Жук

Ричард Марш, 1897

Однажды в Лондон прибывает необычное и коварное существо, способное подчинять своей воле других и менять облик. Оно начинает преследовать преуспевающего политика Пола Лессингема – уважаемого джентльмена, имеющего лишь одну слабость: он панически боится… жуков. Но почему, за что хочет расправиться с Лессингемом загадочный мститель? И как страх его жертвы связан с путешествием в Египет, которое Лессингем совершил много лет назад?..

© Перевод. А. Загорский, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2023

* * *

Книга первая. Дом с открытым окном удивительное повествование Роберта Холта

Глава 1. Снаружи

— Мест нет! Все занято!

И мужчина захлопнул дверь прямо у меня перед носом.

Это был последний, сокрушительный удар.

Скитаться целый день в поисках работы, умоляя дать мне возможность добыть хотя бы гроши, на которые можно было бы купить какой-нибудь еды, и все понапрасну, — тяжелое испытание. Но, будучи морально убитым и физически изможденным, измученным голодом и усталостью, забыть об остатках гордости, которые у меня еще сохранились, попросить, как бездомный бродяга (а именно им я и был), остановиться в ночлежке и тоже получить отказ — было еще хуже. Гораздо хуже. Это было едва ли не самое неприятное, что могло со мной произойти.

Я тупо уставился на дверь, которая только что с треском захлопнулась прямо передо мной. Мне трудно было поверить в то, что такое возможно. Впрочем, я никак не ждал и того, что стану бездомным. Но, все же допуская хотя бы теоретически такую возможность, я не мог представить, что мне откажут еще и в доступе в ночлежку, пристанище всех падших, — нет, осознать подобное я был просто не в состоянии. Это означало, что в своем падении я достиг такого дна, которое не могло присниться мне даже в кошмарах.

Я продолжал в оцепенении стоять перед дверью, не понимая, что мне делать дальше, когда из тени, отбрасываемой стеной здания, вышел сгорбленный мужчина и приблизился ко мне.

— Что, не пустили?

— Он сказал, что мест нет.

— Значит, этот тип сказал, что все занято, верно? Ну да, в Фулхэме вечно так говорят. Они хотят, чтобы бездомных было как бы поменьше.

Я взглянул на мужчину с недоверием. Он сильно сутулился, так что его голова заметно выступала вперед над плечами. Руки он держал в карманах брюк, вернее, того, что когда-то было брюками: одет он был в какое-то тряпье. Его низкий голос звучал хрипло.

— Вы хотите сказать, что они говорят, что ночлежка заполнена до отказа, хотя это не так? То есть меня не пускают, но на самом деле места внутри есть?

— Так и есть. Этот мужик тебя надул.

— Но если места у них есть, разве они не обязаны меня пустить?

— Конечно, обязаны. И, черт возьми, если бы я был на твоем месте, я бы заставил их это сделать, будь я проклят.

Произнеся это, незнакомец разразился страшными ругательствами.

— Но что же мне делать? — поинтересовался я, когда он умолк.

— Как — что? Задай им жару. Пусть знают, что ты не из тех, кого можно обвести вокруг пальца.

Я заколебался. Затем, решив последовать совету незнакомца, снова нажал на кнопку звонка. Дверь тут же широко распахнулась, и седой нищий, тот самый, с которым я уже имел дело, возник передо мной на пороге. В его голосе, когда он заговорил со мной, звучало такое презрение, словно он был как минимум председателем попечительского совета того благотворительного заведения, в которое я пытался попасть.

— Ты опять здесь! Ну и чего ты добиваешься? Думаешь, мне больше делать нечего, кроме как точить лясы с такими, как ты?

— Я хочу, чтобы меня впустили и дали ночлег.

— Никто тебя сюда не пустит.

— Тогда я хочу видеть кого-то из администрации.

— А я тебе что — не администрация?

— Мне нужен кто-то, кроме вас, — я хочу поговорить с хозяином.

— Об этом даже не мечтай!

Мой собеседник хотел уже закрыть дверь, но я был настороже и успел выставить ногу таким образом, чтобы помешать ему это сделать. Затем я заговорил снова:

— Так вы уверены, что здесь нет свободных мест?

— Последнее заняли два часа назад!

— И что же мне делать?

— А я почем знаю!

— Скажите, где находится какая-нибудь другая ночлежка — ближайшая к этой?

— В Кенсингтоне.

Перед тем как ответить, он потянул дверь на себя, а затем, резко выбросив вперед руку, сильным толчком отбросил меня от порога. Прежде чем я успел прийти в себя, дверь снова захлопнулась. Человек в тряпье, который с мрачным видом наблюдал за всей этой сценой, снова подал голос.

— Ну и тип, верно?

— Он ведь просто нищий. Какое он имеет право вести себя так, словно является представителем власти или администрации заведения?

— Я тебе так скажу — некоторые нищие куда хуже начальников. Намного хуже, верно говорю! Думают, что они в ночлежках хозяева, да-да, будь я проклят. Этот мир — то еще местечко, вот так-то!

Мужчина замолчал. Я продолжал стоять на месте в нерешительности. Еще некоторое время назад мне показалось, что собирается дождь. Теперь же он понемногу начал моросить — мелкий, но неприятный, он постепенно пропитывал водой одежду. Я подумал, что для полного счастья мне не хватало только этого. Между тем незнакомец в лохмотьях разглядывал меня с мрачным любопытством.

— А денег у тебя совсем нет? — поинтересовался он.

— Ни фартинга.

— Давно скитаешься?

— В ночлежке до этого не бывал ни разу — и, похоже, пробиться в эту мне не светит.

— Просто мне показалось, что у тебя такой вид, будто ты из свеженьких. Что собираешься делать?

— А Кенсингтон далеко?

— Ты про тамошнюю ночлежку? Отсюда мили три будет. Но, будь я на твоем месте, я бы попытал счастья в Сент-Джордже.

— А где это?

— На Фулхэм-роуд. В Кенсингтоне ночлежка маленькая, так что тебе вряд ли повезет — она заполняется, как только ее отпирают. Так что в Сент-Джордже у тебя будет больше шансов.

Мужчина замолчал. Я немного поразмыслил над его словами и понял, что у меня нет ни сил, ни желания испытывать удачу в другом месте — где бы то ни было. Тем временем мой собеседник заговорил снова:

— Я сегодня иду пешком от самого Рединга — все на свете обошел, все места. И здесь, в Хаммерсмите, я отдохну — хотя бы на соломенном тюфяке. Я черт знает сколько миль протопал, все ноги сбил и далеко забрел. Это хорошая страна — нет, правда, замечательная. Чтоб она вся провалилась под воду и утонула, черт бы ее побрал. Да только я отсюда больше никуда не пойду. Я добьюсь места на койке в Хаммерсмите, будь я проклят.

— И как вы собираетесь это сделать? У вас что, есть деньги?

— Деньги? Ну ты спросил. Я что, выгляжу как человек, у которого могут быть деньги? Да за последние шесть месяцев я всего несколько раз держал в руках какие-то жалкие медяки.

— Ну и как же вы тогда собираетесь раздобыть место на койке?

— Ты спрашиваешь — как? А вот так. — С этими словами мужчина поднял с земли два камня — по одному в каждой руке. Тот, что сжимал в левой, он швырнул в стекло в верхней части входной двери ночлежки. Стекло со звоном разлетелось на осколки, камень влетел внутрь помещения и разбил еще и лампу, подвешенную к потолку. — Вот так я намерен заполучить койку.

Дверь снова распахнулась, и на пороге возник все тот же седой нищий.

— Кто это сделал? — выкрикнул он, пытаясь разглядеть нас в темноте. — Эй, кто это натворил?

— Это я, начальник, — ответил мой незнакомец, одетый в рванье. — И, если хочешь, могу швырнуть еще один камушек. Может, от этого у тебя в глазах прояснится.

Прежде чем седовласый нищий успел как-либо отреагировать на его слова, мужчина правой рукой запустил другим камнем в одно из окон. Я почувствовал, что мне самое время ретироваться. Мой собеседник, похоже, собирался устроиться на ночлег, заплатив цену, которую я, даже в моем отчаянном положении, платить был не готов.

Когда я бросился прочь, у входа в ночлежку появились еще двое или трое, и мужчина в отрепьях заговорил с ними с той степенью откровенности, которая не оставляла сомнений в том, какую именно цель он преследует. Мне же удалось ускользнуть незамеченным. Но, не успев удалиться на более или менее существенное расстояние, я вдруг пришел к выводу, что мне имеет смысл последовать примеру моего более решительного товарища и тоже разбить окно. Однако, споткнувшись несколько раз на ходу, я в конце концов так и не решился это сделать.

Человеку в моем положении трудно было представить себе более неподходящую ночь для продолжения пешего путешествия. Моросящий дождь был настолько мелким, что напоминал туман. По этой причине я не только промок до нитки, но и почти ничего не видел — ориентироваться на местности было очень сложно. К тому же вокруг почти не было освещения. Плюс ко всему в местах, куда я забрел, мне раньше бывать не приходилось. В Хаммерсмите я оказался потому, что он был моей последней надеждой. Я пытался найти хоть какую-то работу, которая позволила бы мне сводить концы с концами, практически во всех районах Лондона — оставался только Хаммерсмит. Но здесь меня даже в ночлежку не пустили!

Удаляясь от негостеприимного благотворительного заведения, я при первой же возможности повернул налево — в тот момент меня порадовала эта смена направления движения. В темноте, под дождем, мне показалось, что местность, которая понемногу открывалась передо мной, имеет какой-то странный, незавершенный вид. У меня возникло ощущение, словно я оставляю за спиной современную цивилизацию. Тропинка под моими ногами была незаасфальтированной и такой неровной, словно никому никогда даже в голову не приходило, что ее следовало бы привести в порядок. Домов вокруг было совсем немного, и они стояли на значительном расстоянии друг от друга. Те, мимо которых я проходил, в неверном свете плохо работающих фонарей казались мне полуразрушенными, да и вся территория выглядела дикой и неухоженной.

Я не мог точно определить, где именно нахожусь. Мне, однако, почему-то думалось, что, если я буду все время идти прямо, никуда не сворачивая, то рано или поздно окажусь где-то в районе Уолхэм-Грин. Однако сколько для этого понадобится времени, я мог лишь догадываться. Мне по-прежнему казалось, что я нахожусь в каком-то безнадежно запущенном, опустошенном и приходящем в упадок краю.

Было где-то между одиннадцатью вечера и полуночью. Пока все лавки не закрылись, я не оставлял надежды найти какую-нибудь работу. Я понимал, что в любом случае в Хаммерсмите они не могли закрываться рано, и потому продолжал упорно идти вперед, предаваясь невеселым размышлениям о том, что мне делать дальше. Моя попытка устроиться на ночлег объяснялась главным образом опасениями, что, если я попытаюсь провести ночь на улице, без еды, то наутро окажусь больным и ни на что не способным. Я серьезно — к дверям ночлежки меня привел прежде всего голод. Была среда, а у меня с вечера воскресенья маковой росинки во рту не было. Я только время от времени пил воду из общественных фонтанов, да еще как-то раз какой-то мужчина, сидевший на корточках под деревом в Холланд-парке, дал мне зачерствевшую корку хлеба. Таким образом, я голодал уже три дня — и практически все это время оставался на ногах. Мне казалось, что если я попытаюсь голодным идти до утра, то просто потеряю сознание — и мне придет конец. Но где и каким образом я мог раздобыть хоть какую-нибудь еду в том странном и негостеприимном месте, в котором оказался, да еще глухой ночью?

Не знаю, как долго я шел и какое расстояние преодолел. С каждым ярдом мне все труднее становилось передвигать словно налитые свинцом ноги. Я был полностью измотан — душевно и физически. У меня больше не оставалось ни сил, ни мужества. А главное, меня переполняла страшная, неведомая мне прежде тоска — она мучила настолько, что хотелось закричать. Помнится, почувствовав очередной приступ слабости и головокружения, я прислонился к какому-то частоколу. В этот момент я думал о том, как было бы хорошо, если бы ко мне пришла смерть и покончила со мной быстро и безболезненно. Я принял бы ее как друга, который пришел мне на помощь! Невыносимо мучительной была не она, а агония медленного, шаг за шагом, умирания.

Прошло несколько минут, прежде чем я пришел в себя настолько, чтобы оторваться от забора и снова двинуться вперед. Я то и дело спотыкался о какие-то неровности и выбоины проселочной дороги. В какой-то момент меня качнуло вперед, и я упал на колени. Я был настолько слаб и беспомощен, что в течение нескольких секунд пребывал в этом положении и, кажется, был готов к тому, чтобы провести на этом месте всю ночь. Должно быть, она тянулась бы долго, очень долго, целую вечность.

Поднявшись в конце концов на ноги, я прошел по дороге, должно быть, еще пару сотен ярдов, хотя мне они показались двумя милями. А затем на меня снова навалилась дурнота, причиной которой, по-видимому, был мучивший меня голод. Окончательно обессилев, я неловко задел невысокую каменную ограду, которая шла вдоль края проселка. Если бы не она, я бы, наверное, просто упал пластом. Дальше последовал приступ, аналогичный тому, какой я пережил некоторое время назад. Мне показалось, что он продолжался несколько часов, хотя на самом деле прошли, должно быть, секунды. Когда же я снова пришел в себя, у меня возникло ощущение, словно меня грубо разбудили после короткого, неспокойного забытья. И первое, что я почувствовал, была страшная боль. Помнится, я громко воскликнул:

— Господи, чего бы я сейчас только не сделал за кусок хлеба!

Я в исступлении огляделся — и увидел, что позади меня, совсем рядом, находится дом. Он был невелик и походил на те строения, которые называют коттеджами на одну семью. Они вырастают вокруг Лондона, словно грибы после дождя, и очень часто сдаются внаем по цене от двадцати пяти до сорока фунтов в год. Домик был двухэтажный, отдельно стоящий — во всяком случае, в тусклом ночном свете я не увидел никаких других строений на расстоянии двадцати-тридцати ярдов от него. На верхнем этаже имелось три окна — на всех занавески были плотно задернуты. Входная дверь располагалась по правую сторону от меня. К ней вела устроенная в невысокой ограде небольшая деревянная калитка.

Дом располагался настолько близко к проселочной дороге, что, протянув руку через ограду, я мог коснуться любого из окон нижнего этажа. Их было два, одно из них с эркером. Оно было открыто — приподнятую центральную створку отделяло от подоконника примерно шесть дюймов.

Глава 2. Внутри

Я осмотрел дом, перед которым стоял, с почти противоестественными для меня вниманием и дотошностью и, если можно так выразиться, мысленно сфотографировал его во всех, даже самых мелких деталях. Еще совсем недавно я практически ничего не видел, теперь же мог разглядеть все, причем с поразительной остротой и ясностью.

Помимо всего прочего я, само собой, обратил внимание на приоткрытое окно. Глядя на него, я от любопытства невольно затаил дыхание. Окно было так близко от меня — совсем, совсем рядом. Вытянув руку, я вполне мог просунуть ее внутрь. Мне пришло в голову, что, если я это сделаю, на мою руку, по крайней мере, перестанет капать дождь. Как же я промок! Моя убогая одежонка буквально насквозь пропиталась водой. Я был настолько мокрым, словно только что окунулся в реку или пруд. Меня била дрожь. А дождь между тем, казалось, все усиливался. Зубы мои выбивали дробь. Я чувствовал, что сырость разъедает меня до мозга костей.

А там, за приоткрытым окном, наверное, так тепло, так сухо!

Еще раз оглядевшись, я по-прежнему никого не увидел. Вокруг, похоже, в самом деле не было ни души. Я прислушался — и не услышал ничего, кроме шума дождя. Я был один под ночным небом, низвергающим потоки воды — единственный среди всех божьих созданий, кто не имел пристанища и возможности укрыться от льющихся сверху мириад капель. Что бы я ни сделал, этого бы никто не увидел, так что свидетелей можно было не опасаться.

