Сто одна причина моей ненависти

Рина Осинкина, 2021

Людмиле кажется, что в этой жизни она уже лишняя. Даже то место на мосту, с которого она думает прыгнуть, чтобы покончить с собой, занято другой отчаявшейся! Так, может, стоит еще задержаться на этом свете, попробовать помочь другому, открыть свою жизнь новым людям, а сердце – старой любви? И вдруг окажется, что есть еще время для счастья, а цена всем потерям – фальшивый грош?

© Осинкина Р., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

План мог бы не сработать, если бы дома ее ждал котенок. Или щенок. На худой конец, пятнистый геккон в стеклянном шестилитровом террариуме, втиснутом между средними полками книжного шкафа.

Был бы у нее котенок, она бы не посмела. Она бы все время думала, а как он там — без еды, без питья, взаперти. Подохнет, конечно. Но сначала оборётся вусмерть, наплачется. Жалко ей было бы котенка.

Хотя ничего этакого она и не замыслила. Не надо наговаривать на себя. Она просто едет, чтобы посмотреть.

Ее «Жучок-Фольксваген» мерно перемещался по серым улицам серого мегагорода. Мимо серых домов и серых деревьев. Точнее, не серых даже, а такого стального цвета… Да, именно стального и густо запыленного. Только небо, тоже стальное, местами отливало розово-фиолетовыми ляпами — был вечер.

Голос в голове, тихий, хитровато-вкрадчивый, умолк — видимо, довольный. Он убеждал вчера, и накануне, и с утра сегодня: «Зачем тебе туда? Даже и не думай ехать, еще шагнешь».

«А вот и поеду», — ведясь на обычное стремление всему и вся противоречить, приняла решение она.

«Смотри, не вздумай… того… не надо! — притворно встревожился голос. — Взгляни только и сразу домой!»

Но она сделала выбор, и он был разумным: предметно представить последствия шага и отрезвиться. Почувствовать отвращение к виду разбрызганных мозгов на лоснящемся рельсе и неестественно вывернутых конечностей. Она ни за что не сделает этот шаг. Она что — дура?

Она обманывала себя. Она это сделает. Легко и непринужденно. На полном, абсолютном, звонком молчании в голове. И с заливающимся радостью сердцем.

Потому что ей до тошноты мерзко. Давно уже. Мерзко-отвратительно в этой ее вселенной. Холодно. Гадко. Что Людмиле Домбровски тут делать? Нечего. Не с кем. Надоело. В здешних местах ей больше никто не нужен. И главное — тут никому не нужна она. Ты есть никчемный центр собственной реальности, Людмила Домбровски, совсем недавно бывшая Миколиной.

Местечко для поступка было прикинуто подходящее. Как для одного варианта, так и… Все, стоп. Никаких вариантов, понятно? Во-первых, ты не дура, а во‐вторых, если уж собралась обмануть себя, то действуй тоньше. Посему в этом направлении даже не мысли. Иначе вместо легкого шага получится живодерство с неясным итогом.

Людмила выехала за МКАД. Скоро появится нужный ей мост, а точнее — шестиполосная эстакада над железнодорожными путями, огороженная боковинами из бетонных плит, в одной из которых имелся пролом, не заделанный ремонтниками по безалаберности или недосмотру. Дыра была частично скрыта фонарным столбом, торчащим в явно не положенном ему месте и нарушавшим линейно-ровный строй бетонно-трубчатых собратьев.

Да и кому мешает этот пролом? Машина через него не сверзится, дыра-то узкая, полуметра нет в ширину, еще и с высоким порожком. И столб раскорячился и перекрывает прямой доступ к бреши. А пешеходов на этом участке трассы не бывает. Для них даже стоящего тротуара не предусмотрено, узкая бровочка вместо него, оно и правильно. Есть маршрутки и автобусы, милости просим прокатиться. Незачем пятки бить по мосту, тут с километр будет, если не больше.

Она включила правый поворотник, плавно подводя машину ближе к бордюру. Стоянка здесь не положена, только кто запретит, даже если и видит? К тому же она ненадолго.

Забавно, но место было занято. Ее, Людмилино, место. Пристрелянное и облюбованное. Рисовать в воображении ей ничего не придется, имеется шанс увидеть все, так сказать, вживую. Или — «вмертвую»? Как это правильно по-русски?

Девица лет двадцати, тоненькая, чистенькая, вся такая стильно-модная, в серебристой лайковой курточке, надетой поверх джинсового платья-балахона, с сумочкой из кожи «под рептилию» и прижатым к груди бело-розовым, в кружавчиках, кульком — по всему видно, младенцем, — примеривалась выбраться на бетонный скос по ту сторону парапета. Поскольку она все время чем-то и за что-то цеплялась, процесс шел медленно и натужно.

Денежку, что ли, обронила? Достать желает?

Людмила тихонько сдала машину назад и, не захлопывая дверцы, выбралась из-за руля. Остановилась у кромки мазутно-грязевого ручейка, неровной лентой тянущегося вдоль щербатого бордюра. Девица вздрогнула и, скосив взгляд на Людмилу, попытки ускорила.

А одежка-то на девочке что надо. В этом вопросе Люда знала толк, поскольку стиль бохо недавно стал ее излюбленным. Людмиле импонировали блузы-размахайки из тонкого шелковистого льна, просторные бесформенные кардиганы с бортами разной ширины и длины, объемные сарафаны с косым подольным срезом, шарфы-снуды и палантины.

Людкин сегодняшний прикид — старая отцовская кожанка — тоже можно было причислить к образчикам вышеупомянутого стиля. Кожанка была велика Людмиле размеров на пять, потерта в местах сгибов, а из раструбов рукавов не показывались бы даже и кончики пальцев, если бы Люда не подвернула обшлага сантиметров на десять. Под куртку она приспособила абсолютно новую тельняшку, которую ей взбрело в голову купить третьего дня в магазине армейского обмундирования у метро «Партизанская». Ну а джинсы на ней были простые черные, и столь же обыкновенными были кроссовки, изрядно поношенные к тому же. В этом наряде Люда чувствовала себя прекрасно — упоительно горько и восхитительно свободно. Не то что девица, одетая, как на фотосессию для модного журнала. Та, что сейчас пытается обрести свободу иным путем. Помочь? А поможем.

— Тебе детеныш мешает, — спокойно проговорила Люда. — Давай подержу.

И с невозмутимым видом протянула руки в их сторону.

Девица снова взглянула на нежданную доброхотку.

Глаза у нее были… Нет, не пустые были ее глаза. Испуганные. И какие-то замороченные, что ли.

Людмила широко переступила через мазутный поток, не спеша сделала еще один шаг. Приблизившись вплотную, молча отобрала у мамаши мягкий сверток. Та почти не сопротивлялась. Кивнула, проговорила отрешенно-вяло:

— Спасибо. Я тотчас ее у вас заберу… Как только через дыру пролезу… Вы еще ближе подойдите тогда. Чтобы мне все сначала не начинать.

И отвернулась, бочком протискиваясь между неровными краями бреши. Без ребенка ей было сподручнее.

И тогда Людмила проговорила, громко и внятно, обращаясь к узенькой спине:

— Какой замечательный у вас мальчуган! Упитанный такой. Вы просто умничка, что не жалели на него корма.

— Спасибо… — растерянно отозвалась незнакомка и добавила после паузы: — Но это девочка…

— А это даже лучше, — обрадовалась Людмила. — Мальчики более жилистые. Тут мне на два полных ужина хватит. А если с картошечкой жареной и лучком, то и на четыре. И если ни с кем из тусовки не делиться. А вы сигайте, сигайте, мамаша, не тормозите.

Девица, сообразив, о чем идет речь, раскрыла рот в немом ужасе, прижала кулачки к груди.

— Да как вы!.. Как вы смеете! Вы же просто выродок! — с отчаянием вскричала она.

— Молчи уж, — хмыкнула в ответ Людмила, укладывая спящего ребенка на заднее сиденье машины. — Лучше на себя посмотри.

Позабыв сигать с эстакады, молодая мамаша рванулась в сторону «людоедки». Девчонкины остроносые, на высокой шпильке полусапожки заскользили по мазутной грязи, ноги разъехались, и она бы шмякнулась в чавкнувшее месиво, если бы Люда не ухватила ее за плечо, с силой дернув кверху.

Без всякой злобы отвесив девчонке оплеуху — в качестве профилактики от возможной истерической реакции, — втолкнула на сиденье рядом с младенцем. Села за руль, но ехать не торопилась. Да и куда? Вопрос.

— Ты сегодня что-нибудь ела?

Девчонка ничего не ответила. Бросив взгляд в зеркальце заднего вида, Людмила увидела, как она, притиснув к груди покряхтывающий, заворочавшийся атласно-кружевной тючок, тихо плачет. Слезы по ее щекам катились обильно, стремительно, а лицо было неподвижным, будто окаменевшим. Только губы кривились и слегка дрожал подбородок.

— А ребенок? Дочку ты когда кормила?

Ее пассажирка опять ничего не сказала.

— Понятно, — пробормотала Людмила, поворачивая ключ зажигания.

Значит, сначала в аптеку — за подгузниками, бутылочками, кормом, присыпками и прочим всем. Возьмем этих двоих на передержку.

В конце концов, чем эта парочка хуже щенка или котенка? Хотя с котенком, конечно, было бы проще.

В свои неполные тридцать восемь Людмила Миколина, по примеру большинства столичных сверстниц, была пропитана уверенностью в себе, обладала бойцовским оптимизмом, точно знала, чего конкретно ей хочется и как этого достичь. Она не была стервозной бизнес-леди, изматывающей персонал вечными придирками и завышенными требованиями, однако работать ей нравилось. Она фанатично впахивала, но не ради того, чтобы иметь возможность ни в чем себе не отказывать и в конечном итоге повыставляться перед друзьями — например, новой тачкой или видеоотчетом с Лазурного Берега, а из любви к процессу и для красивого результата.

С друзьями, кстати, не заладилось — у Люды были одни лишь знакомые, зато много. Естественно, никому из них она не признавалась, что является трудоголиком, дабы те не сочли ее идиоткой или лицемеркой.

Людмиле нравилось впахивать вообще. И на работе — в качестве управляющей своей крохотной фирмой, и дома — в роли хозяйки, с энтузиазмом вылизывающей квартиру и утюжащей носильные вещички, свои и мужа. С готовкой она не дружила, что правда, то правда, зато сохранила фигуру, в отличие от старшей сестры, которая была фанаткой кулинарии. Теперь Галина похожа на кубышку с толстыми ножками. Ей даже пришлось отказаться от профессионального кресла с подлокотниками, поскольку те упирались Галке в бока и стесняли движения — Людкина сестра была врачом и числилась в медклинике дантистом.

И — да, имелся муж. До недавнего времени. И бизнес был. И с сестрой они раньше дружили, а теперь в ссоре.

Если по порядку, то первым номером шла ссора с Галкой. Сестра заявила, что парень по имени Чеслав, с которым Людмила собралась связать судьбу, скользкий тип и ему не стоит доверять не то что будущую жизнь, а и даже вчерашний ужин. Люда, естественно, вспылила. Заподозрить сестрицу в зависти она не могла, та двенадцатый год пребывала замужем, растила двух дочек и явно была счастлива со своим Трофимовым. И тогда Люда заподозрила сестру в ревнивом нежелании, чтобы и она, Людмила, также сделалась семейно-счастливой, о чем не преминула сообщить Галке в лицо. Они рассорились вдрызг, Галка даже на свадьбу к ним не пришла, хоть, переступив через амбиции, Люда ее пригласила. По просьбе Чеслава, кстати говоря. После этого ссора окрепла, получив статус хронической.

Чеслав Домбровски был хорош. Не броско-яркой красотой, а какой-то такой вкрадчивой, зато убойной. С прекрасным вкусом в одежде и отличным доходом в долларах.

Людмила искала кандидата в мужья долго и придирчиво, не желая попасть с этим делом впросак. Не через интернет, конечно же. Поначалу она делала ставку на вуз. Однако в институте ей никто подходящий не попался, хотя она стойко продержалась все пять курсов в суровом Станкине, где основной контингент состоял из будущих продвинутых технарей — мужчин, разумеется, а не девчонок. Но по поводу таковой неудачи она не переживала, имея перед глазами грустный пример школьной подруги — Кати Поздняковой, которая, выскочив замуж аж за аспиранта, быстро о том пожалела. А все потому, что влюблена была и на тот период отключила мозги.

После окончания института Людмила принялась активно посещать собрания молодых интеллектуалов, клубы ценителей импрессионизма, любителей джаза и прочие тусовки, где можно было встретить кого-то стоящего, с клеймом качества на челе и одежде. Работа в проектном институте в поисках не помогала, так как вокруг вяло роились одни плешивые женатики в пиджаках с лоснящимися обшлагами.

Вскоре она поняла, что принцы клюют на золушек лишь в сказках, да и то при участии доброй крестной. И Люда ушла в бизнес — в малый, но свой. Дело, которым она начала заниматься, ее увлекло всерьез.

Это была выставочная компания под смешным названием «Инженерский разгуляй», сотрудниц там насчитывалось всего трое — два менеджера по привлечению экспонентов плюс бухгалтер с дополнительными функциями того же менеджера. Видимая тематика экспозиции, которую они собирали дважды в год, была достаточно необычна, что обеспечивало густой поток посетителей, а ее подоплека приманивала солидных экспонентов, готовых заплатить за участие хорошие деньги.

На фоне образчиков технарского дуракаваляния, как то: ползающий ноутбук, говорящий унитаз и прочей подобной лабудени, сочиненной восторженным молодняком, корпорации демонстрировали свой основной продукт и на коммерческие результаты очередного «Инженерского разгуляя» никогда не жаловались.

Успех делает женщину удачливой и яркой. На одном из официозных мероприятий, проводимых в конгресс-центре Финансовой академии, с Людмилой познакомился будущий, теперь уже бывший, муж. К промышленникам он не имел никакого отношения, был помощником управляющего инвестиционной компанией, и его статус вопил о себе запонками в алмазной крошке и золотой печаткой с бриллиантиками на безымянном пальце левой руки.

