Невеста лешего

Ричард Брук

Потеряв бизнес и пережив развод, Алёна Куропаткина вынуждена жить в семье сводной сестры со вздорным характером.Живется ей грустно и нелегко, но все меняется во время поездки в пансионат вблизи старинного города Вереи.Там Алёна встречает новых друзей и узнает, что у нее завелся весьма необычный поклонник – местный леший… Да непростой, а возглавляющий целую артель лешаков!16+, в основном за упоминание алкоголя, нечистой силы и разнообразных колдовских обрядов и ритуалов.

ГЛАВА 3. Лешаки из артели

Серый мир в Яви. Подворье лесовиков Верейских

— Ну что, большак, повидал ты отсуленную-то, аль нет? — вопросила бабка-лешачиха, ставя на стол дымящийся горшок с грибной похлебкой.

Михайло Верейский, здешних мест хозяин, совсем еще молодой по лешачьим меркам, уже носил почетное прозвание большака лесной артели. Разговоров лишних он не любил, а не в меру любопытных, бывало, заводил на болото или в бурелом; но бабка-лешачиха — не то, что глупая деревенская сплетница. Своя. С нею можно было и поделиться, даже и совета спросить.

Пниха сложила руки на животе, ждала с деланным смирением — что скажет хозяин…

Михайло сверкнул свинцово-серыми глазами из-под густых бровей и ответствовал:

— Повидал.

— А она-то тебя видала, признала?

— Не видала, а если б и видала — не признала бы.

— Первоцветы-то хоть взяла?

— Взяла, да сперва брать не хотела…

— Да с чего ж так-то?

— Да уж вот так вот. Малец наш, найденыш, ее насилу уговорил. Только все равно без толку… не внятно ей.

— Эвона как! — бабка Пниха сочувственно кивнула и принялась разливать похлебку по деревянным мискам — ни капельки мимо не проронила, как всегда.

Трое взрослых лешаков из Верейской артели, и пара лешачат, по малолетству ни к людям, ни на лесные работы не ходивших, но помогавших Пнихе по хозяйству, жадно смотрели на еду; но никто порядка не нарушал: дождались, пока Михайло-большак снимет пробу да стукнет по горшку ложкой. Тогда и взрослые, и малые сразу накинулись, и сами весело застучали ложками, на разговоры больше не отвлекались. К чему досужая болтовня о суетных людских делах, о далекой еще свадьбе большака, когда на столе бабкина вкуснотища из лесных грибов, вкусных кореньев да пряных трав!

А все ж таки, когда миски опустели наполовину, уши лешаковские навострились заново, и языки зачесались.

— Дозволь слово молвить, старшой… — прохрипел Аук, путаник лесной и первый проказник в артели, у людей в теремах подвизавшийся «проводником-экскурсоводом».

— Говори, — разрешил Михайло.

— Знаю я, чего невеста твоя фордыбачит… Мне Маринка-Ягодница напела: ее баенник, тварь ушастая, с толку сбил! Щепочку-зацепочку в купальню подложил, та подарочек приняла — а щепочка, как водится, с утра и зацвела! Вот и попали к ней подснежники прежде твоих… она и решила, невеста-то, что чертов подвох, али шутка чья.

— Баенник… опять за свое, стало быть. Воду мутит, дело портит, чужим девкам косицы крутит… Мокрица клятая! — Пниха чуть не плюнула с досады.

Михайло ничего не ответил, но и самый маленький лешачонок понял бы, что большак услышанное на ус намотал. И баеннику лучше бы поостеречься, даже носа не казать из своего мокрого царства… и девку, высшим законом другому назначенную, за три версты обходить.

— Ты не кручинься, хозяин! — вмешался Подкоряжный, лешак угрюмый, да умный:

— Куда девка денется? Она ж отсуленная тебе. Никто этого изменить не в силах.