Возможно, дом пустовал. Вполне вероятно, что его обитателей выселили по суду. Впрочем, как бы то ни было, мне следовало постучать в дверь, разбудить жильцов, если таковые имелись, и указать им на недосмотр — открытое окно. По идее, в этом случае они должны будут как-то отблагодарить меня за такой поступок. Но что, если в доме действительно никого нет? Какой в этом случае смысл стучать в дверь? Я тем самым просто понапрасну поднял бы шум. Впрочем, даже если хозяева и находились внутри, вполне могло получиться так, что я бы не дождался никакой благодарности. Пройдя довольно суровую жизненную школу, я хорошо усвоил, что в этом мире, как правило, на благодарность рассчитывать не приходится. Вполне могло случиться так, что окно — приглашающее, искушающее, такое удобное для проникновения внутрь дома! — просто закрыли бы, а я, промокший и промерзший, так и остался бы на улице, под дождем, голодный, без гроша в кармане, без какой-либо надежды. Ну уж нет, все что угодно, но только не это! Если бы это произошло, у меня не осталось бы другого выхода, кроме как признать, что я повел себя как дурак. Наверное, я бы так и сделал, и это была бы правда. Да, несомненно. Но было бы слишком поздно, шанс был бы упущен — вот в чем проблема!

Наклонившись над невысокой изгородью, я убедился, что был прав — мне удалось без труда просунуть руку через приоткрытое окно внутрь комнаты. Как же там было тепло! Кончики моих пальцев сразу же уловили разницу температур. Медленно и осторожно я перешагнул через изгородь. Оказалось, что между ней и стеной дома достаточно места, чтобы я мог там спокойно поместиться. При этом я сразу же ощутил, что почва под ногами у меня твердая, словно бетон. Наклонившись, я заглянул в приоткрытое окно, но ничего не увидел — внутри стояла кромешная темнота. Занавеска на окне тоже была частично поднята — казалось просто невероятным, что кто-то в доме мог отправиться спать, оставив занавеску поднятой, а окно — приоткрытым. Я повернул голову и прислушался. В доме стояла полная тишина. Вне всякого сомнения, он пустовал.

Я решил поднять раму еще на дюйм или два, чтобы можно было, заглянув внутрь, получше осмотреться. Если бы кто-нибудь застал меня за этим занятием, я бы мог объяснить происходящее и сказать, что как раз собирался предупредить жильцов, что одно из окон в их доме не закрыто. При этом я понимал, что мне следует соблюдать осторожность — в такую сырую погоду рама могла заскрипеть.

Однако этого не произошло. Рама сдвинулась вверх так легко и бесшумно, словно ее пазы кто-то предусмотрительно смазал. От этого я настолько осмелел, что поднял ее значительно выше, чем собирался изначально. Фактически открыл раму полностью, и она, не выдав меня, не издала ни звука. Опершись грудью на наружный подоконник, я продвинулся вперед, так что мои голова и туловище оказались в комнате. Но это мне мало что дало — я по-прежнему не мог разглядеть ровным счетом ничего. Единственное, что мне удалось разобрать, — это то, что в комнате, судя по всему, не было никакой мебели. Объяснение этому могло быть самое простое. По всей вероятности, в темноте я случайно набрел на пустующий дом. Так или иначе, погруженное во мрак помещение, которое предстало передо мной, не давало оснований для того, чтобы выдвинуть иные предположения. Передо мной встал вопрос — что делать в такой ситуации?

Что же, если в доме в самом деле никто не жил, в моем отчаянном положении я вполне имел если не законное, то, по крайней мере, моральное право использовать его как убежище. Кто из тех, у кого в груди есть сердце, станет утверждать обратное? На это вряд ли смог бы решиться даже самый щепетильный и педантичный из домовладельцев. Ухватившись за подоконник, я подтянул вверх ноги и оказался в комнате.

Как только это произошло, я сразу же понял, что ошибся, решив, что тут нет никаких элементов интерьера. Пол был застелен ковром. Мне в свое время приходилось ходить по хорошим, дорогим коврам. За свою жизнь я их повидал достаточно. Но таких мягких, как тот, на котором я оказался сейчас, мне не попадалось ни разу. Он напомнил мне дерн в Ричмонд-парке — поверхность ковра словно ласкала мои ноги, а при каждом моем шаге приятно пружинила. После неровной, ухабистой, покрытой лужами дороги для моих измученных ног это было райское ощущение. Мне, однако же, следовало ответить самому себе на один непростой вопрос: должен ли я, убедившись, что если не мебель, то, во всяком случае, кое-какие вещи в комнате все же есть, ретироваться? Или же мне следовало продолжить исследовать дом? Признаюсь, мне ужасно хотелось, сорвав с себя промокшие тряпки, упасть на ковер и погрузиться в сон. Но я был голоден, ужасно голоден — настолько, что еще больше мне хотелось раздобыть хоть что-нибудь съестное!

Я осторожно сделал пару шагов вперед, для страховки вытянув вперед руки из опасения наткнуться на что-нибудь в темноте, но все обошлось. Осмелев, я сделал еще три-четыре шага — и снова не встретил никаких препятствий. Однако уже в следующий момент я остро пожалел, что набрел в темноте на дом и проник в него через окно. У меня возникло острое желание оказаться за его пределами, на улице, в безопасности. Дело в том, что я вдруг понял, что, кроме меня, в комнате находится еще кто-то. Правда, для этого вроде бы не было никаких явных причин — просто все мои чувства были обострены до предела. Так или иначе, я точно знал, что нахожусь в комнате не один, что тут есть еще кто-то — или что-то. Более того, у меня появилось ужасное ощущение, что, хотя сам я не вижу ровным счетом ничего, меня видят — и, более того, внимательно наблюдают за каждым моим движением.

Я никак не мог объяснить, что на меня нашло — даже предположений на этот счет не было никаких. Просто внезапно что-то как будто парализовало мой мозг, всю мою мыслительную деятельность. Возможно, кому-то подобные объяснения покажутся детскими. Но, так или иначе, я явно пришел в состояние какого-то психоза. А еще через небольшой промежуток времени у меня возникло очень странное, необычное чувство, которого я никогда прежде не испытывал и которое не хотел бы испытать никогда больше — настоящий панический страх. Я застыл на месте, будучи не в силах ни пошевелиться, ни даже толком перевести дыхание. Я был уверен, что в комнате помимо меня есть еще нечто странное, несомненно, настоящее олицетворение зла.

Не знаю, сколько времени я простоял как истукан, но наверняка достаточно долго. Затем, по-прежнему ничего не видя в темноте, не ощущая никакого движения и не слыша никаких звуков, я попытался овладеть собой, успокоиться и перестать праздновать труса, напомнив самому себе, что я как-никак мужчина. Для начала я попытался задать вопрос, чего именно я боялся. Похоже, я дрожал от ужаса под воздействием того, что навеяло мне собственное воображение. В самом деле, что могло находиться в комнате, чего следовало бы бояться? И ведь «оно» позволило мне беспрепятственно раскрыть окно пошире и явно тайком проникнуть в дом, никак мне в этом не помешав. Это могло свидетельствовать лишь о том, что «оно» боялось меня ничуть не меньше, чем я — «его». А раз мне не помешали пробраться внутрь дома, то логично было предположить, что и ретироваться мне тоже позволят. В этот момент желание выбраться на улицу было куда более сильным, чем стремление проникнуть в дом, когда я, вымокший, находился на улице.

Тем не менее мне стоило большого труда даже заставить себя медленно повернуть голову. Однако, сделав это, я тут же вернулся в первоначальное положение. Объяснить, что именно вызывало мой ужас, я не мог, но он был настолько силен, что я пребывал словно в состоянии паралича. Сердце мое отчаянно колотилось где-то в горле. Я в буквальном смысле слышал его удары. Меня трясло словно в лихорадке, так что мне с трудом удавалось удерживать вертикальное положение. Похоже, меня накрыла вторая волна панической атаки. Я изо всех сил вглядывался в темноту — наверное, при свете дня в моих глазах можно было бы без труда разглядеть нечеловеческий и необъяснимый испуг. При этом я продолжал изо всех сил напрягать слух, пытаясь уловить хоть какой-то звук.

И вот в темноте что-то шевельнулось. Едва заметно, почти бесшумно. Никто бы этого не услышал — но мой слух что-то зафиксировал. Я смотрел именно в том направлении, откуда прилетел даже не звук — что-то вроде его тени, отражения. Затем я увидел две небольшие светящиеся точки. Я готов был поклясться, что всего за секунду до этого их не было — и вот теперь они появились. Это были чьи-то глаза — во всяком случае, я сразу же без труда себя в этом убедил. Мне не раз приходилось слышать, что у кошек глаза светятся в темноте, хотя я никогда этого не видел. Значит, это кошка, всего лишь кошка, сказал я сам себе. Но я знал, что это не так — это был самообман. Да, это были глаза, но они принадлежали не кошке. Кому — об этом я не осмеливался даже подумать.

Они двигались — в мою сторону. Существо, которому принадлежали глаза, подходило все ближе и ближе. Больше всего на свете в этот момент мне захотелось, чтобы за спиной у меня выросли крылья и я мог, взмахнув ими, взлететь. Но даже мои реальные конечности онемели так, что я почти перестал их чувствовать. Светящиеся глаза продолжали бесшумно приближаться. В первый момент мне показалось, что они располагались на высоте двух или трех футов от пола. Однако затем до меня донеслось короткое чавканье, словно чье-то податливое тело резко прижали к полу. После этого глаза исчезли, но тут же снова возникли в темноте — на этот раз, как мне показалось, они были от пола всего дюймах в шести. И продолжали продвигаться в моем направлении.

Похоже, существо, которому принадлежали светящиеся глаза, кем бы оно ни являлось, было небольшого размера. Не могу сказать, что помешало мне броситься наутек. Я только знаю, что не сделал этого, не смог сделать. Видимо, стресс и лишения, которые обрушились на меня в последнее время и которым я продолжал подвергаться, могут быть единственным объяснением моих дальнейших действий. Вообще я считаю себя человеком твердым и решительным, если исходить из обычных мерок. Но тот, кому довелось долго брести по пути горя, лишений и унижений, способен на то, что он сам не мог бы ожидать от себя в счастливые периоды своей жизни. Я убедился в этом на собственном опыте.

Светящиеся точки глаз продолжали приближаться ко мне, но делали это очень медленно и к тому же раскачиваясь из стороны в сторону, словно их обладатель слегка пошатывался. Мне трудно сравнить с чем-либо ужас, с которым я наблюдал за их движением, но я четко понимал, что в сложившейся ситуации не в состоянии ничего предпринять и могу только ждать. Я ни на секунду не отводил от них взгляда. Прикрыть веки я тоже не мог — даже за все золото мира. Поэтому, когда глаза оказались вплотную ко мне, мне пришлось смотреть вниз, на мои ступни. Светящиеся глаза не остановились — я вдруг ощутил, как что-то прикоснулось к моему ботинку, и тут же с ужасом и доходящим до тошноты отвращением понял, полностью осознавая собственную беспомощность: существо начало карабкаться по моим ногам вверх. Даже в этот момент я не мог понять, что именно это было. Но существо забиралось по моему телу с такой легкостью, словно продолжало двигаться горизонтально. В какой-то момент мне показалось, что это гигантский паук — из тех, которые обычно снятся людям в кошмарах, настоящий монстр, порожденный больным воображением. Я отчетливо чувствовал прикосновения к моей одежде того, что, вероятно, было паучьими лапами — каждой из них. Их страшный хозяин перебирал ими, с легкостью ступая по ткани, словно всякий раз, делая шажок, прилеплял лапу к штанине с помощью какого-то клейкого вещества, а затем с такой же легкостью отлеплял, упорно продвигаясь вверх.

Существо забиралось все выше и выше и вскоре достигло моих чресел. Затем переползло на мой впалый живот. Оцепенение, в котором я пребывал, напоминало бессилие, какое переживаешь в страшном сне. Я прекрасно понимал, что стоит мне как следует встряхнуться, и существо упадет на пол. Однако мой мозг был не в состоянии отдать мышцам нужную команду.

По мере того, как существо вскарабкивалось по моему телу все выше, стало ясно, что его сверкающие в темноте глаза в самом деле излучают свет. Благодаря этому я начал понемногу различать в темноте контуры его тела. Оно оказалось больше, чем я предполагал, и тоже слегка флюоресцировало. Впрочем, возможно, оно просто имело какой-то желтоватый отлив, который немного светился в темноте. В любом случае различить, что именно по мне ползет, по-прежнему не представлялось возможным. Однако я все же укрепился во мнении, что имею дело с какой-то разновидностью паука — неизвестного вида, о котором мне не приходилось ни слышать, ни читать, и весьма жуткой внешности. Он был тяжелый — настолько, что я невольно удивился тому, с какой легкостью ему удается с помощью клейкого вещества на лапах карабкаться вверх по моей одежде. Я чувствовал, как существо, перебирая отвратительными конечностями, оттягивает ткань. Мне показалось, что по мере продвижения оно становится все увесистее. И еще — оно пахло! В какой-то момент я ощутил сероводородное зловоние. По мере того как неизвестное создание приближалось к моему лицу, запах усиливался и вскоре стал почти невыносимым.

Существо добралось до моей груди. Я все яснее чувствовал некую неприятную пульсацию его туловища, словно оно слегка колебалось при дыхании. Его передние лапы коснулись кожи у основания шеи. Они приклеились к ней — боюсь, мне никогда не забыть ощущение, которое я при этом испытал. Теперь оно часто возникает в моих снах. Мне показалось, что, повиснув на передних конечностях, создание подтянуло следом остальные. Затем оно поползло по моей шее — медленно, продвигаясь раз за разом на четверть дюйма, не более, и вызывая у меня невыносимое омерзение. При этом из-за его увесистости я был вынужден, чтобы сохранить вертикальное положение, напрячь мышцы спины. Затем я ощутил прикосновение лап к моему подбородку, к губам, но еще какое-то время продолжал терпеть все это и стоять неподвижно — даже когда отвратительное, испускающее зловоние существо оказалось у меня на лице, шаря по нему многочисленными лапами. Но в следующий момент я почувствовал, что вот сейчас, прямо сейчас, просто сойду с ума от ужаса. Нервы мои не выдержали, и я, вздрогнув, как от озноба, стряхнул существо с лица. Оно смачно шлепнулось на пол. Я же, подвывая, словно привидение, развернулся и бросился к окну, но споткнулся обо что-то и полетел кувырком на пол.

Тут же вскочив на ноги, я снова попытался бежать — какой бы дождь ни лил на улице, мне хотелось во что бы то ни стало убраться из проклятой комнаты. Я уже ухватился рукой за подоконник и готов был перевалиться через него. Сомневаюсь, что кому-то удалось бы остановить меня в этом порыве, каким бы усталым и голодным я ни был. Но тут кто-то вдруг зажег в комнате свет.

Глава 3. Человек в кровати

Свет вспыхнул совершенно внезапно для меня. От неожиданности я замер в оцепенении, но через несколько секунд начал выходить из ступора. И тут произошло еще нечто такое, чего я никак не ждал. Где-то рядом раздался голос:

— Не двигаться!

В голосе было что-то необычное, такое, что я не в состоянии описать. Да, в нем совершенно отчетливо присутствовала командная интонация, но дело не только в этом. В нем было что-то злобное, мрачное — словом, что-то нехорошее. Голос прозвучал гортанно и резко, но при этом я не был уверен, что он принадлежал мужчине. В любом случае у меня не возникло никаких сомнений по поводу того, что ко мне обратился иностранец. Это был самый неприятный голос, какой мне когда-либо приходилось слышать, и он произвел на меня крайне неблагоприятное впечатление. Так или иначе, услышав обращенные ко мне слова, я остался стоять неподвижно. Ничего другого мне не оставалось.

— Повернитесь!

Я снова выполнил приказ и послушно развернулся на сто восемьдесят градусов. Подобное безмолвие с моей стороны было не просто недостойным — оно выглядело позорным, и я прекрасно это понимал. Более того, в душе я искренне возмущался своим поведением. Но в этой комнате и в ситуации, в которую попал, я ощущал себя совершенно лишенным воли.

