Метро 2035: Воскрешая мертвых

Ринат Таштабанов, 2018

Его зовут Сергей. Когда-то он был снайпером и одним из лучших чистильщиков Убежища находящегося в Подольске. Но его предали и распяли. В тот страшный день Сергей должен был погибнуть, но его спасли. Потеряв всё, он обрёл новый дом. Он хотел бы забыть прошлое, но оно идёт за ним по пятам. Смерть дышит в затылок, а мертвые каждую ночь взывают к отмщению. Единственный шанс все исправить – уничтожить всех, кто приколачивал его к кресту. Только так Сергей обретет спокойствие в душе. Но выживет ли он в грядущей бойне?.. Книга содержит нецензурную брань

Часть первая

Помни

Глава 1

Хлыщ

Подольск. Убежище. За несколько часов до погони

— Игорь Владимирович! — дверь в бокс начальника Убежища распахивается и в помещение, отшвырнув отчаянно жестикулирующего глухонемого парня — прислужку Колесникова, врывается начальник СБ. — Да отстань ты, урод! — орет Арсеньев, захлопывая дверь перед носом Игоря. — Не до тебя сейчас! Игорь Владимирович! — продолжает эсбешник, пытаясь дрожащими руками закрыть засов, — Тень пропал! — Дмитрий, наконец, щелкает задвижкой, поворачивает голову, смотрит на Колесникова и выпаливает: — Кто-то снял его с креста!

Батя, опершись на пудовый кулак, с трудом приподнимается с кушетки. Проведя рукой по лысой голове, Колесников усиленно растирает пальцами заспанные глаза.

— Чего? — выдавливает Батя.

— Да Тень, мать его, исчез! — горячится Арсеньев. — Еще троих на фишке кто-то грохнул. Хлыщ чего-то видел и…

— Давай по порядку! — рявкает Колесников, обрывая эсбешника. — Садись, не маячь и рассказывай, что с Тенью? Кто погиб?

— Да, я и говорю, — тараторит Дмитрий, опускаясь на табурет. — Тень кто-то снял с креста, убил Витька, Хвата и Дыма. Хлыщ только выжил, и то непонятно как, мутно всё.

Колесников хмурится, на скулах играют желваки. Чувствуется, что Батя хочет выматериться, но он лишь тихо спрашивает:

— Так что, Тень выжил, после того как мы его распяли, и его кто-то спас? Кто об этом знает?

Эсбешник теряется.

— Да… в общем, никто, — тянет Дмитрий, — я, Митяй, несколько чистильщиков, еще пара бойцов, которые на герме стоят, могли чего-то услышать. Я сразу к тебе побежал.

— Смотри, чтобы они держали язык за зубами, — цедит Колесников, поднимаясь с кушетки, — а то я им лично языки поотрываю, а с тебя спрошу! Нам только разговоров всяких не хватало! Того и гляди, святоша наш, малахольный этот, Тень в мученики, как Христа, запишет. Кто его спас?

Эсбешник силится открыть рот. В этот момент из-за двери доносится шум возни, слышатся громкие голоса. Раздается стук. Дмитрий, уловив взгляд Колесникова, срывается со стула и отпирает засов. Дверь распахивается и на пороге застывает дюжий боец, держащий впереди себя мужчину лет пятидесяти, с накинутой на шею удавкой и лицом, залитым кровью.

— А, Митяй! Заходи! — Колесников машет рукой. — И падлу эту заводи!

Митяй вталкивает Хлыща в бокс. Снимает с его шеи удавку и, коротко размахнувшись, резко бьёт разведчика кулаком в правый бок.

Хлыщ охает и валится на пол.

— Вставай, тварь! — орет Митяй, пиная стонущего бойца в живот. — Нечего здесь разлёживаться!

— Оставь его! — приказывает Колесников. — А то говорить не сможет. Башку ты ему разфигачил?

— Нет, — мотает головой Митяй, закрывая дверь в бокс, — таким на «фишке» нашли. Дежурный услышал снаружи выстрел, сообщил, а мы решили проверить, что да как. Вышли, Тени на кресте нет, только огромные следы рядом, точно топтался кто-то. Двинули на точку, там ребята, как раз за больничной площадью должны были следить, а там три трупа — Дыму и Хвату горло от уха до уха перерезали, Витьку в глаз выстрелили, а Хлыщ с разбитой головой валяется, вроде как без сознания. Мы его растолкали, а он туфту нам какую-то вгоняет, про мутанта огромного, который всех убил.

— Мутанта? — удивляется Колесников. — Что ещё за мутант?

— Да хрен его знает! — выпаливает Митяй. — Я вот что думаю, пока мы тут разговариваем, Тень кто-то по поверхности тащит. Время работает против нас. Вы пока Хлыща допросите, а я ребят подниму и в погоню двину, а то… — уловив грозный взгляд Бати, чистильщик затыкается на полуслове.

— Торопишься куда? — спрашивает Колесников. — Или может быть, мозги застудил?! — Батя повышает голос. — Чего жопу рвать, в бурю идти, без плана, без подробностей! А если там отряд каннибалов ошивается?! Или, ещё какая хрень? Чего делать будете, а? Сколько бойцов надо, оружие какое брать? На рожон лезть, нахрапом, как ты любишь, в силах тяжких? Эээ… нет, сначала прощупать надо, продумать всё, а потом по уму действовать! Забыл, чему я тебя учил? Тень пропал, а ребят кто-то убил — это факт, а кто это сделал, мы не знаем! Отсюда и плясать будем. А Тень никуда не денется. Поймём, кто его спас, будем знать, как действовать.

— Так я и говорю, — вворачивает Митяй, — мутант-то один, что, мы с ним не справимся?

— Пусть Хлыщ сам расскажет, что было! — рявкает Колесников. — А я послушаю.

Митяй резко поднимает валяющегося на полу Хлыща, швыряет его на стул, стоящий в углу. Разведчик утирает кровь с лица, зло смотрит по сторонам, переводя взгляд с Бати на эсбешника, затем снова на Митяя.

— Чего зыришь как сыч? — Колесников, уперев кулак в столешницу, хмурится. — Говори, давай!

— А чего рассказывать? — Хлыщ исподлобья смотрит на Батю. — Митяй уже всё изложил.

— Правду! — рявкает Колесников. — Что было, чего не было. Ты же в друзьях у Тени числился. С чего нам тебе на слово верить? А чтобы ты вспоминал быстрее, запомни, — Батя сверлит глазами разведчика, — от того, поверю я тебе или нет, зависит, доживешь ли ты до утра. Усёк?

Хлыщ кивает.

— Да понял я, — разведчик растирает шею с багровым следом от удавки, понимая, что ему придется пройти по лезвию бритвы. — Мы с Витьком на Краснухе, на точке моей сидели, с дальняков шли, нас буря накрыла, — быстро начинает Хлыщ, — вот мы и решили её переждать, прежде чем домой возвращаться.

Разведчик, ловя на себе внимательные взгляды, продолжает:

— Пока сидели, Витька увидел в окно чего-то или кого-то, пальнул из автомата, целую очередь выпустил, а в ответ арбалетный болт прилетел. Прямо в раму засандалило.

— Стрела? — удивляется Митяй. — Вы чё, грибов там с Витьком на пару пережрали?! Может быть, ещё и эльфов с гномами видели?

Хлыщ сжимает кулаки, поворачивает голову, смотрит на Митяя.

— Если ты такой умный, то сходи сам и проверь, — цедит разведчик, — болт до сих пор там валяется и гильзами всё засыпано.

— Ах ты, сука! — Митяй подрывается с места и замахивается.

— Остынь! — останавливает его Колесников. — Не время сейчас морды курочить! Успеешь ещё!

Митяй нехотя подчиняется. Возвращается на место, едва слышно бросая на ходу:

— Я с тобой опосля потолкую, а то, смотрю, ты слишком борзый стал.

Хлыщ пропускает слова чистильщика мимо ушей, открывает рот, но его опережает эсбешник.

— Стрела говоришь, там, на точке осталась? — вкрадчиво спрашивает Дмитрий.

Хлыщ, хорошо зная повадки эсбешника и понимая, что его будут ловить на деталях, кивает.

— Да, там, я её из рамы выдернул и на пол бросил.

— А что за стрела, опиши её, — продолжает Дмитрий, поймав одобряющий взгляд Колесникова.

— Огромная такая, — не моргая отвечает Хлыщ, — тяжелая очень, сделана из толстого арматурного прута. Даже не представляю, каких размеров должен быть арбалет, чтобы выстрелить такой хренью, а тем более стрелок, явно — не человек.

Видя, что его внимательно слушают, разведчик продолжает:

— Мы с Витьком, как отстрелялись, на улицу из дома выбежали, а твари и след простыл, только следы огромные, словно кто-то длинными скачками передвигался. Мы по направлению поняли, что тварь рванула по проспекту Ленина к Убежищу. Двинули вслед за ней, чтобы ребят на фишке предупредить. Только в квартиру зашли, как что-то огромное дверь снесло и ворвалось вслед за нами. Ребята и пикнуть не успели. Меня сразу долбанули по голове и с силой швырнули об стену, толком не разглядел, кто это был. Хрень какая-то, похоже на человека, только гораздо больше. А что было дальше, я не знаю, очнулся, когда Митяй с бойцами на фишку зашел, а рядом три трупа. Дальше вы знаете.

Хлыщ тяжело дышит, глядя в глаза Колесникова, понимая, что от того, насколько его враньё было похоже на правду, зависит его жизнь. В боксе повисает звенящая тишина.

— Так ты толком не знаешь, кто снял Тень с креста? — после продолжительной паузы спрашивает Батя. — Ничего не видел, ничего не слышал, типа, провалялся без сознания, да?

— Верно, — отвечает Хлыщ, машинально ощупывая кровоточащий затылок, который он сам разбил об стену, после того как выстрелил Витьке в глаз.

— Ну-ну, — продолжает Батя, — очень удобно под шланга косить, только со мной этот номер не пройдёт! — По голосу чувствуется, что Колесников выходит из себя. — Почему у Хвата и Дыма горло перерезано, а Витька пристрелили, а?! Как ты это объяснишь?! А может быть, ты башку себе специально разбил, чтобы подозрение отвести? Или ты думаешь, за прежние заслуги, тебе скидка полагается? Я вот пока не знаю, что не так, но веры тебе нет. Митяй! — Батя поворачивает голову. — Освежи ему память, а то он нам туфту гонит, как пацанам по ушам ездит! А ты, Арсеньев, придержи его, чтобы он лишний раз на полу не валялся, и так в кровище уже всё измазано.

Эсбешник подходит к Хлыщу и резко, с хрустом, со знанием дела, заводит ему руки за спинку стула.

Хлыщ скрипит зубами, мотает головой.

— Сиди тихо, не дёргайся, — шипит ему на ухо Арсеньев, — или пальцы поломаю.

Тем временем Митяй, ухмыляясь, потирая костяшки, смотрит в глаза Хлыща.

— Ну что, заяц, добегался? — спрашивает чистильщик. — Выбирай, зубы или переносица?