Ручища хозяина захватила встрепанные рыжие кудри, сердито пригладила на левую сторону; зычный голос прогудел медным колоколом:

— Отсуленная она, а сама того не ведает. Город ей зрение затуманил, да и сестра, ведьмино отродье, много крови поперепортила. Вот и живет, как во сне: чуять — чует, а ведать — не ведает.

— Ну можа, тогда все к ней наведаемся — артельно? Заодно и баенника пуганем, и всю его семейку мокрую, а то, вишь, уважение совсем забыли! — деловито предложил Аук.

— На чужую грядку лезут! — поддакнула Пниха и подала пироги.

— Не надо артельно! Ежели она большака сразу не признала, так нас тем более не признает… Напужается, да и все, какая уж тут сватьба! — возразил Подкоряжный, и брат его, молчаливый Моховой, согласно кивнул: дескать, без толку артелью соваться в чужие сердечные дела.

— Да хоть бы и напужается! — не отступал Аук, подмечая, что Михайло-большак, хоть и молчит насупленно, слушает ох как внимательно. — Кто треску боится — пущай в лес и не ходит!

Облизал ложку, потянулся за пирогом с крапивой и яйцами, откусил сразу половину, чинно прожевал и только потом снова повел речь:

— Вот, допустим, сберётся она в лесу погулять…

— Да уж собралась… — усмехнулся Михайло-большак, глаза на миг полыхнули огнем болотным. — Слышу — до ближней просеки дошла.

— Ну так и чего ж мы высиживаем-выжидаем? — Аук аж зашелся от возмущения, затряс зеленоватыми лохмами, замахал костистой рукой с широкой ладонью. — Встренули бы мы ее, значит, на самой опушке, с шумом и громом, по-нашему… с горочки прокатили… на деревцах покачали… так, глядишь, у нее глазоньки и откроются!

— А и впрямь… — на сей раз поддержал Подкоряжный, отвесил по подзатыльнику лешачатам, чтоб вперед взрослых не совались за пирогами, и хохотнул:

— Большак, отпусти погулять! Зима-то долгая, до Зимобора (1) еще подождать придется, а попроказить охота! Сватовство так сватовство!

— Эй, шалые, ну-тко, охолоните! — Михайло нахмурился, чуть приподнял палец — погрозил, и лешаки, взрослые и малые, тотчас притихли. — Сам знаю, что и когда мне делать, советовать вас не просил… И чтоб без спросу да без разрешения моего, никто из вас не совался ни в терема, ни в баню! К девке ж и близко не подходить, не баловать, напужаете зазря — не пожалею! Все уразумели?

Артельные переглянулись, лешачата на всякий случай нырнули под стол, и Подкоряжный ответил за всех:

— Уразумели, большак. Не сумлевайся, Михайло Буянович.

— Ну, то-то же! И полно болтать: пироги простынут, и малым пожевать охота, а у вас зубья, как в смоле, в сплетнях завязли…

Возражать лешаки не посмели, да и ни к чему вовсе возражать старшому: он завсегда лучше знает, как дело повернуть. Потому правит и подворьем, и артелью, и всеми лесами Верейскими на много вёрст вокруг, от Можайска до Боровска…

Правит твердою рукой, мудро и справедливо; со своих спрашивает строго, но зазря не обижает и чужим в обиду никогда не дает — да чужакам к Верейским лучше и вовсе не соваться, если жизнь дорога. И с людьми окрестными Михайло Буянович живет в ладу и мире, как предками заповедано, и названным отцом — Буяном Косматовичем — завещано.

****

Мир людей в Яви.

Подмосковье. Пансионат «Пленэр» и окрестности.

Мечта Алёны в одиночестве побродить в местной глуши так и не сбылась.

Выбравшись за территорию пансионата, она хотела пойти по указателю“Экотропа: прогулочный маршрут 3,5 км»; но едва успела с должным почтением вступить под сень могучих вековых дубов и корабельных сосен, как у нее образовалась компания.