Повернувшись, я увидел перед собой человека, лежавшего в кровати. В изголовье располагалась полка, на которой стоял светильник — небольшой, но исключительно яркий. Мне никогда прежде не приходилось видеть настолько сильного света. Он бил мне прямо в глаза и на первые несколько секунд полностью ослепил меня. Впрочем, не могу утверждать, что и потом, во время последовавшего за этим странного разговора, я что-либо видел ясно. От луча, испускаемого светильником, в глазах у меня мерцали разноцветные пятна, мешавшие что-либо отчетливо разглядеть. Тем не менее через некоторое время кое-что мне все-таки удалось рассмотреть — но лучше бы я этого не видел.

Итак, передо мной на кровати лежало некое человеческое существо. Мне не удалось сразу разобрать, какого оно пола. Поначалу я вообще засомневался, что это человек. Однако через какое-то время понял, что это все же мужчина — и в том числе по той причине, что, на мой взгляд, то, что лежало передо мной в кровати, женщиной быть просто не могло. Человек был укрыт одеялом до самого подбородка — мне была видна только его голова. Он лежал на левом боку, положив голову на левую же руку. Не двигаясь, он разглядывал меня с таким видом, словно мог легко читать даже самые потаенные глубины моей души. И, откровенно говоря, я был уверен, что так оно и есть. Определить его возраст я был не в состоянии — мне никогда в голову не приходило, что люди могут быть такими древними. Однако в то же время я чувствовал, что незнакомец вполне может быть ненамного старше меня — взгляд его глаз на удивление был настолько живым и внимательным, что расходилось с общим впечатлением о его старости и немощи. Можно было, пожалуй, предположить, что он страдает какой-то ужасной болезнью и именно недуг сделал его внешность в высшей степени отталкивающей.

Ни на голове, ни на лице у него не было ни одного волоска. При этом его кожа, желтая, как шафран, поражала обилием и глубиной морщин. Череп его был настолько мал, что невольно напрашивались неприятные аналогии с каким-то животным. В то же время нос был ненормально большим, причем поражали не только его размеры, но и форма — он напоминал клюв хищной птицы. Неприятной особенностью незнакомца являлось также то, что лицо его было практически лишено подбородка и, казалось, заканчивалось ртом — дальше просто ничего не было. Толстогубый же рот вплотную примыкал к носу. Подобная лицевая деформация, особенно отсутствие подбородка, делала внешность лежащего в кровати не вполне человеческой. И конечно, его глаза. Больше всего привлекали внимание именно они — в первый момент мне даже показалось, что лицо состоит только из них.

Глаза в буквальном смысле занимали всю верхнюю его часть — притом что, как я уже упоминал, оно было необычно маленьким, а нос — огромным, сильно выступающим вперед и заостренным. Глаза же были не просто большими — вытянутые по форме, они глубоко сидели в глазницах, и в них, казалось, мерцал какой-то свет, идущий откуда-то изнутри. Мне они почему-то напомнили фонари на башне маяка. Я почувствовал, что они сфокусированы на мне. Но когда я, сделав над собой усилие, встретился взглядом с человеком на кровати, это вызвало у меня такой испуг, что я разом съежился — внешне и внутренне. Никогда раньше я не понимал, что подразумевается под словами «сила взгляда», но теперь осознал. Устремленные на меня глаза незнакомца зачаровывали, приковывали к себе, делали меня совершенно беспомощным. Я чувствовал, что одним своим взглядом этот человек может сделать со мной что угодно. Взгляд был тяжелый, неподвижный, немигающий — как у некоторых птиц. Незнакомец явно мог смотреть на меня часами, ни разу не моргнув.

Молчание нарушил он — я словно лишился дара речи.

— Закройте окно и опустите занавеску, — сказал человек на кровати.

Я беспрекословно выполнил его указание.

— Теперь снова повернитесь. Как вас зовут?

Тут я все же заговорил — чтобы ответить на вопрос незнакомца. При этом я заметил кое-что странное: слова, которые я произносил, вылетали из моего рта, но как бы по воле собеседника. То есть это не я решил заговорить и заговорил — он заставил меня это сделать. К этому времени я уже перестал быть человеком с собственной волей и желаниями — моя личность полностью растворилась в личности мужчины на кровати, так что я всего лишь послушно исполнял его приказы.

— Роберт Холт.

— Чем вы занимаетесь?

— Я клерк.

— Вы и выглядите как клерк, — произнес мужчина, и презрение, прозвучавшее в его голосе, даже притом что я чувствовал себя игрушкой в его руках, больно задело меня. — Чем именно вы занимаетесь? Клерки бывают разные.

— Видите ли, я сейчас на мели.

— По вам это тоже видно. — В голосе незнакомца я снова без труда уловил пренебрежительные нотки. — Может, вы из тех клерков, которые постоянно находятся на мели? Выходит, вы вор.

— Нет, я не вор.

— Разве клерки лазают в окна? — Я ничего не ответил — похоже, мой собеседник этого от меня и не ждал. — Ну, так почему вы забрались в дом через окно?

— Потому что оно было открыто.

— Вот как! И что же, вы всегда так делаете?

— Нет.

— Тогда почему вы поступили таким образом в этот раз?

— Потому что я промок, замерз, устал и проголодался.

Слова, казалось, продолжали сами собой изливаться из меня, словно мой собеседник тянул меня за язык, заставляя говорить. Впрочем, похоже, так оно и было.

— Вам что, негде жить?

— Негде.

— А деньги у вас есть?

— Нет.

— А друзья?

— Друзей тоже нет.

— Какой же вы тогда клерк?

Я не ответил на этот вопрос — мне было непонятно, что хочет услышать мужчина на кровати. Клянусь, я был жертвой невезения, скверно сложившихся обстоятельств. Меня просто преследовали неудачи. Фирма, в которой я работал в течение многих лет, перестала выплачивать жалованье своим сотрудникам. Я умудрился устроиться на должность в одну из компаний, которые были ее кредиторами, — правда, на меньшие деньги. Однако там вдруг сократили штат, и меня уволили. Через некоторое время мне удалось найти временную работу, но уже за сущие гроши. Однако через некоторое время наниматель перестал нуждаться в моих услугах. С тех пор прошло девять месяцев, и все мои усилия, направленные на то, чтобы устроиться куда-то еще, были безуспешными. За все это время я не заработал ни пенни. В такой ситуации бродяге, не имеющему крыши над головой и вынужденному ходить все время в одной и той же одежде, трудно сохранить человеческий облик. В поисках работы я обегал весь Лондон и был готов заниматься чем угодно — лишь бы была возможность хоть как-то свести концы с концами. Но все было напрасно. А теперь меня еще и в ночлежку для бродяг не пустили — вот до чего я докатился! Но обо всем этом я человеку на кровати говорить не стал. Если бы он хотел это услышать, то заставил бы меня рассказать и об этом позоре.

Хотя я вполне допускаю, что к тому моменту он уже прочел всю мою историю в моей душе, пусть я и не произнес ни слова. Его глаза, словно бы жившие своей, отдельной жизнью, вполне могли обладать проницательностью и видеть других людей насквозь — кто знает?

— Раздевайтесь!

Это первое, что человек на кровати сказал после довольно долгой паузы. И снова в его гортанном голосе я уловил какой-то легкий иностранный акцент. Я повиновался, сбросив промокшее насквозь тряпье на пол к своим ногам, и теперь стоял перед собеседником совершенно голый. На его лице появилась улыбка, как у сатира, которая показалась мне омерзительной до дрожи.

— Какая белая у вас кожа — надо же, совершенно белая! Чего бы я только не отдал, чтобы иметь такую — о да! — Незнакомец сделал небольшую паузу, пожирая меня глазами, после чего продолжил: — Подойдите к шкафу. Там вы найдете накидку. Закутайтесь в нее.

Я приблизился к шкафу, который стоял в углу комнаты. Мой собеседник молча следил за мной взглядом. Шкаф оказался буквально набит одеждой. Ее было столько, что хватило бы костюмеру, специализирующемуся на устройстве маскарадов. Оглядев содержимое шкафа, я действительно увидел висящую на крючке длинную темную накидку. Я потянулся к ней рукой — точнее, ясно почувствовал, что моя рука двигалась сама, помимо моей воли. Сняв с крючка накидку, я набросил ее на плечи. Она оказалась слишком длинной — ее полы коснулись моих ступней.

— В другом шкафу вы найдете мясо, хлеб и вино. Поешьте и выпейте.

В противоположном конце комнаты, неподалеку от изголовья кровати, действительно стоял еще один шкаф. Там на полке я обнаружил нечто вроде мясных консервов, несколько круглых коврижек хлеба, судя по вкусу, ржаного, и немного кислого вина во фляге, заткнутой пробкой из пучка соломы. Я, однако, был не в том положении, чтобы капризничать, и набросился на еду, словно голодный волк. Человек, лежавший на кровати, молча, неотрывно наблюдал за мной. Когда я наконец закончил, съев и выпив столько, сколько мне было под силу, на его лице снова появилась издевательская улыбка сатира.

— Как жаль, что я не могу есть и пить с таким аппетитом — о да, очень жаль! — изрек он и добавил: — А теперь уберите обратно то, что осталось.

Я повиновался, хотя после моей торопливой трапезы от предложенных продуктов осталось совсем немного, так что убирать было почти нечего.

— А теперь посмотрите мне в глаза, — потребовал лежащий на кровати незнакомец.

Выполнив его команду, я сразу же почувствовал, как что-то уходит из меня — мне показалось, способность быть самим собой. Глаза человека на кровати становились все больше и больше, пока не заполнили, как мне почудилось, все пространство комнаты, так что я словно бы растворился в них. Затем незнакомец вытянул вперед руку и стал что-то делать со мной — не могу сказать, что именно. Потом у меня будто выдернули опору из-под ног, и я ничком рухнул на пол, подобно бревну, и остался лежать неподвижно.

И тут в комнате погас свет.

Глава 4. Одинокое бдение

Я хорошо помню, как погас свет и комнату залила тьма. Как ни странно, насколько я могу судить, за долгие ночные часы, последовавшие за этим, я ни на секунду не терял сознания. Впрочем, меня это почему-то нисколько не удивило. Необычным можно считать и то, что мое состояние вовсе не было для меня мучительным. Через какое-то время после того, как лампа потухла и комната погрузилась в полную темноту, я услышал шелест и шуршание, словно человек, лежавший на кровати, устраивался поудобнее под одеялом. Затем снова наступила тишина. А потом всю нескончаемо долгую ночь я ждал наступления дня. Мозг мой продолжал функционировать, сознание жило своей жизнью, тело же было мертво. Я понятия не имел и не мог даже строить догадки по поводу того, что со мной произошло. Инстинкты говорили мне, что, если судить по внешним признакам, то я был мертвецом — и я не сомневался, что так оно на самом деле и было. Как бы парадоксально ни прозвучало, чувствовал я себя подобно человеку, который в самом деле умер. Во всяком случае, именно так, размышляя на эту тему в последующие дни, я представлял себе это состояние. Причем у меня совершенно нет уверенности в том, что это состояние меняется или исчезает, когда в человеке по тем или иным причинам вновь начинает теплиться то, что мы называем жизнью. Я без конца задавал и задаю себе вопрос, который снова и снова вставал и встает передо мной во всей своей беспощадной и пугающей сути: возможно ли, что я в самом деле физически мертв? Может ли быть так, что тело умирает, а мозг, сознание при этом продолжают жить? Видимо, это известно одному лишь Всевышнему. Но мысли об этом все еще терзают меня.

Между тем час проходил за часом. Постепенно в предутренней тишине начали появляться звуки. Шум, чьи-то торопливые шаги — все это говорило о том, что вместе с утром обыденная жизнь вступает в свои права. Где-то неподалеку мяукнула кошка, залаяла собака, за окном зачирикали воробьи, а затем я услышал лязганье молочного бидона. Сквозь опущенные занавески все явственнее пробивался дневной свет. Правда, дождь еще шел — мне было слышно, как он барабанит по оконному стеклу. Ветер, должно быть, сменил направление, потому что впервые за все время, проведенное в доме, до меня донесся с улицы бой часов, возвестивших, что уже семь утра. Затем после долгих, почти бесконечных, как мне показалось, перерывов они отбили восемь, девять, потом десять.

В комнате до этого момента по-прежнему стояла полная тишина. Однако когда часы на улице пробили десять, со стороны кровати послышался какой-то шорох. Я услышал шаги — они приближались к тому месту, где я лежал. Поскольку уже наступил день и на улице было совсем светло, я смог различить человеческую фигуру в странном цветном белье. Остановившись рядом со мной, человек стал внимательно меня рассматривать. Потом он наклонился, а затем и вовсе опустился на колени. Накидку, которой я был укрыт, бесцеремонно отбросили в сторону, под ней не было ничего, так что теперь я лежал перед незнакомцем совершенно обнаженный. В меня несколько раз потыкали пальцем, словно я был тушей животного, предназначенной для разделки на мясо. Лицо незнакомца оказалось над моим лицом, и передо мной снова предстали его ужасные глаза. И тут, не зная толком, жив я или мертв, я почему-то сказал самому себе, что передо мной не человек, потому что существо, созданное Господом по своему образу и подобию, не могло выглядеть так ужасно. Между тем существо помяло мои щеки, затем сунуло пальцы мне в рот, потрогало мои глаза, закрыло мне веки и снова их открыло. А потом — о ужас! — приникло к моим губам своими сальными губами в некоем подобии поцелуя, и мне показалось, что в этот самый момент в меня вошло что-то чужеродное, какое-то воплощение зла.

Потом нависшая надо мной карикатура на человека снова поднялась на ноги и произнесла, не то обращаясь ко мне, не то говоря сама с собой:

— Мертв! Мертв! Мертвее не бывает! Что ж, прекрасно. Мы его похороним.

Существо отошло от меня. Я услышал, как сначала открылась, а затем закрылась дверь, и понял, что оно вышло из комнаты.

Днем оно больше не возвращалось. Не могу утверждать, что оно отправилось на улицу, но, должно быть, так и было, потому что дом, судя по всему, пустовал. Куда делось жуткое создание, виденное мною ночью, я понятия не имел. Больше всего я боялся, что человек с кровати оставил его в комнате, в которой я находился, — например, для того, чтобы оно меня караулило. Однако минуты, утекая, складывались в часы, а я не мог уловить ни звуков, ни каких-то других свидетельств присутствия в помещении чего-то живого. В итоге я пришел к выводу, что если эта тварь и находилась в комнате, то она, скорее всего, была так же беспомощна, как и я, и что в отсутствии хозяина мне можно ее не опасаться.

В течение дня я получил несколько довольно убедительных доказательств того, что в доме не было людей — за исключением меня. Прохожие в течение дня несколько раз, в частности утром и вечером, пытались привлечь внимание обитателей строения. Перед ним останавливались автомобили — по всей видимости, каких-то торговцев. Те, кто на них приезжал, довольно упорно терзали дверной молоток и звонок. Однако всякий раз им никто не открывал. Что бы им ни было нужно, все они отправлялись восвояси, так ничего и не добившись. Я, лежа на полу в каком-то странном оцепеневшем состоянии, вроде летаргического сна, разумеется, сохранял полную пассивность и никак на это не реагировал, однако все же обратил внимание, что один из визитеров проявил значительно больше упорства, чем остальные.

Часы на улице пробили полдень, и сразу после этого я услышал, как открылись ворота и кто-то подошел к входной двери дома. Ни стука, ни звонков в дверь не последовало, из чего я сделал вывод, что это вернулся хозяин дома, который по тем или иным причинам решил проникнуть в строение так же тихо, как его покинул. Однако вскоре со стороны двери до меня донесся странный звук, похожий на крысиное попискивание. Он повторился трижды, после чего я различил удаляющиеся шаги, а затем ворота снова закрылись. Между часом и двумя пополудни таинственный гость, который повел себя так необычно, пришел снова. Он повторил свой сигнал — а в том, что это был именно сигнал, я уже не сомневался — и снова ретировался. Затем он вернулся в три часа дня и снова издал уже знакомое мне попискивание. Не получив никакого ответа, он легонько забарабанил пальцами по филенке входной двери. Когда и это не дало результата, гость, судя по звуку шагов, осторожно прокрался вдоль боковой стены дома и подал сигнал со стороны черного хода, за которым также последовало постукивание пальцев по двери. Когда же его действия не привлекли ничьего внимания, он вернулся той же дорогой к парадному входу и ушел, закрыв за собой ворота.