Она не клюнула бы на запонки, не дура, но ее заворожили предупредительность манер и грустная улыбка. К тому же помощник финансиста был весьма начитан, а его литературные пристрастия были близки ее собственным.

Интересно, как Галка его так быстро раскусила? Чеслав был безупречен.

Не прошло и полугода после свадьбы, как Людка его застукала со своей подругой. В собственной спальне и прям на брачном одре. У нее тогда была подруга. Вернее, Людмила считала ее подругой. А оказалось, Марго — обычная стервятница, завистливая и лживая.

«Остаться при своих не так уж и плохо, ведь у меня есть моя фирма», — утешала себя Люда, запихивая чемоданы в багажник авто. Находиться далее под одной крышей с Чеславом ей совершенно не хотелось. Вернее — не моглось.

Она переселилась в пустующую родительскую квартиру. С мая по ноябрь мать с отцом не вылезали с дачи, выращивали в теплице патиссоны и кабачки, а на грядках — редис, укроп и петрушку. Даже если и нагрянут неожиданно, Людмила их не стеснит. Хотя к чему им нагрянывать-то?.. Родителям нравится за городом жить — природа, воздух, то, се… Нечего им в хрущевке делать.

Промаявшись пару деньков дома под видом простуды, Людмила вернулась к руководству фирмой. Со свирепым напором она погрузилась в очередной выставочный проект, стараясь работой отвлечься от ноющей боли. Все же этого прохвоста она любила. Какой позор.

Проект удался на славу, выставка отшумела, отбурлила, отликовала. Дивиденды были подсчитаны и распределены, девчонки-менеджеры готовились к концу недели в отпуск — транжирить премиальные.

Но именно в конце недели к ним в офис пожаловал единоличный учредитель выставочного холдинга «Экспоиндастриалцентр» господин Панюшкин, продемонстрировав таким образом хозяйке «Разгуляя» свое особое почтение. Или он просто желал получить удовольствие от процесса, потому и не доверил склочную работу какому-нибудь юристу?

Старику было за семьдесят, и он ничуть не стеснялся обвисших щек и нашлепок пигментных пятен на костлявых руках, поросших жесткими седыми волосками. Эти пустяки его не волновали, главу «Экспоиндастриал» украшали власть и деньги. Хотя — что и с чем сравнивать. Вернее — с кем. Если подумать, то Панюшкин — мелкий прыщ на ровном месте.

Именно так про него Людмила и думала, рассматривая посетителя в ожидании его первых слов. Кофе-чай не предложила, только присесть.

«Ну, здравствуйте, детчка», — с усмешкой проговорил визитер, оцарапав ее взглядом блекло-серых глазиков.

Так и сказал: «детчка», проглотив гласную в середине слова.

Какая я тебе деточка, гнусный ты старикашка?!

«Не попросите ли ваших служащих удалиться ненадолго? Разговор предстоит донельзя приватный», — продолжил Панюшкин, растягивая слова и смакуя собственную церемонность.

А когда притихшие девчонки вышли в предбанник, извлек из атташе-кейса документ в файловой папке и через стол протянул Людмиле. Та документ приняла. Хотя оказалось, что это был не слишком-то и документ, а всего лишь заявка в регистрирующие органы. Пока без виз, подписей и гербовых печатей. Черновик, так сказать, заявки. В коей господин Панюшкин выражал желание учредить свой новый выставочный проект под названием «Инженерный разгуляйск». Интересно, не правда ли? У Люды — «Инженерский разгуляй», а у Панюшкина — несколько иначе. Не придерешься.

Панюшкин, лениво перелистывая каталог завершенной недавно выставки и не поднимая от глянцевых страниц взгляда, уведомил Людмилу о ближайших ее и своих перспективах. Во-первых, часть экспонентов из данного каталога перейдет на новую площадку, только потому что та более пафосная. Во-вторых, другая часть просто не поймет, что поменялся учредитель, из-за созвучия названий не дотумкает. Оставшихся, наиболее упертых, можно будет убедить, используя систему откатов. Если все же кто-то из бывших участников Людмилиного проекта останется верен прежнему организатору, их будет плачевно мало. Финансовое вливание от горстки патриотов не покроет не то что застройку выставки, но даже аренду зала. Пани Домбровски ждут провал и банкротство.

Людмила, выдержав паузу, холодно осведомилась:

— И зачем вы мне все это говорите? Расширю вопрос: с какой целью вы сюда явились и все это мне говорите?

Посетитель удивленно на нее взглянул из-под клокастых бровей. Положил каталог обратно на край стола, откуда минуту назад взял бесцеремонно. Хмыкнув, ответил:

— Зачем явился сюда, детчка? Предупредить вас захотел. Чтобы по горячности, свойственной молодым, бодаться со мной не начали. Не стоит. А я вам отступных подкину. А вы черкнёте пару строчек вашим генеральным спонсорам. Успокоите, что вы ко мне без претензий, и порекомендуете обратить внимание на мой «Разгуляйск». Убедительно рекомендуете.

Наверное, ей нужно было сострить. Сказать что-нибудь тупое, но убойное. Наподобие: «А вот того-то и того-то вам не нужно?» Но, во‐первых, ей ничего остроумного в голову не пришло, кроме ключей от квартиры, где деньги лежат, а во‐вторых — она устала. Она просто смертельно за последнее время устала и поэтому проговорила почти равнодушно:

— Бодаться не буду. Но мое условие — чтобы вы оставили за моими менеджерами места. И оклад им положили достойный. Если, конечно, они на вас захотят работать. Если не захотят, вы выплатите девушкам компенсацию в размере их трехмесячной зарплаты. А мне — отступных в размере годового дохода фирмы. И — предупреждая реплику — морда не треснет.

— Глупо себя ведете! — проговорил раздраженно высокий гость, хватаясь за портфель. — Не стоит ваше согласие таких расходов. Я все равно ваших экспонентов к себе перетащу, у меня менеджеры — настоящие акулы, не то что ваши мямли. А вы, детчка, уже через пару месяцев окажетесь на бобах и с голым задом!

— Не обольщайтесь, — с ледяной усмешкой произнесла Людмила. — Не обольщайтесь, что все у вас получится гладко и без потерь. Худшей гадости, чем та, которую вы для меня подготовили, вам уже не сделать, опасаться мне нечего, поэтому я вам такой черный пиар закачу, что с ходу не отмоетесь.

— А что у вас есть на меня? У вас же ничего на меня нету! — взвился Панюшкин, начав терять терпение.

Людмила зло рассмеялась:

— Для этих технологий достаточно воображения, не так ли? Оно у меня хорошее. И не надо мне ничего говорить про судебное преследование за клевету. Народная молва — страшная сила. В интернете будет очень много безымянных публикаций про вас лично и принадлежащий вам холдинг, господин Панюшкин. Много и на протяжении долгого времени. Мы с моими девчонками растрезвоним про вас на всю матушку-Расею, да и окрестная заграница не останется без информации. Вы, как я полагаю, в Дюссельдорф с новым проектом нацелились? Угадала? У меня там тоже знакомые есть. И моим спонсорам рекомендательные письма я вам обещаю. Это уж точно, напишу. Займусь прямо сегодня, как только за вами дверь закроется.

— Этой ерундой вы намерены мне грозить? Бред какой-то, — проговорил не очень уверенно Панюшкин в наступившей тишине, а затем добавил более твердо: — Бред полнейший. Но мне импонирует ваша способность держать удар… и забота о подчиненных… Да и сами вы… безусловно, заслужили компенсацию… за…

Он не придумал с ходу, за что собирается предоставить Людмиле компенсацию в размере ее годового дохода, но она уже поняла, что горечь от потери детища будет несколько подслащена.

Кроме того, Панюшкин не ошибся в смысле Людмилиного умения держать удар. Она отдохнет месяцок-другой и вновь займется работой. Придумает новую выставку, а полученных денег на раскрутку проекта хватит. И изобретательности Людке не занимать. Подумаешь — «Инженерский разгуляй»!.. Есть масса других тематик и других названий. «Стеклянный мир», например, или «Всё для мещанина».

Не тут-то было. Судьба подставила ей подножку, откуда не ждали. Серега Портнов оказался подлым, грязным убийцей, а он между тем был последним вектором силы, который хоть как-то держал структуру ее мироздания от полного обвала.

Нет, Серега не принимал живейшего участия в Людкиной жизни, не вел с ней долгие разговоры по телефону об отвлеченных, но важных предметах, интересных обоим, не осведомлялся, есть ли у нее картошка и молоко, чтобы затем приволочь молоко, картошку, творог, сметану, бройлерного цыпленка и салатики в пластиковой таре. Ничего этого не происходило. Серега просто был. Просто жил этажом выше, и они иногда сталкивались на лестничной клетке, Людмила, уводя взгляд, бросала: «Привет», он отвечал ей: «Здорово», и все.

Про то, что Сергей убил человека, Люда узнала в тот самый день, когда распланировала сбежать. Да, была такая идея. Не вышло. Не надо было с этим тянуть, глядишь — и все обошлось бы.

Когда-то они учились в одном классе. С десятого — начали встречаться. Серега ее любил — с его слов. Да и по всему было видно, что любит. Она тоже его любила. Наверное.

В одиннадцатом девчонки класса решили не поздравлять парней с 23 февраля. Веяние тогда пошло подлое, из всех СМИ и с трибун вещали, что, мол, во время Великой Отечественной лишь до границы СССР советский солдат являлся освободителем, а как границу перешел, то сделался агрессором и насильником. А в современной армии вообще одно отребье, пьющий комсостав и повсеместные неуставные отношения. Что презирать следует военщину, армия для новой России не нужна, поскорее надо сорвать ярлык врага, несправедливо навешанный на добрые Штаты Америки и страны Западной Европы.

Мальчишки, кажется, обиделись, но открытых комментариев не последовало. Тем более что служить никто из них не рвался, рассчитывая отмазаться каждый своим способом. Такие были времена.

Но к Сереге данный расклад не относился, хотя узнала Людмила об этом позднее, уже после выпускного. Портнов вознамерился поступать в военное училище, о чем и сообщил ей, провожая домой из кино после вечернего сеанса. Когда до Людки дошел кошмарный смысл услышанного, она остановилась, будто в стену уткнулась, а потом, резко развернувшись к нему лицом, гневно отчеканила, что с этого момента они не знакомы, поскольку с потенциальным убийцей у Людмилы не может быть ничего общего.

Вскоре он уехал из Москвы, поскольку училище военных связистов находилось в другом городе. Позже ей доложили, что Сергей Портнов и Алена Терентьева, кривляка и троечница из параллельного класса, собираются разослать приглашения на свадьбу. Папаша Алены служил при генштабе адъютантом или что-то вроде того. С язвительной горечью Людка тогда подумала, что Серега нашел себе подходящую спутницу жизни.

Зачем и почему он вновь появился в своей пустующей «трешке», где с седьмого класса проживал с бабушкой, ныне покойной, на воспитание которой был подкинут предками, разъехавшимися в результате развода, Людмиле было неизвестно. И неинтересно. Но он уже там обитал, когда Люда временно обустраивалась в стенах родительской квартиры.

Зинаида Михайловна, соседка по дому, работавшая консьержкой в новой высотке, нашептала ей, что Портнов ни с кем не общается, если не считать мальчишек из соседних пятиэтажек, которых обучает баскетболу и чему-то еще спортивному, на службу ни на какую не ходит, а спать ложится рано. «По окнам заметно», — поспешила пояснить она в ответ на недоуменный взгляд Людмилы и добавила: «То ли новое назначение ждет, то ли реабилитацию проходит после ранения. Всяко говорят. Только не похоже, чтобы было ранение. У кабана такого». И неприязненно поджала губы.

Чекалина Инна Яковлевна, с восьмого по одиннадцатый преподававшая им математику, знала о теперешнем Сергее побольше. С учительницей Людмила столкнулась под вечер, когда та прогуливалась с двумя песиками породы йоркширский терьер, а Люда возвращалась с работы. Инна Яковлевна с годами не утратила стройности фигуры и одета была, как всегда, безупречно и броско, однако в постаревшее ее лицо Людмиле смотреть было конфузно.

Учительница Люду узнала, окликнула, они разговорились. Людмила извиняющимся тоном проговорила, что мало кто из прежних жильцов остался в этих корпусах, поэтому она и не ожидала ее увидеть. Чекалина понимающе покивала. Спросила Люду, зачем та здесь. Люда соврала про ремонт в квартире. И про мужа, который вынужден приглядывать за малярами и штукатурами. Кольцо на правую руку она вернула, когда впервые увидела по соседству Серегу. Это было другое кольцо, не обручальное, но сейчас не редкость, когда перстни с камнями надевают на правый безымянный.

«А все-таки кое-кто из прежних обитателей к нам наведывается, — внимательно глядя на Люду, проговорила Инна Яковлевна. — Сергей Портнов ежегодно приезжает. И сейчас он в Москве. Ты не знала? Вы разве с ним не встречаетесь?»

Люда вздрогнула, испугавшись вопроса, а Чекалина невозмутимо уточнила: «Я имею в виду — во дворе или на лестнице не сталкиваетесь?»

Людмила что-то промямлила в ответ и собралась сменить тему, но пожилая учительница это сделала сама.

Чекалина сказала: «Если уж мы с тобой встретились, должна тебе кое в чем признаться. Мы на днях с одним молодым человеком про тебя говорили, не подумай, что сплетничали». «Да? — сдержанно улыбнулась Людмила. — И с кем же?» — «С мастером по компьютерам. Если не ошибаюсь, его Виктором зовут. Я в «железе» не очень понимаю, пришлось обратиться. А он оказался с тобой знаком. Ума не приложу, как вышло, что альбом с вашего выпускного на рабочий стол выплыл, и зачем Витя его открыл. Но тем не менее открыл и тебя узнал, хоть сейчас ты выглядишь поярче. Он так бурно реагировал, когда рассматривал класс, просто-таки радовался. Я поняла причину веселья, когда он сказал, что ты тоже его клиентка и что вот именно сегодня к тебе должен зайти. А я сказала, что ты замужем. Я правильно ему сказала?»

«Инна Яковлевна, у вас есть компьютер?» — изумилась Людмила, уклоняясь от ответа. Чекалина взглянула на нее негодующе. Людмила, опомнившись, проговорила: «Я думала, что вы за ноутбуком работаете».