Для начала кто-то позвал веселым голосом:

— Ау! Ау! — и не понять, откуда: то ли сзади, то ли сбоку.

Алёна не спешила откликаться, наоборот, ускорила шаг в надежде обогнать «аукальщика» раньше, чем он (или она) покажется на тропинке… но не тут-то было. Лес начал свою игру с ней. С еловой верхушки свалился ком снега, осыпал голову и плечи холодным конфетти, запорошил глаза.

— Ох, ну зачем, хозяин… зачем… за что… Я же ничего не сделала, ни веточки не тронула, только вошла! — пробормотала Алёна, проморгавшись, но ответом стал второй снежок, прилетевший в спину. И пустила его человеческая рука.

Голос снова позвал:

— Эй, барышня! Барышня в красном шарфике!

Алёна оглянулась и увидела «диво дивное»: две молодых сосны срослись стволами и выгнулись так причудливо, что образовали подобие перголы или калитки… или прохода в параллельный мир… Насладиться зрелищем она не успела — прямо перед ней, откуда ни возьмись, выскочила Марина, вчерашняя банщица, и замахала рукой:

— Постой, Алёнка, подожди меня! Пойдем вместе…

На фамильярное «Алёнка» от едва знакомой девицы можно было и рассердиться, но сердиться почему-то не хотелось. Не долго думая, она кивнула в знак согласия и уточнила:

— А куда мы пойдем?..

— На Кудыкину гору! Ты же на ближнюю просеку путь держишь, а потом — к оврагу?

— Не знаю… наверное… если туда ведет экотропа.

— Туда, туда! — засмеялась Марина. Преодолела преграду в виде небольшого сугроба, подошла поближе и по-свойски подхватила «барышню» под руку:

— Экотропа, конечно, и до Лукоморья доведет, и до Тридевятого царства, но лучше я тебя провожу… Со мной надежнее! Ты же ведь не против?

— Да нет…

Будь на месте Алёны ее сестра — без обиняков заявила бы, что против. Пообещала бы, что пожалуется администратору на хамский персонал, не умеющий держать дистанцию с гостями. А чтобы урок этикета получше усвоился, Эля не преминула бы добавить, что с нищебродами не общалась даже в детстве. На сладенькое же — высмеяла бы Маринин зеленый пуховик типа «гигантская гусеница», громадные серые валенки, пуховый «бабушкин» платок — и самое главное, объемистую плетеную корзинку…

Дескать, «куда это ты собралась, недотепа деревенская? За подснежниками или за мухоморами? Наверное, таблетки психиатрические принять забыла!»

Да, Эльмира поступила бы именно так, и, пожалуй, заставила бы Марину ретироваться с позором… но то — Эльмира. Сестры Куропаткины отличались, как день и ночь, даром, что были сводными, а не родными. Эля о чужих чувствах не радела, правду-матку рубила сплеча, Алёну же считала рохлей, «нежной фиалкой», которая деликатничает где не надо.

Это было отчасти справедливо. От чужой напористости Алёна терялась, а нахамить человеку в лицо или оскорбить могла только в самых крайных случаях, когда грозила настоящая опасность… К счастью, нынешняя ситуация была мирной и не требовала радикальных мер. Алёне нравилась Марина. Некоторое нахальство резвой банщицы скорее веселило, чем раздражало. В глубине груди опять возникло чувство, что они — давние подруги, и от него становилось тепло и уютно, как в кресле у печки.

Марина, потянув за рукав, прервала ее размышления:

— Эй, Алёнка, ты что, спишь наяву?

— Нет… просто задумалась, прости.

— Так ты на ходу думай! Пойдем скорее, а то к обеду не успеем вернуться…

— Ладно, только давай не бегом… Тропинка скользкая, как бы не шлепнуться!

— Ничего, дальше земли не упадешь! — хихикнула новая подруга.

