Ритм души

Сборник, 2023

Всё в мире, будь то жизнь природы, работа механизмов и даже, как иногда утверждается, исторические события, происходит согласно определённому циклу. Порой кажется, что сама Вселенная живёт в особом ритме, который древние называли музыкой сфер. Человеческая душа – это, несомненно, микрокосм, тоже живущий в собственном ритме. Прислушиваясь к себе, призвав на помощь талант и творчество, можно различить его и облечь в слова. Эта книга даёт возможность писателям открыть людям музыку своей души, а читателям – уловить ту, которая зазвучит в гармонии с их собственной.

Магомедшапи Исаев

Творческий псевдоним Максим Исаев.

Окончил Литературный институт СП СССР в 1990 году. Участник Всесоюзного семинара молодых драматургов. После института работал журналистом в городской, республиканской газетах. За последние два года написано четыре пьесы, три киносценария, семь повестей, восемь рассказов. Опубликованы в журналах «Причал», «Российский колокол» четыре повести. Подготовлен сборник повестей и рассказов в двух томах. Издан первый том сборника «Любовь длиною в жизнь», которому присуждена литературная премия им. Василия Белова. В 2022 году стал финалистом международных конкурсов в шести номинациях, рассказ «Бедный Борис бешеный» стал лауреатом I Международной литературной премии А. К. Толстого в номинации «Специальная». Пьеса «Выстрел из прошлого» стала финалистом на международном конкурсе в Лондоне.

Есть ли музыка в русском мате?

Рассказ

Запахло весной. Засияло солнце. Настроение выше артериального давления. Я глубоко вдохнул, порадовав лёгкие свежим утренним воздухом, и прыгнул на турник. Подтянулся шесть раз и, спрыгнув, не заметил, как из груди вырвалось обалделое: «Твою мать!». Раиса стоит в трёх шагах от меня и восторженно, будто видит первый раз, смотрит на поджаренный калач утреннего солнца. Раиса — это моя жена.

Она повернулась и уколола меня удивлённым взглядом. Я застыл, как ученик, не выучивший стихотворение Лермонтова. О, если бы на этом закончилось! Она ещё нанесла смертельный удар словами: «Тебе не идёт». Жестокая женщина! Сатрап! Чингисхан проклятый! Никакой жалости к моим истерзанным нервам! Она объявила мне войну. Ну, война так война! И я, как раненый дикий кабан, яростно напал на неё:

— Я же в прошлом году свободно и в удовольствие подтягивался десять раз! Даже одиннадцать!

— Не забывай, дорогой, что ты всю зиму сидел за компом, стучал по клавиатуре, не давая мне спать. С шести утра как лунатик. Вот и набрал за зиму.

— Почему сидел? Я снег убирал во дворе, баню топил, — прозвучало как оправдание. Как проявление слабости. И я нашел, чем ответить её жестокости:

— Это твои вкусные борщи виноваты, твои пироги, кубанскими ароматами, отравляющими мои мозги, подрывающие моё здоровье! Ты виновата!

Я торжествовал! Я победил! На физиономии появилась ехидная улыбка — как неожиданно жена применила запрещённое всемирной ассоциацией диетологов оружие по всему фронту:

— Я могу и невкусно готовить!

Коварству моей жены нет предела. Она грозит мне ударом атомного оружия!

Я замолчал. Я капитулировал. Я впал в кому. Мне уже надо несколько минут, чтобы выйти из этого предсмертного состояния!

Несколько минут прошло, и я подумал, что она права.

Я совершенно, ну просто совершенно не умею и не люблю ругаться матом. Катастрофически! Ну не приучен я к этому. Там, где я родился и весьма благополучно взрослел, мне ни разу не приходилось слушать уроки матерщины. Русским матом не ругаются там. Моноэтническая деревня, затерявшаяся между небом и землёй у подножья Кавказа, населена исключительно кумыками. Кумыки — это одна из многих национальностей, живущих в Дагестане. Я там родился и закончил школу. Прожив восемнадцать лет в деревне, я ни разу не слышал матюки на русском. Только не подумайте, что народ там не знает языка или малограмотный деревенский люд. Народ очень образованный. Из восемнадцати выпускников нашего класса только один не имеет высшего образования, и то только потому, что жил с престарелой бабушкой и не мог оставить её одну. Я редко — раз в пять лет — бываю в родной деревне, всегда попадаю или на свадьбу, или на другое торжество и всегда удивляюсь тому, как мои земляки мало пьют и много говорят за столом. Или не умеют, или не хотят, или не принято — не знаю. И никогда не матюгаются. Кстати, и не курят. В последнюю поездку я нарвался на свадьбу внучатого племянника. Около четырехсот гостей, столы ломятся от спиртного и закуски, и только двое умеренно пьяных — я и молодой дембельной сержант. Неожиданно закончилось у меня курево. Пытаюсь стрельнуть: угостите сигаретой! На меня смотрят не то что с укором — смотрят как на дебила, как на пропащего человека, но при этом тактично изрекают: «Не курим». Пришлось в таком «тёплом» состоянии топать в магазин и оправдывать себя мыслями: ни хрена вы не понимаете в кайфе от табака. Наверно, не читали «Робинзона Крузо»!

Простите, я малость отвлёкся. Возвращаюсь к поэзии сочного русского мата.

В школе меня считали хулиганистым, проблемным учеником. Я ненавидел несправедливость, не прощал подлость, бил без предупреждения, за что постоянно попадал в немилость к директору. Я никогда и никого не боялся. И с учителями не боялся спорить. Потому что учился я отлично. Неизменная тройка постоянно была на своём посту в моём дневнике только за поведение.

