? — переспросил Страйк. — Их нет.

Робин заметила, что Анна опустила свои большие глаза, внезапно наполнившиеся слезами. Этой далеко не юной женщине можно было только посочувствовать, но откровенность Страйка заслуживала уважения, которым, видимо, прониклась даже скептически настроенная Ким.

— А реальные перспективы таковы. — Страйк тактично просматривал свои записи, пока Анна тыльной стороной руки смахивала слезы. — Я считаю, у нас будет возможность поднять материалы дела благодаря неплохим связям в Главном полицейском управлении. Мы сможем вновь просеять имеющиеся сведения, повторно опросить свидетелей, если сохраняется такая возможность, и не по одному разу проверить каждую мелочь. Но велика вероятность того, что за давностью лет мы не сумеем утереть нос полиции, да к тому же перед нами встанут два серьезных препятствия. Первое — это отсутствие заключения судмедэкспертизы. Как я понимаю, ваша мать исчезла бесследно, это так? Полиция не обнаружила ни предметов одежды, ни автобусного билета — ничего.

— Да, это так, — пробормотала Анна.

— А второе вы и сами отметили: многие из тех, кто мог бы дать свидетельские показания, наверняка ушли в мир иной.

— И это тоже верно. — С носа Анны сбежала сверкающая на солнце слеза и упала на плексигласовый стол; Ким обняла супругу за плечи. — Не иначе как на меня влияет сорокалетний рубеж, — всхлипнула Анна, — но мне невыносимо думать, что я сойду в могилу, так и не узнав правды.

— Мне понятны ваши чувства, — сказал Страйк, — но никаких гарантий успешного завершения дела я дать не могу.

— Скажите, — вступила в беседу Робин, — не появилось ли за эти годы каких-нибудь улик или подвижек?

На этот вопрос ответила Ким. Встревоженная неприкрытым отчаянием Анны, она не отпускала ее от себя.

— По нашим сведениям — нет, правильно я говорю, Анни? Но любая информация такого рода в первую очередь была бы направлена отцу Анны. И не факт, что Рой захочет с нами поделиться.

— Он делает вид, будто ничего не произошло, ему так легче. — Анна вытерла слезы. — Притворяется, что моей матери никогда не существовало. И только одно ему мешает: ведь если моей матери не существовало, откуда взялась я? Хотите — верьте, хотите — нет, но меня гложет мысль, что она могла уйти без принуждения и просто не захотела вернуться, не захотела узнать, как сложилась моя судьба, или сообщить о себе. Невыносимо об этом думать. Моя бабушка по отцу — я никогда ее не любила, это была злобная особа — любила повторять, что, по ее глубокому убеждению, моя мать попросту сбежала. Чтобы не быть женой и матерью. Мучительно думать, что мать сознательно обрекла нас на этот ужас неизвестности и ни разу не проведала свою родную дочь… Погибни она от рук Денниса Крида, это было бы страшно… жутко… но горе имело бы свое начало и свой конец. Я могла бы ее оплакивать, а не терзаться от мысли, что она живет себе где-то в другом месте, под другим именем и не желает нас знать.

Воспользовавшись очередной краткой паузой, Страйк и Робин допили кофе, а Ким сходила в кухонный отсек, чтобы оторвать от рулона бумажное полотенце.

В гостиной появилась вторая кошка-рэгдолл. Окинув презрительным взором четверку особей человечьей породы, она растянулась на полу в лучах солнца.

— Это Лейси, — сказала Ким, пока Анна вытирала лицо. — Она, вообще говоря, никого не любит, даже…

Страйк и Робин еще раз вежливо посмеялись.

— Как у вас поставлено дело? — жестко спросила Ким. — Какова система оплаты?

— Почасовая, — ответил Страйк. — Вы будете ежемесячно получать детализированный отчет. Могу направить вам прейскурант по электронной почте, но, думаю, вначале вам стоит взвесить все за и против, а потом уже принять решение.

— Не сомневайтесь, — ответила Ким, но тут же записала для Страйка свой электронный адрес и в тревоге посмотрела на Анну, которая сидела с поникшей головой, то и дело промокая глаза бумажным полотенцем.