Он вернулся вскоре после наступления темноты, чтобы предпринять четвертую, наиболее решительную попытку заявить о своем приходе таким образом, чтобы его заметили. По его странным маневрам мне показалось, что он подозревает, что тот или те, кто находится внутри дома, имеют некие основания для того, чтобы игнорировать его появление. Сначала он трижды издал негромкий клич, напоминающий крысиный писк, у парадной двери и у двери черного хода и постучал по ним; затем проделал те же манипуляции у окон — я хорошо слышал звук, с которым его пальцы соприкасались с оконными стеклами с задней стороны дома. Не получив никакого результата, он снова зашел со стороны фасада. Шагая тихо, почти беззвучно, он остановился перед окном той комнаты, где лежал я. И тут произошло нечто необычное.

Я ждал, что гость снова негромко постучит по стеклу. Но вместо этого услышал, как кто-то или что-то скребет подоконник. Судя по звуку, какое-то существо, неспособное достать до окна с земли, пытается взобраться на подоконник, чтобы заглянуть через стекло внутрь дома. Причем, судя по всему, существо было довольно неловкое, ему трудно было преодолеть такое препятствие, как вертикальная кирпичная стена. До меня донесся шум, который, судя по всему, производили чьи-то когти, скребущие не то стену, не то подоконник. Я даже предположить не мог, что это за создание, но меня глубоко поразил сам факт того, что это некое существо, а не человек. Почему-то я с самого начала решил, что навязчивый гость — либо мужчина, либо женщина. Теперь же выходило, что это какое-то животное. Это объясняло попискивающие звуки, а также тот факт, что загадочный визитер ни разу не воспользовался ни дверным молотком, ни звонком.

Так или иначе, теперь его целью был подоконник. Мне было хорошо слышно пыхтение существа — похоже, путь наверх дался ему нелегко, и у него сбилось дыхание. Затем началось постукивание. Теперь, когда я понимал, что в дом пытается пробраться не человек, а какое-то животное, я без особого труда определил, что стук производят не пальцы человека. Звук был более звонким и резким — словно кто-то тыкал в стекло кончиком гвоздя. Он был негромким, но через некоторое время — а существо проявило большое упорство и очень долго барабанило по стеклу не переставая — он стал казаться мне очень неприятным. Кроме того, он сопровождался другими шумами, о которых я могу сказать лишь то, что они казались мне совершенно необычными. Это был не то визг, не то писк, который с каждой минутой становился все более громким и злобным. Он также время от времени сопровождался тяжелыми вздохами, словно существо пыталось перевести дух, и странным урчанием, которое отдаленно напоминало кошачье мурлыканье, но все же было на него непохоже.

Для меня было совершенно очевидно, что гнев существа объяснялся тем, что ему никак не удавалось привлечь к себе внимание. Осторожное поначалу постукивание по окну превратилось в лязг, с которым в стекло колотят крупные градины. Все это вместе с визгом и пыхтением создавало довольно громкий шум. Мало того, существо стало тереться об оконное стекло своим, как мне показалось, довольно крупным телом — видимо, надеясь выдавить его и попасть внутрь таким образом. Его поведение стало настолько агрессивным, что я стал опасаться, что стекло не выдержит его напора и существо вот-вот ввалится в комнату вместе с осколками. Однако, к моему немалому облегчению, окно оказалось гораздо более прочным, чем я ожидал. В итоге существо либо просто не смогло его продавить, либо исчерпало запасы своего терпения. Я ожидал новых проявлений ярости, но оно покинуло подоконник, не спрыгнув с него, а тяжело плюхнувшись на землю. Затем до меня снова донеслись удаляющиеся шаги и, что показалось мне в данном случае исключительно странным, звук закрывающейся створки ворот.

В последовавшие за этим два или три часа вообще ничего не происходило, зато потом случилось нечто, что, пожалуй, можно назвать самым поразительным из всего, свидетелем чего я стал за последнее время. Незадолго до этого часы пробили десять. В течение довольно длительного времени никто не проходил и не проезжал по явно не слишком оживленной дороге, проходившей мимо дома, где творились столь удивительные вещи. Внезапно тишину за его пределами нарушили звуки. Это были крики и топот, причем, судя по всему, кто-то спасался от преследователя бегством, опасаясь за свою жизнь. При этом крики, как мне показалось, выражали, помимо прочего, удивление и любопытство. Только когда бегущий оказался рядом с домом, я узнал в его криках визг настойчивого визитера, который так и не сумел проникнуть внутрь строения. Поначалу я решил, что он вернулся, чтобы снова попытаться забраться в дом через окно, но тут же понял, что вместе с ним явился кто-то еще. Затем снаружи послышались звуки схватки. Два существа издавали настолько странные вопли, что я оказался не в состоянии даже приблизительно определить, кто это был, и, похоже, у парадной двери дрались не на жизнь, а на смерть. Через минуту-другую один из них, видимо, стал одерживать верх над противником, потому что другой, судя по звукам, убежал прочь, отчаянно визжа — похоже, от причиненной ему боли. Я продолжал напряженно прислушиваться, ожидая, что следующим эпизодом разыгрывавшейся неподалеку от меня драмы станет новая попытка попасть в дом через закрытое окно. Однако совершенно неожиданно для меня в замочную скважину вставили ключ и со скрежетом его повернули, после чего входная дверь распахнулась и громко ударилась о стену. Затем вошедший с той же яростью открыл дверь в комнату, в которой находился я, и захлопнул ее с такой силой, что, казалось, весь дом содрогнулся до самого основания. После этого со стороны кровати послышался шелест одеяла, и в комнате, как и прошлой ночью, снова зажегся свет. А потом я услышал, как хорошо запомнившийся мне голос произнес:

— Встаньте.

Я машинально, подчиняясь поданной мне команде, поднялся на ноги и повернулся лицом к кровати.

Там под одеялом, в той самой позе, в которой я видел его в прошлый раз, лежал тот, с кем я недавно познакомился при обстоятельствах, которые мне вероятно, не суждено было забыть никогда, — такой же, как прежде, но все же не совсем.

Глава 5. Инструкция по совершению кражи со взломом

В том, что передо мной тот самый человек, с которым, на мою беду, судьба свела меня предыдущей ночью, у меня не было никаких сомнений. Однако, едва взглянув на него, я сразу заметил удивительные изменения, произошедшие в его внешности. Прежде всего, он теперь казался намного моложе. Очевидная старческая немощь сменилась энергичностью, свойственной скорее молодым людям. Черты его лица также стали немного другими. Например, нос больше не выглядел карикатурно большим — его сходство с птичьим клювом теперь уже не было таким уж явным. Большая часть его морщин тоже исчезла, словно по мановению волшебной палочки. И хотя его кожа по-прежнему оставалась шафранно-желтой, черты его лица несколько округлились и обозначились яснее. У него даже появился небольшой подбородок, которого раньше не было и в помине. Однако самой поразительной переменой стало то, что теперь в его лице явно присутствовало что-то женственное, причем настолько заметно, что у меня даже возникли сомнения — не ошибся ли я изначально, приняв женщину за мужчину. Может, это был тот случай, когда представительница прекрасного пола под влиянием тех или иных обстоятельств настолько забывает о своей к нему принадлежности, что представляет собой лишь жалкое подобие женщины.

Эффект от изменений во внешности хозяина дома — а я все же убедил себя в том, что не мог оказаться до такой степени простаком, чтобы перепутать пол человека, с которым мне довелось встретиться, — еще больше усиливал тот факт, что совсем недавно он явно поучаствовал в ожесточенной схватке. По всей видимости, она не закончилась для него успешно — я ясно видел, что он получил повреждения, свидетельствовавшие о силе и ловкости его противника. Тот, судя по всему, не был сторонником исключительно благородных, рыцарских методов борьбы — добрая дюжина глубоких царапин на лице хозяина дома говорила о том, что его оппонент использовал в качестве оружия ногти. Мой загадочный знакомый явно еще не успокоился после стычки. Кровь все еще бурлила в его жилах, и он был сильно возбужден — настолько, что, похоже, не вполне контролировал себя. Глаза его пылали огнем, лицевые мышцы непроизвольно сокращались. Когда он заговорил, его иностранный акцент обозначился гораздо сильнее, чем прежде. Слова потоком срывались с его губ. Он, то и дело повторяясь, бормотал настолько странные вещи, что его вполне можно было заподозрить в потере рассудка.

— Так, значит, вы не мертвый! Не мертвый! Вы живой! Живой! Ну и каково это — быть мертвым? Я вас спрашиваю! Что, несладко побывать мертвым? Куда лучше отправиться на тот свет и остаться мертвецом — это вообще самое лучшее, что может быть! Покончить со всем, перестать томиться желаниями, плакать и страдать, хотеть чего-то и обладать чем-то, перестать беспокоиться о чем бы то ни было, избавиться от жизни со всеми ее тревогами и неприятностями — навсегда! Разве это не самое лучшее, что только может быть на свете? Да, именно так! Это я вам говорю — мне ли этого не знать! Но вам еще рано. Вы должны вернуться к жизни. Уйти из объятий смерти и жить дальше! Для меня! Продолжать жить!

Мужчина сделал движение рукой, и сразу же вслед за этим со мной, со всем моим существом произошла, как и вчера, какая-то глубочайшая метаморфоза. Я разом очнулся от странного оцепенения — или, выражаясь словами хозяина дома, перестал быть мертвым и снова ожил. Правда, я был далеко не самим собой. Я прекрасно осознавал, что хозяин дома применил ко мне что-то вроде гипноза. Мне даже в голову никогда не приходило, что один человек может настолько эффективно использовать подобную силу по отношению к другому. Но, по крайней мере, у меня больше не осталось сомнений по поводу того, жив я или мертв. Я определенно знал, что жив.

Лежа на кровати, хозяин дома какое-то время внимательно наблюдал за мной, словно читал мысли, бродившие в моем мозгу, — кстати, вполне возможно, что так оно и было. Затем он сказал:

— Роберт Холт, вы вор.

— Нет, я не вор.

Звук собственного голоса удивил меня — я давно уже его не слышал.

— Вы вор! Только воры забираются в дома через окна — а разве вы поступили не так?

Я промолчал — какой толк был в моих возражениях?

— Но это хорошо, что вы забрались сюда через окно, — продолжил мужчина. — И то, что вы вор, тоже хорошо — во всяком случае, для меня! Для меня! Именно вы мне и нужны, так что это большая удача, что вы попались мне в руки так вовремя. Вы теперь мой раб и будете делать все, что я вам прикажу, вы инструмент, выполняющий мою волю. Вы ведь это знаете, да?

Я и в самом деле знал это, и ощущения подчиненности и невозможности изменить ситуацию казались мне ужасными. Я чувствовал, что, если бы только мне удалось покончить с зависимостью от моего собеседника, разорвать путы, которыми он меня связал, пару раз плотно поесть и получить возможность отдохнуть и восстановиться после мощного морально-психологического стресса и физического утомления — тогда я бы смог стать таким же, как хозяин этого дома. Я не уступал бы ему ни в чем, и он больше не смог бы подчинить меня своей магии. Но в то же время я прекрасно осознавал собственную беспомощность в сложившейся ситуации, и это остро мучило меня.

— Я вам говорю, что вы вор! Да, вор, Роберт Холт, вор! Вы ради собственного удовольствия залезли в мое жилище. А теперь залезете в окно в моих интересах — но только в другое. — Я не понимал, что забавного было в словах моего собеседника, но он явно развеселился, и из его горла вырвались скрипучие звуки, которые, по-видимому, были смехом. — Да-да, в этот раз вам придется побыть вором, можете в этом не сомневаться.

Мужчина на кровати ненадолго умолк и буквально прожег меня насквозь взглядом, хотя и до этого ни на секунду не отводил немигающие глаза от моего лица. Он буквально гипнотизировал меня, так что от страха я не мог пошевелиться. Господи, какое же омерзение я испытывал от того, что хозяин так пристально смотрел на меня!

Когда он снова заговорил, в его голосе появились новые интонации — теперь в его словах звучали злоба, жестокость, непримиримость.

— Вы знаете Пола Лессингема?

Человек на кровати задал свой вопрос таким образом, что мне показалось, будто он ненавидит человека, о котором спрашивает, но в то же время ему приятно произносить его имя.

— Какого еще Пола Лессингема?

— Есть только один Пол Лессингем! Тот самый — великий Пол Лессингем!

Последнюю фразу хозяин дома скорее выкрикнул, чем сказал, мгновенно придя в такую ярость, что я решил, что сейчас он бросится на меня и буквально разорвет в клочья. В тот момент у меня не было на этот счет никаких сомнений. Меня затрясло, словно в лихорадке. Я рискнул произнести дрожащим голосом:

— Весь мир знает Пола Лессингема — политика и государственного деятеля.

Устремленные на меня глаза хозяина дома, как мне показалось, стали еще больше, хотя и так занимали едва ли не половину его лица. Я все еще ждал, что он вот-вот на меня накинется. Однако вместо этого он произнес гораздо более спокойным тоном:

— Сегодня вечером вы залезете в окно к нему!

Я все еще не сообразил, что именно мой собеседник имеет в виду, и, как видно, на моем лице частично отразилось испытываемое мною недоумение.

— Вы что, не понимаете? Нет, не понимаете! Все просто! Проще некуда! Я сказал, что сегодня вечером — именно сегодня вечером — вы заберетесь в окно его дома и выступите в качестве вора. Вы же залезли ко мне? Ну вот. Так почему бы вам не проникнуть через окно в дом Пола Лессингема, политика и государственного деятеля?

Мужчина на кровати повторил мои слова с явной издевкой. Должен признаться, я принадлежу к многим моим согражданам, которые считают Пола Лессингема величайшим из ныне живущих политиков и которые уверены в том, что он сумеет успешно проделать огромную работу по осуществлению конституционных и социальных реформ, которые он провозгласил своей целью. Я полагаю, что в том тоне, которым я называл его имя, можно было расслышать нотки восхищения. Разумеется, у хозяина, лежащего на кровати, это вызывало возмущение. До меня, однако же, все еще никак не могло дойти, что именно означали его дикие и странные слова о том, что мне предстоит забраться в окно к Полу Лессингему в качестве вора. Это по-прежнему звучало как бредни сумасшедшего.

Поскольку я молчал, хозяин дома снова заговорил. На этот раз в его тоне прозвучала совершенно новая и неожиданная нотка нежности, на которую, как мне казалось, он был попросту неспособен.

— У него приятная внешность, у Пола Лессингема. На него приятно смотреть, ведь так?

В принципе я осознавал, что чисто физически Пол Лессингем был весьма достойным представителем человеческого рода. Но я не был готов обсуждать его с этой точки зрения — тем более в том духе, в котором о нем высказывался временный хозяин моей судьбы, все больше погружавшийся в разговор на эту не вполне удобную для меня тему.

— Он стройный — как корабельная мачта. И высокий, и кожа у него белая. Он сильный — мне ли этого не знать! Еще какой сильный! О да! Есть ли на свете большее счастье, чем быть его женой? Его любимой? Светом его очей? Может ли на всем свете найтись что-либо более заманчивое? О нет, не может! Жена! Его жена! Самого Пола Лессингема!

По мере того как мой собеседник продолжал развивать эту неожиданную для меня тему, его лицо стало меняться. На нем появилось выражение печали и тоски — острой, непреодолимой тоски, которая очень плохо гармонировала с лицом и на какое-то время буквально преобразила его. Однако вскоре настроение хозяина дома снова изменилось.

— Быть его женой — о да! — женой этого мерзкого типа, презираемого и отвергаемого!

Возврат к прежним желчным интонациям и выражениям произошел на удивление быстро, так что я поневоле пришел к выводу, что именно они отражали подлинное лицо, точнее, личность лежащего на кровати мужчины. Однако зачем ему потребовалось даже на время выходить из этого образа и произносить в адрес мистера Лессингема слова восхищения, я так и не понял. При этом он вцепился в обсуждение политика мертвой хваткой, как бульдог или пиявка, жаждущая крови, — это говорило о том, что в данном случае тут явно был какой-то серьезный личный интерес.