«Ноут у меня тоже есть, — с важным достоинством ответила Инна Яковлевна, принимая извинения, — но некоторые процессы удобнее проводить в большом компе. Не перебивай меня, Людмила, я не закончила. Только компьютерщик ушел, как в дверь опять позвонили. Я обычно дверь не распахиваю, в глазок смотрю и вопросы задаю, а тут мне подумалось, что мастер забыл что-то и вернулся. Открываю дверь — ан нет, не он, а мачо лет тридцати, с бородкой и в очках солнцезащитных. Поздоровался, снял очки и спрашивает, не знаю ли я, из какой фирмы только что ушедший от меня специалист. Я быстро поняла, что никакой он не мачо, если «траур» под ногтями. Ответить ему я не торопилась и спросила в свою очередь, зачем ему нужно это знать. Он сказал, что у него претензия к владельцам фирмы, в которой служит ушедший только что от меня сотрудник. У этого сотрудника спрашивать не стал, поскольку все равно не признается. А теперь передумал, а тот уже ушел. Поэтому, если дама подскажет, куда он ушел, «мачо» его догонит и спросит. И тут с четвертого спускается Татьяна Викторовна — она у нас старшая по дому, — подходит к нам и, не обращая внимания, что я с человеком разговариваю, начинает агитировать, чтобы я непременно была вечером на общем собрании жильцов, обязательно проголосовала за управляющую компанию «Коммунальщик» и не вздумала отдавать голос «Жилищнику», потому что там проходимцы. И все это с большой экспрессией и на повышенных тонах. А этот «мачо» смотрит на меня собачьими глазами, чуть ли не за рукав дергает, ответь, мол, и я тут же уйду. Я и ответила, чтобы ушел поскорее: Виктор во второй корпус направился, в третий подъезд, а в какую квартиру, мне неизвестно. Поверь, Люда, даже если бы знала номер вашей квартиры, не сказала бы. Но и так нехороший осадок остался. Надеюсь, из-за моей болтливости проблем у тебя не возникло?»

Людмила успокоила учительницу, что никаких секретов та не выдала, ничего страшного или хотя бы необычного с тех пор не произошло и она не в обиде. Если же странный посетитель и общался в тот день с компьютерщиком, то случилось это без ее ведома и не на ее территории.

Они еще поговорили немножко о собачках, о Людмилиной работе — Люда не стала объявлять бывшей учительнице, что у нее бизнес, — потом о работе Инны Яковлевны, которая теперь преподавала дополнительно и информатику, поговорили о Кате Поздняковой, теперь Демидовой, о Никите Панарине — с Катей и Никитой Люда продружила все школьные годы, — а напоследок Чекалина добавила:

— Все никак не получается с Сергеем вот так же поговорить, а хотелось бы. Он просто какой-то неуловимый. В прошлом году и позапрошлом приезжал ненадолго, не больше чем на неделю. И каждый раз много багажа с собой увозил. Они с таксистом по два раза ходили к машине. Мне наши бабки докладывали, сама я не наблюдала. Передавай ему от меня привет и наилучшие пожелания, когда он тебе попадется. Может, тебе в этом смысле повезет больше, чем мне.

Людмила закивала с ненатуральным оживлением, обещая передать слова Инны Яковлевны непременно и обязательно, а распрощавшись с учительницей, постаралась тут же выбросить из головы все мысли, связанные с человеком из прошлого.

Это было нетрудно. Как раз в то время заканчивалась подготовка выставки, приходилось крутиться больше обычного. Подгонять с оплатой фирмы-участники, тянувшие до последнего, ругаться с застройщиком, постелившим не тот ковролин, скандалить с печатниками, зевнувшими ошибку в каталоге, разруливать споры с экспонентами, которые внезапно заартачились и требовали поменять расположение стенда на более козырное… И прочее, и подобное.

Потом прогремело торжественное открытие «Разгуляя» с щедрым фуршетом, проплыли чередой тематические конференции, демонстрации и показы, после было не менее торжественное закрытие экспозиции с вручением кубков, дипломов, благодарностей, с фимиамом из взаимных похвал и обещаний вечного сотрудничества — взаимовыгодного и к тому же приятного.

Потом обрушился визит гиены Панюшкина.

Взвесив все «за» и «против», Людмила поняла, что с «Разгуляем» придется расстаться, а деятельность фирмы свернуть. Девчонкам она пообещала, что свяжется с ними, когда и если разработает тематику нового проекта. Если, конечно, девчонки на тот момент будут нуждаться в трудоустройстве.

Вот так она и сделалась обеспеченной безработной с массой свободного времени, которое пока не знала, куда девать.

И она стала видеть Серегу. Точнее сказать — возможность появилась его видеть. Если более точно выразиться, то неизбежность. И она подумала тогда: «Надо поскорее уехать отсюда куда-нибудь. Отдохнуть, отвлечься, успокоиться, утешить себя чем-то. Может, даже — вознаградить».

Но ей не хотелось. Взаправду никуда уезжать не хотелось. С кем? Зачем? Что там будет веселого? Новых заводить знакомых? Если только это. Потому что прежних приятельниц с их приятелями знать Люда не желает до тошнотиков.

Ну, допустим, заведет она их, знакомства эти. Просто кучей новых персонажей себя окружит — на трудности с коммуникабельностью Людка Миколина никогда не жаловалась. Вопрос только в том, чем она обогатится, заведя свору новых как бы подруг и друзей?

Посему уезжать она медлила. А может, ленилась, а может, апатия пересилила ее обычный здоровый оптимизм. Наверное, все-таки апатия, если учесть полное Людкино нежелание хоть как-то прилично выглядеть, хоть как-то понаряднее одеться и куда-нибудь все-таки сходить, подальше, чем соседний супермаркет. Волосы цвета темного шоколада, длинные, до середины спины, она стягивала резинкой в хвост, наплевав, что могут посечься. С безразличием смотрела на остатки вишневого лака на ногтях. Украшения из драгметаллов с натуральными камнями пылились в вазочках и на полках под равнодушными взглядами хозяйки.

Иногда Людмила из окна своей кухни видела Серегу, когда тот быстрым шагом пересекал двор. Или тренировал мальчишек, заставляя подтягиваться на турнике за неимением иных тренажеров. Здания в округе планировали под снос, какие уж тут спортплощадки для местных бодибилдеров?

Отпускной гардероб Портнова оригинальностью не отличался. Штаны из камуфляжной ткани и такая же куртка. Кажется, у них это именуется «костюм-горка». Так нынче одевается много народу: рыбаки, грибники, охотники-злодеи… Темные копатели, продавцы ржавых снарядов и касок в блошиных рядах и там же продавцы перочинных ножиков и фляжек, бродячие исполнители душещипательных песен под гитару, а также все те, кто желает выглядеть покруче.

Смотрела Людка на Серегу с непонятным чувством безадресной обиды. А может, досады. Или зависти? К Ленке Терентьевой, а ныне Портновой?

На душе было неспокойно и тоскливо. И чего, спрашивается, тосковать? Что изменилось? Она перестала видеть в Сереге потенциального убийцу? Кстати, неизвестно, где он пропадал все это время. Возможно, он стал убийцей реальным. Мочил каких-нибудь боевиков из террористических бандформирований. Или это убийством не считается? А что еще не считается убийством?

Забавно. А она была уверена, что все забыла. Значит, ошибалась. Чтобы признаться себе в этом, хватило всего-то несколько раз увидеть сквозь запылившееся стекло бывшего одноклассника и первую любовь.

Хотя стоит ли упоминать о любви сейчас? Жило ли в Людке это чувство, коли она так спокойно и бестрепетно разделалась с ним, полоснув принципами, которыми радостно заразилась, как и многие другие, кто причислял себя к рядам «думающей интеллигенции»? Шекспировски страдая от разрыва, Людка в той же степени и красовалась перед собой, раздуваясь от собственной яростной бескомпромиссности. Или она тогда придумала страдания для пущей значимости и красивости позы?

Судьба, сделав вираж, предложила ей посмотреть на прожитые годы с расстояния и некой высоты, чем не порадовала вовсе. Ну что ж, полюбуйся, Людочек, это все ты. Хорошо хоть, у Портнова жизнь по-нормальному сложилась. Не надо ему мешать, не лезь. Хватит уже вершить подлости и жестокости, пора остановиться.

А что у Сереги все путем, выяснилось довольно быстро. Звукоизоляция в хрущевках хреновая, а слышимость — напротив, что надо. По межгороду Серый несколько раз говорил с «солнышком». Сюсюкал, вовсю лыбился в микрофон, обещал ничего не перепутать, коляску купить именно прогулочную, одеяльце на верблюжьем пуху, а комбезик — рост 75 см — на гагачьем.

И нет необходимости высматривать при встречах наличие кольца на правом безымянном, и так все понятно. Хотя она и не высматривала. Или опять себе врет?

Он сильно изменился. Заматерел. Набрал с возрастом еще килограммов двадцать, но с его ростом толстяком не казался и грузным не выглядел, а просто — массивным, большим. И он совершенно не суетился, чтобы доказать что-то внешнему миру. Что преуспел, например. И в высшей степени состоялся. Стал крут и значителен. В отличие от многих Людмилиных знакомых, которые суетились, даже когда надменно вздергивали бровь, ведя диалог с такими же преуспевшими и состоявшимися.

Кстати, желание утвердиться и не числиться в нижнем ряду пищевой пирамиды было тотальным и охватывало не только топ-менеджеров и совладельцев крупных фирм, а и мальчиков разносчиков пиццы с айфоном в кармане и кучей невыплаченных кредитов. Имелась только незначительная разница в стиле растопыривания пальцев, и все.

Ну, а что тут такого? Вполне объяснимо и даже оправданно. Стыдно, знаете ли, нынче бедным слыть. Позорно быть без авто, без гаджета последнего года выпуска, стыдно не уезжать из Москвы на отдых за границу, не важно за какую, хотя бы на недельку. Вот каждый и изображает успех, лишь бы не словить презрительный взгляд или комментарий.

Портнову, кажется, было на это начхать.

И Людмиле тоже, оказывается, было начхать, каких высот достиг Серега. Даже если бы выяснилось, что он работает кочегаром в сельской котельной, ничего не изменилось бы в ее к нему отношении. Она уверена. Не изменилось бы ничего.

Пойманная мысль вначале показалась ей нелепой, а очень скоро — напугала. Людмила заторопилась с отъездом. Когда она вернется из вояжа, соседа тут уже не будет.

Но куда? Куда ей отправиться, если при мысли о ликующем, праздничном и ярком ничегонеделании курортов ее воротит? И никакая тамошняя экзотика и уникальные экскурсии, питающие, более чем кругозор, чувство собственной продвинутости, не спасут от отвращения к себе и миру?

И к предкам на дачу не хочется. И к Катерине Поздняковой в особняк. Она гостила у Катюши в прошлом году и в позапрошлом. Со всем ее семейством познакомилась, а со старшей дочкой, Викой, даже дружбу завела. Но в настоящий момент общения с кем бы то ни было Людмиле не хотелось категорически.

Решение появилось внезапно, почти сразу же, как только ранним утром три дня назад она, выйдя на балкон, зачем-то задрала голову к портновскому балкону, который был этажом выше и по диагонали. Они столкнулись взглядами. Серега смотрел на нее внимательно, без улыбки. Поднял руку в приветствии, не проронив ни слова. И одет был в белую рубашку. И щеки выбрил до глянца, и усы подровнял, оставив от них две черные щеточки. Ей даже показалось, что она уловила сладковато-горький запах одеколона, хотя это, конечно, был чистой воды глюк.

Людмилино сердце забилось часто-часто, где-то в районе ключиц заколотилось. Она неуверенно улыбнулась соседу и быстро с балкона ушла. Плюхнувшись с размаху на диван и обхватив голову руками, она постаралась унять истеричные визги в мозгу и наконец приняла твердое решение. Апатия — это, конечно, скверно, но депрессия будет похуже. Нужно срочно уезжать.

Ну его к лешему, это наклевывающееся приключение. Мало ей стрессов, не хватало еще с женатым мужиком закрутить. Тем более что данный женатый ни о чем таком, возможно, не помышляет, а ты, дура, идиотка, насочиняешь себе, что сохнет по тебе Портнов, ночами не спит, ворочается с боку на бок, тебя вспоминая, и начнешь сдуру вешаться ему на шею, и вляпаешься в позорище, от которого потом не отмоешься.

Не нужно туров и визитов в гости к родным и подругам, а поедет Людмила в славный город Коломну. Или в Дмитров, или Муром посетит. Поселится в гостинице, будет днем бродить по тихим улочкам, речных уток хлебом кормить, рано спать ложиться. Нужно только быстренько решить, Дмитров или Коломна, и маршрут обдумать, и заранее о номере в отеле побеспокоиться. И через день, максимум два рвануть из Москвы в провинцию.

Наскоро перекусив, она отогнала «Фольксваген» в знакомый сервис, чтобы ребята-автомеханики его осмотрели и дали добро на маршрут в триста километров и обратно. Парни в спецовках велели ей удалиться и прийти часика через два или три, поэтому Людмила запаслась в магазине, торгующем при автосервисе, пакетом яблочного сока, пирожками с вишневым вареньем и плиткой шоколада и отправилась к ближайшей станции Московского центрального кольца. Устроившись в комфортабельном вагоне у окна, она просто каталась в поезде по кругу, ни о чем не думая, рассматривая пейзажи Москвы — то яркие, парадные небоскребы, то задники заброшенных промзон, то начинающую пестреть первым золотом лохматую зелень лесопарков — и так провела время.

Прибыв в автосервис к назначенному часу, а именно — к пятнадцати тридцати, она с грустью узнала, что к профосмотру ее «букашки» мастера даже не приступали. Наехав легонько на их старшого, решила подождать выполнения заказа в маленьком кафе напротив мастерской, не забывая каждые двадцать минут наведываться к эстакаде, на которую слесари загнали ее авто. «Фольксваген» ей выкатили около шести вечера.