Затекшая культя возмутилась под массой Страйка при его резком подъеме, но предварительная беседа уже закончилась, тем более что Анна давно умолкла и заливалась слезами. Немного сожалея о нетронутом печенье, сыщик пожал холодную руку Анны.

— В любом случае я вам благодарна, — сказала женщина, и у Страйка возникло ощущение, что он ее разочаровал: видимо, она надеялась услышать слово чести, клятву в успехе дела, которое оказалось не по зубам всем остальным.

Ким проводила их к выходу.

— Мы позвоним, — сказала она. — Сегодня вечером. Это удобно?

— Вполне. Будем ждать вашего звонка, — ответил Страйк.

Когда они спускались по залитой солнцем садовой лестнице, Робин оглянулась и увидела, что Ким провожает их каким-то испытующим взглядом, будто в сегодняшних визитерах ей открылось нечто неожиданное. Встретившись глазами с Робин, она задумчиво улыбнулась и затворила синюю дверь.

7

В согласье долгим шли они путем

Чрез грады, веси, мимо стен твердыни…

Эдмунд Спенсер. Королева фей

На выезде из Фалмута Страйк заметно повеселел; Робин для себя объяснила это предвкушением нового дела. Она давно заметила, что любая интригующая история захватывает Страйка целиком, вопреки любым житейским перипетиям.

Отчасти так оно и было — история Анны, безусловно, вызвала у него жгучий интерес, но основная причина такой смены настроения заключалась в другом: Страйк получил возможность на несколько часов дать отдых протезированной ноге и при этом унестись подальше от своей сестры. Он опустил оконное стекло, чтобы впустить в салон старого автомобиля бодрящий морской воздух, закурил и, выдыхая дым в сторону от Робин, спросил:

— Моррис появлялся в конторе, пока меня не было?

— Как раз вчера его видела, — ответила Робин. — Оплатила ему текущие расходы за месяц.

— Вот здорово, молодчина, — сказал Страйк, — я как раз хотел напомнить. Кстати, как он тебе? Если верить Барклаю, с работой справляется, только в машине трендит без умолку.

— Угу, — равнодушно кивнула Робин, — поболтать он горазд.

— А вот по мнению Хатчинса, он без мыла куда хочешь влезет. — Страйк решил осторожно прозондировать почву.

От него не укрылось, что Моррис приберегает для Робин особый тембр голоса. А тот же Хатчинс обмолвился, что новый сотрудник допытывался у него насчет семейного положения и привязанностей Робин.

— Мм… — протянула Робин, — не знаю, мне трудно судить, я же с ним практически не общаюсь.

Помня о большом количестве заказов, с которыми едва справлялось агентство, и о нервозном состоянии Страйка, она решила не критиковать нанятого им сотрудника, которому поручалось наружное наблюдение. Нехватка персонала ощущалась постоянно. Моррис, по крайней мере, знал свое дело.

— Пат его хвалит, — добавила она, отчасти из лукавства, и внутренне рассмеялась, когда Страйк нахмурился, покосившись в ее сторону:

— Тоже мне, нашла кому верить.

— Не злобствуй, — сказала Робин.

— Ты хоть понимаешь, что через неделю нам будет куда трудней от такой избавиться? У нее испытательный срок на исходе.

— Я и не думала от нее избавляться, — сказала Робин. — По-моему, к ней претензий нет.

— Тогда будешь головой отвечать, если она накосячит.

— Не буду я головой отвечать! — возмутилась Робин. — Не надо вешать на меня Пат. Решение о ее найме было принято нами сообща. Ты сам сказал, что у тебя уже в глазах рябит от временных…

— А ты сказала: «Может, и неплохо будет взять канцеляриста старой закалки» и еще: «Мы не вправе отказать ей из-за возраста…»

— Я не страдаю провалами в памяти и не приемлю дискриминацию по возрасту. Нам действительно требуется дисциплинированный работник, владеющий основами бухгалтерского учета, но именно ты…

— Да, я, но только для того, чтобы ты не долбала меня за дискриминацию по возрасту.

–…именно ты предложил ей эту должность, — твердо закончила Робин.

— Не знаю, каким местом я думал, — пробормотал он, стряхивая за окно пепел.