— Чего? — переспрашивает Хлыщ.

В ответ Митяй с размаху бьёт мужика в челюсть. Голова Хлыща резко дёргается. Слышится хруст, стон и мат.

— Минус один, — смеётся чистильщик, видя, что Хлыщ сплёвывает на пол выбитый зуб.

— Тише ты, слоняра, — шипит эсбешник, — я чуть с ним не скопытился!

— А ты держи его крепче! Это тебе не бабу мацать! — ярится Митяй. — Что, падла, вспомнил, как всё на самом деле было? — чистильщик пристально смотрит на Хлыща. — Сколько тварей пришло? Одна, две, три? Может целый отряд?

— Я уже всё рассказал, — еле ворочая языком, отвечает Хлыщ.

Митяй смотрит на Колесникова, тот кивает.

Бах!

Второй удар прилетает слева. Хлыщ стонет. Поворачивает залитое кровью лицо, смотрит на чистильщика.

— Вспомнил? — спрашивает Митяй.

Разведчик плюёт на пол, мотает головой и шепчет:

— На хер пошел.

Глаза чистильщика наливаются кровью. На шее бугрятся узлы вен. Митяй, почти не размахиваясь, тычком бьёт Хлыща ладонью в нос.

Хрясть!

На пол льётся кровь.

— Митяй, чтоб тебя! — орёт Батя. — Я же сказал!

— Ничего, отмоют! — бросает чистильщик через плечо. — А эту суку я расколю!

Митяй достает из-за пояса тесак.

— Давай мне его руку! — обращается чистильщик к Арсеньеву.

— Зачем? — спрашивает эсбешник.

— Увидишь, — Митяй лыбится, смотрит в глаза Хлыща, который уже понял, что его ждёт дальше, — ты мне всё расскажешь, ведь так?

Разведчик молчит, исподлобья глядя на Митяя.

— На, хватай! — эсбешник вытягивает левую руку Хлыща.

Митяй ловко накидывает петлю из снятого ремня на запястье разведчика, затягивает её и, подвинув ногой табурет, приматывает руку Хлыща к ножке.

— Ладонь вниз, на сиденье, пальцы растопырить! — приказывает Митяй. — Не дергайся, а то промахнусь ещё!

— Митяй, — цедит Колесников, — без фанатизма там!

— Не в первой! — отвечает чистильщик. — Жить будет.

Хлыщ с ненавистью смотрит Митяю в глаза. Сопит.

— Ну, что, скажешь нам правду? — спрашивает Митяй.

— Я уже всё рассказал! — шипит разведчик.

— Смелый типа, да? — лыбится Митяй. — Сейчас мы проверим, так ли это на самом деле. Помнишь, как в «краба» играть?

Перед глазами Хлыща возникает картина допроса мародёра, пойманного как-то чистильщиками на окраине города. Чтобы выпытать информацию о тайниках, Митяй тогда отрезал мужику шесть пальцев — по три на каждой руке. Оставив только большой и указательный — отсюда и название пытки — «краб» или «клешня».

Хлыща бьёт частая дрожь. На лбу выступает испарина. Одна его часть испуганно вопит, что нужно во всём признаться, и будь что будет, а другая нашёптывает, что теперь, точно надо идти до конца, а на кону стоят пальцы против жизни. Главное — выдержать, и не расколоться, тогда есть шанс, что его не пристрелят как сообщника Тени, а покалечив, отпустят. Вопрос лишь в том, сколько пальцев отрежет Митяй, прежде чем Батя поверит, что Хлыщ говорит правду…

— Ну, чего молчишь? — Митяй тычет кулаком в бок разведчика. — Обосрался уже?

В ответ Хлыщ харкает кровью на пол и, видя, как тускло блестит лезвие в свете маломощной лампы, закусывает ворот куртки.

— Чё, в герои решил записаться? — лыбится Митяй. — Только Тень спасибо за это не скажет! Что тебе с этого?

— Ты не поймёшь, — глухо отвечает Хлыщ, бубня в ворот, и добавляет: — Мразь!

В боксе повисает звенящая тишина. Слышно, как где-то в отдалении капает вода. Митяй лыбится, упирает острие ножа под тупым углом в сиденье табурета, притягивает ладонь упирающегося Хлыща так, чтобы под лезвием оказался мизинец разведчика. Резкое движение рукой вниз. Слышится стук. Широкое лезвие отсекает палец и врубается в дерево. На пол брызжет кровь. Бокс заполняет приглушённый стон Хлыща.

— Видишь? — спрашивает Митяй, размахивая отрезанным мизинцем перед лицом разведчика. — Это только начало! Ты же помнишь правила игры. Я задаю вопросы, а ты отвечаешь. За каждый, как мне кажется, неправильный ответ, я отрезаю тебе по пальцу. Договорились?

— Я уже всё рассказал! — кричит Хлыщ, выпустив ворот. — Хоть все отрежь, мне нечего рассказать!

Митяй смотрит на Батю. Тот кивает головой. Чистильщик улыбается. Снова ставит нож вертикально, образуя рычаг, и подводит к лезвию безымянный палец Хлыща.

— Готов? — Митяй вопросительно смотрит разведчику в глаза.

Хлыщ мотает головой, шёпотом повторяя:

— Господи помоги! Господи, если ты слышишь, помоги мне!

— Не надрывайся, — говорит Митяй, — он не услышит тебя. Я здесь твой бог! Меня проси! — изо рта Митяя брызжет слюна. — Ты убил Витьку?

Хлыщ мотает головой. Щёлк. Второй палец падает на пол. Разведчик вопит от боли.

— Бляяя!.. Я же уже сказал, что его убила та тварь!

— Так ты вроде говорил, что толком не видел? — вмешивается в разговор эсбешник. — А теперь, уверен?

— А кто ещё? — кричит Хлыщ. — Сами подумайте!

— Мы не хотим тебя убивать, или калечить, — говорит Колесников, — нам просто нужна информация. Кто забрал Тень? Сколько их? Оружие? Только арбалет? Огнестрел есть? Что это за твари, или тварь? Даже если ты убил Витька — этого недоноска, мне всё равно, только скажи правду, кто и куда утащил Тень?

— Мне что, от балды выдумать надо! — не унимается Хлыщ. — Сказал же, что-то большое. Один вроде был. Никогда такого не видел. Стрелял в нас из арбалета. Про то, что Тень вернулся, и его распяли, вы же рассказали. Откуда мне знать, куда его потом забрали? Может быть, каннибалы на жратву!

Батя смотрит на Митяя, затем кивает. Чистильщик, сильнее закрутив ременную петлю, чтобы уменьшить кровопотерю разведчика, прижимает средний палец Хлыща лезвием к сиденью табурета и, пригнувшись, говорит:

— В этот раз я буду резать медленно, так, чтобы ты почувствовал. Если мозги у тебя ещё варят, ты расскажешь нам всё. Даже стрелять потом сможешь, если я за правую руку не возьмусь.

— Да… пошёл… ты! — храбрится Хлыщ. — Хоть шпатель из руки сделай! Я тебя потом достану! Ходи и оглядывайся! Сам подохну, а тебя, суку, заберу!

Митяй смеётся.

— Ну-ну, болтать ты мастер, а как за слова ответить, сможешь?

Нож надрезает кожу. Хлыщ стонет. Его бьёт мелкая дрожь. По губам течет кровь. Митяй медленно водит лезвием как пилой.

— Сдохнешь тварюга! — орёт разведчик. — Все равно сдохнешь! Ааа…

Кажется, что даже сквозь надрывный крик Хлыща слышно, как сталь, скрипя, елозит по кости.

— Ну? — спрашивает чистильщик. — У тебя ещё есть шанс отделаться только тремя пальцами.

Хлыщ смотрит затуманенным взглядом на Митяя, затем на Колесникова, и снова на Митяя.

— Я всё вам рассказал, — хрипит разведчик, — пока вы тут возитесь, Тень упустите.

Митяй лыбится.

— Ну что, падла, ты сам так решил!

Чистильщик наваливается на рукоятку ножа.

— Су…а… ка!.. — вопит Хлыщ, брызгая слюной. — Сдох… ни!..

Разведчика выкручивает судорога. Сухожилия натягиваются как стальные тросы.

Митяй смеясь отсекает разведчику третий палец, и уже готовится перекинуть ременную петлю на правую руку Хлыща, как слышится окрик Бати:

— Харэ!

Чистильщик поворачивает голову.

— Уверен?

— Мне что, тебе дважды повторять! — взрывается Колесников. — Отпусти его! Только пусть руку в пакет засунет, а то мне весь блок кровью зальёт!

— А где я его возьму? — злится Митяй.

— На, держи, — Батя, порывшись в ящике стола, протягивает чистильщику целлофановый пакет, — всё за тебя делать надо, — бурчит Колесников.

— Засовывай! — приказывает Митяй, нехотя скидывая ременную петлю с руки разведчика.

Хлыщ, часто дрожа, белый как мел, подчиняется и засовывает посиневшую ладонь с обрубками пальцев в пакет.

— На! Перетяни его! — Батя кидает Митяю моток скотча. — Только потуже! Кровища будет меньше идти!

— Что я, санитар, в дерьме возиться?! — взрывается Митяй. Но уловив суровый взгляд Колесникова, чистильщик нехотя начинает разматывать скотч. Оторвав полоску, каратель наматывает ленту вокруг запястья Хлыща.

— Не думай, падла, что легко отделался, — шипит чистильщик, глядя разведчику в глаза, — мы ещё после с тобой потолкуем!

— Митяй! — рявкает Колесников. — Будь добр, заткнись! Надоел уже. — Ты! — обращается Батя к Хлыщу. — Дуй в медблок, сам дойдёшь?

Хлыщ, прислонившись к стене, чуть кивает.

— Хлебни! — Батя, встав из-за стола, открутив крышку, протягивает разведчику флягу. — Из личных запасов.

Разведчик вытягивает правую руку. Берёт фляжку и жадно припадает к горлышку.

— Будя тебе! — кривится Колесников. — А то всё вылакаешь!

Батя отбирает у Хлыща фляжку.

— Дойдёшь до медблока, буди, кто там сегодня дежурит, пусть тебя как следует чинят. Если будут ерепениться, сошлись на меня. Так и передай, мол я приказал, чтобы тебя обезболили, зашили, а потом «марок» отсыпали, как оклемаешься приходи, перетрём, что с тобой дальше делать будем.

Арсеньев и Митяй недоумённо смотрят на Колесникова.

— Чё встал? — Батя глядит на Хлыща. — Бегом я сказал! И мусор за собой забери! — Батя выразительно смотрит на отрезанные пальцы, валяющиеся на полу. — Теперь отмывать всё придется, устроили тут скотобойню!

Хлыщ, хорошо зная переменчивый характер Бати, не заставляет просить себя дважды. Разведчик опускается на карачки, подбирает пальцы, засовывает их в карман. С трудом встаёт и, щёлкнув задвижкой, шатаясь, выходит из бокса.