Пару минут они молча шли рядом, пока с языка Алёны все-таки не сорвался вопрос:

— А зачем тебе корзинка?.. Для грибов и ягод вроде не сезон еще!

— А для подснежников!..

«Боже мой, и она туда же!.. Тут все сговорились, что ли?.. Или помешались?» — Алёна даже огляделась исподтишка: не видно ли где скрытой камеры? Может, у местных аниматоров принято разыгрывать гостей, изображая леших, водяных и русалок, и прятать в зимнем лесу волшебные подарочки? — однако ничего подозрительного она не заметила.

Марина как будто прочитала ее мысли и развеселилась еще больше:

— А что ты так удивляешься? Места тут волшебные, заговоренные… В лесу много всего интересного хозяева пораскидали да поразвели… Вот и подснежники имеются, чуть ли не круглый год цветут! Только места знать надо! Я, значит, под пеньками цветочки собираю, да на ресепшн отношу… а там уж мы всей ночной сменой перебираем, букетики составляем и за денежку продаем… Думаешь, откуда кавалеры свои букетики берут, чтобы романтичных дамочек очаровывать?

— Да я-то уж размечталась о Лесном царе… — Алена добавила своему голосу достаточно иронии, чтобы Марина не подумала, что городская барышня купилась на ее побасенку.

Попутчица же упоминанию о Лесном царе как будто и не удивилась вовсе:

— Ну да… этот может, если захочет, и цветами осыпать в самый мороз, а то и жемчугами да самоцветами одарить. Если кто приглянется…

— Жемчугами и самоцветами? Вот мне бы они пригодились… если честно — побольше, чем цветы, — вздохнула Алёна и ничуть не покривила душой. — Хорошая история, Марин. Жалко, что я в сказки волшебные больше не верю.

— А вот и зря! Кто ни во что не верит — тот живет от печки до двери…

— Значит, мне не повезло. Я ведь примерно так и живу в последнее время.

— А почему?

— Так получилось… это долгая история.

— Расскажи!

— Сначала ты — про подснежники. Откуда вы их все-таки берете в такое время?.. Мне вот мальчишка сегодня за завтраком притащил персональный букетик от некоего Михаила Ивановича, но так и не смог объяснить, кто это такой… Он из ваших?..

Марина неопределенно пожала плечами и, не дав ответа ни на один вопрос, пропела:

— Для тебяаа рассветы и туманы, для тебяаа цветочные поляны!..

Алёна поняла, что настаивать нет смысла: прямо сейчас Маринка ничего ей не расскажет про сентиментально настроенного Михаила Ивановича — то ли егеря, то ли истопника, то ли мастерового иной специальности. А вызнать про него подробнее все-таки хотелось: хотя бы ради того, чтобы остудить неподобающий пыл… и попросить больше никогда так не делать. Не дарить весенних цветов посреди зимней стужи, не подсылать почтовыми голубями трогательных мальчишек, что от тоски по родителям буйно фантазируют, верят в сказки и первому встречному.

— Ладно, допустим, подснежники из оранжереи, или вам на заказ привозят… ну а все-таки, куда ты с корзинкой собралась?

— К бабушке за пирожками! — Марина веселилась вовсю, и Алёна, как ни старалась сохранить серьезность, не справлялась: улыбка сама собой ползла на губы.

— Опять разыгрываешь…

— Да вот ни разу! Правда к бабушке — и правда за пирожками! У нас, Алёнка, кондитер недавно сбежал… Нового еще не наняли, а шеф-повар у нас больше по мясным да банкетным блюдам, так что поварята с заказами на выпечку едва справляются… Вот и приходится кое-что на подряд отдавать.

Девушки тем временем довольно сильно углубились в лес — пансионат давно исчез из виду, и дороги не было слышно; и Алёна с сомнением спросила:

— Что же это, ваша бабушка-пирожница в самой глуши живет?