— Он настоящий дьявол, — продолжал хозяин дома. — Твердый, как гранитная скала, холодный, словно снега на вершине горы Арарат. В его жилах нет теплой живой крови. Он нежить. Его прокляли, он весь насквозь фальшивый — из тех, кто лжет просто из любви к вранью. Он олицетворение вероломства. Женщину, которую сегодня он прижимает к груди, он оставит без всяких колебаний, отшвырнет, словно надоевшую игрушку, так, словно они никогда не были близки. Он сбежит от нее ночью, как вор, и навсегда забудет о ее существовании! Но мститель идет по его следу, скрываясь в тени, прячась среди скал. Он наблюдает за ним и ждет, когда наступит подходящий момент. И он уже скоро! Да, день мстителя придет! Тот самый долгожданный день!

С этими словами хозяин дома, до этого лежавший на кровати, принял сидячее положение, вытянул руки над головой и издал оглушительный злобный вопль. После этого он несколько успокоился, снова улегся, подложив одну руку под голову, и опять принялся меня пристально разглядывать. Наконец он задал мне вопрос, который в сложившихся обстоятельствах показался мне весьма и весьма странным.

— Вы ведь знаете, в каком доме живет великий Пол Лессингем, политик и государственный деятель?

— Нет, не знаю.

— Лжете! Вы знаете!

Вместе с этими словами изо рта моего собеседника вырвалось нечто вроде рычания — своей фразой он словно бы злобно хлестнул меня по лицу.

— А я говорю, не знаю. Те, кто находится в моем положении, понятия не имеют о том, где живут такие люди, как Пол Лессингем. Возможно, мне несколько раз попался где-нибудь его адрес в напечатанном виде. Но, даже если и так, я его не запомнил.

— Значит, вы не знаете его адреса? Что ж, хорошо! Я вам покажу его жилище. Дом великого Пола Лессингема.

Я не понял, что именно мой собеседник имел в виду. Однако в скором времени мне, по-видимому, предстояло это узнать. (Так оно и случилось — и, должен сказать, для меня это стало ошеломляющим открытием.) В манерах хозяина дома ощущалось нечто такое, что делало его похожим не столько на человека, сколько на животное. За неимением лучшего варианта сравнения я бы сказал, что в нем было что-то от лисы. В его интонациях смешивались горечь и насмешка.

— Слушайте же меня внимательно, напрягите до предела ваш слух. Не отвлекайтесь ни на что. Впитайте мои слова как следует и сделайте все именно так, как я скажу. Собственно, я даже мысли не допускаю, что вы можете меня ослушаться — о нет, этого просто не может быть!

Мой собеседник сделал небольшую паузу — не столько для того, чтобы перевести дух, сколько с целью дать мне возможность осознать мою беспомощность, особенно очевидную на фоне его ехидства.

— Итак, вы забрались сюда через окно, как вор. И выйдете вы из этого дома, как дурак, тоже через окно, и отправитесь к дому великого Пола Лессингема. Вы говорите, что не знаете, где он живет? Что ж, я вам покажу. Я выступлю в роли гида. Невидимый в темноте ночи, я отведу вас туда, куда вы должны будете попасть. Вы отправитесь в дорогу как есть — босым, с непокрытой головой и без какой-либо одежды, способной прикрыть вашу наготу, за исключением накидки. Вам будет холодно, на ваших ногах появятся кровоточащие порезы — разве вор заслуживает чего-то другого? Конечно, если кто-то вас увидит, он в лучшем случае примет вас за сумасшедшего, и это может создать проблемы. Но не беспокойтесь и не теряйте присутствия духа. Пока я буду находиться рядом с вами, вас никто не заметит. Я сделаю так, что благодаря накидке вы станете невидимым. Так что вы сможете без особого труда добраться до дома великого Пола Лессингема.

Хозяин дома снова на какое-то время умолк. От его диких слов мне стало совсем не по себе. Более того, я почувствовал ужасный душевный дискомфорт. Мне почему-то показалось, что слова, слетевшие с его губ, каким-то странным, необъяснимым образом сковали мои руки и ноги и обвились, словно путы, вокруг них и моего туловища. У меня возникло неприятное ощущение, будто они стягивают меня все туже и туже, делая все более беспомощным, так что вскоре мне начало казаться, что меня спеленали, словно младенца. При этом я уже вполне отчетливо осознавал, что какие бы дикие, сумасшедшие указания ни давал мне человек на кровати, у меня не было иного выбора, кроме как их выполнять.

— Когда вы окажетесь около его дома, вы остановитесь, осмотритесь и найдете окно, удобное для проникновения. Возможно, какое-то из них будет открыто, и тогда вы заберетесь в жилище Лессингема так же, как проскользнули в мое. Если же такового не окажется, вы сами откроете одно из них. Как вы это сделаете — ваше дело, меня это не касается. Вам придется применить воровские навыки, чтобы оказаться внутри.

Чудовищность того, что говорил этот человек, вызвала у меня внутренний протест и заставила попытаться противодействовать его чарам. Сделав над собой огромное усилие, я попробовал продемонстрировать ему, что во мне еще осталось нечто человеческое, что я еще не полностью лишен воли и способности принимать собственные решения. Правда, должен признаться, что остатки моей воли и способности к самостоятельным действиям с каждой секундой утекали, словно вода сквозь пальцы.

— Я не стану этого делать, — произнес я.

Человек на кровати ничего на это не сказал — лишь вперил в меня взгляд своих глаз. Их зрачки стали расширяться и вскоре, казалось, полностью закрыли радужную оболочку.

— Сделаете. Слышите? Я говорю, что вы это сделаете.

— Я не вор, я честный человек. С какой стати я стану творить такое?

— Потому что я вам приказываю.

— Будьте милосердны!

— К кому? К вам или к Полу Лессингему? А разве кто-нибудь проявил милосердие по отношению ко мне, чтобы я платил людям той же монетой?

Человек на кровати какое-то время помолчал, а потом заговорил снова. Он еще раз повторил свое немыслимое поручение, причем сделал это с таким нажимом, что мне показалось, будто его слова буквально прожгли мой мозг.

— Используя навыки вора, вы проникнете в его дом, а затем, оказавшись внутри, как следует прислушаетесь. Если все будет тихо, вы проберетесь в комнату, которую он называет своим кабинетом.

— Как же я ее найду? Ведь я не имею никакого представления о плане дома.

Вопрос дался мне с огромным трудом. Я почувствовал, как от напряжения у меня на лбу, над самыми бровями, выступили капли пота.

— Я вам покажу.

— Вы что, пойдете со мной?

— Да. Я все время буду находиться рядом. Вы не сможете меня видеть, но я там буду. Так что не бойтесь.

Его претензия на обладание некими сверхъестественными возможностями — а речь, судя по всему, шла именно об этом, — казалось бы, была нелепой и абсурдной, но я находился не в том состоянии и положении, чтобы попытаться даже намекнуть на это. Между тем мой мучитель продолжал:

— Оказавшись в кабинете, вы откроете определенный выдвижной ящик в бюро, стоящем в углу комнаты, — я сейчас отчетливо его вижу. Оказавшись на месте, вы тоже его заметите. Вам нужно будет открыть его.

— А он будет заперт?

— И все же вы его откроете.

— Но каким образом я это сделаю?

— Используя воровские навыки и умения. Еще раз вам говорю — это ваша проблема, а не моя.

Я не попытался что-то ответить. Да, можно было предположить, что с помощью злонамеренного и безответственного использования некой весьма опасной гипнотической силы, которой его наделила природа, он мог довести свою затею до определенной стадии. Однако он вряд ли смог бы в мгновение ока научить меня вскрывать замки. Если ящик окажется запертым благодаря воле Провидения, то ничего страшного в итоге не произойдет. Однако хозяин дома, похоже, читал мои мысли.

— Вы откроете этот ящик, даже если он будет заперт на два или три замка, — говорю вам, вы это сделаете, — прошипел он и перед тем, как продолжить, немного помедлил. — В нем вы найдете несколько писем — может, два, может, три, я не знаю, сколько именно. Они связаны шелковой лентой. Вы вынете их из ящика, незаметно выберетесь из дома и принесете письма мне.

— Это очень опасно. А что, если кто-нибудь застанет меня врасплох? Например, вдруг я наткнусь на самого мистера Лессингема — что тогда?

— На Пола Лессингема? Даже если вы с ним столкнетесь, вам не следует его бояться.

— Вы серьезно? Но ведь он застигнет меня в его доме, глухой ночью, в момент совершения кражи со взломом!

— Повторяю, вы не должны испытывать перед ним страха.

— Почему? Дело в вас или во мне самом? Ведь он вполне может сделать так, что меня бросят в тюрьму.

— Еще раз говорю — вам не нужно его бояться. Я утверждаю это со всей ответственностью.

— Но как я, скажите на милость, избегу последствий его вполне справедливого гнева? Он не из тех людей, кто, обнаружив в своем жилище полуночного вора, позволит ему скрыться целым и невредимым. Мне что, нужно будет убить его?

— Вы и пальцем его не тронете — как и он вас.

— И с помощью какого же колдовства я смогу помешать ему поквитаться со мной?

— Вам будет достаточно одного слова.

— И что это за слово?

— Если Пол Лессингем в самом деле застанет вас, вора, у себя в доме и попытается помешать вам сделать свое дело, вы не станете пугаться и тем более пытаться бежать. Вы встанете неподвижно и скажете…

Внезапно голос моего собеседника начал становиться все громче. В этом мощном крещендо ясно слышалось что-то зловещее и угрожающее. Сердце мое отчаянно заколотилось, словно ему стало тесно в грудной клетке. Внезапно мужчина на кровати умолк, так и не произнеся слово, которое он приказывал в случае опасности использовать. Не выдержав напряжения, я выкрикнул:

— Что я должен буду сказать?!

— ЖУК!

Как только это слово, произнесенное хриплым голосом, завибрировало, отражаясь от стен и потолка, разом погас свет, и пространство комнаты залила чернильной плотности темнота. Я сразу же со страхом и отвращением понял, что вместе со мной в помещении находится то самое олицетворяющее зло существо, с которым мне довелось столкнуться предыдущей ночью. Передо мной снова вспыхнули два светящихся глаза. Что-то увесистое плюхнулось с кровати на пол, а затем медленно двинулось вперед — определенно в мою сторону. Расстояние, разделявшее нас, все сокращалось. Я, намертво скованный ужасом, стоял неподвижно, не в силах произнести ни слова. Наконец существо коснулось моей босой ноги своими липкими усиками или конечностями. Тут нервы мои сдали — я явно не вовремя представил себе, как существо начнет взбираться вверх по моему обнаженному телу. Заверещав, как грешник в аду, я рухнул на пол.

Возможно, именно мои вопли отпугнули омерзительное создание. Так или иначе, оно куда-то убралось — я ощутил это шестым чувством. В комнате повисла полная тишина. Затем, совершенно неожиданно, лампа снова вспыхнула. На кровати, устремив на меня злобный взгляд, как и прежде, лежал хозяин дома. Тот, кого я — справедливо или просто по глупости — к этому моменту уже начал всерьез наделять некими сверхъестественными способностями, явно противозаконными и доставшимися ему от неких темных сил.

— Вы скажете ему это. Только одно слово — и ничего больше. А потом увидите, что будет. Но Пол Лессингем — человек решительный. Если он все же попробует вам помешать или задержать вас, вы повторите это слово еще раз. Ничего больше делать не нужно. Этого слова, сказанного дважды, будет достаточно, я вам обещаю. А теперь идите. Поднимите занавеску, откройте окно и через него выбирайтесь на улицу. Поторопитесь выполнить мой приказ. Я стану ждать вашего возвращения здесь — и при этом все время буду находиться с вами.

Глава 6. Необычное преступление

Я подошел к окну, поднял занавеску, отодвинул шпингалет и открыл створку рамы. Затем, одевшись, если так можно назвать мой странный наряд, я выбрался через окно на улицу. Я был не только неспособен сопротивляться воле мужчины на кровати — у меня не было сил даже для того, чтобы сформулировать в мозгу мысль о противодействии и уж тем более попытаться как-то ее реализовать. Некая сила безраздельно контролировала все действия и манипулировала мной, совершенно не считаясь с моими желаниями и намерениями.

И все же, оказавшись на улице, я возликовал — мне удалось выбраться из пропитанной миазмами комнаты, где я находился последнее время и где мне довелось испытать такой ужас, что от одних лишь воспоминаний о пережитом у меня кровь стыла в жилах. К тому же где-то в глубине души начинала теплиться надежда, что, по мере того как я удалялся от места, где со мной произошло все, о чем я рассказал, я смогу избавиться от кошмарного ощущения полной беспомощности, которое мучило меня. Я помедлил немного, стоя напротив окна дома, затем перешагнул через невысокую оградку, отделявшую его от дороги, — и тут снова приостановился.

Мне показалось, что я словно бы раздвоился. Чисто физически я ощущал на себе некие путы, однако мысли мои текли в целом свободно. Но это нисколько не облегчало моего душевного состояния. Потому что, помимо всего прочего, я понимал, насколько смехотворно выгляжу на улице в такое время суток — босой, с непокрытой головой. А тут еще ветер разыгрался до чуть ли не ураганной силы. Помимо неприятных физических ощущений, меня очень угнетало морально то, что я вынужден брести по улицам в подобном, мягко говоря, странном виде. Я был практически уверен в том, что, если бы мой мучитель позволил облачиться в мое тряпье, мне было бы намного легче примириться с тем фактом, что, если называть вещи своими именами, меня отправили на совершение преступления. Я также считаю, что, если бы на мне изначально была нормальная одежда, в какой англичане обычно прогуливаются, человек в кровати не смог бы так легко подчинить меня своей воле и использовать в качестве бессловесного орудия для выполнения своих замыслов. Однако все, на мою беду, сложилось так, как сложилось.

Когда я оказался на улице и ощутил первую боль от соприкосновения моих босых ступней с гравием дороги, а также режуще-холодный порыв ветра на моей обнаженной коже, на какой-то момент мне показалось: если, стиснув зубы, я сделаю над собой усилие, мне удастся сбросить сковывающие меня узы и воспротивиться воле старого грешника, который, по-видимому, наблюдал за мной в окно. Однако мою волю настолько подавляло осознание карикатурности моего внешнего облика, что я не смог воспользоваться этим внутренним порывом — он миновал и в ту ночь уже больше не повторялся.

В отчаянии я все же предпринял безнадежную, по сути, попытку рвануться в сторону — это было первое за многие часы движение по моей собственной инициативе. Но было слишком поздно. Мой мучитель, который, будучи сам неразличимым для меня, похоже, внимательно следил за моими действиями, резко натянул невидимый поводок, заставил меня развернуться и торопливо двинуться в нужном ему направлении, хотя мне этого категорически не хотелось.

За все то время, в течение которого я продвигался туда, куда меня вели, мне навстречу не попалось ни одной живой души. С тех самых пор я все еще продолжаю размышлять над вопросом, можно ли считать этот факт странным и необычным — или же в том не было ничего удивительного. Так или иначе следует признать, что в Лондоне немало улиц, которые в определенные ночные часы и при определенной погоде (последнее обстоятельство, как мне кажется, имеет немаловажное значение) совершенно безлюдны — там нет ни экипажей, ни пешеходов, даже полисмена не встретишь. Так вот, большая часть маршрута, по которому меня тащили — именно это слово кажется мне наиболее подходящим, — была мне в какой-то степени знакома. Сначала, как мне показалось, меня вели по району Уолхэм-Грин, потом по Лилли-роуд — через Бромптон и Фулхэм-роуд в сторону Слоан-стрит и дальше — по направлению к Лоундес-сквер. Путь, что и говорить, неблизкий, к тому же проходящий через довольно крупные городские артерии. И все же никто нигде не попался мне на глаза — и, насколько я могу судить, меня тоже никто не видел. Когда я пересекал Слоан-стрит, мне показалось, будто я услышал где-то вдалеке шум кеба, который, по-видимому, проезжал по Найтсбридж-роуд. Однако это был единственный звук, который я уловил.