Дождавшись, когда дверь за Хлыщом закроется, Митяй, открыв рот, силится что-то спросить, но его опережает эсбешник.

— Хитро! — говорит Арсеньев, задвигая засов. — Хороший-плохой полицейский?

— Учи вас, дураков, — ворчит Колесников.

— Так ты что, поверил ему? — орёт Митяй. — Поверил этому козлу?! Он же у Тени в друганах, так он нам правду и сказал!

Колесников устало смотрит на чистильщика.

— Здоровый ты, а мозгов нет. Поверил, не поверил, ширше смотреть надо. Ну, отрежешь ты ему все пальцы, а дальше что? Хлыщ, он хоть и выглядит как домовой, а стержень имеет. Тень он нам не сдаст и, похоже, то, что он нам рассказал, от правды ушло недалеко. Сколько мы на допрос времени потратили? Минут пятнадцать-двадцать, не больше, зато я всё узнал.

— И как ты это определил? — удивляется Митяй.

Батя натянуто улыбается.

— Хлыщ в показаниях не путался, даже когда ему боль разум застила. Признаю, что он мог заранее придумать, что говорить, но будь я на его месте, чтобы лишку не сболтнуть, или чтобы в деталях расхождений не было, врал бы как можно ближе к истине, выдумав только что-нибудь по мелочи. Мутант был один. Это — факт. Действовал без прикрытия, без пособников, огнестрела и зачем-то утащил Сухова. Это всё, что нам надо знать на данный момент.

— А зачем Хлыщ Витьку убил? — спрашивает эсбешник. — Увидел пацан чего?

— По части догадок — ты у нас мастер, а я по-простому, как учили смотрю, — отвечает Батя. — Убил, значит так надо, не велика потеря. Не о том думать надо. Так, — Колесников растирает виски, — у меня уже голова от вас разболелась, — Батя поднимает усталые глаза, — теперь надо действовать быстро. — Колесников вперивается в чистильщика: — Митяй, собирай своих бойцов. Человек десять, не больше, этого достаточно. И то, на случай, если потрошители появятся. Идёте налегке. Из оружия — только самое необходимое. Ничего тяжелого. Жратву. Воду. Только минимум. Час форы мы уже им дали, но если вы «первачом» закинетесь, а идти будете быстро, то догоните Тень. Даже если его забрал сильный мутант, не по воздуху же он летит. Тень сейчас не ходок. Значит, его тащат на волокушах. А это времени требует. Идите по руслу Пахры. Тень догнать любой ценой, но брать живым. Его спасителя по обстановке. Всё понял? — Колесников пристально глядит на Митяя.

— Пару РПК точно возьму, — цедит чистильщик, — а то, как голые двинем.

— Не более! — приказывает Батя. — Не вздумай ПКМ брать или АГС. Ваш единственный шанс — скорость! Пошёл!

Митяй недовольно ворчит, открывает было рот, но в итоге машет рукой и быстрым шагом выходит из бокса.

— Так, теперь ты, — Колесников смотрит на Арсеньева, — берёшь пару ребят и мухой дуешь на фишку Хлыща. Посмотрите, что там. Обстановку разведай. Стрелу найди. Одним словом, всё, что можно со словами Хлыща сопоставить и, если что, подцепить его. Не мне тебе рассказывать.

— Умно придумал, — хмыкает эсбешник, — хочешь потом предъяву ему кинуть?

— Ничего пока не хочу, — зевая, отвечает Колесников, — по фактам будем действовать. Чего гадать? Ты ступай, день у нас долгий будет, скоро рассвет, а я посплю пару-другую часиков пока. Как Митяй вернётся, буди меня, или, если узнаешь чего нового.

— Чего-то ты кисло настроен, — замечает Арсеньев, — думаешь, не догонят его?

— Думай, не думай, — начинает Батя, — знаешь, как раньше говорили? Хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах.

Эсбешник пытается рассмеяться, но, видя злой взгляд Колесникова, не решается.

— Ты мне как на духу скажи, — Батя кладёт руку на плечо Арсеньева, так, что тот пригибается, — юродивый наш чего говорит, этот святоша деланный! Всё воет, что мы Тень распяли?

Дмитрий облизывает пересохшие губы. Думая, как бы не вызвать гнев Бати, эсбешник тянет:

— Да… Сидит у себя в боксе со своими маразматиками, всё одно талдычит — грех мы совершили, а бог всё видит.

— И только? — спрашивает Колесников. Дмитрий чувствует, как плечо сжимают сильные пальцы.

— Ты же сам всё знаешь, — отвечает Арсеньев, — но, как мы и договаривались, я слежу за ним.

— Следи! — выпаливает Батя. — Как надо следи! Нам его тоже прищучить надо, страх он потерял, выше нас себя ставит!

Эсбешник кивает и замечает, что у Колесникова заметно дрожат пальцы.

— Ну, я пойду? — спрашивает Дмитрий.

— Иди, — отвечает Колесников, вперясь в одну точку. — Игорьку объясни, чтобы не беспокоил меня, и наблюдай за всеми, а с Хлыщом мы ещё потолкуем, помяни моё слово. Затаил он против нас что-то, нутром чую. На особый контроль его, но чтобы не догадался. По тихой так. Оружие пусть будет, но далеко его не отпускать, и только по району чтобы, под присмотром!

— Понял, — Арсеньев встаёт.

«Опять он, что ли, «марок» перебрал, — думает Дмитрий, — накатило?»

Стараясь не смотреть Бате в глаза, эсбешник выходит из бокса. Вслед ему грохает дверь и резко щёлкает задвижка.

Убедившись, по звуку шагов, что Арсеньев ушёл, Колесников валится на кушетку. Смотрит в потолок, изучая трещины, которые он смог бы нарисовать с закрытыми глазами. Думает.

«Где я, что упустил? Как так вышло? Почему Тень выжил? Или… — Батя сам дивится этой мысли, — ему кто помогает, там?..»

Колесников вперивается в одну точку на потолке. Он мысленно пытается раздвинуть бетон, вырваться из тесного склепа, воспарить над землёй и увидеть Подольск — этот город проклятых.

Батя закрывает глаза. Он сам не замечает, как проваливается в липкое марево страшных воспоминаний…

Глава 2

Грехи отцов

Убежище. Семнадцать лет назад

По коридору, перепрыгивая через спящих на полу людей, бежит лысый запыхавшийся мужчина лет тридцати — тридцати пяти, в замызганном и застиранном до серого цвета халате, который обычно носят медики.

Вслед ему раздаются мат и отборная брань:

— Куда ты прёшь, мудила!

— Какого лешего!

К хору мужских голосов добавляется визгливый женский:

— Чтоб тебя! Ни днём, ни ночью покоя от вас нет!

— Да пошла ты на хер! — бросает Хирург, пиная не в меру ретивую бабу, схватившую его за ногу. — Зенки лучше протри, сука! Только приди ко мне, когда животом маяться будешь!

— Да чего уж там, это я спросонья! — охнув, испуганно тянет женщина, быстро разжимая пальцы. — Извини, не разобрала!

Хирург, бросив гневный взгляд на разглядевших его, а теперь усиленно притворяющихся, что они дрыхнут, укрываемых, проходит ещё несколько шагов, поворачивает за угол и застывает перед металлической дверью в бокс. Медик неуверенно топчется на месте, наконец, решается, поднимает руку и тихо стучит.

— Эльза… — почему-то шепчет Хирург. — Это я… Саныч…

За дверью слышится тяжкий вздох, шорох, раздаются шаги, щелкает задвижка и в чуть приоткрытой щели показывается недовольное лицо женщины. Отбросив со лба прядь черных, но с уже заметной проседью волос, Эльза выпаливает:

— Чего тебе!

Хирург, стараясь не подать вида, что он смутился, хорошо зная, что об Эльзе, не иначе как о ведьме, способной проклясть любого, за глаза не говорит, продолжает:

— Батя сказал, чтобы ты пришла и помогла нам. Катька рожает.

— И… что?.. — тянет Эльза. — Я вам зачем? Сами не справитесь?

— Ну… так… — мнётся Хирург, — ты же говорила тогда, что… хмм… — медик пытается подобрать слова, — в общем, давай, идём…

Дверь открывается. В колких синих глазах Эльзы отражается тусклый свет ламп-сороковок. Саныч почти физически ощущает, как его ощупывают, точно заглядывают в душу, выворачивая наизнанку нутро.

— Это Катькина кровь на тебе? — женщина тычет пальцем в халат, на котором виднеются свежие бурые пятна.

— Да, — нехотя отвечает Хирург.

— Реально всё так хреново? — Эльза щурится, глядя прямо в глаза медика.

— А ты приди, и сама посмотри! — горячится, теряя терпение, Саныч. — Мы её в третий — резервный медблок положили, где обычно бойцов латаем, чтобы внимание не привлекать, а ты у нас за акушерку числишься! Или мне Бате передать, что ты, мягко говоря, проигнорировала его просьбу? — Хирург делает ударение на последнем слове. — Думаешь, он обрадуется? Вы и так с ним как кошка с собакой! Не усугубляй своего положения!

— Не как кошка с собакой, а на ножах, — бурчит женщина, потирая ладонь, на которой виднеется алый рубец от недавно зажившего шрама. — Идём, а то ты глотку драть горазд! Перебудишь всех.

Хирург кивает и, повернувшись, быстрым шагом уходит прочь по коридору.

— Вот и свершилось, — шепчет Эльза, сверля взглядом спину медика, — всё как я и предсказывала…

В женщине точно борются две сущности. Одна, толкая в спину, вопит: «Помоги Катьке!», а вторая точно держит когтистыми пальцами за подол накидки, нашёптывая: «Пусть эта подстилка сдохнет! Эта тварь вынашивает ублюдка Колесникова, а ты хочешь её спасти?! Кем ты тогда будешь?»

Эльза с полминуты думает, затем плюёт на пол, на несколько секунд исчезает в полумраке бокса. Вскоре она выходит оттуда с переброшенной через плечо объёмной сумкой, в которой что-то побрякивает с металлическим звуком.

* * *

Убежище. Третий медблок. Пять минут спустя

— А… пришла, ну заходи, — устало говорит Колесников Эльзе, застывшей на пороге хирургического отделения.

— Началось? — спрашивает женщина, глядя в сторону лежащей на кушетке и едва слышно стонущей девушки, накрытой покрывалом, под которым угадывается огромный живот. Разительным контрастом с измождённым осунувшимся лицом и лихорадочно блестящими глазами смотрятся размётанные по подушке густые тёмные волосы — неслыханная роскошь в мире после.

— А чего, не видно, что ли?! — злится Батя, нарочито оправляя кобуру с пистолетом.

— А где все? — интересуется женщина, озираясь по сторонам. — Пусто здесь чего-то.

— А нам публика ни к чему, — отвечает Колесников, — или ты думаешь, я на роды всех созову? Саныча и тебя хватит.

— Опять ты мне врёшь! — неожиданно выпаливает Эльза, проходя вперёд. — Ты просто боишься, что все увидят, как…

— Заткнись тварь! — рявкает Батя так, что Саныч, копошащийся возле столика с хирургическими инструментами, от неожиданности впечатывается в стену.