— Ну, не в такой уж глуши… и не на краю болота! За ближней просекой, где тропа заканчивается, начинается бор сосновый, там ягод, грибов — видимо-невидимо, вот бабушка среди всего этого богатства домик себе и обустроила. Живет себе и живет, пирожки печет, кисели варит…

— А как ее зовут?

— Древляна Грибовна…

— Как?!

— Ой, ну если сложно запомнить, то можно и попроще — Дарья Григорьевна! Она не обижается.

Необычное имя бабушки-пирожницы, вкупе с местом ее проживания, было, несомненно, интересным поворотом сюжета, и в другое время Алёна непременно продолжила бы расспросы… однако путы материального мира держали цепко. И сознание зацепилось совсем за другую деталь, упомянутую спутницей:

— Значит, вы кондитера ищете? Бабушке вашей ведь наверняка трудно на весь пансионат печь…

— Ищем, ищем, но найти пока никого не можем. — Марина развела руками. — Директору никто не нравится… если первый этап — собеседование — и проходят, то на «полевых испытаниях» заваливаются.

— А почему? — интерес Алёны был отнюдь не праздным, у нее даже сердце забилось гораздо сильней, чем при нежданном появлении первоцветов.

— А потому, подруга, что работать на кухне нашей — это не для слабонервных! Смены долгие, блюда сложные, и по спецзаказам надо изворачиваться, если клиент какой-нибудь трехэтажный каравай или торт в виде Спасской башни возжелает, и в неделю — всего один обязательный выходной, второй — «плавающий», значит, как повезет… ну а если теремок наш забит под завязку, то никакого отдыха, пока гости малость не разъедутся! В сезон и под праздники что шеф-повар, что поварята, что кондитер — в мыле с ног до головы, даже если бабушка Пниха… Древляна Грибовна… с готовкой подсобляет!

— Да, весело тут у вас… — улыбнулась Алёна, с удовольствием представив милую ее сердцу ресторанную кухню и «дым коромыслом». На лице Марины проступила смесь удивления и одобрения:

— Что, неужели не испугалась?

— А чего бояться? Нормальная работа для ресторана в пансионате такого класса, как «Пленэр»…

— Ага, ага… ну так я тебя попугаю еще: знаешь, у нас люди-то работают тоже не совсем обычные… к ним привыкнуть надо, подход найти… Если не сладишь, то худо будет… думаешь, просто так от нас кондитер сбежал?

— Да я уж поняла, что непростое у вас местечко…

— И не боишься все равно?

— Нет. Я с детства работы не боюсь. У меня с бывшим мужем пару лет была своя кондитерская… кафе… И все это время я роздыху не знала, но знаешь, мне в радость было… не то, что сейчас.

— Эвона как… У тебя, значит, и муж имелся?

— Имелся…

— И куда ж подевался?

Алёну снова покоробила Маринкина настырность, она уж набрала воздуха, чтобы все-таки дать новой подружке от ворот поворот… но натолкнулась на сочувственный и по-настоящему теплый взгляд. На душе будто просветлело, стало легче дышать. Маринка не праздно любопыствовала, а лечила ее, как ведунья, заранее зная, где болит, и какое снадобье потребно для душевной раны. Давным-давно забытое чувство — что тебя не просто слушают, но и слышат.

— Ну, куда мужья деваются?.. Растворился, как сахар. Бросил с долгами и сбежал.

— Хорош барин!.. Чего ж ты сразу не рассмотрела, что он с гнильцой?.. Ты ведь видящая, как и я… знаю, что так, не отмазывайся…

— Я и не отмазываюсь, — вздохнула Алёна, и с удивлением ощутила, что ей легко рассказывать — как будто не про себя, не про свою несчастливую женскую долюшку, а про героиню сериала или книжки:

— Наверное, я не на то смотрела. Поженились мы с Олегом быстро — и месяца не повстречались, как он меня в ЗАГС позвал. И все так романтично обставил, в любви клялся, обещал беречь и заботиться, и все такое…

— Известное дело, обещать они все мастера… ты и поверила, потому что хотела, да?