Намаявшись за день, Людмила решила чемоданы укладывать с утра и лечь спать пораньше. Намерение как можно скорее убраться из Москвы окрепло, когда она, припарковавшись возле своего подъезда и поставив машину на сигнализацию, собралась быстрым шагом миновать скамейки с бабулечками, не вступая с ними в длительный контакт. Если по справедливости, бабульки их двора были невредные, но дело не в них, а в Людмиле. Ей не хотелось в этом межскамеечном пространстве столкнуться с Серегой — как раз было его время заниматься с молодняком.

Но три представительницы «жюри» ее все-таки перехватили и затараторили возбужденно, что случилось ЧП, даже хуже — страшное преступление: порешили Михайловну, жиличку из четвертого подъезда, ту самую, которая снабжала Люду информацией, хоть и не вполне достоверной, о соседях, о Сереге Портнове в том числе.

Поахав и покивав головой, изображая, что ужасается вместе с ними, Людмила извиняющимся шепотком призналась, что ей срочно надо пописать, и бабульки с видимым неудовольствием ее отпустили.

А Люда пообещала себе, что завтра же сбежит от всего этого абсурда, в который не желает вникать, а тем более принимать в нем участие.

Поздним вечером ее разбудили голоса, доносившиеся из квартиры этажом выше по диагонали — из жилища Портновых. Спала Люда все же не особенно крепко, вымучивала сон у бессонницы.

Выбравшись из кровати, она прошлепала босыми ногами в крошечную прихожую и замерла на коврике возле двери, прислушиваясь. На верхней площадке ощущалось какое-то движение, хлопали двери, шаркали шаги, переговаривались люди. Кто? Соседи?

Припав к дверному глазку, она увидела, как по лестнице спустились двое в полицейской форме. И услышала, как один произнес: «Ну хоть подписку о невыезде оформили». А второй пробурчал недовольно: «Да что нам эта подписка… Дожимать надо было мордоворота». «Что ж не дожал?» — ехидно поинтересовался первый. Что ему ответил спутник, Людмила уже не расслышала.

Спалось ей плохо, вставалось без энтузиазма. Вяло скушав йогурт и выпив кофе, она принялась бродить по квартире, то и дело наведываясь к окнам, пока не поймала себя на этом. Зачем? Что она там высматривает? Почему не пакует чемоданы для срочного отъезда?

Когда раздался звонок в дверь, длинный и наглый, она вздрогнула. Ожидала ведь чего-то подобного, так что же нервничать?

Не спросив — кто, открыла. Оторопела от удивления, увидев перед собой физиономию тощего и улыбчивого дылды Вити Ступина, компьютерного мастера и недавнего ее знакомого. Витя проживал в одном из близлежащих домов, а свела их судьба по рядовой причине — Людмиле понадобился в родительской квартире интернет, и она обратилась в фирму, выбранную практически наугад. На вызов прибыл Витюша. За окнами стояла июльская жара, и, когда работа была закончена, Люда по какой-то невероятной глупости предложила мастеру испить кваску. Виктор воспринял этот ее жест как-то прямодушно и с тех пор каждый раз, оказываясь в их подъезде, захаживал к Людмиле — поздороваться и вывалить немножко скучных новостей микрорайона, которые ей были совершенно неинтересны.

Визиты общительного компьютерщика были купированы самым вульгарным образом. Кто-то стукнул его жене, а супругу Витя, как выяснилось, побаивался. Люда имела с ней краткую беседу, но что в мадам Ступиной ужасного, понять не смогла.

«От мужа моего отвянь», — вполне дружелюбно сказала ей курчавая брюнетка лет тридцати, перехватив Людмилу по дороге в булочную.

— Кто у нас муж? — невозмутимым тоном поинтересовалась Люда, сдвигая солнечные очки с переносицы на макушку.

— У вас кто — не знаю, а у нас — Ступин Виктор Анатольевич.

— Витя-компьютерщик? — уточнила Люда, припомнив данные с белесой визитки, которую Ступин ей торжественно вручил. — Не переживайте. Между нами связи никакой. Просто, наверное, вашей семье завидуют, вот и рассказывают гадости всякие. Вы девушка видная, да и муж у вас тоже… авторитетный. Дело в этом, я думаю. Меня Людой звать, а тебя как?

— Эсмеральда, — поколебавшись, представилась Витина жена. — Можно просто Альда. Значит, никакой? В смысле — связи?

— Абсолютно! — уверила ее Люда, успев подавить смешок. — Да ты и сама это прекрасно понимаешь. Так ведь?

— Хищниц тьма, — констатировала Альда. — Приходится быть начеку.

— Точно подмечено, — скучным тоном подтвердила Людмила.

С тех пор Эсмеральдин супруг у нее не появлялся, хотя, надо отдать ему должное, при встрече глаз не прятал, весело здороваясь. В этих корпусах у Вити было много клиентов, да и в доме Людмилиных родителей таковые имелись.

Месяц не заходил, а тут — на тебе. Приперся.

— Здорово, Валерьевна, — озабоченным тоном поприветствовал он Люду, сдвинув брови к переносице. — Одолжи отверточку крестовую на полчасика. Мне кожух с системника надо снять. Я сейчас в двадцать третьей комп лечу.

— Отверточки свои иметь надо, — холодно ответствовала Людмила, не сдвинувшись с места.

— Да, блин, забыл положить в органайзер, вообще ни одной не взял, прикинь? Будь другом, не жмотничай.

— Заныкаешь, по глазам вижу.

— Мамой клянусь, верну!

— Конечно, вернешь, еще бы. Давай пассатижи в залог. У тебя немецкие есть, я знаю.

— Ну, Людочек, ну не занудничай! Нет у меня с собой пассатижей, все инструменты у клиента остались. И он ждет, между прочим. А мне еще с одним заказом успеть надо. И что мне теперь — домой возвращаться? Из-за отвертки, которая есть у тебя? Ты мне ее одолжишь на полчасика, а я тебе новость расскажу козырную, так пойдет?

— Тоже мне новость — Михайловну убили. Это не новость уже, — хмыкнула Людмила, направляясь в сторону кухни, где у нее имелся ящик с инструментами.

— Не угадала! — торжествующе проговорил ей в затылок Витюша, двигаясь следом. — Что ее убили, это и вправду не новость, а вот кто именно ее кокнул — это вполне себе сенсация.

Людмила напряглась, по сердцу пробежал холодок. Спросила, стараясь казаться равнодушной, и даже усмехнулась легонько:

— Мужик с топором?

— С топором?! — удивился Витя. — Не, не топором. Бабулю траванули. И не насмерть, прикинь. Она успела в полицию позвонить и все ментам рассказала, а уж после окочурилась.

— Что рассказала?

— Кто к ней в гости заходил, рассказала!

— Мало ли кто заходил… И кто?

— Сосед твой с третьего этажа, вот кто!

Людмила с заминкой спросила:

— Калугин? Николай Никитович? Ну, может, и заходил по-стариковски, что в этом такого?

— Ну ты вообще… Совсем не догоняешь. Не Никитович! А мужик, который с пацанами в баскетбол играет, как его, Серега, что ли. Вояка, короче.

Людмила, присев на корточки, вытащила из тумбового стола ящик с инструментами, поставила наверх. Открыла крышку. Перед глазами все плыло, а руки предательски дрожали.

— Да вот же он! — обрадовался Витюша, цапнув пластмассовый пенал с отвертками. — Я все возьму, мало ли какая мне пригодится, не возражаешь?

— Если бы это был… военный, его уже сегодня бы повязали, — равнодушно проговорила Люда. — Так что не гони пургу, начальник.

Деловито засовывая коробочку с отвертками в карман, Ступин проговорил:

— Хотели. С обыском ночью приходили, чтобы по горячим следам улики найти, что-нибудь отравляющее, к примеру. Но он все заховал, жучара. Подписку взяли о невыезде, потому что предсмертного бреда старухиного мало, чтобы уж сразу под стражу. Это мне Альдочка доложила, а узнала она от твоих же, между прочим, соседей, которых вчера понятыми притянули. А если бы ты не была такой равнодушной к чужим бедам и спала бы утром поменьше, то сама все давно бы выяснила.

— Иди уже, — мертвым голосом выдавила Людмила, — а то Альдочка небось тебя по всем чердакам обыскалась. И по подвалам.

— По каким чердакам? — с растерянным испугом спросил Витюша.

— По всем. А после чердаков по соседям пойдет. И доложат они, что ты у меня целых семь минут пробыл. А про отвертку она не поверит.

Ехать куда-либо ей расхотелось. От кого убегать? От Сереги Портнова? Он сам исчез. Самоликвидировался. Покинул ее вселенную, взорвался, рассыпался на куски-осколки, разлетевшиеся по крутой спирали в бесконечную пустоту бесконечной ночи.

Как провела день, она не помнила. Ела, наверное, что-то. Наверное, новости смотрела в интернете. Рано легла спать.

Свернувшись калачиком в кровати, она подумала: «Как все гадко». А потом еще раз: «Как все гадко». И вдогонку спросила себя, а как она завтра будет просыпаться? С какими мыслями? Как будет с ними выбираться из-под одеяла, идти в ванную, потом завтракать?.. Вот со всей этой тошнотой?.. И одиночеством. И заброшенностью. И покинутостью.

Да что ты мелешь такое… Кем — покинутостью? Разве ты сегодня что-либо потеряла? Утратила? Живи себе спокойно дальше, Миколина, строй планы, разрабатывай стратегию новой выставки — ты этого очень хотела. Или отдохни сначала, развейся, как тоже хотела, а уж потом строй — с новыми силами и привычным азартом. Что ты чудишь? Что блажишь? Зачем себе страдания придумываешь, дебилка?

Заснуть не удавалось, мысли копошились растерянные, путаные. На их фоне внезапно оформилась одна, четкая: «Делать тебе здесь больше нечего. Пора уходить. Совсем».

От полной ее нелепости Людмила могла бы расхохотаться, если бы не вязкая тоска, наполнившая душу и разбившая параличом волю. Поэтому она лишь пробормотала: «Да пошла ты», — однако мысль никуда не делась и продолжила напористо пульсировать где-то над переносицей.

И откуда такая чушь заползает в голову?

Потом Люда услышала другую мысль, которая начала горячо перечить первой, и этот внутренний гвалт обходился, как ни странно, без ее участия, предоставляя хозяйке мозга роль пассивного наблюдателя. Безголосые голоса препирались, а Люда слушала. Или это она сама препиралась то с одним, то с другим поочередно?

Несколько путаных, сумеречных дней она провела под жестким ментальным прессингом, не зная, где спрятаться и куда деваться.

Чужеродные мысли не собирались слушаться ее приказов и отставать не желали. Они были словно две скользкие упругие змеи, напористые, наглые. Кто они — эти прилипшие к сознанию пиявки? Из какого параллельного мира доносятся их вкрадчивые голоса?

Психогенератор в соседнем подъезде? Экстрасенс-суггест, которому бывшая подруга Марго заказала Людмилу? Или атака темных бестелесных сущностей, ненавидящих род человеческий и творящих гадости, дай лишь слабину?

В психогенератор Людмиле как-то не верилось. Хотя с этой версией разобраться проще всего — достаточно отъехать подальше от дома и понаблюдать за собой. И в экстрасенса не верилось тоже. Незачем кому-то заказывать Люду, все в прошлом, откуда ушла, туда не вернется. Хотя Маргоша об этом не знает, что правда, то правда. Коли так, то плохо дело, от экстрасенса не уедешь. Или уедешь все-таки?

Но вот что точно — не уедешь от темных сил демонических.

Кстати, силы эти — миф или реальность? Если реальность, то как теперь быть? Подчиняться нельзя, сопротивляться все труднее. Почти и не осталось сил сопротивляться-то.

А может, шизофрения накрыла? Вот взяла и накрыла? И эти «ходоки» вовсе даже не чужие, а, как ни печально, производное ее собственного заболевшего внезапно сознания?

К голосам присовокупилось головокружение, какое-то противоестественное, как будто сам мозг внутри черепной коробки медленно вращается, создавая вакуум где-то посередине лба. Днем — голоса и головокружение, по ночам — голоса и тяжелый сон.

И она сдалась. В одну из бессонных ночей она поняла, что с нее хватит. Измучилась, натерпелась. Тем более что проблему ухода можно решить легко и безболезненно. Если принять солидную порцию клофелина, можно и алкоголем не запивать. Хорошая идея. Чистая смерть.

Людмила на ватных ногах добрела в потемках до аптечки, висящей в прихожей. У родителей в доме имелась аптечка. Ящичек из карельской березы в завитушках по окаему дверцы и с красным лаковым крестиком на ней. Стильная вещица эпохи Иосифа Виссарионовича. Бывшая бабушкина, по папкиной линии.

За дверцей точно должен быть клофелин, целый пузырик с клофелином, Людмила помнила. Но под руку ей попадалось все не то: блистеры с нурофеном и гевисконом, упаковка с бактерицидным пластырем, термометр, древний, ртутный, капли глазные и от насморка, много чего… Нательный крестик на пожелтевшей от времени ленточке, завязанной тугим узелком.

Крестик был алюминиевый, окрашенный желтой эмалью под золото. Кромки потерлись, и из-под «золота» выглядывало «серебро».

«Мой, что ли?» — рассеянно подумала Люда, извлекая вещицу из вороха лекарственных средств. Приблизила крестик к глазам. На передней стороне — распятие с Христом. На задней — какие-то буквы по перекладине.

Точно, ее, Людмилин крестик. Галка свой забрала и хранит дома в отдельной коробочке, а на шею повесила золотой. А Людмила про крестик забыла. Странно, что мама не прибрала его в шкатулку какую-нибудь. В аптечке держит. Или не странно?

«Спаси и сохрани», — прочитала про себя Людмила надпись затейливой вязью и повторила еле слышно: «Спаси и сохрани», и зачем-то приложила крестик к переносице.

Голоса притихли, а затем тишина в голове взорвалась трескучей болью, такой сокрушительной, что казалось, лопнет череп. Приступ длился недолго, полминуты, минуту, не больше, но Людмиле хватило, чтобы очнуться от гипноза.

Не надо сдаваться, сказала она себе. Бороться надо. Придумать способ, как с этой агрессией справиться. Придумать уловку и обмануть голоса.