Подорвавшись с места, Колесников подбегает к Эльзе.

— Молчи, дура! Если ты ещё хоть слово вякнешь!

Батя заносит руку над женщиной.

— Ну, ударь меня! — Эльза с вызовом смотрит в глаза Колесникова. — А ещё лучше порежь, как в тот раз! Ну, чего ждёшь, кишка тонка? Или боишься сдохнуть без меня! Или выбрось на поверхность, как ты поступаешь со всеми, кого вы называете выродками! Они больше люди, чем вы!

В боксе повисает звенящая тишина, которую нарушает прерывистое дыхание роженицы.

— Игорь… — слышится тихий голос девушки, — оставь её, мне больно… Он словно рвёт меня изнутри…

Батя оборачивается. Смотрит на Катю, затем опускает руку и неожиданно говорит Эльзе:

— Спаси их! Слышишь, спаси! Я знаю, ты можешь! Проси, что хочешь, только пусть они живут!

Женщина кивает. Обходит Колесникова. Подходит к девушке и, чуть отдёрнув лёгкое покрывало, присаживается рядом с ней.

Катя силится что-то сказать, но Эльза прикладывает палец к её губам.

— Шшш… молчи, — говорит женщина, — я чувствую твою боль.

Эльза пробегается взглядом по простыне.

— Давно её меняли? — спрашивает женщина, обращаясь к Хирургу.

Саныч мотает головой:

— Да нет, как раз перед тем, как я к тебе прибежал.

— Понятно, — Эльза не подаёт вида, что кровянистых выделений на простынях слишком много даже для сложных родов.

— Я тебя осмотрю, хорошо? — ласково спрашивает женщина у девушки. — Ты только помоги мне, говори, если больно будет, хорошо?

Катя кивает, закусывает губу, с надеждой смотрит на Батю. Колесников делает шаг вперёд, но его останавливает поднятая вверх рука Эльзы.

— Стой, где стоишь, без тебя обойдусь!

Эльза встаёт, подходит к умывальнику, тщательно моет руки, протирает их грибным самогоном. Затем задергивает ширму, сделанную из рекламного баннера, протянутого на проволоке. Скинув с девушки простыню, женщина начинает деловито ощупывать раздутый по бокам живот. Пальцы скользят по туго натянутой коже, искрещённой мелкими прожилками вен и бордовыми лопнувшими растяжками. Эльза отмечает про себя, что живот кажется просто невероятно огромным, по сравнению с измождённым нагим телом с выпирающими рёбрами.

— Так, — говорит Эльза, надавливая пальцами сверху и снизу живота, — больно?

— Нет, — тихо отвечает Катя.

— А так? — Эльза надавливает на бока.

Девушка чуть слышно стонет и мотает головой.

— Не ври мне! — сухо говорит женщина. — Не время сейчас из себя героиню строить. Говори, как есть! Сильно болит?

— Да, — стонет Катя, — очень, что не так?

Эльза, стараясь не подать виду, что она обеспокоена, ласково отвечает:

— Всё нормально, Катенька, не волнуйся, так бывает. Согни ноги в коленях.

Девушка пытается выполнить приказ, но тело её точно не слушается.

— Не могу, сил нет, — шепчет Катя.

— Тогда терпи, я ещё немного тебя помучаю.

Эльза переворачивает девушку, затем кладёт растопыренную ладонь на её левый бок.

— Выдохни, задержи дыхание, а потом вдохни поглубже.

Девушка пытается выполнить приказ, но сразу кривится.

— Больно!

— Надо, милая, надо, — тихо говорит Эльза, — только один раз, послушай меня, так надо.

Катя часто дышит, в её глазах стоят слёзы. Наконец девушка решается. Выдыхает, задерживает дыхание секунд на тридцать, а потом резко вдыхает. В ту же секунду под потолок несётся отчаянный крик, а Эльза ощущает, как под её ладонью дёргается что-то огромное, даже для крупного младенца.

«Чтоб меня! — мысленно ругается Эльза. — Дело дрянь».

Женщина, приговаривая: «Отдохни пока, милая, отдохни, моя хорошая!» — переворачивает девушку на спину. Затем, прикрыв её простынёй, встаёт, отбрасывает баннер и быстрым шагом подходит к Бате.

— Ну, что там? — с надеждой спрашивает Колесников.

Эльза отводит его в сторону, знаком подзывает Хирурга и так, чтобы Катя не услышала, тихо говорит:

— Плохо, очень плохо. Плод… — Эльза задумывается, — он просто невероятного размера, лежит поперёк. Естественным путём ей не родить. Развернуть его я тоже не смогу. Младенец точно растопырился внутри и рвётся наружу. Поэтому ей так больно.

— Из-за чего это произошло?! — шёпотом орёт Колесников. — Ведь нормально всё протекало!

— Я говорила… тогда… тебе, что чувствую что-то… — Эльза делает паузу, явно подбирая слова, — непонятное… он так быстро вырос! Ведь прошло только шесть месяцев!

— Не выводи меня как в тот раз! — заводится Батя. — Говори, что нам делать, ну? — Колесников вопросительно смотрит на Эльзу.

— Младенец большой, очень большой. Вот он и развернулся. Он просто внутри неё не помещается. Ему больно, и он причиняет боль матери! Выход только один! — женщина смотрит в глаза Хирургу.

— Кесарить? — неуверенно спрашивает Саныч.

— А ты чего… боишься? — подначивает Эльза. — Или только когда пальцы, ноги отрезать и раны штопать, у тебя руки не дрожат?

— Да пошла ты! — бросает Саныч. — Как ты думаешь провернуть это в наших условиях?! У нас ни спинальной, ни эпидуральной анестезии нет! Под общим делать? Без вентиляции лёгких? А если она…

— Так! — рявкает Колесников, перебивая Хирурга. — Говорите, чтобы мне было понятно! Что вы собираетесь делать?

Саныч открывает рот, но его опережает Эльза.

— Отойдём.

Поймав удивлённый взгляд Бати, женщина шёпотом продолжает:

— Нельзя чтобы… — Эльза делает паузу, а вместо имени девушки говорит: — она нас услышала.

Колесников кивает, и они вместе с Эльзой выходят в коридор.

— Ты тоже, — приказывает женщина Хирургу.

Троица затворяет дверь в бокс, и Эльза, зачем-то оглядевшись по сторонам, произносит:

— Ей не пережить операции.

— Кому? Катеньке? — переспрашивает Батя.

Эльза кивает.

— Ребёнок очень большой, как я и говорила, лежит поперёк, чтобы его вытащить, нам придётся делать не вертикальный, а длинный горизонтальный разрез. Не думаю, что после того, как мы её располосуем, она выживет. Нам бы плод при этом не повредить.

— Что? — снова переспрашивает Колесников.

— Да очнись ты! — Эльза трясёт Батю за плечо. — Пойми — это не обычная операция! Да, с нашим оборудованием и медикаментами и всем тем барахлом, что вы потом выгребли из госпиталя, мы бы могли её спасти, не будь в ней…

— Кого? — неуверенно шепчет Хирург и неожиданно выпаливает: — Мутанта?

Слово точно повисает в затхлом воздухе, отдающем смрадом пота и свежей крови.

— Что ты сказал? — начинает яриться Батя, сжимая пудовые кулаки. — Да я… тебя… за это собственными руками приду…

Эльза останавливает Колесникова, схватившего Саныча за грудки.

— Оставь его! — шипит женщина. — Помнишь, пару месяцев назад я говорила об аномальном развитии плода, а вы меня послали и запретили даже заходить к Катюхе.

— Вы говорите о моём ребёнке! — грохает Колесников. — О сыне! Я чувствую, знаю это! А вы говорите о них как о куске мяса! Саныч, чего она втирает нам, а? — Батя, часто моргая, смотрит на Хирурга. — Скажи ей!

— Вопрос не в том — спасём ли мы мать, а в том — выживет ли ребёнок, да и ребёнок ли… — обречённо говорит Эльза. — Решай, как мы это сделаем.

— Заткнись! — орёт Батя. — Мой сын чистый, здоровый, не то что… все эти уроды!

— Вот и проверим… — эхом отзывается Эльза.

Колесников, покачнувшись, смотрит на Саныча, словно ища поддержки у Хирурга, затем переводит взгляд на Эльзу.

— Мы её обезболим, — быстро говорит женщина, — ей не будет больно, проблема лишь в том, что если переборщим, то можем навредить ребёнку. У Кати может начаться кислородное голодание, а это отразится на мозге младенца и функционировании его нервной системы. Поэтому наркоз нужно строго дозировать, чтобы хватило, пока мы будем её резать и вытаскивать ребёнка, а потом…

Эльза прерывается, видя безумный взгляд Бати.

— А что потом? — дрожащим голосом спрашивает Колесников.

— Надо будет решать, что делать с Катей, — не моргнув глазом отвечает Эльза. — Точнее, как её…

— Чего? — Хирург замечает, как Батя инстинктивно тянется за оружием.

— Ты можешь орать, — тихо говорит Эльза, так, чтобы её не услышала роженица, — можешь избить меня, даже убить, но из всех твоих прихлебателей только я говорю правду. Что бы мы не сделали, Катя умрёт, так, или иначе. Но как это будет — решать тебе. Время идёт.

Колесников открывает рот. Хочет что-то сказать, но изо рта вырывается лишь тяжкий стон. Батя обхватывает голову руками и тяжело опускается на пол.

— Идём, — Эльза тянет Хирурга за руку, — время не ждёт, пора начинать.

Женщина открывает дверь в отделение.

— Эльза! — окликает её Батя.

Женщина поворачивает голову.

— Скажи мне, — продолжает Батя, — когда ты такой стала?

Эльза на секунду задумывается, затем отвечает:

— Я такой была всегда.

Женщина заходит в бокс вместе с Хирургом. Сквозь точно нарочно оставленную щель между дверью и косяком Колесников слышит, как Саныч звякает хирургическими инструментами, а Эльза что-то горячо говорит Кате, которая начинает плакать.

— Шшш… — едва слышно раздаётся голос Эльзы, — всё хорошо будет. Больно не будет. Просто поспишь. Ребёночка вытащим и тебя спасём. Только помоги нам.

— Обещаешь? — спрашивает, приподнимаясь, девушка.

— Да, — точно рубит Эльза, — молчи, лучше силы побереги. Сейчас наркоз дадим и ты ничего не почувствуешь.

Кровь стучит в висках Бати. Колесников хочет встать, но ноги его не слушаются. Прислонившись к стене, он начинает бить затылком об бетон.

Раз.

Другой.

Третий.

Боль физическая заглушает боль душевную. По шее течёт кровь. Колесников растирает тёплую струйку пятернёй, подносит ладонь к глазам. В тусклом свете единственного потолочного светильника ему кажется, что запятнанные липкой жидкостью пальцы окрашены в чёрный цвет. Где-то в отдалении слышны голоса, хрипы, всхлипы. Убежище стонет как единый организм в такт движений скальпеля, который рассекает живот Кати.