В свои пятьдесят шесть лет Патриция Шонси выглядела на шестьдесят пять. Сухопарая, морщинистая, с обезьяньим личиком и ненатурально черными волосами, в приемной она не выпускала изо рта электронную сигарету, но после рабочего дня, едва ступив на тротуар, истово втягивала в себя дым «Суперкингсайз». По телефону ее иногда путали со Страйком из-за низкого, прокуренного голоса. Отвечая на звонки и решая организационные вопросы, она сидела в приемной за тем же столом, который до перехода на следственную работу занимала Робин.

В отношениях между Страйком и Пат с первого дня присутствовала агрессия, которая огорчала Робин, ценившую обоих. Она давно не удивлялась, что Страйк то и дело впадает в мрачность, и смотрела на это сквозь пальцы, особенно когда подозревала, что его мучат боли в ноге, но Пат без зазрения совести фыркала: «А спасибо сказать — язык отвалится?», если Страйк не рассыпался в благодарностях, получая от нее сообщения о телефонных звонках. Пат явно не испытывала никакого трепета перед знаменитым ныне детективом, не то что временные секретарши, одна из которых была уволена без выходного пособия, когда Страйк понял, что она тайком снимает его из приемной на свой мобильный. Более того, новая сотрудница только и ждала дискредитации босса: например, она не скрывала удовлетворения, прознав, что вмятина на одном из конторских шкафов оставлена кулаком Страйка.

Зато архив и картотека нынче содержались в образцовом порядке, бухгалтерия велась безупречно, все квитанции, тщательно рассортированные, подшивались в папки, ни один телефонный звонок не оставался без четкого ответа, сообщения передавались неукоснительно, запас чая в пакетиках и молока пополнялся вовремя, а сама Пат ни разу не опоздала на работу, даже при погодных катаклизмах или задержках поездов метро.

Что же до Морриса, он действительно сделался любимчиком Пат и получал львиную долю ее редких улыбок. Со своей стороны, Моррис неизменно окутывал ее своим голубоглазым обаянием и только после этого переключался на Робин. Пат с нетерпением предвкушала интрижку между молодыми коллегами.

— По всем статьям хорош, — на прошлой неделе сказала она Робин после телефонного разговора с Моррисом, который просил передать временно недоступному Барклаю, где тот сможет перехватить у него наружку по одному из наиболее крупных дел. — Ты должна это признать.

— Я ему ничего не должна, — с некоторым раздражением бросила Робин.

Мало того что Илса при каждой их встрече начинала петь дифирамбы Страйку, так теперь еще Пат в рабочее время подталкивала ее к Моррису.

— И то верно. — Пат даже бровью не повела. — Сперва пусть заслужит.

— Итак, — докурив сигарету, Страйк загасил ее в жестянке, которую Робин для этой цели возила с собой в машине, — с Хохолком разобрались. Ты классно сработала.

— Спасибо, — не стала отрицать Робин. — Теперь бы еще разобраться с прессой. Двоеженство — это всегда жареный факт.

— Точно, — подтвердил Страйк. — Ну, мы свое дело сделали, пускай теперь сам выкручивается. А нам лучше бы по возможности не светиться. Я переговорю с миссис Кэмпион-Виндзор. Теперь у нас остаются, — загибая толстые пальцы, он стал перечислять кодовые имена, — Повторный, Балерун, Открыточник и Жук.

В агентстве давно сложилась традиция давать прозвища как объектам, так и заказчикам, главным образом для того, чтобы случайно не проронить настоящее имя при посторонних или в электронном сообщении. Мистер Повторный и прежде пользовался их услугами, а теперь неожиданно всплыл после обращения в другие сыскные агентства, не оправдавшие его надежд. В прошлый раз Страйк и Робин провели расследование в отношении двух его сожительниц. На поверхностный взгляд казалось, что этому человеку фатально не везет в любви, что его девушки, привлеченные жирным банковским счетом, просто не способны хранить верность. Однако со временем Страйк и Робин поняли, что от их измен мужчина получает смутное эмоциональное или сексуальное наслаждение и, более того, что сыщикам еще приплачивают за добытые улики — фетиш заказчика. Как только его подругу припирали к стенке фотосвидетельствами измены, она тут же с позором изгонялась, на ее место находилась другая, и механизм запускался вновь. В настоящее время клиент встречался с гламурной моделью, которая, к его плохо скрываемому разочарованию, еще не запятнала себя неверностью.