— Ну что-то вроде того… Мне всего двадцать лет было. Нет, Олег мне нравился, конечно, очень нравился — парень был красивый, видный, с характером… язык хорошо подвешен, и такие планы грандиозные строил, такие перспективы рисовал! Если б все получилось, как Олежа рассказывал, у нас, наверное, уже ресторан был в центре Москвы, или отель, не хуже «Пленэра», где-нибудь под Звенигородом… Вот только не получилось. Поженились, переехали ко мне — у меня квартира была, однушечка, мама в наследство оставила — и…

— Понятно… уговорил тебя твой Олежа однушечку заложить, и денежки ему отдать, да?

— Ну не совсем так — в общий бизнес вложить… а я и не против была, очень мне хотелось свое кафе. Университет даже бросила, на последнем курсе… и в работу впряглась, как бурлак в лямку. Так и тянула целых три года, пока кризис не грянул, и все прахом не пошло.

— А Олежа твой что?

— Ну что? Полгода ругались, однажды он в сердцах чуть не убил меня… Разъехались, тем более, что мою квартиру банк забрал. Развелись по суду, хоть делить было особенно нечего, кредиторы все загребли… но он даже в суд не явился, разводился по доверенности. Кредиты все на мне висели, а он боялся, что его все равно притянут…

— И надо было притянуть, скотину такую! — зло сказала Марина и так взмахнула корзинкой, словно готовилась гранату метнуть.

— А я б на него порчу навела… заговор бы такой наложила, что никогда ничего больше не встало… даже не шевельнулось! В общем-то, еще и не поздно, если хочешь… могу помочь! Поворожу на полную луну — мало твоему Олеже не покажется!

— Да ты что такое мелешь!.. Типун тебе на язык! — темный страх и гнев поднялись у Алёны из самого нутра, как болотная вода, обожгли горло… она закашлялась, прижала ладонь туда, где таился спасительный крестик, надетый на шею еще покойной матерью:

— Никогда мне подобного не предлагай!..

— Ладно, ладно… Чего ты отшатнулась-то, обмерла вся? Я ж так, в шутку…

— Ничего себе шуточки — порча… Грех это, тяжелый грех перед Богом! И поверь, я не понаслышке знаю…

— Ну, ну, остынь, я тоже слыхала кое-чего! А видала еще больше! — пробурчала собеседница и усмехнулась.

— Очень рада за тебя! — Алёна сделала шаг в сторону с тропы, но Марина снова ухватила ее за рукав и удержала:

— Эй, стой, не надо, заплутаешь!.. А мне потом за тебя перед большаком отвечать…

— Перед кем?..

— Потом расскажу… сперва давай помиримся! — Маринка потрясла Алёну за руку, как в детстве, и ладонь, пальцы налились теплой тяжестью — ни поднять, ни сжать, ни пошевелить…

Усталость вдруг навалилась на плечи, словно в пути прошло много часов, но страха не было. Она стояла посреди заснеженной поляны, в окружении дубов и сосен, и словно во сне — слушала, что говорит попутчица:

— Я не какая-нибудь ведьмака черная, ты не думай! Обычная лесовичка, из местной артели… по прозванию Ягодница… зла я вашему брату и сестре не делаю, но если кто плохо себя ведет — могу и наказать! Мы тут, Верейские, все такие: за добро и справедливость стоим, но знаешь, к кому жалостные, а кому и безжалостные… ну, чего ты обмерла-то опять? Неужели не знала, куда приехала?

Примечание:

1) Зимобор — народное название Благовещения, 25 марта по старому стилю — 7 апреля по новому. Согласно поверьям, накануне (6 апреля) лешие выходят из-под земли, просыпаются от спячки и начинают снова проказить в лесу.