В мозгу Бати вспыхивает картинка. Свет и тень меняются как вспышки стробоскопа, который высвечивает всё, что происходит на операционном столе. Колесников словно видит со стороны, как за острым лезвием, поперёк живота девушки тянется разрез — тонкая красная линия. Колесников почти ощущает страшную боль, словно режут не Катю, а его самого вскрыли без наркоза.

«А…аа!..» — безмолвный вопль Бати исчезает во тьме — липкой чавкающей субстанции, выпрастывающей щупальца ему на встречу.

«Это мой грех! Не её! — мысленно надрывается Колесников, воздев глаза к потолку. — За что, господи?! Прошу тебя! Спаси её и моего сына! Лучше забери меня вместо них! Обещаю, если они выживут, я изменю порядки! Выродков больше не будут выбрасывать наружу! Только спаси их! Спаси и сохрани!»

Но небеса остаются глухи. Лишь далёкий звук падающих капель воды и чьи-то голоса эхом отражаются от стен.

Тем временем Хирург, промокнув кровь тампоном и ловко орудуя щипцами, помогает Эльзе расширить надрез на животе девушки, который теперь напоминает огромный раззявленный рот, застывший в вечном крике.

Батя отворачивается. Закрывает глаза, стараясь прогнать страшное видение. Но кто-то, словно разжав веки, заставляет его мысленно смотреть на страшную картину, когда руки Эльзы погружаются в распластанную плоть Кати, с трудом извлекая наружу покрытое кровью и слизью синюшнее тельце, за которым тянется пуповина. То немногое, что ещё связывает ребёнка с матерью, жизнь которой истаивает на глазах.

Изо рта Колесникова исторгается не то рык, не то стон. Урча как раненый зверь, Батя делает над собой огромное усилие и, согнувшись, упирается ладонями в пол. Затем, перебирая руками, встаёт, чувствуя, словно на него навесили пудовые гири. Колесников делает пару неуверенных шагов, дрожащей рукой приоткрывает дверь в бокс, больше всего на свете боясь увидеть то, что находится за ней.

Эльза и Саныч, лихорадочно копошась возле Кати, поворачивают головы.

— Стой где стоишь! — рявкает Эльза, перерезая пуповину и быстро отворачиваясь вместе с младенцем.

— Мальчик? — неуверенно спрашивает Колесников.

Женщина кивает.

— По… кажи… мне его! — приказывает Колесников, стараясь не смотреть на Катю, чей живот напоминает раскрытый розовый бутон, в котором виднеются тугие, склизкие кольца внутренностей, перемазанных кровью.

— Потом! — упорствует Эльза. — Сначала она! — женщина кивает на девушку.

— Почему он молчит?! — орёт Батя. — Он же должен кричать! Или нет? Что с ним!

Колесников проходит вперёд, но Эльза, прижимая к себе ребенка, отходит к стене. Батя направляется к ней, но в этот момент он слышит, как Катя, тяжко вздохнув, начинает биться в судорогах.

Поймав взволнованный взгляд Хирурга, Батя подбегает к хирургическому столу и, схватив девушку за руку, кричит:

— Катя!

— Да не слышит она тебя! — орет Саныч. — Действие наркоза заканчивается! У нее начинается болевой шок!

— Помоги ей! — приказывает Колесников. — Зашивай!

— Бесполезно! — эхом отзывается Эльза.

— Что? — переспрашивает Батя повернувшись.

— Ей уже не помочь, — продолжает Эльза, — пришлось резать внутренности, чтобы достать ребёнка, можно только облегчить страдания.

— Тогда колите ей передоз! — взрывается Колесников.

— Нечем столько, — вворачивает Хирург, — мы ей всё загнали перед началом операции, никак не вырубалась!

— Б…ля!.. — стонет Батя.

Глаза Колесникова бегают из стороны в сторону, останавливаются на окровавленном полотенце. Не говоря ни слова, Батя срывает его со спинки стула и, отработанным движением свернув в жгут, накидывает как удавку на шею Кати.

— Один, — считает Колесников сквозь душащие его слёзы.

— Два, — девушка начинает затихать.

— Три, — с губ Кати срывается протяжный хрип.

— Четыре, — Батя смотрит на посиневшее лицо девушки.

— Пять, — Колесников ослабляет хватку и валится на спину.

В тени сверкают глаза Эльзы.

— Ты всё правильно сделал, — говорит она, — другого выхода не было.

— Руки, — едва слышно произносит Батя, — руки не слушаются, а курить хочется.

В повисшей тишине слышно, как Хирург чиркает зажигалкой. Прикуривает, дрожащими пальцами подносит самокрутку к губам Колесникова.

— Затянись, легче будет, — шёпотом говорит он.

Батя затягивается, выпускает под потолок несколько терпких клубов дыма.

— Покажи мне моего сына! — рычит Колесников, поднимаясь с помощью Саныча.

Эльза, задумавшись, нехотя кивает и выходит из тени. В неярком свете потолочной лампы Батя видит, что на руках женщины лежит огромный младенец с приплюснутым черепом, сморщенной серой кожей и немигающими чёрными глазами, напоминающими два пятака.

— Что… это… — хрипит Батя.

— Твой сын, как я и говорила, — отвечает Эльза.

— Выродок?! — орёт Колесников. — Урод?!

— Обожди! — осекает его Эльза. — Он хоть и не орёт, но на дебила не похож, возьми его.

Женщина протягивает младенца Бате, но он отшатывается от него как от прокажённого.

— Убери его! Слышишь, убери! — кричит Колесников. — Эта тварь убила мою Катеньку!

Колесников переводит взгляд на тело девушки, пробегает глазами по распоротому животу и внезапно меняется в лице. Батю начинает бить частая дрожь. С плохо скрываемой яростью он произносит:

— Избавься от него! Придуши! Выкинь в отстойник, только чтобы я его не видел! И никто про него не знал!

— Ты чего! — кипятится Эльза. — Это же твой сын! Он же здоровый! Руки-ноги на месте. Вырастет, может и говорить будет.

Батя отмахивается.

— Делай, как я сказал! А ты, — Колесников смотрит на Хирурга. — Если ляпнешь про это кому, глотку зубами вырву. Понял?!

Саныч кивает, испуганно смотрит на Эльзу.

— Я не буду убивать ребёнка! — цедит женщина.

— Тогда это сделаю я! — рявкает Колесников.

Батя подходит к Эльзе, пытается отобрать у неё ребёнка. Женщина сопротивляется и, вырвавшись, отбегает в сторону двери.

— Убьёшь его, и я всем расскажу, что у тебя родился выродок! — шипит женщина. — Ты мне рот не заткнёшь!

— Уверена? — лыбится Батя. — А сдохнуть не боишься?

— Все мы когда-то умрём, — ухмыляется Эльза.

— Только ты первая, а потом он, — с этими словами Колесников вытаскивает из кобуры ПМ и наставляет пистолет на женщину.

— Считать не буду, — рявкает Батя, — да или нет?

Эльза закусывает губу, смотрит на дверь, понимает, что убежать не успеет, потом переводит взгляд на младенца, затем на Колесникова и нехотя кивает.

— Клади его на стол, так, чтобы я видел!

— Батя, ты чего? — пытается вмешаться Хирург. — Может лучше бабам его отдать? Скажем, что нашли наверху.

— Тебя, мудака, забыл спросить! — ярится Колесников, впадая в бешенство. — Ты лучше проследи, чтобы она не надула нас. А то и тебя искать придётся!

Саныч вздрагивает и бочком, опасаясь показать затылок Бате, подходит к Эльзе.

— Ну? — пистолет становится продолжением руки Колесникова. — Быстрее я сказал! Мы так до утра здесь провозимся!

Эльза подчиняется. Прижав к себе младенца, женщина проводит рукой по головке, словно прощаясь и, не дожидаясь команды Бати, сжимает пятерню на шее ребёнка. Мальчик широко распахивает глазки, внимательно смотрит на Эльзу, затем, к удивлению женщины, с силой поворачивает голову, впериваясь в Батю.

Ни крика, ни стона. Лишь взгляд тёмных, точно бездонных глаз, от которого хочется бежать без оглядки. Пистолет в руке Колесников дрожит.

— Не смотри на меня! — кричит, пятясь, Батя. — Слышишь, не смотри! Сделай так, чтобы он не пялился на меня! — орёт Колесников Эльзе.

Женщина, упёршись свободной рукой в грудь младенца, бросает дикий взгляд на Колесникова, затем на Хирурга, так, что они отшатываются от неё. Что-то беззвучно прошептав ему на ушко, Эльза с хрустом сворачивает мальчику шею. Тельце разом обмякает. Батя прижимается к стене, а Саныч, хватая ртом воздух, внезапно сгибается пополам и обильно блюёт на пол.

— Сделано, — цедит женщина, — проверять будете?

Батя зло смотрит на Эльзу. Убрав пистолет в кобуру, он подходит к Кате. Намотав её разметанные по хирургическому столу волосы на кулак, он подносит их к губам и что-то неразборчиво говорит. Затем, взяв с тумбы скальпель, Батя отрезает прядь и прячет её в карман. Резко выпрямившись, Колесников направляется к двери, повернувшись, говорит:

— Приберите здесь! Урода девайте куда хотите, а Катеньку… — Колесников, повернув голову, глядит на тело девушки, — сжечь в бойлерной, а прах развеять. И только посмейте сболтнуть кому, что тут случилось, грохну! Для всех — Катя и ребёнок умерли при родах и точка!

Дверь захлопывается.

Эльза часто дышит. Смотрит на утирающего рот рукавом халата Хирурга. Пользуясь моментом, женщина, метнув быстрый взгляд на Саныча и убедившись, что он на неё не смотрит, до крови закусив губу, отточенным движением вправляет себе большой палец, вывернутый в суставе. Поспешно накрыв тело младенца простынёй, Эльза засовывает его к себе в сумку.

— Я пойду, — Эльза трогает Саныча за плечо, — чего-то сердце ноет, а ещё трупик выбросить надо, сам здесь управишься?

Хирург кивает.

— Иди, иди, — и внезапно добавляет: — Выпить хочешь?

Женщина мотает головой.

— Сам прими, тебе нужнее, у меня другие дела есть…

Саныч поднимает усталые глаза, смотрит на Эльзу, затем берёт её за руку.

— Ты всё правильно сделала. Ребёнку всё равно не жить, а Батя тебя бы пристрелил.

— Знаю, — бросает женщина, высвобождая руку, — по-другому нельзя…

Эльза выходит за дверь и быстрым шагом удаляется по коридору.

* * *

Убежище. Гермоворота. Двадцать минут спустя

— Эй, хмырь! Ты куда намылился?! — кричит дежурный идущему к нему человеку в ОЗК, вскидывая АКС-74У.

— Сиплый! Оружие убрал! — раздаётся из переговорного устройства противогаза женский голос.

— Эльза? — удивляется охранник, сдёргивая с лица респиратор. — Куда это ты собралась на ночь глядя?