Двадцатичетырехлетний Балерун, чье незатейливое прозвище выбрал Моррис, нынче крутил роман с дважды разведенной тридцатидевятилетней дамой, известной как своим давним пристрастием к наркотикам, так и огромным доверительным фондом. Папаша светской львицы поручил агентству раскопать какие-нибудь сведения о личной жизни и привычках Балеруна, способные отвратить дочь от этого прохвоста.

Темной лошадкой пока оставался Открыточник. В полицию обратился немолодой и, с точки зрения Робин, совершенно непривлекательный телевизионный синоптик, но следователи не усмотрели состава преступления в том, что ему регулярно поступают некие почтовые открытки, которые приходят на адрес телестудии, а то и доставляются на дом, но только по ночам. Угроз сообщения не содержали: они сводились к самым банальным комментариям насчет его галстуков, но в то же время Открыточник был куда шире осведомлен о передвижениях и личной жизни синоптика, нежели дозволено незнакомцу. Да и выбор открыток в качестве средства связи тоже удивлял: всякие преследования давно осуществлялись более простым способом — через интернет. Внештатный сотрудник агентства Энди Хатчинс две недели вел ночное наблюдение за домом синоптика, но Открыточник будто сквозь землю провалился.

Последний, самый прибыльный и довольно интересный заказ касался Жука, молодого инвестиционного банкира, чей стремительный карьерный рост, естественно, вызывал среди недооцененных начальством коллег серьезные обиды, которые сменились взрывом подозрений, когда молодого сотрудника назначили на вторую по значимости руководящую должность в обход троих куда более квалифицированных кандидатов. Какие рычаги были у Жука для воздействия на президента банка (именуемого в агентстве БЖ — «Босс Жука») — над этим теперь задумались не только подчиненные Жука, но и некоторые дотошные члены правления, которые назначили Страйку встречу в одном из затемненных баров лондонского Сити, чтобы изложить свои подозрения. Страйк решил действовать через секретаря-референта Жука и поручил Моррису — под вымышленным именем и не разглашая, чем занимается, — свести с референткой знакомство и вызвать ее на откровенность, чтобы прощупать степень ее преданности начальнику.

— Тебе нужно быть в Лондоне к определенному часу? — после недолгой паузы осведомился Страйк.

— Нет, — ответила Робин. — А что?

— Может, остановимся перекусить? — предложил Страйк. — Я сегодня даже позатракать не успел.

Вспомнив, что на его тарелке в «Паласио-лаунж» лежал слой крошек от круассана, Робин тем не менее решила не спорить. Страйк будто угадал ее мысли:

— Круассаны вообще не считаются. В них один воздух.

Робин засмеялась.

Невзирая на усталость, до кафе «Сабвей» в ресторанном комплексе «Корнуолл сервисиз» они добрались в почти беспечном настроении. Робин, верная своему решению перейти на более здоровую пищу, принялась за зеленый салат, а Страйк, утолив первый голод несколькими кусками сэндвича с бифштексом и сыром, отправил Ким стандартное электронное сообщение с расценками услуг агентства, после чего сказал:

— Сегодня утром с Люси расплевался.

Робин заключила, что скандал вышел нешуточный, коль скоро Страйк завел о нем речь.

— В пять утра выхожу в сад, спокойно курю, никого не трогаю.

— Рановато для конфликтов, — отметила Робин, безразлично шевеля вилкой салатные листья.

— И что ты думаешь: узнаю от сестры, что у нас, оказывается, идет гонка с препятствиями «Кто больше любит Джоан». А я — ни сном ни духом, что меня включили в состав участников.

С минуту он молча жевал, а затем продолжил:

— На финишной прямой я ей сообщил, что Адам — змееныш и слюнтяй, а Люк — полный засранец.