Нужно сделать вид, что с ними согласна. Что сломлена, уничтожена, подчинена. И устроить себе шок, качественный такой, ужасненький шок, которым и отрезвиться. Напугаться хорошенько, чтобы впредь мысли о суициде не смогли ее атаковать, какая бы тяжкая по жизни ситуация ни приключилась.

Но недолго радовалась она своей придумке. До той поры радовалась, пока не заподозрила, что хитрый план ей подкинули те же «змеи».

Стало страшно и безнадежно.

Похоже, она угадала. Первый голос замолк, зато второй изменил тональность, сделался обеспокоенно-заботливым: «Не смей, будь осторожна, не ходи…» Но каким-то чутьем Люда понимала, что оба довольны.

Загнана. Обезволена. Измотана. Некуда деваться. Некуда!

Она поедет. Сделает это, чтобы обмануть… Кого? Их? Или на самом деле — себя?

А на самом деле она познакомилась с Анисьей.

Умора.

— Как тебя зовут? — спросила Людмила, уложив на пассажирское сиденье огромный пластиковый пакет, топорщащийся упаковкой подгузников, банками с сухой молочной смесью, бутылочками и прочим добром для малыша, что ей посоветовала купить общительная пожилая продавщица в отделе детских товаров.

До супермаркета они ехали молча. Не ко времени было девицу вопросами донимать. Сейчас пора.

Пассажирка сидела, неподвижно глядя поверх и мимо всего, притихнув после немых слез.

— Анисья.

— Можно просто Аня? Или Ася?

— Можно Анисья.

— А как детеныша зовут?

— Детеныши у зверей.

— Да? Извини. Как дочку зовут?

— Клавдия. Куда вы нас повезете?

— А куда тебя отвезти?

— Можно здесь оставить.

— Понятно. Значит, ко мне. Поедешь ко мне?

— Спасибо. Поеду. У меня с собой денег нет совсем.

— Ну действительно. Как же я не подумала. Зачем тебе было брать с собой деньги. А до эстакады как добралась? За такси платить надо.

— На такси у меня было.

— Вы с Клашей меня в нищету не вгоните. Чайку попьем, поспишь часик-другой, в себя придешь, а потом мы твоим позвоним, и они тебя заберут.

— Высадите меня.

— Что случилось?

— У меня нет «моих».

Ну дом-то у нее какой-нибудь есть, это точно. Не похожа она на бродяжку. Однако нужно ли ее туда везти вот прям сейчас? Еще кинется по горячим следам опять к какому-нибудь мосточку.

— Не дрейфь, Анисья. Никому звонить мы не станем. Ты отлежишься у меня немножко, в себя придешь, а потом расскажешь свою грустную историю. А что дальше мы с тобой будем делать, то потом решим. Хороший план?

— Да. Спасибо. Ваша семья не будет возражать?

— Наша семья на даче, — буркнула Людмила и больше на разговоры не отвлекалась, следя за дорогой. Маршрут был необъезженный, пестрел дорожными знаками и светофорами. Время от времени она бросала взгляд в зеркальце над лобовым стеклом, чтобы удостовериться, что с пассажирками все в порядке. Посмотрев в очередной раз, Анисью не обнаружила.

Оказалось, вышла из фокуса Анисья. Уткнулась лицом в колени, так что была видна только русая макушка, а розовый тючок с дитем покачивался на сиденье рядом.

«Тошнит», — подумала Люда и окликнула ее тихонько. Пассажирка неловко и не сразу распрямилась. Левой рукой она сдавливала шею, будто удерживаясь от крика, правой сжимала мобильник. Губы дрожали, глаза измученные, затравленные.

Людмила поспешно свернула в проулок и остановилась у бордюра, включив аварийки. Вытянула из руки пассажирки телефон, спросила: «Ознакомиться разрешишь?»

Та молча кивнула.

На дисплее высветилось сообщение: «Ну что, убогая, слабо стало? И где твоя месть? Больше не хочешь, чтобы он всю жизнь считал себя виноватым?»

Их было более десятка, эсэмэсок с провокациями. Первая поступила неделю назад. Самая свежая — только что.

«Он тебя ненавидит, инвалидка».

«Они с невестой ржали над тобой, придурочной графиней».

«Такие, как ты, никому не нужны, убирайся, уродина, на тот свет и личинку свою прихвати».

«В гробу тебе самое место».

Судя по смыслу самого свежего послания, автор текстов уже осведомлен об Анисьиных сегодняшних результатах. Следил? Возможно.

Номер, с которого были отправлены месседжи, не определился. Ну, конечно. Как могло быть иначе.

«Подонок», — ругнулась Людмила и, приоткрыв дверцу, швырнула мобильник под колеса проезжающего мимо фургона с рекламой интернет-магазина на борту. Гаджет хрустнул, словно таракан под тапкой, а пассажирка, переведя негодующий взгляд с раздавленных останков на Людмилу, возмущенно пропищала:

— Вы психопатка?

— Можешь считать, что да.

— Зачем смартфон-то было выбрасывать?! Могли бы просто сим-карту…

Тут Людмила не выдержала и рявкнула:

— Сим-карту ты и сама могла выбросить! Еще неделю назад!

— Не могла, — жалобно проскулила Анисья и снова заплакала. — А вдруг он мне захочет позвонить? И как же тогда сможет дозвониться?

— Стоп, стоп, успокойся, — торопливо проговорила Людмила, не желая нового потока слез. — Я не знаю, что между вами произошло, но не проще ли было тебе позвонить ему самой? И не пришлось бы нервы мотать в ожидании и мерзости эти читать…

— Конечно же, я звонила, — хлюпая носом, сказала Анисья. — Я же не психопатка. Он поменял мобильный номер. Написал мне, что знать меня больше не хочет, и поменял.

— И ты продолжала ждать от него звонка?! И после этого заявляешь, что не психопатка?

— А что в этом такого?

— Непонятно тебе? Даже странно. Какого значения мотив заставит, вот, например, тебя поменять номер телефона? С учетом того, что на твоем мобильном куча нужных и важных контактов, и эти люди теперь не смогут до тебя дозвониться, а значит, и отыскать?

— То есть вы хотите сказать…

— Вот только не рыдай снова, лады? Мужика ты себе найдешь влегкую. Главное, у тебя теперь детеныш есть, извини, ребенок. А мужики — они как мусор, повсюду.

— Вы не понимаете! — простонала Анисья.

— Отчего же? — холодно сказала Люда. — Прекрасно тебя понимаю. Меня Людмилой зовут.

— А по отчеству? — деловито спросила, сморкаясь, Анисья.

— Валерьевна. Можно просто Людмила.

— А у вас есть дети, Людмила Валерьевна?

— Успею еще, — поворачивая в замке зажигания ключ, процедила Людка, припомнив со злобной горечью, сколько времени было бездарно потрачено на карьеру, бизнес и поиски «достойного» мужа.

Когда, легонько подпихивая в спину пассажирку, за время пути поменявшую статус на «жиличка», Людмила столкнулась в дверях подъезда с Серегой Портновым, сердце ее не забилось тревожно и часто, и дыхание не перехватило, и мысли не спутались. Удивившись и порадовавшись, что наваждение рассеялось, и теперь Серега интересует ее не больше, чем любой из бывших ее одноклассников, и ценность его присутствия в Людкиной жизни снизилась до нуля, а значит, и ненавистные голоса, засорявшие мозг, больше не страшны, она проговорила, обращаясь к Анисье: «Ты иди покамест, на второй поднимайся, я скоро».

Анисья с Клашей на руках послушно направилась внутрь подъезда, Сергей посторонился, чтобы их пропустить. Потом взглянул вопросительно на Люду, недоумевая, отчего та медлит.

Подождав, когда силуэт Анисьи скроется за поворотом лестницы, Людмила с холодным спокойствием взглянула Портнову в глаза и спросила: «К тебе приходили из полиции?» Он ответил после недолгой паузы: «Полагаю, тебе это известно», — и сделал движение, чтобы уйти, но Людка не позволила. «Это ты убил Зинаиду Михайловну?» — заступив ему дорогу, спросила она, как в ледяную воду бросилась. «Зачем?» — пожал он массивными плечами. «Тебе виднее. И алиби у тебя нет, ведь так?» — не отставала Людмила. Сергей пристально взглянул на нее и спросил: «Алиби? А где ты сама была в это время?» Дикий вопрос.

«Что за дикий вопрос?!» — возмутилась Люда. Говорить больше не о чем. Особенно потому что спокойствие улетучилось, рано она радовалась. Но злой решимости хватило, чтобы толкнуть его в плечо, расчищая дорогу. Сергей перехватил ее руку, словно в мягкие тиски поместил, к лицу приблизил сжатую в кулачок кисть. Всмотрелся в кольцо на безымянном и подытожил: «Я в тебе не ошибся. Белое золото со скромным бриллиантом. Так держать, Миколетта».

Вырвав руку, пряча глаза, Людмила кинулась спасаться бегством. Надо же, освободилась она… Странное понятие у тебя о свободе… Миколетта.

Прозвище ее школьное. Хотя и не прозвище. Так ее один лишь Сергей называл. А прочий контингент, включая подругу Катьку, Миклухо-Маклайшей поддразнивали или вообще — Мыколой.

Кисть правой руки жгуче хотелось отрубить. По самое запястье. Или, прижав к груди, баюкать.

Грузно ступая, не глядя по сторонам, а все больше — под ноги, Сергей Портнов под прицелом десятков пар глаз, недружелюбных или просто любопытствующих, нацеленных на него из окон всех пяти этажей двух ближних домов, и со скамеек, и с парковочной площадки, и с площадки спортивной, пересек двор и вышел в проулок. По нему дошел до бульвара и остановился, задумавшись. Собственно, идти ему было некуда да и незачем. Мальчишки, которых он натаскивал на уличный баскетбол и обучал приемам рукопашной, как сговорившись, ушли в отказники, их родителей понять можно. Он теперь подозреваемый в убийстве, и данный факт известен всему кварталу. А дела по службе он завершил еще позавчера, можно бы и в часть возвращаться, но загвоздка случилась — подписка о невыезде, вот незадача.

Он бы и просидел дома еще один бесполезный день, но из окна увидел Людмилину «букашку», подруливающую к подъезду, и выскочил из квартиры. Ему не давало покоя одно недоумение, разрешить которое могла только Миколетта, за этим Сергей и ринулся ей наперерез. А вопрос свой так и не задал. Почему? Потому что ответ сделался неважным?

Миколину он ненавидел. Вернее, Сергей так мощно ее презирал, что даже ненавидел. А презирать должен бы себя — за то, что так много ей доверил в прошлом, что так ее обожал…

Хотя и себя Сергей презирал, но это осталось в прошлом. С течением времени многое стерлось из памяти, в том числе и острота злобной досады на себя самого.

Надо же — двадцать годков пролетело! Да это целая жизнь, ёлы-палы… Выходит, ты, старик, до сих пор ее не простил? Прикольно.

Сергей Портнов перевелся в их школу в седьмом классе. Людка Миколина уже тогда дружила с Катей Поздняковой и Никитой Панариным, но это, в общем, было Сереге по барабану. До тех пор ровно, пока он как-то неожиданно для себя в Людку не втрескался. В их компашку он не встроился и не собирался. Но ревновал Людку неизменно, и гадости ей говорил, и с каменной мордой замолкал надолго, чтобы поняла, как виновата. Его бесило, что Людка тратит на этих двоих свое личное время, которое должна бы уделять лишь ему, Сереге Портнову, и не просто так тратит, а в разных разговорах с обменом мнениями и впечатлениями, а этого стерпеть он не мог.

Причина его столь неадекватной реакции крылась в том, что с Миколеттой у Сереги отношения складывались отнюдь не по стандарту. Волнение крови и трепет от робких прикосновений были не единственной радостью их времяпрепровождения. Довольно скоро выявилось сродство душ и схожесть понятий, симпатий, интересов. Чего впоследствии Сергей методично и упрямо искал, но больше так и не встретил.

Они с Людкой могли часами разговаривать о самых неожиданных предметах, и им не было скучно! Помнится, Серёга тыркнулся на загадки вселенной и прочих черных дыр — с легкой руки Ивана Ефимовича, учителя физики, — и был немало удивлен, узнав, что Людмила зачитывается книжками о природе времени. Потом Сергей увлекся загадками египетской жреческой цивилизации, а Люда в ответ ему заинтересовалась феноменами подсознания и прочей психологической мурой. Они даже сны друг другу пересказывали, чтобы выяснить, имеется ли связь между сновидениями и событиями дня. Подумать только — он пересказывал какой-то козе свои сны!

Общение их было упоительно, как песня — прекрасная и сильная, только для них двоих. А тут эти Катька с Никиткой… обкрадывают Сергея. Как не выйти из себя?

Людмила объясняла ему, что она не может их бросить, они дружат чуть не с первого класса, это некрасивый поступок будет, предательство и все такое. Успокаивала, что ничего особенно серьезного они не обсуждают, болтают о разной чепухе на переменах, иногда домашку вместе делают, и зачем Сергею сердиться… Предлагала тусоваться с ними. Он не захотел.

Предпочел подождать. Решил, что вот окончат они школу, рассыплется та дурацкая компашка, и Миколетта будет только его. Они вообще могут куда-нибудь уехать вдвоем, пусть не навсегда, но в какой-нибудь совсем незнакомый город, где все для них будут чужие, и они будут чужие для всех, и никто не сможет, не посмеет отбирать у него любимую. Даже на минуту. Любимую. Да, давно это было.

Он был уверен, что Люда одобрит его жизненный выбор. Разглагольствования про «солдатню» и прочий оскорбительный бред для Людки такая же дикая ахинея, как и для него самого. Разве могло быть иначе? У них всегда были схожие взгляды, всегда. Поразительно схожие. И она была правильным парнем, хоть и классной девчонкой.

Ошибся. Вывалил ей, довольный как слон, свою новость и остолбенел от ответа.

Он не стал ничего ей потом объяснять. Не искал встреч и забыл номер ее телефона. Он просто ее возненавидел. За ее тупость и за свои обманутые надежды. И еще за то, что в голове у нее — нет, не каша. Фекалии. А сама она — напыщенная и самодовольная овца с ограниченным кругозором, мнящая о себе, что ей доступно мыслить свободно, незашоренно и вне зависимости от обязательных для прочей массы серого быдла правил, прописанных для того же серого быдла.