Мне больно вспоминать о том ужасном состоянии, в котором я находился, когда меня остановили — так грубо, словно я был лошадью или вьючным животным, а мой седок резко натянул уздечку, отчего удила больно врезались мне в углы рта. Я был весь мокрый от потоков дождя, которыми хлестали мою кожу порывы ветра, и продрог до костей, хотя идти мне пришлось в весьма быстром темпе. Но больше всего страданий доставляли мои покрытые грязью, изрезанные и кровоточащие ноги — увы, я остался чувствительным к боли, которая мучила меня при каждом прикосновении моих ступней к холодному, жесткому, залитому водой тротуару.

Меня остановили на какой-то площади. На противоположной от меня стороне располагалась больница. Вблизи меня находился дом, привлекший мое внимание тем, что заметно уступал размерами остальным строениям по соседству. Дом был с портиком, поддерживавшие его колонны были обнесены решеткой, оплетенной какими-то вьющимися растениями. Я, дрожа, стоял перед домом, гадая, что будет дальше. Внезапно я ощутил какой-то внутренний импульс, что-то вроде толчка, и в следующее мгновение, к собственному изумлению, стал, цепляясь за решетку, карабкаться наверх, на веранду, расположенную высоко над моей головой. Я вовсе не гимнаст, ни по природным данным, ни по физической подготовке; откровенно говоря, не припомню, чтобы мне когда-нибудь приходилось взбираться каким-то более сложным способом, чем подъем по стремянке. Так что, несмотря на отданную мне команду, ловкости не прибавилось, и в итоге я сумел забраться вверх примерно на ярд, не больше. Затем нога, на которую я опирался всем своим весом, соскользнула, и я рухнул вниз и растянулся навзничь на асфальте. Однако, несмотря на то что я сильно ушибся и был потрясен падением, передохнуть и как-то оценить ситуацию мне не дали. Через мгновение я снова вскочил на ноги и полез наверх — но, увы, опять потерпел неудачу. После этого контролировавший меня демон (не знаю, как еще назвать вселившееся в меня и подчинившее своей воле существо), похоже, понял, что влезть на веранду я не в состоянии, и решил попробовать направить меня по другому пути. Я поднялся по ступенькам, ведущим к входной двери дома, забрался на невысокие перила сбоку, а затем вскарабкался на подоконник ближайшего к двери окна. Если бы в этот момент меня угораздило поскользнуться, я упал бы с двадцатифутовой высоты. Но подоконник оказался достаточно широким, так что фортуна мне благоприятствовала — если, конечно, можно использовать подобное выражение, говоря о том, чем я занимался в тот момент. Итак, я не упал. В руке у меня — не помню, когда и где я успел прихватить его — был зажат камень. Я ударил им по стеклу, словно молотком. Затем мне удалось просунуть руку в образовавшуюся в стекле дыру, нащупать пальцами и открыть шпингалет. Еще минута — и я, подняв раму, пробрался внутрь дома, то есть совершил преступление, которое называется незаконным проникновением в чужое жилище.

Сейчас, когда я вспоминаю об этом и пытаюсь объективно оценить свои действия, я невольно содрогаюсь. Я был беспомощным, несчастным рабом чужой воли. Причем (мне неловко который уже раз это повторять) я полностью осознавал свои действия, совершаемые по наущению другого, — и, поверьте, это лишь усугубляло мои мучения. Каждая деталь моих действий, совершенных по принуждению, ярко отпечаталась в моем мозгу во всех красочных подробностях — и, похоже, останется в памяти до конца моих дней. Разумеется, никакой профессиональный взломщик и вообще ни один человек в здравом уме не рискнул бы действовать с такой поразительной опрометчивостью, как я. Когда я разбивал толстое и весьма прочное оконное стекло, то действовал, само собой, далеко не бесшумно. Отчетливо были слышны и сам удар, и последующий треск, и звон посыпавшихся вниз осколков — все это, по идее, должно было разбудить даже семерых отроков Эфесских^[1]. Но удача снова оказалась на моей стороне. Как раз в тот момент, когда я грубо ломился в окно, все звуки, по-видимому, поглотили завывающие порывы ветра.

Так или иначе, в конце концов мне удалось проникнуть в комнату. Я прислушался, пытаясь понять, есть в доме кто-то, кто не спит, но не уловил ни звука. Царила полная тишина, словно в могильном склепе. Опустив оконную раму в первоначальное положение, я двинулся вперед на поиски двери.

Найти ее оказалось нелегко. Тяжелые шторы на окнах были задернуты, так что вокруг стояла непроницаемая тьма. К тому же в комнате оказалось очень много мебели — хотя не исключено, что мне так думалось по той простой причине, что я не был знаком с расположением элементов обстановки и ничего не мог различить в темноте. Мне приходилось продвигаться вперед на ощупь. Неудивительно, что я делал это очень медленно, то и дело на что-нибудь натыкаясь. Мне показалось, что я умудрился удариться обо все возможные препятствия. Несколько раз я спотыкался о скамеечки для ног и какие-то необычные предметы, напоминающие стулья для карликов. Истинное чудо, что никто в доме до сих пор не услышал производимого мною шума. Впрочем, этому могло быть сразу несколько объяснений. Во-первых, стены в добротно построенном доме были толстые. Во-вторых, здесь, скорее всего, в тот момент не было никого, кроме слуг. К тому же их комнаты, наверное, находились на верхнем этаже, а сами они ложились рано и спали крепко. И, наконец, нельзя было исключать, что в силу расположения шум в той комнате, в которую я проник, просто не мог никого потревожить.

Добравшись наконец до двери, я открыл ее и снова прислушался, повинуясь той силе, которая руководила моими действиями. Затем я пересек холл и стал подниматься по лестнице. Миновав первую площадку, я добрался до второй и шагнул к двери, расположенной справа. Взявшись за ручку, я попытался повернуть ее. Она поддалась, и дверь открылась. Я вошел и прикрыл ее за собой. Затем пошарил рукой по стене, нащупал выключатель и зажег электрический свет. При этом, если бы за мной в этот момент кто-то наблюдал, он не заметил бы в моих действиях никаких колебаний. Со стороны я выглядел как человек, ведущий себя совершенно естественно, так что гипотетического наблюдателя трудно было бы убедить в том, что мной руководила чья-то злая воля.

Я не торопясь осмотрел комнату и все, что в ней было, в ярко сияющем электрическом свете. По словам человека на кровати, это должен был быть кабинет. Помещение оказалось просторным и в то же время уютным. Оно действительно предназначалось скорее для работы, чем для какого-либо иного времяпрепровождения. Здесь стояли три письменных стола, один очень большой и два поменьше. На всех аккуратными стопками было разложено множество бумаг, в том числе рукописи. На одном из столов близко к краю стояла пишущая машинка. На полу, под столами и рядом с ними лежали стопки книг, папок и, как мне показалось, каких-то официальных документов. Вдоль трех из четырех стен комнаты выстроились стеллажи от пола до потолка, до отказа заставленные книгами. Вплотную к четвертой стене, напротив двери, стоял большой дубовый книжный шкаф, запирающийся на замок, а в углу располагалось причудливой формы старинное бюро. Едва заметив его, я тут же направился туда с целеустремленностью стрелы, выпущенной из лука. Да-да, это не преувеличение — меня словно швырнуло к бюро мощной тетивой.

В нижней части бюро находились выдвижные ящики, в верхней — стеклянные дверцы, а между ними — откидной столик. Мое внимание первым делом привлек именно он. Протянув руку, я попытался опустить его, но мне не позволил это сделать замок, врезанный в верхнюю часть. Я дернул столешницу обеими руками, но она не поддалась моему усилию.

Значит, применить воровские навыки мне предстояло для того, чтобы открыть именно этот замок. Но я вовсе не был взломщиком. Более того, я привык думать, что никто и ничто никогда не вынудит меня заниматься подобными вещами. Однако теперь, поняв, что откидная столешница никак не хочет открываться, я почувствовал, как кто-то оказывает на меня чудовищное давление, чтобы заставить каким угодно образом вскрыть замок и получить доступ к содержимому бюро. Сопротивляться этой силе я не мог, поэтому выхода у меня не было. Я огляделся в поисках какого-нибудь предмета, который мог бы послужить мне в качестве отмычки. И он нашелся, причем совсем рядом: на расстоянии вытянутой руки я обнаружил нечто вроде коллекции холодного оружия. Экспонаты были просто прислонены к стене. Среди них я заметил несколько наконечников копий. Взяв в руки один из них, я не без труда вставил его заостренный конец в щель между краем бюро и откидной столешницей. Затем, нажав на импровизированный рычаг, я попытался взломать запирающее устройство. Однако оно оказалось довольно прочным. В результате наконечник копья переломился пополам. Я взял еще один и повторил попытку — с тем же результатом. После того как замок не поддался и с третьего раза, целых наконечников больше не осталось. Из остальных предметов наиболее подходящим мне показался странной формы топорик с небольшим, но тяжелым и очень острым лезвием. Взяв в руку инструмент, я размахнулся и с силой опустил его на край откидного столика. Лезвие топорика глубоко вонзилось в дерево, замок хрустнул, и крышка стола не просто поддалась, а разом открылась.

Должен сказать, что моя первая — и, надеюсь, последняя — попытка выступить в роли взломщика оказалась удачной. Открыв откидную крышку стола, я обнаружил, что за ней скрывались несколько маленьких выдвижных ящичков. Мое внимание тут же привлек один из них — это произошло помимо моей воли, но так явно, что не заметить или сознательно проигнорировать этот импульс было просто невозможно. Разумеется, ящичек тоже оказался заперт, так что мне снова пришлось искать хоть какую-то замену ключу, которого у меня, само собой, не было.

В наборе холодного оружия ничего подходящего на этот раз не нашлось. Использовать топорик в данном случае было невозможно. Нужный мне выдвижной ящичек был таким крохотным, что лезвие просто разнесло бы его в щепки. На каминной полке, в открытом кожаном футляре, я обнаружил пару револьверов. Увидев их, я невольно подумал о том, что государственные деятели в наше время нередко сталкиваются с ситуациями, когда их жизни угрожает опасность. Вполне возможно, решил я, что мистер Лессингем, осознавая, что постоянно подвергается подобной угрозе, носит оружие с собой — для самообороны. Револьверы в футляре находились в рабочем состоянии и были весьма увесистыми — мне показалось, что именно такими в случае необходимости вооружают полицейских. Оружие не только оказалось заряженным — в футляре лежало достаточное количество запасных патронов для перезарядки.

Осматривая револьверы, я раздумывал — если, конечно, это слово корректно использовать, учитывая мое состояние, — над тем, каким образом можно использовать их, чтобы получить доступ к содержимому выдвижного ящичка бюро. Вдруг с улицы раздался приближающийся шум колес. Одновременно я ощутил в мозгу что-то вроде жужжания — словно кто-то пытался объяснить мне, каким именно образом мне могут пригодиться револьверы. Я был вынужден сосредоточить все свое внимание, чтобы понять, какие именно указания отдает мне мой невидимый гуру. Между тем экипаж, судя по звуку, приблизился к дому и, хотя я ожидал, что он проедет мимо, остановился прямо перед ним. У меня похолодело в груди от страха. В приступе паники я заметался по комнате и в какой-то момент, как мне показалось, умудрился сбросить невидимые путы, державшие меня под контролем. Но они оказались прочнее, чем я думал, — я тут же ощутил, как их хватка стала еще крепче, чем прежде.

Я слышал, как кто-то вставил в замочную скважину ключ и повернул его. Раздался звук открывающейся двери, а затем до меня донеслись чьи-то твердые шаги — человек явно передвигался уже внутри дома. Окажись я в подобном положении и имея возможность принимать решения и полностью распоряжаться собой, я наверняка просто дал бы деру — как угодно, в любом доступном мне направлении. Но в том-то и дело, что в тот момент я не мог так поступить. Того, кто руководил мной, не интересовали мои порывы. Поэтому, несмотря на то что внутри меня продолжал бушевать панический страх, я остался в комнате и даже умудрился в целом сохранить внешнее спокойствие. Вертя в руках револьверы, я раз за разом спрашивал себя, что мне с ними делать. Затем внезапно я ощутил что-то вроде озарения — мне пришло в голову, что нужно выстрелить в замок выдвижного ящичка и тогда он откроется.

Наверное, ничего более безумного в сложившейся ситуации нельзя было придумать. Даже если слуги спали крепко, вряд ли можно было рассчитывать на то, что их не разбудит звук револьверного выстрела. И уж наверняка его должен был услышать человек, который только что вошел в дом и чьи шаги я уловил уже на лестнице. Я попытался воспротивиться чудовищному в своей глупости приказу, выполнение которого приближало меня к неминуемому и бесповоротному краху. Но, увы, я все же вынужден был подчиниться. Держа в каждой руке по револьверу, я подошел к бюро с внешне совершенно спокойным и беззаботным видом. Наверное, глядя на меня со стороны, невозможно было бы сказать, что я в этот момент готов был отдать все на свете за то, чтобы происходящее прекратилось, словно наваждение. Однако я приставил ствол одного из револьверов к скважине замка, запиравшего выдвижной ящичек бюро, на который мне указал мой невидимый вдохновитель, и нажал на спусковой крючок. Замок разлетелся на куски. Увидев содержимое ящичка, я схватил пачку писем, перевязанную розовой лентой. Затем, услышав у себя за спиной шум, я оглянулся через плечо.

Дверь комнаты была открыта. Держась за ее ручку, на пороге стоял мистер Лессингем.

Глава 7. Великий Пол Лиссингем

Он был в вечернем костюме, а в левой руке держал небольшой портфель. Если, обнаружив меня в своем доме, он и удивился — а иначе, наверное, и быть не могло, — он не позволил себе никак это внешне проявить. Невозмутимость Пола Лессингема при любых обстоятельствах была всем известна и даже вошла в пословицу. Все на свете прекрасно знали, что его хладнокровие непоколебимо в каких угодно ситуациях — даже если бы он обращался с трибуны к разгоряченной толпе или участвовал в бурной дискуссии в палате общин. Принято было считать, что его успехи в политике в значительной степени объяснялись именно его умением найти нужный ход даже в самом сложном положении благодаря удивительному присутствию духа. Мне представилась возможность лично убедиться в его поразительной способности владеть собой. Он стоял передо мной в типичной для него позе, в которой его нередко изображали на страницах прессы политические карикатуристы, — твердо поставив ноги, расправив широкие плечи, чуть наклонив вперед благородную голову. В его голубых глазах я заметил выражение, характерное для хищных птиц, прикидывающих, как именно лучше нанести добыче разящий удар. В течение нескольких секунд он внимательно разглядывал меня, не произнося ни слова. Не могу сказать, поежился ли я под его взглядом внешне — но внутренне, точно знаю, так оно и было. Заговорив, он не сдвинулся с места ни на дюйм, причем обратился ко мне с такой интонацией, словно к одному из своих знакомых, который просто решил зайти к нему в гости.

— Могу я узнать, сэр, чему обязан удовольствием находиться в вашем обществе? — Тут Пол Лессингем сделал паузу, словно ожидал от меня ответа. Затем, не получив его, переформулировал свой вопрос: — Прошу вас, сэр, скажите, кто вы и кто пригласил вас сюда?

Я продолжал стоять и смотреть на Лессингема, никак не реагируя на его вопросы — ни словом, ни жестом. Это, по-видимому, заставило его присмотреться ко мне более внимательно. Скорее всего, то, как странно — выражаясь максимально мягко — я выглядел, вызвало у него предчувствие, что он столкнулся с чем-то необычным. Не могу с уверенностью сказать, принял ли он меня за умалишенного. Однако, если судить по тому, в каком ключе он решил общаться со мной после первого контакта, это было вполне возможно. Пол Лессингем медленно двинулся ко мне и при этом заговорил исключительно мягко и вежливо:

— Будьте любезны, отдайте мне револьвер и бумаги, которые вы держите в руке.

Когда Лессингем приблизился, я ощутил, как что-то вошло в меня, а затем словно бы с усилием выскользнуло наружу из моего рта. И в тот самый момент я низким голосом — клянусь, не моим — прошипел:

— ЖУК!