Робин, которая мелкими глотками отпивала воду, поперхнулась и закашлялась. Посетители, сидевшие за соседними столиками, начали оглядываться на женщину, которая задыхалась и брызгала слюной. Схватив со стола бумажную салфетку, Робин вытерла подбородок и слезящиеся глаза, а потом прохрипела:

— Почему… за каким чертом ты это ляпнул?

— Да потому, что Адам — змееныш и слюнтяй, а Люк — полный засранец.

Вода попала Робин не в то горло: все еще пытаясь прокашляться, она смеялась сквозь слезы, но качала головой.

— Ты совсем обалдел, Корморан, — сказала она, когда к ней вернулся дар речи.

— Тебе легко говорить: ты не кантовалась с ними целую неделю под одной крышей. Люк сломал мои новые наушники, а потом схватил протез и умчался с ним в сад, поганец мелкий. А у Люси еще хватило наглости кинуть мне предъяву, что, мол, Джек у меня любимчик. Конечно любимчик: единственный нормальный ребенок.

— Пусть так, но мыслимо ли сказать матери…

— Я и сам знаю, — угрюмо перебил Страйк. — Позвоню, извинюсь. — (Они помолчали.) — Но какого хрена, — прорычал он, — меня заставляют таскать за собой всю троицу? Тем двоим вообще плевать на армию. «Адам весь вечер плакал, когда Джек вернулся из „Военных комнат“ Черчилля!» Ну ёшки-вошки. Да этот уродец просто обзавидовался, что я Джеку какие-то мелочи купил, вот и все. Послушать Люси — так я должен каждые выходные с ними валандаться, а они мне по очереди указывать будут: сегодня в зоопарк, сегодня, мать твою, на картинг — и все хорошее, что связывало нас с Джеком, пойдет псу под хвост. Да, к Джеку я прикипел, — выговорил Страйк и, похоже, сам удивился. — У нас общие интересы. Что за навязчивая идея — заставить меня относиться ко всем одинаково? Пусть зарубят себе на носу: они мне не указ. Если я с кем-то в родстве, это не значит, что можно меня оседлать и погонять. Она хочет, чтобы я двоим другим тоже подарки привозил? Хорошо. — Поднятыми руками он очертил в воздухе квадрат. — «Не будь засранцем». Привезу такую дощечку Люку на стену.

Они накупили в дорогу всякой всячины и продолжили путь. Перед выездом на трассу Страйк извинился, что не сможет подменить Робин за рулем: допотопный «лендровер» был суров к его протезу.

— Не важно, — сказала Робин. — Я сама поведу. Что смешного? — спросила она, заметив, как Страйк с ухмылкой роется в пакете.

— Земляника-то у них английская, — сообщил он.

— И в чем юмор?

Он объяснил, что Дейв Полворт приходит в ярость, когда товары корнуолльского производства не маркируются соответствующим образом, и кичится, что местные жители, участвуя в социологических опросах, все чаще именуют себя не англичанами, а корнуолльцами.

— Теория социальной идентичности — любопытная штука, — отметила Робин. — И теория самокатегоризации тоже. Нам в универе лекции читали. Представь себе, такие феномены влияют не только на структуру общества, но и на экономику.

На протяжении нескольких минут она с энтузиазмом просвещала Страйка, но, скосив глаза в его сторону, поняла, что он крепко спит. Глядя на его серое от усталости лицо, Робин решила, что обижаться не стоит, как не стоит и ждать иной реакции, кроме храпа, однако на подъезде к Суиндону Страйк вздрогнул и проснулся.

— Зараза, — пробормотал он. — Надолго я вырубился?

— Часа на три, — ответила Робин.

— Зараза, — повторил он, — ты уж прости, — и тут же потянулся за сигаретой. — Я неделю промаялся на дико неудобном диване, а милые детки каждое утро будили меня ни свет ни заря. Достать тебе что-нибудь пожевать?

— Давай, — сказала Робин, поставив крест на диете. Ей нестерпимо захотелось чего-нибудь бодрящего. — Шоколадку. Хоть английскую, хоть корнуолльскую — без разницы.

— Прости. — За время поездки Страйк извинялся уже в третий раз. — Ты начала рассказывать про какую-то социальную теорию, так?

Робин усмехнулась:

— Ты задрых аккурат в тот момент, когда я излагала тебе увлекательные тезисы о прикладном значении теории социальной идентичности для следственной практики.