Ну и пошла она…

Заняться подготовкой к вступительным и отвлечься от личной драмы было непросто, но он сумел. Как в противном случае он смог бы уважать себя дальше? А чтобы сильно не саднило сердце — а саднило оно слишком уж долго, — предложил Алене выйти замуж. Вот так просто — взял и предложил. Почему Алене? Ну, она была красивая. И абсолютно не походила на Миколетту. Особенно мозгами.

— У вас мило, — сказала вежливая Анисья, входя на кухню.

Людка хмыкнула. Надо же — мило…

Компьютерный Витя совсем иначе отреагировал на увиденное, когда посетил кухню впервые. Ступин произнес с придыханием:

— Круть! Это все мужика твоего, Валерьевна? Ну ты просто уникальная женщина! Моя Альда из-за отвертки на подоконнике изноется, из-за винтика на полу без каши съест! А тут у вас такое… фантастика!

И он был прав — интерьер кухня имела необычный. Вот только не имел отношения данный факт ни к мужу Людмилиному, теперь уже бывшему, ни к ее отцу. Если не считать перепланировки, которую учинили родители, когда дочки повыходили замуж и покинули отчий кров.

Стену между маленькой комнатой и кухней отец снес, преобразовав «двушку» в «однушку», отчего кухонное пространство, кроме дополнительной площади и кубатуры, приобрело замысловатую г-образную конфигурацию. Образовалось место не только для того, чтобы хранить и готовить пищу, но и посидеть с гостями, не отходя далеко от холодильника и газовой плиты.

Гостей Людмила не принимала и принимать не собиралась, поэтому разделочный стол-тумбу назначила быть верстаком и заменила уютные бра яркими светильниками на металлорукаве. На «верстаке» разместились тисочки, дрель-гравер на штативе, набор отверток в органайзере, а свободное пространство столешницы заняли незавершенные поделки. Тот же «разгуляй», но в миниатюре. И в исполнении дилетанта, но кто ей судья?

Когда Людке на кухне понадобился таймер, она соорудила его из велосипедной шестерни, велосипедной же цепи и пары шарикоподшипников, использовав в качестве грузиков нанизанные на проволоку гайки. Конструкцию подвесила над «верстаком». Получилось весьма концептуально, и, что главное, кинематика работала, отсчитывая для Людмилы нужное число минут. Шестеренка при этом приятно потрескивала, цепь и гайки так же приятно позвякивали, и Люда иногда забавлялась, без нужды заводя свой собственный, ею изобретенный железячный таймер.

Чтобы поднимать и опускать оконные жалюзи, она приспособила электромоторчик от старой мясорубки, у которой давным-давно безнадежно треснул корпус, а мама пришедший в негодность девайс никак не хотела выбросить, припрятав вещь в дальний угол кухонного шкафа. Вот и пригодилось, молодец мамуля. Люда, конечно же, с жалюзи могла справиться вручную, но ей захотелось одолеть еще одну инженерную задачу, и она одолела.

Когда никаких задач в голову не приходило, Людмила бралась за паяльник и принималась лепить смешных человечков из болтов, гаек, винтиков и прочей металлической чепухи, которую выуживала из инструментального ящика отца. Она надеялась, что папка на нее не обидится, особенно когда увидит вышедшие из-под ее руки забавные металлические фигурки, наподобие робота Самоделкина из старых номеров журнала «Мурзилка».

Воплощенные идеи разбрелись по кухне и квартире. Их было не особенно много, поскольку и времени прошло немного с начала ее неожиданного увлечения, но на творение рук своих Люда смотрела почти как на своих детишек. Или как на секретных друзей. Или — даже странно — на защитников, которым можно тихонечко пожаловаться на жизнь, хоть этого она предпочитала не делать.

До того момента, пока история с Портновым не вышибла ее из седла, она вынашивала грандиозный план построить на кухне «забавную механику», кинематическую цепочку из бытовых предметов, столь же ненужную, сколь восхитительную — с точки зрения инженерского разгуляя восхитительную, естественно. В народе это называется «эффект домино». И она почти закончила корпеть над «механикой», остались нюансы, однако они требовали особого к себе внимания, а Люда забросила работу, и теперь в полуметре от окна нелепо раскорячился обеденный стол, от ножки которого к подножию верстака был протянут тонкий буксировочный трос с сантиметровым зазором от пола. Несколько шпулек от старой швейной машинки Людка приспособила в качестве блоков и пустила трос сложным зигзагом по периметру кухни. Другой его конец был соединен с пружиной, прикрепленной к стене над газовой плитой, а пружина, в свою очередь, удерживала под наклоном тяжелую разделочную доску, висевшую на гвоздике там же.

Замысел был таков: если Людмиле захочется заняться глажкой — всякое бывает, — она сдвинет стол к окну, отчего трос натянется и отожмет пружину. Освободившаяся доска, развернувшись маятником, жахнет снизу вверх по желобу, закрепленному на той же стене при посредстве шарнира. Желоб, в котором до того момента будет находиться уложенная боком баночка из-под крема для лица с поваренной солью внутри вместо крема, наклонится в сторону окна и отправит снаряд прямиком на защелку, удерживающую от падения крышку шкафика, который Людмила повесила на стену не по правилам, а развернув так, чтобы крышка открывалась горизонтально. Крышка откинется вниз и бухнется в край стола, который уже будет придвинут Людмилой к подоконнику, а из шкафика по «мостику» съедет утюг, ждавший своего часа внутри, и вуаля, милости просим потрудиться с утюжкой.

Кинематика была не опробована и тем более не отлажена. В нерешенном виде остался вопрос с электрочайником, который размещался как раз на тумбочке под утюжным шкафиком и рисковал каждый гладильный раз получать по макушке. Место для чайника было привычное и, пожалуй, единственно удачное, однако задумка с утюгом Людмиле нравилась не меньше.

Все это скопище материализованных идей Миколеттиного самовыражения совершенно точно не могло придать кухне уюта, поэтому эпитет «мило», которым Анисья наградила встретившую ее обстановку, Люду позабавил, заодно развеяв неприятный осадок от стычки с Портновым.

— Клади малышку туда, — указав на узкий кухонный диванчик, велела Людмила. — Мы сейчас покормим ее, потом сами перекусим, а уж потом будем решать, что с вами дальше делать.

Наблюдая за тем, как Анисья, сведя к переносице брови, отмеряет нужное количество молочной смеси в бутылочку, Люда подумала, как же ей повезло, что Анисья с Клашей к ней прибились, как же это кстати… Людмиле сейчас позарез необходимо заморочиться делами, заботами, суетой. Заморочиться и вышибить из глупой башки все ненужные, опасные и тяжкие мысли.

Люда предложила, а Анисья не стала возражать, что они с Клавдией поживут пока у нее — недолго, день-два, может, чуть дольше. Анисья наотрез отказалась занимать хозяйкину кровать и постановила, что поселится на кухне, иначе ей придется уйти. Людмила поинтересовалась, где родятся и воспитываются столь щепетильные девицы, на что получила немного смущенный ответ: «В Карасевке». Людмила не поверила и потребовала показать паспорт. Давно, кстати говоря, следовало это сделать, но было неловко. Тоже, выходит, щепетильная. Анисья паспорт предъявила. В нем черным по белому значилось, что местом прописки гражданки Черных Анисьи Васильевны является село Карасевка Воловского района Тульской губернии.

«Офигеть», — подумала Людмила, возвращая документ.

— У меня тоже имеется условие, — строго проговорила Люда. — На расспросы соседей ты будешь отвечать, что снимаешь у меня угол. И никаких комментариев. Можешь, конечно, добавить, что твой муж затеял ремонт ваших апартаментов, а гостиничных номеров ты не переносишь.

— Разве поверят?

— Их проблемы. Если спросят, сколько я с тебя беру, отвечай, что это коммерческая тайна, и отправляй ко мне. С ними я разберусь сама. Ты поняла меня, Анисья?

— Да, все понятно. Спасибо.

— На здоровье. Сейчас я на третий поднимусь к одному дядечке. Нам надо соорудить для Клаши колыбельку, а подручных средств у меня нет. Но у него точно найдется. Дверь никому не открывай, я скоро. Телефон — в коридоре на стене, мой мобильный я тебе сейчас черкану на всякий случай. Продержишься тут одна минут двадцать?

Анисья робко улыбнулась. И снова сказала: «Спасибо».

Николай Никитович был дома, а Люда беспокоилась, что не застанет его. В этот час он мог выгуливать свое домашнее животное, коим являлся пес по кличке Шарик немодной нынче породы «ньюфаундленд». Вообще-то изначально собакен был не Шариком, а Гришкой, но Николай Никитович рассудил, что не стоит окликать человечьим именем тварь бессловесную, тем самым унижая всех его тезок напропалую, начиная от святого Григория Богослова, почившего в четвертом столетии нашей эры, и заканчивая пятилетним Гришуткой, гоняющим на трехколесном велике по детской площадке двора.

Черную кудлатую махину подкинула Никитовичу внучка Маша, а той поручил ньюфа ее парень перед уходом в армию — вроде как в знак особого доверия и в залог верности и любви. Сын Николая Никитовича, он же Машкин родитель, отнесся к миссии без энтузиазма, сноха, у которой обнаружилась аллергия на песью шерсть, возражала еще энергичнее. Пришлось Никитовичу дать временный приют животине у себя, однако при условии, что Машка будет часто навещать их обоих.

— Людмилка? Ты? Заходи, а я сейчас только звук приглушу, — распахнув дверь, проговорил Николай Никитович и косолапо заспешил в глубь квартиры. Телевизор и вправду орал ужасно, транслируя какой-то футбольный матч.

Людмила топталась в прихожей, не решив, что значит «заходи» — то ли через порог смело переступай, то ли пройти можно вслед за хозяином.

Решив, что остаться на месте будет надежнее с точки зрения щепетильности — подумав так, Люда усмехнулась, — приготовилась ждать, прислонившись плечом к створке одежного шкафа. Створка скрипнула, вторая чуть приоткрылась, с антресолей свесился какой-то шарф и принялся неспешно сползать, готовясь свалиться. Людмила не успела его подхватить, поскольку в этот момент с козырька шкафа на нее прыгнуло ужасное. Сначала оно вмазалось ей в плечо, с него шмыгнуло на спину, оттуда снова перебралось на плечо и, соскользнув на живот, повисло на лацкане куртки, уцепившись острыми коготками.

— А! — коротко вскрикнула Людмила, боясь прикоснуться к серо-розовому существу, уставившемуся на нее выпуклыми глазами злобного инопланетянина — кожистому, морщинистому, просто отвратительному.

— Гортензия, детка, не нужно быть такой навязчивой с гостями, — пожурил существо Николай Никитович, показываясь в дверном проеме.

«Гортензия, надо же. А с виду чистая горгулья», — с неприязнью подумала Люда, ожидая, когда наконец сосед сообразит подойти и освободить ее от шипастой пиявки.

— Гортензию Шарик нашел, когда мы с ним по пустырю гуляли. В старых гаражах ныкалась, бедолажка. Порода, похоже, канадский сфинкс. А может, донской, я в кошках мало смыслю. В интернете смотрел, чтобы уточнить, но одних картинок для этого мало.

Бережно подхватив сфинкса — то ли канадского, то ли донского — под голый складчатый пузик, сосед оторвал его от Людиной куртки и усадил себе на сгиб локтя. Поглаживая лысую морщинистую башечку с дивными оттопыренными ушами, проговорил:

— Наверное, убежала от хозяев, хулиганка, а назад дорогу найти не смогла. Такая кошечка недешево стоит. Я, конечно, объявления всюду развесил, да только не отозвался пока никто. Но мы с Шариком не возражаем, пусть живет с нами. Хотя, нахалка этакая, обижает она пса. Привязалась к нему и не терпит, когда Шар отвлекается. Ему нравится мячик грызть, а Гортензия стянула игрушку и загнала под комод, я едва его оттуда вытащил. И спать Шарику не дает, если ей скучно. Сначала выдрыхнется у него под боком, а потом будить начинает. Вчера так нос ему располосовала, что он даже обиделся, рыкнул на нее. А ей хоть бы хны. Я его сейчас специально запер в комнате, чтобы он отдохнул от липучки чуток. Пускай поспит до прогулки. А ты, Людмилка, про Сергея зашла поговорить?

От неожиданности Людмила брякнула:

— С чего вы взяли? Ни с ним, ни с вами о нем не собиралась…

Грубо получилось, некрасиво, но ей вдруг стало стыдно. А чего стыдиться-то? Неужели того, что с убийцей знакомство водила? Вернее, с подозреваемым, хотя это почти одно и то же. Выходит, еще одно предательство на твоем счету, да, Миколетта? Так сказать, дополнительное?..

Или ты испугалась, что сосед-пенсионер видит тебя насквозь, а может, не только он один, не исключено, что это каждому видно без лупы?

Что видно, Люда? Кончай истерить. Что каждому может быть видно? Что ты этого лося — Портнова — любишь? Так ты не любишь, успокойся. А если вдруг кому-то что-то померещилось, то это их проблемы, не твои, согласна?

— Ну как — с чего? — не заметив грубости, миролюбиво ответил Николай Никитович. — Вы же с ним, с Сергеем, дружили в школе. Такая дружба у вас удивительная была, какую редко встретишь. Жалко, что жизнь вас раскидала.

«Дружба? — поразилась Людмила. — Мы с Серегой разве дружили? И нас раскидала жизнь? Не я разве ее кокнула, дружбу нашу, если это, конечно, была она?»

Они с Серегой спорили взахлеб о самых различных вещах, часто не имеющих отношения к ним лично, и никогда друг на друга не обижались. Она ждала с нетерпением, когда сможет высказать ему какую-то, с ее точки зрения, гениальную мысль, почти открытие, а он восхищался этой мыслью или с аккуратным сомнением возражал. Ей было важно узнать, что нового появилось в его голове за прошедший вечер, ночь, утро. И было приятно, что он спрашивал ее совета или делился мыслью — тоже, безусловно, гениальной, почти открытием.

«Мы были подростки. Мы просто были подростки-переростки. В этом возрасте у всех так. У многих. Наверное».

Или не у всех? И не со всеми?