Не могу утверждать определенно, случилось ли то, что произошло непосредственно после этого, на самом деле или же это было плодом моего разыгравшегося воображения. Так или иначе, но мне показалось, что свет погас и комната погрузилась в темноту. Затем у меня снова появилось омерзительное ощущение присутствия чего-то, что можно было назвать олицетворением зла. Однако притом, что, наверное, все это можно было бы списать на мое больное воображение, то, что исторгли мои уста, несомненно, произвело эффект на мистера Лессингема. Когда черная пелена у меня перед глазами, реальная или воображаемая, рассеялась, я обнаружил, что он, попятившись, стоит в самом дальнем от меня конце комнаты, судорожно прижавшись спиной к книжным полкам, и вид у него такой, как будто ему только что нанесли тяжелый удар, от которого он пока еще не успел оправиться. Но больше всего меня поразило то, как изменилось выражение его лица. Оно одновременно в равной степени отражало сразу три эмоции — изумление, испуг и самый настоящий ужас, — которые, казалось, боролись за доминирование, и трудно было сказать, чем эта борьба закончится. Жалкий, напуганный вид, который внезапно приобрел великий Пол Лессингем, мой политический кумир, объект моего поклонения, произвел на меня крайне неприятное, тяжелое впечатление.

— Кто вы? Ради всего святого, кто вы такой?

Мне показалось, что и голос Лессингема изменился — его бы в этот момент не узнали ни поклонники, ни враги. Он стал словно бы придушенным, с явственно проскальзывавшими нотками лихорадочного возбуждения, граничащего с безумием.

— Кто вы? Вы меня слышите? Я вас спрашиваю — кто вы такой? Богом молю, скажите!

Видя, что я продолжаю стоять неподвижно, Лессингем начал проявлять признаки такой нервозности, что мне стало еще более неприятно на него смотреть. Особенно тяжело мне было наблюдать, как он по-прежнему, скорчившись, продолжает прижиматься спиной к книжным полкам, словно боится распрямиться. При его знаменитом хладнокровии и умении сохранять присутствие духа в любой ситуации мне тем более странно и больно было видеть, что все его тело и мышцы лица дрожат мелкой дрожью, словно в приступе лихорадки. Даже его пальцы отвратительно подрагивали, пока он судорожно хватался за корешки книг у себя за спиной, словно это помогало ему сохранять равновесие.

— Откуда вы явились? Что вам нужно? Кто вас сюда послал? Какое вам до меня дело? Неужели это так необходимо — чтобы вы, явившись сюда, подвергали меня подобным дурацким детским шуткам? Зачем? Зачем?

Лессингем с удивительной скоростью сыпал вопросами. Поскольку я продолжал молчать, он выстреливал ими один за другим в еще большем темпе, время от времени перемежая их фразами, которые при желании я мог истолковать как попытки меня оскорбить.

— С какой стати вы явились сюда в таком странном наряде — это хуже, чем прийти голым, да, хуже, чем голым! Уже за одно это я мог бы потребовать, чтобы вас наказали, и я это сделаю! И вы еще пытаетесь валять здесь дурака — интересно зачем? Вы хотите каким-то образом облапошить меня, предварительно напугав? Ну, такое может прийти в голову разве что какому-нибудь недотепе. Я вам не маленький мальчик! Так что если вы явились сюда с этой целью, то ничего у вас не выйдет. И кем бы ни был тот, кто вас сюда послал, у вас должно было хватить соображения, чтобы это понять. Если вы скажете мне, кто вы такой, кто вас послал и чего вы хотите, я проявлю снисходительность. Если же нет, я вызову полицию, и вы понесете заслуженное наказание — так что, предупреждаю, вам все это дорого обойдется. Вы меня слышите? Эй вы, дурак безмозглый! Ну-ка, немедленно скажите мне, кто вы такой!

Последнюю фразу Лессингем произнес таким тоном, словно ко мне обращался разгневанный ребенок. Впрочем, в следующий момент он, по-видимому, и сам понял, что последний его пассаж прозвучал, мягко говоря, не слишком достойно, и ему стало стыдно. Он наконец выпрямился. Затем, достав из внутреннего кармана пиджака носовой платок, вытер им губы. После этого Лессингем, крепко зажав платок в пальцах, вперил в меня пристальный взгляд, выдержать который при иных обстоятельствах мне было бы крайне трудно или просто невозможно.

— Ну же, сэр, — снова заговорил Лессингем. — Правильно ли я понимаю, что ваше упорное молчание предусмотрено той ролью, которую вы пытаетесь играть? — Его тон стал более твердым и уверенным, а поведение — более соответствующим его репутации. — Что ж, если это так, то я полагаю, что меня, по крайней мере, ничто не ограничивает, так что я могу говорить. Думаю, вы согласитесь, что в ситуации, когда я натыкаюсь в своем доме на джентльмена, даже такого мастера молчания, как вы, выступающего в роли взломщика, с моей стороны уместно будет сказать несколько слов.

Тут мистер Лессингем сделал еще одну паузу. Я невольно почувствовал, что свой не слишком изящный сарказм он использует для того, чтобы выиграть время, прийти в себя и, если получится, снова обрести свойственное ему мужество. При этом именно его стремление сделать вид, будто он относится ко всему случившемуся с оттенком циничной веселости и легкомыслия, на мой взгляд, лишь подчеркивало, что произнесенное мной таинственное слово по совершенно неизвестным мне причинам потрясло Лессингема до глубины души.

— Прежде всего, позвольте поинтересоваться — вы прошли в вашем наряде через весь Лондон или только через какую-то его часть? Впрочем, сомневаюсь, что это можно назвать нарядом. Мне кажется, такое было бы неуместно даже на улицах Каира — да что там, даже на рю де Рабагас. Кажется, так называлась та улочка?

Видимо, в вопросе Лессингема имелся некий скрытый смысл, но я его, увы, не понял. Должен сказать, что обо всем том, о чем Лессингем попытался беседовать непосредственно после того, как он наткнулся на меня в собственном доме, я не имел ни малейшего представления — словно человек не от мира сего. Однако полагаю, мне было бы трудно убедить Лессингема в том, что это так.

— Как я понимаю, ваше появление — это напоминание о рю де Рабагас. Ну да, конечно. Разве не так? Маленький домик с серо-голубыми жалюзи на окнах, пианино, на клавиатуре которого не хватает фа-диез. Оно, кстати сохранилось? Помнится, у него еще такие пронзительные верхние тоны. Вся атмосфера там была какая-то пронзительная — вы со мной согласны? Я не забыл об этом. И даже не боюсь об этом вспоминать. Улавливаете?

В этот момент Лессингему, похоже, пришла в голову какая-то неожиданная мысль — возможно, причиной тому стало мое продолжающееся молчание.

— Вы похожи на англичанина. Но, может быть, вы не англичанин? Тогда кто вы? Француз? Сейчас посмотрим!

Тут Лессингем, обращаясь ко мне, произнес несколько фраз. Я понял, что они были сказаны по-французски, но был недостаточно знаком с этим языком, чтобы их понять. Как видно из моего рассказа, я довольно толково использовал все возможности для совершенствования моего скромного образования; однако с сожалением вынужден констатировать, что у меня никогда не было даже призрачного шанса получить хотя бы элементарные знания в области какого бы то ни было другого языка, кроме родного. Видимо, поняв по моей реакции, что французского я не знаю, Лессингем умолк, затем добавил к сказанному еще что-то и улыбнулся. После этого он заговорил со мной на каком-то третьем языке, который, если можно так выразиться, был в еще большей степени мне незнаком, нежели французский, — потому что на этот раз я даже не уловил, что это за язык. Мне он, во всяком случае, показался полной тарабарщиной. Глядя на меня, Лессингем сразу же сообразил, что и на этот раз зря теряет время, и снова перешел на английский.

— Значит, французским вы не владеете — и диалектом, на котором говорят на рю де Рабагас, тоже. Что ж, хорошо. Тогда какие иностранные языки вы знаете? А может, вы дали обет молчания? Или вы просто немой? Быть может, говорите только в каких-то особых случаях? Судя по вашему лицу, вы англичанин. Ладно, буду исходить из этого. Если это так, то слова, произнесенные на английском языке, должны находить какой-то отклик у вас в голове. Так что послушайте, сэр, что я вам скажу, — и, сделайте одолжение, послушайте внимательно.

Пол Лессингем все больше становился самим собой. В его теперь уже уверенно звучавшем голосе можно было уловить нечто похожее на угрозу — хотя в самих словах, которые он произносил, ничего такого вроде бы не было.

— Вам что-то известно про часть моей жизни, о которой я решил забыть, — это ясно. Вас прислал человек, который, вероятно, знает еще больше. Отправляйтесь обратно к нему и скажите, что для меня то, что забыто, — забыто. Так что, если кто-то попытается заставить меня об этом вспомнить, из этого ничего не выйдет. То время было миражом, иллюзией, вызванной чем-то вроде болезни. Мои тело и рассудок находились в таком состоянии, что разыграть и обмануть меня мог любой пройдоха. И именно это со мной и происходило. Теперь я очень хорошо это понимаю. Я вовсе не хочу сказать, что являюсь экспертом в том, что касается методов, которыми пользуются мошенники, и в том числе ваш хозяин, — но все они не так уж эффективны и зачастую очевидны. Так что отправляйтесь обратно к вашему приятелю и объясните ему, что его прежние фокусы со мной больше не пройдут — и новые тоже. Вы меня слышите, сэр?

Я по-прежнему молчал и не двигался, что, во-видимому, сильно злило Лессингема.

— Вы что — глухой и немой? Нет, вы не немой, я это чувствую. Послушайтесь моего совета, не заставляйте меня прибегать к мерам, в результате которых вы испытаете серьезный дискомфорт. Вы меня слышите, сэр?

Поскольку Лессингем и на этот раз не получил от меня никаких свидетельств того, что я его слышу и понимаю, его раздражение возросло еще больше.

— Что ж, пусть будет так. Хотите молчать — молчите. Вам же от этого будет хуже, не мне. Если вы решили строить из себя сумасшедшего — надо признать, вы делаете это весьма искусно, — можете продолжать в том же духе. Но когда я говорю самые простые, понятные вещи, вы меня понимаете, я в этом не сомневаюсь. Итак, к делу, сэр. Отдайте мне револьвер и письма, которые вы выкрали из моего стола.

Говорил Лессингем так, словно пытался уговорить и убедить в чем-то не только меня, но — в равной степени — и себя тоже. В последней его фразе можно было уловить оттенок грубоватой развязности и бахвальства. Я, однако, по-прежнему никак не реагировал на его слова.

— Вы собираетесь сделать то, что я говорю, или же вы до такой степени не в своем уме, что намерены отказаться выполнять мои требования? В последнем случае я позову на помощь, и все это быстро закончится. Только не воображайте, что я поверю, будто вы не понимаете, в какое положение попали. Я на это не куплюсь. Итак, спрашиваю еще раз: вы собираетесь отдать мне револьвер и письма?

Я опять ничего не ответил. Это привело к тому, что гнев и нервное возбуждение Лессингема мгновенно резко усилились. В мои прежние представления о нем совершенно не укладывалось то, что этот политик может до такой степени давать волю чувствам, которые, как я предполагал до этого, он умел полностью контролировать. Он показал, что на самом деле совершенно не является тем человеком и государственным деятелем, образ которого я создал в своем воображении и которого беспредельно уважал.

— Может, вы думаете, что я вас боюсь? Вас?! Такое ничтожество?! Делайте, что я вам говорю, или я заставлю вас подчиниться и преподам вам хороший урок, который вы, несомненно, заслужили.

Лессингем заметно повысил голос. Однако в его внешне грозном поведении и словах чувствовалось что-то напускное, ненастоящее. Возможно, он не отдавал себе в этом отчета, но то, что он раз за разом повторял свои угрозы, не прибегая ни к каким действиям, являлось признаком слабости, а не силы. Он сделал шаг-другой в мою сторону, но тут же снова остановился, и я заметил, что его начала бить дрожь. Над бровями у него выступили крупные капли пота, которые он время от времени суетливым движением руки промокал своим измятым носовым платком. Взгляд Лессингема блуждал по сторонам, словно он искал глазами что-то такое, что боялся увидеть, но в то же время не мог заставить себя перестать озираться. Затем он принялся вслух громко разговаривать сам с собой, раз за разом произнося бессвязные, на мой взгляд, фразы и совершенно забыв, как мне показалось, о моем присутствии.

— Что это было? Ничего. Это просто мое воображение. Мои нервы совершенно не в порядке. Я в последнее время слишком много работал. Поэтому я неважно себя чувствую. Что это?

Последний вопрос Лессингем не просто произнес, а испуганно выкрикнул. Как раз в этот момент дверь в комнату приоткрылась, и в образовавшемся проеме показался пожилой полуодетый мужчина. У него был взъерошенный вид человека, которого внезапно разбудили во время глубокого сна и подняли с постели. Мистер Лессингем уставился на него так, словно увидел привидение. Мужчина же, в свою очередь, таращился на Лессингема с таким видом, как будто ему трудно было поверить собственным глазам. Именно он в конце концов прервал затянувшуюся паузу.

— Простите великодушно, сэр, — заикаясь, изрек он, — но одному из слуг показалось, что он слышал звук выстрела, и мы спустились проверить, не случилось ли чего. Я и понятия не имел, сэр, что вы здесь.

Мужчина чуть повернул голову и наткнулся взглядом на меня. Глаза его расширились так, что стали чуть ли не вдвое больше.

— Господи, спаси нас! А это еще кто?

По-видимому, услышав испуг в голосе слуги, мистер Лессингем понял, что в сложившейся ситуации он и сам выглядит не лучшим образом. Так или иначе, он явно попытался взять себя в руки и продемонстрировать, что настроен весьма решительно.

— Рад, что вы его заметили, Мэтьюз. Да, в помещении действительно есть посторонние, отдаю должное вашей наблюдательности. Сейчас вы можете идти. Я хочу решить все вопросы с этим типом сам. Только оставайтесь вместе с другими мужчинами на лестничной площадке, чтобы, если я вас позову, вы могли быстро прийти мне на помощь.

Мэтьюз, выполняя отданное ему указание, вышел из комнаты — как мне показалось, гораздо быстрее, чем вошел. Мистер Лессингем тем временем снова сосредоточил все свое внимание на мне. Теперь он держался гораздо более твердо, словно появление прислуги помогло ему собраться с духом.

— Итак, дорогой мой, вы видите, как обстоит дело. Стоит мне сказать хоть слово — и вы будете обречены на долгое пребывание в тюремной камере. И тем не менее я все еще готов проявить милосердие. Положите револьвер и отдайте мне письма — и я воздержусь от проявления суровости по отношению к вам.

Я, однако, никак не отреагировал на его слова и продолжал стоять молча, словно каменное изваяние. Лессингем, вероятно, неправильно истолковал причину моего молчания — или, по крайней мере, сделал вид, что неверно ее понял.

— Ну же, сэр. По-моему, вы опасаетесь, что мои истинные намерения по отношению к вам гораздо суровее, чем я говорю. Давайте не будем устраивать сцену, провоцировать скандал. Будьте же благоразумны и отдайте мне письма!

Лессингем снова двинулся в мою сторону, но и на этот раз ограничился одним или двумя шагами, после чего остановился и стал с испуганным видом оглядываться по сторонам. Затем он опять заговорил сам с собой:

— Это какой-то трюк, фокус! Ну конечно! Всего-навсего. А что же еще это может быть? Меня теперь не проведешь. Я стал старше. Я просто устал и придаю всему этому слишком большое значение — вот и все.

После этих слов Лессингем сделал небольшую паузу, а затем завопил:

— Мэтьюз! Мэтьюз! На помощь! Помогите!

В комнату вошел Мэтьюз, а за ним еще трое мужчин — по возрасту более молодые, чем он. Было очевидно, что все они успели одеться в то, что первым попалось под руку. При этом каждый держал в руке дубинку и другие предметы, которые можно было назвать хоть и примитивным, но оружием.

Их хозяин тут же приказал применить силу по отношению ко мне.

— Выбейте у него револьвер, Мэтьюз! Сшибите его с ног! Заберите у него письма! Да не бойтесь! Я же не боюсь!

Как бы доказывая справедливость свои последних слов, Лессингем тоже бросился на меня — как-то вслепую, чуть ли не зажмурив глаза. Как только он это сделал, я, словно повинуясь чьей-то воле, снова выкрикнул чужим, незнакомым мне голосом:

— ЖУК!