— И в чем же оно выражается? — спросил Страйк, чтобы только загладить свою бестактность.

Прекрасно понимая, что других причин интересоваться этим вопросом у него нет, Робин ответила:

— Если вкратце, то все мы стремимся отнести друг друга и самих себя к какой-либо социальной группе, но при этом склонны преувеличивать сходство между членами одной и той же группы и преуменьшать сходство между своими и чужими.

— Значит, ты утверждаешь, что корнуолльцы — не на сто процентов соль земли, так же как не все поголовно англичане — напыщенные мудаки? — Страйк развернул шоколадку «Нестле» и вложил в ладонь Робин. — Хочешь — верь, хочешь — нет, но я при первой же возможности попробую донести это до Полворта.

Отодвинув в сторону купленную Робин коробку земляники, Страйк откупорил банку кока-колы, сделал глоток, а потом закурил и стал наблюдать, как по мере приближения к Лондону небо окрашивается кровавым закатом.

— Представь себе: Деннис Крид еще жив, — сказал он, провожая взглядом уже с трудом различимые придорожные деревья. — Не далее как сегодня утром читал о нем в Сети.

— И где отбывает срок? — спросила Робин.

— В Бродмуре, — ответил Страйк. — Сперва сидел в Уэйкфилде, затем в Белмарше, а с девяносто пятого — в Бродмуре.

— Какой ему поставили психиатрический диагноз?

— Сведения противоречивы. На суде члены комиссии разошлись во мнениях относительно его вменяемости. Необычайно высокий ай-кью. Присяжные в конце концов согласились, что он способен к осознанию творимого зла, а потому отправили его за решетку, а не на лечение. Но за минувшие годы у него как пить дать развились симптомы, требующие медицинского вмешательства. На основании этого очень краткого обзора можно заключить, — продолжал Страйк, — почему начальник следственной группы решил, что Марго Бамборо, скорее всего, стала одной из жертв Крида. В том районе якобы видели мчавшийся на опасной скорости белый фургон, причем именно в то время, когда Марго Бамборо шла пешком в сторону «Трех королей». А Крид, как известно, — добавил Страйк в ответ на немой вопрос Робин, — использовал фургон.

Вдоль трассы зажглись фонари; Робин доела шоколадку и процитировала:

— «Покоится она в священном месте».

Выпустив дым, Страйк фыркнул:

— Типичная экстрасенсова фигня.

— Ты так считаешь?

— Да, черт возьми, я так считаю! — бросил Страйк. — Очень удобно сыпать мистическими штампами из кроссвордов. И хватит меня лечить.

— Ладно, не сердись. Это просто мысли вслух.

— Любое место при желании можно прозвать «священным». Взять хотя бы Кларкенуэлл, где она пропала, — да там каждый клочок земли связан с религиозными событиями. С монашеством и так далее. Тебе известно, где проживал Деннис Крид в семьдесят четвертом году?

— Ну говори.

— В Парадиз-парке, Ислингтон, — объявил Страйк.

— Вот оно что, — сказала Робин. — По-твоему, ясновидящая действительно знала, кем была мать Анны?

— Надумай я изображать экстрасенса — не сомневайся: первым делом погуглил бы имя нового клиента. Но вполне возможно, это был профессиональный прием, нацеленный на утешение, как и сказала нам Анна. Намек на достойные похороны. Как ни ужасен был конец Марго Бамборо, он теперь овеян святостью места, где лежат ее останки. Крид, между прочим, признался, что разбрасывал обломки костей прямо в Парадиз-парке. Швырял на цветочные клумбы и затаптывал.

Хотя в автомобиле по-прежнему было душно, у Робин по спине пробежал внезапный холодок.

— Упыри поганые! — вырвалось у Страйка.

— Кто?

— Медиумы, ясновидящие, все эти продажные твари… пьют людскую кровь.

— Неужели ты считаешь, что ни один из них не верит в то, что делает? Не верит, что получает вести из потустороннего мира?

— Я считаю, что в мире полно психов и чем меньше мы будем вознаграждать их за психоз, тем лучше для всех нас.

У Страйка в кармане зазвонил телефон.