Русский язык начал я изучать в шестом классе. Читал я много. Очень много. От «Острова сокровищ» до «Алых парусов», от Пятницы Даниэля Дефо до Волка Ларсена Джека Лондона, от Пушкина и Лермонтова до Расула Гамзатова. Почти всю школьную программу по литературе по сей день помню, очень многое из поэтического наследия помню наизусть. В общем, русский язык изучил я по книгам, по бесконечному количеству книг, но… Вы мне здесь должны поверить на слово, я нигде, ни в одной книге не встречал, не читал матерных выражений. Надеюсь, моё объяснение послужит мне оправданием, почему я не умею и не могу похвастаться сочным, музыкальным использованием мата в своём лексиконе. К сожалению или к счастью — вопрос спорный.

По причине этого не врождённого — заработанного — порока я несколько раз попадал в весьма неприятные ситуации. Вот только некоторые из них.

Ситуация первая. Год 1968-й. Холодная, снежная зима в восставшей Чехословакии. Наш артполк размещён в тесных казармах, спим на трёхэтажных кроватях, горячей еды не хватает, пекут, варят в полевых кухнях, топимся дровами. Нас, вчерашних школьников, а сегодня «салаг», ещё не принявших присягу, запрягают на заготовку дров. На дальнем участке гарнизона пилим, колем дрова. Пять пацанов работаем, шестой, Володя Верёвкин, кажется из Киева, точно не помню, стоит, показывая перевязанный указательный палец на правой руке, не работает. Привезли в термосах обед. Верёвкин, первым схватив черпак, выбрал себе все «мослы», то бишь мясо. Мы возмутились, поцапались словесно и успокоились, утолив месть свою горячей, хоть и без мяса, пшённой кашей. На второй день всё повторилось. Возмутились все, я — больше всех. В ответ я услышал злое, сочное: «Пошёл ты на…» Тяжёлый, литой дюралевый черпак в моей правой руке, прочертив дугу вокруг плеча, с удовольствием почесал его череп через шапку-ушанку. Верёвкин рухнул на грешную землю. Отмщённая рана выпустила дурную кровь, и она радостно побежала ручьем на глаза, на лицо. Замполит дивизиона, капитан Луцкий, после опроса остальных, узнав правду от моих салаг, долгих два часа терзал меня вопросами — откуда я, из какой семьи, как учился, выяснил даже, какой группы кровь моя и какого качества мозги мои, и… взял к себе в штаб дивизиона в качестве вычислителя артподготовки дивизиона. «Не дерись больше, не подведи меня», — сказал тогда замполит. И я его не подвёл. После первых же учений меня наградили отпуском с поездкой на Родину.

Ситуация вторая. На тех же учениях я при штабе. Начальник штаба майор Алёшкин — фронтовик, грудь полна медалей, ждёт приказа в запас, посылает меня за Виктором Бидером. По-отечески, по-фронтовому: «Сынок, сходи-ка ты, пригласи ко мне Бидера». Виктор — старослужащий, мой учитель и наставник, за два месяца научивший меня профессии вычислителя, грамотный, интеллигентный и очень добрый еврей из Крыма. Служит уже четвёртый год, так как по причине событий в Чехословакии приказом Министра обороны Гречко отменено увольнение в запас. Настроение дембельское. Говорит мне: «Слушай, скажи ему, что я не могу ходить, что ё…лся ногой о камень». Я докладываю: «Товарищ майор, Бидер сказал, что не может ходить, что он ё…лся о камень ногой». На следующий день на утреннем построении майор Алёшкин на весь дивизион излагает мой доклад: «Вчера послал я Исаева за Бидером, так он приходит и говорит, что Бидер ё…лся». Весь дивизион падал со смеху. Я не читал ни в одной книжке и не знал, что означает сие музыкальное произведение.

Ситуация третья. Я студент политеха в Минске. Комната в старом общежитии института на восемь провисших от тяжести науки коек. Ребята все деревенские. Лексикон соответствующий. Морализатор из меня не получился. Тогда я наполнил трёхлитровую банку водой^[1], запечатал крышкой с прорезью и «приказал»: «Отныне за каждое ”солёное“ слово — рубль штрафа в банку!» Меня поддержал староста группы, мой уже друг и ровесник, тоже после армии и с заводской практикой, как и я, и приказ мой застолбил внутренним законом. И больше никто не ругался в моём присутствии.

Позже, будучи мастером на заводе, я объяснялся: «Мужики, я вот среди вас один нерусский, но как-то же мне удаётся довести до вас свои мысли». Действовало.

Всего лишь один раз я с удовольствием слушал и слышал, как, оказывается, может даже красиво, гармонично звучать русский мат, когда применяется уместно и без злоупотребления.

1990 год. В Пицунде проходит Всесоюзный семинар молодых драматургов. Руководитель семинара Михаил Алексеевич Варфоломеев пригласил на наше заседание главного редактора Министерства Культуры СССР Виктора Мирского. Речь его была длинной и полной народных выражений. Нет, он не матюгался, он возвышал бытовой мат до уровня классической лирической прозы. И КАК он это делал! Я впервые услышал, как музыкален русский мат. Каким богатым становится русский язык, если талантливо и уместно употреблять простонародные слова.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Считалось, что в банку с водой ни воры, ни крысы не полезут. Рубли в такой копилке, понятное дело, были металлические. — Прим. автора.