— Туда! — машет рукой Эльза, указывая на гермоворота. — А куда иду, то моё дело и не твоего ума дело.

Женщина небрежно подтягивает лямку большой сумки, переброшенной через плечо.

— Да ты не злись, — Сиплый, пытаясь замять ситуацию, убирает «укорот», — мы люди подневольные, что прикажут, то и делаем.

— А я и не злюсь, — цедит Эльза, — всё понимаю. Я наверх иду, надо кое-что проверить…

— Опять к выродкам? — интересуется охранник. — Ты поосторожнее с ними, ребята говорят, лютуют они. Давеча разведотряд ещё пару выпотрошенных тел в подвале многоэтажки неподалёку обнаружил. Жрут они друг друга.

— Ты меня знаешь, — Эльза показывает обрез двустволки, — у меня не забалуешь.

— Ну-ну, — охранник подобострастно лыбится, — тебе палец в рот не клади.

— Ты герму открывай, — торопится женщина, — часики тикают, а мне под утро уже вернуться надо.

— А ты это… — мнётся охранник, — разрешение на выход покажи, мне же потом… отвечать, если что…

— Личный приказ Колесникова! — врёт Эльза. — Можешь потом сам у него спросить.

Сиплый задумывается. Чешет затылок. Смотрит на Эльзу, точно пытаясь рассмотреть её глаза сквозь линзы противогаза, затем говорит:

— Ну, раз Батя приказал, то конечно пропущу, только в журнале выхода отметься, как положено.

Эльза кивает.

— Само собой.

Женщина открывает потёртую толстую тетрадь и небрежно выводит: «Эльза Гёрстер. Время выхода — 3:45».

Под графой «цель» Эльза, на секунду задумавшись, выводит: «Выродки». Затем захлопывает тетрадь.

— Всё? — в голосе женщины звенят металлические нотки.

— Угу, — кивает охранник, — там снаружи, несколько наших на точке сидят, если что пальни, они прикроют тебя.

— Спасибо! — Эльза засовывает обрез в самодельный чехол, закреплённый у пояса.

Сиплый берётся за штурвал гермоворот, поднатуживается и начинает с усилием вращать колесо. Герма нехотя поддаётся. Женщина, не дожидаясь, когда створка откроется полностью, бочком протискивается в образовавшуюся щель.

Буквально взлетев по ступеням вверх, Эльза оказывается в уже ставшем привычном мире после. Оглядывается. По календарю сейчас — самый конец августа, но судя по пронизывающему холодному ветру, распяленным чёрным облакам и низкой, точно прибитой в центре небосвода луне, похожей на череп, что-то разладилось в небесной канцелярии с момента Удара.

Пригибаясь, женщина идёт по двору Подольской городской клинической больницы. Так, наверное, чувствуют себя космонавты, впервые ступая на поверхность неизведанной планеты. Чуждый мир, точно выкрашенный в грязно-бурые краски. Почти лишённые листвы деревья с искривлёнными, как позвонки, стволами. Завывания ветра в ушах. Грязь, похожая на раскисшее тесто, чавкает под ногами.

— Уже скоро, — шепчет Эльза, поднимая голову и вглядываясь в сумрак, — у меня есть, чем угостить вас…

Женщина, прижимая к себе раздутую сумку, упрямо идёт вперёд — туда, где в серых больничных корпусах, сквозь заколоченные досками окна мелькает призрачный свет от горящих костров…

Глава 3

Аз есмь

Если я пойду и долиною смертной тени,

Не убоюсь зла, потому что Ты со мной;

Твой жезл и Твой посох —

они успокаивают меня…

Псалом 22

Подольск. Убежище. 2033 год

Колесников, вздрогнув, открывает глаза. Озирается по сторонам, словно не веря, что он лежит здесь, у себя в боксе, а не стоит возле изрезанного тела Катеньки. Батя утирает со лба холодный пот.

«Приснится же такая хрень, — думает Колесников, — столько лет прошло, а как наяву всё было. И ведьма эта, словно только что говорили. Тварь! Ей человека вскрыть, что мышь порезать. Правильно, что потом выгнал её. Правильно. Сдохнет и могилки не будет, даже поклониться нельзя».

Колесников встаёт, пытаясь сообразить, ночь сейчас или день. Смотрит на часы на стене. Стрелки замерли на 8:30.

«Хорошо меня вырубило, — думает Колесников, — а всё «марки» эти, будь они неладны. А без них не уснуть».

Неожиданно, в отдалении, раздаётся гомон возбуждённых голосов. Батя подходит к выходу из бокса, сдвигает засов и рывком распахивает дверь. Вскочившего было со своего места Игоря Колесников останавливает знаком руки. Прислушивается. Метрах в двадцати по коридору, со стороны гермодвери, мелькают тени, слышится топот ног.

«Мля. Кого это там нелёгкая принесла?! — матерится про себя Батя. — Митяй вернулся? Неужели Тень нашли?!»

Догадка, как молния, пронзает затуманенный спросонья разум. Колесников быстро идёт вперёд. Он видит, что в зоне выхода уже собралась толпа. Мужчины о чём-то громко переговариваются, показывают на кого-то. Несколько женщин тихо воет.

Не понимая, что происходит, Батя, зычно крикнув: «А ну, дармоеды, отзынь в сторону!», — расталкивает разом притихшую толпу и видит, что на полу шлюзового отсека, в окружении чистильщиков из отряда Митяя, уже снявших ОЗК и прошедших дезактивацию, лежит четыре окровавленных тела.

— Что за… — начинает Колесников.

Один из бойцов поворачивается.

— Митяй! — рявкает Батя. — Что произошло?! Где Тень?!

Каратель плюёт на пол. Смотрит исподлобья на Колесникова и, глубоко вдохнув, выпаливает:

— А хрен его знает, где эта тварь! Мы в засаду попали. И догадки твои не помогли! Надо было гранатомёты с ПКМ брать, как я и хотел! Горб, Жердь, Молчун, Сорок Седьмой — сдохли. Как ножом срезало. Нас кто-то из арбалетов пострелял. В клещи взяли, а потом как в тире, с четырех сторон положили.

— Ты что, ебанулся?! — взрывается Батя. — Вас было десять человек в полной боевой выкладке, с огнестрелом против одного мутанта, а ты мне туфту вгоняешь, про какой-то отряд под предводительством долбаного Робин Гуда?! Трепло!

— А ты сам посмотри! — на скулах Митяя играют желваки. — Видишь! — боец показывает на сквозную рану на груди Горба. — Точно копьём засадили, через броник стрела прошла. Это даже не человек шмалял. Болты из «шестнадцатой» арматуры, гляди.

Митяй знаком подзывает одного из чистильщиков. Тот разворачивает тряпицу и кладёт на ладонь арбалетный болт, сделанный из толстенного рифлёного стального прута с заострённым трёхгранным наконечником. Колесников берёт стрелу. Взвешивает её на руке.

— Ого! — восклицает Батя, прикидывая вес болта.

Повернувшись, Колесников смотрит на толпу.

— А вы чего зенки вылупили?! Давно в карцере не сидели? Марш по боксам!

Люди, обиженно сопя, бросая косые взгляды то на Батю, то на Митяя и выживших в бойне чистильщиков, нехотя расходятся.

— Ты что мне за представление тут устроил, а?! — рявкает Колесников, хватая Митяя за грудки и припирая его к стене, едва люди разошлись. — Мудила! Теперь всё Убежище будет знать, что вас сделала какая-то хрень с арбалетом! Мало нам слухов! Или… — Батя меряет Митяя с ног до головы тяжёлым взглядом, — ты решил из одного мутанта целый отряд придумать и жопу свою так прикрыть, да?! Сам обделался, как соплежуй, и голову в песок! Ты кому другому сказки будешь рассказывать, но только не мне! Один он был, развели вас как щенков! Да будь там целый отряд, вас бы всех положили, а так, только припугнули, чтобы вы Тень не преследовали, понял?!

Чистильщики смотрят на своего командира, видя, как глаза Митяя наливаются кровью.

— Ничего я не хотел! — ярится Митяй, с трудом вырываясь из мёртвой хватки Колесникова. Оправив куртку, чистильщик рявкает: — Ты знаешь, мы не отступаем, но Хлыщ нам туфту прогнал. Их явно больше нас было, не люди. Стреляли с нескольких сторон, сквозь метель. Даже в ПНВ ничего бы не увидели, а этим хоть бы что. Может, у них тепловизоры были!

— А ещё кристаллы магические! — передразнивает Батя. — Тебе не командиром быть, а на кофейной гуще гадать. Одни предположения. Не один говоришь, мутант? — продолжает издеваться Колесников. — А сколько? Пять, десять?

Митяй пожимает плечами.

— Не знаю.

— Да хоть двадцать! — бесится Батя. — Один он сработал! Гонишь ты! Зуб даю! Задание, какое было, а? Тень и паскуду, которая его сняла, достать! А я чего вижу! Четыре трупа! Приказ слит начисто! Тень исчез. Кто ему помог смыться — неизвестно. Ты типа повоевал, людей угробил, но свою-то задницу спас, а я один в дураках остался.

— Но… — начинает, багровея, Митяй.

— Ааа… — машет рукой Батя, — иди ты! После перетрём, сейчас запрягаешь бойцов. Пусть трупы в морг перетащат, а Хирург и его команда их посмотрит, может он что дельное скажет. Как выполнишь, мне доложишь.

Митяй нехотя кивает. Колесников разворачивается и уходит, думая о том, что предчувствие его не обмануло, а Тень так просто не взять.

«Что же ты за хрень такая, Сухов? — размышляет на ходу Батя. — Кто тебе так рьяно помогает? Или… святоша наш прав, и ты на самом деле нужен ему для чего-то?.. — Колесников поднимает глаза к потолку. — Эээ… нет, не верю. Бог здесь ни при чём! Иначе Катенька не умерла бы. Ведь тебя нет! Я знаю! А если ты есть, то покарай меня, вот прямо здесь и сейчас! — мысленно орёт Батя, вперясь в бетонные перекрытия».

Но небеса остаются глухи. Колесников идет по коридору, а звук шагов эхом отражается от стен…

* * *

Раменский район. Недалеко от деревни Марково

Вверх… Вниз… Вверх… Вниз… Меня словно качает на волнах. Пытаюсь сообразить, где я. Голова словно набита ватой. Всё тело ломит. Ощущение, что от боли вопит каждая клеточка тела. Пытаюсь пошевелиться. Руки и ноги не слушаются. Глаза застилает мутная пелена. Век не разомкнуть. Просто нет сил. Кажется, я даже забыл, как меня зовут. Но я должен вспомнить. Вспомнить всё.

Мысленно взываю к знакомым образам. Память — эта обычно услужливая старуха, в этот раз точно дразнит меня, показывая какие-то обрывки. Внезапно слышу отчаянный крик, не снаружи — внутри себя. Женский голос долбит в черепе, разрывает мозг на части:

«Сергей! Ты обещал мне, обещал защитить, спасти! Тень!!!»

Вопль буквально выдирает меня из небытия.

«Маша? — думаю я. — Машенька… Машулька!»