А разве с тех пор ты, Миколетта, не прислушивалась к себе, ведя разговоры то с тем, то с этим, чтобы найти хотя бы отблеск, хотя бы намек на упоение от понимания друг друга, на жадный интерес? А не найдя, все себе придумывала — и понимание, и сходство интересов. Часто с натяжкой, на грубом самообмане, и всегда на пустом месте — как это ни грустно.

Да, прислушивалась, естественно. Потому что считала, что подобная связь сердец, мыслей и чувств — норма. Что так и должно быть и что с ней, Людмилой Миколиной, это снова непременно произойдет. Только вот человек, кого она записала в разряд бездушных винтиков военной машины, без размышления убивающих и безоружных, и даже детей, лишь бы приказали, к ее мечте отношения иметь не будет. Тем более что он женат. И очень быстро женился.

И тут ее резанула ревность. Так неожиданно резанула, что Люда даже тихонечко охнула на вдохе. Она вспомнила Алену — красивую, кокетливую, легкую, именно с ней, а не с Людмилой теперь обо всем говорит Сергей. Ей доверяет свои гениальные идеи. И ее обнимает. И целует. И… Стоп. Это было невыносимо.

Как странно. Никогда за все эти годы ее не посещали такие мысли. И ревностью она не терзалась никогда. Или снова самообман, замешанный на чувстве вины и осознании глупой, непоправимой ошибки, твоей ошибки, Миколетта?

— Я с большим уважением к Нонне Петровне, к покойной, относился, — прорвался сквозь гул ее мыслей голос соседа. — Внука она любила просто беззаветно, всю душу в него вкладывала. А когда он решил жениться на этой Елене, Нонна очень переживала. Уговаривала не спешить, настойчиво убеждала, мне через стену было слышно. Дуралеем его даже назвала. Мы ведь с Нонной приятельствовали, хотя она лет на пятнадцать старше меня была, но хорошим отношениям это не помеха. Ты, Людмилка, ей нравилась, хоть и с небольшими претензиями. Тем не менее она была уверена, что вы с Сережей поженитесь. Мечтала правнуков понянчить, оптимистка.

Замечание про претензии внезапно неприятно Людмилу укололо.

Да что с тобой сегодня, Миколетта? Какая разница, как к тебе когда-то относилась ныне покойная бабушка твоего бывшего… А кого? Кем для тебя был Портнов Серега, если вдуматься?

Первой любовью.

Почетно, романтично. Возвышенно.

Пошло.

— И что же она имела ко мне, наша Нонна Петровна уважаемая? — не сумев скрыть иронию, поинтересовалась Люда.

Николай Никитович кинул на нее слегка испуганный взгляд. Спросил с запинкой:

— Кажется, я сболтнул лишнее?

— Нет-нет, все в порядке, — ласково проговорила Людмила, кляня себя за злую несдержанность. Сосед-то в чем провинился? Хамка ты, как есть хамка. — Мне тоже нравилась бабушка Нонна. Она была добрая, я это помню совершенно точно. И не двуличная. Знаете, бывают такие старушки — улыбаются приторно, а ты точно знаешь, что она в это время о тебе гадости думает. А за спиной эти гадости говорит.

Людмила поняла, что ляпнула что-то совсем уж нехорошее, двусмысленное. И, чтобы как-то исправить положение, поторопилась добавить:

— А Нонна Петровна, если и высказывалась обо мне, то говорила лишь то, что могла повторить мне в глаза. Я совершенно в этом уверена.

Николай Никитович взглянул задумчиво на Люду и произнес размеренным тоном:

— Вы правы, Людмила. Кроме того, она не настаивала, что верно вас видит. Нонна Петровна предполагала, что вы, будучи девочкой способной к школьным предметам, несколько самоуверенны. Оттого можете считать, что никогда не ошибаетесь и на многое имеете право. Отсюда ваше стремление к лидерству и нежелание быть ведомой. А в перспективе — проблемы в браке. Вы приметесь супругом руководить, а он и сам лидер, начнутся трения, скандалы. Выйти же замуж за нелидера вы не захотите, скучно вам с «тряпкой» будет. И так, и этак крути, а себя вам ломать придется. Ну, а когда Сергей решил жениться на Лене, эти вопросы Нонну занимать перестали, как вы сами можете догадаться. Извините, Людмила, но если у вас ко мне нет дела, я, пожалуй, выведу собаку на прогулку.

От его официального тона и внезапного обращения на «вы» Людмиле сделалось неприятно. Обидеть старика она не могла ничем, но вот разочаровать… Только разве Никитович был когда-то ею очарован? Бред какой-то.

Большим бредом явились только домыслы покойной Сережкиной бабули о Людкином характере. Надо же такое сочинить! Ну да, допустим, учеба давалась Людке легко. И выводы она всегда умела делать правильные. Это, по-вашему, преступление — правильные выводы? И почему она должна делать вид, что согласна с чьей-то заведомой глупостью? И оставлять этот факт без внимания? Особенно если оппонент был заносчив не в меру.

И потом. Без самоуверенности невозможна самодостаточность. А своей автономностью Люда гордилась неизменно.

Николай Никитович тихонько ойкнул и пошатнулся. Это Гортензия вывернулась из стариковских объятий и сиганула на пол, бесцеремонно оттолкнувшись когтистыми лапами от его торса, заодно полоснув ими соседа по руке. Кошка потрусила за угол прихожей, и вскоре послышались ее противный мяв и глухие толчки в фанерку межкомнатной двери.

— Вот заноза. Шарика пошла будить, — со вздохом пробормотал сосед, покрутил седой головой и взглянул вопросительно на Люду — зачем, мол, пришла и чего тебе надо. Если уж не про Сергея поговорить…

— Николай Никитович, не могли бы вы мне одолжить ящик для рассады? Самый большой. Если у вас незанятый найдется, — вежливо-размеренным тоном высказала просьбу Люда, а Никитович удивился.

— Людмила, зачем?! Сейчас не время засевать рассаду!

Про рассаду и прочие саженцы сосед знал достаточно, чтобы отвечать за слова. Николай Никитович, пока не вышел на пенсию, работал в Государственном ботаническом саду, являясь научным сотрудником в степени кандидата. В своей квартире никакой диковинной флоры не заводил, однако снабжал по весне Людмилиных родителей, и не только их, пухлыми пучками крепеньких растеньиц свежего зеленого колера — рассады редких сортов томатов, морозоустойчивых, неприхотливых, плодоносных.

Поведя бровью, Людмила пояснила:

— Ящик мне не для рассады нужен. Хотя, в каком-то смысле… У меня жиличка появилась. С младенцем. Нужно кроваткой его обеспечить. Хочу приспособить ящик.

— Жиличка с младенцем? — несказанно удивился Николай Никитович. — И сколько же вы запросили с них за угол, если не секрет?

— Никакого секрета. На двадцати тысячах сошлись, — с усмешкой проговорила Люда. — Так дадите ящик? Или мне ребеночка в коробку из-под сапог пристроить?

— Ну что ж, данный факт многое объясняет, — под нос себе проговорил сосед, а громче добавил: — Дам.

— Что за факт и что именно он вам объясняет? — раздраженно поинтересовалась Люда, которая устала принимать на себя волны его неприязни.

Старик ничего не ответил. Ушел в глубь квартиры. Судя по звуку шагов — на балкон. Вернулся с пластмассовым поддоном, который нес перед собой, словно противень с горячими пирожками. Поддон изнутри был выпачкан черноземом. Или торфом? В этом вопросе Люда была несильна.

— Его надо отмыть и простерилизовать хорошенько, — сухо произнес Никитович, сунув поддон Людмиле в живот.

— Жиличку заставлю, — доигрывая роль до конца, противным голосом ответствовала Люда. — Так и что в результате вам стало понятно, а, Николай Никитович?

Хотя какая ей разница? Пошли они все на фиг с их мнениями и с их пересудами.

Сосед криво усмехнулся и глянул на Люду в упор. И проговорил с нескрываемым презрением:

— Мне стало понятно, детчка, каков вы человек, коли с матери-одиночки такие деньжищи за спальное место берете. И отпал сам по себе вопрос, отчего вы смогли с такой легкостью и даже энтузиазмом поверить, что Сергей убийца. Вот я, к примеру, не поверил, хоть и знал достоверно, что к убитой у него претензии были, и немалые! И скандалил с ней Сергей, и не единожды! Для органов это аргумент, а для меня — ничего не значащая подробность. А вам, детчка, и аргументы никакие не понадобились, чтобы записать друга детства в циничные преступники. Вам достаточно моих объяснений?

— Да с чего вы взяли, что я поверила в эту… в этот абсурд?! — взвилась Людмила, которую взбесили сразу две вещи: обращение к ней соседа-пенсионера гнусным наименованием «детчка» и его правота.

— Не поверили? — с ласковой издевкой переспросил пенсионер. — Вот и славно. А мне песика выгуливать надо. Да и вам пора.

Действительно пора. Поддон ты получила, под дых тоже. Или желаешь добавки, Миколетта?

Перехватив ящик поудобнее, Людмила поинтересовалась:

— Николай Никитович, а чего это Сергей с консьержкой не поделил? Известна вам причина?

— Причина теперь всему дому известна. Она подросткам курево из-под полы продавала и алкоголь. И так шифровалась, ведьма старая — не тем будь помянута, — что никто из родителей и знать не знал, и не догадывался даже. А ребята Сергею рассказали, вроде как похвастались. Сергей ходил к ней на пост скандалить, грозил в полицию на нее написать, а она ему: «А я вот на тебя на самого за клевету в суд подам. Ты меня поймай сначала». Или что-то в этом роде. Я не присутствовал, а люди слышали. Из той высотки жильцы.

Значит, ругался. Значит, непримиримые противоречия у него с убитой были.

Ну и что?

Действительно, ну и что.

А кстати, и в самом деле, отчего ты так легко повелась на версию в причастность Портнова? Пускай не с энтузиазмом, как предположил Никитович, но вполне себе с готовностью? И все ли дело в Серегиной предрасположенности к злодейству, Людмила? В реальной или тобою ему приписываемой?

Нет. Все дело в законах Мэрфи, будь они неладны. Как там звучит один из них? «Если что-то плохое может произойти, оно случится непременно и обязательно». Или наш росейский вариант: пришла беда — отворяй ворота, кому какой больше нравится.

Сначала на Люду свалилось двойное предательство — Марго и Чеслава. Потом у нее отобрали фирму. Отбирали довольно унизительно.

Не стоит сбрасывать со счетов, что этот дуплет личных катастроф случился на фоне разлада со старшей сестрой, по которой Люда скучала, но старалась заглушить тоску, раздувая чувство собственной правоты.

Тем не менее она бодрилась, строила планы, намеревалась поднакопить энергии и сил, чтобы снова кинуться в бой за престиж и сверхприбыли. Но подсознание шептало, что судьба на этих несчастьях не остановится. Непременно будет еще какая-нибудь подлянка, и возможно, что не одна. Так оно и вышло, Серега, лучик ясный из юности, оказался убийцей.

Потому и поверила, что не удивилась. Ждала подобной гадости.

Ни при чем Серегины личные качества. Во всем виноват Мэрфи с его законами, больше никто.

Да и ты, Миколетта, тоже хороша. Истеричка. Самовлюбленная истеричка, а вовсе не самоуверенный лидер, как о ней бредила Сережкина бабка.

На сердце стало просторнее. В последние дни Людмиле казалось, что внутрь ее души сыпанули килограммов пять сухого холодного цемента, который мешал дышать полной грудью и давил. Сейчас мешок сгинул, исчез, улетучился. От облегчения Люда даже зажмурилась, едва сдерживая счастливую улыбку.

И правильно, что сдержала, нечего лыбиться и удивлять Никитовича. Тем более что причин для радости — чуть. Кроме одной — Серега не убивал консьержку. Просто обстоятельства так неудачно сложились. Он чист. И он все тот же лучик из Людкиной юности.

А в полиции скоро во всем разберутся и снимут с Портнова подозрения. Еще и извинения принесут за причиненные неудобства. И поедет Серега обратно в свою Тмутаракань. К любимой женушке и милым деткам.

Ей захотелось насвистывать и идти вприпрыжку, но свистеть она не умела, а вприпрыжку вниз по ступенькам — опасно, да и короб мешает, поэтому спустилась на свой этаж не спеша и степенно.

Жилички ее ждали, вернее — старшая из них. А младшая на руках у старшей сыто посапывала розовой кнопочкой носа и спала.

— Сейчас мы с тобой спальное место для Клаши соорудим, — проговорила Людмила таким веселым тоном, что Анисья взглянула на нее с недоумением. — Это будет ей ночное место, днем можно на диванчик ее укладывать. А тебе на диванчике на ночь постелю, ты у нас худенькая, не свалишься.

Покопавшись в коробке с расходниками, Людмила нашла достаточной длины кусок буксировочного троса, и это порадовало, могло его и не оказаться. Взобралась на стремянку, прикрепила трос к крюку, на котором когда-то висела люстра. Спустившись, прикинула, как лучше приторочить к нему ящик для рассады. Ящик имел по периметру козыречек, а значит, чужую вещь не придется уродовать, насверливая в пластике дыры. В общем и целом конструкция должна получиться жизнеспособной, а главное — надежной.

Отправила Анисью в ванную вымывать из ящика чернозем, хотя поначалу хотела заняться этим сама. Но передумала. Пускай девочка тоже поучаствует, Людмила и без того проявила к ней максимум гостеприимства.

За время, которое потребовалось жиличке, чтобы отмыть и насухо протереть временную дочкину кроватку, Люда успела продумать все детали ее монтажа.

Во-первых, люлька не должна болтаться посреди кухни в течение дня, это полный абсурд. Ее следует подтягивать к стене, и не просто к стене, а повыше, на уровень оконного карниза. Значит, потребуется направляющий блок под потолком. Например, из швейной катушки и толстой медной проволоки. И фиксатор для троса на уровне подоконника. Например, из бельевой прищепки, пришурупленной к его торцу или стене.