В тут же секунду комнату заволокла тьма. Кто-то отчаянно закричал — не то от страха, не то от боли. Я почувствовал, что в комнате появилось что-то, чего до этого в ней не было. Не знаю, как и почему, но я сразу же понял, что это нечто ужасное. Следующее, что я помню, — как под покровом темноты выскакиваю из комнаты и мчусь прочь, влекомый неизвестной мне силой.

Глава 8. Человек на улице

Не могу сказать, преследовал ли меня кто-нибудь. У меня сохранилось лишь смутное воспоминание о том, что, выбравшись из комнаты, я видел нескольких женщин, сгрудившихся у стены на лестничной площадке, и о том, как они закричали, когда я пробегал мимо них. Но я не помню, предпринял ли кто-нибудь из них попытку как-то задержать меня. У меня, однако, осталось впечатление, что никто не пробовал помешать моему бегству.

Я понятия не имел, куда именно мчался. Мне казалось, что я в каком-то фантасмагорическом сне лечу в совершенно неизвестном мне направлении. Смутно помню, что вроде бы, промчавшись по широкому коридору, я бросился к двери, располагавшейся в его конце, и попал в другую комнату — по-моему, это была гостиная. Я пересек ее, опрокидывая в темноте какую-то мебель: я не успевал ее даже рассмотреть и временами падал в результате столкновений с ней, но тут же снова вскакивал на ноги. Затем я оказался у окна, которого толком даже не увидел, поскольку занавески были задернуты. Я бы, пожалуй, не удивился, если бы разбил его собственным телом вдребезги, но, к счастью, обошлось без этого. Отдернув шторы в стороны, я принялся возиться со шпингалетом. Насколько я могу судить, рама окна была высокая, французская, почти что от пола до потолка. Открыв ее, я оказался на внешней веранде — она располагалась на том самом портике, на который я некоторое время назад тщетно пытался забраться с улицы.

Я решил попробовать спуститься вниз тем же путем, по которому хотел вскарабкаться, причем, рискуя свернуть себе шею, взялся за дело так торопливо и безрассудно, что, вспоминая об этом сейчас, невольно содрогаюсь. От тротуара меня отделяло футов тридцать — и тем не менее я начал спуск настолько неосторожно, не думая о том, что подвергаюсь опасности разбиться насмерть или покалечиться, словно земля была от меня футах в трех, не более. Перевалившись через парапет, я стал продвигаться вниз, не без труда нащупывая босыми ногами металлические перекладины решетки и используя их как опору — впрочем, довольно ненадежную. Преодолев чуть больше половины пути вниз и, как мне показалось, содрав и поцарапав большую часть кожи, я потерял даже ту весьма ограниченную возможность цепляться за что-то и удерживаться на вертикальной поверхности, которая у меня была. В результате я тяжело рухнул на асфальт и скатился с тротуара на не блещущую чистотой мостовую. Лишь чудом я при этом не получил серьезных травм — видимо, высшие силы в ту ночь все же были на моей стороне. Не успев упасть, я тут же снова поднялся на ноги, весь покрытый грязью.

Как раз в тот момент кто-то крепко ухватил меня за плечо. Обернувшись, я увидел высокого стройного мужчину с длинными усами, концы которых свисали книзу. Он был одет в пальто, застегнутое до самого подбородка. Рука у мужчины была словно стальная. Он внимательно посмотрел мне в глаза. Я ответил ему прямым взглядом.

— Вы, наверное, с бала, а?

Хотя вопрос был задан не без язвительности, голос мужчины показался мне приятным. На лице его я различил едва заметную тень улыбки. Поскольку я ничего не ответил, он продолжил меня расспрашивать. При этом в голосе его звучало любопытство, а уголки губ приподнялись теперь уже в отчетливой насмешливой улыбке.

— Вы считаете, это подходящий способ покидать жилище нашего непогрешимого Апостола? Что вы совершили — простую, бесхитростную кражу со взломом или убийство? Сообщите же мне радостную весть о том, что вы прикончили Святого Пола, и я вас отпущу.

Не могу сказать, был ли мужчина сумасшедшим или нет, но, надо сказать, у меня имелись некоторые основания ответить на этот вопрос положительно. Нет, незнакомец не выглядел ненормальным, но его слова и действия были довольно странными.

— Впрочем, даже если вы ограничились не самым тяжким преступлением, то есть кражей со взломом, разве я не должен осыпать выражениями благодарности человека, ограбившего Пола? Бегите же!

С этими словами мужчина разжал пальцы, стискивавшие мое плечо, и мягко подтолкнул меня в спину. Я тут же со всех ног бросился наутек.

Мне очень мало известно о спортивных рекордах, но, если кто-то когда-то пробежал быстрее расстояние, отделяющее Лоундес-сквер от Уолхэм-Грин, мне бы хотелось знать, кто именно. И вообще, я бы предпочел это увидеть собственными глазами.

Через невероятно короткий промежуток времени я снова оказался перед уже знакомым мне домом с открытым окном. В руке я сжимал пачку писем, которые так дорого мне обошлись.

Глава 9. Содержание писем

Я остановился как вкопанный — в моем теле словно сработал невидимый тормоз, на который кто-то нажал, нисколько не заботясь о моих ощущениях, и заставил меня прекратить движение. Я стоял перед тем самым окном, через которое изначально проник в дом, и дрожал мелкой дрожью. Незадолго до этого начался дождь, его потоки хлестали мою обнаженную кожу. В результате я, хотя и был весь в поту, умирал от холода. Все мое тело, покрытое грязью, было в синяках и кровоточащих порезах и ссадинах. Словом, вид я имел самый жалкий. У меня все болело, каждая моя мышца израсходовала весь свой потенциал. Я был совершенно измотан морально и физически. Вероятно, если бы я не ощущал некую магическую энергетическую подпитку, то прямо там, на месте, распростерся бы на земле и лежал неподвижно — беспомощный, лишенный сил, каких-либо чувств и эмоций.

Но мой мучитель, похоже, со мной еще не закончил.

Стоя перед окном и ощущая себя как загнанная лошадь, я ожидал какой-то команды — и она последовала. Я сразу ее почувствовал. Это было похоже на некий энергетический поток, который излился из окна и повлек меня в дом. Движимый им, я преодолел низенький заборчик, которым было обнесено строение, влез на подоконник, и меня буквально втянуло в окно. Через какие-то мгновения я снова стоял в комнате, где уже успел испытать невиданные мною прежде унижение и стыд. И опять в душе у меня возникло крайне неприятное ощущение присутствия чего-то или кого-то, представляющего собой что-то вроде квинтэссенции зла. Трудно сказать, соответствовало ли ощущение реальным фактам или же было плодом моего воспаленного воображения. Но сейчас, когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что меня, то есть мое сознание, каким-то магическим образом заставили на время расстаться с моим реальным, физическим телом и погрузили в некое иное измерение, в котором безраздельно господствовало безымянное и неописуемое зло. До меня со стороны кровати отчетливо донесся шлепок. Я понял, что существо, концентрирующее в себе это зло, движется по полу ко мне, и отчаянно закричал. Даже сейчас, когда я вспоминаю о том крике в ночи, то зарываюсь лицом в подушку, и меня терзает такой страх, словно я в эти мгновения иду по долине смертной тени.

Да, в комнате определенно снова появилось то самое существо. Я слышал звуки его движения по полу. Потом наступила полная тишина. А затем загорелась лампа, и всю комнату залил яркий свет. Я увидел того же мужчину. Он лежал под одеялом, подпирая голову ладонью. Глаза его сверкали, словно раскаленные угли, отчего мне стало еще страшнее. Он вперил в меня свой немигающий, безжалостный взгляд.

— Так-так! Снова через окно! Словно вор! Вы всегда входите в дома таким образом? — Последовала небольшая пауза, словно мой мучитель хотел дать мне время, чтобы как следует осмыслить его издевательский вопрос. — Итак, вы видели Пола Лессингема. Ну и как он вам, великий Пол Лессингем? Как вам показалось, в самом ли деле он так велик, как о нем принято думать?

Его скрипучий голос, его речь с каким-то необычным иностранным акцентом — все это вызвало у меня ассоциацию со звуком, издаваемым ржавой пилой. Казалось, то, что и как именно он говорил, было рассчитано на то, чтобы сделать испытываемый мною дискомфорт еще более острым. Единственным объяснением этому, на мой взгляд, могло быть то, что, хотя вероятность была крайне мала, мой мучитель лишь частично достиг своих целей.

— Вы пробрались в его дом, как вор. Разве я не говорил вам, что так и будет? Он застал вас в тот момент, когда вы его обворовывали. Интересно, стало ли вам стыдно? Но вот вопрос — каким образом, хотя хозяин дома вас обнаружил, вам удалось удрать? Какие воровские уловки вы использовали для того, чтобы избежать тюрьмы? — Интонации мужчины на кровати изменились — теперь он уже практически рычал на меня. — Ну и каким же все-таки вам показался Пол Лессингем? Он в самом деле великий, как по-вашему? Как бы не так. Вы — мелюзга, но ваш хваленый Пол Лессингем еще более жалок и мелок! Вряд ли найдется на свете человек, более жалкий и мелкий, чем он.

Мои впечатления от встречи с мистером Лессингемом были еще свежи, я видел его совсем недавно. Должен признать, что, по моим ощущениям, в крайне нелицеприятных словах моего собеседника в адрес этого государственного мужа была некоторая доля правды. Мое собственное представление о Лессингеме как примере честного политика с чувством собственного достоинства несколько пошатнулось.

Как обычно, человек в кровати, казалось, без малейшего усилия понял, о чем я думаю.

— Ну да, это в самом деле так — вы с ним одна компания. Великий Пол Лессингем такой же отъявленный жулик, как и вы. Впрочем, в этом смысле он гораздо более велик, чем вы, — потому что он, по крайней мере, намного вас храбрее.

Я помимо моей воли двинулся к кровати и протянул моему мучителю пачку писем, которую вынул из выдвижного ящика бюро. Почувствовав, что я делаю это с неохотой и что мне неприятно находиться в непосредственной близости от него, хозяин решил надо мной поиздеваться. Не обращая внимания на мою вытянутую в его сторону руку, он уставился мне прямо в лицо.

— Что-то не так? Вы неважно себя чувствуете? Разве вам неприятно стоять рядом со мной? Вы, с вашим белым цветом кожи — разве вы не взяли бы меня в жены, будь я женщиной?

В интонации, с которой были сказаны эти слова, было что-то настолько женское, что я снова подумал, что мог ошибиться, когда определял пол существа, которое подчинило меня себе. Дорого бы я дал, чтобы изо всех сил ударить его по лицу — или, еще лучше, схватить за шею, вышвырнуть в окно и вывалять в грязи.

Наконец мой мучитель соизволил заметить, что я пытаюсь вручить ему письма.

— Ах да! Вот, значит, что вы украли! Именно это вы вытащили из ящика бюро, который был заперт, и применили при этом воровские навыки. Дайте это сюда сейчас же, вор!

Он резким движением выхватил у меня письма, при этом поцарапав мне тыльную сторону кисти, словно на пальцах у него были когти. Повертев пачку в руках, он внимательно рассмотрел ее. Я же испытал странное облегчение от того, что он наконец отвел взгляд от моего лица.

— Вы держали это во внутреннем ящике своего бюро, Пол Лессингем, в надежде, что там этого никто не увидит, не так ли? Вы прятали это так, как другие прячут сокровища. Должно быть, здесь есть что-то такое, что следует прочитать и узнать — да, именно так! Конечно, раз вы так тщательно скрывали эти письма, держа их под замком.

Как я уже упоминал, пачка писем была стянута розовой лентой — и именно на это человек на кровати решил обратить особое внимание.

— Какой красивой ленточкой обвязаны письма — и как аккуратно! Конечно же, такой узелок могла завязать только женская рука. Вряд ли кому-то может прийти в голову, что у вас такие ловкие пальцы, верно, Пол Лессингем? Так-так! Я вижу здесь надпись! Ну-ка, ну-ка, что это? Давайте-ка посмотрим! «Письма, написанные рукой моей дорогой и любимой Марджори Линдон».

Когда человек в кровати прочитал надпись на обернутом вокруг писем листке бумаги, который играл роль обложки, лицо его исказилось. Никогда раньше и ни у кого мне не доводилось видеть такой злобной гримасы. Я даже предположить не мог, что ярость и ненависть могут овладеть человеком до такой степени. Нижняя челюсть моего мучителя отвисла так, что стали отчетливо видны желтые клыки. Он так надолго задержал дыхание, что мне показалось, будто он вот-вот забьется в припадке или просто потеряет сознание. Вены на его лице так вздулись, что на них страшно было смотреть. Не могу сказать, сколько времени он молчал, словно потеряв дар речи. Наконец он снова задышал. При этом он хрипел и жадно хватал воздух широко открытым ртом, одновременно изрыгая придушенным голосом, похожим на змеиное шипение, полные злобы слова:

— Письма его дорогой и любимой! Дорогой и любимой! Его! Пола Лессингема! Вот как! Я так и предполагал… так и знал… Марджори Линдон! Милая Марджори! Его дорогая и любимая! Дорогая и любимая Пола Лессингема! С ее лилейным личиком и прекрасными волосами! Что же дорогая и любимая Пола Лессингема нашла в нем, чтобы писать ему? Чем он покорил ее сердце?

Сев в кровати, хозяин дома разорвал стягивающую пачку ленту. Здесь было восемь или девять писем — как короткие записки, так и длинные послания. Но человек на кровати с одинаково жадным вниманием пожирал глазами их все, перечитывая снова и снова — так что стало казаться, что он никогда не покончит с этим занятием. Письма были написаны на плотной белой бумаге необычного оттенка, с необрезанными краями. На каждой странице была оттиснута золотистая печать с какой-то эмблемой или гербом, а также адресом. При этом все листы были одинаковой формы и размера. Помнится, я тогда подумал, что, если мне еще когда-нибудь попадутся на глаза такие листы писчей бумаги, я наверняка их узнаю. Почерк, как и бумага, тоже был не совсем обычным — четкий, разборчивый, он, по-видимому, принадлежал решительному человеку, который к тому же предпочитал пользоваться ручкой с пером рондо.

Погруженный в чтение, хозяин дома то и дело издавал разнообразные звуки — чаще всего они были похожи на повизгивание и рычание разъяренного дикого животного. Когда он закончил, его переполняла злоба.

— Вот как! Вот, значит, чем покорил сердце своей дорогой и любимой Пол Лессингем настолько, что она решилась ему писать! Ему, Полу Лессингему!

Невозможно ни словами, ни на письме передать, с какой ненавистью произносил это имя хозяин дома. Он казался просто одержимым.

— Все, хватит! Это предел! Ему конец! Он пройдет все мучения ада, а то, что от него после этого останется, будет брошено гнить на берегу какого-нибудь вонючего ручья под лучами кровожадного палящего солнца. А она, его дорогая, любимая Марджори Линдон, как и он, горько пожалеет о том, что родилась на свет, и демоны мира теней насладятся зрелищем ее страданий! Да, так будет! Так будет! Это говорю я — я, не кто-нибудь!

В своем граничащем с безумием приступе ярости хозяин дома, похоже, забыл о моем присутствии. Но потом, обведя взглядом комнату, он увидел меня и вспомнил, что находится не один. Это дало ему возможность обратить свой гнев на некий реальный, находящийся рядом с ним объект.

— А вы, вор, — вы еще живы! Да как вы смеете насмехаться над одним из детей богов!

Он с визгом прыгнул на меня прямо с кровати, схватил меня за горло своими жуткими руками и повалил на спину. Я почувствовал на своем лице его смрадное дыхание, и тут милостивый Бог послал мне забвение — я потерял сознание.

Примечания

1

Семь отроков из Эфеса (впоследствии канонизированы), согласно легенде, искали убежища от христианских преследований Деция и укрылись в пещере на горе Пион, Турция. Они проспали несколько веков и проснулись в царствование императора Феодосия (либо Великого, IV век, либо Младшего, V век). — Здесь и далее примеч. ред.