Мой мысленный крик уносится вдаль, бередя в глубине сознания страшные события последних дней. Я точно отматываю назад плёнку, с усилием крутя ручку старинного кинопроектора, видя, как в мерцающем свете, на желтом, затертом до дыр полотне, показывается казнь. Меня распинают. Я снова чувствую боль, страх, ненависть, но они не сравнятся с тем, что произошло потом…

Машенька. Я вижу, как Митяй стреляет в неё. Любимая падает подле креста, на котором меня распяли. Я смотрю на неё, пытаясь запомнить такие знакомые, но теперь… такие далёкие черты лица. Слепые глаза взирают на меня из пустоты, точно обвиняя в чём-то. Что это? Судилище? Нет! — отвечаю я сам себе. Её смерть дала силы жить мне, выдернув из зыбкого ничто. Я зачерпнул из отравленного источника и теперь пропитан ядом ненависти. Убивать не страшно. Страшно не убить того, кого нужно…

— Тень! — хриплый голос прогоняет видение. — Оклемался?

Сделав над собой усилие, я с трудом разлепляю заплывшие от кровоподтёков веки. В глаза брызжет солнечный свет. Тусклый обычно, но сегодня он мне кажется необычайно ярким. Как могу, поворачиваю голову. Вижу размытое пятно впереди меня, которое быстро приобретает контуры огромной фигуры, закутанной в накидку. Действие питья, или чего мне там дал Яр, быстро проходит. Я чувствую холод. Боль. Страх.

Промозглый ветер свистит в ушах. Не могу понять — холодно мне, или зубы просто стучат от лихорадки, сжигающей меня изнутри.

— Уже скоро. Еще немного и придем, — подбадривает меня гигант. — Я бы тебе еще пойла этого дал, но нельзя, вырубишься опять, а тебе, возможно, придется говорить.

— Как долго я спал? — интересуюсь я, озираясь по сторонам, видя, что Яр тащит меня на волокуше по замерзшему руслу реки.

— Всю дорогу сюда, — уклончиво отвечает мой спаситель.

— А ты? — спрашиваю я, пытаясь понять, куда это он меня притащил.

Яр хмыкает.

— А мне — без надобности. Иначе не ушли бы от твоих друзей.

При этих словах в груди остро кольнуло.

«Митяй! — думаю я. — Наверняка за нами послали карателей! Они нас не догнали или… — нехорошая догадка заставляет сердце прибавить обороты. Смотрю на закинутый за спину арбалет Яра, огромный топор, притороченный к поясу, и котомку, переброшенную через плечо, в которой сидит… Что же там сидит? Пытаюсь вспомнить наш последний разговор. Существо, дарующее силу через кровь. Да, именно об этом и говорил Яр. Его брат. И что, он, с его помощью, перебил всех чистильщиков?!»

— За Митяя не волнуйся, он жив, — бурчит Яр, точно прочитав мои мысли. — У тебя будет шанс поквитаться с ним.

— Ты телепат? — задаю я вопрос в лоб.

Слышу глухие раскаты, точно вдалеке гремит гром. Понимаю, что Яр так смеётся.

— Нет, — хмыкает мутант, — догадаться нетрудно. Знаю, чего ты хочешь. Убить его.

— Всех, — поправляю я. — Колесникова, Митяя, Арсеньева, чистильщиков. Убивать всех мучительно и долго, чтобы почувствовали, как страшна смерть, когда ты ее не зовешь!

— Умерь свой пыл! — неожиданно рявкает Яр. — Там, куда мы идем, гордецов и, тем паче, мстителей, не любят. Избави тебя бог сказать это отцу-настоятелю!

— Ты живешь в монастыре?

— В обители, — отвечает Яр. — Месте, где спасают заблудшие души.

— И мою спасут? — пытаюсь я пошутить.

— Если он захочет! — глядя в небеса, гигант поднимает голову. — На всё его воля!

— А если… — начинаю я.

— Молчи! — осекает меня Яр. — Молчи и думай, о чём ты будешь говорить с ним! От этого — жизнь твоя зависит.

Я открываю рот, пытаясь возразить, но не решаюсь, заслышав размеренные удары колокола…

* * *

Село Марково. Обитель при Церкви Казанской иконы Божией Матери

По двору монастыря, по расчищенной от снега дорожке, сломя голову несётся мальчик лет десяти. Вслед за ним бежит молодая женщина в наспех накинутом на плечи тулупе.

— Авдий! — кричит она. — Сына! Стой! Куда? Заругают!

Но пострел только прибавляет хода, направляясь к огромным, оббитым толстенными досками и железными листами воротам, возле которых уже собралась толпа из нескольких десятков человек. Мужчины, вооруженные копьями, топорами и мечами, женщины, в длинных до пят пышных юбках, а также несколько стариков, перестав что-то горячо обсуждать, поворачивают головы. Лица многих скрыты респираторами и самодельными тканевыми масками.

Мальчуган, подбежав к храмовникам, резко замедляется, скользит по натоптанному снежному насту и едва не влетает в толпу. Но его успевает подхватить сутулая фигура, с ног до головы закутанная в серую накидку.

— Обожди, внучек, — слышится хриплый старушечий голос, — не время сейчас взапуски играть.

— Пустите! — сердится мальчишка, пытаясь вырваться из цепких пальцев. — Я уже большой, мне можно!

По толпе катится неодобрительный ропот. Люди искоса глядят на сопляка. В этот момент к ним подбегает запыхавшаяся мать.

— Авдий! — выпаливает она. — Как ты посмел ослушаться меня?!

Женщина замахивается, намереваясь отвесить мальчишке подзатыльник, но её руку перехватывает старуха.

— Ксения! — неожиданно рявкает она. — Сколько раз тебе говорить, что это не метод!

Женщина, глядя на старуху и тщетно пытаясь вырвать ладонь, обиженно тянет:

— Эльза, а как его ещё приструнить? Совсем от рук отбился, как… — женщина замолкает и, помедлив, добавляет: — муж погиб.

Старуха разжимает пальцы. Гладит мальчишку по голове.

— То моя вина была, не смогла выходить, не удержала.

— Не кори себя! — спешит ответить Ксения. — После того боя с летунами многих господь к себе призвал. Значит, такова его воля!

Эльза кивает, затем оборачивается, окидывает взглядом людей в притихшей толпе. В этот момент звонарь на колокольне, с криком: «Вижу их!» — ударяет в колокол. Над монастырём разносится печальный перезвон, эхом летящий по руслу Москвы-реки.

Эльза переводит взгляд на возвышающуюся, метрах в пятидесяти от неё, величественную церковь, построенную из красного кирпича, затем вздыхает и, бросив: «Я скоро приду», — направляется к церкви.

Люди смотрят ей вслед и тихо, так, чтобы Эльза не расслышала, вновь о чём-то возбуждённо переговариваются друг с другом…

* * *

Застыв на пороге храма, старуха мнётся, переступая с ноги на ногу, и, глубоко вдохнув, точно перед прыжком в омут, заходит внутрь. Пройдя с десяток шагов, Эльза замирает, видя, что на полу церкви, раскинув руки и что-то шепча, лежит отец-настоятель. Рядом с ним валяется деревянный посох — толстая, обожжённая до черноты, сучковатая палка, покрытая непонятными письменами, с грубо вырезанным навершием в виде креста. Скрипящему, как несмазанное колесо телеги, голосу старика вторит шипение развешанных по стенам нещадно коптящих масляных лампад, чей тусклый свет порождает смутные тени под высоченным сводчатым потолком.

Постояв с минуту, старуха, наконец, решается побеспокоить отца-настоятеля.

— Отче! — тихо произносит Эльза. — Прости мне дерзость мою!

Но священник, тихо повторяя слова молитвы, продолжает лежать, раскинув руки, точно пытаясь обнять кого-то невидимого.

Господь — Пастырь мой;

Я ни в чем не буду нуждаться:

Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.

Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной;

Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня.

Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена.

Так, благость и милость Твоя да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни…

Внезапно старик перестаёт молиться. В храме на несколько секунд воцаряется мёртвая тишина.

— Он говорил со мной, пока ты не пришла! — сердится священник, продолжая лежать на полу.

— Отче, — продолжает старуха, — его везут, надо приготовиться, время начина…

— Оставь пустое! — слышится в ответ. — Не о том думаешь, сестра!

Игумен, повернув голову, вперивается карими, поразительно ясными для его возраста глазами в лицо старухи.

— Ты тоже чувствуешь это? — спрашивает священник, начиная, кряхтя, вставать с пола.

— Уже скоро, — отвечает Эльза, быстро пройдя вперёд и поддерживая игумена за руку, — грядут перемены.

— Уверена? — хмурится отец-настоятель, опираясь на посох.

Эльза кивает.

— Помнишь, я как-то с тобой говорила, правильно ли мы тогда истолковали знаки? — старуха вопросительно смотрит на игумена.

— Ты истолковала, — поправляет священник, идя к выходу. — Я привык доверять тебе, твоему чутью!

Старуха улыбается.

— Не все так считают, ты же знаешь, что люди говорят меж собой, что это всё от лукавого.

— Не смей поминать его имя в доме божьем! — злится священник, ударяя посохом об пол. — Не им решать, что богово, а что бисово! Мне! Ибо я их поводырь в этом мире, который они сами и загубили! Слепцы!

Опираясь на руку Эльзы, отец-настоятель выходит из храма, задирает голову и, прикрыв глаза ладонью, щурится от яркого солнца.

— Хороший знак, — шепчет игумен, — давно я такого светоча не видывал, давно… Ну, идём, сестра, — старик смотрит на Эльзу, — познакомишь меня с нашим, как я искренне надеюсь, новым братом.

Отец-настоятель и старуха, спустившись по длинной бетонной лестнице, направляются к толпе. Люди, склонив головы, расступаются. Священник останавливается перед воротами, поднимает руку, прислушиваясь к звукам, доносящимися с той стороны. Кажется, что собравшиеся перестали дышать, слыша характерный скрип, точно по снежному насту волочат что-то тяжелое.

— Отмыкай! — игумен машет рукой.

Пара дюжих мужиков, крякнув и поднатужившись, с трудом сдвигают примерзший за ночь засов, сделанный из бревна, и медленно, со скрипом, распахивают тяжеленные створки ворот.

Толпа подается вперед, жадно вглядываясь в искрящийся на морозе воздух. Люди видят, что по дороге, таща за собой привязанные верёвкой к поясу волокуши, на которых кто-то лежит, тяжело ступает Яр. Изо рта гиганта, запахнутого в вывернутую мехом наружу накидку, клубами валит пар.

Заметив толпу, Яр приветственно машет рукой. Воин, поправив огромный арбалет, притороченный за спиной, и поудобнее перехватив котомку, переброшенную через плечо, продолжает идти по дороге, ведущей к обители.

В этот момент игумен чувствует, как его руку стискивают пальцы Эльзы. Старуха делает шаг вперед, но её отдергивает отец-настоятель.