Что в итоге у нас получается. Ящик спокойно висит посреди кухни, привязанный с четырех боков к крюку от люстры. Нужен второй трос. Троса больше нет. Зато есть бельевая веревка. Эта веревка тоже крепится к ящику. Свободным концом мы ее протянем к катушке, которая на стене под потолком. А потом через катушку пропустим вниз, к прищепке. Завязываем на конце красивый узел, можно даже какую-нибудь шнягу смешную приспособить, но это уже эстетство, это потом, на досуге. И закрепляем веревку прищепкой, чтобы не ускользнула к катушке. Пока все сходится.

Как это будет в работе. Тянем аккуратненько за веревку, колыбелька послушно идет вверх и в сторону, к стене. Закрепляем веревку прищепкой, которая под подоконником, и колыбелька останется на верхотуре. Вуаля. И делов-то чуть.

Примерно еще полчаса потребовалось, чтобы идею исполнить. На Людкины манипуляции с пассатижами, отвертками и прочими железяками Анисья смотрела завороженно и не дыша. Потом спросила: «Вы точно замужем?» и, не получив ответ, пристыженно умолкла.

«Точно, — после паузы успокоила ее Людмила. — Просто мой муж инвалид. То есть абсолютный», — отчего Анисье сделалось совсем конфузно, и она принялась с жаром извиняться за допущенную бестактность.

— А ты точно из деревни? — в свою очередь спросила ее Люда, пропустив извинения мимо ушей, но зацепившись за форму речи.

Анисья вместо ответа непонимающе пожала плечами, удивившись вопросу.

Опробовав конструкцию и убрав инструменты по ящикам и коробкам, Людмила сообщила жиличке, что сейчас они, наконец, чем-нибудь перекусят. Например, бутербродами с колбаской и яичницей, а ничего другого нет.

— А хлеб есть? — спросила Анисья напряженно. — Я могу поесть хлеба.

— Не глупи, Анисья! — расхохоталась Людмила. — Я просто давно не делала закупок! Мы сейчас поужинаем тем, что найдем в холодильнике, а потом я съезжу в маркет и что-нибудь посущественнее привезу.

— Спасибо, мне достаточно просто хлеба и чая, — тем же напряженным тоном проговорила Анисья.

Взглянув на жиличку с веселым недоумением, Людмила поинтересовалась:

— Ты мясного не ешь? Из веганов, что ли?

— А вы едите мясное в пятницу, потому что в этот день Христа распяли? — насупившись, спросила Анисья, и Люда оторопела.

Она не нашла ничего лучшего, чем спросить растерянно:

— Сегодня разве пятница?

А потом, оправившись от странной неловкости, раздраженно добавила:

— Это имеет какое-то значение?

— Для некоторых имеет.

«Дела…» — подумала Людмила, а вслух проговорила:

— Признаться, я и сама обойдусь хлебом с яблочным джемом. Извини, что пошутила насчет вегетарианцев.

— Извините мою привередливость, — ответила Анисья и добавила: — А прощения у них просите. Это ведь их вы хотели уколоть насмешкой.

«А не ошиблась ли я, когда оттаскивала ее от парапета? — подумала Людка с иронией. — И не чума ли это на мою голову?»

Впрочем, вечер завершился спокойно. Перед выходом в магазин Людмила препроводила Анисью к компьютеру, чтобы та не скучала и смогла немножко отвлечься от своих проблем, а когда через час вернулась, нагруженная продуктами, застала жиличку спящей на узком кухонном диване. Намаявшись за день, та не дождалась обещанного рагу из быстрозамороженных овощей и не проснулась, когда овощи перегружались в морозилку.

На следующее утро у Анисьи поднялась температура под сорок. Хотя, вероятнее всего, жар ее настиг ночью. Людмила слышала, как та постанывала во сне и ворочалась с боку на бок, но отнесла данный факт за счет пережитого накануне стресса и неудобства спального ложа.

Слабым голосом Анисья успокоила Люду, что так у нее случается после нервной встряски, это все в течение дня пройдет, не о чем волноваться. Только таблеточку она примет жаропонижающую и что-нибудь от нервов, можно и валерьянки пару-тройку драже, и к вечеру она будет в полном порядке.

Жаропонижающее из родительской аптечки оказалось сильно просроченным, а от нервов не было вообще ничего. Людмила помогла занемогшей мамаше приготовить молочную смесь, чтобы покормить ребенка, и поменяла Клаше подгузник, а затем отправилась в ближайшую аптеку за препаратами.

Пошла пешком, до аптеки было рукой подать. Минут пятнадцать туда, столько же обратно. Очередь была небольшая, но все же имелась. Итого — пятьдесят минут.

Возле дома встретила бабу Валю Свешникову из второго подъезда, поздоровалась, собралась идти дальше, не тут-то было. Бабе Вале было интересно, что за квартиранты появились у Людмилиных родителей, в отсутствие этих самых родителей, и зарегистрировали ли Миколины свой дополнительный доход в налоговой службе. Людмила ее успокоила, что не квартиранты это вовсе, а подруга из глубинки, которая скоро от нее съедет.

Баба Валя ответом удовлетворилась и сообщила, что давно догадывалась, что Никич — старый брехун, и добавила, что «подруга из глубинки» с дитем в охапке только что, буквально минуту назад, допытывалась у нее про дорогу к метро и, по всему видно, очень торопилась.

Новость Людмилу поразила. Зачем понесло эту безумную селянку в метро, да еще с дитем? Или высокая температура настолько повредила ее мозги, что довела до галлюцинаций и бреда? Люда кинулась следом.

Можно было прыгнуть в машину и доехать до «Карельской», огибая переулками зеленую зону и несколько жилых кварталов, а можно пробежаться напрямки через парк. Будет ли через парк быстрее? Может, и не будет, только вот Анисья, по словам бабы Вали, направилась именно в сторону парка, значит, имеется шанс догнать ее до того, как та спустится под землю.

Людмила торопливо шагала по мокрым от прошедшего утреннего дождя дорожкам с усыпанными желтыми листьями зеркальными лужами, лавируя между прохаживающимися с колясками мамашами, бабусями, редко — папашами, собачниками с псинами на поводке или без него, если песель помельче, между приверженцами скандинавской ходьбы и сторонниками ходьбы привычно-обычной. Она почти бежала, удивляясь своему беспокойству, но не утруждалась самоанализом. Потом разберемся.

Анисья, конечно, девочка взрослая и может сама решать, куда и зачем ей нужно кинуться субботним утром, не дождавшись возвращения квартирной хозяйки и принесенных той лекарственных средств.

Взрослая, ага. Нервный срыв у этой взрослой — чистой воды припадок. И в какую беду она может попасть в таком состоянии, да еще с «кульком» на руках? Людмила, конечно, природный циник, но не настолько, чтобы не попытаться предотвратить ту самую беду.

Она не настигла Анисью ни в парке, ни около него, зато, выбежав из аллеи на проспект, увидела через дорогу, как та входит в стеклянный короб станции метро. Облегченно ругнувшись, Людмила продолжила гонку.

Уже спускаясь по эскалатору, она подумала, а что она скажет жиличке? Что, так сказать, ей предъявит? Глупо будет, если Люда примется ее ругать и тащить Анисью с Клашей обратно в квартиру. Анисья и вправду человек самостоятельный, а ты, Люда, между тем ей никто.

Досадно, что лифтом воспользоваться не получилось, так было бы быстрее, однако в кабину подъемника, растолкав желающих, втискивалась замотанная в клетчатый палантин старушенция с инвалидной коляской, причем именно не на коляске, а с ней. Поначалу «инвалидка» не собиралась ломать имидж, но из подкресельного короба вывалилась поклажа, и бабка из кресла вылезла, дабы уложить пухлый рюкзак обратно, а потом, видно, решила, что доедет донизу стоя.

Выскочив на платформу, Людмила обежала ее, вертя головой, но среди редких пассажиров, ожидающих поезда, Анисью не нашла. Куда девчонка подевалась? Успела уехать? Скверно. Может, она направилась по переходу на соседнюю станцию? И Люда метнулась вверх по лестнице, ведущей на другую платформу.

Видимо, бабке с коляской тоже потребовалось туда. Отловив двух студентов, она заставила их вталкивать свой транспорт вверх по боковому желобу, а сама тюхала по ступенькам, время от времени окриком одергивая временных рабов, чтобы те были поаккуратнее и не возили ободами колес по стенкам горки.

Кроссовки и мешковатые джинсы на бабке были новенькие, парка цвета топленого молока тоже. Видимо, старая грымза не бедствовала, могла бы и на такси прокатиться до нужного места, но в машине для таких кайфа меньше. В машине только у водителя можно кровушки попить, а в метро — простор для вурдалака.

Пробежав по короткому переходу, оканчивающемуся лестницей вниз, Людмила очутилась на другой станции. Она тут же увидела Анисью, стоящую на противоположной платформе и ожидающую прибытия поезда, рокот которого уже доносился из глубин тоннеля. Люда решила, что, если не успеет перехватить мамашу с дочкой до того, как те загрузятся в вагон, впрыгнет за ними следом. Но Анисья, будто в столбняке, стояла, не сдвинувшись ни на полшага и мешая пассажирам, выходящим и входящим.

Люда приблизилась и встала рядом. Жиличка не шелохнулась. Люда поправила шапочку у Клаши. Анисья наконец повернула голову в ее сторону и, кажется, Людмиле обрадовалась, но тут же зашипела страшливо: «Отойдите, пожалуйста, скорее! А то он не подойдет».

Решив не спорить, а понаблюдать, Люда покладисто отошла на пару метров. Если обстоятельства потребуют, Люда вмешается.

Испуганный вскрик заставил ее обернуться. «Ой, мамочки!» — отпрыгивая в сторону, взвизгнула девчонка лет шестнадцати в розовом пальтишке с коротким рукавом, зато в гетрах поверх фиолетовых лосин. Вниз по лестничному желобу, набирая скорость, неслась инвалидная коляска. Нет, уже не по желобу, уже стремительно пересекала перрон, уже была в полутора метрах от Анисьи, которая так и стояла спиной ко всему, замерев в послушном ожидании неизвестно кого.

Люда рванулась к жиличке и сшиблась с ней всей своей массой, стараясь не задеть Клашу и при этом держа в голове мысль, что нужно самой успеть убраться с дороги треклятой коляски, чтобы не грохнуться в «оркестровую яму» вместо Анисьи.

У нее получилось. Вернее — у них. Стоящий поодаль рослый парниша в потертой косухе и со свисающими по бокам джинсов цепями моментально сообразил, что должен сделать. Он подхватил Анисью, готовую свалиться и расшибиться об пол, и рывком оттащил ее с Клашей к колонне — из тоннеля уже доносился гул приближающегося поезда.

Людмила на путающихся ногах пробежалась несколько метров, гася инерцию, но равновесие удержала.

Инвалидное кресло с лязгом обрушилось вниз. Люда не имела возможности проводить его взглядом в полете, зато успела посмотреть, как оно, медленно вращая колесами, обреченно лежало на рельсах.

А вот бабушки-старушки поблизости не было. Или это совсем другое кресло?

Под надсадный гудок электрички и пронзительно-резкий скрип тормозов Клаша разразилась ревом.

Анисья завороженно смотрела, как буфер электровоза, или что там у него впереди, волочит перед собой коляску, ломая и подминая ее.

Людмила смотрела на лицо машиниста, тот схватился за голову обеими руками, и ужас рвался из его глаз.

Парень в косухе удивленно и весело ругнулся и торопливо полез в карман за смартфоном. Не успеет. Все уже кончилось. Но ему — спасибо. Она так и сказала: «Спасибо тебе, братик», и взглянула с благодарностью, прикоснувшись к кожаному, в стальных заклепках плечу.

По перрону забегали тетеньки в метрополитеновской униформе и мальчики в форме полицейской. Людмила схватила Анисью за локоть и сделала попытку увести ее подальше от платформы и поближе к эскалатору.

Анисья уходить не хотела! Она упиралась и несчастными глазами всматривалась в людей, ловя взгляд каждого, но, по-видимому, не находя в них ответа. Люда забрала у нее малышку, притиснула к стене и проговорила на ухо:

— Не кажется ли тебе, детчка, что только что на ваши с Клашей жизни покушались?

Тьфу. Привязалось к ней это «детчка»!

Людмила не считала, что ее квартиранток хотели убить, чушь несусветная. Глупый несчастный случай, и только. Но как-то ведь надо было заставить Анисью очнуться и проследовать домой. А уж там Людка сможет в спокойной обстановке разобраться, какого лешего жиличку понесло в метро, да еще в столь срочном порядке.

Ту внезапно проняло. В ее взгляде нарисовался страх, и она быстро закивала головой, соглашаясь идти, куда ей Людмила скажет. Устало выдохнув, та вывела Анисью на поверхность и остановила такси. Сидя на заднем сиденье желто-канареечного «Фольксвагена», Анисья обнимала притихшую Клашу и тихо плакала. Дежавю.

Из рюкзачка Людмила выудила пакет с купленными препаратами, выдавила из блистера таблетку парацетамола, из баночки извлекла две пилюли валерианы, протянула Анисье вместе с бутылкой воды, которую неизменно брала с собой, куда бы ни отправлялась. Жиличка лекарство послушно приняла, а выпив водички, плакать перестала.

Уже лучше, но пока даже не на троечку. Нужно девочку понадежнее чем-то отвлечь.

— Анюсь, — обратилась к ней Людмила.

— Я Анисья, — вяло возразила Анисья.

— Анюсь, ты во сколько дите кормила? Есть у нас с тобой время на магазины? Ты вообще как, шопинг потянешь?

— В восемь, как только вы ушли. Шопинг потяну.

— Отлично. Минут сорок у нас имеется. Давай-ка мы с тобой прошвырнемся. Бодиков надо Клаше купить в запас, пеленок, чепчиков. А ванночку не будем покупать, у меня тазик новый есть. И коляску покупать не будем, а вот штукень одну, не знаю как называется, купим. Ну, такую, в которой индейские женщины своих индейчиков носят. С дитем гулять надо, а оно у нас второй день негулянное.

Анисья слабо улыбнулась:

— Слингом эта штукень называется.

— Во-во, именно слинг я и хочу купить. Как ты к этому отнесешься?

— А потом куда его денете?

— Потом ты его с собой заберешь, чудачка.

Лицо Анисьи окаменело. Люда поняла, что сказала что-то неправильное, и добавила:

Конец ознакомительного фрагмента.