— Корморан Страйк слушает.

— Да, алло… это Анна Фиппс. Тут рядом со мной Ким.

Страйк включил громкую связь.

— Надеюсь, вы нас хорошо слышите, — сказал он в трубку, перекрывая шум и грохот «лендровера». — Мы еще в пути.

— Да, шум довольно сильный.

— Я приторможу, — сказала Робин и мягко свернула в асфальтированный «карман».

— Вот, так лучше, — подтвердила Анна, и Робин выключила двигатель. — Знаете, мы с Ким посоветовались и решили все же воспользоваться вашими услугами.

Робин захлестнуло волнение.

— Отлично, — сказал Страйк. — В меру своих сил будем очень рады помочь.

— Но есть одно условие. — К разговору подключилась Ким. — Вследствие психологических и, не скрою, финансовых причин мы бы хотели установить крайний срок расследования. Если полиция не справилась с этим делом за сорок лет, то, может статься, вы будете вести розыск еще сорок лет и ни к чему не придете.

— Это не исключено, — согласился Страйк. — Итак, какие будут предложения?

— Мы считаем, один год. — Анна занервничала. — А вы… как по-вашему, это реальный срок?

— На вашем месте я бы предложил то же самое, — сказал Страйк. — Если честно, ранее чем за двенадцать месяцев мы вряд ли управимся.

— Вам от меня больше ничего не нужно, чтобы приступить к делу? — Анна еще сильнее разволновалась, но и воспрянула духом.

— Я подумаю и непременно сообщу. — Страйк держал наготове блокнот. — Но по-видимому, целесообразно будет побеседовать с вашим отцом и Синтией.

На другом конце повисла мертвая тишина. Страйк и Робин переглянулись.

— Из этого наверняка ничего не выйдет, — заговорила Анна. — Прошу прощения, но если отец узнает, что я затеяла, он мне этого не простит.

— А Синтия?

— Дело в том, — раздался голос Ким, — что отец Анны в последнее время хворает. В той семье Синтия более уравновешенна, однако сейчас она не сделает ни единого шага вопреки воле Роя.

— Нет проблем, — заверил ее Страйк и, повернувшись к Робин, вздернул брови. — Наша первоочередная задача — получить доступ к полицейскому досье. В ближайшее время я направлю вам по электронной почте бланк нашего стандартного договора. Попрошу вас его распечатать, подписать и отправить на наш адрес, тогда мы сможем начать.

— Спасибо, — сказала Анна.

Затем с небольшой задержкой высказалась и Ким:

— О’кей, все тогда.

Разговор закончился.

— Ну и ну, — сказал Страйк. — Нам впервые достался висяк. Это даже интересно.

— И времени вагон, — добавила Робин, выруливая на трассу.

— Если мы будем изображать кипучую деятельность, — сказал Страйк, — они сами попросят о продлении срока.

— Ни пуха нам ни пера, — съязвила Робин. — Ким согласилась на годичный срок только для того, чтобы потом сказать Анне: вот видишь, мы испробовали все средства. Готова прямо сейчас поспорить с тобой на пять фунтов, что продления срока не будет.

— Принимаю пари на твоих условиях, — согласился Страйк. — Если с нашей стороны будет хоть какой-то намек на подвижки, Анна захочет идти до победного конца.

На последнем этапе пути они обсуждали текущие расследования и сами не заметили, как доехали до Денмарк-стрит, где Робин высадила Страйка.

— Корморан… — окликнула она, когда Страйк забирал брошенный на заднее сиденье рюкзак. — Тебе вчера был звонок от Шарлотты Кэмпбелл. Она сказала, у нее для тебя есть кое-что нужное.

На какой-то краткий миг Страйк обернулся к Робин с непроницаемым видом.

— Ну-ну. Спасибо. Ладно, завтра увидимся. Нет, не увидимся, — возразил он сам себе. — Завтра у тебя выходной. Отдыхай.

Хлопнув задней дверью, он взвалил рюкзак на плечо, опустил голову и похромал к входу в агентство, а Робин, вконец обессиленная, так и не поняла, нужна ему таинственная вещица, которую предлагает Шарлотта Кэмпбелл, или не нужна.