— Не время сейчас, заинтересованность выказывать! — шипит он Эльзе на ухо. — Терпи и жди, люди сами должны решить, как его принять! Жить ему или умереть!

Эльза поворачивает голову, взволнованно смотрит на священника.

— Помни, о чём мы говорили! Помни! — шепчет игумен. — Да укрепится вера твоя!

Старуха кивает и начинает мысленно молиться:

«Господи! Спаси и сохрани его! Помоги ему! Дай сил и избавь нас от лукавого! Сергей, я знаю, ты слышишь меня. Тень!»

* * *

Крик Эльзы, одновременно далекий и такой близкий, врывается мне в голову. Я вижу, что Яр тащит меня в монастырь, больше напоминающий средневековую крепость. Высокие кирпичные стены с бойницами, вдоль которых кто-то вышагивает с луком за спиной, башня колокольни вздымается над куполами храма. Замечаю, что на площадке под звонницей мелькает пара силуэтов. Нас явно ждут. Готовятся. Причем, Яр тащит меня по дороге, обходя монастырь по дуге, словно показывая его мне.

«Если там запереться, то брать его придется только штурмом, — почему-то приходит мне на ум. — Интересное местечко. Что же там?» — мысль точно повисает в воздухе, едва я, до хруста повернув голову, замечаю, что меня, застыв в распахнутых воротах, встречает вооруженная холодным оружием толпа.

Время словно поворотилось вспять, разом отмотав назад пять или шесть столетий. Вижу мечников, копейщиков, арбалетчиков, несколько женщин в непонятных, точно сшитых в средневековье одеждах, даже одного ребенка, который указывает на меня пальцем. Надеюсь, что они не обсуждают, кому какая часть меня достанется на обед. Наш долбаный мир заставляет подозревать всех и каждого.

Потрошители приучили нас, там, в Убежище, что грань между зверем и человеком зыбка как утренний туман. Голод — страшное испытание. Тот, кто больше всех кричит и бьёт себя в грудь, что он скорее сдохнет, чем опустится до каннибализма — врёт. Особенно, когда от голода живот прирастает к спине, а ты начинаешь бредить, выплевывая на пол гнилые зубы. Обстоятельства бывают разные, уж поверьте мне. Я знаю…

Чем ближе толпа, чем сильнее у меня в груди стучит сердце. Колокол уже не звонит. Я различаю приглушённое дыхание людей. Внезапно к их тихому говору добавляется пронзительный свист, прилетевший откуда-то слева. В нескольких сотнях метрах от нас раздается размеренный гул и металлический стук. Пытаюсь понять, что это может быть. Грохот до боли знакомый, он кажется ирреальным в нашем мире. Внезапно меня осеняет. Я слышал эти звуки, когда сопляком, еще до Удара, смотрел какой-то старый черно-белый фильм про войну. Эти звуки может издавать только один механизм — паровоз.

Удивиться не успеваю. Толпа расступается, и Яр, дёрнув волокушу, затаскивает меня на двор монастыря. Ворота тут же закрывают. На меня смотрят десятки пар глаз. Взгляды цепкие, настороженные. Меня явно изучают, прощупывают, как барана на рынке. Кручу головой по сторонам. Люди одеты в странную одежду. Кто-то в длинные до пят накидки, кто-то в плотные стёганые бушлаты, обшитые металлическими пластинами и кольчужными кольцами. Бабы — все до одной в юбках. Лиц толком не разобрать из-за респираторов. В этот момент я ощущаю, как к руке прикасаются маленькие пальчики. Вижу мальца. Он смотрит на меня широко распахнутыми глазами и произносит фразу, молотом вдарившую мне по мозгам:

— Господь услышал мои молитвы и послал нам тебя!

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

— Авдий, — называет он странное имя, и, подумав, мальчуган, заглядывая мне в глаза, с гордостью добавляет: — Служитель бога!

Я киваю, пересекаюсь взглядом с женщиной лет тридцати, настороженно глядящей на меня. В следующую секунду она бросается вперед и закрывает Авдия собой. Больше никто не подходит.

Я пытаюсь улыбнуться, но вовремя вспоминаю, что на мне противогаз.

Внезапно слышу голос Эльзы:

— Несите его в братский корпус. Ему нужен покой!

Я уже ничему не удивляюсь. Поворачиваю голову, вижу, как от толпы, точно тень, отделяется сгорбленная фигура в накидке. Старуха подходит ко мне. Кладёт руку на лоб. Заглядывает, сквозь линзы маски, в глаза.

— Вот мы и встретились, Тень. Теперь ты дома.

— Уверена? — пытаюсь я пошутить.

Старуха смеется, затем серьёзнеет и отвечает:

— Это зависит от тебя! Думай о том, что будешь говорить!

Меня несут дальше. Ловлю на себе пронзительный взгляд. Скашиваю глаза. Вижу, что на меня смотрит старик, облачённый в рясу. Он стоит чуть поодаль от толпы, опираясь на посох. В отличие от остальных, лицо у него открыто. Глубоко посаженные, прищуренные глаза внимательно следят за мной как два остро отточенных клинка. Так смотрит хищник, выбирая себе жертву в стаде. Невольно ёжусь под его взглядом. В голову, как вихрь, врываются вкрадчивые слова:

— Бог все видит, все знает, и взывает к тебе: «Восстань, избавившись от скверны, прозри, исполнившись волею моей и завершив круг бытия, умри, чтобы воскреснуть!»

Мне кажется, что я схожу с ума. Невольно повторяю слова незнакомца. Позабыв про толпу, я точно растворяюсь в себе, проваливаясь в бездну. Перед глазами мельтешит калейдоскоп из лиц. Я точно наблюдаю со стороны, как Яр бережно отвязывает меня от волокуши и, взяв на руки как младенца, заносит в длинное одноэтажное здание с наглухо замазанными глиной окнами. Мутант проносит меня по коридору и, распахнув дверь, осторожно кладёт на деревянный пол. Вслед за ним в помещение входит Эльза, в сопровождении наголо стриженного здоровенного и чуть прихрамывающего парня.

— Данила, — говорит ему старуха, — будешь помогать мне. Раздень его.

Парень кивает. Снимает с меня противогаз, затем срезает одежду, которую уносит Яр. Вскоре здоровяк возвращается с огромной деревянной кадкой с водой, от которой валит пар. Эльза начинает меня медленно мыть.

— Тебе не впервой, — шучу я, ничуть не стесняясь наготы.

— Каким ты был доходягой, таким и остался! — ухмыляется Эльза, осторожно обтирая тряпкой с горячей водой раны на запястьях. — Кожа да кости, но лучше молчи, тебе вредно говорить, ты крови много потерял.

— Как вам удалось спасти меня? — решаюсь я спросить.

— Не мы! — рубит старуха. — Такова воля бога! Его и благодари!

— Что дальше? — меняю я тему разговора.

— Посмотрим, — уклончиво отвечает Эльза, — от тебя зависит. Тебе нужно набраться сил. То, что ты в обители, ещё не значит, что тебя приняли. Всё будет зависеть от разговора с настоятелем и мнения схода. Как они решат, так и будет.

— Тогда скажи, зачем я вам нужен? — упорствую я.

— Не боись, — скрипуче смеётся старуха. — Людей мы не жрем, и в жертву потрошителям тебя приносить не будем.

Я ловлю на себе любопытные взгляды Яра и Данилы.

— Но… — пытаюсь я возразить.

— Лучше молчи! Надоел! — злится Эльза. — Забыл, чему я тебя учила?

— Молчуны дольше живут, — отвечаю я.

— Ну, хоть это ты запомнил.

Эльза встаёт. Подходит к двери. Повернувшись, она бросает Яру и Даниле:

— Домойте его и в келью свободную, как условились. Напоите, накормите, к ранам мазь приложите, перевяжите. Я потом приду, пусть он хорошенько выспится.

— Сделаем, — бубнит Яр.

— В лучшем виде! — вворачивает Данила. По взгляду парня я вижу, что он хочет что-то у меня спросить, но не решается при старухе.

— А ты боль терпи, она скоро вернется, — говорит мне Эльза, — но ты выдержишь, тебе не впервой.

Старуха уходит. Данила снова открывает рот, но заметив, что Яр мотает головой, точно затыкается.

— После испросишь, — бубнит гигант, — не время сейчас вопросы задавать, имей терпение.

Данила кивает и, снова бросив на меня быстрый взгляд, помогает мутанту обтереть меня холщовой тряпкой.

* * *

Не прошло и часа, как меня, переодетого в чистое бельё, порядком захмелевшего от выпитого самогона, уложили на полати, сбитые из грубо обструганных досок.

Келья — примерно три на два метра, куда меня определили, видимо, является наскоро возведенным пристроем к уже существующим нежилым комнатам. Наверное, меня не захотели подселять к остальным. Своеобразный карантин, только от болезни не телесной, а духовной.

Озираюсь по сторонам. На расстоянии вытянутой руки находится столик, на котором стоит глиняный кувшин, судя по терпкому запаху, с настойкой из трав и тарелка с нехитрой снедью. Одним словом — жить можно. Вот только как? Чувствую, как боль, тихо долбившая меня всё это время, разгорается с новой силой. Но она ничто по сравнению с тем, что у меня творится в душе. Ад — как он есть. Место, где я сам себя поджариваю на медленном огне, вспоминая, что произошло за эти дни. Вопль Машеньки все время стоит у меня в ушах. Хочется убежать, скрыться, только бы не видеть, как Митяй стреляет в нее, но картинка навечно отпечатана в мозгу как черно-белый негатив.

Тянусь за настойкой. Руки дрожат. Край кувшина стучит по зубам. Пью жадными глотками в надежде забыться. Горло обжигает огнем. Не знаю, как выпивка сочетается с учением о вере. Или, может быть, для меня сделали исключение? Честно говоря, мне все равно. Главное — результат.

Настойка действует даже слишком быстро. В голове все затуманивается, комната плывет перед глазами, веки тяжелеют. Ужасно хочется спать. Ловлю себя на мысли, что если кто подсматривает за мной, то на героя я совсем не тяну. Лысый, дрожащий от озноба измождённый доходяга, с лихорадочным блеском в глазах, взглянув в которые любому станет жутко, словно видишь саму смерть. Да, я многое пережил. Прошлое, будущее, настоящее. Все запутано и переплетено как клубок змей. Эта масса шевелится, шипит, поднимая уродливые плоские головы с раздвоенными язычками.

Твари смотрят на меня красными горящими глазами. Раззявленные, зубастые пасти все ближе. Я чувствую смрадное дыхание. Внезапно змеи поворачивают головы. Эти твари глухи, но видимо они чувствуют вибрацию, которая сотрясает здание. Грохот работающего двигателя. Слышу пронзительный свист. Выпускают пар? Почему-то, именно эта мысль приходит мне в голову. Да, эта обитель полна тайн. Под размеренный стук я засыпаю. Мне снится железная дорога. По ней движется мотодрезина с вооруженными людьми. Треск мотоциклетного движка разрывает мертвую тишину, повисшую над Климовском — страшным местом, где много лет назад я оказался в составе разведотряда чистильщиков…